Родительское собрание на тему: "Капризные взрослые или Взрослые дети?"

Родительское собрание в 7­8  классах на тему:  «Капризные взрослые или Взрослые дети?»  Участники   мероприятия:  обучающиеся,   их   родители,   классный руководитель. Цель   встречи  ­   формирование   партнерских   родителями и детьми.   отношений   между 3адачи:  вспомнить особенности подросткового возраста;  на   примере     литературного   произведения   В.   Крапивина «Журавленок   и   молнии»   охарактеризовать   особенности поведения  подростков и их родителей;   выработать систему мер для корректировки поведения детей в школе   и   дома   для   формирования   личности,   адекватно воспринимающей себя в окружающем мире.                    Очень часто от родителей приходится слышать, что они не могут выстроить   взаимоотношения   со   своими   подрастающими   детьми.   Дети     не слушаются  и не принимают во внимание их мнение. В школе и дома взрослые хотят, чтобы дети были «удобными», во всем  их слушались. И недоумевает взрослое   поколение,   почему   сейчас   дети   стали   такими   непослушными   и задаются вопросом, как найти путь к бесконфликтной дисциплине? Попробуем ответить на данный вопрос,   составив СИНКВЕЙН на тему: «Отношения­это…» (Данная работа выполняется в парах: родитель­ ребенок) Алгоритм составления СИНКВЕЙНА Синквейн   ­   это   стихотворение,   представляющее   собой   синтез информации в лаконичной форме, что позволяет описывать суть понятия. Это стихотворение состоит из 5 строк: в первой строке заявляется тема или предмет (существительное); во второй строке дается описание предмета (2 прилагательных);  в   третьей   строке,   состоящей   из   3   глаголов,   характеризуются   действия предмета; в четвертой строке ­ фраза, выражающая отношение автора к предмету (от 3 до 5 слов); в   пятой   —   синоним,   обобщающий   или   расширяющий   смысл   темы   или предмета (1 слово). Вот примеры такой работы: 1. Отношения 2. Сложные, трудные 3. Не получаются, не складываются, разрушаются 4. Мы часто не понимаем друг друга, поэтому между нами «пропасть» 5. Понимание 1. Отношения 2. Партнерские, доверительные 3. Интересуемся, помогаем, советуемся 4. Когда мы вместе, мы – сила. 5. Забота  Вывод: отношения в семьях складываются по­разному. Почему?  (Заслушиваем сначала мнение родителей, а потом учащихся. Мнения детей можно   представить     через       написанное   ими     сочинение.   Данная   работа проводится     заранее:   учащимся   предлагается   выписать   из   текста   3­5 понравившиеся   цитаты,   отражающие   взаимоотношения   взрослых   и   детей. Используя   цитаты     из   романа   В.   Крапивина   «Журавленок   и   молнии», написать сочинение – эссе).  Образец  работы Отношения   учителей   и   учеников,   отцов   и   детей.   Какими   они должны быть?  Вот на этот вопрос и ищет ответ  Владислав Крапивин – автор   романа     «Журавленок   и   молнии».   Вопрос   о   взаимоотношениях взрослых и детей никого  не может оставить равнодушным, он в большей или  меньшей степени касается каждого из нас.   Почему   вы,   взрослые,   вот   так   мимоходом,   не   задумываясь, причиняете   ребенку   боль,   вы   врываетесь   в   наш   мир   и   начинаете устанавливать свои правила: — ... Здесь собрались десять взрослых людей. Опытных, знающих свое дело и,   уверяю   тебе,   неглупых.   И   все   говорят   тебе:   «…   ты   ошибаешься». Почему   ты   не   можешь   нам   поверить?   Почему   ты,   еще   мальчик, считаешь, будто ты прав, а все взрослые не правы?   Конечно, вы правы. — Взрослые…всегда правы. Но я еще не взрослый. Я только начинаю открывать  этот мир для себя, читая старые мудрые книги, потому что в них есть душа,  учусь  не оправдывать себя чужими правильными словами. А что представляет ваш мир?  Ваш мир­это мир чужих идей, мир, в котором нет «настоящих» лиц, они спрятаны  под  масками,  потому  что  боитесь показаться  слабыми, поэтому вы его тщательно скрываете, это не ваш мир­ это мир чужих копий. Об этом написаны тысячи книг и сняты сотни фильмов. Мы закрываемся от  мира взрослых, чтобы хоть минуту отдохнуть от   вашего     напора,   от   угроз   и   уговоров, —   от   слов   —   таких   верных   и справедливых, что с ними невозможно спорить. Как мы можем спорить? Что можно возразить этим людям, которые сильнее, умнее, старше?    