Опорный конспект по теме: Начало Великой Отечественной войны. Первый период войны.

ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

СРЕДНЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

ЛУГАНСКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ

«ПЕРВОМАЙСКИЙ КОЛЛЕДЖ»

ОПОРНЫЙ КОНСПЕКТ

по организации проведению занятий в рамках изучения предмета «История Великой Отечественной войны»

Тема:

Начало Великой Отечественной войны. Первый период войны

(22 июня 1941г - ноябрь 1942г).

2021г

21 июня 1941 г

21 июня 1941 г. в 16 часов 45 минут по берлинскому времени (в 17 часов 45 минут – по московскому) в радиоэфире над Южной Польшей прозвучала загадочная для непосвященных фраза – «Сказание о героях, Вотан, Неккер, 15». Однако в ней была зашифрована одна из самых страшных дат в истории России. Слова «Сказание о героях» обозначали ввод в действие плана нападения на Советский Союз, имя божества «Вотан» – дату, 22 июня, название реки «Неккер» – 3 часа утра, а минуты радисты вермахта передали открытым текстом.

Нажатие немецким руководством «красной кнопки» вызвало цепочку аналогичных сигналов в армиях и танковых группах. Повинуясь этому приказу, серые танки с крестами на бортах, тысячи автомашин и тягачей по пыльным дорогам направились на Восток. Через несколько часов им предстояло пересечь окутанную дымом пожаров границу СССР. Начался обратный отсчет времени до начала одной из самых страшных войн в мировой истории. Вечером, подсвечивая себе фонариками, командиры рот зачитали подчиненным обращение Гитлера, начинавшееся словами: «Солдаты Восточного фронта!» Фюрер сообщал своим солдатам, что «судьба Европы, будущее германского рейха, само существование народа Германии находится теперь в ваших руках». Лидер Третьего рейха обвинил Советский Союз в подготовке агрессии, которую нужно упредить, и завершил свою речь словами: «Я решил сегодня передать судьбу государства и нашего народа в руки наших солдат. Да поможет нам Бог в этой важнейшей борьбе!»

После того как солдатам и офицерам вермахта зачитали обращение фюрера, начались напряженные часы ожидания. Командир взвода 11‑й пехотной дивизии Готфрид Эверт вспоминал: «Нам зачитали обращение Гитлера. Было сказано, что завтра в пять утра мы наступаем, и выданы боеприпасы. Ко мне подошел старый фельдфебель и как‑то очень неуверенно и удивленно спросил: «Господин лейтенант, можете ли вы объяснить мне, почему мы нападаем на Россию?» Что я мог ему ответить?! Таков приказ!» Тем не менее слова Гитлера упали на благодатную почву. Немецкие солдаты в своих действиях руководствовались простыми и ясными формулировками, такими, например, как приказ генерал‑полковника Эриха Гепнера: «Борьба должна преследовать цель превратить в руины сегодняшнюю Россию, и поэтому она должна вестись с неслыханной жестокостью <…> Никакой пощады прежде всего представителям сегодняшней русской большевистской системы». В ясности установок немцы, безусловно, превосходили бойцов и командиров Красной армии, у которых не было четко сформулированного образа врага. Виною тому во многом стал пакт Молотова – Риббентропа 1939 г. и попытки советской пропаганды представить немецкий народ как неоднородную социальную массу, где пролетариат восстанет, как только начнется война с СССР – первым в мире государством рабочих и крестьян.

Однако далеко не все немецкие солдаты жаждали принять участие в спасении германской цивилизации и культуры путем военного вторжения в Советский Союз. Среди сотен тысяч человек, составлявших армию вторжения, были люди самых разных убеждений. Были среди призванных в немецкую армию и те, кто в той или иной мере симпатизировал коммунистам. Один из них, выслушав своего командира роты лейтенанта Шульца, бросился к границе, переплыл Буг и сдался советским пограничникам. Запинаясь от волнения, сапер Альфред Лисков рассказал, что 22 июня на рассвете немецкие войска должны перейти границу. Не успел перебежчик обсохнуть после купания в пограничной реке, как произнесенные им слова дошли до самого Сталина. Маршал Г. К. Жуков впоследствии вспоминал: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал‑лейтенант Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик <…> утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня. Я тотчас же доложил наркому и Сталину то, что передал Пуркаев. – Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, – сказал Сталин <…> вместе с наркомом и генерал‑лейтенантом Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность».

Так, через немецкого ефрейтора советский лидер узнал общее содержание обращения Гитлера к своим солдатам. Немедленного решения на совещании в Кремле не последовало. Поначалу Сталиным были высказаны сомнения относительно достоверности сведений, сообщенных перебежчиком. Народный комиссар обороны С. К. Тимошенко высказал мнение, которое поддерживали все присутствующие люди в военной форме: перебежчик говорит правду. Еще утром 21 июня сходная информация поступила также от агента в немецком посольстве в Москве Герхарда Кегеля, который докладывал в Центр, что «война начнется в ближайшие 48 часов». Нарком предложил дать в особые округа директиву о приведении войск в боевую готовность. Однако этот вариант был сочтен Сталиным преждевременным. Надежда на мирное разрешение кризиса еще оставалась, и было решено ввести в распоряжение войскам уточнение относительно возможных провокаций противника. Таким образом, советским руководством не исключался вариант, когда немцы отдельными выпадами 22 июня могли вынудить командиров приграничных частей и соединений нанести авиаудары или же перейти границу. В этом случае был бы создан casus belly – повод для войны, оправдывающий вторжение в глазах мирового сообщества. Крупномасштабные боевые действия в этом случае начались бы не 22‑го, а 25 или 26 июня, после обширной пропагандистской кампании в западной прессе, разоблачающей «красных варваров». Как мы знаем сегодня, немецкие стратеги не рассматривали такой вариант, но вечером 21 июня на совещании в Кремле это было совсем не очевидно.

Исходя из этих предположений директива была доработана. В итоге в войска был направлен документ, вошедший в историю как Директива № 1. В ней говорилось: «Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Копия: Народному комиссару Военно‑морского флота. 1. В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий. 2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников. 3. Приказываю: а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать; в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно; г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов; д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков. 21.6.41 г.». В этом документе еще содержались слова о возможных «провокациях» с немецкой стороны, но в целом Директива № 1 была достаточным основанием для приведения войск Красной армии в боевую готовность. С этой директивой Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в военные округа. Передача директивы в округа была закончена в 00 часов 30 минут 22 июня.

В Минске командующий Западным особым военным округом генерал армии Д. Г. Павлов был вызван в штаб едва ли не из театральной ложи. Командующие армиями в этот поздний час также уже были на своих рабочих местах. Из Гродно Павлову командующий 3‑й армией генерал‑лейтенант В. И. Кузнецов докладывал: «Патроны розданы, занимаем укрепленные районы». Слова «возможно нападение» не удивили Кузнецова, поскольку он уже предчувствовал недоброе – по другую сторону границы в Сувалкском выступе многие часы гудели моторы механизированных колонн вермахта.

Руководство Киевского особого военного округа во главе с М. П. Кирпоносом не покидало командного пункта в Тарнополе с вечера 21 июня. В 0 часов 30 минут 22 июня Крипонос сообщил еще об одном перебежчике, подтвердившем информацию о вторжении, что было немедленно доложено Сталину. Тем временем Директива № 1 уже расшифровывалась в штабах округов. Далее по цепочке пошло оповещение армий, корпусов, дивизий, полков. Боевая тревога была объявлена в промежутке от 3 до 7 часов утра, в зависимости от того, как быстро приказы проходили все звенья цепочки, расторопности и инициативности командиров. Многие, как, например, командующий 4‑й армией А. А. Коробков, вводили в действие планы прикрытия советско‑германской границы на свой страх и риск. За объявлением тревоги последовало построение в колонны и марш к позициям на границе, навстречу гулу артиллерийской канонады.

Когда боевые действия на земле еще не начались, самолеты Люфтваффе уже были в воздухе. Немцы понимали, что если бомбардировщики пересекут границу одновременно с началом операции наземных войск, то авиация Красной армии успеет прийти в боевую готовность. Машины с ломаными крестами на крыльях летели бомбить крупные советские города, железнодорожные узлы, аэродромы, военно‑морские базы, расположение которых стало известно благодаря разведчикам из секретной «Команды Ровеля». Немецкие самолеты шли на восток, навстречу поднимавшемуся солнцу. Наступало воскресенье. В советских школах накануне прошли выпускные вечера, отзвучали вальсы школьных оркестров, и вчерашние десятиклассники шли встречать рассвет. В то утро солнце взошло над Москвой в 3 часа 45 минут утра. К этому времени немецкие бомбардировщики уже выходили на боевой курс, чтобы через пятнадцать минут открыть бомболюки и сбросить свой смертоносный груз на города Советского Союза.

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ИЮНЯ

22 июня 1941 г. – одна из самых важных и трагических дат не только в советской, но и во всей отечественной истории. Более того, по ряду показателей этот день является уникальным для мировой истории войн. В нем в удивительный клубок сплелись и переход от мирной жизни к войне, и применение высоких технологий того времени, и колоссальные масштабы происходивших событий. Первый день войны на советско‑германском фронте ознаменовал собой новую эпоху в истории военного искусства. Если ранее государства постепенно втягивались в боевые действия, то 22 июня в бой сразу же вступили крупные массы войск. Такого не было ни в начале Первой мировой войны 1914–1918 гг., или, например, Русско‑японской войны 1904–1905 гг., или Советско‑финской войны 1939–1940 гг. Военный конфликт между Третьим рейхом и СССР не разгорался, а сразу вспыхнул ослепительным пламенем. На этот молниеносно охвативший границу пожар войны во многом похожи 1 сентября 1939 г. в Польше и начало арабо‑израильских войн 1967 и 1973 гг. Однако по своим масштабам эти конфликты, конечно же, существенно уступают войне Советского Союза с гитлеровской Германией.

Действия немецких диверсантов

Первыми тишину раннего утра 22 июня 1941 г. на советско‑германской границе разорвали диверсионные группы из секретного спецподразделения вермахта – 800‑го учебного полка особого назначения «Бранденбург» (Lehrregiment Brandenburg z. b. V. 800), переодетые в форму бойцов и командиров Красной армии. Диверсанты, проникавшие на территорию СССР, оказались в числе тех немногих солдат вермахта, кто не слышал обращения Гитлера вечером 21 июня. Произошло это в районе Гродно, где еще ночью группа «Бранденбурга» под командованием лейтенанта Кригсхайма попыталась пересечь границу с целью предотвратить взрывы на мостах и дамбах вдоль дороги Липск – Даброво. Однако благодаря бдительности советских пограничников эта попытка обернулась полным провалом. Вспыхнула перестрелка, которую можно со всем основанием назвать первыми выстрелами Великой Отечественной войны; диверсанты вынуждены были отступить. В дальнейшем группа Кригсхайма все же проникла на советскую территорию, но успеха не добилась: она была рассеяна, понесла потери, ее командир был тяжело ранен.

Первой задачей немецких диверсантов были мосты, находящиеся в глубине советской территории, в нескольких километрах от границы. Для их захвата требовался транспорт, и ранним утром 22 июня группы «Бранденбурга» рыскали на пылающей границе в поисках советских автомашин разных типов.

Под Брестом задачей групп «Бранденбурга» (из 12‑й роты) стали мосты через Мухавец, в нескольких километрах от границы. После захвата грузовиков и санитарной автомашины одна такая группа понеслась по дороге впереди наступающей немецкой пехоты. Группа была действительно переодета в советскую униформу и вооружена советским оружием. Более того, командир группы от руки написал приказ, который показал охране моста. Это позволило одной автомашине въехать на мост, после чего в ход пошли винтовки и пистолеты. Мост был захвачен. Однако перестрелка с охраной привела к большому расходу боеприпасов, и «бранденбуржцы» решили отойти от моста за подкреплением. Когда они вернулись, мост уже был сожжен.

В первые часы Восточного похода «бранденбуржцы» смогли захватить целый ряд важных переправ. Успешными оказались действия диверсионной группы из состава 12‑й роты «Бранденбурга» под Брестом. На марше переодетых диверсантов окликнули советские танкисты, стоявшие на дороге с колонной танков. Ответив на русском языке, немцы продолжили свой путь. Именно на такие короткие контакты с противником – обмен несколькими фразами на русском без долгих диалогов – и были ориентированы действия «бранденбуржцев». Выйдя к назначенному мосту, диверсионная группа вступила в перестрелку с его охраной и смогла предотвратить взрыв переправы. Уже под утро захваченный мост едва не был потерян – на него на полной скорости влетел бензовоз с открытым краном, из которого хлестало горючее. Ураганным огнем не сразу пришедших в себя от неожиданности немецких диверсантов машина была остановлена. Скорее всего, этот бензовоз принадлежал 22‑й танковой дивизии. Сейчас это тяжело себе даже представить: район Бреста, 6 часов утра 22 июня 1941 г., война гремит еще где‑то на границе, но находится смельчак, который не растерялся и попытался уничтожить злосчастный мост.

О встрече с переодетыми немецкими диверсантами из полка «Бранденбург‑800» сержант В. Ф. Осауленко, служивший в 18‑м отдельном артиллерийско‑пулеметном батальоне 62‑го Брестского укрепленного района, вспоминал следующим образом: «Когда [днем 22 июня] шли через северный гарнизон, увидели группу – 7–8 солдат. Мы подошли к ребятам. Они рассказали, что их командир, младший лейтенант, ставил им боевую задачу. Подошел некий капитан и закричал: «Ты что говоришь, сволочь?!» – и выстрелил в этого парня из пистолета. Их, шпионов, диверсантов, была огромная масса. Надо было обратить внимание, что они были одеты в новую нашу форму. Это была в основном форма наших капитанов и майоров. У них был некоторый запас слов. Потом, они ездили и на мотоциклах, и на велосипедах. Единственное, что, сколько я их видел, три или четыре человека, они все были одеты с иголочки, чего у нас не было. Так что вот это их выдавало сразу».

Начало вторжения

Немецкие истребители и бомбардировщики шли на большой высоте над лесисто‑болотистыми районами. Внизу, на земле, было тихо – артиллерийская подготовка должна была начаться с минуты на минуту. Немцы считали, что если перелетать границу одновременно с началом операции наземными войсками, то у советских летчиков будет примерно 30–40 минут на приведение в боевую готовность. Опасения немецких авиаторов были не напрасными. Командир одного из истребительных полков капитан Ю. М. Беркаль, услышав артиллерийскую канонаду, тут же на свой страх и риск объявил боевую тревогу. С аэродрома Тарново поднялись истребители. Уже в 4 часа 5 минут утра три эскадрильи были в воздухе и заявили об уничтожении в завязавшихся схватках трех немецких самолетов. Всего за день ими было выполнено 74 вылета на прикрытие аэродрома. Советские летчики заявили об уничтожении 2 истребителей Ме‑109. В воздушном бою был потерян один самолет, еще один не вернулся с боевого задания. На земле было потеряно 27 МиГ‑3, 11 И‑153. В соседнем 124‑м истребительном авиаполку майора И. П. Полунина также вовремя объявили тревогу. В воздух поднялись заместитель командира полка капитан Н. А. Круглов и младший лейтенант Д. В. Кокорев. Последнему удалось перехватить и сбить таранным ударом двухмоторную двухкилевую машину, опознанную им как До‑217. В действительности это был истребитель Ме‑110, которому было суждено стать первым потерянным немцами самолетом на Восточном фронте.

Существует распространенное заблуждение о том, что советская авиация была разгромлена буквально в первые минуты Великой Отечественной войны. Однако секретом успеха Люфтваффе 22 июня был не первый удар по «спящему аэродрому», а конвейер следующих один за другим ударов, когда один аэродром за день подвергался нескольким ударам с воздуха, которые авиаполки приграничных военных округов уже не выдерживали. Авиатехники не успевали подготовить самолеты к вылетам, не хватало заправщиков, боеприпасов, автостартеров. К примеру, по аэродрому 124‑го полка немецкими летчиками за день было выполнено около 70 вылетов, при этом чередовались атаки бомбардировщиков Не‑111 и истребителей Ме‑110. Рано или поздно наступал момент, когда все самолеты оказывались прикованы к земле, заправляясь или перезаряжая оружие. В итоге немцам удалось подбить и уничтожить 30 советских самолетов. Многие авиаполки ВВС Красной армии были полностью уничтожены после четырех‑пяти налетов немецкой авиации. Летчик базировавшегося на Украине 17‑го истребительного авиаполка Герой Советского Союза Ф. Ф. Архипенко вспоминал: «Противодействовать ударам бомбардировщиков мы не могли: летный состав находился в Ковеле у своих близких». Пилоты полка на выходные обычно уезжали к семьям в Ковель. Суббота 21 июня 1941 г. не стала исключением. Последствия их отсутствия на базе были самыми печальными. Этот случай был не единственным. Экипажи 64‑го штурмового авиаполка утром 22 июня прибыли на летное поле с опозданием, поскольку решили, что в выходной день объявлена обычная учебная тревога. Однако тревога оказалась боевой, и результаты несерьезного отношения к своим служебным обязанностям не заставили себя ждать – половина самолетов полка была сожжена или повреждена немецкой авиацией.

Упрощало уничтожение советских самолетов прямо на аэродромах базирования то, что крылатые машины не были рассредоточены, а стояли в линейку поэскадрильно для удобства их обслуживания. Гауптман Герхард Беккер вспоминал об одной из таких штурмовок утром 22 июня: «Ночь была прозрачная. Нашей целью был аэродром, на котором базировалась истребительная часть, вооруженная И‑16, как мы их называли, «Крыса». Они стояли в несколько плотных рядов, представляя для нас отличную цель».

Всего летчикам Люфтваффе в первый день войны на Восточном фронте удалось сбить около 400 самолетов ВВС Красной армии. Еще 800 было уничтожено на земле. Наихудшей ситуация была на направлении главного удара немцев – в Белоруссии, где у них был собран мощный авиационный кулак. Вооруженная новейшими высотными истребителями МиГ‑3 9‑я смешанная авиадивизия Героя Советского Союза генерал‑майора С. А. Черных за 22 июня лишилась 347 самолетов из 409 имевшихся. Всего Белорусский особый военный округ потерял 738 крылатых машин, из них 528 самолетов было уничтожено немцами на земле. Командующий ВВС фронта генерал Копец застрелился, а командира 9‑й смешанной авиадивизии генерал‑майора С. А. Черных обвинили в преступном бездействии, арестовали и по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстреляли. Выдвинутые на высокие командные должности перед самой войной, пройдя за два‑три года путь от лейтенантских кубарей до генеральских звезд, Копец, Черных и другие, безусловно, талантливые летчики оказались не готовы к управлению крупными авиационными соединениями.

Наименьшими потерями отделались советские ВВС на Юге – в Одесском особом военном округе. Там командующий ВВС округа генерал‑лейтенант Ф. Г. Мичугин заблаговременно отдал приказ рассредоточить самолеты, как того требовал план проводимых в округе учений. Кроме того, интенсивность налетов на аэродромы ОдВО была гораздо ниже, чем на направлении главного удара. Поэтому потери авиации округа составили всего 6 самолетов.

В 3 часа 5 минут утра по берлинскому времени по всей границе между Советским Союзом и Германией загрохотала артиллерийская подготовка. В журнале боевых действий 1‑й танковой дивизии появилась запись: «Небо дрожит от разрывов. Под прикрытием массированного артиллерийского огня батальоны начинают атаку». В истории соединения этот момент описан следующим образом: «Еще до того, как в 3.45 огонь внезапно умолк, штурмовые группы саперов и стрелков уже ползли к границе. Прижимаясь вплотную к земле, они отодвинули в сторону первые заграждения. Вскоре полетели ручные гранаты, загремели связанные и сосредоточенные заряды. Предрассветные сумерки снова наполнились вспышками от палящего оружия всех калибров». Война Третьего рейха с Советским Союзом, которой будет суждено продлиться долгие четыре года, началась.

Нет ничего удивительного в том, что столь же ярким и запоминающимся первый день Великой Отечественной войны стал для бойцов и командиров Красной армии. Приближение Большой войны чувствовали, к ней готовились. Однако в ее первый день еще никто не знал, что впереди советские войска ждут тяжелые поражения, отступление до Москвы, Ленинграда и даже Волги. В журнале боевых действий 8‑й армии начало боевых действий описано живо, даже поэтично: «В 4.20 оперативный дежурный майор Андрющенко вбежал в блиндаж оперативного отдела и взволнованным голосом объявил: «На всей границе немцы начали артиллерийскую подготовку». Одновременно с этим начальник штаба 8 армии генерал‑майор Ларионов разговаривал по телефону с к‑ром 11 ск (стрелкового корпуса. – Прим. авт.) генерал‑майором Шумиловым; последний докладывал, что немцы усиленно обстреливают Тауроген, частям приказано выдвинуться в свои районы. Артподготовка началась ровно в 4.00». На самом деле немецкая артиллерия открыла огонь по территории СССР в 3 часа 5 минут утра по берлинскому времени, то есть в 4 часа 5 минут по московскому. Солдаты и офицеры вермахта поминутно смотрели на циферблаты своих часов и нетерпеливо ждали, когда стрелки покажут заветные пять минут четвертого. Командиры Красной армии, услышав грохот орудийной канонады и взглянув на часы, мысленно вычли несколько минут – первые залпы показались им вечностью.

В 4 часа 15 минут по московскому времени вперед двинулись немецкие сухопутные части. Танкист Оскар Мюнцель описал эти минуты следующим образом: «Мощный артиллерийский огонь из тяжелых орудий разрывает клочья тумана. Тут и там за Бугом раздаются взрывы снарядов. В 03.15 пехота начинает наступление. Для врага оно оказалось полной неожиданностью, и он почти не оказывает сопротивления. Пехота поднимается на высокий восточный берег Буга и свободно овладевает еще не достроенными укрепленными позициями захваченного врасплох противника».

Первоочередной задачей вермахта в войне с Советским Союзом был захват пограничных мостов. Однако на случай их разрушения были подготовлены броды и предусмотрена постройка наплавных переправ. Захват переправ лишь экономил время. Типичным был захват моста под Сокалем на Украине. Забор из колючей проволоки на немецкой стороне был имитацией – опоры не были скреплены между собой. По сигналу к атаке стоявшие на мосту советские пограничники были застрелены. Быстро раздвинув проволочное заграждение, немецкие пехотинцы бегом бросились по стометровому мосту.

Для огромной группировки сил вторжения захваченных мостов было недостаточно, и поэтому под прикрытием огневого удара Буг в предрассветной мгле быстро пересекли лодки с пехотинцами, захватывавшими плацдармы на советской стороне. Севернее Бреста в реку тяжело оседали танки с крестами на бортах. Вскоре они скрывались под водой и выходили из нее уже на противоположный берег. Так роль бойцов специального назначения выполнили переоборудованные для передвижения по дну танки. Эти бронемашины проектировались для высадки на британском берегу, но получили неожиданное применение в войне с СССР. Плавающие «панцеры» украшала белая литера «G», обозначавшая их принадлежность к танковой группе Гейнца Гудериана. Сам Гудериан пересек Буг на штурмовой лодке вслед за своими подопечными в 6 часов 50 минут утра. Южнее Бреста задача была проще: глубина Буга составляла всего около одного метра, и немецкие танки переходили на восточный берег без особых затруднений. После захвата плацдармов в первые часы вторжения пограничные реки пересекли мосты на поплавках‑понтонах, и на советскую сторону хлынули непрерывным потоком танки, автомашины, тягачи с тяжелыми орудиями, лошади пехотных дивизий.

Силы сторон

Кто же 22 июня 1941 г. встретил на границе немецкие танковые и пехотные соединения? Сравнивая силы сторон, военные историки обычно в одной колонке пишут число дивизий, танков, пушек, подчиненных Прибалтийскому, Западному и Киевскому особым военным округам, а в другой – немецким группам армий «Север», «Центр» и «Юг» соответственно. Соотношение цифр в колонках, казалось, совсем не предвещало катастрофу. Однако между силами вторжения вермахта и Красной армией была существенная разница. Немецкие дивизии были сконцентрированы плотной массой вдоль границы, а советские корпуса и дивизии были рассредоточены в глубину и большей частью находились в маршах на Запад. В военной науке такое положение называется незавершенным развертыванием. Точно таким же образом встретила вермахт 1 сентября 1939 г. польская армия. Для понимания механизма развития событий нужно подсчитывать только дивизии и корпуса, которые могут вступить в соприкосновение в конкретный день и даже час, в данном случае – советские соединения на расстоянии меньше дневного перехода от границы. Наличие в 100 километрах восточнее границы соединения на марше, подчиненного командованию одного из особых военных округов, никак не влияло на возможности ведения боя частями на границе. Критерию «дневного перехода» в трех особых округах отвечали 40 дивизий. Тому же критерию в трех группах армий вермахта отвечало уже более 100 дивизий. На направлениях главных ударов превосходство в силах немецких войск было подавляющим.

Основные силы дивизий приграничных армий находились в местах постоянной дислокации, некоторые артиллерийские полки дивизий – на полигонах. Всем им нужно было преодолеть несколько десятков километров до своих позиций на границе. Поэтому если основным видом действий подразделений вермахта ранним утром 22 июня было форсирование Буга или преодоление заграждений на советско‑германской границе, то соединения Красной армии провели утро первого дня войны в маршах.

В маршевых колоннах встретили первое утро Великой Отечественной войны не только поднятые по тревоге дивизии, но и начавшие выдвигаться еще до 22 июня «глубинные» стрелковые корпуса. Сообщить их командирам об изменившейся обстановке было затруднительно. Вместе с тем воздействовать на них немцы могли только с воздуха. В случае с 48‑й стрелковой дивизией в Прибалтике это оказалось фатальным: в первый же день войны соединение было рассеяно ударами Люфтваффе и потеряло до 70 % личного состава. Однако, как правило, эти войска подвергались лишь обстрелам с пролетающих немецких самолетов. Так же, без приключений, прошло выдвижение к границе частей на пассивных участках фронта, например 12‑й армии в Карпатах. Ближе к середине дня двигающиеся к границе дивизии столкнулись с передовыми отрядами сил вторжения и постепенно втянулись во встречное сражение с немцами. Ни о каком занятии позиций на границе речи уже не было, поскольку они были захвачены наступающими танковыми группами вермахта. У такого вступления в бой были свои достоинства и недостатки. С одной стороны, соединения Красной армии вступали в бой плотной массой, а не растянутыми по фронту на 20–30 километров, но с другой – отсутствовал сплошной фронт. В последующие дни это создало предпосылки для окружений и прорывов.

Ранним утром 22 июня даже невыгодное соотношение 40 к 100 не было реализовано, поскольку на советско‑германской границе находились только отдельные подразделения пограничных армий. Например, в Прибалтике на границе находились 10‑я стрелковая дивизия и по три батальона от 5, 33, 90, 125, 188‑й дивизий, то есть по трети россыпью от каждой. В Белостокском выступе от 86‑й стрелковой дивизии 10‑й армии на границе были те же три батальона. Эти батальоны вместе с пограничниками, несмотря на ожесточенное сопротивление, постепенно окружались и уничтожались наступающими немецкими частями.

Реальной силой для противодействия танковым группам была цепочка ДОТов линии Молотова, тем более что на их пути оказались наиболее боеготовые укрепленные районы. Каждый такой ДОТ стал маленькой бетонной крепостью. Пулеметно‑артиллерийские батальоны Владимир‑Волынского укрепленного района на сутки задержали 44‑ю пехотную дивизию 1‑й танковой группы вермахта. Бойцы ДОТа «Светлана» подбили на мосту через Буг севернее Бреста немецкий бронепоезд. Через укрепления Струмиловского укрепленного района 48‑й корпус генерала Вернера Кемпфа был вынужден прокладывать себе путь «панцерами» 11‑й танковой дивизии. Только через неделю после начала войны – 28 июня – замолчали пулеметы ДОТа «Орел» под командованием лейтенанта И. И. Федорова.

Первые танковые бои

Следом за пехотой 22 июня 1941 г. на территорию Советского Союза ворвались танковые соединения противника. Первое сражение между советскими и немецкими танками состоялось в полосе танкового клина Панцерваффе, нацеленного на Минск. Передовой отряд 3‑й танковой группы Германа Гота, не встретив серьезного сопротивления на границе, уже к полудню 22 июня подошел к переправе через Неман у города Алитус. Особенностью этой дивизии было ее оснащение танками чешского производства PzKpfw 38 (t), вооруженными 37‑миллиметровым орудием. Мосты у Алитуса были подготовлены советскими войсками к взрыву, но в ночь на 22 июня охрана получила приказ из штаба округа снять заряды. Не исключено, что авторами этого «приказа» были переодетые красноармейцами немецкие диверсанты из спецподразделения «Бранденбург‑800». Так или иначе, передовым частям вермахта удалось захватить оба моста неповрежденными. Впоследствии Гот вспоминал, что «для 3‑й танковой группы явилось большой неожиданностью то, что все три моста через Неман, овладение которыми входило в задачу группы, были захвачены неповрежденными».

Однако на плацдарме у северного моста немецкие «панцеры» сразу же попали в засаду советской 5‑й танковой дивизии. Главным козырем Красной армии в этом бою были полсотни новейших средних танков Т‑34. Помимо этого, соединение насчитывало 30 трехбашенных средних танков Т‑28 и 170 легких БТ‑7. Броня «тридцатьчетверок» не пробивалась снарядами 37‑миллиметровых танковых пушек, и вся тяжесть боя легла на артиллерию вермахта. Переправившиеся через южный мост немецкие танки оказались под ударом советской артиллерии. Наступление противника застопорилось. К вечеру на выручку немецким частям были выдвинуты свежие силы. Это позволило им укрепить северный плацдарм и развить с него наступление во фланг и тыл оборонявшимся частям 5‑й танковой дивизии. Под угрозой окружения советские танкисты вынуждены были отойти.

В вечернем донесении немецкой 3‑й танковой группы сражение под Алитусом было оценено как «крупнейшая танковая битва за период этой войны», в которой участвовала 7‑я танковая дивизия. Имелась в виду, очевидно, не начавшаяся меньше суток назад война с Советским Союзом, а Вторая мировая война, разгоревшаяся 1 сентября 1939 г. Собственные безвозвратные потери оценивались в 11 танков, включая 4 «тяжелых» (по‑видимому, речь шла о недавно принятых на вооружение средних PzKpfw IV). Соответственно, общие потери немцев должны были быть, по крайней мере, в два‑три раза больше. Потери советской 5‑й танковой дивизии в бою у Алитуса можно оценить как тяжелые. Из 45 участвовавших в бою легких танков БТ‑7 было потеряно 30, из 24 средних Т‑28 – 16, из 44 «тридцатьчетверок» – 27. Так, в первый же день войны состоялось знакомство немецких танкистов со средним танком Т‑34–76, нарушившим их веру в превосходство германской техники над оружием «восточных варваров». Кроме того, сражение у Алитуса было первым столкновением немцев с механизированными корпусами, располагавшимися в глубине построения войск Красной армии.

Другая важная переправа через Неман – мост в литовском городке Меркин – была захвачена даже не танками, а вырвавшимися вперед немецкими мотоциклистами. Генерал‑полковник Герман Гот был воодушевлен таким началом кампании против Советского Союза: «Явилось большой неожиданностью то, что все три моста через Неман, овладение которыми входило в задачу группы, были захвачены неповрежденными». Впереди была, конечно, более заманчивая цель, о которой все догадывались. Позднее Гот признавался: «На самом деле <…> все стремились поскорее оказаться на пути к Москве». Пока же танковая группа Гота ударила на столицу советской Литвы – Вильнюс. Это привело к обходу и охвату через Прибалтику войск Западного фронта (до 21 июня 1941 г. – Западного особого военного округа), который был не в состоянии противодействовать угрозе в полосе соседнего фронта.

Если в Литве под Алитусом состоялось первое танковое сражение Великой Отечественной войны, то в Белоруссии под Гродно горький вкус встречи с танками Т‑34 ощутила немецкая пехота. 29‑я танковая дивизия полковника Н. П. Студнева до войны располагалась в районе Гродно и естественным образом оказалась на пути наступления 8‑го армейского корпуса вермахта. К 22 июня 1941 г. она насчитывала всего 66 танков, в том числе два КВ и 26 Т‑34. Остальной танковый парк составляли легкие танки Т‑26 разных модификаций. Дивизия выводилась в район сосредоточения под ударами самолетов Люфтваффе, при первом же воздушном налете бомбардировке подвергся ее штаб. Исходные районы танкисты заняли к 8 часам утра, в сторону границы к Августовскому каналу, соединявшему Вислу и Неман, был выслан разведывательный батальон. После сосредоточения 29‑й танковой дивизии в роще юго‑западнее Гродно командир дивизии получил указание от генерала В. И. Кузнецова: «Противник с целью спровоцировать конфликт и втянуть Советский Союз в войну перебросил на отдельных участках государственной границы крупные диверсионно‑подрывные банды и подверг бомбардировке наши некоторые города. Приказываю: 29‑й танковой дивизии во взаимодействии с 4‑м стрелковым корпусом ударом в направлении Сопоцкин – Калеты уничтожить противника; границу не переходить. Об исполнении донести». Характерна формулировка этого приказа – «с целью спровоцировать конфликт». Возможно, Кузнецов не хотел верить в то, что началась война. Силы, которыми противник пересек границу, были пока неизвестны, и советские командиры скоропалительно назвали их «бандами», хотя на самом деле границу уже пересекли регулярные части немецкой армии.

Спустя некоторое время 29‑я танковая дивизия получила уточненную задачу уже от командира 11‑го мехкорпуса, в которой требовалось «уничтожить наступающего противника и выйти на фронт Сопоцкин – Липск». Тогда же получил задачу и командир 33‑й танковой дивизии полковник М. Ф. Панов: наступать в направлении Липск – Августов. Вводом в бой механизированного соединения советским войскам удалось приостановить наступление противника и даже отбросить назад передовые части немцев. В результате встречного сражения 29‑я танковая дивизия с боями продвинулась на семь километров. Однако в этих боях она потеряла почти всю технику. Согласно донесениям штаба 9‑й армии вермахта, только 8‑я пехотная дивизия 22 июня в районе Гродно подбила 80 советских танков. Вводом подвижного резерва В. И. Кузнецову удалось приостановить продвижение немецкой пехоты.

Под Гродно танки 11‑го механизированного корпуса генерала Д. К. Мостовенко 22 июня были использованы в контрударе против наступавшей на город немецкой пехоты. Танкистам удалось предотвратить немедленный развал обороны стрелковых частей, но ценой тяжелых потерь. Всего, по немецким данным, в боях на подступах к Гродно в первый день войны было уничтожено 180 советских танков.

В первый же день войны решилась судьба всех трех танков КВ 11‑го мехкорпуса. Один опрокинулся и затонул в болоте. Второй был обездвижен попаданиями в ходовую часть. Это был первый танк КВ, с которым немцы столкнулись в боях. Как ни странно, донесений об этом столкновении не последовало. Видимо, танк был выведен из строя, прежде чем показал свою неуязвимость. Третий КВ из‑за неисправности остался в мастерских, позднее его взорвали при отходе. В этом эпизоде содержится ответ на вопрос, куда делись КВ и Т‑34 летом 1941 г.

По итогам боев немцы отметили, что советские танкисты действовали «энергично и упорно группами по 20–40 боевых машин». С другой стороны, указывалось, что «эффективность 3,7‑см противотанкового орудия достаточна против всех встреченных типов танков». По итогам этих боев под Гродно от пленных советских танкистов немцы получили первые достоверные сведения о новейших советских средних танках Т‑34–76. Данные о вооружении, сообщенные пленными, были точными, о броне – приблизительными. Точное число потерянных 22 июня «тридцатьчетверок» неизвестно.

Брестская крепость

На границе между Советским Союзом и Германией была точка, развитие событий в которой происходило по наихудшему из всех возможных сценариев, – Брестская крепость. Ее исхлестанные пулями стены до сих пор остаются в людской памяти одним из символов Великой Отечественной войны. К моменту немецкого вторжения крепость уже утратила свое оборонительное значение и на 22 июня 1941 г. представляла собой комплекс казарм личного состава 6‑й и 42‑й стрелковых дивизий 4‑й армии. По предвоенным планам, в случае начала боевых действий в крепости должен был остаться один батальон. Однако приказание вывести войска и занять позиции на границе поступило только за полчаса до начала немецкой артиллерийской подготовки. Части двух дивизий не успели даже поднять по тревоге. В крепости оказались запертыми более восьми тысяч человек, многие из которых погибли в первые же часы Великой Отечественной войны. Оставшиеся в живых бойцы сделали выбор, который стал типичным для окруженцев 1941 г., – сопротивление до последней возможности.

В кратком боевом отчете о действиях 6‑й стрелковой дивизии первый страшный удар противника был описан следующим образом: «В 4 часа утра 22 июня был открыт ураганный огонь по казармам, по выходам из казарм в центральной части крепости, по мостам и входным воротам и домам начальствующего состава. Этот налет внес замешательство и вызвал панику среди красноармейского состава. Командный состав, подвергшийся в своих квартирах нападению, был частично уничтожен. Уцелевшие командиры не могли проникнуть в казармы из‑за сильного заградительного огня, поставленного на мосту в центральной части крепости и у входных ворот. В результате красноармейцы и младшие командиры без управления со стороны средних командиров, одетые и раздетые, группами и поодиночке, выходили из крепости, преодолевая обводный канал, реку Мухавец и вал крепости под артиллерийским, минометным и пулеметным огнем. Потери учесть не было возможности, так как разрозненные части 6‑й дивизии смешались с разрозненными частями 42‑й дивизии, а на сборное место многие не могли попасть потому, что примерно в 6 часов по нему уже был сосредоточен артиллерийский огонь».

Снаряды сыпались не только на казармы. Все выходы из Брестской крепости находились под сильным артиллерийским и минометным обстрелом противника. В итоге бойцы и командиры 6‑й и 42‑й стрелковых дивизий остались в крепости не потому, что они имели задачу оборонять ее (по плану на это выделялся всего один батальон), а потому, что не могли выйти за ее пределы. Все, что находилось вне прочных казематов крепости, было сметено огнем. Артиллерия, находившаяся в открытых парках крепости, в большей своей части была уничтожена. Рядом с орудиями у коновязей стояли лошади артиллерийских и минометных частей и подразделений дивизий. Несчастные животные уже в первые часы войны были перебиты осколками. Автомашины частей обеих дивизий, стоявшие в объединенных открытых автопарках, сразу же запылали.

Поднимающиеся вверх султаны взрывов, дым и пламя над крепостью наблюдали стоявшие на берегу солдаты и офицеры 45‑й пехотной дивизии вермахта. Казалось, что в этом аду никто не может уцелеть. Однако вскоре им пришлось убедиться в обратном. Когда огонь был перенесен в глубину обороны, в воду были спущены резиновые лодки и штурмовые группы начали высадку на острова Тереспольского, Кобринского и Волынского укреплений. Они спешили – на захват крепости по плану было отведено всего восемь часов. К 4 часам утра наступающими были заняты Пограничный остров (Тереспольское укрепление) и Госпитальный остров (Волынское укрепление). Небольшой группе немцев удалось прорваться через мост у Тереспольских ворот в цитадель и захватить церковь (ставшую клубом) и здание столовой командирского состава. В 6 часов 23 минуты командование дивизии сообщало в штаб корпуса, что северный остров (Кобринское укрепление) вскоре будет захвачен. При этом отмечалось, что сопротивление противника усилилось. Однако надежды на быстрый захват крепости рассыпались как карточный домик. В официальной истории 45‑й дивизии этот форс‑мажор описан следующим образом: «В крепости бои приняли такой характер, которого никто не ожидал. Уже через несколько часов после начала наступления командование корпуса должно было отдать из своего резерва наш 133‑й пехотный полк, чтобы целиком бросить его на взятие крепости. Вскоре пришлось бросить против крепости и все дивизионные резервы. Наши потери в людях, особенно в офицерах, вскоре приняли прискорбные размеры». Даже уже достигнутые успехи оказались поставлены под сомнение.

О боях на занятом в первый час боев Тереспольском укреплении официальный историограф дивизии Рудольф Гшепф писал: «Многочисленные кукушки (снайперы. – Прим. авт.) и бойцы, замаскировавшиеся на Западном острове, не пропускали теперь наших пополнений. Уже в первый день войны на острове были окружены и разгромлены штабы 3‑го батальона 135‑го пехотного полка и 1‑го дивизиона 99‑го артиллерийского полка, убиты командиры частей». Основными участниками боев на «Западном острове» были пограничники – бойцы 9‑й пограничной заставы 17‑го Брестского пограничного отряда войск НКВД.

В 10 часов 50 минут штаб 45‑й пехотной дивизии доложил командованию корпуса: «Русские ожесточенно сопротивляются, особенно позади наших атакующих рот. В цитадели противник организовал оборону пехотными частями при поддержке 35–40 танков и бронеавтомобилей. Огонь вражеских снайперов привел к большим потерям среди офицеров и унтер‑офицеров». В 14 часов 30 минут командир 45‑й дивизии генерал‑лейтенант Фриц Шлипер фактически отказался от дальнейшего штурма центральной части крепости. Было решено уже проникшие на территорию цитадели подразделения отвести назад с наступлением темноты. Тем самым артиллеристам были бы развязаны руки в бомбардировке цитадели. Однако в центре крепости оставалось блокированными около 70 немцев, захвативших церковь. Штурм, который должен был занять восемь часов, растянулся на несколько дней. Командующий 2‑й танковой группой Гейнц Гудериан впоследствии писал: «Особенно ожесточенно оборонялся гарнизон имеющей важное значение крепости Брест, который держался несколько дней, преградив железнодорожный путь и шоссейные дороги, ведущие через Западный Буг в Мухавец».

В целом события в Брестской крепости развивались по общему сценарию 22 июня: успех вермахта в первые часы наступления и резкое возрастание сопротивления советских войск во второй половине дня. Гарнизон, разбитый на несколько изолированных групп сопротивления, сражался до последнего патрона. Только 29 июня пал последний организованный очаг сопротивления под командованием майора П. М. Гаврилова в Восточном форте. Суммарные потери немцев в Брестской крепости составили до 5 % от общих потерь вермахта на Восточном фронте за первую неделю войны. Есть свидетельства, что последние участки сопротивления были уничтожены лишь в конце августа, перед посещением крепости Гитлером и Муссолини. Камень, который фюрер тогда взял из развалин Брестской крепости, был обнаружен в его кабинете в Рейхсканцелярии после падения Берлина.

