"Никто не забыт, ничто не забыто..."

Командный пункт нашего отряда «Мстители» располагался за большим камнем. Я, как  связной, залег чуть в сторонке от командира, у корня упавшего дерева, хорошо приладил  автомат на стволе дерева и имел отличный сектор обстрела. Бой нарастал, уже слышны  были стоны раненых. Два раза я сменил в своем «Суоми» разогревшийся стволик. Патронов было много, и я снова набил полные запасные диски. Финские минометы все ближе и  точнее накрывали нашу цепь. Командир отряда Александр Иванович Попов повернулся ко  мне и крикнул: «Иван, передай командирам взводов ­ приготовиться  к атаке. Сигнал ­  красная ракета!»   Маленькими перебежками, от камня к камню, от кочки к кочке, я побежал вдоль линии  обороны. Передал Бозулуцкому, бегу дальше. Ищу комвзвода Сидорова ­ нет его, говорят  убит. Добираюсь ползком до комвзвода Давыдова, голову поднять нельзя ­ пули так и  свистят. Он сидит за камнем, чуть отвалившись спиной к другому. «Давыдов!» ­ кричу. Он  молчит. Трясу за рукав ­ не шевелится. Глянул в лицо ­ у него в зубах самокрутка, немного  обгоревшая с конца. В одной руке ­ сгоревшая спичка, в другой кусок коробка, а прямо во  лбу кровяное вздутие, и струйка на левую щеку и ниже, в расстегнутый ворот гимнастёрки. Я чуть не заплакал ­ Давыдов был моим отделенным в зимних походах, командир нашей  разведки, хороший боевой товарищ!     Неподалеку был Коля Егоров, комсорг отряда: Коля, принимай команду, готовь взвод к  атаке! А самому надо еще до третьего взвода бежать. Передал приказ, туда подбираюсь  к  своему месту. Александр Иванович увидел меня и говорит: «Иван, осторожно, место  пристреляно!» А мне надо всего ­ перекинуться с левого бока на правый, чтоб за камнем  укрыться.… Но именно в то момент обожгла меня автоматная очередь. Словно кипятком  плеснули на бедро правой ноги. Схватился я обеими руками за ногу и тихо взвыл не  столько от боли, сколько от отчаяния: ведь у нас, у партизан, вся надежда в ногах… Александр Иванович,­ отвечает, ­ что место пристреляно…    За камнем медсестра начала делать мне перевязку. Бедро простреляно навылет. Три пули прошли по мякоти. Вдобавок мелочи от разрывных пуль, как пшена, десятка два в ту же  правую ногу. Забинтовала медсестра и спрашивает: «Где еще?» Говорю: «Запястье правой  руки вроде задело». Только руку забинтовала, чувствую ­ что­то и с левой ногой не в  порядке. Посмотрели ­ оказалась задета коленная чашечка, и ногу и на лицо показывает» А  тут что?» На лице у меня кровь: кончик левого уха прострелен. «На это бинт не порти», ­  говорю, вытер рукавом, взял автомат  пополз на высоту. Там в лощине был из еловых веток  большой шалаш. В нем санчасть располагалась. Вполз я в эту санчасть, огляделся. Вижу ­ у  догорающего костра, где две или три головешки теплятся, облокотившись на коленки,  сидит наш бригадный врач Петухова. Кругом, под стенками шалаша, ­ много  тяжелораненых: кровь, бинты, лиц и не разглядишь.…Огляделся я, думаю: нет, мне тут не  место! Так же ползком разворачиваюсь и на выход. Ни Петухова мне нечего не сказала, ни  я ей…    На выходе ­ политрук Лонин. «Ну, как Соболев?»­ спрашивает… Двигаемся мы втроём: впереди Лонин, за ним, метрах в двадцати, я, за мной, метрах в  семи­восьми Коля Егоров. Долго мы так шли – с час, наверное, а то и больше. Вскоре  догоняет нас Живяков и ещё один, незнакомый не с нашего отряда. Живяков за мной  пристраивается и подгоняет: «Давай, давай быстрей, финны преследуют». Я отвечаю – « Я  иду я могу», а сам действительно стараюсь из последних сил, на боль в ранах уже давно  внимания не обращаю, как во сне иду. Живяков с тем незнакомым несколько раз  минировали нашу тропу. И потом каждый раз подгоняли нас всё сильней: «Скорей! Что мы  погибать должны из­за вас! Скорей!» Так мы двигались с полчаса. Впереди уже давно  никого не видно и не слышно.      Смотрю, Лонин перескочил через упавшую сосну, оглянулся и идёт дальше. Подошёл к  дереву и я, перенёс через него своё костыль, чтоб и самому перевалиться, и вдруг – удар в  голову! Я повернулся, увидел лицо Живякова, всё понял и крикнул: «Пристрели! Чего патроны  жалеешь!» Уже теряя сознание, услышал голос Лонина «Что же ты делаешь, Живяков!?  Совесть есть у тебя!?» Это я запомнил, потом второй удар.… Тут уж боли я не чувствовал, как по мешку  пришёлся этот второй.… Было это в 10 утра 31 июля 1942года…