Проблема   отцов   и   детей   никогда   не   разрешится,   так   как   дети только открывают этот мир, а взрослые его уже закрыли, закрыли   от всех. Прочитав   этот   роман,   понимаешь,   что   самое   трудное   в   жизни. Оказывается, самое трудное знаешь, что? Когда ты считаешь, что надо делать  одно,   а  тебе  говорят:  делай   другое.  И  говорят   хором,  говорят самые   справедливые   слова,   и   ты   сам   уже   начинаешь   думать:   а   ведь, наверно, они и в самом деле правы. Может случиться, что правы. Но если будет  хоть капелька сомнения, если в самой­самой глубине души осталась крошка   уверенности,   что   прав   ты,   а   не   они,   делай   по­своему.  Самое трудное – оставаться самим собой в любой ситуации. (Красным цветом выделены цитаты из произведения В.Крапивина) Следующим   этапом   совместной   деятельности   родителей   и   детей   ­ обсуждение   фрагмента   наказания   отцом   мальчика   из   произведения В.Крапивина «Журавленок и молнии».   Крушение     Дома Журка, не снимая грязных ботинок, прошел в свою комнату и бухнулся на диван.  Лежал минут пятнадцать. Потом сжал зубы и заставил себя сесть за уроки. Открыл тетради и учебники. Даже начал писать упражнение по русскому. Но не смог. Лег на стол головой,  охватил затылок и стал думать, что скажет отцу.   А может быть, ничего не говорить?   Нет, Журка знал, что не выдержит. Сколько горя накипело в душе за последние два часа.  Жить дальше, будто ничего не случилось? Тут надо, чтобы нервы были, как стальные ванты на клиперах... Да и зачем притворяться?..   Только надо сказать спокойно: «Я думал, ты мне всегда правду говоришь, а ты...»   Или сразу? «Эх ты! Значит, родному отцу верить нельзя, да?» Нет, тогда сразу сорвешься  на слезы. Они и так у самого горла... А в общем­то не все ли равно? Исправить ничего уже  нельзя...   Отец пришел, когда за окнами темнело. Открыл дверь своим ключом. Щелкнул в большой  комнате выключателем. Громко спросил:   — Ты дома?   — Дома, — полушепотом отозвался Журка.   — А чего сидишь, как мышь?   — Уроки учу...   — В темноте­то? В очкарики захотел?   Журка молча включил настольную лампу и стал ждать, когда отец войдет. Но тот не  вошел. Шумно завозился в прихожей, расшнуровывая ботинки и натягивая тапочки. Потом  сказал:   — У мамы опять был. К субботе точно выпишут. «Это хорошо,» — подумал Журка. Но это никак не спасало от беды, и он промолчал. Не  дождавшись ответа, отец спросил:   — Из еды что имеется?   — То, что днем. На кухне...   Журка услышал, как отец загремел крышками кастрюль. Кажется, рассердился:   — Холодное же все! Разогреть не мог?   Журка поднялся. У него замерло в душе оттого, что близился неизбежный разговор.  Холодно стало. Он дернул лопатками, коротко вздохнул и пошел к кухонной двери. Встал  у косяка. Отец зажигал газ.   — Я не успел разогреть, — отчетливо сказал Журка.   — Ты что же, сам­то ничего не ел? — с хмурым удивлением спросил отец. Поставил на  горелку сковородку и начал крошить на ней холодную вареную картошку.   — Нет, — отозвался Журка. — Мне было некогда.   Не оборачиваясь, отец спросил с добродушной насмешкой:   — Чем же это ты был занят? Небось, оставили после уроков двойку исправлять?   — Нет, — сказал Журка негромко, но с нажимом. — После уроков я был в том магазине...  куда ты сдал книгу.   Равномерный стук ножа о сковородку на секунду прервался, и только. Застучав опять,  отец небрежно спросил:   — В каком это магазине? Чего ты плетешь?   Но Журка уловил и сбой в стуке ножа, и неуверенность в отцовском голосе. На миг он  пожалел отца. Но эта жалость тоже не могла ничего изменить. Журка помолчал и сказал  устало:   — Не надо, папа. Там же фамилия записана в журнале...   Отец оставил в сковородке нож и повернулся. Выпрямился. Посмотрел на Журку —  видно, что с усилием, — но через секунду сказал совсем легко, с усмешкой:   — Ну и что теперь?   