«Нам объявили, что началася война…»

«22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война…» Слова этой легендарной песни знакомы многим. Самолеты Люфтваффе шли на восток, навстречу поднимавшемуся солнцу. Наступало воскресенье. В советских школах накануне прошли выпускные вечера, отзвучали вальсы выпускных оркестров, и вчерашние десятиклассники шли встречать рассвет. В то утро солнце взошло над Москвой в 3 часа 45 минут. К этому времени немецкие самолеты уже выходили на боевой курс, через 15 минут открылись створки бомболюков, и на города посыпались бомбы. Противовоздушную оборону столицы Советской Украины обеспечивала 36‑я авиационная дивизия. В 4 часа утра 22 июня 1941 г. она была приведена в боевую готовность. В 7 часов 15 минут около двух десятков немецких самолетов с двух тысяч метров нанесли удар по Киевскому аэродрому. Поднятая по тревоге эскадрилья попыталась догнать быстро уходившие на запад бомбардировщики Люфтваффе, но не смогла это сделать – на И‑16 догнать He‑111 образца 1941 г. было непростой задачей. Один из летчиков так увлекся преследованием противника, что был вынужден совершить вынужденную посадку из‑за выработки горючего. Боевых потерь в воздухе и на аэродроме в первый день войны 36‑я авиадивизия не понесла.

Взрывы немецких бомб не испугали киевлян – они подумали, что на окраинах военные проводят учения. Актер Н. Л. Дупак вспоминал: «В субботу я что‑то читал и перечитывал – лег спать поздно и проснулся от стрельбы. Я выхожу на балкон, из соседнего номера тоже выходит мужчина: «Шо це таке?» – «Да це мабуть маневры Киевского военного округа». Только он это сказал, и вдруг метрах, может быть, в 100 самолет со свастикой разворачивается и идет бомбить мост через Днепр <…> Сосед побледнел: «Что‑то не похоже на маневры». Однако никакой паники в первый день войны в Киеве не было. Житель города Р. Долинский вспоминал: «На 17 часов того воскресного дня намечались торжества по поводу открытия крупнейшего в СССР Центрального республиканского стадиона. Его построили по проекту молодого архитектора Михаила Гречины. А после этого должен был состояться футбольный матч между командами «Динамо» (Киев) и Центрального дома Красной армии (Москва). Но вдруг по радио объявили, что проданные на него билеты будут действительны сразу после скорого окончания молниеносной войны». 22 июня в Киеве начали осуществлять плановые мероприятия по отключению горячей воды и очистке водопроводных сетей. В цирке свою новую программу представлял популярный джазовый оркестр под управлением «белого Армстронга» – Эдди Рознера. Продолжал свои гастроли Московский театр Сатиры, спектакли которого – «Мелкие козыри» и «Неравный брак» – прошли с полным аншлагом. В кинотеатрах крутили музыкальные фильмы «Фронтовые подруги», «Песня о любви» и «Музыкальная история». В кинотеатре «Коммунар» шел фильм режиссера И. М. Анненского «Пятый океан» – о советских летчиках, мечтавших о мирном небе, но попавших на войну.

Несомненно, что начало войны стало шоком для высшего руководства СССР. Маршал Г. К. Жуков впоследствии вспоминал: «Тем временем первый заместитель начальника Генерального штаба генерал Н. Ф. Ватутин передал, что сухопутные войска немцев после сильного артиллерийского огня на ряде участков Северо‑Западного и Западного направлений перешли в наступление. Мы тут же просили И. В. Сталина дать войскам приказ немедля организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику. «Подождем возвращения Молотова», – ответил он. Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов: «Германское правительство объявило нам войну». И. В. Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза». Однако уже через несколько минут люди, сидевшие в сталинском кабинете, начинают принимать решения и отдавать распоряжения, необходимые для перестройки всей жизни страны на «военные рельсы». Впереди еще будет осознание случившегося, кризис государственного управления, связанный со сложным и непредсказуемым характером войны, и последовавшие решения по созданию новых чрезвычайных органов власти. Потребовалось какое‑то время, чтобы создать Ставку Верховного Главнокомандования и Государственный Комитет Обороны, способные эффективно контролировать управление страной в условиях войны. Но уже в первый день Сталин издал указы: «О мобилизации военнообязанных», «Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения», «О военном положении», «Об утверждении положения о военных трибуналах».

К исходу 22 июня стало окончательно ясно, что начавшиеся боевые действия – это не провокация и не пограничный конфликт, а та самая Большая война, которую так боялись. Однако масштабов происходящего еще не осознавали ни в военных округах, ни в Москве. Никто, включая самого Сталина, не имел полной картины событий. Для советских людей неожиданностью стал не сам факт войны с Германией, а то, как и когда она началась. Хотя войну ждали, но предшествующего войнам явного, заметного каждому политического кризиса, такого, как летом 1914 г. перед Первой мировой, не было. Более того, сообщение ТАСС от 14 июня об отсутствии у Гитлера агрессивных планов подействовало на большую часть населения СССР расслабляюще. Именно поэтому выступление по радио в полдень 22 июня второго человека в стране – заместителя председателя Совета народных комиссаров В. М. Молотова, в котором тот объявил о нападении Германии, стало для всех тяжелейшим ударом. Свою речь Молотов закончил ставшими легендарными словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

При всей неожиданности, которой стала для советского народа речь Молотова, СССР – во всяком случае, значительная часть его гражданского населения – продолжал жить в довоенной эпохе, еще не успев осознать, что эта эпоха безвозвратно закончилась. Находившийся на гастролях в Минске Московский Художественный академический театр имени Горького в полдень 22 июня давал очередной спектакль – комедию «Школа злословия» по пьесе Ричарда Шеридана. Зрители этого спектакля были одними из немногих, кто в Советском Союзе не слышал обращения Молотова. После антракта на сцену вышел человек в военной форме и, сообщив о начале войны, предложил военнообязанным направиться в свои военкоматы. Прочие остались в зале, спектакль продолжился и закончился как обычно. Вечером мхатовцы играли еще один спектакль. Никто из актеров и публики еще не знал, что через несколько дней на улицы белорусской столицы войдут немецкие танки.

Впоследствии дата 22 июня 1941 г. для многих советских людей стала символом крушения надежд на ускоряющееся улучшение жизни, спокойный мирный труд, продолжение учебы, хороший урожай. Однако пока в стране царили шапкозакидательские настроения, поскольку население было убеждено пропагандой, что СССР превосходит Третий рейх в военно‑техническом плане. Первая реакция была гневной: «Теперь‑то мы немцам покажем!» В Ленинграде в очереди за газетами кто‑то говорил: «Теперь все будем бомбить не как в Финляндии, и жилые кварталы, пусть пролетариат заговорит, поймет, на что идет». Поэтесса Юлия Друнина вспоминала: «Когда началась война, я ни на минуту не сомневалась, что враг будет молниеносно разгромлен, больше всего боялась, что это произойдет без моего участия, что я не успею попасть на фронт». Подобные настроения были характерны для большинства молодых патриотов, воспитанных на «победоносных» фильмах, таких, к примеру, как «Глубокий рейд» и «Если завтра война», вышедших на экраны в 1938 г., литературных произведениях, вроде изданной в 39‑м невиданным для того времени полумиллионным тиражом первой отечественной книги в жанре военной фантастики – повести Николая Шпанова «Первый удар», и массированной пропаганде, утверждавшей, что «врага будем бить на его территории» и одержим победу «малой кровью, могучим ударом». Организационно‑инструкторский отдел управления кадров ЦК ВКП (б) сообщал, что «мобилизация проходит организованно, в соответствии с намеченными планами. Настроение у мобилизованных бодрое и уверенное <…> поступает большое количество заявлений о зачислении в ряды Красной армии <…> Имеется много фактов, когда девушки просятся на фронт <…> митинги на фабриках и заводах, в колхозах и учреждениях проходят с большим патриотическим подъемом».

Аналогичные настроения царили и по другую сторону советско‑германского фронта. Солдат 3‑й горно‑егерской дивизии (3. Gebirgs‑Division) Зигфрид Эрт вспоминал: «Мы думали, что война быстро закончится. После наших успехов во Франции, в Польше, Дании, на Крите мы были уверены, что она долго не продлится». Старшее поколение русских и немцев, в отличие от молодежи помнившее Первую мировую войну, особой эйфории от начала новой Большой войны не испытывало. Стрелок‑радист бомбардировщика He‑111 Клаус Фрицше вспоминал: «Отец мне сказал <…>: «Считай, что мы войну проиграли…» Его увлечением был сбор данных по численному составу и вооружению Красной армии, и он знал, что говорил».

22 июня советские люди привычно принялись готовиться к длительным лишениям. После обращения Молотова в магазинах и на рынках выросли огромные очереди. Люди скупали соль, спички, мыло, сахар, другие продукты питания и товары первой необходимости. Многие забирали свои сбережения из сберегательных касс и пытались обналичить облигации государственных займов. Москвич Н. И. Обрыньба вспоминал: «Кинулись в магазин, по улицам бежали люди, покупая все, что есть в магазинах, но на нашу долю ничего не осталось, были лишь наборы ассорти, мы купили пять коробок и вернулись домой». Другой житель столицы, В. А. Орлов, писал в своих мемуарах: «Прослушав Молотова и не дождавшись хотя бы какой‑либо сводки о положении на границе, мы задумались: что надо делать? Мать сказала: «Немедленно за продуктами, я знаю, сейчас начнется паника, и надо запастись, так, на всякий случай!» Впрочем, весь предшествовавший опыт говорил: запасайся! Мама сразу подсчитала деньги, а их было, как всегда, немного, и я пошел купить муки, какой‑то крупы и соли. Вот большой гастроном № 2 на углу Арбата и Смоленской площади, где мы в основном делали покупки. Вхожу в бакалейный отдел. Обычно в нем мало покупателей, а сейчас уже огромная очередь. Значит, все кинулись в магазины запастись на неопределенное будущее. А ведь и часа не прошло! Встал в хвост. Народ все прибывает и прибывает. Довольно просторное помещение набивается до отказа. Я оказываюсь уже посередине очереди. Берут все и помногу, некоторые покупатели набирают столько, сколько могут унести. Сдержанный шум, говорят вполголоса, в основном молчат. Вышел заведующий и с укоризной произнес: «Ну что вы паникуете? Товара много, стыдно все хватать, идите домой, всем все достанется, продуктов много, запасы большие» и т. д. Очередь не откликается, никто не уходит. Словам не верят. Простояв минут 40, покупаю 2 или 3 пачки соли и 3–4 кг муки, немного крупы, больше нет денег. Возвращаюсь домой и – к «тарелке». Передают указы о мобилизации и различные приказы, в промежутке музыка, все те же бодрые марши. По‑прежнему ни слова, что на границе».

Итогом первого дня Великой Отечественной войны стал документ Генерального штаба Красной армии, вошедший в историю как Директива № 3. Отсутствие сплошного фронта и слабость разведки не позволили командованию ставших фронтами особых военных округов правильно оценить немецкие силы вторжения. Ответом Москвы на бодрые доклады штабов фронтов вечером 22 июня как раз и стала Директива № 3, в которой Западному и Северо‑Западному фронтам предписывалось срезать Сувалкский выступ, окружая нацеленный на Минск танковый клин, а Юго‑Западный фронт должен был «концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5‑й и 6‑й армий, не менее пяти мехкорпусов и всей авиации фронта, окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир‑Волынский, Крыстынополь, к исходу 26.6 овладеть районом Люблин». В реальности фронт на направлениях главных ударов вермахта был прорван, в глубь советской территории двигались ничем не сдерживаемые танковые клинья, а очаговую оборону укрепленных районов и приграничных дивизий добивали пехотные соединения немцев. Ни приказы на приведение в боевую готовность, ни отказ от запретов «поддаваться на провокации» не меняли соотношения сил – 40 дивизий против 100. Еще Наполеон Бонапарт говорил, что «большие батальоны всегда правы». 22 июня 1941 г. «большие батальоны» были на стороне стратегов вермахта.

Однако, добившись внезапности нападения, немцы не смогли сразу же уничтожить крупные силы Красной армии. Первый день войны стал «разминкой» перед вводом в бой основных сил обеих противоборствующих сторон в Приграничном сражении. Масштабные танковые битвы, самоубийственные прорывы отчаявшихся людей через немецкие заслоны, интенсивная воздушная война – все это было еще впереди.

ПРИГРАНИЧНОЕ СРАЖЕНИЕ

В первый день Великой Отечественной войны клинья немецких танковых групп вонзились в территорию Советского Союза на глубину несколько десятков километров каждый, устремляясь по самым кратчайшим расстояниям из выступов в районе Сувалок, Бреста и Сокаль на крупнейшие советские города – Ленинград, Киев, Минск. Война с Третьим рейхом начала развиваться совсем не так, как планировали в штабах Красной армии.

Сдача Гродно

Перед лицом сразу нескольких ударов противника оказался командующий Западным фронтом генерал Д. Г. Павлов. Вермахт атаковал от Бреста вдоль шоссе на Минск, от Гродно к Белостоку и даже Белостокский выступ с фронта. Оборона советских войск прикрытия границы стремительно рассыпалась. В докладе командующему фронтом генерал‑лейтенанту В. И. Кузнецову пришлось сказать поистине страшные слова: «От 56‑й стрелковой дивизии остался номер». Немного позднее Павлов вспоминал, что, когда Кузнецов произнес эту фразу, его голос дрогнул. От целой дивизии действительно осталось лишь несколько сотен человек, но они продолжали сражаться. Только 26 июня остатки 213‑го стрелкового полка под командованием майора Т. Я. Яковлева форсировали Неман у селения Гожа и, двигаясь лесами в северо‑восточном направлении, начали пробиваться к линии фронта.

23 июня под угрозой немецкого окружения войскам Западного фронта пришлось оставить Гродно. Решение сдать город существенно ухудшило условия, в которых 3‑й армии Кузнецова пришлось сражаться в последующие дни. Кроме того, в Гродно были сосредоточены запасы боеприпасов, которые частью раздали войскам, частью взорвали. В итоге уже на следующий день, 24 июня, Кузнецов докладывал в штаб фронта, что «в частях создалось чрезвычайно тяжелое положение с боеприпасами». В свою очередь, в донесении разведывательного отдела немецкой 9‑й армии прозвучали такие слова: «В Гродно захвачены большие трофеи оружия, боеприпасов и продовольствия».

Танковые бои

Одним из немногих преимуществ советских приграничных армий были танки механизированных корпусов. В западных военных округах их насчитывалось почти 10 тысяч единиц. В песне из популярного довоенного фильма «Трактористы» (1939) звучали ставшие знаменитыми строчки: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход…» На парадах грозные ряды урчащих танков свидетельствовали о технической мощи Советского Союза. Танкисты верили, что они могут разбить врага в решительной атаке. Командование также верило в танки и с первых дней и часов Великой Отечественной войны бросало их в контрудары и контратаки. Немецкие полчища должны были быть растоптаны и раздавлены как можно скорее. Подвижность танковых войск позволяла быстро выдвигать их на направления ударов вермахта. Однако для массовых советских легких танков БТ и Т‑26 различных модификаций контрудары были практически самоубийственными. 45‑миллиметровое орудие этих бронемашин не могло поражать большинство танков противника в лоб, кроме как выстрелом в упор. Изготовленные по неправильной технологии снаряды просто раскалывались от удара по немецкой броне высокой твердости. Тонкая, по меркам 1941 г., броня легких танков Красной армии оставляла мало шансов выдержать ответный выстрел гитлеровских «панцеров».

Танковые бои вспыхивали на разных направлениях, и результаты их были обескураживающими. На второй день войны под Пружанами в Белоруссии сошлись в бою советская и немецкая танковые дивизии. Сражение быстро превратилось в избиение, за несколько часов было подбито и сгорело более 100 танков Т‑26. На третий день войны на Украине у села Войницы Красная армия в одном бою потеряла почти 150 танков, тоже в основном легких Т‑26. Столь же смертоносными для советских легких танков были немецкие противотанковые пушки. В Прибалтике на четвертый день войны состоялся контрудар легких танков БТ у местечка Пошиле. В атаку пошли 130 танков 28‑й танковой дивизии. За несколько часов более 80 из них были выбиты огнем противника. Через три дня на Украине, у городка Станиславчик, в атаку двинулось более двух сотен танков БТ. Командир дивизии «бэтэшек» Ф. Г. Аникушин позднее писал об этом бое: «Противнику было сравнительно легко и малыми силами организовывать противотанковую оборону, особенно против танков БТ‑7 <…> огневая мощь танков БТ‑7 в этих условиях была малоэффективной». Это повторялось раз за разом на разных участках фронта.

Немецкие танкисты шли в бой в полной уверенности в своем превосходстве над танковыми войсками Красной армии. Однако на второй день войны эта уверенность пошатнулась. Танкист 11‑й танковой дивизии Густав Шродек вспоминал о бое на второй день Восточного похода: «Мы посылаем им первый снаряд. Румм‑мм! Первое попадание в башню. Второй выстрел – и новое попадание. Головной танк, в который я попал, невозмутимо продолжает свое движение. То же самое и у моих товарищей по взводу. Но где же превосходство наших танков над танками русских, так долго провозглашавшееся?! Нам всегда говорили, что достаточно лишь «плюнуть» из наших пушек!» Напротив, неизвестные танки стреляли весьма точно и результативно. Их снаряды пробивали броню, сбивали командирские башенки с немецких «панцеров». Это было сражение у местечка Радзехов на Украине. 24 июня стало днем массового вступления в бой новых танков – разница во времени составляла считаные часы. Последовали советские контрудары под Гродно (6‑й мехкорпус), Немировом (4‑й мехкорпус). Именно 24 июня в дневнике генерала Гальдера появилась запись: «На фронте групп армий «Юг» и «Север» появился русский тяжелый танк нового типа, который, видимо, имеет орудие калибра 80 мм (согласно донесению штаба группы армий «Север» – даже 150 мм, что, впрочем, маловероятно)». На самом деле это было чистой правдой: под Расейняем действовали танки КВ‑2 со 152‑миллиметровыми орудиями в установке МТ‑1.

Поначалу советские новинки немцы называли по их примерному весу: «45‑тонный русский танк», «52‑тонный русский танк». Вскоре тайна была раскрыта – новые танки Красной армии назывались КВ и Т‑34. Они поступили в войска незадолго до немецкого вторжения и были гораздо лучше вооружены и защищены по сравнению со сходившими со сцены легкими танками БТ и Т‑26.

В Прибалтике передовой отряд 6‑й танковой дивизии 4‑й танковой группы утром 24 июня захватил плацдарм на реке Дубиссе рядом с городком Расейняй. Вскоре плацдарм оказался под ударом танков советской 2‑й танковой дивизии, в том числе тяжелых КВ‑1 и КВ‑2. Быстро выяснилось, что они «полностью неуязвимы для противотанковых средств калибром до 3,7 см». Советское контрнаступление перекатилось через Дубиссу, и танковый удар обрушился на главные силы боевой группы Зекендорфа 6‑й танковой дивизии. Для борьбы с новыми танками использовались обычная артиллерия и реактивные минометы. В 13:00 первый КВ в Прибалтике был подбит 150‑миллиметровым снарядом полевой гаубицы. Тем не менее КВ давили позиции артиллерии, расстреливали и таранили легкие танки 35 (t) чехословацкого производства.

В 17 часов 30 минут в район действий боевой группы Зекендорфа прибыли спасительные «ахт‑ахты» – 88‑миллиметровые зенитки. Немцам удалось остановить и даже повернуть вспять советскую танковую атаку и уничтожить несколько стальных гигантов. Изучение оставшихся на поле боя подбитых советских танков и допрос взятых в плен танкистов дали им достаточно полное представление о технических характеристиках КВ‑1 и КВ‑2.

25–26 июня масштабы использования новых танков увеличились. Они контратаковали немецкую пехоту, танки и самоходки на Нареве, на подступах к Львову, у Расейняя, под Бродами – Дубно и Радзеховом. «Неуязвимость» новых танков оказывалась достаточно условной. Так, потери боевых машин 12‑й танковой дивизии в контрударе под Бродами 26 июня составили 33 танка, в том числе пять КВ и восемнадцать Т‑34. 26 июня был поставлен своеобразный рекорд: под Радзеховом в одном бою было подбито сразу девять танков КВ. Сказывался и маневренный характер приграничного сражения, что приводило к постепенному выходу Т‑34 и КВ из строя по техническим причинам. Их надежность и моторесурс в то время оставляли желать лучшего.

Не следует думать, что советские танковые контратаки, не достигавшие разгрома противостоящих им немецких частей, были совсем бесполезными. Контрудары заставляли немецкие части останавливаться. Без них развал обороны растянутых по фронту стрелковых дивизий приграничных армий был бы гораздо стремительнее. Постоянная угроза танковых контратак вынуждала немцев беспокоиться о защите флангов и осторожно двигаться вперед. В журнале боевых действий группы армий «Юг» 29 июня прямо указывалось, что продвижение немецких войск на Львов «сдерживалось контратаками, проводимыми при поддержке тяжелых танков».

Потери танков, сопровождавшие такие контрудары, заставляют задать закономерный вопрос: была ли такая тактика целесообразной? Немцы летом 1941 г. владели стратегической инициативой и могли выбирать время и место нанесения удара. Поэтому сидеть и поджидать противника в засаде было практически бесполезно – не было известно, где и в каком направлении немцы нанесут следующий удар. Напрашивалось единственное решение – контратаковать, заставляя противника парировать удар, перебрасывать части на угрожаемый участок фронта. Частичная успешность или полная безуспешность таких контратак объясняется многими факторами. В их числе и неудачная структура советских механизированных корпусов с малоподвижной артиллерией и практически полным отсутствием пехоты, и промахи командиров из‑за отсутствия боевого опыта, и плохое взаимодействие родов войск. Одну из решающих ролей играло снабжение. Для войны с Советским Союзом немецкое командование выделило 4078 танков и самоходных артиллерийских установок. Танковая дивизия вермахта в своем составе имела 200 танков и 2147 автомобилей, советская – 375 танков и всего лишь 1360 автомобилей. Из‑за нехватки транспорта и уничтожения немецкими танками тылов советские тыловые службы не справлялись с подвозом горючего, боеприпасов и запасных частей. Это приводило к огромному количеству небоевых потерь. Даже легко поврежденные, вышедшие из строя из‑за поломки или оставшиеся без топлива бронемашины оставались на территории, захваченной врагом. Еще одной чертой, особенно новых танков Т‑34 и КВ, являлась их слабая механическая надежность. Характерным примером здесь является 12‑я танковая дивизия 8‑го механизированного корпуса. 26 июня на поле боя вышло всего 75 танков из 300. Спустя три дня в строю в дивизии было 9 тяжелых КВ и 7 средних Т‑34. Только 12 и 27 соответственно было потеряно в бою, а 37 и 66 числились отставшими!

Командование Юго‑Западного фронта приняло решение 25 июня организовать контрудар всеми имеющимися подвижными силами на окружение немецкой танковой группы Эвальда фон Клейста. Это стало началом одного из крупнейших танковых сражений в мировой истории войн. Участвовавшие в нем пять механизированных корпусов Киевского особого военного округа насчитывали 2 тысячи 800 танков всех типов, от легких БТ и Т‑26 до гигантов Т‑35 и КВ‑2. Противостояло им около 800 «панцеров» и самоходно‑артиллерийских установок 1‑й танковой группы, из которых 450 машин составляли средние танки PzKpfw III и IV.

С северо‑запада удар по дивизиям противника, прорвавшимся в район Дубно, должны были наносить 9‑й механизированный корпус К. К. Рокоссовского и 19‑й механизированный корпус Н. В. Фекленко, с юга – 4‑й механизированный корпус А. А. Власова (позднее печально известного создателя Русской освободительной армии), 15‑й механизированный корпус И. И. Карпезо и 8‑й механизированный корпус Д. М. Рябышева. Казалось бы, это очень мощный ударный кулак, но 4‑й и 15‑й мехкорпуса уже были втянуты в бои, а 8‑й мехкорпус был истощен бессмысленными маршами, намотав за прошедшие дни 400 километров. Слабо укомплектованные 9‑й и 19‑й мехкорпуса спешно выдвигались с востока.

В итоге спешка в организации контрудара, отсутствие координации усилий привели к тому, что вместо «клещей», рассекающих прорвавшуюся группировку противника, было нанесено несколько сильных, но несогласованных по времени ударов. 19‑й механизированный корпус нанес удар первым и к вечеру 25 июня вышел в район Дубно, где в течение суток продолжал бои с переменным успехом, а затем под угрозой окружения отошел. Опоздавший 9‑й мехкорпус смог нанести удар только 26 июня, не достигнув своей цели, он также отступил, прикрывая 19‑й мехкорпус. Удары с юга, которые могли бы выправить положение, также были нанесены несвоевременно. 4‑й и 15‑й механизированные корпуса так и не продвинулись к Дубно. Результаты действий 8‑го мехкорпуса оказались немного удачнее. Выполняя противоречащие друг другу приказы, то продвигаясь, то возвращаясь назад, корпус приблизился к Дубно только 28 июня. Его действия против немецкой 16‑й танковой дивизии (16. Panzer‑Division) были довольно удачны, но в Дубно корпусу прорваться не удалось. Последние мастодонты советских танковых войск, блиставшие на парадах пятибашенные красавцы Т‑35 горели в боях под деревней Верба под ударами крупнокалиберных зениток противника.

Стальные челюсти механизированных корпусов не сомкнулись мертвой хваткой, а лишь несогласованными движениями скользнули по «панцерам» немецких танковых дивизий, крепко застревая в вязкой смоле противотанковой обороны и выкрашивая свои зубы – отлично бронированные КВ и Т‑34. Сотни танков оставались недвижимыми на полях боев – полях, которые оставались за противником. Основным итогом этих контрударов стала задержка на несколько дней танковой группы Эвальда фон Клейста – передовые дивизии оказались отрезаны от путей снабжения вплоть до вечера 1 июля. Немецкий мемуарист уважительно писал: «Русским тем не менее удалось сдержать наступление немецких войск. Они не только нанесли наступающим войскам потери и заставили себя уважать, но и выиграли время. Их не удалось ввести в замешательство клинообразными прорывами танковых групп. Русские также несли тяжелые потери, однако им удалось отвести свои плотные боевые порядки».

Потеря Минска

Наиболее сильным резервом для противодействия немецкому вторжению в руках командования Западного фронта был 6‑й механизированный корпус, который насчитывал почти тысячу танков, в том числе 350 новейших КВ и Т‑34. Направление его использования нужно было выбрать уже в первый день боев, до того как германские танковые клинья глубоко продвинутся на советскую территорию. Гродно – район действий 3‑й армии В. И. Кузнецова – естественным образом стал узловой точкой боевых действий. Фронтовая разведка также определила здесь сосредоточение немецких «панцеров». Разведчики пришли к выводу, что именно здесь германские танковые клинья наносят основной удар. Без колебаний командующий фронтом Д. Г. Павлов решил бросить в бой свой самый сильный резерв 6‑й механизированный корпус, который насчитывал почти тысячу танков, в том числе 350 новейших тяжелых КВ и средних Т‑34 именно под Гродно.

Вступила в бой и авиация. Первый удар немцев по ВВС РККА оказался сильным, но не смертельным. Потрепанные ВВС Западного фронта пытались оказывать сопротивление противнику. 24 июня три девятки бомбардировщиков СБ наносили удар по скопившимся у переправы через реку Щара танкам Гейнца Гудериана. Нанеся немецким «панцерам» чувствительные потери и разрушив переправу, на обратном пути бомбардировщики подверглись атаке истребителей противника. Из 27 советских «бомберов» на базу не вернулось только десять. Вскоре целью номер один для советской авиации стали прорвавшиеся к Бобруйску немецкие танки. Приказ штаба фронта был полон отчаяния: «Всем соединениям ВВС Западного фронта. Немедленно, всеми силами, эшелонированно, группами уничтожать танки и переправы в районе Бобруйска». Прикрытие истребителями организовано не было, и удары по переправам на Березине 30 июня стоили почти полусотни сбитых дальних бомбардировщиков ДБ‑3. Столь же богатыми на потери стали атаки танковых колонн противника, которые были плотно прикрыты истребителями Люфтваффе.

Данное решение в целом соответствовало воле Сталина и Генерального штаба. Только позднее стало ясно, что этот выбор был неверным. Под Гродно находилась лишь пехота немецкой 9‑й армии, в донесениях которой появились слова «скопление танков», «сильный контрудар», «тяжелые бои». Таким образом, энергичное наступление на этом участке фронта не могло замедлить продвижение 2‑й танковой группы Гудериана. Его танки безостановочно шли на Минск, в то время как советский 6‑й механизированный корпус безуспешно таранил позиции пехоты. Здесь тяжелые танки Красной армии встретил огонь немецких зенитных орудий и сильные удары с воздуха пикирующих бомбардировщиков.

У командиров и командующих Красной армии 1941 г. не было тех знаний о составе и направлении движения группировки противника, какими мы располагаем сегодня. Удар Люфтваффе по аэродромам лишил советское командование авиации как эффективного средства разведки. Поначалу командующий Западным фронтом Д. Г. Павлов недооценивал немецкую группировку в районе Бреста. Разведкой ее ударная мощь оценивалась всего в одну‑две танковых дивизии. Огромная масса танков и мотопехоты 2‑й танковой группы двигалась вперед, густо окутанная «туманом войны», когда военачальники вынуждены принимать решения в условиях недостатка информации.

«Туман» рассеялся неожиданно. Ранним утром третьего дня боев в ходе удачного контрудара Красной армии под Слонимом был разбит моторизованный отряд противника. В машине у убитого немецкого офицера была захвачена штабная карта с нанесенной обстановкой. В неразберихе первых дней войны прошли сутки, прежде чем ценнейший документ попал по назначению – в штаб фронта. Командующему Д. Г. Павлову как бывшему танкисту было достаточно одного взгляда на трофейную карту для того, чтобы осознать свою страшную ошибку. Вместо одной танковой дивизии из Бреста на Минск и Бобруйск двигались сразу три моторизованных корпуса вермахта. В каждом из них было по несколько танковых и моторизованных дивизий. Это означало смертельную угрозу окружения для большей части войск Западного фронта.

Надо отдать должное генералу Павлову – в тяжелейшей ситуации он принял радикальное решение незамедлительно. Командующий фронтом отдал приказ на общий отход войск на восток. Свой главный козырь, 6‑й механизированный корпус, Павлов сразу же перенацелил на Слоним. Тот должен был выйти из боя под Гродно и попытаться устранить неожиданно открывшуюся угрозу. Однако было уже поздно. Танки Гудериана, ворвавшись в Слоним, перехватили шоссе Белосток – Минск. В лесисто‑болотистой местности Белоруссии контроль над шоссейными дорогами имел ключевое значение для ведения боевых действий. Даже перехват одной крупной магистрали радикально менял обстановку на театре военных действий.

Герман Гот и Гейнц Гудериан мечтали прежде всего о прорыве к советской столице – Москве. Верховное главнокомандование вермахта, напротив, предпочитало синицу в руках вместо журавля в небе. «Синицей» было окружение войск Красной армии восточнее Минска. Оба командующих немецкими танковыми группами получили однозначные приказы: «Главная цель – Минск!» Здесь сразу же проявился различный подход двух немецких танковых генералов к приказам сверху. Гот поворчал, поспорил, но повернул в направлении столицы Белоруссии, а Гудериан в первую очередь стремился вперед – на восток.

Советское Верховное командование требовало от руководства Западного фронта «за Минск драться с полным упорством, и драться вплоть до окружения». Столицу Белоруссии бомбили с первых дней войны, город горел, и небо застилал дым пожарищ. Генерал Д. Г. Павлов приложил немало усилий, чтобы превратить его в «крепкий орешек». Командующий Западным фронтом загодя выдвинул к Минску свои резервы – несколько стрелковых дивизий, которым пришлось занять оборону на широком фронте. Некоторую надежду на успех обороны давали укрепления на старой советско‑польской границе к западу от Минска – часть так называемой линии Сталина, построенной еще в начале 1930‑х гг. В период между Первой и Второй мировыми войнами многие страны увлекались строительством оборонительных «линий». Так, во Франции возводилась линия Мажино, в Финляндии – линия Маннергейма, Германия строила линию Зигфрида. Советский Союз здесь также не стал исключением.

Повинуясь приказу командования, Гот бросил на Минск свои главные силы: два моторизованных корпуса. Тем не менее взять город уже на пятый день войны немцам не удалось. Прорвавшаяся через незанятый участок линии Сталина одна из дивизий группы Гота сразу же была контратакована войсками Красной армии и связана боем. Ее передовые части даже на какое‑то время оказались в окружении. Остальным дивизиям пришлось, как писал позднее сам Гот, «с тяжелыми боями прорываться через линию укреплений на шоссейной дороге». Под Минском в бою с частями советской 100‑й стрелковой дивизии (будущей 1‑й гвардейской) был убит командир 25‑го танкового полка 7‑й танковой дивизии из группы Германа Гота, полковник Карл Роттенбург, у тела которого был найден портфель с документами. Положение германских танковых групп стало известно с почти идеальной точностью. Но эта информация уже безнадежно запоздала. Командующий Западным фронтом Д. Г. Павлов мог только обреченно смотреть на неизбежное окружение. Минск был взят ударом с севера, с юга к нему также подходили немецкие танки. Фронтовые резервы уже были исчерпаны, 6‑й механизированный корпус оставался в полуокружении под Белостоком, и шансов на его вызволение почти не было. Цена за ошибку в оценке планов и сил противника была непомерно высока. Через два дня боев сопротивление советских частей в ДОТах под Минском было сломлено, и 28 июня немецкие танки вошли в столицу Белоруссии.

Потеря Минска произвела большое впечатление на советское руководство. В сущности, это был первый занятый противником крупный город, к тому же столица союзной республики. Мало кто ожидал, что такое может произойти уже на седьмой день войны. В послевоенные годы появилась легенда о том, что в первые дни после немецкого нападения Сталин впал в прострацию и на неделю самоустранился от руководства. В конце 1990‑х гг. был опубликован журнал посещений сталинского кабинета в Кремле. По нему видно, что в первые дни Великой Отечественной вождь достаточно интенсивно принимал высших руководителей страны и Красной армии. Однако в журнале имеется пропуск в приеме посетителей длительностью около суток с 29 по 30 июня. Скорее всего, именно этот кратковременный уход от дел и отъезд на дачу после донесения о сдаче Минска дал почву для рассуждений о недельном затворничестве Сталина.

Прорыв частей Западного фронта из окружения

Спустя более семидесяти лет после боев кровавого июня 1941 г. генерала армии Д. Г. Павлова можно упрекнуть во многом, что он не сделал. Однако командующий Западным фронтом отдал войскам приказ отходить, когда угроза немецкого окружения только обозначилась на карте. Тем самым Павлов дал шанс на спасение множеству бойцов и командиров Красной армии. Советские войска снялись с позиций и начали отступать на восток, в направлении Волковыска, Слонима и Минска. О сдаче никто не помышлял, войска сохраняли порядок и управляемость. Вместе с другими отступала 3‑я армия генерала В. И. Кузнецова. По пятам, не отставая ни на шаг, ее преследовала немецкая пехота. Отступающих непрерывно атаковала авиация.

До войны в Красной армии не изучался опыт окружений, войска не учили, как действовать, если оно все же происходит. Ситуация на Западном фронте ухудшалась наличием «бутылочного горла» в районе Волковыска. Количество дорог и переправ в этом лесисто‑болотистом районе уменьшается при движении с запада на восток. Преодолевшие «бутылочное горло» части попадали в район к западу от Минска, стиснутый двумя немецкими танковыми группами. Кузнецов вел свои войска быстро и энергично. Попытка врага перехватить его части еще на пути к «бутылочному горлу» была пресечена. Немецкие передовые отряды были решительно выбиты с переправ у местечка Мосты на Немане, затем у местечка Пески на Зельвянке. Едва ли не в первый раз за все время войны на территории Советского Союза немецкие части оставляли захваченное. Благодаря этому потрепанным частям 3‑й армии удалось прорваться через «бутылочное горло» в район Новогрудка, к западу от Минска. Под Минском остатки армии Кузнецова соединились с попавшими в окружение защитниками столицы Белоруссии. В штабной землянке состоялось совещание. Предложение других командиров перейти к партизанским действиям Кузнецов отклонил. Более трудным был выбор между прорывом на северо‑восток (где находились войска Германа Гота) и на юго‑восток (там действовали части Гейнца Гудериана). Выбор окруженцев пал на второе направление, поскольку по нему можно было быстрее выйти к своим.

Если бы Гейнц Гудериан проявил в выполнении приказов командования такую же настойчивость, как Герман Гот, шансы окруженных частей Красной армии на прорыв были бы ничтожными. Однако этого не произошло – командующий 2‑й танковой группой грезил о Москве и главные силы бросил на восток, к Березине и Днепру. Гот позднее с досадой написал в мемуарах о своем прорыве в Минск: «Но соединиться со 2‑й танковой группой <…> все же не удалось». В официальных документах он был более резок: «2‑я ТГр (танковая группа. – Прим. авт.) не выполнила свою задачу завершить кольцо окружения, соединившись с 3‑й ТГр восточнее и южнее Минска». Построение немецких частей на юге и юго‑востоке «котла» под Новогрудком было неплотным. Гот мог лишь смотреть на ускользающие советские войска. В. И. Кузнецов в штабной землянке под Минском всего этого знать не мог, однако он знал одно: надо прорываться из окружения, и будь что будет. Прорыв оказался удачным, но фронт уже ушел далеко на восток. Впереди вырвавшихся из «котла» красноармейцев ждали дни и недели скитаний по лесам.

Прорыв из окружения летом 1941 г. был если не редкой, но все же удачей. Выход войск В. И. Кузнецова стал возможен благодаря его выдержке и профессионализму, помноженным на простое везение. Однако так везло далеко не всем. В окружение под Белостоком и Минском попало почти 270 тысяч солдат и командиров Красной армии. Окружавшие их две немецкие армии превосходили их в численности почти вдвое. Советские части пытались пробиться через «бутылочное горло», яростно атаковали германские заслоны на реках Зельвянка и Щара. Последней задачей окруженных стало удержание возможно больших сил врага на периметре «котла». Эту задачу благодаря новым танкам КВ и Т‑34 6‑го механизированного корпуса они выполнили и даже перевыполнили. Для сдерживания попыток прорыва на Слоним немцам пришлось направить туда не только пехоту, но и часть 2‑й танковой группы Гудериана. Численное превосходство немецких войск сделало свое дело – как организованная вооруженная сила окруженные войска перестали существовать в первых числах июля.

На Юго‑Западном фронте первые бои с немцами обошлись без крупного окружения. На этом направлении было около 800 новейших танков КВ и Т‑34. Также фронт сохранил после ударов по аэродромам большую часть своей авиации. На немецкие танковые колонны обрушились удары бомбардировщиков, с фронта и с флангов их атаковали механизированные корпуса. Поэтому на Украине за первую неделю войны вермахт с тяжелыми боями смог пробиться лишь на 150–170 километров. Катастрофа Западного фронта заставила Юго‑Западный откатиться на восток сразу на 450–600 километров.

Итоги Приграничного сражения

Приграничное сражение завершилось крупным поражением Советского Союза. Были потеряны почти все территории, приобретенные накануне войны начиная с 1939 г., за исключением Бессарабии, Эстонии и Карелии. За восемнадцать дней вермахт прошел половину пути от границы СССР до столицы страны – Москвы. Тем не менее относительный уровень потерь Красной армии хотя и был чрезвычайно велик, но не являлся смертельным. За неполных три недели советские войска потеряли примерно пятую часть орудий и боевых самолетов, потери личного состава были еще меньше – восьмая часть от всей армии (убитыми, пленными и ранеными), но при этом была потеряна половина танковых войск и почти все танки новых типов – средние Т‑34 и тяжелые КВ.

Битва за небо «сталинскими соколами» также была проиграна. Однако, несмотря на нанесенное ВВС Красной армии поражение и потери в размере 7500 самолетов, потери Люфтваффе составили тысячу боевых самолетов уничтоженными и 800 поврежденными. Немецкое командование не было готово к такому уровню собственных потерь. Поскольку успешность продвижения наземных войск находилась в прямой зависимости от поддержки с воздуха, потери авиации привели к тому, что уже через несколько дней после начала войны двухмоторные бомбардировщики «Юнкерс» и «Хейнкель», которые должны были бомбить коммуникации Красной армии, мосты, железнодорожные станции и другие цели в тылу, вынужденно стали использоваться для непосредственной поддержки войск на поле боя. Люфтваффе превратились в «летающую артиллерию». Это не позволило вермахту помешать отходу советских частей на новые рубежи обороны, а также сорвать эвакуацию промышленности и переброску резервов из внутренних военных округов Советского Союза.

В «котлах» вокруг Белостока и Минска немецкие войска пленили более трехсот тысяч человек – не только бойцов и командиров Красной армии, но и просто подозрительных гражданских лиц призывного возраста. Пленных могло быть больше, если бы не упорное сопротивление окруженцев. Франц Гальдер с удивлением записал в своем дневнике: «На отдельных участках экипажи танков противника покидают свои машины, но в большинстве случаев запираются в танках и предпочитают сжечь себя вместе с машинами». Людские потери Третьего рейха были впятеро меньше советских и к этому моменту не превосходили потери в ходе победоносной Французской кампании 1940 г. Гитлер был доволен результатами первых дней «Восточного похода»: «Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически войну он уже проиграл. Хорошо, что мы разгромили танковые и военно‑воздушные силы русских в самом начале. Русские не смогут их больше восстановить».

Те полки и дивизии Красной армии, их бойцы и командиры, кто сражался в Приграничном сражении в июне 1941 г., стали истинными героями. Известный американский военный историк полковник Дэвид Гланц справедливо сказал о них: «Непрерывные и иррациональные, зачастую бесполезные советские наступления неощутимо разрушали боевую силу немецких войск, вызвали потери, которые побудили Гитлера изменить его стратегию и в конечном счете создали условия для поражения вермахта под Москвой. Те советские офицеры и солдаты, кто пережил их серьезное и дорогое крещение огнем, в конечном счете использовали свое ускоренное обучение для нанесения ужасных потерь своим мучителям». От искореженных, обугленных остовов своих боевых машин на восток уходили будущие прославленные полководцы Великой Отечественной войны – К. К. Рокоссовский, В. И. Кузнецов, П. А. Ротмистров, И. Д. Черняховский, Д. Д. Лелюшенко и другие. Мало кому еще известным тогда командирам предстояло опробовать в боях с вермахтом уроки «ускоренного обучения», полученные ими в схватке с немецкой военной машиной у границ Советского Союза.

ПЕРВОЕ ВОЕННОЕ ЛЕТО

На юге танковые дивизии Эвальда фон Клейста, несмотря на непрерывные активные бомбежки советской авиации, продолжали рваться к Киеву, заняв Житомир и Бердичев. Моторизованные дивизии группы Лукина, 4‑й и 16‑й мехкорпуса, переброшенные с Южного фронта, сдерживали их напор из последних сил. Почти не отставали от Клейста пехотные и горно‑стрелковые дивизии, с которыми советские стрелковые дивизии вели постоянные арьергардные бои. 11‑я армия Шоберта совместно с румынами начала активное наступление в Бессарабии и уже приближалась к Кишиневу.

После успеха в Приграничном сражении германское командование считало себя победителем, а войну против Советского Союза – выигранной. Пленные красноармейцы, захваченные танки и орудия, тысячи сожженных грузовиков, казалось, не говорили, а кричали о победе вермахта. Начальник немецкого Генерального штаба генерал‑полковник Франц Гальдер торжествовал, записав в своем дневнике: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней». Позднее он же заметил: «Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы».

Сражение за Могилев

Новой целью немецкой армии стал Смоленск. Однако в июле 1941 г. проявили себя два фактора, поначалу недооцененные немецкими стратегами. Во‑первых, Восточный фронт воронкообразно расширялся от границы дальше на восток. Перешедшие советскую границу компактной массой три группы армий вермахта оказались разбросаны на огромном пространстве от Прибалтики до Украины. Во‑вторых, в бой вступили части Красной армии из внутренних военных округов. Они не успели подойти к границе в июне перед немецким вторжением, но теперь были готовы дать сражение на Днепре и Двине.

Одной из позиций, занимаемых прибывающими из внутренних округов Советского Союза войсками, в начале июля 1941 г. стал располагавшийся на Днепре город Могилев. Уже 3 июля на дальние подступы к Могилеву, обороняемому 172‑й дивизией генерала Романова, вышли передовые и разведывательные отряды немцев. Вскоре город попал в поле зрения командования группы армий «Центр», и на него была развернута 3‑я танковая дивизия 24‑го корпуса. Утром 12 июля она была на западной окраине города. Традиционно атаку танков предварял мощный удар авиации. Далее, по воспоминаниям полковника в отставке Хорста Зобеля, в июле 1941 г. служившего в 3‑й танковой дивизии, произошло следующее: «3‑я танковая дивизия начала атаку против Могилева двумя боевыми группами. Правая боевая группа несколько продвинулась вперед, но затем атака была остановлена из‑за сильного сопротивления противника. Левая группа немедленно пришла к катастрофе. Пехота на мотоциклах, которая должна была сопровождать танки, завязла в глубоком песке и не вышла на линию атаки. Командир танковой роты начал атаку без поддержки пехоты. Направление атаки, однако, было полигоном гарнизона Могилева, где были установлены мины и вырыты окопы. Танки напоролись на минное поле, и в этот момент по ним открыли огонь артиллерия и противотанковые пушки. В результате атака провалилась. Командир роты был убит, и 11 из 13 наших танков было потеряно». Наступление немецкой 3‑й танковой дивизии на Могилев было остановлено. Зобель также заметил, что «противник оказался намного сильнее, чем ожидалось».

Это был один из первых успехов Красной армии в Великой Отечественной войне. В Могилев по этому случаю прибыли корреспонденты центральных газет, в том числе и Константин Симонов, которые собственными глазами увидели подбитые вражеские «панцеры». Снимок кладбища немецкой техники был позднее опубликован в «Известиях», а генерал Романов стал прообразом генерала Серпилина – главного героя романа К. Симонова «Живые и мертвые».

После трех недель боев возможности сопротивления к тому времени окруженной дивизии были исчерпаны. На совещании в опустевшей школе было принято решение прорываться. Части, оборонявшиеся на левом берегу Днепра, должны были пробиваться в северном направлении. Частям, оборонявшимся на правом берегу Днепра, было приказано прорываться на юго‑запад, а затем идти вдоль Днепра, форсировать его и далее двигаться на восток, на соединение со своими войсками. Прорыв начался в полночь, под проливным дождем. В условиях плотного кольца немецкой пехоты вокруг города прорыв был делом почти безнадежным. Однако нескольким отрядам все же удалось прорваться. Генерал‑майор М. Т. Романов попал в плен в конце сентября и умер от последствий пулевого ранения 3 декабря 1941 г.

По итогам боев за Могилев в отчете VII корпуса были сделаны следующие выводы: «Штурм укрепленного плацдарма Могилев представлял собой семидневную самостоятельную операцию против прекрасной долговременной оборонительной позиции, защищаемой фанатичным противником. Русские держались до последнего. Они были совершенно нечувствительны к происходившему у них на флангах и в тылу. За каждую стрелковую ячейку, пулеметное или орудийное гнездо, каждый дом приходилось вести бои».

Однако главным итогом сражения за Могилев было исключение 7‑го армейского корпуса из боев за Смоленск. Вместо того чтобы форсированным маршем двигаться вперед и сменять подвижные соединения 46‑го или 47‑го корпусов на захваченных ими позициях, немецкая пехота билась за город довольно далеко в тылу группы армий «Центр». Если бы состоялась смена подвижных частей под Смоленском или Ельней, они могли прорваться в район Дорогобужа или Ярцево и соединиться с 3‑й танковой группой Германа Гота. В этом случае точка в боях за Смоленск была бы поставлена намного раньше, чем это произошло в реальности.

Стабилизация линии фронта под Смоленском

После захвата Минска танковые группы Германа Гота и Гейнца Гудериана вновь должны были прорваться далеко в глубь территории Советского Союза и встретиться к востоку от Смоленска. Однако попытка повторить под Смоленском успех Минского «котла» столкнулась с непреодолимыми препятствиями. Гот еще раз был вынужден, не скрывая раздражения, написать: «Связь (войск группы Гудериана. – Прим. авт.) с 3‑й танковой группой так и не была восстановлена, в кольце окружения между Смоленском и Ярцевом осталась брешь». На этот раз дело было не в своеволии Гудериана – его моторизованные корпуса попали под град ударов со стороны прибывших из внутренних округов Советского Союза армий. Танковая группа Гота вскоре сама была вынуждена вести тяжелые оборонительные бои. Ей пришлось даже оставить Великие Луки, которые стали первым крупным советским городом, отбитым у немцев. Оторвавшиеся от пехоты полевых армий германские танковые группы оказались под угрозой разгрома, поэтому переломить ситуацию противнику удалось лишь с их подходом. Из‑за этого кольцо окружения вокруг смоленской группировки советских войск вермахт смог замкнуть лишь в начале августа 1941 г.

Стабилизация линии фронта под Смоленском стала спасением для многих мелких групп окруженцев, пробивавшихся к основным частям Красной армии. Почти через месяц после прорыва под Минском и скитаний по лесам группа бойцов и командиров во главе с генералом В. И. Кузнецовым вышла к линии фронта, которая тогда проходила вдоль железной дороги Рогачев – Могилев. На следующую ночь с помощью партизан красноармейцы вышли к своим. Летом 1941 г. подобных групп окруженцев численностью от нескольких человек до 1,5 тысячи было множество. Для них с переходом линии фронта начиналась новая страница организованного сопротивления немецким захватчикам. Командармы с боевым опытом в 1941‑м были в цене, поэтому Кузнецов после выхода из окружения не остался без дела и возглавил 21‑ю армию, с начала войны став уже ее пятым командующим.

Действия высшего руководства СССР

3 июля 1941 г. Сталин выступил по радио со своим знаменитым обращением к народу, начинавшимся словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Именно после этого обращения в оборот вошло словосочетание «Великая Отечественная война», хотя в самом тексте сталинской речи слова «великая» и «отечественная» были употреблены раздельно. Вождь призвал к объединению и мобилизации всех усилий страны ради интересов фронта, разгрома врага и освобождения Европы от фашизма. Он заявил: «Враг жесток и неумолим. Дело идет о жизни и смерти, быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение. Нужно, чтобы советские люди поняли это и перестали быть беззаботными, чтобы они мобилизовали себя и перестроили всю свою работу на новый, военный лад, не знающий пощады врагу. Народы Советского Союза видят теперь, что германский фашизм неукротим в своей бешеной злобе и ненависти к нашей Родине». В своем выступлении Сталин не ограничился констатацией факта поражения Красной армии. Вождь попытался проанализировать причины, по которым нападение Третьего рейха на Советский Союз стало внезапным, а затем очертил круг первостепенных мер, которые необходимо было принять для отражения германской агрессии. Сталин призвал не оставлять врагу «ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего <…> Все ценное имущество <…> которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться… В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать их мероприятия». В своем выступлении Сталин сообщил, что в Москве и Ленинграде создается народное ополчение. Закончил он словами: «Все силы народа – на разгром врага! Вперед, за нашу победу!»

Выступление Сталина, шокировавшее население СССР, сыграло очень важную роль в перестройке массового сознания на военный лад. Узнав о проигрыше Приграничного сражения, люди утратили последние шапкозакидательские иллюзии и осознали, что война будет долгой и тяжелой. Выступление Сталина не только отрезвило население, но и консолидировало его. Сразу после 3 июля НКВД отмечал улучшение настроений в обществе. Осознав всю опасность положения на фронте, люди были рады тому, что им сказали правду. К началу августа страна превратилась в военный лагерь. Все работало на нужды армии и обороны. Витрины городских магазинов заложили мешками с песком, во дворах и подвалах оборудовали бомбо‑ и газоубежища. В кинотеатрах шли первые «Боевые киносборники» и выпуски кинохроники «С фронтов Отечественной войны». Шок первых дней войны прошел. Теперь она стала частью обыденной жизни.

10 июля Сталин лично принял командование Красной армией в качестве Верховного главнокомандующего, а также создал главные командования стратегических направлений – Северо‑Западного во главе с маршалом К. Е. Ворошиловым, Западного во главе с маршалом С. К. Тимошенко и Юго‑Западного во главе с маршалом С. М. Буденным. 12 июля было положено начало созданию антигитлеровской коалиции. В Москве было подписано советско‑английское соглашение «О совместных действиях в войне против Германии». Стороны обязывались оказывать друг другу помощь и поддержку, а также не вести переговоры и не заключать перемирие или мирный договор, кроме как с обоюдного согласия. 16 июля для восстановления пошатнувшегося боевого духа красноармейцев в войсках вновь были введены должности комиссаров, упраздненные в 1940 г. 30 июля между СССР и польским правительством в изгнании было подписано соглашение о восстановлении дипломатических отношений, взаимопомощи в войне против Германии и о формировании на территории Советского Союза польской армии.

Мобилизация

На лето 1941 г. пришлась и первая волна всеобщей воинской мобилизации. В Красную армию призывались молодые люди 1918–1923 гг. рождения, кроме работающих на военных заводах, трактористов и комбайнеров. Матери и жены плакали, провожая мужчин на войну. В деревнях вся тяжесть сельских забот теперь легла на женские плечи. Дмитрий Булгаков, житель Курской области, вспоминает: «На второй день после объявления войны призывникам были вручены повестки с приказом явиться в сельсовет. Деревня плакала, провожая мужиков на войну. В сентябре объявили о том, что все мужчины рождения с 1890 по 1923 г. были призваны и эвакуированы на юго‑восток». Одновременно с призывом шла запись добровольцев, как мужчин, так и женщин, в истребительные отряды и народное ополчение. Вспоминает Наталья Пешкова: «Я только закончила десять классов, у нас был выпускной вечер на Красной площади, а на следующий день началась война. Ну, а поскольку я считала себя не хуже, чем Жанна Д’Арк, то сразу побежала в райком комсомола, откуда меня и отправили в дружину санинструкторов, которая была организована в нашей же школе».

Люди рвались воевать по разным причинам. Кто‑то из любви к Родине, кто‑то чтобы не отрываться от друзей, позднее появился мотив личной мести за погибших родных и товарищей, кто‑то рассуждал как Николай Смольский, окончивший летное училище и очутившийся в Запасном авиаполку, где, по его мнению, можно было спокойно просидеть всю войну: «Я начал искать возможность вырваться на фронт: «Вот спросят меня дети: «А что ты делал, папа, когда все воевали?» Что я им отвечу?» Зимой 41‑го появилась и еще одна причина – голод. Снабжение тыла шло по остаточному принципу, люди недоедали. Страна напрягала все усилия, претворяя в жизнь лозунг: «Все для фронта! Все для победы!» В этой ситуации, зная, что на фронте кормят лучше, мужчины стремились в армию.

Суд над руководителями Западного фронта

Пока в «котлах» под Волковыском и Новогрудком гремели последние выстрелы, печальную судьбу своих подчиненных разделил командующий Западным фронтом генерал Д. Г. Павлов. Первое крупное поражение в ходе войны с немцами было сильным ударом по репутации Красной армии и Советского Союза в целом. Руководству СССР понадобились «стрелочники» – виновники прорыва танков Гудериана через Брест к Минску, которых можно предать суду трибунала и примерно наказать. Помимо Павлова были арестованы начальник штаба Западного фронта генерал‑майор В. Е. Климовских, командующий воевавшей под Брестом 4‑й армией генерал‑майор А. А. Коробков и еще несколько человек. На допросах в НКВД Павлов своей вины не признал, ссылаясь на объективные причины неудачи в сражении с немцами в Белоруссии. С позиций сегодняшнего дня можно утверждать, что правда была на стороне генерала, а злого умысла в его действиях не просматривается. Ошибки Павлова являлись достаточно типичными для советских командующих того периода. Интересно, что обвинение в заговоре в конечном итоге с него было снято. В окончательной версии обвинения сказано, что арестованные генералы «проявили трусость, бездействие власти, нераспорядительность, допустили развал управления войсками». Бывшие руководители Западного фронта во главе с Павловым были поспешно признаны виновными и расстреляны.

Цепочка наказаний за события лета 1941‑го не закончилась судом над руководством Западного фронта. Попавший в плен командир 4‑й танковой дивизии А. Г. Потатурчев был освобожден в 1945 г., но в ходе спецпроверки арестован органами НКВД. Подробности следствия по его делу на данный момент неизвестны. Возможно, что эти материалы были уничтожены. Однако сохранились стенограммы допросов генерала в немецком плену, где он давал довольно подробные показания относительно организационной структуры своей дивизии и даже рисовал схемы. Разглашение совершенно секретных сведений, разумеется, неблагоприятно сказалось на результатах спецпроверки органами госбезопасности после войны. Даже немцы, допрашивавшие Потатурчева, довольно жестко высказались о его пространных показаниях: «Он охотно дает данные о своей дивизии, ее структуре и боевом применении, даже о тактических основах действий русских танковых сил. Ему, по‑видимому, совершенно не приходит в голову, что тем самым он, с нашей точки зрения, нарушает священнейший долг офицера. У него отсутствует сознание национальной чести и долга, которое является у нас само собой разумеющимся».

К сожалению, Потатурчев в таком поведении в плену был не одинок. В отчете разведывательного отдела штаба 57‑го моторизованного корпуса имеются следующие слова: «У всех взятых до сих пор пленных можно установить одно и то же: солдаты очень охотно рассказывают о своих войсках, если информация им известна. От рассказов отказываются только политкомиссары, в то время как даже офицеры, порой самостоятельно, выдают военные данные. У всех пленных велик страх перед жестоким обращением со стороны немцев, о котором им говорили». Именно в этом, скорее всего, следует искать причины не всегда успешного прохождения проверок в НКВД бывшими военнопленными. Так или иначе, сам по себе арест Потатурчева и его многомесячное содержание под стражей имели под собой весьма веские основания. Резкие высказывания в адрес НКВД и существовавших в Советском Союзе порядков лишь усугубили ситуацию. В июле 1947 г. Потатурчев умер в тюрьме, поставив тем самым точку в истории наказаний командного состава Западного фронта.

Обстановка на фронтах

С 10 июля после короткой передышки основные силы немецкой группы армий «Север» вели наступление на Ленинград. 4‑я танковая группа Гепнера, вышедшая на рубеж Порхов – Псков, действовала двумя моторизованными корпусами на расходящихся независимых направлениях – на Ленинград и Новгород. Советское командование Северо‑Западного фронта приняло решение встретить противника на заранее укрепленном Лужском оборонительном рубеже, проходившем от Финского залива до озера Ильмень. Для того чтобы переломить ситуацию в свою пользу, немцам пришлось предпринять широкий обходной маневр. Один моторизованный корпус отправился под Кингисепп, а второй, под командованием Эриха фон Манштейна, – на Новгород. Однако они разошлись веером в разные стороны, и связь между ними оказалась потеряна.

Уязвимостью войск фон Манштейна немедленно воспользовалось советское командование – 14 июля силами 11‑й армии генерал‑лейтенанта В. И. Морозова был нанесен охватывающий удар по немецкому 56‑му корпусу. 8‑я танковая дивизия и инженерный полк противника были окружены, а весь корпус отрезан от снабжения и поставлен под угрозу полного окружения. Кольцо окружения создали 1‑й и 21‑й механизированный корпуса, 22‑й (эстонский) стрелковый корпус, 183‑я (латвийская) стрелковая дивизия. Солдаты и офицеры армий бывших прибалтийских государств, в эстонской и латвийской форме с нашитыми петлицами Красной армии, плечом к плечу с остальными красноармейцами настойчиво стремились затянуть петлю Сольцынского «мешка». В течение четырех дней шли ожесточенные бои, однако фон Манштейну удалось прорваться и восстановить устойчивую линию фронта. Позже он писал: «Главные силы 8‑й тд (танковой дивизии. – Прим. авт.), находившиеся между Сольцами и Мшагой, оказались отрезанными от тылов дивизии, при которых находился и штаб корпуса. Кроме того, противник отрезал и нас и с юга большими силами перерезал наши коммуникации. Нельзя было сказать, чтобы положение корпуса в этот момент было весьма завидным. Последующие несколько дней были критическими, и противник всеми силами старался сохранить кольцо окружения. Несмотря на это, 8‑й танковой дивизии удалось прорваться через Сольцы на запад и вновь соединить свои силы. 18 июля кризис можно было считать преодоленным». Трофеями Красной армии стали сверхсекретные немецкие документы: наставления по использованию химического оружия и боевому применению танковых дивизий. Первое сразу же пустила в ход советская пропаганда, а второе послужило основой для разработок тактики борьбы с танковыми клиньями Панцерваффе.

Началась длительная перегруппировка немецких войск, целью которой было создание мощной ударной группировки на новгородском направлении. Только спустя три недели, 9 августа, противник смог возобновить наступление на Ленинград, на этот раз уже не «в лоб», а обходя через Новгород к Ладожскому озеру. Действия Красной армии на Лужском рубеже и при контрударе под Сольцами практически спасли город на Неве от захвата немцами «с ходу» – в июле – августе 1941 г.

15 августа немецкие войска заняли Новгород и форсировали Волхов. Немного южнее войска 22‑й армии генерал‑лейтенанта Ф. А. Ершакова смогли отбить и в течение полутора месяцев удерживать Великие Луки, сорвав попытки 3‑й танковой группы Германа Гота выйти на оперативный простор между Смоленском и Новгородом. Это был самый крупный город, освобожденный Красной армией до зимнего контрнаступления под Москвой.

Сражение за Смоленск

15 июля 29‑я моторизованная дивизия группы Гейнца Гудериана вышла на южную окраину Смоленска. Защищать город к тому моменту было практически некому. Созданная позднее командованием Западного фронта комиссия оценила силы защитников города следующим образом: «К 14 июля в системе обороны города находились следующие части: сводный стрелковый полк двухбатальонного состава из числа отмобилизованного личного состава – около 2 тысяч человек; маршевый батальон из 39‑го запасного стрелкового полка – около 1200 человек; 8‑й отдельный батальон обслуживания станции снабжения – 754 человека; сводный отряд 159‑го стрелкового полка – около 150 человек; отряды милиции и НКВД – численность не установлена; 10‑й понтонно‑мостовой батальон – 793 человека при 30 винтовках; батальон регулирования – 276 человек; 4‑й автобатальон – 657 человек. Всего личного состава насчитывалось до 6500 человек, из них непосредственно в районе позиций около 2500 человек».

Однако даже эти малочисленные и слабовооруженные части смогли дать первый бой за город. Смоленск отнюдь не пал в руки Гудериана, как спелый плод. В журнале боевых действий немецкого 47‑го корпуса об этих боях было написано следующее: «29‑я пд (пехотная дивизия. – Прим. авт.) движется силами 71‑го пп (пехотного полка. – Прим. авт.) на правом фланге с юга, силами 15‑го пп по дороге Красный – Смоленск к окраинам Смоленска, на которые выходит вечером. 71‑й пп начинает в 22.00 наступление к центру города, в то время как 15‑й пп сражается в его юго‑западной части. Уже после наступления темноты 71‑й пп ведет в высшей степени ожесточенные бои, неся тяжелые потери, поскольку противник ведет огонь из окон, подвальных окон и т. п., в том числе и из противотанковых орудий. Вспыхивают рукопашные схватки с использованием холодного оружия». Последняя фраза про рукопашные бои попала даже в очередное донесение группы армий «Центр». 29‑я моторизованная пехотная дивизия немцев действительно понесла в боях за Смоленск тяжелые потери. В период с 14 по 19 июля она была безусловным лидером по потерям во 2‑й танковой группе. За этот период потери составили 185 человек убитыми, 795 ранеными и 8 пропавшими без вести, а всего – 988 человек.

К исходу 21 июля в руках Красной армии оставалась только северо‑западная окраина города.

Действиями Красной армии в районе Смоленска руководил командующий 16‑й армией генерал‑лейтенант М. Ф. Лукин. В его распоряжении в это время были не закончившие сосредоточения и постепенно прибывавшие части 16‑й армии. Кроме того, Лукин пытался объединить и организовать отходящие части, подразделения и просто группы бойцов и командиров из состава левого фланга 19‑й и правого фланга 20‑й армий. Но наспех сформированные отряды не были достаточно устойчивы и страдали слабым организационным объединением. Это затрудняло управление ими и создавало вынужденную разрозненность и малую эффективность действий этих импровизированных отрядов.

Также сильно сказалась на ходе боевых действий советских частей в районе Смоленска нехватка боеприпасов у артиллерии. Позднее М. Ф. Лукин вспоминал: «22 и 23 июля в Смоленске продолжались ожесточенные бои. Противник упорно оборонял каждый дом, на наши атакующие подразделения он обрушил массу огня из минометов и автоматов. Его танки помимо артогня извергали из огнеметов пламя длиною до 60 м, и все, что попадало под эту огневую струю, горело. Немецкая авиация днем беспрерывно бомбила наши части. Сильный бой продолжался за кладбище, которое 152‑я стрелковая дивизия занимала дважды (ранее 129‑я стрелковая дивизия также три раза овладевала им). Бои за кладбище, за каждое каменное здание носили напряженный характер и часто переходили в рукопашные схватки, которые почти всегда кончались успехом для наших войск. Натиск был настолько сильным, что фашисты не успевали уносить убитых и тяжелораненых, принадлежавших 29‑й мотодивизии 47‑го механизированного корпуса Гудериана». Смоленск был оставлен 28 июля, буквально через день после замыкания кольца окружения за спиной 16‑й и 20‑й армий генерал‑лейтенантов М. Ф. Лукина и П. А. Курочкина.

Проведенное неделю спустя расследование показало, что «отход 73 сд (стрелковой дивизии. – Прим. авт.) с рубежа Верхн. Дубровка, Нов. Батени производился по указанию командира 69 ск и вопреки приказу командующего 20‑й армией». 73‑я стрелковая дивизия отходила на новые позиции по приказу командира корпуса. От противника удалось оторваться, и отход проходил достаточно организованно. Однако вследствие ошибки в управлении один из ее батальонов начал отход через боевые порядки соседней 152‑й стрелковой дивизии. Правофланговые части 152‑й дивизии дрогнули и, не зная обстановки, потянулись за отходившим батальоном. Вскоре командир дивизии Чернышев отправился скандалить в расположение соседа, жалуясь на отход и открывшийся в результате этого фланг его соединения. Далее процесс принял неуправляемый характер, что и привело к потере Смоленска. Для командира 69‑го корпуса генерал‑майора Е. А. Могилевчика это расследование, впрочем, никаких последствий не имело, поскольку он был ранен в ходе последующего прорыва из окружения и вернулся в строй только в 1942 г.

После занятия Смоленска Гитлер поспешил заявить, что дальнейшую задачу взятия Москвы можно поручить пехотным соединениям, перенаправив танковые группы одну на юг, другую на север, чтобы оказать поддержку во взятии Киева и Ленинграда. Однако наступательный порыв вермахта уже иссякал – месяц беспрерывного наступления привел к тому, что большинство немецких дивизий было укомплектовано менее чем наполовину. В то же время южнее советская 21‑я армия генерал‑лейтенанта В. Ф. Герасименко вела встречное наступление на запад от Гомеля, сковывая действия южного фланга танковой группы Гудериана и пехотных дивизий 2‑й армии. В тылу советской обороны накапливались резервы – фронт резервных армий в составе 35 дивизий и фронт Можайской линии обороны из 16 дивизий. Эти силы были немедленно использованы для контрударов. Сталин решил навязать инициативу противнику и «перейти от крохоборства к действиям большими группами». 1 августа решительными действиями войск К. К. Рокоссовского и окруженных под Смоленском армий кольцо окружения было прорвано, удручив Гальдера, записавшего в своем дневнике: «Будет не удивительно, если 7‑я танковая дивизия пострадает. Окруженному у Смоленска противнику удалось открыть себе выход на восток». На рубеже Ярцево немцев остановили надолго – почти на три месяца.

Упорным сопротивлением, удержанием до последнего почти что занятого противником Смоленска Красная армия выигрывала время на формирование новых соединений. Первоначальная задача вермахта на уничтожение советских войск в больших и малых «котлах» значительно усложнялась. Теперь немцам это надо было делать быстрее, чем на фронт поступали новые соединения. 11 августа начальник Генерального штаба германской армии Франц Гальдер записал в своем в дневнике: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс‑Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен. Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и в особенности на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы там ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину». В данном случае число «360» обозначает не общее число соединений на фронте, а количество номеров дивизий, о появлении которых немцы узнавали от советских военнопленных.

Уже к началу августа 1941 г. тыловые госпитали в Германии были почти полностью заполнены, шведский журналист писал: «Толпы людей в полном молчании наблюдают у берлинских вокзалов бесконечный поток санитарных поездов, доставляющих раненых из переполненных госпиталей Польши и Восточной Пруссии». Германским стратегам стало окончательно ясно, что Советский Союз – это не Франция и захватить его одним сокрушительным ударом не удастся. Вместо запланированного немцами «блицкрига» шла тяжелая война на истощение – война, в которой Третий рейх был обречен на поражение.

ОБОРОНА КИЕВА

После поражения Красной армии в Приграничном сражении в июне 1941 г. потрепанные советские дивизии и полки отступали. Пересохшие губы красноармейцев произносили два заветных слова – «старая граница». Все верили, что там, опираясь на сеть ее ДОТов, можно будет дать отпор немецким захватчикам, а потом и погнать их обратно на Запад. Первыми под огонь пушек и пулеметов линии Сталина на Украине попали разведчики немецких танковых дивизий 1‑й танковой группы, которой командовал один из самых талантливых немецких военачальников генерал‑полковник Эвальд фон Клейст. Во время кампании по захвату Франции в 1940 г. он получил бесценный опыт прорыва укрепленных линий обороны.

Бои на линии Сталина

Германская армия еще в годы Первой мировой войны отработала тактику взлома укрепленных полос штурмовыми группами. В межвоенный период эта тактика была усовершенствована и стала основой действий пехотных соединений вермахта. Штурмовыми группами были небольшие отряды пехоты, усиленные саперами и легкой артиллерией. В бою такие группы просачивались в глубь обороны противника, подбираясь вплотную к ДОТам через мертвые пространства между секторами обстрела. Далее следовал выстрел пушки по входной двери или подрыв крупного заряда взрывчатки, затем струя пламени из огнемета врывалась в замкнутое пространство ДОТа, не оставляя его защитникам ни одного шанса уцелеть. Поэтому для мотопехоты дивизий фон Клейста прорыв линии Сталина был трудной, но решаемой задачей. Командующий 1‑й танковой группой, ни секунды не сомневаясь, отдал приказ прорываться через советские ДОТы.

Танки фон Клейста вышли к линии Сталина сразу в нескольких местах. На киевском направлении ожесточенные бои в Новоград‑Волынском укрепленном районе шли трое суток. В истории немецкой 14‑й танковой дивизии отмечается упорное сопротивление советских войск: «Из‑за мощного заградительного огня из ДОТов и бомбовых ударов авиации наступление не могло продвигаться вперед. После налета пикирующих бомбардировщиков в 15.30 наши штурмовые группы выходили на рубеж атаки ДОТов с огромными потерями и пытались уничтожить каждый ДОТ отдельно. К вечеру удалось, наконец, взять первый ДОТ. Потери были высоки: в каждой роте погибло примерно по 40 человек». С большим трудом немцы пробились через укрепленный район и к 8 июля вырвались на Житомирское шоссе. Артиллерист Л. И. Шпиллер вспоминал: «Я принимал участие в оборонительных боях в качестве связиста‑телефониста полкового взвода управления, был свидетелем, как наши 152‑мм гаубицы били прямой наводкой по танкам, пришлось увидеть и многое другое, страшное и незабываемое <…> Горькое лето. Кровавое».

Находящийся южнее Остропольский укрепленный район, который также прикрывал путь к столице Украины, был взломан немецкими танками у местечка Любар. В истории 16‑й танковой дивизии отмечалось: «Блиндажи и бункеры русских были частично замаскированы под безобидные крестьянские лачуги и сараи и неожиданно открывали огонь, полевые орудия неприятеля стреляли в борт наступающим танкам». Укрепления пали только под огнем тяжелых орудий немцев: «После использования 21‑см мортир в 8.30 удалось сломить противника. Вклинение танков предотвратило повторное стягивание боевых порядков противника по оборонительной линии. Около полудня был подавлен последний очаг сопротивления». От Любара и Нового Мирополя немцы вышли к Бердичеву.

Надежды удержать немецкое наступление на линии старой границы Советского Союза рухнули. Уже через четыре дня после начала боев за укрепления на старой границе танки группы фон Клейста оказались восточнее линии Сталина. Кто‑то проскочил линию укрепленных районов кавалерийским наскоком, кто‑то – в результате упорных боев при поддержке пехотных дивизий. Когда о первом прорыве немцами укрепленных районов на старой границе доложили командующему Юго‑Западным фронтом М. П. Кирпоносу, тот с горечью воскликнул: «Дорого нам обойдется этот прорыв!»

После прорыва через линию Сталина под Новоград‑Волынским немецкие танки устремились на восток. «Панцеры» неслись по шоссе к Киеву, поднимая клубы пыли. Пройдя меньше чем за сутки 70 километров, части группы фон Клейста утром 9 июля вышли к Житомиру. В разговоре с Берлином начальник штаба группы армий «Юг» был предельно откровенен: «Необходимо сделать попытку внезапного захвата Киева силами III моторизованного корпуса». Напротив, Гитлер требовал поворота на юг и окружения главных сил Красной армии на Правобережной Украине. Фон Клейст шел на Киев на свой страх и риск. У него было всего несколько дней, чтобы или добиться громкого успеха, или покориться воле фюрера и повернуть на юг. Над столицей Советской Украины нависла смертельная опасность. Маршал И. Х. Баграмян, в 1941 г. занимавший должность начальника оперативного отдела штаба Юго‑Западного фронта, вспоминал: «Дежурный привел ко мне незнакомого майора. Вытерев платком запыленное потное лицо, на котором выделялись усталые и воспаленные от недосыпания глаза, майор, устремив взгляд на ведро, стоявшее в углу, разжал пересохшие губы и хрипло проговорил: «Разрешите воды?» Залпом осушил полную кружку и только после этого начал разговор <…> он привез донесение <…> о появлении у Житомира фашистских танков».

Советское командование спешно стягивало к Киеву последние резервы: десантников, оставшихся без танков танкистов, подразделения НКВД. В городе выгружались не успевшие занять оборону на линии Сталина части. Первый бой на ближних подступах к Киеву состоялся уже через два дня. По Житомирскому шоссе немцы вышли к реке Ирпень. Боец 4‑го сводного полка НКВД В. Козаченко вспоминал: «Танки мчались к мосту, ведя огонь на ходу. Наше боевое охранение встретило их дружным ружейным и пулеметным огнем. Когда танки приблизились к реке, грянул взрыв». Мост на шоссе был взорван. Одновременно по немцам открыли огонь ДОТы. Попытка форсировать Ирпень с ходу и ворваться в Киев внезапной атакой провалилась. Моторизованные части вермахта еще несколько раз попытались прощупать советскую оборону. Однако нигде им не удалось застать защитников столицы Украины врасплох. Мосты оказывались взорваны или сожжены. Опорой советской обороны стал Киевский укрепленный район. С серых громадин ДОТов сбрасывали маскировочные сети, и непрошеных гостей встречали пулеметные очереди.

Атака Киева танковыми дивизиями не обещала немцам быстрого успеха. Пехота шагала в маршевых колоннах где‑то далеко позади. На растянутый вдоль Житомирского шоссе фланг немцев с севера обрушились контратаки советской 5‑й армии. Танки Эвальда фон Клейста могли навсегда остаться у стен Киева. Не скрывая досады, командование группы армий «Юг» подчинилось прагматичным приказам из Берлина. Очередной целью немецкого наступления стал Летичевский УР, прикрывавший подступы к Виннице.

Сражение советской и немецкой пехоты за Летичевский УР началось 15 июля. Один из командиров укрепленного района обратился к артиллеристам с просьбой поддержать огнем сражающиеся ДОТы. Ответ командира гаубичного артполка был лаконичным: «Снарядов у меня нет, но сколько смогу, открою огонь». Было сделано всего 10 выстрелов, которые не могли нанести серьезные потери штурмовым группам вермахта. ДОТы расстреливались немецкой артиллерией, штурмовыми орудиями, подрывались мощными зарядами взрывчатки. В истории немецкой 4‑й горно‑стрелковой дивизии (4. Gebirgs‑Division) штурм Летичевского УРа описывается следующим образом: «После трехчасовой артиллерийской подготовки, которая на завершающем этапе получила поддержку тяжелых орудий пехоты и зенитной артиллерии, ровно в 10.00 с исходных позиций вступили в бой ударные группы горной пехоты и инженерно‑саперные отряды. Огневую поддержку обеспечивала батарея штурмовых орудий <…> Один за другим уничтожались бункеры и блиндажи, захватывались цели. Войска все дальше прорывались в глубь оборонительного рубежа. В 21.30 задача дня была выполнена на всех участках. По широкому фронту удалось прорвать линию Сталина». Пробитая в обороне брешь делала практически бесполезной дальнейшую оборону укрепленного района. В любой момент мог последовать удар во фланг и тыл. Линия старой границы была оставлена, и под нажимом немецких войск советские части продолжили отход на восток.

Прорыв обороны Летичевского УРа вызвал серьезное беспокойство советского командования. В начале первого ночи 18 июля командующий Юго‑Западным направлением маршал С. М. Буденный направил в Ставку Верховного главнокомандования доклад, в котором дал удивительно точную оценку обстановки и сформулировал вполне осмысленный план дальнейших действий: «1. Восстановить положение, бывшее до начала основного прорыва, с наличными силами фронта не представляется возможным; 2. Дальнейшее сопротивление 6‑й и 12‑й армий на занимаемых рубежах может повлечь в ближайшие 1–2 дня их окружение и уничтожение по частям». Буденный просил Ставку дать разрешение на отвод двух армий, и через несколько часов оно было получено. 6‑я и 12‑я армии должны были отойти ближе к Днепру, в район Белой Церкви. Несмотря на то что Ставка требовала от войск Красной армии максимальной стойкости, в очевидно угрожающей ситуации запрещение отхода было делом бессмысленным.

Поначалу отход на восток проходил успешно и организованно. Командир 1‑й горно‑стрелковой дивизии (1.Gebirgsjager‑Division) Хуберт Ланц позднее с досадой писал: «Не в силах сделать что‑либо, мы можем только наблюдать, как бурые колонны отрываются от нас и уходят на восток». Организованный отход продолжался. Франц Гальдер отдавал должное своим советским оппонентам: «Противник снова нашел способ вывести свои войска из‑под угрозы наметившегося окружения. Это, с одной стороны, яростные контратаки против наших передовых отрядов 17‑й армии, а с другой – большое искусство, с каким он выводит свои войска из угрожаемых районов». Однако роковую роль в судьбе советских 6‑й и 12‑й армий сыграл глубокий прорыв 1‑й танковой группы фон Клейста к Киеву и Бердичеву. Повинуясь приказу фюрера о повороте на юг, немецкие танковые дивизии ударили во фланг и тыл двум отходящим на восток армиям. 3 августа 1941 г., когда в тыл советским войскам, отступающим под натиском немецкой 17‑й армии (17. Armee), вышли танковые дивизии вермахта, заняв восточный берег реки Синюха и город Первомайск, кольцо окружения вокруг них замкнулось. В окружение попало около ста тысяч человек.

Бои с окруженцами в районе села Подвысокое продолжались до 15 августа. Немногим красноармейцам удалось вырваться. И. Л. Деген вспоминал: «Остатки нашей роты упорно пробивались к своим. Девятнадцать дней, с упорством фанатиков, мы выходили вместе с Сашей из окружения. Шли ночами, в села не заходили. Знали, что в плен не сдадимся ни при каких обстоятельствах. Питались зелеными яблоками и зернами пшеницы, что‑то брали на заброшенных огородах». Были пленены командующий 6‑й армией генерал‑лейтенант И. Н. Музыченко и командующий 12‑й армией генерал‑майор П. Г. Понеделин, несколько командиров корпусов и дивизий. Судьба попавших в плен бойцов и офицеров сложилась трагично – большинство из них погибло от голода и болезней в так называемой Уманской яме, одном из первых концентрационных лагерей на территории Советского Союза.

После Умани дивизии 1‑й танковой группы разошлись веером до самого Черного моря. В Николаеве трофеями немецких войск стали недостроенные корабли советского «Большого флота» – линейный корабль, крейсер и две подводные лодки. Немецкие танкисты с любопытством осматривали циклопические сооружения верфей, лес кранов, завалившихся набок, словно выброшенные на берег гигантские рыбины, субмарины. Только командующий Эвальд фон Клейст задавался риторическим вопросом: «А что мы здесь делаем?» Намотанные на гусеницы танков километры, оставленные по дороге могилы боевых товарищей – «камрадов» и остовы сгоревших «панцеров» все дальше отодвигали немцев от главной цели кампании против Советского Союза – захвата Москвы.

Бои на ближних подступах к Киеву

Затишье под Киевом длилось недолго. К концу июля 1941 г. после долгого пешего марша к городу подошла пехота немецкой 6‑й армии (6. Armee). Вместо кавалерийского наскока танков группы Эвальда фон Клейста Киев теперь ждал методичный штурм. В распоряжении 6‑й армии была тяжелая артиллерия, огнеметы и штурмовые орудия. Мощный удар по обороне города последовал уже 30 июля. 6‑я армия атаковала Киевский укрепленный район с юга, в обход рубежа на реке Ирпень. Под натиском вражеской пехоты стрелковые части были сбиты с позиций и отступили. Многие ДОТы КиУРа оказались в окружении. Их гарнизоны остались на своем посту, прикрывая отход и надеясь на восстановление линии фронта. Так, у села Кременище ДОТ № 131 лейтенанта В. П. Якунина отбивал атаку за атакой. Командир отважного гарнизона получил офицерское звание всего за несколько дней до начала войны – 13 июня 1941 г. В конце концов немецкая штурмовая группа подорвала дверь и заднюю амбразуру ДОТа. Затем был взорван люк, ведущий на нижний этаж. Весь гарнизон погиб. Соседний ДОТ № 127 оборонялся три дня, мешая противнику форсировать реку по дамбе. Его пулеметы замолчали, только когда у красноармейцев закончились патроны. Взорвав дверь, немцы извлекли из ДОТа пятерых его защитников, трое из которых еще были живы.

В боях на ближних подступах к Киеву участвовали также батальоны народного ополчения. Они были неплохо вооружены, у киевского ополчения был даже свой бронепоезд. Но на обучение военному делу у ополченцев было всего две‑три недели. Среди бойцов ополченческих батальонов почти ни у кого не было воинских документов. Часто после тяжелого боя в штаб приносили паспорта, партийные билеты и зачетные книжки погибших ополченцев.

Бои за вторую полосу обороны КиУРа развернулись 6 августа. Один из очевидцев той атаки немцев, майор П. М. Шафаренко, вспоминал: «Густой туман покрывал поле боя. А когда он рассеялся, мы увидели, как в районе села Красный Трактир и хутора Теремки появились ротные колонны гитлеровцев. Не останавливаясь, они разбились на взводы и отделения, а затем развернулись в цепи. Их обогнали самоходные орудия. Стреляя на ходу, все они двинулись вперед». По наступающим цепями немцам ударили минометы и артиллерия, разгорелся бой. Опорные пункты в течение дня по нескольку раз переходили из рук в руки. Вечером Гальдер, предвкушая скорую победу, записал в своем дневнике: «Укрепленная полоса у Киева прорвана». На следующий день пехота вермахта вышла к пригородам Киева – Пирогово, Мышеловке, Голосеевскому лесу, к лесотехническому и сельскохозяйственному институтам. Казалось, что немцам достаточно сделать всего лишь один шаг, и будут захвачены мосты через Днепр.