Журка отвел глаза и горько проговорил:   — А я не знаю... Сам не понимаю, что теперь делать.   И подумал: «Вот и весь разговор. А что толку?»   Но разговор был не весь. Отец вдруг шагнул на Журку:   — Ну­ка, пойдем! Пойдем­пойдем...   Журка, вздрогнув, отступил, и они оказались в большой комнате.   — Смотри! — Отец показал на стоячее зеркало. — Оно было в магазине последнее! Я  вытряхнул на него все до копейки! Нечем было заплатить грузчикам! Эти ребята поверили  в долг до вечера... Где я должен был взять деньги?.. У тебя этих книг сотня, я выбрал  самую ненужную, там одни чертежи да цифры! Ты же в ней все равно ни черта не  смыслишь!   — Смыслю, — тихо отозвался Журка и не стал смотреть на зеркало. — Вовсе там не одни  цифры. И не в этом дело...   — А в чем? В чем?! — закричал отец, и Журка понял, что этим криком он нарочно  распаляет себя, чтобы заглушить свой стыд. Чтобы получилось, будто не он, а Журка во  всем виноват. Чтобы самому поверить в это до конца.   — Ты не знаешь... — проговорил Журка. — Эту книгу, может, сам Нахимов читал. Она в  тысячу раз дороже всякого зеркала... Да не деньгами дороже!   — Тебе дороже! А другим?! А матери?! Ей причесаться негде было! А мне?.. О себе  только думать привык! Живем как в сарае, а ты как... как пес: лег на эти книги брюхом и  рычишь!   Журка опять подумал, что все­все книги отдал бы за то, чтобы сейчас они с папой вдвоем  жарили картошку и болтали о чем­нибудь веселом и пустяковом. Он даже чуть не сказал об этом, но было бесполезно. Отец стоял какой­то встрепанный. Чужой. На широких  побледневших скулах выступили черные точки. Это были крупинки пороха: в детстве у  отца взорвалась самодельная ракета, и порошинки навсегда въелись в кожу...   — Вбил себе в голову всякий бред! — продолжал отец. — Нахимов!.. Из­за одной  заплесневелой книжонки поднял крик!   — Это ты кричишь! — сказал Журка. — Сам продал, а теперь кричишь... Я ведь  спрашивал, а ты сказал «не брал»!   — Да! Потому что связываться не хотел! Потому что знаю, какой бы ты поднял визг! Тебе  что! На все наплевать! Мать в больнице, денег ни гроша, а ты... Вырастили детку!  Двенадцати годов нет, а уже такой собственник! Куркуль...   — А ты вор, — сказал Журка.     Он сразу ужаснулся. Никогда­никогда в жизни он ни маме, ни отцу не говорил ничего  подобного. Просто в голову не могло прийти такое. И сейчас ему показалось, что эти слова что­то раскололи в его жизни. И в жизни отца...   «Папочка, прости!» — хотел крикнуть он, только не смог выдавить ни словечка.   А через несколько секунд страх ослабел, и вернулась обида. Словно Журка скользнул с  одной волны и его подняла другая. Потому что никуда не денешься — был магазин, была  та минута, когда он, Журка, убито смотрел на затоптанный пол с зеленым фантиком, а все  смотрели на него...   И все же он чувствовал, что сейчас опять случилось непоправимое. Опять ударила  неслышная молния.   Не мигая, Журка глядел на отца. А тот замер будто от заклинания. Только черные точки  стали еще заметнее на побелевших скулах. И так было, кажется, долго. Вдруг отец сказал с яростным удивлением:   — Ах ты... — И, взмахнув рукой, качнулся к Журке.   Журка закрыл глаза. Но ничего не случилось.   Журка опять посмотрел на отца. Тот стоял теперь прямой, со сжатыми губами и мерил  сына медленным взглядом. У него были глаза с огромными — не черными, а какими­то  красноватыми, похожими на темные вишни зрачками. Как ни странно, в этих зрачках  мелькнула радость. И Журка чуткими, натянутыми почти до разрыва нервами тут же  уловил причину этой радости. Отец теперь мог считать себя правым во всем! Подумаешь,  какая­то книжка! Стоит ли о ней помнить, когда сын посмел сказать такое!   Отец проглотил слюну, и по горлу у него прошелся тугой кадык. Ровным голосом отец  произнес:   — Докатились... Мой папаша меня за это удавил бы на месте... Ну ладно, ты не очень  виноват, виновато домашнее воспитаньице. Это еще не поздно поправить.   Он зачем­то сходил в коридор и щелкнул замком. Вернулся, задернул штору. Ослабевший  и отчаявшийся Журка следил за ним, не двигаясь. Отец встал посреди комнаты, приподнял  на животе свитер и деловито потянул из брючных петель пояс.   