Однако 8 августа в 9 часов вечера, когда солнце уже садилось, неожиданно загрохотала советская артиллерия. Через десять минут последовала атака. Поначалу немецкие пехотинцы не поверили своим глазам – в контратаку на них шли летчики. Одетые в комбинезоны и летные шлемы бойцы Красной армии атаковали, стреляя на ходу из автоматов и пулеметов. Немцы посчитали, что победа близка: у защитников Киева больше нет резервов и поэтому в бой бросили экипажи самолетов. На самом деле наступающие немецкие части были контратакованы 5‑й воздушно‑десантной бригадой полковника А. И. Родимцева, будущего героя Сталинградской битвы. Советские десантники тех лет носили близкую к авиационной по покрою и знакам различия униформу, что делало их очень похожими на авиаторов. В 1941 г. десантники чаще всего использовались как элитная пехота. Десантные бригады были вооружены слабее обычной пехоты, но обладали хорошей выучкой и высоким боевым духом. В ночном бою это играло существенную роль. Родимцев позднее написал о последних часах перед этой отчаянной атакой: «Я верил, что бой мы выиграем». К утру десантники А. И. Родимцева оттеснили немцев на два‑три километра от столицы Советской Украины. Задачей «крылатой пехоты» было задержать наступление противника до прибытия резервов.

Вечером 8 августа в оперативной сводке Юго‑Западного фронта отмечалось: «284 стрелковая дивизия следует по железной дороге в Киев на усиление обороны КиУРа. К исходу дня выгрузилось два эшелона». Все те, кто сражался у границы, на линии Сталина и под Уманью, добились главного – выигрыша времени. Долгие недели были использованы командованием Красной армии для формирования новых дивизий. Они обучались и вооружались в тылу, чтобы в решающий момент оказаться на поле боя. Две свежие дивизии прибыли в Киев как нельзя вовремя. Буквально с колес, едва выгрузившись из эшелонов, они вступили в бой. Вновь образованная 37‑я армия перешла в контрнаступление силами четырех стрелковых дивизий и воздушно‑десантного корпуса. К 11 августа были освобождены Теремки, Мышеловка, к 12–14 августа – Тарасовка, Чабаны, Новоселки и Пирогово. При освобождении Тарасовки на подходе к Юровке были деблокированы ДОТы № 205, 206 и 207, которые уже в течение нескольких дней вели бои в окружении. В результате советского контрнаступления фронт под Киевом была восстановлен по первой и второй полосам обороны КиУРа. Сводки второй половины августа были похожи одна на другую: «Противник активности перед фронтом КиУР не проявляет». Воздушные налеты на Киев также практически прекратились. Очередной штурм города завершился полной победой его защитников. Следует отметить, что все время августовских боев на ближних подступах к украинской столице город продолжал жить нормальной жизнью. В нем не было перебоев в подаче электроэнергии и воды, работе общественного транспорта. По‑прежнему продолжали работать театры, библиотеки, кинотеатры, цирк. Это была не беззаботность горожан: киевляне верили, что их родной город удастся удержать. Войска Юго‑Западного направления оставили Правобережную Украину и заняли позиции на восточном берегу Днепра. Широкая река давала хорошую опору для обороны даже слабыми в количественном отношении дивизиями. Войска закапывались в землю, готовились к обороне и продолжению контрударов противника.

В августе 1941 г. Красная армия, несмотря на ряд тяжелых поражений, обрела некоторую устойчивость своего положения. Северо‑Западный фронт опирался на реку Лугу. На Западном направлении после Смоленского сражения образовался фронт, идущий почти точно с севера на юг к востоку от Смоленска.

Киевский «котел»

В конце июля 1941 г., за несколько дней до окончания боев в районе Смоленска, Гитлером была подписана Директива № 34: «Группа армий «Центр» переходит к обороне, используя наиболее удобные для этого участки местности. 2‑я и 3‑я танковые группы должны быть <…> выведены из боя и ускоренно пополнены и восстановлены». Фюрер решил наступать в первую очередь не на Москву, а на Украину, Крым и Ленинград. К операциям групп «Север» и «Юг» привлекли наиболее мощные средства борьбы: танковые группы Гота и Гудериана. Гитлера заставило сменить стратегию «Барбароссы» упорное сопротивление советских войск на Украине, из‑за которого образовался гигантский «балкон» на фланге группы армий «Центр». Также фюрера беспокоила активность советской авиации, летавшей из Крыма бомбить румынские нефтепромыслы. 2‑я танковая группа Гейнца Гудериана по новому плану должна была наступать на юг, в тыл советскому Юго‑Западному фронту.

Когда 23 августа, ровно урча двигателями, транспортный «Юнкерс» заходил на посадку на строго засекреченный аэродром под Летценом в Восточной Пруссии, Гудериан в последний раз перебирал взятые с собой бумаги. Командующий 2‑й танковой группой прибыл в Ставку фюрера «Волчье логово» с целью убедить Гитлера изменить принятое решение о повороте на Киев и продолжить наступление на Москву. Во время доклада у него появился такой шанс: «Считаете ли вы свои войска способными сделать еще одно крупное усилие при их настоящей боеспособности?» – спросил фюрер. «Если войска будут иметь перед собой настоящую цель, которая будет понятна каждому солдату, то да!» – ответил Гудериан. «Вы, конечно, подразумеваете Москву?» – «Да. Поскольку вы затронули эту тему, разрешите мне изложить свои взгляды по этому вопросу». Гудериан подробно описал все возражения армейского командования: надвигающуюся зиму, важность Москвы как узла железных и шоссейных дорог, необходимость сбережения ресурса танков перед решающей битвой Восточного похода. Гитлер внимательно его выслушал, но затем в резкой форме отверг все аргументы в пользу наступления на столицу Советского Союза. Словно приговор прозвучала фраза фюрера: «Мои генералы ничего не понимают в военной экономике!» Впоследствии Гудериан вспоминал: «Гитлер закончил свою речь строгим приказом немедленно перейти в наступление на Киев, который является его ближайшей стратегической целью». Дискуссия о направлении удара завершилась, не успев начаться. Теперь на Киев была нацелена мощнейшая группировка немецких войск.

В ночь на 30 августа 1941 г. безмятежная гладь ночного Днепра была неожиданно озарена десятками прожекторов. Как только они включились, загрохотали пулеметы и загремели артиллерийские залпы. Немецкие саперы, доселе прятавшиеся в камышах, быстро столкнули в реку свои лодки. Надсадно гудя двигателями, набитые солдатами лодки двинулись через реку. Сопротивление оборонявшейся на левом берегу Днепра роты красноармейцев было вскоре подавлено. Здесь образовался быстро расширяющийся плацдарм, впоследствии получивший наименование Кременчугского. Однако поначалу он не вызывал большого беспокойства, – ведь его занимала только пехота противника. Главным же врагом советских военачальников на тот момент были немецкие танковые войска – Панцерваффе (Panzerwaffe). Поворот танков 2‑й танковой группы Гудериана на юг, в тыл обороняющим Киев войскам, был встречен градом фланговых ударов войск Брянского фронта генерал‑лейтенанта А. И. Еременко. Однако ни задержать, ни тем более остановить немецкую танковую группу они не смогли. Одной из причин неудачи было недостаточное количество танков, поскольку к сентябрю 1941 г. в распоряжении советского командования почти не осталось крупных механизированных соединений. Под началом А. И. Еременко действовала всего одна танковая дивизия, а добиться решительного результата только пехотой было почти невозможно. В 21‑й армии генерала В. И. Кузнецова, занимавшей позиции на пути 2‑й танковой группы, оставалось всего 16 танков. Оборона армии была дезорганизована фактически одним ударом. В начале сентября части немецкой 2‑й моторизованной дивизии СС «Дас Райх» из танковой группы Гудериана прорвали фронт и захватили мост через Десну в тылу войск В. И. Кузнецова. Отходящие к реке советские части остались без переправы. Артиллерию и тяжелое оружие пришлось оставить. В очередном донесении говорилось, что «армия фактически перешла к подвижной обороне». Такая же судьба постигла и 5‑ю армию генерала М. И. Потапова.

В начале сентября 1941 г. обстановка под Киевом ухудшалась с каждым днем и даже с каждым часом. Разрешенный Ставкой Верховного главнокомандования отход 5‑й армии за Десну был лишь частично успешным и привел к окружению и большим потерям. Бойцы переправлялись через реку вплавь, оставляя на правом берегу тяжелое вооружение и имущество.

10 сентября танки Гудериана вошли в Ромны, находившиеся глубоко в тылу защитников столицы Советской Украины. Командование Юго‑Западного фронта запросило разрешение на отход. Ставка тянула с принятием решения, поскольку продвижение танковой группы Гудериана в тыл Юго‑Западного фронта она считала еще возможным сдержать. До Кременчугского плацдарма Гудериану оставалось пройти немалое расстояние – примерно 180 километров по прямой. Под градом контрударов и с открытыми флангами сделать это было затруднительно. Пехота на плацдарме существенной опасности не представляла. Танковая группа Клейста в тот момент отмечалась советской разведкой в низовьях Днепра, и это соответствовало действительности. С другой стороны, при отходе от рубежа Днепра войска Юго‑Западного фронта могли быть разгромлены противником на марше. Могла повториться Уманьская драма, только в куда больших масштабах. Казалось, что угроза окружения куда менее существенна по сравнению с угрозой потерять управление отступающими войсками. Поэтому приказа на отвод войск от Киева не последовало. С точки зрения тех сведений о вермахте, которые имелись у советского командования в первой декаде сентября, такой выбор казался вполне разумным.

Усложнялась ситуация необходимостью удержания Киева, имевшего для Советского Союза большое политическое значение. На 10 сентября в составе оборонявшей Киев 37‑й армии было около 100 тысяч человек. На переговорах с начальником Генерального штаба Б. М. Шапошниковым в ночь на 11 сентября командующий Юго‑Западным фронтом М. П. Кирпонос запросил разрешения использовать этот последний резерв: «У нас имеется единственная возможность, откуда мы могли бы еще взять силы и средства для уничтожения группы противника, стремящейся выйти на глубокий тыл фронта, – КиУР». Шапошников отклонил предложение Крипоноса, рекомендовав снимать дивизии с других участков фронта. Также он напомнил о тех силах, которые прорвались из окружения через Десну: «В пятой армии у Потапова три дивизии из окружения пробиваются с переправами через реки, если они действуют организованно, то им это вполне удастся».

Через несколько часов с той же просьбой обратился в Москву командующий Юго‑Западным направлением С. М. Буденный. Утром 11 сентября он писал: «К данному времени полностью обозначились замыслы противника по охвату и окружению Юго‑Западного фронта с направления Новгород‑Северский и Кременчуг». Далее маршалом предлагались две альтернативы – отвод войск на восток или оставление Киева с высвобождением сил из КиУРа. Однако Ставке все еще казалось, что обстановку удастся удержать от сползания к катастрофе без оставления столицы Украины. 11 сентября также состоялся разговор между командованием Юго‑Западного фронта и Сталиным. Темой для обсуждения вновь стал возможный отход на восток. Сталин напомнил Кирпоносу о недавней катастрофе под Уманью: «Ваше предложение об отводе войск на рубеж известной Вам реки мне кажется опасным. Если обратиться к недавнему прошлому, то <…> у Вас был более серьезный рубеж – река Днепр, и, несмотря на это, при отводе войск потеряли две армии, а противник на плечах бегущих войск переправился на другой день на восточный берег Днепра. Какая гарантия, что то же самое не повторится теперь?»

Позднее появилась легенда о том, что Сталин проявил неуместное упрямство и стремился удержать Киев любой ценой. Однако, как видно из содержания переговоров Сталина и Кирпоноса, это не соответствует действительности. Верховный главнокомандующий лишь ставил условием отхода частей Юго‑Западного фронта, организацию обороны на рубеже Псела и контрудары по наступающим войскам Гудериана. Кроме того, союзником Верховного в этом вопросе был такой опытный штабист, как Б. М. Шапошников. В итоге совместными усилиями им удалось убедить Кирпоноса сражаться с врагом, держась за Днепр и не оставляя Киев. Немалую роль здесь явно сыграл непререкаемый авторитет маршала Шапошникова. В итоге М. П. Кирпоносу было приказано «Киева не оставлять и мостов не взрывать без разрешения Ставки». Маршал Буденный, твердо придерживавшийся идеи отхода, был отстранен от должности командующего Юго‑Западным направлением. Вместо него 12 сентября 1941 г. на этот пост был назначен маршал С. К. Тимошенко. Также Юго‑Западному фронту выделялись резервы Ставки Верховного главнокомандования, но их численность была куда меньше тех 100 тысяч человек, которые могли бы освободиться в результате сдачи Киева. Резервы спешно выдвигались к Ромнам.

К гигантскому двухкилометровому наплавному мосту через Днепр под Кременчугом маршевыми колоннами вышли основные силы 1‑й танковой группы Эвальда фон Клейста. Советская разведка просто не успела отследить эту быструю перегруппировку подвижных соединений противника. Переправа танков под проливным дождем продолжалась всю ночь. С первыми лучами солнца танковые дивизии фон Клейста перешли в наступление. С их помощью 150–180 километров между Кременчугским плацдармом и передовыми частями Гудериана могли быть преодолены за считаные дни, даже часы. Немцами был сделан ход, полностью нарушивший все расчеты советского командования. Все принятые меры были нацелены на парирование угроз с севера. Однако смертельный удар последовал с юга. Быстрый прорыв 1‑й танковой группы навстречу 2‑й танковой группе стал шоком для советского командования всех уровней. Вечером 13 сентября начальник штаба Юго‑Западного фронта, бывший военный атташе в Германии генерал‑майор В. И. Тупиков отправил в Генеральный штаб и главкому Юго‑Западного направления оперсводку с тягостной картиной происходившего: «Прорвавшемуся на Ромны, Лохвица <…> противнику пока, кроме местных гарнизонных и истребительных отрядов, ничто не противопоставлено, и продвижение идет без сопротивления». Завершил Тупиков оперсводку страшной фразой: «Начало понятной вам катастрофы – дело пары дней».

Несколько позднее практически идентичный текст был отправлен уже за подписями всего Военного совета Юго‑Западного фронта. В нем отсутствовала только фраза о катастрофе. Вместо этого следовало конструктивное предложение: «По‑прежнему считают наиболее целесообразным выходом из сложившейся обстановки немедленный вывод войск из КиУР и за этот счет укрепление фронта Кузнецова, Потапова». Автором этого предложения явно был сам командующий Кирпонос. Как ни странно, несмотря на недостаток опыта, он не потерял голову и сразу же предложил готовое решение. Прямо противоположная ситуация была в Москве. Поначалу никакого твердого решения по выходу из кризиса у Шапошникова не было. Поэтому в ответ на слова о «начале понятной катастрофы» он ответил только общими рекомендациями: «Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад, необходимо выполнять указания тов. Сталина, данные Вам 11 сентября». Позднее из уст Шапошникова прозвучали странные слова: «Считаю, что мираж окружения охватывает прежде всего Военный совет Юго‑Западного фронта, а затем командующего 37‑й армией». Не лучшим образом на принятии решений также сказалась смена руководства Юго‑Западным направлением. Результатом шока и смены командования стала непростительная задержка с приказом на отход.

Окружение советских войск тем временем перестало быть «миражом». В воскресенье 14 сентября после проливных дождей предыдущих дней установилась удивительно ясная и солнечная погода. В 18 часов 20 минут у Лохвицы встретились передовые отряды 3‑й танковой дивизии 2‑й танковой группы Гудериана и 9‑й танковой дивизии 1‑й танковой группы фон Клейста. Согласно подсчетам штаба Юго‑Западного фронта, в окружение попало 532 тысячи человек.

Только 16 сентября полковник И. Х. Баграмян на самолете из Ахтырки вылетел в Прилуки, с приказом нового главкома направления маршала С. К. Тимошенко: «В создавшейся обстановке единственно целесообразным решением для войск Юго‑Западного фронта считает организованный отход». Кирпоносу так долго запрещали отходить, что, получив долгожданный и спасительный приказ, он первым делом усомнился в нем. Впоследствии Баграмян вспоминал: «Вы привезли письменное распоряжение на отход?» – не отвечая ему, спросил меня командующий. «Нет, маршал приказал передать устно». Кирпонос, насупив густые брови, зашагал по комнате. Потом сказал: «Я ничего не могу предпринять, пока не получу документ. Вопрос слишком серьезный». И хлопнул ладонью по столу: «Все! На этом закончим».

Однако это касалось Киева и Киевского укрепленного района, оставлять который без разрешения Ставки Верховного главнокомандования запрещалось. В остальные армии приказ был отправлен незамедлительно. Его доставка задержалась только начавшимся хаосом в «котле». Так, связной с приказом был отправлен в 21‑ю армию в 5 часов вечера 17 сентября. Ему понадобилось несколько часов мотаний по забитым дорогам, чтобы в 23.00 вручить приказ адресату. Кирпонос принял решение пробиваться из окружения на восток. 21‑я армия должна была прорываться на Ромны, 5‑я армия – на Лохвицу. 37‑я армия после выхода из КиУРа должна была действовать во втором эшелоне 5‑й армии. 26‑я армия получала самостоятельное направление прорыва – Лубны. Разослав в подчиненные ему армии приказы на отход, штаб фронта также в 3 часа утра 18 сентября двинулся на восток по северному берегу реки Удай.

Разрешение на отход войск из Киева было дано Ставкой Верховного главнокомандования 17 сентября в 23 часа 40 минут. В ночь на 19 сентября части 37‑й армии отступили из Киева и отошли на восточный берег Днепра. Командир 4‑й дивизии войск НКВД полковник Ф. М. Мажирин вспоминал: «День 19 сентября выдался на удивление солнечным и теплым. Над Днепром чистое голубое небо. Часов в 11 утра фашисты открыли ураганный огонь по юго‑западным окраинам города, а затем осторожно двинулись вперед, к мостам. Сигнал, и мы со своего командного пункта увидели столбы огня и дыма над ж/д мостом. Взлетел на воздух Дарницкий мост. Облитый смолой и бензином, вспыхнул деревянный Наводницкий мост. И вот прямо перед нашим КП на мосту сверкнула вспышка, и черный султан взрыва подбросил вверх искореженные пролеты, затем воды Днепра сомкнулись вокруг груды обломков». После взрыва мостов через Днепр 37‑я армия начала отступление на восток, к Яготину. Однако организованного прорыва уже не получилось. С 16 по 20 сентября произошло расчленение войск Юго‑Западного фронта на несколько очагов сопротивления. Командир взвода зенитной артиллерии 55‑й стрелковой дивизии 21‑й армии А. С. Хоняк вспоминал: «Когда положение стало безвыходным, командир дивизиона взял на себя ответственность, приказал пушки взорвать и выходить из окружения группами. Я шел с пятью солдатами. Это Украина, степь, леса нет, укрыться негде. Ночь идем, днем прячемся в скирдах. Спали по очереди, чтобы кто‑то наблюдал, не высовываясь. Так шли суток 5–7. Устали. Сон морил. Пистолет я держал в шинели. Продумал, что в случае безвыходного положения застрелюсь. Я отдыхал, а солдат, который дежурил, уснул. Немцы взяли нас сонных».

Основных очагов, где стихийно скопились части Красной армии, к 20 сентября образовалось шесть. Очаг № 1 – из остатков 26‑й армии в районе 20–30 километров к северо‑востоку от Золотоноша; этот очаг, постепенно сокращаясь, держался до 24 сентября, пытаясь пробиться на восток в районе Оржица. Очаг № 2 – из остатков 37‑й и 26‑й армий в районе 40–50 километров к юго‑востоку от Киева; этот очаг также держался до 23 сентября. Два очага, № 3 и № 4, – из остатков 5‑й, 21‑й армий, это была так называемая «Пирятинская группа», которая вела борьбу до 23 сентября в районе 20–30 километров к юго‑востоку и востоку от Пирятина, в непосредственной близости от кольца окружения. Очаг № 5 – из остатков 37‑й армии в районе 10–15 километров к северо‑востоку от Киева, продержавшийся до 21 сентября. Очаг № 6 – остатки 37‑й армии в районе Яготина, сумевшие организованно продержаться в кольце немецкого окружения до 24–26 сентября.

Однако ни о какой массовой сдаче советских войск в плен речи не было. Окруженные держались до исчерпания возможностей к сопротивлению. От силового прорыва вскоре пришлось перейти к просачиванию. Маршал И. Х. Баграмян позднее отмечал, что «немцы весьма выгодно для себя использовали болотистую долину реки Сула. Они прочно заняли все мосты через реку небольшими отрядами при поддержке танков, а остальные силы расположили в глубине за рекой, как подвижный резерв. Из окружения ушли лишь те, кто незаметно для противника нашел глухое место переправы и через тропы пробился на восточный берег реки». Командующий Юго‑Западным фронтом генерал‑полковник М. П. Кирпонос разделил участь большинства окруженцев. Один из командиров штаба вспоминал: «Кирпонос был ранен пулей в левую ногу. С трудом добравшись до родника, он сел, накинув на плечи шинель, и усмехнулся: «Эх, не везет же мне на левую ногу!» К нему подошли Бурмистенко с врачом. Во время перевязки Кирпонос жадно курил. В это мгновение сбоку, метрах в четырех, взметнулось пламя. Разрыва никто из нас не слышал – всех оглушила и сбила с ног взрывная волна». Кирпонос был убит осколком немецкой мины. Вскоре вслед за командующим погибли начальник штаба фронта В. И. Тупиков, член Военного совета М. А. Бурмистенко и большая часть штабистов.

Киевскому «котлу» было суждено поставить мрачный рекорд – он стал крупнейшим окружением за всю тысячелетнюю историю войн. Согласно подсчетам штаба Юго‑Западного фронта, в окружение попало 532 тысячи человек. Из этого числа вырваться удалось всего лишь 15–20 тысячам красноармейцев. Бои немецких войск с окруженцами продолжались до конца сентября 1941 г. Своеобразным символом «Киевской катастрофы» стало малое число взятых вермахтом в качестве трофеев советских танков – примерно 50 машин. Позднее в своих мемуарах Гудериан написал: «Бои за Киев, несомненно, означали собой крупный тактический успех. Однако вопрос о том, имел ли этот тактический успех также и крупное стратегическое значение, остается под сомнением».

Сражение за Днепропетровск

В отличие от сражения за Киев, боям за другой крупный город на Днепре – Днепропетровск – не слишком повезло с историческими описаниями. Как это ни парадоксально звучит, но их больше оценили противники, нежели те, кто в этом городе сражался. Для немцев Днепропетровск стал единственным из захваченных плацдармов на Днепре, с которого не было развито наступление. Совершив переход по невзорванному мосту, подвижные соединения вермахта почти на месяц застряли здесь, не имея возможности ни развить наступление, ни эвакуироваться. Последнее немецкое командование не могло сделать, чтобы не понижать боевой дух войск.

Бои в Днепропетровске достаточно ярко продемонстрировали, что смогла противопоставить немецкой военной машине не имевшая эффективных самостоятельных танковых соединений Красная армия. Это был «бог войны» – артиллерия. Как техническое средство ведения вооруженных конфликтов, она была хорошо отработана и в ходе Второй мировой достигла своего расцвета. Блестящее построение советскими войсками артиллерийской дуэли в Днепропетровске сделало невозможным эффективное снабжение соединений вермахта на плацдарме и тем самым препятствовало развитию немецкого наступления. Подвижные соединения немцев оказались зажаты на клочке земли, осыпаемом снарядами разных калибров.

Военные преступления немецких войск в Киеве

19 сентября немецкие войска вошли в Киев. 24 сентября на главной улице города – Крещатике – силами НКВД были подорваны заминированные ранее дома, в которых расположились представители оккупационной администрации. Взрывы и пожары продолжились и в последующие дни. Первым на воздух взлетело здание магазина «Детский мир», затем цирк на улице Карла Маркса, гостиница «Континенталь», где находился штаб немецкого гарнизона, и близлежащие кварталы. На чердаках многих домов со времен обороны города хранились бутылки с зажигательной смесью. Из‑за их возгорания начался страшный пожар, который бушевал четыре дня. От Крещатика практически ничего не осталось. Жители окрестных домов лишь поливали крыши, для того чтобы огонь не перекинулся на их здания. Всего было уничтожено около 940 крупных жилых и административных зданий, без крова осталось около 50 тысяч человек. Нацисты воспользовались этими событиями как поводом для уничтожения еврейского населения Киева.

28 сентября по городу было расклеено около двух тысяч объявлений, в которых евреям предписывалось в целях переселения на следующий день собраться на углу улиц Мельникова и Дегтяревской, взяв с собой документы, деньги и ценные вещи. Ранним утром десятки тысяч людей потянулись через весь город к указанному месту. Оттуда по улице Мельникова уже под надзором немецких солдат киевлян направляли к урочищу Бабий Яр на окраине Киева. У оврага мужчинам, женщинам и детям приказывали раздеться, сложить одежду и ценные вещи в отдельные кучи. Затем их группами отводили вниз по узким тропинкам. На противоположной стороне оврага были установлены два пулемета. За два дня – 29–30 сентября – зондеркоманда СС 4 А под командованием штандартенфюрера Пауля Блобеля при участии частей 6‑й армии вермахта, Киевского куреня украинской вспомогательной полиции и местных «добровольцев» расстреляла в урочище 33 771 еврея – почти все еврейское население города. Пулеметные очереди заглушались музыкой и шумом самолета, который кружил над оврагом. Тела убитых были погребены во рву шириной 60 метров и глубиной 3 метра.

Дальнейшие расстрелы евреев прошли 1, 2, 8 и 11 октября. За это время было расстреляно около 17 тысяч человек. 103 недели подряд каждый вторник и пятницу в Бабий Яр нацисты везли на уничтожение людей, уже без различая национальностей – украинцев, русских, цыган. Урочище превратилось в огромную интернациональную братскую могилу. Как место казней оно использовалось ровно два года – с 29 сентября 1941 г. по 29 сентября 1943 г. Всего, по подсчетам историков, в Бабьем Яру нацисты уничтожили от 150 до 220 тысяч человек. Киевлянин Х. Я. Рыбаков вспоминал: «У меня была соседка по дому – Ирочка Гофштейн. Она была очень красивая девочка, а какие у нее были дивные волосы! Мы были влюблены друг в друга. Когда началась война, моя семья уехала, а меня призвали. Семья Ирочки осталась. У меня до сих пор хранится ее единственное письмо, где она мне пишет, что присмотрит за нашим домом. Вернулся я в Киев в сентябре сорок пятого года и не узнал его: весь центр – одни развалины. До войны мы жили на улице Ярославской, дом 11, квартира 7, но нашего дома тоже не было. Почти никого из знакомых не осталось. Начал я узнавать о моей любимой Ирочке. Ирочкины мать и братик ушли в Бабий Яр, а ей самой как‑то удалось спрятаться, но ее выдала немцам наша соседка Вера. Немец вошел во двор и просто застрелил ее. Я когда все это узнал, то хотел убить эту Веру собственными руками. Искал ее целых полгода и нашел‑таки в другом районе города. Но вы знаете, я считаю, что Господь уберег меня от этого рокового шага. Я пошел и заявил на эту Веру в милицию, а мне там сказали примерно так: «Дорогой, те евреи, которые вернулись в город вместе с войсками, сами и расправились с теми, кто их выдавал. Война все списала. А сейчас уже все, если вы что‑то сделаете, то мы вас арестуем и посадим». – «Так вы знаете, что она сделала?» – «Да, но если мы будем сажать тех, кто помогал немцам, то надо полгорода пересажать». Ирочка – это была настоящая любовь на всю жизнь, я был для нее скорее как защитник, да вот не уберег… С тех пор прошло уже больше шестидесяти лет, но не проходит и дня, чтобы я о ней не вспомнил».

Военные преступления вермахта в Киеве стали одним из первых свидетельств того, какого рода «новый порядок» Третий рейх собирается установить на территории Советского Союза. Война из простой череды боевых действий двух государств перерастала в войну за выживание целых народов, которым предстояло или победить, или быть полностью уничтоженными. Для советских граждан война с гитлеровской Германией становилась действительно Отечественной.

БИТВА ЗА МОСКВУ

В конце августа 1941 г. ослабленной за счет поворота войск на фланги немецкой группе армий «Центр» пришлось отражать удары Красной армии. Эти наступательные бои стали колыбелью советской гвардии. 6 сентября за освобождение города Ельни 100‑я стрелковая дивизия 24‑й армии Резервного фронта под командованием генерал‑майора И. Н. Руссиянова стала 1‑й гвардейской. Бои шли по всему советско‑германскому фронту. Генерал‑фельдмаршал Герман Гот позднее раздраженно писал: «Имелись значительные потери, особенно заметные в нижнем командном звене. Урон был больше, чем во время предшествовавших наступательных боев, а восполнялся он лишь частично». Силы немецких подразделений неуклонно таяли, и перспективы выполнения задач «Барбароссы» становились все более туманными. Однако положение частей Красной армии тоже было близко к критическому. Окружение Юго‑Западного фронта заставило советское командование латать гигантскую брешь во фронте. 21‑я армия генерал‑лейтенанта В. И. Кузнецова была рассечена надвое и частично окружена. Однако ее штаб сохранил боеспособность, и она стала одной из первых, кто составил ядро восстановленного Юго‑Западного фронта. Наступательные бои под Смоленском истощили не только войска противника, но и дивизии Красной армии. Возвращение главных сил немецких танковых групп на московское направление началось еще до завершения боев под Киевом. До битвы за столицу Советского Союза оставалось буквально несколько дней.

Подготовка Москвы к обороне

В сентябре 1941 г. Москва готовилась к обороне и уже мало напоминала полный жизни столичный город: зенитные пушки, смотрящие в небо, серые аэростаты, висящие над городом, баррикады и противотанковые ежи на улицах, оконные стекла, заклеенные полосками бумаги. Ночью огромный мегаполис погружался во тьму. «Свет в окне – помощь врагу», – предупреждали москвичей плакаты противовоздушной обороны. Первый налет немецких бомбардировщиков на Москву состоялся в ночь на 22 июля – ровно через месяц после начала войны. Перед вылетами пилотам Люфтваффе их командиры внушали: «Вы бомбили Англию. Теперь ваша цель – Москва. Будет намного легче. Если русские и имеют зенитные орудия, то немногочисленные, как и несколько прожекторов. Они не располагают аэростатами и ночными истребителями». Вскоре все эти утверждения были опровергнуты. Москву защищало более тысячи зенитных орудий всех калибров, а о приближении немецких бомбардировщиков предупреждало несколько радиолокационных станций. Краснозвездные истребители атаковали вражеские «бомберы» при свете прожекторов. Наполненные водородом аэростаты заграждения висели выше, чем над Лондоном, поэтому из‑за опасности столкновения с ними или перерезания крыльев стальным тросом аэростата немецким летчиками приходилось подниматься выше и бомбить с меньшей точностью.

Однако бомбы все же падали на советскую столицу, горели склады и вагоны товарной станции Белорусского вокзала, телефонная станция, военные склады. На территорию Кремля упало шесть зажигательных и одна фугасная бомба весом 250 килограммов, которая пробила крышу Большого Кремлевского дворца и потолочные перекрытия величественного Георгиевского зала, однако не взорвалась. В ночь на 12 августа у Никитских Ворот упала 1000‑килограммовая бомба, которая при взрыве образовала воронку глубиной 12 и диаметром 32 метра. К сентябрю бомбардировки Люфтваффе сошли на нет, поскольку потери самолетов в налетах на столицу СССР явно не соответствовали ожидаемому немецким командованием результату.

В это время Сталинград был лишь глубоким тылом, но в цехах и на полигонах Сталинградского тракторного завода шла напряженная работа. В тяжелых боях лета 1941 г. Красная армия терпела поражения, но приобретала опыт. Частью этого опыта стало обучение танкистов прямо на заводах. Если раньше даже мелкие поломки приводили к тому, что экипаж на марше просто бросал танк, то теперь бойцы получали Т‑34, за сборкой которого следили с первого дня и могли сами устранить многие неисправности. Командиром одной из сформировавшихся в Сталинграде танковых бригад был сорокаоднолетний полковник М. Е. Катуков, имени которого еще предстояло прогреметь на всю страну. Его танкисты были людьми молодыми, но уже обстрелянными – они прибыли в Сталинград из чудом вырвавшейся из окружения под Уманью танковой дивизии. Учеба и подготовка к боям стали своего рода тактическим экспериментом. Впоследствии маршал бронетанковых войск Катуков вспоминал: «Я стал задумываться над тем, как с максимальной эффективностью применять танковые засады в обороне». 23 сентября новенькие «тридцатьчетверки» погрузили на железнодорожные платформы, и бригада Катукова отправилась из Сталинграда в Подмосковье.

Разгром Брянского фронта и Вяземский «котел»

План «Барбаросса» предполагал взятие Москвы в течение первых трех‑четырех месяцев войны, однако август и сентябрь стали периодами затишья перед бурей на московском направлении. В июле упорная оборона советских войск под Смоленском и отставание флангов заставили немецкое командование приостановить наступление на советскую столицу. Фронт длиной 600 километров, вытянувшийся с юга на север вдоль линии Осташков – Вязьма – Брянск, замер. Время возобновить наступление на Москву пришло после взятия Киева и прорыва к Ленинграду. Новые задачи были сформулированы в Директиве № 35 Верховного главнокомандования вермахта, подписанной Гитлером 6 сентября 1941 г. Советские войска Западного направления, оборонявшиеся на дальних подступах к столице, названные в директиве «группой армий Тимошенко», должны были быть «решительно разгромлены до наступления зимы». Это предполагалось сделать с помощью классического для немецкой военной школы «двойного окружения в общем направлении на Вязьму при наличии мощных танковых сил, сосредоточенных на флангах». Операция получила кодовое наименование «Тайфун».

Как и в большинстве оборонительных операций 1941 г., основной проблемой для войск Красной армии была неопределенность планов немецкого командования. Предполагалось, что противник ударит вдоль шоссе, проходящего по линии Смоленск – Ярцево – Вязьма. На этом направлении были собраны самые сильные войска и лучший командующий – армию возглавлял генерал К. К. Рокоссовский. Немцы действительно любили наступать вдоль крупных магистралей, поскольку это облегчало движение тысяч автомашин моторизованных корпусов. Однако в сражении за Москву немецкое командование решило отступить от этого принципа, променяв удобство на внезапность, и скрытно перебросило из‑под Ленинграда 4‑ю танковую группу генерал‑полковника Эриха Гепнера.

Наличие дополнительных сил позволило нанести удар не в одном месте, а в двух, по сходящимся направлениям. Для маскировки этой операции немцами был проведена в жизнь довольно замысловатая кампания дезинформации. В частности, под Ленинградом они оставили радиста из штаба 4‑й танковой группы с характерным почерком работы. Перехваты его радиограмм, даже при невозможности их расшифровать, указывали советским военным разведчикам на местонахождение штаба немецкой танковой группы. Однако вместо сотен «панцеров» там оставалась только рация. Помимо кампании дезинформации, вермахт обеспечил себе успех стягиванием крупных сил на московское направление. Впервые в истории на одном направлении действовали сразу три танковых группы. К концу сентября 1941 г. численность группы армий «Центр» генерал‑фельдмаршала Федора фон Бока была доведена до 1 миллиона 800 тысяч человек, 1700 танков, 14 тысяч орудий и минометов. По замыслу немецкого командования сосредоточенные удары 3‑й танковой группы из района Духовщины, 4‑й танковой группы из района Рославля и 2‑й танковой группы из района Шостки должны были окружить и уничтожить основные силы Красной армии, оборонявшие Москву. После разгрома защитников столицы Советского Союза она должна была пасть к ногам победителей как спелый плод.

Советские войска, защищавшие свою столицу, объединялись в три фронта: Западный – генерал‑полковника И. С. Конева, Брянский – генерал‑полковника А. И. Еременко и Резервный – маршала С. М. Буденного. Общая численность личного состава войск трех фронтов составляла 1 миллион 250 тысяч человек. С воздуха их поддерживало более 500 самолетов. Помимо этих самолетов уже в первые дни сражения в бой было введено 800 бомбардировщиков Дальней авиации и истребителей ПВО Москвы. Однако до подтягивания резервов 1300 самолетов немецкого 2‑го Воздушного флота господствовали в небе над полем боя.

Первые раскаты грома надвигающейся грозы прозвучали в 300 километрах к югу от Москвы, под Брянском. Командующий Брянским фронтом генерал‑полковник А. И. Еременко ожидал удар, но предполагал, что немцы будут наступать прямо на Брянск, крупный узел шоссейных и железных дорог. Однако утром 30 сентября рев пикирующих бомбардировщиков Люфтваффе и вой авиабомб, возвестивший начало атаки танковой армии генерал‑полковника Гейнца Гудериана, зазвучал там, где его не ждали, – на 120–150 километров южнее, в районе Шостки и Новгорода‑Северского. Через три дня немецкие танковые клинья вышли в тыл войскам Еременко у Брянска. Главные силы фронта попали в окружение. Через образовавшуюся гигантскую брешь немецкие «панцеры» устремились на восток. Уже через два дня немцы подошли к Орлу, где были только отдельные тыловые части советских войск.

Танки с литерой «G» – «Гудериан» – на броне рванулись к Туле, которую солдаты вермахта называли маленькой Москвой. Город был ключом к столице Советского Союза при наступлении на нее с юга. Глубокий прорыв Гудериана заставил командование Красной армии предпринять самые экстренные меры. Решение было найдено необычное: в Орле, на своей территории, был выброшен десант. На опустевший аэродром зашли на посадку гиганты ТБ‑3 и обтекаемые транспортные Ли‑2. Немцы опомнились и открыли шквальный огонь. Последним самолетам пришлось разворачиваться и уходить на другой аэродром. Так удалось перебросить на расстояние в 500 километров более 6 тысяч бойцов с вооружением, техникой и боеприпасами. Десантники должны были задержать продвижение немецких танков по шоссе на Тулу. Оседлав шоссе Орел – Мценск, они вступили в бой с передовыми частями вермахта. Вскоре на выручку десантникам подошли приземистые новенькие «тридцатьчетверки» из Сталинграда под командованием полковника М. Е. Катукова. Именно танки должны были стать главной силой обороны на занятом десантниками рубеже.

Здесь, под Мценском, Катукову предстояло в бою опробовать продуманную на полигоне под Сталинградом тактику танковых засад. Этот тактический прием присутствует в довоенных наставлениях, но далеко не все его умели применять. Кроме того, командир 4‑й танковой бригады выстроил цельную концепцию боя, основанного на засадах. Так, еще одной «изюминкой» катуковской тактики стали ложные позиции, на которые атакующие немецкие части были вынуждены тратить бомбы и снаряды. Суть тактики танковой засады состояла в выборе укрытия для танка – в складках местности, за скирдами, стогами, строениями. Таких позиций готовилось несколько, чтобы можно их было менять незаметно для противника. Пушки среднего танка Т‑34–76 осенью 1941 г. поражали любой немецкий «панцер» с километра.

Однако ключом к успеху было хладнокровие стоявших в засадах танкистов. М. Е. Катуков отмечал: «Только тогда, когда вражеские машины подходят на 200–300 метров, засады выходят на огневую позицию и открывают огонь по атакующим в упор, наверняка». Новая тактика в боях под Мценском себя оправдала. Именно в бригаде М. Е. Катукова служил самый результативный советский танковый ас – гвардии старший лейтенант Д. Ф. Лавриненко, подбивший 52 вражеских танка. Быстрого прорыва наступающим частям Гудериана на этом направлении добиться не удалось. Сам «Быстрый Гейнц» позднее писал в своих мемуарах: «Особенно неутешительными были полученные нами донесения о действиях русских танков, а главное, об их новой тактике. Наши противотанковые средства того времени могли успешно действовать против танков Т‑34 только при особо благоприятных условиях». «Тридцатьчетверки» применялись с первого дня войны, но не всегда достаточно результативно. В руках же таких командиров, как Катуков, и таких танкистов, как Лавриненко, новые советские танки стали по‑настоящему эффективным оружием. Время, выигранное 4‑й танковой бригадой, позволило укрепить оборону Тулы, и штурм «маленькой Москвы» частями армии Гудериана не достиг успеха. Немецкий военачальник вспоминал, что «попытка захватить город с хода натолкнулась на сильную противотанковую и противовоздушную оборону и окончилась провалом, причем мы понесли значительные потери в танках и офицерском составе».

2 октября пришло время для главного удара. Танковые группы и полевые армии группы армий «Центр» обрушились на Резервный и Западный фронты под Рославлем и Духовщиной, по обе стороны от шоссе Смоленск – Вязьма. Хитрость с нанесением ударов к северу и югу от шоссе Смоленск – Вязьма сработала. Оборона на выбранных немецким командованием направлениях была слабой. Штаб 3‑й танковой группы констатировал, что «начавшееся наступление оказалось для противника полнейшей неожиданностью <…> Сопротивление противника оказалось гораздо слабее, чем ожидалось». Однако, оправившись от страшного удара, войска оказали ожесточенное сопротивление. Немецкие штабисты писали: «Южнее Холм‑Жирковского разгорелось танковое сражение с подошедшими с юга и севера русскими танковыми дивизиями, которые понесли ощутимые потери под ударами частей 6‑й танковой и 129‑й пехотной дивизий, а также от авиационных налетов». Сдержать вырвавшиеся на оперативный простор немецкие танковые клинья было уже невозможно.

Глубокие прорывы немецких танковых групп заставляли Ставку Верховного главнокомандования задуматься об отходе на восток. 4 октября командующий Западным фронтом И. С. Конев доложил Сталину об угрозе выхода противника в тыл его войск, но команды отступать не поступило. Также не дал санкцию на отход начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников. Через два дня после начала сражения советское командование еще отказывалось поверить в свой безусловный проигрыш. Гитлер же подобных сомнений не испытывал. В тот же день, 4 октября, фюрер вышел на трибуну в берлинском Дворце спорта «Спорт‑Палас» и обратился к толпе: «В эти часы на Восточном фронте происходят грандиозные события. Уже 48 часов ведется новая операция гигантских масштабов. Она приведет к окончательному уничтожению врага на Востоке!»

Промедление с отходом частей Красной армии увеличивало шансы на успех немецкой операции на их окружение и уничтожение. Ставка Верховного главнокомандования санкционировала отход только вечером 5 октября. Уже через два дня части двух немецких танковых групп встретились в районе Вязьмы. Отступающим советским войскам теперь предстояло пробивать их стальной заслон. Даже те дивизии и полки, которые избежали драмы окружения, перестали быть единым организмом. Они потеряли связь со штабами, многие с трудом себе представляли, где свои, а где противник. Начался «драп‑марш» – именно таким горьким словом называли бойцы и командиры 1941 г. паническое бегство. Столкнувшись с превосходящим по силе противником, советские войска были деморализованы. Даже в официальные документы просачивались слова о морально‑психологическом состоянии красноармейцев. Так, в донесении штаба 43‑й армии отмечалось: «Дивизии понесли очень большие потери, особенно свирепствует авиация. Она делает систематические налеты группами по 20–25 самолетов. Все оставшиеся стали какими‑то очумелыми». Больше тысячи самолетов, собранных немецким командованием для наступления на Москву, при их интенсивном использовании представляли собой страшную силу. Авиаудары выводили из равновесия и уже закаленных в предыдущих сражениях бойцов, и командиров Красной армии.

Окруженные под Брянском и Вязьмой советские части двинулись на восток, стремясь вырваться из «котла». Им нужно было пройти несколько десятков километров. Отступающих по пятам преследовали немцы. Ополченец 17‑й стрелковой дивизии, специалист по минералогии и исследованию метеоритов академик Л. А. Кулик записал в своем дневнике: «Дремучий лес, октябрьская ночь. Узкая лесная дорога забита подводами, передками, орудиями, машинами, лошадьми. На опушке бой: трещат винтовки и пулеметы. Сквозь ажур ветвей с полуночного неба на все это льет свой зловещий красноватый свет планета Марс, символ древнего бога проклятой войны. Я иду навстречу ему с хлюпающей в сапоге кровью: «Я принес тебе, кровавый, свою жертву! Возьми ее и уйди с пути страны моей родной!»

Главные силы группы армий «Центр» стальными тисками сжимали окруженные армии Западного фронта И. С. Конева и Резервного фронта С. М. Буденного. На восток устремилось только несколько танковых и моторизованных дивизий, в том числе элитная эсэсовская «Дас Райх». Солдаты этих соединений должны были стать теми счастливцами, к чьим ногам падет столица Советского Союза. Немецкий расчет на окружение двух фронтов под Вязьмой и последующую победную прогулку до Москвы поначалу оправдывался. На пути «панцеров», наступавших через Юхнов на Москву, в тот момент был только отряд парашютистов‑диверсантов под командованием майора И. Г. Старчака, который готовился к выброске в тыл врага. О прорыве немцев и беспорядочном отходе войск фронта в батальоне Старчака узнали вечером 4 октября. Вариант с отходом и перебазированием на восток был десантниками сразу отброшен. Впоследствии Старчак вспоминал: «Я показал товарищам сорванную по моему приказу табличку с придорожного столба. На табличке была цифра «двести пять». Именно столько километров до Москвы. Фашисты рассчитывают добраться туда на танках и автомашинах за несколько часов. Но мы нарушим вражеские планы!»

Парашютисты заняли оборону у моста через Угру. Из‑за ожидавшегося отхода своих частей переправу было решено не взрывать. Все проходившие через мост машины проверялись десантниками. На рассвете следующего дня в хвосте отходящих частей мелькнули угловатые серые немецкие бронетранспортеры, развернувшись, они открыли огонь. Однако «блицкрига» не получилось. Вооруженные только винтовками, пистолетами и бутылками с зажигательной смесью, советские десантники оборонялись у моста несколько часов. Только в середине дня им пришлось отойти. Так, отходя от рубежа к рубежу, бойцы майора Старчака сражались в течение пяти дней. Когда из тыла им на смену подошла танковая бригада, на придорожном столбе стояла отметка «180» – немцам удалось продвинуться всего на два десятка километров. Однако из 430 десантников в живых осталось всего 29 человек.

Войска трех фронтов, еще несколько дней назад стоявшие многотысячным щитом на защите Москвы, были рассеяны. Многие уже погибли, многие отходили разрозненными группами, многие попали в западню окружений. Спасти страну и армию в такой ситуации мог только действительно незаурядный человек. В тот же день, когда стали понятны масштабы происшедшего и был дан приказ на отход, Сталин вызвал из осажденного Ленинграда генерала армии Г. К. Жукова: «У меня к вам только один вопрос: не можете ли сесть на самолет и приехать в Москву? Ввиду осложнения на левом крыле Резервного фронта в районе Юхнова, Ставка хотела бы с вами посоветоваться о необходимых мерах». Жуков тут же вылетел в Москву. После войны Маршал Победы вспоминал: «И. В. Сталин был простужен, плохо выглядел и встретил меня сухо. Кивнув в ответ на мое приветствие, он подошел к карте и, указав на район Вязьмы, сказал: «Вот смотрите. Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не могу добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего доклада об истинном положении дел. А не зная, где и в какой группировке наступает противник и в каком состоянии находятся наши войска, мы не можем принять никаких решений. Поезжайте сейчас же в штаб Западного фронта, тщательно разберитесь в положении дел и позвоните мне оттуда в любое время. Я буду ждать».

За двое суток, прошедших от вызова до прибытия Г. К. Жукова на фронт, «осложнения» превратились в катастрофу невиданных доселе размеров. Бегло ознакомившись с обстановкой, Жуков сделал простой, но страшный вывод: «Фронта обороны на Западном направлении фактически уже не было, образовалась ничем не заполненная большая брешь, которую нечем было закрыть, так как никаких резервов в руках командования Брянского, Западного и Резервного фронтов не было. Все пути на Москву, по существу, были открыты». Немецкие штабисты тоже достаточно четко представляли себе обстановку. В отчете штаба Верховного главнокомандования вермахта в эти дни отмечалось: «Противник не имеет в своем распоряжении крупных сил, чтобы остановить продвижение немецких войск восточнее Вязьмы <…> в районе Москвы противник располагает лишь частями НКВД и милиции». Казалось, что недавно произнесенные Гитлером в берлинском «Спорт‑Паласе» слова об «окончательном уничтожении» готовы стать реальностью.

Можайская линия обороны

На пути немецких танков к Москве в тот момент стояла так называемая Можайская линия обороны, которая сооружалась с середины июля 1941 г., после потери Смоленска, в 120–150 километрах от Москвы. Она не имела постоянного гарнизона, на ней находились только ее строители. Укрепления еще нужно было заполнить полками и дивизиями. Первыми сюда отправились курсанты Подольского пехотного и артиллерийского училищ, пехотного училища имени Верховного Совета (знаменитые «кремлевские курсанты») и политического имени Ленина. Бросать в бой будущих офицеров в качестве простых солдат командование любой армии решалось только в действительно критические моменты.

Однако нескольких тысяч курсантов было недостаточно для заполнения позиций на фронте почти в двести километров. Нужны были резервы, и теоретически у командования Красной армии они были. В Подмосковье на формировании находилось семь стрелковых дивизий, но все они еще учились и не были готовы сразу идти в бой. Необученные части могли как свеча сгореть в первом же бою, задержав противника в лучшем случае на несколько часов. Генеральный штаб и его начальник маршал Б. М. Шапошников прекрасно понимали, что Сталину нужен не доклад о брошенных на защиту столицы «штыках» сегодня, а успешный результат завтра. В этих условиях советскому командованию пришлось принять одно из самых трудных решений за всю Великую Отечественную войну. В сентябре 1941 г. в блокадном Ленинграде уже начинался голод, доставлять продукты в окруженный противником город становилось все труднее, и Ставка Верховного главнокомандования накапливала под Ленинградом силы для прорыва блокады. Однако спустя несколько часов после катастрофы под Вязьмой эта операция была отменена. Ленинградские дивизии получили приказ грузиться в эшелоны, которые пошли под Москву – на Можайскую линию обороны. Также вдали от фронта остались ополченцы: пришедшим в октябре на защиту столицы москвичам нужно было учиться военному делу. На достаточном уровне боеспособности из вновь сформированных соединений были танковые бригады, которые сменяли парашютистов, остатки разбитых дивизий, разрозненные отряды из тыловых служб.

Разведывательный отдел штаба группы армий «Центр» в середине октября был в предвкушении победы: «Противник в настоящее время не в состоянии противопоставить наступающим на Москву силы, способные оказать длительное сопротивление <…> Все, что осталось от противника после сражения, оттеснено на север или юг». Однако «счастливчики», первыми стартовавшие к Москве, вскоре пожалели о своей участи первооткрывателей. Вырвавшиеся вперед немецкие моторизованные подразделения встретили на Можайской линии неожиданное и упорное сопротивление советских войск. Командир легкого танка T‑II 3‑й танковой дивизии Людвиг Бауэр вспоминал: «… сопротивление русских было очень сильным. Бои были интенсивные и очень тяжелые. У нас периодически были проблемы с боеприпасами, потому что приходилось много стрелять. Я не понимал, как русская пехота могла оказывать такое интенсивное сопротивление?!»

На том же Бородинском поле, на котором в 1812 г. развернулось генеральное сражение с великой армией Наполеона, в октябре 1941‑го снова был жестокий бой. Прибывшая с Дальнего Востока 32‑я стрелковая дивизия сражалась с эсэсовцами из моторизованной дивизии «Дас Райх». Штаб дивизии располагался именно там, где во время Бородинской битвы находился командный пункт главнокомандующего Русской Императорской армии генерала от инфантерии М. И. Кутузова. Командир дивизии полковник В. И. Полосухин, рассматривая в бинокль Бородинское поле, сказал: «Священное место. На таком поле нельзя плохо драться с врагом». Первые немецкие танки показались на шоссе Москва – Минск. Они шли по магистрали колонной по два. По обеим сторонам дороги располагались советские ДОТы с противотанковыми пушками. У деревни Ельня шоссе спускалось в глубокую лощину к реке. Дождавшись, когда танки противника спустятся в низину, советские артиллеристы открыли огонь. Развернуться «панцеры» не могли, и на дороге образовался затор. В результате вся передовая колонна немцев была уничтожена. Приказ командующего Западным фронтом Г. К. Жукова был однозначным – продолжать упорную оборону на Можайском рубеже. Каждый день, выигранный в этих боях, давал возможность подтянуть из глубины Советского Союза к Москве еще одну часть.

Позиционные бои на Можайской линии обороны продолжались несколько дней. Вместе с красноармейцами 32‑й дивизии оборону держали танкисты 20‑й танковой бригады. Командир тяжелого танка КВ А. В. Боднарь вспоминал: «Когда немцы прорвались на участке 32‑й дивизии, на самом Бородинском поле, наша бригада развернулась и встала в оборону. У моего танка КВ только башня из окопа торчала с 76‑мм пушкой. Поэтому я без всякой боязни с дистанции метров 500–600 сжег два бронетранспортера. Когда немцы выскочили из этих бронетранспортеров, я еще их из пулемета полосовал». Эсэсовская моторизованная дивизия «Дас Райх» понесла огромные потери, большинство ее командиров были либо убиты, либо получили ранения. На Бородинском поле потерял глаз командир дивизии оберстгруппенфюрер СС Пауль Хауссер. До конца своей военной карьеры он носил на лице повязку – напоминание о Бородино.

Рядом, под Малоярославцем, сражались подольские курсанты. На выручку к ним из‑под Ленинграда подошла 312‑я стрелковая дивизия полковника А. Ф. Наумова, а с запада – вышедшая из окружения 53‑я стрелковая дивизия. По оценкам немецкого историка Пауля Кареля, в пятидневном сражении атакующие немецкие войска понесли большие потери, большинство батальонных и ротных командиров были убиты или получили ранения. Немцы пытались сломить сопротивление защитников Москвы шквалом огня. Курсант Подольского артиллерийского училища И. Макуха вспоминал: «От прямого попадания в ДОТ нас сбивало с ног взрывной волной, осыпало бетонными осколками, из глаз и ушей выступала кровь. Я получил контузию и семь осколков гранаты». В результате нескольких дней боев противнику удалось продвинуться только на триста метров. Тогда немецкие танки попытались их обойти, но охват и обход не вызвали панического бегства. Более того, когда немцы двинулись на подольских курсантов с тыла, их встретили меткие выстрелы поставленных на прямую наводку зениток. Запертые в лощине, немецкие танки метались, вспыхивая один за другим. Из колонны в 14 «панцеров» ускользнул только один. Зенитки снимали с позиций противовоздушной обороны Москвы и придавали сражавшимся на подступах к ней дивизиям. В качестве противотанкового средства эти орудия сыграли заметную роль в обороне столицы Советского Союза.

Уже к середине октября войскам Красной армии удалось привести фронт в состояние неустойчивого равновесия. В донесении штаба 57‑го танкового корпуса, который вел наступление в районе Медыни и Можайска, сообщалось, что «последние бои за овладение русскими позициями были самыми ожесточенными за весь период кампании в России, так как противник оказывает яростное сопротивление, укрепившись в бетонных долговременных сооружениях, построенных еще в мирное время. Потери в танках с начала операции до середины октября сильно возросли». «Счастливчикам», первыми рванувшимся на Москву, в немецкой армии теперь уже мало кто завидовал.

Курсанты и свежие дивизии были не единственными защитниками Москвы. Крупные силы группы армий «Центр» в решающие дни середины октября 1941 г. были скованы боями с окруженными под Вязьмой и Брянском советскими армиями, которые не капитулировали, а дали свой последний бой. На трехсоткилометровом периметре окружения они сдерживали 24 немецких дивизии. Для немцев сражение с окруженцами не было легким. Командир 7‑й танковой дивизии Ганс фон Функ отмечал: «Последовавшие затем (после окружения. – Прим. авт.) бои относятся к числу самых тяжелых, какие только приходилось вести дивизии. Целые гренадерские взводы были уничтожены до последнего человека». Пробиться из «котла» удалось немногим красноармейцам. Так, из состава 20‑й армии вышло всего 5 тысяч человек. В течение недели боев сопротивление окруженных было сломлено, остатки войск трех фронтов были взяты в плен. Был ранен и попал в плен командующий армией генерал‑лейтенант М. Ф. Лукин, уже в плену ему ампутировали ногу. В своем дневнике генерал‑фельдмаршал Федор фон Бок записал: «Впечатление от созерцания десятков тысяч русских военнопленных, тащившихся почти без охраны в сторону Смоленска, ужасное. Некоторые падали и умирали прямо на шоссе от полученных в боях ран». Большинство увиденных немецким военачальником пленных красноармейцев погибли в лагерях зимой 1941/42 г. Однако за время боев с окруженными частями и дивизиями Красной армии немцы упустили время и теперь были вынуждены преодолевать раскисшие после дождей дороги. Фон Бок с досадой отмечал: «Войска группы армий постепенно начинают застревать в грязи и болотах».

Позднее неудачи октябрьского наступления вермахта на Москву стали объяснять исключительно погодными условиями. К примеру, известный немецкий историк Пауль Карель писал: «Дождь превратил землю в болото – непроходимое болото. Генерал‑фельдмаршалу фон Боку пришлось уступить победу трясине». Однако очевидно, что раскисшие в период дождей дороги одинаково отрицательно действовали на обе противоборствующие стороны. Если немцам они мешали наступать, то Красной армии – обороняться. Вот как М. Е. Катуков описывал переброску своей танковой бригады на правый фланг Западного фронта: «Танки и штабные машины с трудом пробирались по разбитым проселочным дорогам. Даже «тридцатьчетверки» садились днищем на междуколейные бугры. Это был тяжелейший марш. Танки, густо коптя, надсадно ревели, выбираясь из глубоких колдобин. Экипажи прилагали нечеловеческие усилия, чтобы вытащить застрявшие боевые машины из грязи. Штабные автомобили шли на буксире у танков: иначе бы им не пробиться». Сам фон Бок, об участи которого сожалел немецкий историк, называл в качестве причины своего фиаско под Москвой «недооценку способности противника к сопротивлению, а также его резервов в плане личного состава и материальной части». Трудности распутицы немецким генерал‑фельдмаршалом тоже упоминались, но лишь как один из пунктов.

Москва на осадном положении

Москвичи, конечно же, не обладали всей полнотой информации о положении на фронте. Однако слухи о приближении немецких танков неизбежно проникали в столицу Советского Союза. Они усилились с началом эвакуации правительственных учреждений. 15 октября появилось постановление Государственного Комитета Обороны «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Рабочий военного завода № 205 Н. Я. Железнов вспоминал: «Я видел, как рабочие завода «Серп и Молот» вышли на площадь Ильича. Именно по этой дороге, бросая на произвол судьбы свои предприятия и рабочих, бежали из Москвы всякие чиновники с домочадцами и со всем скарбом, погруженным на машины. Рабочие их останавливали, вышвыривали из машин этих чиновников с визжащими семьями, выкидывали на дорогу имущество, которое тут же разворовывалось. Очень быстро эти волнения распространились по всему городу. Стали грабить магазины. Я видел, как обезумевшая толпа разграбила трехэтажный универмаг на площади Ильича. Все расхватали и разнесли по своим домам». 16 октября москвич, писавший под псевдонимом К. Лористон, сделал в своем дневнике следующую запись: «Кругом на колхозных полях все желающие копают картофель и убирают капусту, в свою пользу, конечно. В Москве всех охватил психоз эвакуации. Трамваи, троллейбусы, автобусы забиты пассажирами, висят на подножках, едут даже на крышах троллейбусов. На тротуарах пешие не помещаются, идут по мостовой, и вся эта лавина с сумками, рюкзаками, чемоданами, узлами движется к восточным вокзалам, а также на Владимирское шоссе (шоссе Энтузиастов). На то же шоссе едут счастливчики в «эмках», «зисах» и просто на грузовиках. С детьми, с кошками, с собаками и опять с вещами, везут с собой даже стулья. Москва эвакуируется. Пока самотеком. Никто ничего толком не знает. Многие идут на восток пешком и тянут салазки с вещами, воображают далеко уйти».

Если не паника, то опасения немецкого прорыва проникали даже в штабы Красной армии. Член Военного совета ВВС Западного фронта П. С. Степанов, докладывая Верховному главнокомандующему обстановку по закрытой высокочастотной линии телефонной связи ВЧ, предложил Сталину отвести штаб ВВС на восточную окраину Москвы. В ответ Верховный задал вопрос: «У вас есть лопаты?» Недоумевая, Степанов спросил, какие нужны лопаты. Сталин ответил, что любые, какие найдутся, а далее обрушился на штабиста с тирадой: «Возьмите лопаты и копайте себе братскую могилу! Отступления не будет! Я остаюсь в Москве!»

К началу ноября 1941 г. фронт на подступах к Москве уже обрел достаточную устойчивость. Но говорить об успехе обороны Москвы было еще рано. Лозунгом тех дней стали слова «Ни шагу назад!». Командующий Западным фронтом Г. К. Жуков проводил этот лозунг в жизнь максимально жесткими мерами. 4 ноября командирам и политработникам фронта был зачитан приказ № 054 о наказании командования 133‑й стрелковой дивизии за самовольный отход с занимаемых оборонительных рубежей. За невыполнение приказа об обороне города Руза командир дивизии А. Г. Герасимов и ее комиссар Г. Ф. Шабалов по приговору Военного трибунала были расстреляны перед строем.

Вместе с тем нужно отдать должное советским руководителям – тезис «Ни шагу назад!» они относили и к себе. Сталин остался в Москве и 7 ноября лично принимал парад на трибуне Мавзолея. Красноармеец 1‑го отдельного истребительно‑диверсионного полка управления НКВД по Москве и Московской области В. Захаров вспоминал: «Буквально за несколько дней до 7 ноября поступила команда подготовить части для марша, показать москвичам, что Москва готова к обороне. Но никакого разговора о параде не было. В 6 утра 7 ноября по боевой тревоге поднимают полк. Полк пешим порядком направляется с Малого Ивановского по Бульварному кольцу к Сретенским воротам и от Сретенских ворот по улицам Дзержинского и 25 Октября – на Красную площадь. Мы встали на свое место – это было буквально напротив Мавзолея, рядом с дивизией Дзержинского. В 8 часов, когда пробили куранты, из ворот выехал Маршал Советского Союза Буденный, его встречал Артемьев, командующий Московским военным округом, он же был начальником Московской зоны обороны. Он доложил рапортом, что войска готовы к параду. Буденный объехал площадь, поздоровался с войсками, поздравил с праздником, с 24‑й годовщиной Октябрьской революции, – и направился на трибуны Мавзолея. Выступал сам Сталин. Он выступил с очень короткой речью и сказал, что очень многое зависит от участников парада, которые отправляются на фронт».

По заснеженной брусчатке у стен Кремля прошли танки: тяжелые КВ, изящные «тридцатьчетверки», чудом выжившие в огне первых месяцев войны легкие БТ и малютки Т‑60. В столице, у стен которой стоял враг, правительство страны принимало парад войск, идущих мимо храма Василия Блаженного прямиком на ее защиту. Показательно, что в 1942–1944 гг. парады на Красной площади не проводились, и танки вновь загрохотали по ее брусчатке только во время Парада Победы 24 июня 1945 г. Парад 7 ноября 41‑го имел огромное политическое значение, поскольку правительство Советского Союза и лично Верховный главнокомандующий продемонстрировали свою решимость сражаться до конца. Парад также подчеркивал тот факт, что, вопреки декларациям немцев о громких успехах на Восточном фронте, вермахт все еще далек от захвата Москвы.

Защищала Москву в 1941 г. не только Красная армия, но и ее жители, которые строили укрепления и производили оружие. На заводах имени М. И. Калинина и «Динамо» был налажен выпуск минометов. Производство пистолетов‑пулеметов началось на Автозаводе и на заводе Счетно‑аналитических машин. Мины и снаряды производились на заводах имени Владимира Ильича, «Красный пролетарий» и «Борец». К 5 ноября 1941 г. добровольные пожертвования москвичей в Фонд обороны составили более 80 миллионов рублей. Около восьми килограммов золота, 370 килограммов серебра и 1410 граммов платины также стали весомым вкладом в борьбу с врагом.

Ноябрьское наступление вермахта на Москву

Не прошло и недели после парада на Красной площади, как войска немецкой группы армий «Центр» получили приказ о возобновлении наступления на Москву. С приходом холодов в середине ноября 1941 г. земля замерзла, и теперь танки могли двигаться вне дорог. Танкист Людвиг Бауэр вспоминал: «Еще была распутица, когда мы остановились где‑то переночевать. Танки остались стоять возле дома, а мы легли спать в доме. Утром ударил мороз. Танки вмерзли в землю. Когда их пытались выдернуть, то рвались гусеницы или что‑нибудь ломалось. Пришлось лить бензин под танки и поджигать, чтобы растопить замлю». Стоявшие на острие наступления группы армий «Центр» дивизии получили теплое обмундирование. Готовясь к нападению на СССР, немцы заготовили теплую одежду только для тех подразделений, которые должны были нести оккупационную службу. Теперь эти теплые вещи получили части, предназначенные для последнего броска на советскую столицу. В приказе 4‑й танковой группы говорилось: «Дни ожидания – позади. Мы снова можем наступать. Нам осталось уничтожить последний рубеж обороны Москвы. Мы должны остановить биение сердца большевистской империи».

Москва действительно была сердцем Советского Союза. Дело было даже не в том, что в городе находилось правительство страны. К столице сходилось множество железнодорожных путей. Если бы немцам удалось захватить Москву, по транспортной системе СССР был бы нанесен сильнейший – если не сказать смертельный – удар.

К началу нового немецкого наступления оборона Москвы была существенно усилена. Данные военной разведки, полученные от резидентуры Рихарда Зорге из Токио и резидентуры Л. А. Сергеева из Вашингтона, позволили снять дивизии с Дальнего Востока. А. П. Белобородов, командир одной из этих дивизий – 78‑й стрелковой, вспоминал: «14 октября 1941 г. был получен приказ, которого мы так ждали. Нам надлежало сдать участок на дальневосточной границе и вывести дивизию для погрузки в эшелоны. Через два дня мы уже ехали на запад <…> Всего десять дней (срок по тем временам очень короткий) понадобилось железнодорожникам, чтобы доставить нас с Дальнего Востока в Подмосковье <…> в районе города Истры». Маршал К. К. Рокоссовский позднее отмечал: «Трудно даже сказать, насколько своевременно сибиряки влились в ряды наших войск! Если под Волоколамском великую роль сыграла дивизия генерал‑майора Ивана Васильевича Панфилова, то в ноябре не менее значительный вклад в решающие бои за Москву внесла дивизия полковника Афанасия Павлантьевича Белобородова». Сюда же, на западные подступы, к Москве была переброшена танковая бригада отличившегося под Мценском М. Е. Катукова. На новом месте он сразу начал строить оборону по приемам, выработанным в боях с танками Гудериана. Катуков требовал «ежедневно усовершенствовать сделанное и наращивать укрепления созданием новых сооружений», обязательно строить ложные позиции. Также он понимал, какую роль в немецких успехах играла воздушная разведка, поэтому специально подчеркивал, что «в связи со снежным покровом отчетливо видны следы пешеходов и машин. В частях это дело не учитывается, и личный состав ходит по всему району расположения, создавая целую сеть тропинок и дорог, хорошо видимых с воздуха». Количество тропинок предлагалось минимизировать и строго следить за этой важной «мелочью».

Помимо дальневосточных дивизий и перегруппировок внутри Западного фронта, под Москву перебрасывались войска с других участков. Если перед «Тайфуном» собирали войска с флангов в центр немцы, то в ноябре пришла очередь сделать то же самое советскому командованию. В числе других с Юго‑Западного фронта был отправлен под Москву отличившийся в первые дни войны 2‑й кавалерийский корпус. Это воспринималось как награда. Впоследствии его командир Герой Советского Союза генерал‑майор П. А. Белов вспоминал: «Двоякое чувство вызвал во мне полученный приказ. Острее сделалось беспокойство за судьбу нашей столицы. Значит, положение там действительно очень трудное, если приходится снимать с фронта войска и направлять их к Москве, ослабляя тем самым другие участки. Но при всем этом я был горд за наш корпус. Корпус окреп, закалился в боях, люди получили опыт. И вот теперь Ставка брала нас в непосредственное подчинение. Нам доверяется защита Москвы – сердца нашей огромной Родины».

Из‑за общего ослабления частей вермахта план с окружением Москвы был признан немецким командованием нереалистичным. 3‑я и 4‑я танковые группы стягивались на левый фланг группы армий «Центр», в район Калинина (ныне – Тверь) и Волоколамска. Они должны были отбросить советские войска к реке Лама, захватить переправы в западной части Волжского водохранилища и развивать наступление в направлении канала Москва – Волга. В дальнейшем немцами предусматривалось продвижение вдоль канала на юг, к Москве. Фактически в ноябрьском наступлении вместо традиционного для немецкой тактики сражения на окружение осуществлялся простой прорыв в направлении Москвы. 18 ноября 2‑я танковая армия Гудериана должна была возобновить наступление через Тулу на северо‑восток, в направлении на Коломну. Существенным недостатком этого плана был выбор направления главного удара, проходившего через изобилующий лесами район к северо‑западу от Москвы. Это существенно ограничивало маневр немецких танковых соединений. Тем не менее концентрация сразу двух танковых групп на одном направлении сделала свое дело. Оборона Красной армии под Волоколамском была взломана. 3‑я танковая группа и часть 4‑й танковой группы наступали в обход Истринского водохранилища с севера, на Клин. Другая часть 4‑й танковой группы двигалась от Волоколамска на Истру.

Под угрозой окружения и разгрома советским войскам приходилось отходить от рубежа к рубежу. Однако на каждом из них красноармейцы старались задержать противника. Одним из ярких эпизодов Битвы за Москву стал подвиг взвода саперов младшего лейтенанта П. И. Фирстова из 8‑й гвардейской стрелковой дивизии И. В. Панфилова. Они заминировали дорогу и выкопали на обочине противотанковые ямы. Сами саперы остались прикрывать минное поле огнем. Вскоре на их позиции вышел батальон немецкой пехоты под прикрытием средних самоходно‑артиллерийских установок StuG III. Две первые вражеские самоходки подорвались на минах, две другие сошли с дороги и попали в ямы. Остановленная колонна расстреливалась саперами, пока они не были обойдены и атакованы с фланга. Бой немецкого батальона с советским саперным взводом продолжался три часа. Весь взвод младшего лейтенанта Фирстова погиб. На том месте на Волоколамском шоссе, где сражались саперы‑панфиловцы, сейчас установлен памятник. Этот монумент уникален тем, что в его композиции использована оставшаяся на месте боя вражеская самоходка «Штурмгешюц‑3» серии D – единственная из сохранившихся на сегодняшний день в мире.

Крушения советского фронта, подобного октябрьской катастрофе, в середине ноября не произошло. Части Красной армии под нажимом немецких танков организованно отходили от рубежа к рубежу к Истринскому водохранилищу и Клину. Маршал М. Е. Катуков писал в своих мемуарах: «Отходили мы с болью в сердце: каждый километр, отданный врагу, приближал бои к Москве. Уже остались позади километровые столбы с цифрами «60», «55», «53» <…> Легко ли сознавать такое?!» Общий принцип «Ни шагу назад!» неизбежно порождал конфликты между военной целесообразностью и неукоснительным соблюдением этого принципа. Маршал К. К. Рокоссовский вспоминал: «Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и просил его разрешить отвести войска на Истринский рубеж, не дожидаясь, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище. Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг». Однако слепое подчинение было не в характере Рокоссовского. Более того, в свое время он был командиром Г. К. Жукова и дал будущему Маршалу Победы нелестную характеристику – «к штабной работе непригоден». Поэтому командарм через голову командующего фронтом обратился в Генеральный штаб. Начальник Генштаба маршал Б. М. Шапошников санкционировал решение Рокоссовского, но Жуков не смирился с этим нарушением субординации. Его ответ последовал немедленно: «Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».

Точку в этом споре К. К. Рокоссовского и Г. К. Жукова поставили их немецкие оппоненты – генерал‑полковники Эрих Гепнер и Георг‑Ганс Рейнградт, которые, обойдя Истринское водохранилище с севера, захватили Клин и Солнечногорск. Это был большой успех, попавший 24 ноября даже на полосы газет Третьего рейха, сообщавших, что «после упорной борьбы танковыми войсками был захвачен город Солнечногорск, находящийся в 50 километрах северо‑западнее Москвы». Для войск К. К. Рокоссовского на Истринском рубеже создалась угроза окружения. Более того, через Солнечногорск немецкие танковые и пехотные дивизии могли прорваться к столице с севера. Удобный рубеж на водохранилище армии Рокоссовского пришлось вскоре оставить. Последняя неделя ноября прошла в напряженной борьбе с прорвавшимися через Солнечногорск немецкими дивизиями. Сюда же, под деревню Крюково, была переброшена 4‑я танковая бригада М. Е. Катукова.

Танковая армия Гейнца Гудериана предприняла широкий охват Тулы. Нависла непосредственная угроза над Каширой, потеря которой открыла бы немецким войскам прямую дорогу к советской столице. Однако бойцы 2‑го кавалерийского корпуса генерал‑лейтенанта П. А. Белова, действовавшие как пехота, при поддержке артиллерии остановили продвижение немецких «панцеров». 26 ноября корпус был переименован в 1‑й кавалерийский и одновременно удостоен звания гвардейского.

В последние дни ноября командиры немецких передовых частей уже могли наблюдать Москву в бинокли. Генерал‑полковник Эрих Гепнер выдвинул вперед мотоциклистов из армейского инженерного батальона, которые 30 ноября 1941 г. прорвались в Химки. До окраины советской столицы оставалось всего 8 километров. По одной из версий, немецкие мотоциклисты были уничтожены красноармейцами, по другой – поспешно отступили. Соседняя 3‑я танковая группа Георга‑Ганса Рейнгардта вышла к каналу Москва – Волга, а правофланговыми частями заняла Красную Поляну, в 15 километрах от окраины Москвы. К тому моменту бросок мотоциклистов на Химки имел больше пропагандистское, чем военное значение. Можно было даже ворваться на окраину вражеской столицы, но все равно штурмовать огромный город было уже нечем. К декабрю линия фронта изгибалась большим выступом к северо‑западу и северу от советской столицы. К западу от Москвы линия фронта оставалась неизменной с начала ноября 1941 г., а к югу Гудериан полуокружил Тулу, занял город Венёв и вплотную подошел к Кашире.

Тем временем советское командование уже сделало шаг от латания дыр к радикальному изменению обстановки на театре военных действий в свою пользу. Проходившие с августа – сентября 1941 г. обучение резервы – стрелковые дивизии и стрелковые бригады – достигли нужного уровня боеспособности и получили необходимое вооружение. Уже в ноябре они были подтянуты к Москве. К началу декабря войска армий заняли исходные позиции на ключевых направлениях. Одна армия изготовилась к удару во фланг немецкой танковой группе Рейнгардта на северных подступах к столице в районе Солнечногорска. Другая армия, из сохраненных в октябрьском вихре дивизий, нацелилась на фланг танковой армии Гудериана у Сталиногорска. Еще одна армия встала на защиту Москвы, образовав заслон под Химками и Красной Поляной. Позволить вермахту пройти еще несколько километров советское командование не собиралось.

Немецкие историки часто называют проводившие контрнаступление под Москвой соединения «сибирскими». Однако такое название не отражает действительного положения вещей. Переброска дивизий с Дальнего Востока уже проводилась в октябре 1941 г. В контрнаступлении участвовали дивизии и бригады, сформированные на Урале, в Башкирии и даже в самом Московском военном округе. Маршал Г. К. Жуков позднее описывал эти события следующим образом: «Я позвонил Верховному главнокомандующему: «Противник истощен. Но если мы сейчас не ликвидируем опасные вражеские вклинения, немцы смогут подкрепить свои войска в районе Москвы <…> и тогда положение может серьезно осложниться». Сталин сказал, что он посоветуется с Генеральным штабом. Поздно вечером 29 ноября нам сообщили, что Ставка приняла решение о начале контрнаступления». Так, оттеснять немецкие войска от Химок и Тулы советским командованием было решено самым действенным способом: мощным ударом во фланг и тыл. Поначалу немцы даже не догадывались о возникшей угрозе. Неизменным спутником катастроф во все времена были ошибки в определении планов противника. 4 декабря командование группы армий «Центр» из данных разведки сделало следующий вывод: «Боевые возможности противника не столь велики, чтобы он мог этими силами, находящимися перед фронтом группы армий, начать в настоящее время большое контрнаступление». Когда на следующий день стянутые под Москву резервы Красной армии перешли в наступление, для вермахта это стало полной неожиданностью. В первую очередь атакам подверглись фланги нацеленных на Москву и Тулу немецких танковых групп. Замысел Клинско‑Солнечногорской операции заключался в том, чтобы ударами 30‑й армии с севера, 1‑й ударной, 20‑й и 16‑й армий с востока рассечь на части основные силы 3‑й и 4‑й танковых групп врага в районе Клин, Истра, Солнечногорск и создать благоприятные условия для дальнейшего развития наступления на запад. В Тульской наступательной операции удар наносился на город Сталиногорск на берегу Дона. Основные силы свежей 10‑й армии вели наступление по линии Рязань – Михайлов – Сталиногорск.

Замысловатый маневр немецких танковых групп в ноябре теперь создал опасность для них самих, обнажив растянутые фланги. Наступающие части Красной армии прорывались к Клину и идущей от него на запад дороге, стремясь окружить врага. Немецкие танковые подразделения отчаянно отбивались, прикрывая общий отход. Оставшиеся без горючего или вышедшие из строя автомашины, танки и другую технику немцы бросали на обочине. Стремительное отступление быстро привело в вермахте к расшатыванию дисциплины. Командир танкового корпуса генерал‑лейтенант Фердинанд Шааль вспоминал: «Дисциплина начала рушиться. Все больше и больше солдат пробивалось на запад без оружия, ведя на веревке теленка или таща за собой санки с мешками картошки – они просто брели на запад без командиров. Солдат, погибавших в ходе бомбежек с воздуха, больше никто не хоронил». Точно такая же ситуация сложилась к югу от Москвы, под Тулой. Гудериан позднее писал: «Мы стоим перед печальным фактом того, что наше Верховное командование слишком туго натянуло тетиву лука <…> мне с болью в сердце пришлось в ночь на 6 декабря принять решение о прекращении бесперспективных боевых действий и об отходе на заранее избранный, сравнительно небольшой по ширине рубеж, который я надеялся удержать оставшимися у меня силами».

Противники стремительно поменялись местами. Маршал М. Е. Катуков впоследствии вспоминал: «Призыв «Ни шагу назад!» сменился боевым кличем «Вперед! Гнать врага без передышки, не давая ему закрепиться в населенных пунктах!». Боевой счет бригады теперь имел две графы: «уничтожено» и «захвачено». Напротив, генерал‑фельдмаршал фон Бок начал издавать приказы, в которых чувствовались жуковские нотки. Так, через две недели после начала контрнаступления Красной армии он писал: «Только там, где противник будет встречать ожесточенное сопротивление, он будет вынужден отказаться от новых попыток прорыва. Отступлением его к этому не побудить <…> я приказываю, что любой отход может быть произведен с разрешения командующего армией, а отступление соединений от дивизии и выше – только с моего личного разрешения».

В декабрьском контрнаступлении под Москвой восстановленному и пополненному парашютному батальону майора И. Г. Старчака быстро нашлась работа. Через десять дней после начала контрнаступления он был высажен в немецком тылу. Десантники взрывали мосты, перерезали телеграфные провода, атаковали штабные машины. В результате потери переправ немцам приходилось бросать даже исправные и заправленные танки, бронемашины, мотоциклы и тягачи. Также им пришлось выделять силы на борьбу с постоянно ускользающими от преследования советскими диверсантами. Через неделю после начала рейда по тылам противника отряд Старчака соединился с наступающими частями Красной армии.

5 декабря ударили по‑настоящему сильные морозы. Зима 1941/42 г. в европейской части России выдалась самой холодной за последние 140 лет. Готфрид Эверт вспоминал: «Боевой дух упал, хотя силы наступать еще были. Представьте: 40 градусов мороза, а вместо зимней одежды у вас только шинелишка без подкладки, тонкие штаны и сапоги. Никаких фуфаек с ватой! У нас даже зимних шапок не было! Были пилотки, которые мы заворачивали на уши, но это не спасало. Было ужасно холодно! Ты мерзнешь, думаешь не о войне, а о том, как выжить, как согреться, больше ни о чем. Ноги замерзали очень быстро. При ходьбе в кожаных сапогах по снегу они промокают, а на морозе вода мгновенно замерзает и через несколько часов ноги уже обморожены. Потери от обморожений были гораздо выше, чем боевые потери. В сапоги засовывали газеты, у павших русских солдат снимали валенки. Был приказ обматывать газетами голени и бедра, но они сползают!» В некоторых подразделениях потери от обморожений достигали 70 %. Йозеф Дек из 71‑го артиллерийского полка вспоминал: «Буханки хлеба приходилось рубить топором. Пакеты первой помощи окаменели, бензин замерзал, оптика выходила из строя, и руки прилипали к металлу. На морозе раненые погибали уже несколько минут спустя. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием, снятым с отогретых ими трупов». В танковых войсках ситуация была аналогичной. Подполковник Грампе из штаба 1‑й танковой дивизии докладывал о том, что его танки из‑за низких температур – минус 35 градусов – оказались небоеготовы: «Даже башни заклинило, оптические приборы покрываются инеем, а пулеметы способны лишь на стрельбу одиночными патронами».

Над немецкими войсками как дамоклов меч нависла возможность повторения судьбы великой армии Наполеона. Начальник штаба 4‑й армии (4. Armee) генерал Гюнтер Блюментрит вспоминал, что «книга мемуаров наполеоновского генерала Коленкура, всегда лежавшая на столе фельдмаршала фон Клюге, стала его библией. Все больше становилось совпадений с событиями 1812 г.». Арман Огюстен де Коленкур, сопровождавший Наполеона во время его бегства из России, оставил подробные и мрачные свидетельства гибели наполеоновской армии, которые не могли не тревожить элиту вермахта. «2 декабря, – писал Коленкур, – мороз такой, что оставаться на бивуаках было невыносимо <…> На каждом шагу можно было встретить обмороженных людей, которые останавливались и падали от слабости или от потери сознания <…> на тысячах людей я видел это действие мороза и наблюдал смерть от замерзания. Дорога была покрыта трупами этих бедняг». Такого сокрушительного разгрома в ходе отступления от Москвы немцы стремились избежать любой ценой. В результате декабрьского контрнаступления они были отброшены от Москвы на 120–150 километров. Это стало первым крупным поражением вермахта во Второй мировой войне. Весь мир увидел фотографии и документальные кадры сотен брошенных немецких автомашин, танков, самолетов, колонны пленных.

В результате контрнаступления под Москвой советским войскам на ряде направлений удалось перерезать коммуникации немецких войск и создать локальные очаги окружения. Немцы вынуждены были наладить «воздушные мосты», которые обеспечивали снабжение этих группировок. Только переброска по воздуху боеприпасов, продовольствия и горючего позволяла им удерживать многие ключевые пункты, даже оказавшись в изоляции. В районе Демянска советскими войсками была окружена стотысячная немецкая группировка. Три месяца она снабжалась только по воздуху. С 19 февраля по 18 мая 1942 г. транспортная авиация Люфтваффе совершила 24 тысячи 303 вылета, доставив 15 тысяч 446 тонн грузов и вывезя 22 тысячи 903 раненых. Потери немцев при этом составили около 80 самолетов.

Красная армия также снабжала свои войска по воздуху. В начале января 1942 г. оторвавшиеся на 150–200 километров от баз войска конной группы генерал‑майора П. А. Белова и 10‑я армия снабжались преимущественно транспортной авиацией. Всего 10 транспортными самолетами ПС‑84 (выпускавшийся по лицензии американский «Дуглас» DC‑3) и 12 бомбардировщиками ТБ‑3 в течение двух дней войскам было доставлено 102 тонны боеприпасов, продовольствия и горючего. Однако возможности советских войск по организации «воздушных мостов» были ограниченными, если не сказать ничтожными. Одним из основных участников акций такого рода стали бипланы У‑2, не обладавшие грузоподъемностью немецких транспортных самолетов Ю‑52. Весной и летом 1942 г. слабость транспортной авиации станет роковой для частей Красной армии, глубоко пробившихся в расположение противника в районе Любани, Холм‑Жирковского и Барвенкова.