Пояс тянулся медленно, он оказался очень длинным. Он был сплетен из разноцветных  проводков. Красный проводок на самом конце лопнул и шевелился как живой. «Будто  жало,» — механически подумал Журка. И вдруг ахнул про себя: понял, что это, кажется,  по правде.   Он заметался в душе, но не шевельнулся. Если броситься куда­то, постараться убежать,  если даже просто крикнуть «не надо», значит, показать, будто он поверил. Поверил, что это в самом деле может случиться с ним, с Журкой. А поверить в такой ужас было  невозможно, лучше смерть.   Отец, глядя в сторону, сложил пояс пополам и деревянно сказал:   — Ну, чего стоишь? Сам до этого достукался. Снимай, что полагается, и иди сюда. У Журки от стыда заложило уши. Он криво улыбнулся дрогнувшим ртом и проговорил:   — Еще чего...   — Если будешь ерепениться — получишь вдвое, — скучным голосом предупредил отец.   — Еще чего... — опять слабым голосом отозвался Журка.   Отец широко шагнул к нему, схватил, поднял, сжал под мышкой. Часто дыша, начал рвать  на нем пуговицы школьной формы...   Тогда силы вернулись к Журке. Он рванулся. Он задергал руками и ногами. Закричал:   — Ты что! Не надо! Не смей!.. Ты с ума сошел! Не имеешь права!   Отец молчал. Он стискивал Журку, будто в капкане, а пальцы у него были быстрые и  стальные.   — Я маме скажу! — кричал Журка. — Я... в детский дом уйду! Пусти! Я в окно!.. Не  смей!..   На миг он увидел себя в зеркале — расхлюстанного, с широким черным ртом, бьющегося  так, что ноги превратились в размазанную по воздуху полосу. Было уже все равно, и Журка заорал:   — Пусти! Гад! Пусти! Гад!   И кричал эти слова, пока в своей комнате не ткнулся лицом в жесткую обшивку тахты.  Отец швырнул его, сжал в кулаке его тонкие запястья и этим же кулаком уперся ему в  поясницу. Словно поставили на Журку заостренный снизу телеграфный столб.   Чтобы выбраться из­под этого столба, Журка задергал ногами и тут же ощутил  невыносимо режущий удар. Он отчаянно вскрикнул. Зажмурился, ожидая следующего  удара — и в тот же миг понял, что кричать нельзя. И новую боль встретил молча.   Он закусил губу так, что солоно стало во рту. Нельзя кричать. Нельзя, нельзя, нельзя!  Конечно, отец сильнее: он может скрутить, скомкать Журку, может исхлестать. А пусть  попробует выжать хоть слабенький стон! Ну?! Домашнее воспитание? Не можешь, зверюга!  Журка молчал, это была его последняя гордость. Багровые вспышки боли нахлестывали  одна за другой, и он сам поражался, как может молча выносить эту боль. Но знал, что  будет молчать, пока помнит себя. И когда стало совсем выше сил, подумал: «Хоть бы  потерять сознание...»   В этот миг все кончилось. Отец ушел, грохнув дверью.   Журка лежал с минуту, изнемогая от боли, ожидая, когда она хоть немножко откатит,  отпустит его. Потом вскочил...   В перекошенной, кое­как застегнутой на редкие пуговицы форме он подошел к двери и  грянул по ней ногой — чтобы вырваться, крикнуть отцу, как он его ненавидит, расколотить ненавистное зеркало и разнести все вокруг!   Дверь была заперта. Журка плюнул на нее красной слюной и снова размахнулся ногой... И  вдруг подумал: «К чему это?»   Ну, крикнет, ну, разобьет. А потом? Что делать, как жить? Вместе с отцом? Вдвоем?   Жить вместе после того, что было?   Журка неторопливо и плотно засунул в дверную скобу ножку стула. Пусть попробует  войти, если вздумает! Потом он, морщась от боли, влез на подоконник и стал отдирать  полосы лейкопластыря, которыми мама уже закупорила окно на зиму. Отодрал, бросил на  пол и тут заметил в углу притихшего, видимо, перепуганного Федота.   — Котик ты мой, — сказал Журка. Сполз с подоконника и, беззвучно плача, наклонился  над Федотом. Это было здесь единственное родное существо. И оставлять его Журка не  имел права.   Он вытряхнул на пол из портфеля учебники, скрутил из полос лейкопластыря шпагат и  привязал его к ручке портфеля — как ремень походной сумки. В эту «вьючную суму» он  посадил Федота. Кот не сопротивлялся. — Ты потерпи, миленький, — всхлипнув, сказал Журка и надел портфель через плечо.  