Зимой 1941/42 г. обе противоборствующие стороны провели ряд крупных аэромобильных операций. В январе – феврале 1942 г. 180 транспортных самолетов ПС‑84, Ли‑2 и ТБ‑3 десантировали более 10 тысяч человек в тыл противника в районе Вязьмы. К сожалению, координация выброски оказалась не на высоте, в том числе из‑за сложных погодных условий, и серьезных успехов достичь не удалось. Тем не менее контрнаступление под Москвой продолжалось. Непосредственная угроза столице была устранена, и Калининскому и Западному фронтам была поставлена амбициозная задача – прорваться к Вязьме и перерезать основную линию снабжения немецкой группы армий «Центр». Однако, оказавшись на краю пропасти, немцы без колебаний перебросили на Восточный фронт дивизии из Западной Европы. За счет прибытия свежих сил генерал‑фельдмаршалу Гюнтеру фон Клюге удалось восстановить целостность фронта. Пробившиеся через разрывы фронта к Вязьме советские части (армии М. Г. Ефремова, И. И. Масленникова, кавалерийский корпус П. А. Белова и десантники) были изолированы и фактически перешли к партизанским действиям. 33‑я армия генерал‑лейтенанта М. Г. Ефремова в ходе попытки пробиться к своим была разбита, сам командующий, чтобы не попасть в плен, покончил жизнь самоубийством. Такая же судьба постигла 39‑ю армию генерал‑лейтенанта И. И. Масленникова. Более удачным был рейд конников П. А. Белова, которые смогли по лесам окружным путем выйти в район Кирова и там прорываться к основным частям Красной армии. Разрозненным группам десантников, выброшенных под Вязьмой, также пришлось драться в окружении, пробиваясь к линии фронта.

Итоги Битвы за Москву

Быстрый откат от Москвы привел к череде перестановок в руководстве группы армий «Центр» и Верховном командовании немецкой армии. Генерал‑фельдмаршал Вальтер фон Браухич 19 декабря был вынужден сдать обязанности Главнокомандующего сухопутных войск, командование которыми принял лично фюрер. В тот же день генерал‑фельдмаршал Федор фон Бок был смещен Гитлером с поста командующего группой армий «Центр», а его место занял ранее командовавший 4‑й армией генерал‑фельдмаршал Гюнтер фон Клюге, носивший прозвище «Умный Ганс» («Kluger Hans»). В вермахте отстранение командующих и командиров за несанкционированное отступление проходило, невзирая на прошлые заслуги. 25 декабря начальник штаба Верховного командования сухопутных войск вермахта генерал‑полковник Франц Гальдер записал в своем дневнике: «Гудериан, не считая нужным посоветоваться с командованием группы армий <…> отходит на рубеж Оки и Зуши. В связи с этим командование группы армий потребовало сейчас же сменить Гудериана, что фюрер немедленно выполнил». Командующий 4‑й танковой группой генерал‑полковник Эрих Гепнер был уволен с военной службы, лишен наград и пенсии. Позднее он стал одним из участников неудавшегося заговора против фюрера в июле 1944 г. и был повешен.

Всего же Гитлер снял с высших командных должностей 185 генералов. Однако его яростные требования к армии держаться и не отступать возымели свое действие. Вермахт отошел от шока, вызванного неожиданным ударом Красной армии, смог организованно отступить из вытянутых к Москве «мешков» и уплотнил Восточный фронт. Правда, в нем еще зияли бреши, но немецкое командование по мере прибытия резервов постепенно латало эти «дыры».

Успех декабрьского контрнаступления под Москвой вскружил голову многим советским руководителям, которым казалось, что теперь немецкая армия будет отступать снова и снова. Ставкой Верховного главнокомандования было принято решение начать наступление по всему фронту от осажденного Ленинграда до Черного моря. Велико было желание освободить как можно больше оккупированных городов и деревень. Увлеченный этой идеей Сталин не только направил на фланги советско‑германского фронта сформированные в тылу армии, но и изъял одну из армий у Г. К. Жукова. Позднее маршал с досадой вспоминал: «Звоню лично Сталину: «Товарищ Верховный главнокомандующий, фронт у нас очень широк, на всех направлениях идут ожесточенные бои, исключающие возможность перегруппировок. Прошу до завершения начатого наступления не выводить 1‑ю ударную армию…» Вместо ответа Сталин бросил трубку». В результате 1‑я ударная армия – один из главных участников декабрьского контрнаступления под Москвой – была снята с фронта. Соседней 20‑й армии генерал‑лейтенанта А. А. Власова пришлось занять полосу исчезнувшего соседа, из‑за чего ее силы оказались разбросанными по фронту.

В контрнаступлении под Москвой в декабре 1941 г. советским войскам все же не хватало выучки и боевого опыта. Г. К. Жуков особо подчеркивал в одном из своих приказов: «Если вы хотите, чтобы вас оставили в занимаемых должностях, я требую: прекратить преступные атаки в лоб населенного пункта; прекратить атаки в лоб на высоты с хорошим обстрелом; наступать только по оврагам, лесам и мало обстреливаемой местности». Кроме того, из‑за эвакуации промышленности Красной армии не хватало боеприпасов, артиллерии, танков и многого другого. Тактические ошибки, переоценка своих возможностей и недостаток боеприпасов привели к тому, что к весне 1942 г. советское контрнаступление постепенно сошло на нет. Войска прошли еще 100–200 километров и остановились.

Главным военным результатом Битвы за Москву стало то, что от привычных немцам «блицкригов» боевые действия на Восточном фронте окончательно перешли к затяжной войне на истощение, в которой у Третьего рейха не было никаких шансов на победу. В психологическом плане после месяцев поражений победа в сражении за столицу подняла боевой дух бойцов и командиров Красной армии, жителей страны в тылу и на оккупированной территории. А. С. Хоняк, в декабре 1941 г. бежавший из плена и пробиравшийся домой в Белоруссию, вспоминал: «Из‑за перегородки выходит мужчина: «Хочу вас порадовать. Немцев погнали от Москвы! Полный разгром!» Сколько лет прошло, а я каждый раз вспоминая этот момент и плачу». Войска, освобождавшие оккупированные деревни и города, воочию убедились, какими методами немцы насаждают «новый порядок». В части Красной армии стали приходить бойцы, пережившие плен, оставшиеся на оккупированных немцами территориях. Политрук Б. С. Маркус вспоминал: «Начали поступать люди, которые побывали у немцев. Начались разговоры, что там не так уж гладко: колхозы не распустили, пленных загоняли в лагеря, и там они подыхали. Рассказывали, как фильтруют коммунистов и евреев». Постепенно у красноармейцев рождалось ожесточение против захватчиков, так необходимое русскому человеку для ведения войны.

В результате оборонительного сражения за столицу Советского Союза и контрнаступления Красная армия уничтожила более 500 тысяч немецких солдат и офицеров, 1300 танков, 2500 орудий. Для сравнения: потери вермахта в Польской кампании 1939 г. составили 44 тысячи человек, в боях на территории Франции в 1940 г. – 154 тысячи. На Нюрнбергском процессе начальнику штаба Верховного главнокомандования вермахта Вильгельму Кейтелю был задан вопрос: когда он начал понимать, что операция «Барбаросса» терпит крах? В ответ немецкий генерал‑фельдмаршал произнес только одно слово – «Москва».

«РЖЕВСКАЯ МЯСОРУБКА»

В условиях отсутствия широкой сети дорог на северо‑западе Советского Союза железные дороги и узловые станции приобретали особое значение для обеих воюющих сторон. Сражающиеся армии, а тем более ведущие наступательные операции потребляют снаряды, мины, патроны, горючее и продовольствие целыми эшелонами. И Красная армия, и вермахт стремились защитить свои линии снабжения и максимально плотно блокировать перевозки противника. Это определило значимость Ржева, которой был одним из ключевых узлов дорог на северо‑западном участке советско‑германского фронта. В октябре 1941 г. отошедшие от города на север и северо‑восток советские соединения были объединены во вновь образованный Калининский фронт, командующим которого стал сорокатрехлетний генерал‑полковник И. С. Конев.

Ржевско‑Вяземская наступательная операция 1942 г

Вечером 18 декабря 1941 г. в штабе группы армий «Центр» за закрытыми дверями состоялся разговор двух генерал‑фельдмаршалов – Федора фон Бока и Гюнтера фон Клюге. Шла вторая неделя успешного контрнаступления Красной армии под Москвой, немецкие войска терпели поражение. Настроение в штабе было подавленное, и никто еще не знал, что за отступление от советской столицы Бок отстраняется фюрером от командования группой армий. Официально он отправлялся в отпуск для поправки здоровья. У командующего было всего несколько часов для того, чтобы передать дела своему преемнику. Речь шла не только о текущей обстановке, но и о ближайших перспективах развития событий на театре военных действий. По итогам этой беседы фон Бок записал в своем дневнике: «Я указал Клюге на тот факт, что концентрация противника на северном фланге 9‑й армии может вылиться в крупное наступление русских против северного фланга группы армий».

В этот момент немецкая 9‑я армия, отступавшая от Калинина к Ржеву, закрепилась на рубеже рек Волга – Тудовка. Прогноз фон Бока относительно следующего шага советского командования оказался достаточно точным. Командующий Калининским фронтом И. С. Конев получил директиву Ставки Верховного главнокомандования: «Перехватив железную и шоссейную дороги Гжатск – Смоленск западнее Вязьма, лишить противника основных его коммуникаций». Эта задача была поручена 39‑й армии, насчитывавшей около 60 тысяч человек. Поддерживать наступление и захватить Ржев должна была 29‑я армия, численность которой не превышала 23 тысяч красноармейцев. Начало советской операции было многообещающим – 39‑я армия на узком участке фронта прорвала немецкую оборону западнее Ржева и устремилась к главной питающей артерии группы армий «Центр». Вслед за ней в пробитую брешь вошла 29‑я армия, задачей которой стал удар на Ржев с тыла. Командир артиллерийского взвода 787‑го артиллерийского полка 252‑й стрелковой дивизии 29‑й армии М. И. Лукинов вспоминал: «Немцы отходили очень спешно, мы с такой же поспешностью шли за ними, часто попадая под немецкий минометный огонь, неся потери. Население освобожденных городов и сел встречало нас восторженно, жалуясь на зверства и притеснения немцев. Остановились на ночевку в одной деревне. Разговорились с пожилым крестьянином. Он рассказал следующее: «Немцы тоже бывают разные. В моей избе и в соседних домах стояло какое‑то немецкое подразделение. Офицер за солдатами строго следил, не позволяя им кого‑либо обижать или грабить. Когда было Рождество, они веселились, пили, играли на губных гармошках. А как получили приказ выступать вперед на фронт, то примолкли и загрустили. Офицер говорил немного по‑русски. Он предупредил, что они уходят и что вместо них придут эсэсовцы. Советовал мне спрятать подальше все ценное, называя эсэсовцев разбойниками». Но чаще бывали иные рассказы. В другой деревне плачущий грудной ребенок мешал спать немецким солдатам. Они пронзили его штыком в колыбели, а рыдающую мать выгнали из избы на мороз раздетую».

Казалось, что немецкий фронт под Ржевом может рухнуть буквально в считаные часы. Военный врач Генрих Хаапе, служивший в 6‑й пехотной дивизии вермахта, вспоминал: «Мы получили пополнение <…> из строительных рот, из железнодорожных рот, из полковых тылов, все остатки и огрызки, которые могли быть найдены, были посланы сюда, чтобы попасть в пекло. Эти люди не были подготовлены, и многие из них совершенно не владели оружием <…> Русские атаковали снова, и прибывшее пушечное мясо было брошено в бой против них <…> В то время как мы, выстрелив в русских в темноту, меняли позицию, вновь прибывшие храбро стояли на месте и стреляли из одной точки. Очередь из русского автомата, и они погибали <…> Перекличка пополнения показала, что из 130 человек, прибывших к нам двенадцатью часами ранее, 104 были потеряны. Двадцать из них были ранены, остальные погибли». Вскоре успешное наступление Калининского фронта привело к окружению в районе Оленино 13‑го корпуса немцев.

16 января командующий немецкой 9‑й армией генерал‑полковник Адольф Штраус был отстранен Гитлером от командования, и его место занял генерал танковых войск Вальтер Модель. Существует легенда, описывающая прибытие Моделя в штаб армии: якобы он сразу же предложил нанести контрудар, а в ответ на вопрос начальника оперативного отдела – «Какие силы вы привели для этой операции?» хмуро бросил: «Самого себя…» – и расхохотался. Как и многие исторические анекдоты, этот рассказ, скорее всего, просто выдуман. В действительности немецкой группе армий «Центр» уже удалось опомниться от шока, вызванного контрнаступлением Красной армии под Москвой. За день до отстранения Штрауса фюрер отдал приказ на отход всей группе армий «Центр». Войска отводились на так называемую «Позицию Кенигсберг»: севернее Ржева, восточнее Зубцова, восточнее Гжатска и восточнее Юхнова. Отходом вермахта на эту линию был образован восточный фас Ржевского выступа.

Отступление группы армий «Центр» сократило фронт и позволило генерал‑фельдмаршалу Гюнтеру фон Клюге высвободить несколько дивизий, которые вслед за Вальтером Моделем отправились в 9‑ю армию. Именно эти соединения позволили немецкому командованию нанести контрудар и 23 января восстановить локтевую связь с окруженным в районе Оленино 13‑м корпусом. Одновременно были перехвачены линии снабжения 29‑й и 39‑й армий Калининского фронта. От катастрофы войска генерал‑полковника И. С. Конева спасло успешное наступление Северо‑Западного фронта на Велиж, Великие Луки и Холм. Линия советско‑германского фронта изогнулась и образовала западный фас Ржевского выступа. В нем еще оставался коридор между Белым и Нелидово, благодаря которому советские 29‑я и 39‑я армии сохранили связь с главными силами фронта. Командующий Калининским фронтом почувствовал надвигающуюся опасность, и заранее, еще 21 января, Конев приказал 30‑й армии перемещаться под Ржев «со всеми тылами». Командующий армией Д. Д. Лелюшенко, оспаривая целесообразность этого решения, обратился с жалобой на Конева к самому Верховному главнокомандующему. Однако Сталин поддержал Конева, который изо всех сил старался расширить коридор, связывавший 29‑ю и 39‑ю армии с основными силами Калининского фронта.

К этому времени Модель уже получал от фон Клюге одну высвободившуюся дивизию за другой. Это были изрядно потрепанные, но сохранившие боеспособность танковые и моторизованные дивизии, в том числе эсэсовская дивизия «Дас Райх». Подоспевшие резервы позволили Моделю не только отразить все атаки Конева, но и к 5 февраля окружить 29‑ю армию в Мончаловских лесах.

Конев отреагировал на окружение 29‑й армии чередой яростных ударов с целью вызволить своих бойцов из «котла». Однако сил 30‑й армии численностью около 25 тысяч человек не хватило для того, чтобы пробить заслон из фанатичных эсэсовцев моторизованной дивизии «Дас Райха», который немецкий командующий постоянно усиливал. Здесь в полной мере проявился полководческий характер Вальтера Моделя, безжалостно растаскивавшего поступающие резервы по полкам и батальонам, затыкая ими дыры на разных направлениях. Видя бесплодность попыток пробить коридор, Конев принял необычное решение: 17 февраля к окруженцам был сброшен небольшой воздушный десант. Свежие, не измотанные в боях десантники стали «поводырями» прорыва на юг, к 39‑й армии. На 28 февраля к своим пробилось более 5 тысяч человек, потери 29‑й армии составили около 14 тысяч. Перехватить шоссе Смоленск – Вязьма и тем самым разгромить или заставить отступить группу армий «Центр» зимой 1941/42 г. Красной армии не удалось.

Потери Калининского фронта с января по апрель 1942 г. составили 341 тысячу человек, включая 123 тысячи убитых и пропавших без вести. Потери Западного фронта под Ржевом за тот же период составили 105 тысяч человек, включая 30 тысяч убитыми и пропавшими без вести. Немецкая 9‑я армия за первые четыре месяца 42‑го потеряла в боях более 50 тысяч человек.

Операция «Зейдлиц»

Весной и в начале лета 1942 г. под Ржевом Гюнтер фон Клюге провел цепочку операций по очистке тылов группы армий «Центр» от вклинений частей Красной армии. Наибольшую опасность представлял выступ в районе Холм‑Жирковского, удерживавшийся 39‑й армией и 11‑м кавалерийским корпусом, снабжение которых осуществлялось по узкому коридору. Командир огневого взвода полковой батареи М. И. Лукинов вспоминал: «Пехоты было мало, и состояние ее оставляло желать лучшего. Лошади все погибли в эту ужасную зиму от бескормицы и бомбежек. Да что лошади?! Люди пухли от голода, от плохого и недостаточного питания. Больных отправляли из нашего «мешка» пешком в госпитали на Большую землю. И им даже завидовали». Тем не менее оставить с таким трудом завоеванную территорию Ставка Верховного главнокомандования не решалась. К июлю 1942 г. немецким командованием была разработана операция «Зейдлиц» («Seydlitz»), которая должна была покончить с советским анклавом в тылу 9‑й армии. Операцию назвали в честь прославленного прусского военачальника Фридриха Вильгельма Зейдлица (1721–1773). В ходе Семилетней войны 1756–1763 гг. в одной из самых кровопролитных битв XVIII столетия – сражении при Цорндорфе (1758) – стремительная атака его кавалерии опрокинула правый фланг русской армии.

Нельзя сказать, что удар вермахта был неожиданным для Красной армии. Еще 29 и 30 июня И. С. Конев указывал командованию войск в Холм‑Жирковском выступе: «Не исключено в ближайшие дни наступление противника из района Белый в северном и северо‑восточном направлениях». Командующий 39‑й армией ответил: «Я готовлюсь к борьбе в самой неблагоприятной обстановке, то есть к боям в окружении без права вывода армии. Для этого нужны только боеприпасы и продовольствие».

Немецкое наступление началось в 3 часа ночи 2 июля 1942 г. после короткой артиллерийской подготовки и удара с воздуха пикирующими бомбардировщиками Ю‑87. В воскресенье 5 июля 1‑я и 2‑я танковые дивизии встретились в районе деревни Пушкари на шоссе Белый – Оленино. В окружение попали все части и соединения 39‑й армии и 11‑го кавалерийского корпуса, а также часть сил 22‑й и 41‑й армий. Попытки прорыва продолжались в течение нескольких дней. Один из участников этих боев, офицер связи 17‑й гвардейской стрелковой дивизии В. Поляков, описывал сложившуюся обстановку следующим образом: «В штабе царила атмосфера спокойной обреченности. Чувствовалось, что люди сделали все возможное, что в их силах, и теперь по инерции, по укоренившейся привычке долга, дотягивают свою ношу до конца, до исчерпания последних сил». Командующий 39‑й армией генерал‑лейтенант И. И. Масленников был вывезен на самолете. Его заместитель генерал‑лейтенант И. А. Богданов был вывезен раненым и умер уже в госпитале. К своим из окружения смогло пробиться примерно 18 тысяч красноармейцев. Безвозвратные потери 22, 39, 41‑й армий Калининского фронта и 11‑го кавалерийского корпуса в июле 42‑го составили более четырех тысяч человек убитыми и 47 тысяч пропавшими без вести. Общие потери трех армий и кавалерийского корпуса составили около 61 тысячи человек. Такова была плата за зимнее наступление И. С. Конева в обход Ржева с открытыми флангами.

Итогом операции «Зейдлиц» стало окончательное формирование Ржевского выступа, ядром которого стали две линии, напоминавшие могильный крест. Это были две железнодорожные магистрали, одна из которых шла от Москвы через Ржев и Оленино на Великие Луки, а вторая – из Торжка через Ржев и Сычевку в Вязьму. Для советского командования Ржев был прежде всего препятствием на пути к полному разгрому группы армий «Центр». Только с его захватом можно было нормально снабжать по железной дороге «клещи», нацеленные глубоко в тыл вермахта в центральном секторе советско‑германского фронта. Немцы, в свою очередь, это прекрасно понимали, поэтому держались за Ржев изо всех сил. Кроме того, Ржевский выступ являлся ближайшим к Москве немецким плацдармом. От него до советской столицы по прямой было всего 150 километров. Сокрушить выступ и отбросить немцев дальше от Москвы для Красной армии было важно как с военной, так и с политической точки зрения.

Летнее сражение за Ржев

Устоявшийся под Ржевом фронт жил размеренной и где‑то даже спокойной жизнью. Бывший начальник штаба 20‑й армии Западного фронта генерал‑майор Л. М. Сандалов вспоминал: «По утрам, при ясной погоде, можно было наблюдать смену немецких солдат на постах впереди передовой траншеи, дым, идущий из блиндажей и землянок, переливание через бруствер ведрами накопившейся в окопах воды. Вечером из окопов доносились звуки губной гармошки, ночью нейтральная полоса освещалась изредка выпускавшимися ракетами». Однако вся эта фронтовая рутина тщательно изучалась в бинокль переодетыми в рядовых и младших командиров старшими офицерами Красной армии. Участок фронта на рубеже реки Держа под Погорелым Городищем был выбран советским командованием для прорыва и наступления с далеко идущими целями. Задачей операции по директиве Ставки было «овладеть городами Ржев и Зубцов, выйти и прочно закрепиться на реках Волга и Вазуза, обеспечив за собой тет‑де‑поны (мостовые укрепления для охраны переправ. – Прим. авт.) в районе Ржева и Зубцова». К операции привлекались четыре армии Калининского и Западного фронтов. Первый должен был начать наступление 28 июля, второй – 31 июля 1942 г. В штабе 20‑й армии операция получила кодовое наименование «Свердловск».

В штабах по другую сторону фронта тоже вынашивались наступательные планы. Несмотря на неудачу операции «Тайфун» осенью 1941 г., Москва по‑прежнему манила немецких военачальников. Захват советской столицы обещал быстрое и триумфальное завершение Восточного похода. Новый план захвата Москвы получил наименование «Кремль». Башни Кремля видели (или им казалось и они хотели верить, что видели) передовые отряды немцев в декабре 1941 г. Кремль был заветной мечтой и солдат, и генералов вермахта. Штаб Гюнтера фон Клюге разработал хитроумный план, который должен был начаться со срезания выдававшегося вперед Сухиничского выступа. После этого в открывшуюся брешь должны были войти танки и ударить в обход Москвы с юга. Однако центром тяжести операций летом 1942 г. стала группа армий «Юг». План операции «Кремль» послужил лишь основой для дезинформации советского командования, но фон Клюге не забыл о нем. У группы армий «Центр» на московском направлении оставалось еще достаточно сил для наступлений локального характера. В качестве жертвы командующий выбрал Сухиничский выступ. Называть новую операцию «Кремлем» было бы смешно, и поэтому она получила кодовое наименование «Смерч» («Wilberwind»).

Первоначально начало «Смерча» было намечено на 7–9 августа. Предполагалось ударами по сходящимся направлениям силами 2‑й танковой армии генерал‑полковника Рудольфа Шмидта с юга и 9‑й армии Вальтера Моделя с севера срезать выступающую на запад дугу. Окружение советских войск в районе Сухиничей стало бы, во‑первых, тяжелым ударом по Западному фронту, а во‑вторых, позволяло выпрямить фронт правого крыла группы армий «Центр».

Назначенные сверху даты начала операций были скорее благим пожеланием. Кто начнет первым и захватит в свои руки инициативу, должно было показать время. Облетая на биплане У‑2 тыловые районы 20‑й армии, ее начальник штаба Л. М. Сандалов с тревогой смотрел вниз. Позднее он вспоминал: «На всех путях виднелись неподвижные, застрявшие на размокших от дождя дорогах машины <…> только выносливые лошади медленно, с трудом тащили по грязи повозки с грузами». Из‑за дождей начало наступления Западного фронта откладывалось. Первым 30 июля начал наступление Калининский фронт И. С. Конева. По плану операции 30‑я армия должна была «к исходу второго дня операции овладеть Ржевом». Командующий артиллерией фронта генерал‑полковник Н. М. Хлебников вспоминал: «Две первые позиции главной полосы обороны противника были разрушены, войска, их занимавшие, – почти полностью уничтожены». К концу дня фронт был прорван, однако у Вальтера Моделя еще были резервы. По железной дороге из Сычевки была подтянута 6‑я пехотная дивизия (6. Infanterie‑Division).

Сражение на подступах к Ржеву стало принимать характер позиционной «мясорубки», когда днями и неделями шли бои за небольшие населенные пункты и даже отдельные высоты. К северу от Ржева таковыми стали деревня Полунино и высота 200. Один из участников летнего сражения под Ржевом с немецкой стороны, командир батальона Хоке, позднее следующим образом описал один из тех боев: «Мы двигались к передовой в рассыпном строю. Адский огонь артиллерии и минометов противника обрушивался на наши траншеи. Плотные клубы дыма закрывали от нас передовые позиции. Невообразимо, это количество артбатарей и ракетных установок всевозможных типов, неописуемый звук «катюш». Как минимум от 40 до 50 «сталинских органов» стреляли одновременно. Бомбардировщики и истребители‑бомбардировщики приходили и уходили с резким звуком своих моторов. Мы никогда еще не видели такого в России. Бог знает при этом, что у нас за плечами уже было тяжелое прошлое. Но кажется, что наиболее тяжелое нас еще ожидало. Мы перебегаем от воронки к воронке, чтобы укрыться от осколков снарядов. Еще 500 метров до первой траншеи. Раненые бредут нам навстречу. Они рассказывают, что впереди очень плохо. Очень большие потери. Русские уничтожали наши технику и вооружение, ровняли наши позиции с землей».

По накалу, ожесточенности и потерям бои за Ржев в августе – сентябре 1942 г. очевидцами с обеих сторон сравнивались с боями в Сталинграде. Знаменитый советский литератор и военный корреспондент И. Г. Эренбург вспоминал: «Мне не удалось побывать у Сталинграда… Но Ржева я не забуду. Может быть, были наступления, стоившие больше человеческих жизней, но не было, кажется, другого столь печального – неделями шли бои за пять‑шесть обломанных деревьев, за стенку разбитого дома да крохотный бугорок… Наши заняли аэродром, а военный городок был в руках немцев… В штабах лежали карты с квадратами города, но порой от улиц не было следа… Несколько раз я слышал немецкие песни, отдельные слова – враги копошились в таких же окопах». Немецкий военный журналист Юрген Шуддекопф в октябре 1942 г. в статье «Засов Ржев» писал: «В двух местах достигло Волги немецкое наступление на Востоке: у стен Сталинграда и у Ржева… То, что разворачивается у Сталинграда, происходит в меньших масштабах у Ржева уже почти год. Почти день в день год назад немецкие войска в первый раз достигли Волги… С тех пор три больших сражения развернулись за кусок земли в верхнем течении Волги – и идет четвертое, самое ожесточенное, не прекращающееся уже более двух месяцев».

Западный фронт перешел в наступление на несколько дней позже своего соседа. В 6 часов 15 минут утра 4 августа 1942 г. утренняя тишина в районе села Погорелое Городище сменилась оглушительной канонадой. Доселе молчавшие «сталинские кувалды» – гаубицы большой мощности Б‑4 калибра 203 миллиметра – выпускали снаряд за снарядом. После удачных попаданий 100‑килограммовых боеприпасов немецкие ДЗОТы взлетали на воздух фонтаном бревен. Полуторачасовая артиллерийская подготовка традиционно завершилась залпом «катюш». Пронзительный визг реактивных снарядов в течение всей войны извещал немецких солдат в передовых окопах о том, что лишь немногие из слышавших его доживут до следующего дня. Вслед за залпом реактивной артиллерии в атаку поднялась пехота. Началось наступление Западного фронта. Красноармеец Б. Г. Горбачевский вспоминал: «Вперед, вперед, до высоты осталось метров триста, мы уже одолели больше половины пути!.. И тут подают голос немецкие траншеи. Усиливающийся с каждой минутой губительный огонь враз оглушает всех атакующих пулеметным шквалом. Вслед за пулеметами хрипло затявкали минометы. Загрохотала артиллерия. Высоко взметнулись огромные фонтаны земли с живыми и мертвыми. Тысячи осколков, как ядовитые скорпионы, впиваются в людей, рвут тела и землю».

Существенным недостатком тактики пехоты Красной армии в начале Великой Отечественной войны было глубокое эшелонирование боевых порядков в соответствии с действующими уставами. В дивизии два полка ставились в первый эшелон и один – в затылок им. Этот принцип распространялся до батальонов и рот. Теоретически эшелонирование давало возможность командирам частей и соединений наращивать удар на направлении наибольшего успеха. Однако у всякой медали было две стороны. В результате глубокого построения из 27 рот стрелковой дивизии в первой линии оказывалось всего восемь из них. Во‑первых, это уменьшало силу удара соединения, а во‑вторых, приводило к большим потерям бойцов и командиров вторых и третьих эшелонов от артиллерии и авиации противника еще до того, как они видели противника. Командир сражавшейся под Ржевом немецкой 6‑й пехотной дивизии Хорст Гроссман писал, что вермахту в августе 1942 г. «надежно помогла артиллерия, которая стреляла, насколько хватало боеприпасов. Часто она срывала атаку русской пехоты уже в момент ее возникновения. Без нее было бы невозможно удерживать позиции». По итогам летних боев 42‑го практика глубокого эшелонирования в Красной армии была предана анафеме и существенно изменена.

Специальный штурмовой отряд прорвался вдоль железнодорожного полотна сразу на шесть километров в глубину обороны противника и захватил железнодорожный и деревянные мосты через реку Синяя. Заложенные немцами для взрыва мостов мины были обезврежены. Уже в середине первого дня наступления советские части ворвались в Погорелое Городище. Немцы были выбиты из села за несколько часов. Гарнизон вермахта при попытке прорваться через мост на реке Держа у юго‑западной окраины села частью был уничтожен красноармейцами, а частью взят в плен.

Хотя до Сычевки и заветной железной дороги оставались считаные километры, пройти их оказалось непросто. Каждая сотня метров давалась с большим трудом, и продолжение атак означало бы лишь бессмысленные потери. Г. К. Жуков решил остановиться и перейти к обороне на захваченных плацдармах. Позиционное сражение было кропотливой работой по постепенному расшатыванию обороны противника. Направление удара было сменено. Новой точкой приложения усилий стал узел обороны противника в Карманово. Это была настоящая крепость, прикрытая с фронта рекой Яуза, с флангов – непроходимыми болотами и надежно перекрывавшая дорогу на Сычевку с запада. Красноармеец Н. А. Гужва вспоминал: «Сначала двигались лесами <…> Но подошли к Карманову, лес закончился, луг, чистое поле, речушка, а Карманово – на высоте. Они там укрепились. В Карманове все здания кирпичные, они как в ДОТ там <…> Мы наступали, может быть, тысяча человек сразу, а нас косили из пулеметов. Меня тяжело ранили – в ногу, выше колена».

Прорыв советских войск от Погорелого Городища к Вазузе привел к охвату и обходу Карманово. Личный шофер маршала Жукова А. Н. Бучин вспоминал: «О Прохоровке знают все, но многие ли знают о сражении на небольшом участке на рубеже речек Вазузы и Гжати 9–10 августа 1942 г.? В эти два дня тут гремело, ревело и лязгало встречное танковое сражение, до 1500 танков с обеих сторон. У Прохоровки бились в открытом поле, здесь – в лесу с густым подлеском, вязли в болотах, продирались через кустарник. Под Прохоровкой гибли на виду, а на миру, как известно, и смерть красна, в этом сражении убивали безымянными. На моих глазах на страшный грохот битвы шли наши танки, колонна за колонной. Бледные, измученные лица ребят моложе меня, 25‑летнего. Для многих кармановские леса – последнее, что им удалось повидать в куцей жизни. Они навсегда ушли в них, оставив тошнотворный запах отработанной солярки». К 23 августа Карманово было полностью очищено от немцев. Прорыв был расширен, и у вермахта уже не было никаких шансов отбить освобожденную Западным фронтом территорию.

Под Ржевом 21 августа было, наконец, взято Полунино. Калининский фронт подошел вплотную к стенам Ржева. Вальтер Модель выставил условием удержания позиций передачу ему трех или четырех новых дивизий. Командующий 9‑й армией не остановился перед шантажом, потребовав от Гюнтера фон Клюге «детальные инструкции, как следует вести битву», если не прибудут требуемые им соединения. В конце концов свежие силы были обещаны Моделю.

Сражение за Ржев в августе – сентябре 1942 г

Несмотря на то что советское наступление сильно отклонилось от плана, для лета 1942 г. Г. К. Жуков и И. С. Конев добились впечатляющих результатов. Первым из них был срыв планов немецкого командования. Срезание Сухиничского выступа вермахтом не состоялось, хотя в случае реализации плана «Смерч» окружение могло бы затмить катастрофу под Харьковом в мае 42‑го. Была освобождена немалая территория, и советские войска приблизились к железной дороге Ржев – Сычевка. В августе район Ржева был единственным участком советско‑германского фронта, где Красная армия наступала и освобождала оккупированную территорию. Легендарный приказ № 227, очень актуальный для войск, сражавшихся под Сталинградом, в войсках на московском направлении звучал достаточно странно.

Звонок Сталина в штаб Западного фронта был неожиданным. Маршал Г. К. Жуков впоследствии вспоминал: «Справившись о положении дел на Западном фронте, он сказал: «Вам нужно как можно быстрее приехать в Ставку. Оставьте за себя начальника штаба. Продумайте, кого следует назначить командующим вместо вас». На этом разговор был окончен». В Москве Жуков получил новое назначение и вылетел под Сталинград. Так события в южном секторе советско‑германского фронта неожиданно вмешались в битву за Ржев. Командовавший Калининским фронтом И. С. Конев был назначен командующим Западным фронтом. Это означало смену советской стратегии в битве за Ржев. Конев отказался от продвижения на Сычевку и сосредоточил все усилия на штурме Ржева. Тем самым проблема освобождения железной дороги Москва – Великие Луки решалась «в лоб», выбиванием немецких войск из района Ржева. Коневу удалось пробиться к Волге западнее Ржева, но попытки прорваться через реку и обойти город потерпели неудачу.

В последние дни августа и в начале сентября 1942 г. развернулись бои за сам город Ржев. Казалось, что достаточно ударить еще раз, и последний брошенный в бой батальон принесет победу – враг дрогнет и отступит. Нельзя сказать, что эти соображения были безосновательными. К 1 сентября Вальтер Модель начал требовать от Верховного командования разрешения очистить Ржевский выступ, если ему не дадут подкрепления. Генерал‑полковник Франц Гальдер 30 августа с тревогой записал в своем дневнике: «У 9‑й армии новое обострение обстановки в районе Зубцова и севернее Ржева. Разрешено использовать дивизию «Великая Германия». Моделю были переданы три дивизии, включая элитную «Великую Германию». Командир последней сразу напомнил командующему 9‑й армией, что «приказ Верховного командования запрещал использовать дивизию иначе как в полном составе». Однако это шло в разрез с привычными методами работы Моделя, который проигнорировал приказ и сразу же начал растаскивать элитное соединение на части, затыкая дыры в обороне под Ржевом. Обе противоборствующие стороны по‑прежнему возлагали большие надежды на артиллерию. Боец 215‑й стрелковой дивизии И. П. Масленников вспоминал: «Гул стоял такой, что рядом стоишь с человеком, разговариваешь, вернее кричишь, и ничего не слышно <…> Дымовая завеса позволила хорошо подойти к противнику, но огневая стена не позволила атакующим достигнуть крайних домов и завязать уличный бой».

30 сентября офицеры и солдаты дивизии «Великая Германия» едва не взбунтовались, когда их отправили в очередную контратаку. Однако к октябрю сражение за Ржев постепенно затихло. Точно так же, как в начале года, успех Вальтера Моделя в обороне был следствием не только его полководческих способностей, но и постоянного притока резервов. Командующий 9‑й армией получил 9 дивизий и еще эквивалент двум дивизиям отдельными полками и батальонами. Если в июле 1942 г. армия Моделя насчитывала 250 тысяч человек, то в сентябре она, несмотря на потери, увеличилась до 290 тысяч. Общие потери армии в сражениях августа – сентября 1942 г. составили 60 тысяч человек. Наступавшие на Ржев и Сычевку армии войска двух советских фронтов потеряли за этот же период 314 тысяч человек. Танкист А. В. Боднарь вспоминал: «Нужно сказать, что это было первое наступление Красной армии летом. Мы до этого еще летом не наступали. Да и не умели мы еще наступать на летнего немца. Я шел в километре или полутора за нашими боевыми порядками и вдруг увидел поле, усеянное убитыми и ранеными нашими солдатами. Молодые ребята, с гвардейскими значками, в новеньком обмундировании <…> Немецкий пулеметчик сидел в ДЗОТе и косил наших солдат. Солдатики были готовы на все, а командиры не были готовы правильно наступать <…> Мы еще не умели по‑настоящему воевать. И учились воевать у немцев аж до самого Сталинграда. А после Сталинграда нам уже не нужно было учиться, мы уже сами умели».

ОБОРОНА ОДЕССЫ И СЕВАСТОПОЛЯ

Летом 1941 г. Красная армия терпела поражения на земле и в воздухе. Однако было направление, где Вооруженные силы СССР чувствовали себя относительно уверенно. Советский флот на Черном море к началу Великой Отечественной войны насчитывал один линкор старой постройки, 2 новых и 3 старых крейсера, 3 лидера, 5 старых и 8 новых эсминцев, 44 подводные лодки и не имел равноценного противника. Командовал Черноморским флотом сорокадвухлетний вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский. В первое лето войны советским командованием было отдано немало приказов не сдавать те или иные города или рубежи, которые так и остались на бумаге. Однако директиву Сталина «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот» Красная армия выполнила. Решающую роль в этом сыграла Приморская армия под командованием генерал‑лейтенанта Г. П. Сафронова и сменившего его на этом посту 20 августа генерал‑майора И. Е. Петрова.

Сражение за Одессу

На Одессу наступали румынские войска из состава 4‑й армии генерала Константина Константинеску. Зная, что у Одессы нет фортификационных сооружений, румыны рассчитывали легко взять город. Однако за короткий срок бойцы Красной армии с помощью одесситов выстроили несколько рубежей обороны общей протяженностью около 250 километров. Захватить город с ходу враг не смог, но к 13 августа блокировал его с суши, полностью отрезав от Большой земли. Снабжение осажденного города легло на Черноморский флот, который успешно справлялся с этой задачей. Четыре советских дивизии сдерживали натиск 14 дивизий и 2 бригад противника. В сентябре враг ввел в бой уже 17 дивизий и 2 бригады. Общее соотношение в живой силе в среднем составляло примерно 1 к 7 в пользу немецко‑румынских войск. В советских частях имелось всего 303 орудия, 2 действующих танка и 19 исправных самолетов. Несмотря на то что у защитников Одессы практически не было бронетехники, попытки немецких и румынских войск захватить город были отбиты. Боец истребительного батальона Ворошиловского района Одессы О. А. Киселевич вспоминал: «Большинство не умело даже нормально стрелять из винтовки… Нас переодели в красноармейскую форму, выдали винтовки‑«трехлинейки», каски, сухой паек, фляги, саперные лопатки и маршем отправили на передовую. Ночью пришли куда‑то, получили приказ окопаться, а утром услышали свист мин: начался минометный и артиллерийский обстрел. Румыны пошли в атаку, мы стреляли по ним, румыны отходили назад. Так прошли первые два дня на передовой. Через день патроны оказались на исходе, нас никто ничем не снабжал, будто нас просто забыли. И снова румыны полезли в атаку, отбивать которую было фактически нечем, но, на наше счастье, сзади нас поддержали своим огнем 45‑мм орудия».

Тем не менее в румынской 1‑я танковой дивизии из 105 легких танков Skoda R‑2 первоначального состава к 20 августа в строю оставалось всего 20 этих бронемашин. В конце сентября Приморская армия готовилась к зимним боям, укрепляла оборонительные рубежи. Однако 30 сентября из Ставки Верховного главнокомандования поступила директива: «Храбро и честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам <…> в кратчайший срок эвакуировать войска Одесского оборонительного района на Крымский полуостров». Причиной этого неожиданного приказа послужили события, развернувшиеся в Крыму.

Поначалу Крымский полуостров никак не фигурировал в плане агрессии против Советского Союза «Барбаросса». Однако активность ВВС Красной армии, наносивших регулярные удары по нефтепромыслам в Румынии, вскоре заставила немецкое командование обратить на Крым самое пристальное внимание. 23 июля 1941 г. в дополнении к директиве Верховного главнокомандования вермахта № 33 Гитлер указывал, что «первоочередной задачей <…> является овладение Украиной, Крымом». В дополнении к директиве № 34 от 12 августа того же года он высказался более определенно: «Овладеть Крымом, который, будучи авиабазой противника, представляет собой большую угрозу румынским нефтяным районам». Советские летчики внесли свой вклад в срыв операции «Барбаросса», заставив фюрера перенацелить часть сил группы армий «Юг» на Крым.

30–31 августа 11‑й армией Шоберта был захвачен плацдарм на Днепре у Берислава (Каховки). В начале сентября плацдарм был расширен, и с него развилось наступление немцев в направлении Крыма. Поворот основных сил немцев в Крым создал благоприятную обстановку для нанесения контрудара во фланг. В связи с этим в штабе Южного фронта сложился замысел ликвидации прорвавшейся с Каховского плацдарма немецкой группировки под Мелитополем.

19 сентября замысел наступательной операции 18‑й и 9‑й армий был проработан в деталях и передан на утверждение в Ставку. Не дожидаясь ответа, командование фронта 20 сентября поставило войскам этих армий наступательные задачи. Начало намечалось на 23 сентября. Однако на фоне катастрофы под Киевом командование не поддержало эту инициативу.

Тем не менее операция, которая не была одобрена, состоялась! Немцы назвали ее «наступление у противотанкового рва у Тимошевки». Видимо, это циклопическое сооружение от Днепра до Азовского моря произвело неизгладимое впечатление на всех, кто его видел. Однако ров так никогда и не был использован по назначению – в немецких и румынских дивизиях, действовавших на этом направлении, не было ни одного танка.

18‑я армия наступала параллельно течению Днепра при поддержке танков и артиллерии. В первый же день ей удалось продвинуться на 10 км, 4‑я румынская горно‑стрелковая бригада была разбита, потеряв основную массу артиллерии. Наступление было остановлено только в районе населенного пункта Большая Белозерка, где находившийся на отдыхе 13‑й горно‑егерский полк собрал отходившие в беспорядке румынские части вокруг себя. 9‑я армия нащупала стык между 170‑й и 72‑й пехотными дивизиями и стала пробиваться на Елизаветовку, продвинувшись на 10 километров и обойдя фланг 170‑й пехотной дивизии.

Немецкому командованию пришлось развернуть 49‑й горный корпус, направлявшийся в Крым, для парирования удара. Тем не менее 26 сентября были взломаны укрепления на Перекопе. В 1940 г. немцы провели успешную десантную операцию по захвату острова Крит, которая была широко разрекламирована немецкой пропагандой. Советское командование, опасаясь повторения такого же сценария в Крыму, распылило значительную часть войск по полуострову, что позволило немцам прорвать оборону на Перекопе и выйти к Ишуньским позициям. Прорыв через них открывал путь в глубь Крымского полуострова: к Симферополю, Керчи, Феодосии и главной базе Черноморского флота – Севастополю.

Единственным резервом командования Красной армии в этом секторе советско‑германского фронта была осажденная в Одессе Приморская армия, имевшая около 40 обычных танков (БТ, Т‑37 А, Т‑38) и эрзац‑танки СТЗ‑НАТИ. Эвакуация армии была тщательно продумана и подготовлена. Благодаря артиллерийской поддержке кораблей Черноморского флота первой из Одессы была вывезена артиллерия частей и соединений армии. В ночь на 16 октября войска покинули позиции и, прикрываясь арьергардами, отошли в порт и погрузились на корабли. Часть арьергардов состояла из местных отрядов, которые растворялись среди населения. С 1 по 16 октября 1941 г. на судах и кораблях из Одессы в Крым было эвакуировано 86 тысяч военнослужащих, 15 тысяч человек гражданского населения, 462 орудия, 50 танков и бронемашин, 25 тысяч тонн грузов.

Наступление 9‑й и 18‑й армий под Мелитополем стало для Севастополя спасением, дав возможность провести эвакуацию Приморской армии из Одессы и перевести бои вокруг города в фазу затяжной позиционной войны. Описывая события у «противотанкового рва», историограф корпуса Ганс Штеец употребляет слово «кровопускание» («Aderlaß»). Батальоны 1‑й горно‑стрелковой дивизии поредели до 200–300 «штыков». Советская сторона выявила слабое место на растянутом фронте немецких соединений и решилась нанести по нему удар. На этот раз он достиг прорыва фронта и выхода советских соединений на оперативный простор. Однако в начале октября обе армии попали в окружение и были частично разбиты.

В далекой перспективе Мелитопольская операция стала репетицией Сталинграда. В силу того что наступление было прервано, немцы не успели или не захотели сделать вывод о реальной цене румынской армии. Это пришлось сделать уже после войны: «Румынский солдат был смел, но тем не менее его образование и вооружение были недостаточны. Предложенная ему противотанковая оборона была недостаточна и устарела. При появлении русских танков уже нельзя было считаться с одной выдержкой румынского подразделения <…> Унтер‑офицерский корпус и среднее руководство не соответствовали требованиям современной борьбы. Это было следствием отсутствия основательной боевой подготовки, необходимого опыта и обучения в сражении. Выводов из этого сделано не было. Румынские подразделения назначались далее согласно немецким принципам (имеется в виду постановка задач румынским соединениям. – Прим. авт.). Катастрофа Донского фронта в 1942–1943 гг. была неизбежным следствием этого».

Первый штурм Севастополя

Колонна тылов немецких частей, наступавших на Севастополь, остановилась в лощине у Бахчисарая. Немцы чувствовали себя в безопасности, ведь фронт был уже довольно далеко. Поэтому пронзительный рев падающих снарядов, первые же из которых разорвались в гуще повозок и грузовиков, застал их врасплох. Ярким пламенем вспыхнули цистерны с горючим, в фонтане огня запылали грузовики с боеприпасами. Это был сокрушительный удар 305‑миллиметровых орудий 30‑й батареи береговой обороны Севастополя под командованием потомка обрусевших немцев капитана Г. А. Александера. Хотя стрельба велась на предельной дистанции, залпы были удивительно точными. 30‑я батарея была одной из двух башенных батарей, защищавших главную базу Черноморского флота. Каждая из них состояла из пары башен с двумя 305‑миллиметровыми орудиями, которые могли выстреливать 470‑килограммовые снаряды на дальность до 28 километров. Строительство батарей было начато еще до Первой мировой войны, но закончилось только в 1930‑х гг. Позднее обстрелы дороги, ведущей к Севастополю, береговыми батареями стали для солдат вермахта обыденностью. Немецкий противотанкист Готтлиб Бидерман вспоминал: «Можно было с уверенностью ожидать, что проходящие машины привлекут внимание вражеской артиллерии, стрелявшей с большого расстояния из северного сектора крепости Севастополь. Тяжелые 305‑миллиметровые снаряды, посылавшиеся из бронированных башен форта, именуемого «Максим Горький I», оставляли на дороге внушительные воронки».

Приморская армия, эвакуированная из Одессы, опоздала к боям за Ишуньские позиции. Войскам Эриха фон Манштейна удалось прорваться в Крым, выйти на шоссе, ведущее к Севастополю. Соединениям Приморской армии пришлось отходить к горам Яйла на юге полуострова и далее вдоль моря по Ялтинскому шоссе в Севастополь. Город оборонялся небольшим гарнизоном, и немецкая 11‑я армия могла бы с ходу его захватить. Однако этого не произошло. Мужество бойцов советских арьергардов и огонь 30‑й батареи задержали наступление вермахта, позволив к 9 ноября Приморской армии занять оборону вокруг города. Попытка захвата немцами Севастополя кавалерийским наскоком провалилась. 4 ноября был образован Севастопольский оборонительный район, который сначала возглавил командующий Приморской армией генерал‑майор И. Е. Петров. С 7 ноября командующим стал вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский. Для удобства управления войсками оборонительный район был разделен на четыре сектора, каждый из которых возглавили опытные командиры дивизий. Первый сектор прикрывал Балаклавское (Приморское) направление, второй – шоссе Ялта – Севастополь, третий – центрально‑восточное направление, четвертый – направление Бахчисарай – Севастополь.

В разгар немецкого наступления на Севастополь из города эвакуировали мирное население. Одним из задействованных для этого кораблей был теплоход «Армения». Погрузка шла в беспорядке, пассажиры даже не были переписаны по именам. 6 ноября в 17.00 «Армения» вышла из Севастополя, зашла в Ялту и уже утром 7 ноября отправилась к побережью Кавказа. В 11 часов 29 минут «Армения» была атакована немецким самолетом‑торпедоносцем и затонула в течение четырех минут. Спасти удалось только восемь человек из 3–4,5 тысячи пассажиров теплохода. Это была крупнейшая катастрофа советского флота во Второй мировой войне.

28 ноября 1941 г. Франц Гальдер записал в своем дневнике: «Штурм Севастополя намечен на 8.12 (продолжительность штурма 4–5 дней)». По первоначальному плану фон Манштейна решительное наступление на Севастополь должно было начаться именно в этот день. Но хлынули дожди, которые сильно замедлили подготовку к наступлению. Дата начала операции смещалась немецким командованием несколько раз. Неизменным оставалось лишь главное направление удара – Северная бухта. Ялтинское шоссе, идущее от Балаклавы на Севастополь, на первый взгляд давало больше преимуществ штурмующему, поскольку по обе стороны от него была удобная для использования танков равнинная местность. Поэтому командующий Приморской армией генерал‑майор И. Е. Петров наибольшее внимание уделил именно второму сектору обороны Севастополя, прикрывавшему Ялтинское шоссе. Однако фон Манштейн исходил из других соображений. Выход к Северной бухте означал прекращение работы севастопольского порта, через который снабжалась Приморская армия, что стало бы смертельным ударом по обороне Севастополя.

10 декабря вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский с оперативной группой штаба Черноморского флота прибыл в Новороссийск. Перед отъездом он намекнул оставшимся, что вскоре немцы будут отброшены от Севастополя, а возможно, не за горами и освобождение всего Крыма. Октябьский не лукавил – немецкому штурму действительно был противопоставлен амбициозный план десантной операции в Крыму. Замысел крупного морского десанта созрел у советского командования в первых числах декабря 1941 г., а уже 13 декабря его цели, задачи и наряд сил были сформулированы в директиве Закавказского фронта. К 19 декабря все части должны были быть готовы к броску в Крым. Десантироваться предполагалось в двух местах – в Керчи и Феодосии. Первый эшелон десанта должны были высаживать боевые корабли Черноморского флота. Для высадки выделялась элитная 79‑я стрелковая бригада, имевшая в своем составе много моряков. Последующие эшелоны десанта предполагалось высаживать с транспортов в порту. Для этого были выделены две обычные стрелковые дивизии. Однако немецкий штурм Севастополя, который начался 17 декабря 1941 г., за два дня до предполагаемой готовности к высадке советского морского десанта спутал все планы. Неверное определение направления главного удара немцев сразу же привело к кризису в обороне. Телеграмма в Ставку Верховного главнокомандования из Севастополя была предельно откровенной: «Дальнейшее продолжение атак в том же темпе – гарнизон Севастополя продержится не более трех дней».

Критическая ситуация заставила советское командование принимать срочные меры для спасения Приморской армии. 79‑я стрелковая бригада была спешно погружена на боевые корабли, и 20 декабря отряд крейсеров и эсминцев во главе с вице‑адмиралом Ф. С. Октябрьским отправился в Севастополь. В городе бригада была практически сразу же брошена в бой. На следующий день за ней на транспортах последовала одна из двух выделенных для десанта стрелковых дивизий. 22 декабря Черноморский флот вступил в бой за Севастополь. Сменяя друг друга, корабли вели огонь почти сутки. Наступление было остановлено перед фортом «Сталин». За этим громким названием скрывалась 365‑я зенитная батарея 76,2‑миллиметровых орудий. Ее орудийные площадки действительно были бетонированными, но на этом сходство с фортами заканчивалось. Немцы вообще присвоили оборонительным сооружениям в Севастополе громкие имена: «ГПУ», «ЧеКа», «Сибирь», «Максим Горький», «Молотов», «Сталин». Иногда такие имена получали укрепления времен Крымской войны 1853–1856 гг. В случае с фортом «Сталин» дело было не в самой батарее, а в высоте, на которой та располагалась. Как писал Эрих фон Манштейн, она была «господствующим над бухтой Северной наблюдательным пунктом для нашей артиллерии». Морской пехотинец Г. Е. Замиховский вспоминал о тех боях: «Для спасения батареи был сформирован сводный отряд моряков‑добровольцев, в который попал и я. Два дня мы бились с немецкой пехотой на подступах к батарее. Рукопашный бой в заграждениях из колючей проволоки… Жарко там было, большинство из нашего отряда погибло… Мне там штыком плечо пропороли, но в санбат я не пошел. Кто из нас живым остался, вечером 31 декабря вернулись по своим частям. Медаль «За отвагу» дали за восемь лично убитых мною немцев, включая офицера, пистолет «Парабеллум» которого я забрал в качестве трофея».

Экстренные меры, предпринятые советским командованием, сорвали план взятия Севастополя за 4–5 дней, но обстановка оставалась критической. Немецкие войска могли пробиться к Северной бухте и взять под обстрел причалы, где разгружались боеприпасы и прибывшее пополнение. Поэтому советское командование не отказалось от проведения десантной операции в Керчи и Феодосии. 26 декабря в Керчи высадились передовые отряды десантников. Артиллерист Герой Советского Союза М. Ф. Борисов вспоминал: «Как же меня укачало! Вылез на палубу, прислонился к мачте. Травил по‑страшному. Тут налетели немецкие самолеты. Один сейнер ушел под воду, второй. Всего девять сейнеров потопили. Я стоял и молил, чтобы бомба попала в мой, чтобы не мучиться, потому что казалось – страшнее морской болезни ничего в жизни нет». Десантникам удалось закрепиться на небольших плацдармах, но продвинуться в глубь полуострова они не смогли. Вся десантная операция оказалась поставлена под удар, а защитники Севастополя уже держались из последних сил.

Чтобы выйти к Феодосии в темноте декабрьской ночи, моряки‑черноморцы придумали простое, но оригинальное решение. За день до операции в район Феодосии вышла подводная лодка «Щука» и в светлое время точно определила свои координаты. После этого с нее были спущены в точно определенных местах и зажжены два навигационных буя – красный и белый. С наступлением темноты был зажжен прожектор. Одновременно один из «малых охотников» проскользнул в бухту и высадил штурмовой отряд, который захватил маяк и зажег его. Корабли с десантом теперь могли свободно ориентироваться в порту. Оставалось преодолеть боновое заграждение, преграждавшее путь в гавань. За несколько дней до высадки заграждение было разведано с подводной лодки. Тогда боны были наглухо закрыты. И тут десантная операция была поставлена на грань провала. Трусость одного командира едва не стала причиной трагедии. Для подрыва заграждения был выделен «малый охотник», который должен был подойти к ним в 4.00 29 декабря. Однако командир катера старший лейтенант В. И. Гайдай струсил и подошел к бонам только в 6.00, а затем самовольно ушел из Феодосии в Новороссийск. Позднее он был предан суду Военного трибунала и приговорен к расстрелу. Второй ворвавшийся в гавань катер прочесал пулеметным огнем все причалы и с внутренней стороны подошел к боновому заграждению, перегораживавшему вход в бухту. По неизвестной причине, возможно, ввиду простого разгильдяйства со стороны немцев, оно оказалось открытым. С катера тотчас же были выпущены две белых ракеты, что означало «проход свободен». Катер встал в воротах и включил прожектор, подсвечивая путь главным силам десанта. Вместо обстрелянных моряков из 79‑й бригады в первой волне десанта высаживались недавно сформированные в Закавказье из местного населения части. Как было деликатно отмечено в одном из отчетов: «Ни разу не бывшие в боях и никогда не видевшие кораблей». Для них ночная высадка под огнем была самым настоящим шоком.

Высадка в Феодосии стала шоком и для немецких войск. Командир ответственного за Керченский полуостров 42‑го корпуса (XXXXII. Armeekorps) генерал‑лейтенант граф Ганс фон Шпонек отдал приказ к отступлению. Манштейн был резко против такого решения, но изменить уже ничего не мог. Керченский полуостров был стремительно оставлен немцами, а фон Шпонек немедленно отстранен от командования корпусом и арестован. Военный трибунал под председательством Геринга приговорил его к смертной казни, которую Гитлер заменил шестью годами заключения в крепости. Позднее, после неудачного покушения на фюрера в июле 1944 г., фон Шпонек был расстрелян по приказу Гиммлера. Десант произвел на немцев именно то воздействие, которое ожидалось советским командованием. Немецкие войска были вынуждены остановить штурм Севастополя. Более того, им пришлось отступить от города и оставить захваченные позиции. Позднее Эрих фон Манштейн писал: «Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из‑под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно».

Снятыми из‑под Севастополя дивизиями немецкая 11‑я армия в январе 1942 г. нанесла ответный удар и отбила Феодосию. Красной армией был потерян крупный порт, жизненно необходимый для снабжения войск в Крыму. Части Крымского фронта под командованием генерал‑лейтенанта Д. Т. Козлова были оттеснены на узкий Акмонайский перешеек. После потери Феодосии Ставка Верховного главнокомандования прислала в Крым своего представителя – армейского комиссара 1 ранга, начальника Главного политического управления Красной армии Л. З. Мехлиса. Обычно представителями Ставки на фронтах назначали опытных военачальников, таких как Г. К. Жуков или А. М. Василевский. Мехлис же был фактически партийным чиновником, пользовавшимся особым доверием Сталина, человеком энергичным, но слабо разбиравшимся в военных вопросах. Если генерал‑майор И. Е. Петров и вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский отлично сработались еще в Одессе, то Мехлис и командующий Крымским фронтом Козлов не сдружились с самого начала. Из‑за этого в первую очередь страдали интересы дела. В одной из телеграмм Сталину Мехлис назвал генерал‑лейтенанта Козлова «обожравшимся барином из мужиков» и просил Верховного главнокомандующего прислать на замену ему, к примеру, Рокоссовского.

17 апреля 1942 г. был потоплен транспорт «Сванетия». Это был очередной удар по невосполняемому ресурсу советского флота на Черном море – транспортным кораблям. В 1941 г. немцами было потоплено 23 и повреждено 26 судов общим тоннажем более 500 тысяч тонн. В 42‑м эффективность ударов Люфтваффе росла с пугающей быстротой. От атак одиночными самолетами немцы перешли к атакам группами, с разных направлений. Немецких пилотов‑бомбардировщиков обучал Вернер Баумбах – признанный специалист по ударам по кораблям, отличившийся в атаках на транспорты союзников на Западе. Также на Черное море была переброшена группа 1‑й учебной эскадры, в 1941 г. действовавшая на Средиземном море. Истребителей с радиусом действия, достаточным для прикрытия с воздуха кораблей на пути в Севастополь, у Красной армии в тот момент не было. Все это вместе не замедлило сказаться на ходе боевых действий. Вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский с тревогой докладывал, что «из 43 200 тонн на 1 февраля <…> на 1 апреля оставалось в эксплуатации шестнадцать судов общей грузоподъемностью в 27 400 тонн». То есть за два месяца немецкие самолеты атаками в море и портах уничтожили 36 % транспортного тоннажа, снабжавшего Крымский фронт и Севастополь.

В 1942 г. Гитлер запланировал поход на Кавказ за нефтью. Однако начинать наступление, имея на фланге войска противника, способные ударить в тыл рвущейся к нефти группировке, было слишком опасно. Поэтому еще в феврале 42‑го германское Верховное командование указывало, что «ближайшая задача группы армий («Юг». – Прим. авт.) – возможно быстрое возвращение Керченского полуострова и овладение Севастополем с тем, чтобы высвободить силы для дальнейшего наступления». Таким образом, фон Манштейну была поручена сложная задача уничтожения советских войск в Крыму. В свое распоряжение он получил два инструмента «блицкрига» – танки и пикирующие бомбардировщики. Ему передали свежую 22‑ю танковую дивизию. Еще одним средством взлома советской обороны должна была стать авиация. Начальник Генерального штаба германской армии Франц Гальдер записал в своем дневнике: «Крым, Керчь – сосредоточение основных сил авиации». В Крым с московского направления был переброшен 8‑й авиакорпус барона Вольфрама фон Рихтгоффена – признанного специалиста по авиационной поддержке войск на поле боя. Операция получила кодовое наименование «Охота на дроф» («Trappenjagd») и должна была начаться 5 мая.

Катастрофа Крымского фронта

Красноармейцы устало ковыряли лопатами неподатливую Крымскую землю. Это происходило далеко от передовой, солдаты работали в полный рост. В ходе подготовки нового наступления, которое было назначено на 20–25 мая, с первой линии были сняты дивизии для пополнения и отдыха. Командующий 44‑й армией приказал выведенным в тыл частям на всякий случай готовить оборону в месте расположения. Увидев вгрызающихся в землю лопатами пехотинцев, командующий Крымским фронтом генерал‑лейтенант Д. Т. Козлов приказал немедленно прекратить все работы. Он сказал: «Дайте людям отдых, и пусть они готовятся к наступлению». Неудачи предыдущих наступлений не обескуражили Козлова, а тем более неутомимого Л. З. Мехлиса. Принятые командармом меры были осмеяны начальником Главного политуправления Красной армии как проявление трусости перед немцами и преувеличение опасности наступления вермахта. Между тем из‑за задержки с сосредоточением авиации начало немецкой наступательной операции «Охота на дроф» было отложено Эрихом фон Манштейном с 5 на 8 мая. Тем временем на советскую сторону перелетел не желавший воевать хорватский летчик, который сообщил, что наступление немцев начнется 10–15 мая. Однако это предупреждение уже ничего не могло изменить. Красная армия ждала удара немцев вдоль дороги Владиславовка – Керчь. Здесь занимала позиции сильная 51‑я армия, оборону которой были готовы поддержать 40 % всех танковых частей фронта. В том числе 80 % имевшихся в Крыму тяжелых танков КВ и средних Т‑34–76, готовых встретить противника опустошительным огнем из засад. Удар же вдоль берега Черного моря, где занимала оборону потрепанная в боях 63‑я стрелковая дивизия, советское командование считало наименее вероятным.

Вынырнувшие из предрассветного тумана шлюпки с немецкими пехотинцами одна за другой приставали к берегу. Высаживающихся из них солдат встречали огнем в буквальном смысле этого слова – по вражескому десанту били из огнеметов. Но когда огнесмесь у красноармейцев закончилась, немцам удалось закрепиться. В то время как шлюпочный десант атаковал побережье, на всем фронте гремела немецкая артиллерийская подготовка. Позиции всех трех армий Крымского фронта были защищены минными полями. На Приморском участке вражеская артиллерия била по ним, подрывая мины и освобождая путь атакующей пехоте и штурмовым орудиям. Советские траншеи и позиции артиллерии подверглись мощным ударам с воздуха. С тыла позиции обороны Красной армии были охвачены высадившимся на шлюпках десантом. Одной из ошибок в построении советской обороны было расположение противотанковой артиллерии в линию, без опорных пунктов. Ударному кулаку фон Манштейна удалось быстро прорвать первую полосу обороны 63‑й дивизии и выйти ко второй. Еще одной ошибкой в обороне было малое расстояние от первой до второй полосы обороны. Поэтому немецкая артиллерия могла бить по ней, не меняя позиций. Здесь все повторилось по той же схеме: подрыв минного поля градом снарядов, удар авиации, атака пехоты и штурмовых орудий.

Отсутствие у советского командования четкого плана обороны привело к тому, что немцы, почти не встречая сопротивления, продвигались все дальше на восток. Войска в тылу были, но у них не было подготовленных позиций. Из‑за того что когда‑то командующий Крымским фронтом Д. Т. Козлов пожалел махавших лопатами бойцов, они оказались беззащитными в голой степи под атаками противника. В частях Красной армии, словно эпидемия, начали распространяться хаос и паника. В очередной оперативной сводке прозвучали страшные слова: «Не проявив должной стойкости, начали самовольный отход с занимаемых позиций». Утром второго дня наступления немцами была введена в бой 22‑я танковая дивизия. Фон Манштейн повторял в уменьшенном масштабе «удар серпом» – свой эффективный план разгрома Франции в 1940 г. После прорыва в глубь советской обороны танки 22‑й дивизии повернули в сторону Азовского моря, в тыл главным силам Крымского фронта. Казалось, что финал битвы за Крым наступит буквально через несколько часов. Однако днем 9 мая на склонах кургана Сюрук‑Оба разгорелся бой между немецкими «панцерами» и советскими тяжелыми танками КВ. «Блицкриг» фон Манштейна на какое‑то время остановился, быстрого прорыва и окружения двух советских армий пока не получалось. Поздно ночью состоялись переговоры Мехлиса и Козлова со Сталиным. Был согласован отвод войск фронта на Турецкий вал – естественный рубеж обороны посередине Керченского полуострова. Верховный главнокомандующий завершил переговоры с руководителями обороны Крыма словами: «Если сумеете и успеете задержать противника перед Турецким валом, мы будем считать это достижением». Сталин уже не верил в возможность восстановления фронта в Крыму, речь шла лишь об организованном отходе частей Красной армии.

Под прикрытием танков 47‑я и 51‑я армии Крымского фронта отходили по узкой полоске берега Азовского моря. Теперь у них была четкая цель – занять Турецкий вал. Стремительно наступающие немецкие войска упредили главные силы фронта в выходе к Турецкому валу. Однако вал был занят спешно собранными частями, в числе которых были даже курсанты, учившиеся на стрелков бомбардировщиков. Один из них вспоминал: «Стрелки мы были хорошие, положив гитлеровцев в 100–150 м от нашего рубежа, расстреливали на выбор. Но вот подошли танки <…> мы начали нести потери». Там, где не помогла грубая сила, немцы пошли на хитрость. Они пристроились в хвост одной из отходивших колонн и под прикрытием пыли от автомашин смогли приблизиться к валу. В итоге внезапной атакой им удалось прорвать оборону в центре Турецкого вала. В ночь на 14 мая войска Крымского фронта получили приказ отходить на последний рубеж обороны – Керченский обвод. Отходящие колонны в открытой степи были легкой жертвой. Под бомбами 8‑го авиакорпуса барона фон Рихтгоффена они теряли людей и технику. Боец 380‑го отдельного зенитного артиллерийского дивизиона М. Я. Бердачев вспоминал: «На рассвете мы поднялись на гребень горы, вниз посмотрели, и нам стал жутко: внизу, в направлении на Керчь, шло «целое море» отступающих. Как будто гигантский муравейник пришел в движение на восток. Распался фронт, все отступающие части перемешались». В этот же день армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис ответил на телеграмму Сталина с приказом начать эвакуацию: «Мы опозорили страну и должны быть прокляты. Будем биться до последнего. Авиация врага решила исход боя». В последние дни керченской драмы главный политрук Красной армии, казалось, искал смерти. Мехлис фанатично рвался вперед, под огнем противника метался на своем «газике», пытаясь остановить отходящие войска.

Поначалу немцев даже удалось удержать на подступах к Керчи. В бой были брошены танки, в том числе несколько огнеметных модификаций легкого Т‑26 – ОТ‑133. С моря вели огонь корабли Черноморского флота. Утром 15 мая последовал приказ Ставки Верховного главнокомандования: «Керчь не сдавать, а организовать оборону по типу Севастополя». Однако сохранить Керчь в качестве плацдарма в Крыму к тому времени уже было практически нереально. В отличие от Севастополя, в Керчи не имелось мощной береговой артиллерии. Уже 16 мая в городе завязались уличные бои. Остатки Крымского фронта отходили к Еникале, на восточную оконечность Керченского полуострова. Теперь можно было лишь спасти разбитые части, эвакуировать их в Тамань. Предвестником эвакуации стал чудовищной силы взрыв складов боеприпасов в ночь на 16 мая. Один из свидетелей тех событий вспоминал: «Наши руки, лица, одежда, белые дома, машины и даже деревья и цветы в садах стали черными от сгоревшего пороха и взрывчатки». Эвакуация остатков войск Крымского фронта с Керченского полуострова на Таманский продолжалась с 15 по 20 мая.

В район Керчи с ближайших баз и портов собрали баржи, сейнеры, тральщики, боты, баркасы и буксиры, торпедные и сторожевые катера. Их иронически называли «тюлькин флот». М. Я. Бердачев вспоминал: «Когда мы оказались у керченских причалов, то от всего увиденного жить не хотелось. Тысячные массы людей плотной «стеной» стояли у причалов, никакого порядка не было, никакой организованной эвакуации. Наше положение было безвыходным. Причалы рушились под массой людей, и когда ночью к берегу стали подходить катера с Тамани, то началась дикая свалка, дошло до того, что обезумевшие и желающие спастись во что бы то ни стало люди стреляли друг в друга, чтобы попасть первыми на катера. Тогда моряки отошли от берега и стали брать людей только с воды, подходя к берегу кормой на малых оборотах. В воздухе непрерывно висела немецкая авиация, нас бомбили и днем и ночью, а волнами к берегу прибивало сотни трупов. Люди стояли по горло в воде. В первую ночь мне так и не удалось попасть на катер. Утром раздались призывы командиров: «Все вперед! Отгоним немцев! Иначе – всем каюк!» Мы собрались на берегу, сбились стихийно в какие‑то отрядики под командованием отчаянных лейтенантов. Командиров званием выше лейтенантского я на берегу просто не видел в эти дни. И так три дня подряд – целый день мы держим линию обороны, с упорством смертников ходим в атаки, бросаемся в штыки, а ночью те, кто еще жив, спускались к морю и снова, стоя по горло в воде, надеялись и ждали, что попадут на катера, что их заберут. Кто‑то пытался отчалить от берега на самодельных плотах, на надутых автомобильных камерах, но там такое течение в проливе, что те, кто знал Керченский пролив, сразу нам сказали, что это самоубийство. Немцы непрерывно долбили по кромке берега из артиллерии и минометов, били по небольшому клочку земли, на котором собрались многие тысячи отступивших от линии передовой бойцов и командиров (и еще надо учесть, что, кроме них, там же находились тысячи раненых из госпиталей), а налеты пикировщиков стали для нас просто кошмаром, от каждой взорвавшейся немецкой бомбы на земле оставались кучи мяса. Весь берег представлял из себя сплошные завалы из разбитой техники и трупов красноармейцев. Только на третью ночь, во время бомбежки, мне удалось сесть на какой‑то небольшой сейнер, который от перегруза осел в воду почти по борт, но каждый, кто смог попасть на палубу, помогал другим товарищам подняться из воды на суденышко». И тем не менее спасти удалось многих – более 140 тысяч человек. На кораблях переправились 120 тысяч, кто‑то преодолевал пролив вплавь. Потери Крымского фронта убитыми, пропавшими без вести и попавшими в плен составили около 150 тысяч человек.

Второй штурм Севастополя

В субботу 6 июня немецкие тяжелые снаряды вновь, словно гигантским молотом, били по советским позициям под Севастополем. Артиллерийская подготовка перед штурмом шла уже пятый день. Один из снарядов с чудовищным грохотом проломил бронированную крышу одной из двух башен батареи № 30 и повредил орудие. Башня была введена в строй уже на следующее утро, но могла вести огонь только одним стволом. Еще один снаряд не разорвался, и советские специалисты смогли его изучить. Это был двухметровый стальной монстр невиданного калибра – 615 мм. Артиллеристы лишь немного ошиблись: снаряд имел калибр 600 мм и был выпущен одним из двух орудий, известных как «Устройство Карл» («Karl‑Geraet»), которые уже расстреляли 18 снарядов со 2 по 6 июня. Днем ранее по Севастополю сделала первый выстрел гигантская 800‑миллиметровая пушка «Дора».

Всего в распоряжении 11‑й армии Эриха фон Манштейна на тот момент находилось 785 немецких и 112 румынских орудий всех калибров. Основная масса артиллерии сосредотачивалась в группировке, нацеленной на Северную бухту. Фон Манштейн планировал повторить декабрьский штурм, на этот раз большими силами. Вспомогательный удар наносился вдоль Ялтинского шоссе. Операция получила кодовое наименование «Лов осетра» («Störfang»). Если обычно немецкие операции опирались на маневр, то штурм Севастополя должен был опираться на огневую мощь. Несмотря на внушительное число стволов, немецкая артиллерийская группировка не давала гарантии успеха штурма. Артиллерия большого калибра имела ограниченный запас снарядов и недостаточный ресурс стволов для длительного штурма. Более надежной опорой немецких войск была полевая артиллерия, но запаса снарядов для полевых гаубиц у Манштейна было примерно на две недели интенсивной стрельбы. Еще до начала штурма, со 2 по 6 июня, 11‑й армией было расстреляно 42 тысячи выстрелов, или 2,5 тысячи тонн боеприпасов, что составляло 9 % от числа имевшихся запасов.

Командующий Приморской армией генерал‑майор И. Е. Петров учел опыт декабрьского штурма Севастополя, когда замысел немцев был раскрыт. Система обороны города состояла из четырех секторов. Третий и четвертый секторы на подступах к Северной бухте в июне 1942 г. были самыми сильными. Кроме того, Петров держал в резерве одну стрелковую дивизию, которая могла усилить любой из секторов с началом штурма. Общая численность Севастопольского оборонительного района к 6 июня составляла почти 119 тысяч человек. Главной проблемой защитников Севастополя был недостаток патронов, мин и снарядов всех калибров. Командир 7‑й бригады морской пехоты Е. И. Жидилов вспоминал: «Если в чем и испытывали нехватку, так не в пище, а в боеприпасах. Несмотря на расторопность наших хозяйственников, снарядов и мин мы получали все меньше и меньше». Полностью обеспечены снарядами были только батареи береговой обороны № 30 и № 35. В первые месяцы 1942 г. боеприпасами для полевых орудий в основном снабжался злосчастный Крымский фронт. После его крушения интенсивность перевозок в Севастополь возросла, но наверстать упущенное было затруднительно. Кроме того, советское командование все больше полагалось на боевые корабли Черноморского флота, а не на специальные большегрузные транспорты. Они действительно показали высокую устойчивость к атакам противника. Так, легкий крейсер «Ворошилов» в конце мая успешно доставил в Севастополь бригаду морской пехоты с вооружением и боезапасом. Командир немецкого 8‑го авиакорпуса генерал‑полковник барон Вольфрам фон Рихтгоффен тогда был просто в ярости: его самолеты‑торпедоносцы выпустили по вражескому крейсеру 29 торпед, но не добились ни одного попадания.

Однако у любой медали есть две стороны – темпы доставки боеприпасов военными кораблями и быстроходными транспортами были сравнительно низкими. Чтобы накопить запрошенные Приморской армией 6–8 боекомплектов, потребовалось бы полтора‑два месяца. В любом случае отступать советским войскам уже было некуда. В директиве командующего Северо‑Кавказским фронтом от 28 мая 1942 г. было прямо и честно сказано: «Севастополь должен быть удержан любой ценой. Переправы на Кавказский берег не будет». Действительно, эвакуировать из города 100 тысяч человек оставшимся тоннажем транспортов и имевшимися боевыми кораблями Черноморского флота было просто невозможно. Защитникам черноморской крепости оставалось или победить, или погибнуть.

Немецкая артиллерийская подготовка штурма Севастополя началась рано утром 7 июня 1942 г. О ее интенсивности красноречиво свидетельствует тот факт, что только 600‑миллиметровые орудия «Карл» выпустили в этот день 54 снаряда, расстреляв все тяжелые бетонобойные гранаты. Их целью вновь была батарея № 30 – форт «Максим Горький I», однако поразить ее башни «Карлам» не удалось. Один из снарядов попал в бетонный массив батареи, пробил три метра железобетона и попал в помещение химических фильтров. Артиллерийский обстрел дополнялся мощными ударами авиации – за 7 июня немецкий 8‑й авиакорпус выполнил почти 1400 вылетов. Казалось, что после столь мощной артиллерийской и авиационной подготовки советская оборона должна рухнуть как карточный домик. Но наступающей немецкой пехоте лишь с большим трудом удалось преодолеть долину реки Бельбек и вклиниться в оборону третьего и четвертого секторов обороны Севастополя всего на 1–2 километра. Барон Вольфрам фон Рихтгоффен записал в своем дневнике: «В борьбе за овладение хотя бы одним километром этой сложной территории пехота понесла тяжелые потери. Предвкушаемый большой и быстрый прорыв просто не материализовался. Русская артиллерия и бронированные ДОТы повсеместно ожили. Весь горизонт был одним огромным орудийным заревом». Потери атакующих действительно были чувствительными. Четыре наступающие на Северную бухту немецкие дивизии потеряли за день 2400 человек. Потери Приморской армии составили около 1,5 тысячи человек. За первый день штурма артиллерией 11‑й армии Эриха фон Манштейна было расстреляно около 4 тысяч тонн боеприпасов – почти четверть всего боезапаса. Снарядные запасы немцев таяли, пехота несла потери, а до Северной бухты им оставалось еще немалое расстояние.

В ночь на 9 июня генерал‑майор И. Е. Петров выдвинул на усиление третьего и четвертого секторов обороны свой резерв – 345‑ю стрелковую дивизию. Батареи № 30 и № 35 вели результативный огонь по наступающим частям вермахта. Немецкая пехота медленно пробивалась к Северной бухте, буквально прогрызая советскую оборону. Один из участников тех боев с немецкой стороны вспоминал: «Солнце безжалостно припекало наши каски. Трупный запах висел над пустынным полем боя. Невообразимый рой мух вызывал отвращение к пище». Результаты первых пяти дней штурма были обескураживающими. Бомб у немецкого 8‑го авиакорпуса при сохранении прежнего темпа бомбардировки осталось всего на полтора дня. Барон Вольфрам фон Рихтгоффен был вынужден приказать пилотам все бомбы бросать с максимальной точностью, по возможности с пикирования. 600‑миллиметровые орудия «Карл» замолчали уже к 10 июня, поскольку расстреляли все боеприпасы. К 13 июня закончились боеприпасы и к 420‑миллиметровым мортирам «Гамма». Наступление 11‑й армии фон Манштейна начинало выдыхаться.

Ранним утром 13 июня транспорт «Грузия» подошел к Севастополю. Еще на подходе он был поврежден немецкой бомбой. Роковая атака последовала уже в гавани, на пути к пристани. В теплоход попали две 500‑килограммовые бомбы, от взрыва которых он разломился и затонул. Прибывшее на «Грузии» маршевое пополнение спаслось вплавь. Гибель на борту «Грузии» почти 500 тонн боеприпасов стала тяжелым ударом для защитников Севастополя. Вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский телеграфировал: «Положение с людьми и особенно боезапасом на грани катастрофы». Теперь снабжение артиллерии Севастополя шло «с колес», отражать атаки приходилось тем, что доставили предыдущей ночью. При этом количество доставляемых боеприпасов сильно отставало от их расхода.

В этот же день немцы прорвались к огневой позиции 365‑й батареи – форту «Сталин». Был тяжело ранен ее командир старший лейтенант Пьянзина. Тем не менее в критический момент боя, так как немецкая пехота уже подобралась почти вплотную к орудийным дворикам, по его приказу оставшиеся в живых защитники батареи контратаковали и схватились с немцами врукопашную. Атака немцев была отбита, но защитникам это стоило слишком больших жертв – в живых осталось не более взвода, все поголовно раненные. Немцы, понимая, что силы защитников на исходе, быстро перегруппировались и вновь атаковали при поддержке 7 танков. Понимая, что эту атаку отбить уже не получится, потерявший много крови старший лейтенант И. С. Пьянзин передал в эфир следующее: «Отбиваться нечем. Почти весь личный состав выбыл из строя. Открывайте огонь по нашим позициям». Это были последние слова Пьянзина. После артиллерийского налета в живых осталось несколько человек, которые ночью смогли пробиться к своим.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1942 г. старшему лейтенанту Пьянзину Ивану Семеновичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Эрих фон Манштейн позднее вспоминал: «13 июня <…> удалось овладеть фортом «Сталин», перед которым зимой было остановлено (наше. – Прим. авт.) наступление». Однако захват важной высоты командующему 11‑й армией удалось выдать за стратегический успех. Это помогло ему убедить Гитлера выделить армии еще три пехотных полка и не перебрасывать под Харьков 8‑й авиакорпус барона фон Рихтгоффена. Начало немецкого летнего наступления по плану «Блау» тем самым откладывалось на неопределенный срок. Упорство защитников Севастополя оказывало влияние на всю обстановку на советско‑германском фронте в целом.

На несколько дней сражение за Севастополь превратилось в битву на истощение. Шаг за шагом, неся потери, немецкие пехотинцы продвигались вперед. Один из них позднее вспоминал о действиях 30‑й батареи: «Снова и снова одно еще боеспособное 305‑мм орудие из четырех с завидной частотой посылало свои снаряды огромной разрушительной мощи на дальность менее одного километра по атакующей пехоте. Из грохота битвы глаз и ухо четко выделяли залпы этих тяжелых орудий». К 17 июня 30‑я батарея была окружена. Далее последовал ее штурм: артиллерия подрывала минные поля вокруг батареи и пехота прорвалась вплотную к башням. Защитники ушли в подземные помещения. 21 июня командир батареи майор Г. А. Александер принял решение взорвать башни, дизели и силовую станцию. Лишь через пять дней противнику удалось прорваться внутрь батареи и взять в плен оставшихся в живых артиллеристов. Командир батареи с несколькими матросами вырвался из бетонного блока через водосток. На следующий день эта группа была захвачена немцами. Александер переоделся в штатское, но его выдал предатель из местных жителей. Майора отправили в тюрьму Симферополя и после пыток расстреляли.

К исходу 20 июня немецкие войска полностью заняли северную сторону. Как и рассчитывал Эрих фон Манштейн, это означало прекращение подвоза боеприпасов, пополнения и других грузов крупными кораблями. Пришедший в середине дня крейсер «Коминтерн» был вынужден развернуться и возвращаться обратно в Новороссийск. В бухтах Камышовой, Казачьей и Стрелецкой можно было принимать эсминцы, подводные лодки и другие малотоннажные суда. С 21 июня начала работать Московская авиагруппа особого назначения, состоявшая из 20 транспортных самолетов ПС‑84 «Дуглас». Получивший тяжелое ранение матрос Г. Е. Замиховский вспоминал: «На аэродроме Херсонес в ожидании эвакуации лежали тысячи раненых <…> Самолет мог взять на борт двадцать пять человек. Летчики шли по полю, а рядом с ними шли молоденькие солдаты – армяне, из батальона БАО (батальона аэродромного обслуживания. – Прим. авт.). Летчик указывал пальцем, кого загружать в самолет. Сколько тысяч глаз с надеждой и болью смотрели на летчиков <…> Они прошли уже мимо меня, вдруг пилот развернулся и говорит, показывая на меня рукой: «Вот этого морячка, в тельняшке, забирайте».

Самолеты могли доставить в сражающийся Севастополь в лучшем случае десятки тонн снарядов и мин, а их защитникам черноморской крепости в сутки требовалось сотни тонн. В Новороссийске для севастопольцев были собраны миллионы патронов и десятки тысяч снарядов и мин. Однако их доставка защитникам города оказалась сопряжена с большими трудностями. 22 июня 1942 г. подводная лодка Щ‑205 доставила 29 тонн боеприпасов, 1,5 тонны продовольствия, 17 тонн бензина и эвакуировала на Большую землю 50 человек. Для маленькой «Щуки» это было очень много. Под атаками вражеской авиации, сбросившей около 40 глубинных и авиационных бомб, подлодка с заклиненными рулями прибыла в Новороссийск. Другая субмарина – С‑32 – 26 июня пришла в Севастополь с грузом бензина и минометных мин. Это был уже не первый рейс подлодки в осажденную главную базу Черноморского флота. На обратном пути юго‑западнее Ялты она попала под удар немецких бомбардировщиков. Попадание авиабомб вызвало взрыв огромной силы, который был виден на расстоянии 20 миль. Все 48 человек экипажа С‑32 погибли. На следующий день был тяжело поврежден лидер эскадренных миноносцев «Ташкент», множество раз ходивший в осажденный город. Символично, что в своем последнем походе корабль вывез 86 уцелевших фрагментов полотна знаменитой панорамы баталиста Франца Рубо «Оборона Севастополя 1854–1855 гг.».