Потом отворил окно, достал из­за шкафа специальную длинную палку с крючком, подтянул ею с тополя веревку. Взял веревку в зубы и выбрался через подоконник на карниз.   Стояли серовато­синие сумерки. Моросило. Сырой воздух охватил Журку, и он сразу  понял, как холодно будет без плотной осенней куртки и без шапки. Но наплевать!   Журка плотно взял веревку повыше узлов, а пояс надевать не стал. Лишняя возня —  лишняя боль. Он примерился для прыжка. Прыгать с Федотом на боку будет труднее...  Ладно, он все равно прыгнет! Не в этом дело...   А в чем? Почему он замер?   Потому что понял вдруг, как это дико. Он уходит из дома, из своего, родного. И не просто уходит, а как беглец. И не знает нисколечко, какая дальше у него будет жизнь. Еле стоит на такой высоте, в зябких сумерках, на узкой кирпичной кромке...   «Мир такой просторный для всех, — вспомнилось ему, — большой и зеленый, а нам  некуда идти...»     В эту сторону пойдешь —  Горе и боль,  В ту сторону пойдешь —  Черная пустота.  И мы бредем, бредем по самой кромке...  «Куда же нам идти?..»    «К Ромке!» — неслышно отдалась под ним пустота. Словно кто­то снизу шепотом  подсказал эту рифму. Такую простую и ясную мысль...   «А что? — подумал Журка. — Головой вперед, и все».   Вот тогда забегает отец!.. Что он скажет людям, которые соберутся внизу? И что скажет  маме?..   Да, но мама­то не виновата. И у нее уже никогда не будет никого другого вместо Журки.  Он же не маленький, знает, что из­за этого она сейчас и в больнице... Да и Федота жалко —  тоже грохнется. Хотя его можно оставить на подоконнике... Но... если по правде говорить,  такие мысли не всерьез.   А если все­таки всерьез?   Страшно, что ли? Нет, после того, что было, не очень страшно. Но зачем? Если бы знать,  что после нашей жизни есть еще другой мир и там ждут тебя те, кого ты любил... Но такого мира нет. И Ромки нет... Ромка есть здесь — в памяти у Журки. Пока Журка живой.   Значит, надо быть живым...   Журка толкнулся и перелетел в развилку тополя.     Спускаться по стволу было трудно. Мешала боль. Мешал портфель с Федотом и суконная  одежда, срывались жесткие подошвы ботинок. Это не летом... В метре от земли ботинки  сорвались так неожиданно, что Журка полетел на землю. Вернее, в слякоть.   Он упал на четвереньки и крепко заляпал брюки, ладони и лицо. Зато Федот ничуть не  пострадал. При свете от нижних окон Журка попробовал счистить грязь. Но как ее  счистишь? Он взял портфель с Федотом под мышку и, вздрагивая, переглатывая слезы и  боль, вышел на улицу.   Фонари горели неярко, прохожих было мало. Никто не остановился, не спросил, куда идет без пальто и шапки заляпанный грязью мальчишка с таким странным багажом. Видно, у каждого встречного хватало своих дел и беспокойств.  Примерные вопросы для обсуждения: 1. Что вы испытывали, читая данный фрагмент? 2. Какие испытывал чувства главный герой? А отец? 3. Кто прав в данной ситуации? 4. Назовите причину конфликта? 5. Можно ли было избежать конфликта? Что помешало? Вывод: именно близкие люди делают больно друг другу.  Близкие   люди   и   боль?   Что   делать?   Как   сделать   так,   чтобы   избежать     во взаимоотношениях «пропасти» между детьми и родителями? Заключительный  этап ­  работа в парах (родитель ­ ребенок). Сначала каждый   из   участников   парной   работы   вспоминает   негативный   момент общения друг с другом. Закрыв глаза, пытается из пластилина вылепить свою обиду. Затем участники меняются (родитель с ребенком) своими фигурками. Каждый   должен     негативную   фигурку   из   пластилина   преобразовать   в позитивную   фигурку (картинку). Полученные работы в парах соединить и придумать сюжет получившегося  проекта.  Итог совместной работы ­   общая картина класса «Взаимоотношения родителей и детей в нашем классе».  Участники   собрания   пришли   к   выводу:   как   легко   и   интересно   было создавать из пластилина позитивную картинку, но как порой трудно найти общий язык друг с другом, НО ЭТО ВСЕ – ТАКИ ВОЗМОЖНО! Но только при одном условии – научиться  слышать друг друга!