Однако, лишив защитников Севастополя полноценного подвоза боеприпасов через Северную бухту, фон Манштейн сам оказался в затруднительном положении. Город не собирался сдаваться, а Приморская армия по‑прежнему уверенно удерживала первый и второй секторы обороны. 21–28 июня прошли в малорезультативных немецких атаках на эти секторы. Более слабый 30‑й корпус 11‑й армии был явно не в состоянии сломить советскую оборону Сапун‑горы. Фон Манштейн позднее вспоминал: «Самым удачным в этой обстановке было бы перенести общее направление главного удара на южный фланг <…> Но переброска пехотных дивизий с северного участка фронта на южный должна была занять много дней, что давало противнику возможность отдохнуть и прийти в себя». Количество боевых вылетов 8‑го авиакорпуса снизилось, его командир барон Вольфрам фон Рихтгоффен уже убыл под Харьков. В какой‑то момент могло даже показаться, что Севастополь в очередной раз выдержит все вражеские атаки. Возле 35‑й батареи береговой обороны спешно сооружалась пристань для приема крупных кораблей. Если бы фон Манштейн решился на переброску войск, ее бы удалось построить и принимать крейсера с пополнением и боеприпасами.

Около двух часов ночи 29 июня немцы начали постановку дымовой завесы. Когда Северная бухта была густо затянута дымом, на воду было спущено 130 штурмовых лодок. Под прикрытием мощного артиллерийского огня и дымовой завесы немецкие солдаты пересекли Северную бухту и высадились на ее южном берегу. На этом направлении в Приморской армии были слабые части, а форсирование бухты противником считалось маловероятным. Более вероятной советское командование считало высадку тактического десанта в тылу первого сектора обороны Севастополя. Фон Манштейну же удалось нанести удар там, где его не ждали. Переправившиеся через Северную бухту немецкие части фактически одним прыжком вышли в тыл войскам первого и второго секторов. Одновременно с десантом началось наступление вдоль Ялтинского шоссе. Здесь немцами были задействованы радиоуправляемые танкетки. Вермахту удалось выйти на Сапун‑гору и овладеть плато, что привело к коллапсу всей советской обороны.

К утру 30 июня стало очевидно, что оборона Севастополя подорвана потерей Сапун‑горы и разраставшимся немецким плацдармом на берегу Северной бухты. Кроме того, были потеряны передовые склады, что сделало ситуацию с боеприпасами просто ужасающей. В этот момент было принято одно из самых спорных решений: эвакуировать командный состав Черноморского флота и Приморской армии. С практической точки зрения это был объяснимый ход. Офицер, а тем более командир соединения и объединения – это чересчур ценный ресурс, чтобы разбрасываться им во время тотальной войны. Из окруженной в Сталинграде 6‑й армии Фридриха Паулюса самолетами будут вывозить генералов и просто старших офицеров, в частности танкистов и саперов. Позднее на Западном фронте многие из них доставят союзникам немало хлопот. Вице‑адмирал Ф. С. Октябрьский обратился к командованию направления с донесением, прогнозирующим исчерпание возможностей обороны в течение двух‑трех суток. Как вывод из этого тезиса он запрашивал разрешение на эвакуацию самолетами командиров и ответственных работников. Вечером того же дня Октябрьский вылетел на Кавказ. Помимо него 30 июня на 13 «Дугласах» было вывезено 232 человека. Хотя справедливости ради следует отметить, что самому Октябрьскому никакого разрешения на отлет из Севастополя не требовалось. Еще в апреле 1942 г. народный комиссар ВМФ Н. Г. Кузнецов настаивал на переносе командного пункта Черноморского флота на Кавказ, но командующий флотом настоял на том, чтобы остаться в Севастополе. Тогда это была личная инициатива Октябрьского, поэтому трудно было требовать от вице‑адмирала остаться в осажденном городе и разделить судьбу его последних защитников.

Посадка на подводные лодки командования Приморской армии и Севастопольского оборонительного района проходила на глазах у сотен людей. Поэтому, естественно, не обошлась без эксцессов. Из толпы прозвучали не только ругательства в адрес командования, но и автоматная очередь, попавшая в шедшего перед генерал‑майором И. Е. Петровым начальника отдела укомплектования Приморской армии. Подводная лодка Щ‑209 приняла на борт 63 человека из состава Военного совета Приморской армии и штаба армии. Экипаж, боясь перегруза, сталкивал обратно в воду пытавшихся взобраться на палубу красноармейцев и матросов, достигших лодку вплавь в надежде эвакуироваться. Ночью подлодка вышла в Новороссийск. Утром за ней последовала подводная лодка Л‑23, увозя на своем борту 117 человек руководящего состава Севастопольского оборонительного района и города. Однако многие командиры остались со своими бойцами. Начальник штаба береговой обороны подполковник И. Ф. Кобалюк вернулся назад и передал, что погибнет вместе с батареей, военный комиссар 3‑й особой авиационной группы ВВС Черноморского флота полковник Б. Е. Михайлов добровольно сошел с последнего самолета и погиб 1 июля в Херсонесе. Остался в Севастополе командир пограничного отряда войск НКВД подполковник Г. А. Рубцов. Позднее, чтобы избежать плена, он застрелился. Находясь на борту подводной лодки, попытался застрелиться генерал‑майор Петров, но его удержали сослуживцы.

Помимо самолетов и подводных лодок вывозом людей занимались тральщики, сторожевые корабли и торпедные катера. Попытка эвакуировать на них 2 тысячи человек командного состава армии и флота в ночь на 2 июля провалилась: на подошедшие к берегу корабли попали те, кто смог до них добраться. На Кавказ в итоге прибыло 559 человек комсостава и 1116 человек младшего начсостава и рядовых.

Эвакуация командования произвела тяжелое впечатление на оставшихся защитников Севастополя. Люди почувствовали себя не только обреченными, но и преданными. Однако следует отметить, что не приказ об эвакуации командиров стал причиной развала севастопольской обороны, поскольку к моменту его появления оборона Приморской армии уже была потрясена до основания. После завершения боев немцами и их румынскими союзниками было заявлено о захвате 97 тысяч пленных. Эта цифра представляется сильно завышенной, как минимум вдвое. На 1 июня 1941 г. войска Севастопольского оборонительного района насчитывали 106 тысяч 625 бойцов и командиров. В течение июня в Севастополь было доставлено 23,5 тысячи человек в составе соединений и в качестве маршевого пополнения. Соответственно, в войсках в Севастополе находилось 130 тысяч 125 человек. Потери убитыми и пропавшими без вести за июнь составили 31 тысячу 68 человек. В госпиталях скончалось 1207 человек. На Кавказ было вывезено 17 тысяч 894 раненых. С 1 по 10 июля из Севастополя так или иначе удалось вывезти еще 1726 человек. В осажденном городе осталось 78 тысяч 230 человек. Кто‑то из них смог прорваться к партизанам, но многие погибли. В плен попал последний командующий севастопольской обороной генерал‑майор П. Г. Новиков. С. С. Северинов вспоминал: «С рассветом 30 июня начались бомбежка и обстрел. Но наш сектор прочно держал оборону – силами автоматчиков да с помощью 45‑ и 76‑миллиметровых пушек, гранат. У нас, связистов, были карабины с бронебойными пулями. Ближе к полуночи получена последняя радиотелефонограмма Петра Новикова (руководил обороной вместо эвакуировавшихся командиров): «С боями продвигаться к Камышовой бухте, при невозможности эвакуироваться – пробиваться в горы». Пытались пробиваться вдоль скального берега, использовали доски, надували брюки‑галифе, но бьющие об отвесные скалы волны не давали продвинуться. С наступлением темноты 2 и 3 июля попробовали выйти наверх, чтобы с боем пробиться к партизанам. Удалось немногим. Вновь опустились под скалы. Над нами по обрыву патрулировали фашисты. 4 июля к вечеру подошли их катера, вели огонь по укрывшимся в нишах и пещерах. Мы отвечали, расходуя последние патроны. Утром 5 июля снова увидели катера. Ответили огнем, но патроны кончились. Большинство в неравном бою погибло, оставшиеся попали в плен».

Оставшиеся в живых защитники Севастополя собрались на мысе Херсонес. Их последней надеждой на прорыв было море. Среди неисправных кораблей в Стрелецкой бухте был обнаружен буксир «Таймыр» с исправными двигателями. На него установили два пулемета ДШК, и он смог прорваться на Кавказ. Также в ход шли чудом сохранившиеся шлюпки, сооружались плоты из подручных материалов. Один из таких плотов был собран из кузова грузовика‑«трехтонки» на 12 резиновых камерах‑пневматиках. Семеро защитников города взяли с собой продовольствие – мешок риса, воды на 10 суток и оружие – револьверы и винтовки. При попытках отойти от берега в ночь на 4 июля несколько плотов было обстреляно и уничтожено. Смельчакам на плоту из автомобильного кузова удалось вырваться в открытое море. Через несколько часов они встретили отряд идущих в Севастополь сторожевых катеров. Подняв спасенных на борт, катера крадучись двинулись к берегу Херсонеса, но подойти вплотную и забрать еще кого‑то из своих было уже невозможно. Немцы освещали берег ракетами на всем протяжении от мыса Фиолент до Херсонесского маяка и открывали шквальный огонь, заметив любое движение. Катерам пришлось возвращаться. На рассвете они подобрали шлюпку еще с 12 красноармейцами и моряками. Вечером 6 июля отряд катеров пришвартовался на рейде Новороссийска. Однако не всем защитникам Севастополя так везло. В море советские корабли и плоты поджидали удары с воздуха и немецкие торпедные катера. 2 июля шнелльботами были перехвачены два сторожевика. Их экипажи и эвакуировавшиеся на борту бойцы и командиры попали в плен.

4 июля разыгрался последний акт севастопольской драмы. После артиллерийской подготовки на мыс Херсонес ворвались поддержанные танками немецкие пехотинцы, и началось массовое пленение оставшихся в живых защитников города. Пройдет два года, и Красная армия сполна рассчитается за сдачу Севастополя. В начале мая 1944 г. на том же самом мысе уже солдаты вермахта будут сколачивать плоты в отчаянной попытке доплыть до Румынии. Но в страшном июле 42‑го лишь нескольким тысячам бойцов удалось спастись на легких плавсредствах Черноморского флота. Морской пехотинец Герой Советского Союза Н. В. Старшинов вспоминал: «На палубе мы почти все полулежали, стараясь уберечь от соленой воды повязки, пропитанные кровью и покрытые пороховой гарью. Нераненых тут не было <…> Неподвижные, словно окаменевшие, фигуры людей, сосредоточенные, устремленные в одну точку взоры. И – бинты, бинты».

Севастополь, сражавшийся 250 дней и ночей, был оставлен советскими войсками, но столь продолжительная оборона черноморской крепости серьезно повлияла на весь дальнейший ход Великой Отечественной войны. Немецкая 11‑я армия и приданные ей 80 тяжелых и сверхтяжелых артиллерийских батарей всю первую половину 1942 г. оставались в Крыму, хотя согласно первоначальным планам германского Верховного командования эти огромные силы должны были участвовать в решающем штурме Ленинграда. Случись так, то немцы почти гарантированно весной – летом 1942 г. могли захватить город на Неве, что привело бы к гибели Балтийского флота и резкому ухудшению обстановки на всем советско‑германском фронте от Мурманска до Москвы. Бойцы Приморской армии, стойко защищавшие Севастополь, фактически спасали и Ленинград, и Мурманск, и Москву.

БИТВА ЗА ЛЕНИНГРАД

Ленинград – второй по величине и значимости город Советского Союза с населением более 2,5 миллиона человек и важнейший порт на Балтийском море – еще на этапе планирования войны против СССР рассматривался немецким командованием как одна из основных целей кампании. В плане «Барбаросса» было прямо сказано, что наступление на Москву можно будет начинать только после захвата Ленинграда и главной базы Балтийского флота – Кронштадта. С началом боевых действий на Восточном фронте эта часть плана не претерпела изменений. В журнале боевых действий Верховного главнокомандования вермахта 30 июня 1941 г. появилась запись: «Фюрер по‑прежнему намерен повернуть крупные силы танковой группировки, действующей на фронте группы армий «Центр» на север, на Ленинград, чтобы быстро овладеть ленинградским промышленным центром». Позднее, после первых донесений о новых советских тяжелых танках КВ, Гитлер настаивал на захвате города, где находится Кировский завод – «единственный завод по производству сверхтяжелых танков».

Насущной необходимостью для немецких войск также была нейтрализация Балтийского флота, поскольку Третий рейх зависел от шведской руды, доставлявшейся по Балтийскому морю. Вылазки подводных лодок или рейды легких сил советского Военно‑морского флота могли доставить немцам большие неприятности.

Лужский рубеж

В июле 1941 г. наступление немцев на Ленинград было остановлено на так называемом Лужском рубеже обороны. Система оборонительных сооружений на реке Луга длиной 175 и глубиной 12 километров была построена руками ленинградцев и резервных частей в течение первого месяца войны. В конце августа Красная армия под Старой Руссой провела сильный контрудар. Однако после первоначального успеха советские войска были оттеснены на исходные позиции, частично окружены и разбиты. Тем не менее под Старой Руссой группа армий «Север» была вынуждена бросить на отражение советского контрнаступления авиацию и войска, чьей целью был Ленинград. Красной армией было выиграно время. Вскоре обеим противоборствующим сторонам стало понятно, что промедление имело далеко идущие последствия. В августе в группу армий «Север» были переданы танки из группы армий «Центр» и пикирующие бомбардировщики. Концентрацией сил танков, авиации немцам удалось взломать Лужский рубеж и окружить оборонявшие его советские войска.

Финские войска начали активное наступление в Карелии и на Карельском перешейке, постепенно с большим усилием пробиваясь к Петрозаводску и Кексгольму (ныне – Приозерск). Основной ударной силой финнов стала танковая дивизия, оснащенная захваченными в боях «зимней войны» 1939–1940 гг. танками советского производства.

Несмотря на то что враг стоял у ворот Ленинграда, Кировский завод продолжал выпускать танки. Из его цехов один за другим выходили тяжелые КВ, которые не раз создавали для немцев критические ситуации на подступах к городу на Неве. Так, наилучшего результата добилась рота тяжелых танков КВ‑1 старшего лейтенанта З. Г. Колобанова в бою у совхоза Войсковицы в Красногвардейском (ныне – Гатчинском) районе Ленинградской области. Командир дивизии указал на карте на подходившие к городу шоссе и коротко и ясно поставил Колобанову боевую задачу: «Перекрыть их и стоять насмерть!» 20 августа 1941 г. колобановская рота танков КВ‑1 встала в засады. Сам Колобанов тщательно выбрал и занял выгодную позицию для стрельбы у проходящего через топкое место участка дороги. Летевших впереди колонны мотоциклистов танкисты пропустили. Они, в свою очередь, не заметили тщательно замаскированный советский тяжелый танк. Когда же на шоссе появились немецкие «панцеры», меткими выстрелами орудия КВ‑1 были обездвижены первая и замыкающая бронемашины в колонне. Запертые на узкой полоске шоссе вражеские танки заметались в поисках выхода и один за другим замирали под выстрелами 76‑миллимитровой пушки КВ‑1. Израсходовав за полчаса 98 бронебойных снарядов, экипаж Колобанова расстрелял 22 немецких танка, его рота отчиталась о 43 подбитых бронемашинах противника. За этот бой командир полка представил танкового аса к званию Героя Советского Союза, но в штабе Ленинградского фронта кто‑то рассудил иначе, и Колобанов получил орден Красного Знамени. Награждены были и члены его экипажа: командир орудия старший сержант А. М. Усов – орденом Ленина, механик‑водитель старшина Н. И. Никифоров – орденом Красного Знамени, стрелок‑радист старший сержант П. И. Кисельков и заряжающий красноармеец Н. Ф. Родников – орденом Красной Звезды.

В сентябре 1941 г. у ворот Ленинграда штабист из немецкого 41‑го моторизованного корпуса написал фразу, которая лучше всего характеризует использование новых советских танков: «У него (противника. – Прим. авт.) нет достаточного количества пехоты, однако тяжелые танки представляют собой препятствие, борьба с которым отнимает много времени». Однако перехватить все направления наступления вермахта танками с Кировского завода было невозможно. Когда один немецкий моторизованный корпус наступал на Красногвардейск, другой прорвался через Любань и Тосно. Уже 30 августа немцами были перерезаны железная дорога и шоссе, связывавшие Ленинград со страной. С севера на подступы к городу вышли союзники Германии – финны. Сухопутная связь с Большой землей оказалась прервана. Город на Неве был отрезан от всех своих гидроэлектростанций – Свирской и Волховской. 8 сентября немцы вышли к Ладожскому озеру и взяли Шлиссельбург. С занятием вермахтом этого города и выходом финнов на Карельском перешейке к границе 1939 г. и реке Свирь между Ладожским и Онежским озерами началась не имевшая прецедентов в Новейшей истории осада крупного города, которая продолжалась 882 дня – два года и пять месяцев.

Начало блокады

Уничтожение путем блокады мирного населения Ленинграда было запланировано Гитлером изначально. Уже на семнадцатый день войны, 8 июля 1941 г., в дневнике начальника немецкого Генерального штаба Франца Гальдера появилась очень характерная запись: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом вынуждены будем кормить в течение зимы. Задачу уничтожения этих городов должна выполнить авиация. Для этого не следует использовать танки. Это будет «народное бедствие», которое лишит центров не только большевизм, но и московитов (русских) вообще». В конце первого лета войны на Восточном фронте эти планы нашли отражение в официальных директивах германского командования. 28 августа 1941 г. Франц Гальдер подписал приказ Верховного главнокомандования вермахта группе армий «Север» о блокаде Ленинграда: «Приказываю: 1. Блокировать город Ленинград кольцом как можно ближе к самому городу, чтобы сэкономить наши силы. Требований о капитуляции не выдвигать. 2. Для того чтобы город, как последний центр красного сопротивления на Балтике, был как можно быстрее уничтожен без больших жертв с нашей стороны, запрещается штурмовать город силами пехоты. После поражения ПВО и истребительной авиации противника его оборонительные и жизненные способности следует сломить путем разрушения водопроводных станций, складов, источников электроснабжения и силовых установок. Военные сооружения и способность противника к обороне нужно подавить пожарами и артиллерийским огнем. Каждую попытку населения выйти наружу через войска окружения следует предотвращать, при необходимости – с применением оружия».

Уже в первые дни войны советское руководство задумывалось о худших вариантах развития событий. Активно строились линии укреплений в глубоком тылу, готовились к эвакуации предприятия. К числу худших вариантов относился выход противника к Ленинграду. Через неделю после начала войны – 29 июня – было принято решение об эвакуации из Ленинграда детей. До выхода немецких частей к Шлиссельбургу в начале сентября 1941‑го более 700 тысяч ленинградцев было отправлено в глубь страны. Однако полностью эвакуировать такой крупный город, как Ленинград, было невозможно, и в кольце блокады оказалось 2 миллиона 484,5 тысячи жителей, в том числе около 400 тысяч детей. Кроме того, город на Неве стал пристанищем для более чем 300 тысяч беженцев из Прибалтики и соседних областей, а запасов продовольствия и топлива в нем оставалось только на 30 дней. Над жителями Ленинграда нависла угроза голодной смерти. Руководство Советского Союза быстро осознало опасность гибели сотен тысяч человек и уже в сентябре 1941 г. предприняло попытки разорвать кольцо вокруг осажденного города. Немцы вышли на берег Ладожского озера на узком, всего в 12 километров, участке в районе Шлиссельбурга. Именно на этом участке в течение полутора лет в основном и предпринимались попытки снятия блокады, он получил название «бутылочное горло». Первые попытки отбросить немецкие войска от Ленинграда успеха не имели, поскольку были предприняты без должной организации и концентрации войск и техники.

Отпущенное Гитлером на взятие Ленинграда время подходило к концу. Потерянные группой армий «Север» под Лугой и Старой Руссой дни и недели было уже не вернуть. Пробил час наступления на советскую столицу, и временно переданные группе армий танки и авиация отправились под Москву. 11 сентября ее командующий Вильгельм Риттер фон Лееб записал в своем дневнике: «Сохраняется чрезвычайно острая нехватка времени, так как Главное командование сухопутных войск требует передать ему с 15 сентября семь подвижных соединений». День 11 сентября вообще стал черным для немецкого генерал‑фельдмаршала. Вечером директивой Ставки Верховного главнокомандования новым командующим Ленинградским фронтом был назначен генерал армии Г. К. Жуков. Через два дня он уже был в городе на Неве. Назначение Жукова говорило о том, какое значение советское Верховное командование придавало обороне Ленинграда. Его приезд чрезвычайно воодушевил защитников города, в рядах красноармейцев усилилась уверенность в том, что он будет спасен. Вместе с Жуковым прибыла и его команда. На кителе заместителя командующего Ленинградским фронтом генерал‑майора И. И. Федюнинского мерцала Звезда Героя Советского Союза. В 1941 г. кавалеры «Золотой Звезды» были еще редкостью.

Жуков с присущей ему энергией взялся за организацию обороны Ленинграда, главную ставку делая на артиллерию. Помимо полевой артиллерии, на ближних подступах к городу свое веское слово сказала корабельная и береговая артиллерия Балтийского флота.

Таллинский переход

На 22 июня 1941 г. Балтийский флот был самым сильным флотом СССР. Он включал 2 линкора, 2 новейших легких крейсера, 21 эскадренный миноносец (14 новейшей постройки). Это неудивительно – Ленинград как центр военной промышленности Советского Союза теоретически мог стать объектом вражеского десанта.

Принято считать, что в отличие от армии и военно‑воздушных сил советский ВМФ встретил Великую Отечественную войну в полной боевой готовности и отразил все атаки неприятеля. Действительно, еще 19 июня на флоте была введена готовность № 2 взамен повседневной готовности № 3. У всех баз были выставлены дозоры и велась постоянная воздушная разведка. Боевая готовность № 1 была объявлена по устному распоряжению народного комиссара ВМФ Н. Г. Кузнецова незадолго до полуночи 21 июня. Тем не менее следует признать, что корабли Балтийского и Черноморского флотов не были приоритетной целью для Люфтваффе. Даже главная база Балтийского флота в Таллине осталась неатакованной немецкой авиацией. При этом приведение Балтфлота в боевую готовность происходило не так быстро, как хотелось. Так, командир подводной лодки Л‑3 капитан 3 ранга П. Д. Грищенко отмечал в своем донесении о первом походе субмарины: «22.06.41 в 4.30 был разбужен сильными взрывами бомб». Л‑3 в тот момент находилась в латвийском порту Лиепая. Разрывы бомб, которые разбудили Грищенко, предназначались не его субмарине, а истребителям на лиепайском аэродроме. Если бы целью бомбардировщиков Люфтваффе были корабли и подводные лодки в гаванях, то у немцев были бы все шансы устроить советскому флоту «Перл‑Харбор». Однако германское командование рассчитывало запереть советский ВМФ в базах с помощью минных постановок. За несколько дней до начала войны немецкие торпедные катера вошли в бухты на побережье Финляндии и замаскировались в них. Формально остававшиеся нейтральными финны уже дали согласие на участие в войне против СССР и предоставили немцам возможность без помех выйти на позиции в ночь на 22 июня. Руководил заградительной операцией капитан 1 ранга Кригсмарине – германского военно‑морского флота – Ганс Бютов прямо из Хельсинки.

Передовую базу Балтийского флота в Лиепае советские войска оставили уже через неделю после начала войны – 29 июня, взорвав при отходе 7 подводных лодок и эсминец «Ленин». Надводные корабли флота, выходя в море, рисковали либо попасть под удар пикирующих бомбардировщиков, либо напороться на немецкие торпедные катера или на выставленные противником мины, как это случилось с новейшим легким крейсером «Максим Горький», у которого из‑за взрыва оторвало носовую часть. Всего от мин и авиабомб за первые полтора месяца войны было потеряно 6 эсминцев. Бывший начальник штаба флота адмирал Ю. А. Пантелеев уже после войны с досадой писал: «Фашистский флот не собирался вторгаться в Финский залив. Наоборот, он намеревался нас в нем блокировать. Мы же выставили «историческую» минно‑артиллерийскую позицию и на этой операции потеряли нос крейсера «Максим Горький» и один эсминец».

На Балтийском море основу советской обороны составляли острова Моонзундского архипелага, материковая часть Эстонии и база Ханко, расположенная на северном берегу Финского залива. Береговая артиллерия, расположенная на них, и выставленные ранее мины не допускали вражеский флот к Ленинграду. Против частей Красной армии в Эстонии была выделена только немногочисленная 18‑я армия (18. Armee) генерал‑фельдмаршала Георга фон Кюхлера. После того как в середине июля на таллинском направлении немецкие войска были усилены вдвое, Гитлер потребовал от фон Кюхлера срочно овладеть Эстонией и ее островами. Нанося основной удар в центре, вермахту удалось рассечь оборону надвое и к 7 августа выйти к берегу Финского залива, полностью отрезав окруженные под Таллином части Красной армии.

По наступающим на Таллин немецким войскам из своих орудий вел огонь легкий крейсер «Киров». Противник отвечал огнем тяжелой полевой артиллерии, поэтому крейсеру и другим боевым кораблям в Таллинской бухте приходилось маневрировать, прикрываясь дымовой завесой. Балтийский флот стал заложником обстановки на сухопутном театре военных действий. Главный «козырь» советского ВМФ – линкоры – отошел из Таллина в Кронштадт в июне. Минные заграждения на входе в Финский залив были выставлены, но основная часть сил Балтфлота все еще оставалась в гавани. Сухопутное командование приняло решение удерживать Эстонию, невзирая на нехватку сил. Изрядно потрепанные в боях у границы части 8‑й армии отходили к Таллину и Кингисеппу. Тем временем морем из Эстонии эвакуировались ценности, различные запасы и оборудование предприятий. Балтийский флот обеспечивал эти перевозки из Таллина.

К концу августа 1941 г. советские войска были практически полностью вытеснены из Прибалтики. Однако Таллин и Моонзундский архипелаг оставались острой костью в горле для противника, загораживая входы в Рижский и Финский заливы, кроме того, остров Эзель оставался самой близкой к территории Германии базой советской авиации. Немцы и их союзники финны всерьез взялись за блокирование советских морских перевозок. В распоряжении Балтийского флота тогда имелось два фарватера: прибрежный и проходящий примерно посередине Финского залива. Немцы перегородили залив и оба фарватера минным заграждением с кодовым наименованием «Юминда» из 2500 мин. 9 августа минный заградитель «Кобра» установил первое минное поле. В течение двух недель «Юминда» была расширена минными заградителями «Кобра», «Кенигин Луиза», «Кайзер», «Ролланд» и «Бруммер» 5‑й флотилии минных заградителей. Постановку прикрывали 1‑я и 2‑я флотилии торпедных катеров. Всего было поставлено 19 минных полей. В последнюю неделю августа в ожидании советского прорыва немецкими и финскими заградителями было поставлено еще 12 минных полей и береговая батарея из 170‑мм полевых орудий на мысе Юминда. Всего до конца августа было установлено 2828 мин и 1487 минных защитников. Ряды мин находились в 8–10 м друг от друга. Уже 11 августа подорвался на мине и погиб тральщик Т‑213 «Крамбол». Тяжелые повреждения в этот день получили эсминец «Стерегущий» и транспорт «Вячеслав Молотов». 24 августа на «Юминде» подорвался эскадренный миноносец «Энгельс» (типа «Новик» дореволюционной постройки), тральщики Т‑209 «Кнехт» и Т‑214 «Бугель». Наиболее плотным было минирование центрального фарватера. Прорыв к берегу залива позволил немцам взять фарватеры под обстрел особых морских батарей тяжелых орудий. Проход вдоль берега теперь грозил расстрелом транспортов морскими и полевыми батареями буквально в упор.

Несмотря на все усилия, полностью прекратить перевозки врагу не удалось. Дорогу в минных полях прокладывали корабли Балтийского флота – тральщики. Их небольшая осадка позволяла им проходить над «рогами» большинства мин и подрезать минрепы тралами – специальными буксируемыми устройствами. Смертоносные шары немедленно всплывали на поверхность. От них уже можно было уклониться или же просто расстрелять из пушек и пулеметов. Несмотря на отдельные подрывы, морская дорога действовала. Только раненых с 12 по 28 августа из Таллина было эвакуировано морем 7 тысяч человек. Оборотной стороной перевозок было постепенное выбивание боеспособных тральщиков. Они подрывались на отдельных неглубоко поставленных немцами минах. Настоящим бедствием стали неконтактные магнитные мины, от которых не спасала малая осадка. Эти мины срабатывали от магнитного поля корабля. До войны строительству тральщиков в СССР не уделялось должного внимания, и противоминные возможности флота из‑за потерь неуклонно таяли.

«Согласен с твоим предложением насчет оставления Таллина и отвода войск на корабли», – телеграфировал Сталин главнокомандующему войсками Северо‑Западного направления маршалу К. Е. Ворошилову 26 августа 1941 г. Корабельная артиллерия не могла компенсировать нехватку сил защитников города. Если в Белоруссии или на Украине окружение означало гибель частей и соединений, то прижатые к морю остатки 10‑го стрелкового корпуса 8‑й армии могли рассчитывать на помощь флота. Приказ об эвакуации Таллина означал, что за один переход нужно было перевести в Кронштадт около 150 боевых кораблей и катеров и 75 транспортных судов. Им предстояло пройти 220 морских миль через минные поля под огнем артиллерии, атаками торпедных катеров и ударами с воздуха. При этом тральщиков имелось всего четверть от положенного по уставу норматива. К 23.00 27 августа корабли вышли на рейд. Немногие благоприятные условия выполнения плана прорыва стали исчезать буквально на глазах. Планировалось начать переход так, чтобы пройти через «Юминду» днем, когда подрезанные тралами мины были хорошо видны. Начавшийся шторм спутал все расчеты.

Переход начался только в середине дня 28 августа. Первым успехом советских моряков стал прорыв мимо вражеских береговых батарей. Флот прорывался по центральному фарватеру, и немецкие морские батареи стреляли на пределе дальности. После первых всплесков боевые корабли прикрыли транспорты дымовой завесой. Немцы позднее с досадой отмечали, что «из‑за сильных дымозавес никаких успехов при обстреле не наблюдалось». К «Юминде» боевые корабли и транспортные суда подошли уже в сумерках, что позволило «рогатой смерти» собрать обильную жатву. Двигавшиеся впереди пять базовых тральщиков обеспечивали для проводки кораблей полосу шириной 3 кабельтова (560 метров). Защитой кораблей были только так называемые параваны – спускаемые на тросах небольшие поплавки, внешне напоминавшие самолеты. При движении корабля они гидродинамически разводились в стороны от борта и теоретически должны были отводить мины от корпуса судна. Один крейсер «Киров» своими параванами захватил две мины. Однако параваны не были панацеей. В последующие часы на минах погибли тральщики ТЩ‑71 «Краб» и ТЩ‑56 «Барометр», подводные лодки С‑5 и Щ‑301, эскадренные миноносцы «Артем», «Володарский», «Калинин», «Скорый» и «Яков Свердлов», сторожевые корабли «Снег» и «Циклон», 31 транспорт и вспомогательное судно. Однако не всегда подрывы на минах приводили к гибели корабля. В 21 час 30 минут на мине подорвался лидер «Минск», но корабль сохранил ход и вечером 29 августа встал на якорь на Большом Кронштадтском рейде.

Прорыв в темноте через «Юминду» при недостатке тральщиков принес потери как в транспортах, так и в боевых кораблях. Усугубили и без того непростую ситуацию ошибки командования Балтийского флота. Первой из них стал отказ от использования вех для обозначения пробитых в минных полях проходов. Считалось, что вехи заметит противник и по ним вскроет маршруты движения отрядов. Однако в Таллинском переходе немцы просто не успели бы воспользоваться этой информацией. Свои же корабли из‑за неточностей прокладки курса выкатывались из не отмеченной вехами протраленной полосы. Второй ошибкой стало отсутствие маневра тральщиками на переходе, их не передавали от одного отряда к другому. Участник перехода радист И. М. Саксин вспоминал: «Около десяти часов вечера под носом корабля раздался взрыв. Корабль быстро стал погружаться. В полной темноте я бросился к борту и прыгнул в воду. Запомнилось удивительное и страшное: красноармейцы прыгали в воду, не выпуская из рук винтовок. Сбросив ботинки, я что было сил поплыл в сторону от погибавшего корабля. Матросы в воде сгруппировались в кружок и плавали рядом. Попалась какая‑то доска, за которую держалось человека три по очереди. Помню, что среди спасшихся не было ни одного красноармейца, только моряки».

Утром 29 августа было принято решение, за которое впоследствии часто осуждали командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца. Крейсер и эсминцы продолжили свой путь в главную базу флота. Позади же еще оставалось множество медлительных транспортов. Многие из них вскоре стали жертвами немецких бомбардировщиков. Из 75 вышедших из Таллина транспортов на минах погибло 12, а авиацией было потоплено 19 единиц. Если бы боевые корабли остались прикрывать транспорты, потери от самолетов Люфтваффе были бы меньше. В какой‑то мере Трибуца оправдывает стремление любой ценой сохранить наиболее ценные боевые корабли. К тому же именно этого от него требовало командование. Таллинский переход, конечно, нельзя назвать блестящей операцией советского ВМФ, но также его никак нельзя охарактеризовать и как поражение, подобное Цусиме. Три самых крупных боевых корабля Балтийского флота: крейсер «Киров», лидеры «Ленинград» и «Минск» – самостоятельно пришли в Кронштадт, а потеряны были в основном старые эскадренные миноносцы‑«новики» еще дореволюционной постройки. К новейшим эсминцам проекта 7 из погибших кораблей относился только «Скорый». Символично, что во время перехода погиб родоначальник серии «Новиков» – в 20 часов 36 минут подорвался и вскоре затонул эсминец «Яков Свердлов», до 1926 г. носивший гордое имя «Новик». Командир корабля капитан 2 ранга А. М. Спиридонов вспоминал: «Сзади мостика «Якова Свердлова» поднялся огромный столб пламени, пара и дыма. Все стоящие на мостике были сбиты с ног, часть вылетела за борт. Я упал лицом на телеграф, поставив последний на «Стоп», и на мгновение потерял сознание… Придя в себя и оглянувшись на корму, я увидел, что последняя оторвалась от носа (взрыв пришелся в районе первого торпедного аппарата). Нос корабля быстро погружался в воду. Корма переворачивалась и также поднималась вверх. Через 3–4 мин. то, что раньше называлось мостиком, пошло к воде; я скомандовал оставшейся на носу команде (10–15 человек) идти в воду, что и было выполнено». «Матросы, старшины и офицеры мужественно держали себя в воде, – вспоминал вахтенный офицер Н. К. Гордымов. – Глубинные бомбы, погружавшиеся в воду (предварительно подготовленные для атаки подводной лодки), начали взрываться, оказывая сильнейший гидравлический удар на людей. Часть свердловцев пошла на дно от их действия. В живых осталось немного… Оказал нам помощь «морской охотник» и доставил в Кронштадт».

В целом Балтийским флотом был произведен вполне удачный маневр по морю, спасший значительную часть войск 10‑го стрелкового корпуса от уничтожения и позволивший бойцам и командирам соединения принять участие в боях под Ленинградом в самые напряженные дни сражения за город на Неве. Всего в Кронштадт прибыло 112 кораблей, 23 транспорта и вспомогательных судна. На кораблях было эвакуировано более 18 тысяч защитников Таллина. Однако не всем защитникам города удалось попасть на транспорты. По немецким данным, в оставленном советскими войсками Таллине было захвачено 11 тысяч 432 пленных, 97 орудий и 144 зенитные пушки. Людские потери на Таллинском переходе были тяжелыми, но большую часть войск и гражданских лиц все же удалось спасти. Из принятых на борт кораблей и судов 28 тысяч человек было доставлено 17 тысяч, включая 4 тысячи гражданских лиц. На переходе погибло около 11 тысяч человек, в том числе 3 тысячи гражданских.

Балтийский флот на защите Ленинграда

Защищать Ленинград прибыло около 45 корабельных орудий калибром более 100 миллиметров, что усилило артиллерийскую группировку на треть – общее число орудий большого калибра составило 131. В ходе отражения сентябрьского штурма они выпустили более 25 тысяч снарядов. В их числе было почти 6 тысяч тяжелых «чемоданов» калибром от 180 до 406 миллиметров. В устье реки Невы и в гаванях торгового порта заняли огневые позиции линкор «Марат», крейсеры «Максим Горький» и «Петропавловск», лидер «Ленинград», эсминцы «Опытный» и «Сметливый». Из кронштадтской группы кораблей вышли на позиции линкор «Октябрьская революция», крейсер «Киров», лидер «Минск», эсминцы «Сильный», «Суровый», «Свирепый», «Славный», «Стойкий», «Гордый» и «Стерегущий». Немецкой пехоте и танкам предстояло идти в атаку под огнем орудий, поднимавшим столбы земли размером в дом. По распоряжению Жукова на прямую наводку были поставлены зенитки противовоздушной обороны Ленинграда. Концентрация артиллерии вполне отвечала директиве Г. К. Жукова: «Перемолоть противника артиллерийским, минометным огнем и авиацией, не допустив прорыва нашей обороны».

В районе Ораниенбаума по наступающим немецким войскам огонь велся с форта береговой обороны «Красная горка». Дальность стрельбы 305‑миллиметровых орудий батареи и провела ту черту, которую гитлеровцы так и не смогли преодолеть. Тяжелые снаряды морских орудий обладали чудовищной, по сухопутным меркам, мощью. Даже от близких разрывов вражеские танки буквально опрокидывало. От напряженной стрельбы разорвало одно из орудий «Красной горки». Его заменили в рекордные сроки, ведь бои были в самом разгаре. Перед наступающими частями вермахта вновь встала стена огня. Немецкое наступление на Ораниенбаум остановилось. Вильгельм Риттер фон Лееб с досадой записал в своем дневнике: «Фон Кюхлер <…> жалуется на большой урон от огня тяжелой артиллерии русских боевых кораблей». Командующий стоявшей под Ораниенбаумом немецкой 18‑й армией (18. Armee) генерал‑полковник Георг фон Кюхлер как старый артиллерист знал, о чем говорил.

Под градом флотских «чемоданов» сентябрьский штурм города на Неве был остановлен, немцы не дошли всего 7 километров до Ленинграда. До Зимнего дворца вермахту оставалось 16 километров.

Блокада

В первый месяц блокады на улицах города было установлено полторы тысячи громкоговорителей. Радиосеть доносила до населения информацию о налетах и воздушной тревоге. Жительница города В. М. Лаздина вспоминала: «Очень помогало нам городское радио. Оно всегда было включено и дома, и на работе. Кроме оповещений о воздушных тревогах и обстрелах передавали новости. Что происходит в мире, стране и городе. Читали письма с фронта, концерты по заявкам. Помню голосок молоденькой Галины Вишневской. На время воздушной тревоги или обстрела передачи прерывались и включался метроном, чтобы все знали, что радио работает». Быстрый ритм метронома означал воздушную тревогу, медленный – отбой. Ритмичные звуки метронома, под которые протекала жизнь ленинградцев, стали одним из символов блокады.

Эффективность немецких бомбардировок Ленинграда оказалась невысокой. Плотность советской зенитной артиллерии в городе в восемь раз превышала лондонскую или берлинскую. Здесь на площади в 100 квадратных километров размещалось 1000 зенитных орудий. Немецкий ас‑пикировщик Ганс‑Ульрих Рудель отмечал: «Зона массированного зенитного огня начинается, как только пересекаешь побережье. Огонь зенитной артиллерии убийственный <…> Дым от разрывов снарядов образует целые облака». Гораздо более серьезную опасность для города, чем авиация, представляли снаряды сверхмощных немецких орудий. На стенах ленинградских домов появились надписи: «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Немцы не обстреливали высотные здания и шпили Северной столицы, поскольку те служили им хорошими ориентирами для артиллерии. Вся мощь немецкого «бога войны» обрушивалась на мосты, жилые районы и предприятия города. В небе над Ленинградом постоянно висели вражеские самолеты, корректирующие огонь орудий. Ленинградец В. Г. Громов вспоминал: «Те, кто впервые приезжал в военный Ленинград, при звуке сирены начинали суетиться. Оно и не удивительно. Ведь почти везде были видны результаты бомбежки – изуродованные дома и улицы. Периодически звучала тревожная сирена и слова из громкоговорителя: «Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Населению укрыться в бомбоубежище. Движение по улицам города прекратить». Конечно, тем, кто впервые попадал в такую обстановку, было страшно. И мы видели, как они в панике ищут надпись «Бомбоубежище». Указывающие стрелки находились повсюду. А возле самого бомбоубежища стояли дежурные с противогазами в руках. Они обычно открывали дверь, помогали зайти и мимоходом инструктировали. Однако на приезжих, которые бегали в поисках бомбоубежища, мы смотрели, как на инопланетян: чего мечутся? А они, соответственно, на нас с удивлением смотрели: чего не идем никуда укрываться? Это очень отличало людей, прибывших с Большой земли в Ленинград. Но и они после трех‑четырех обстрелов привыкали. Привыкание овладевало всем: привыкли и к голоду, и к холоду, и к социально‑бытовым неустройствам». Ценные монументы приходилось укрывать мешками с песком и фанерными щитами, но в пригородах многие исторические памятники оказались разбитыми и утраченными навсегда. Были разграблены и разрушены шедевры мировой архитектуры – Большой Екатерининский дворец в Царском Селе и Большой дворец в Петергофе. Бесследно исчезла Янтарная комната. Вывезенный немцами знаменитый своей уникальностью подарок короля Фридриха Вильгельма I русскому царю Петру I до сих пор остается ненайденным.

В сентябре в беседе с германским послом в Париже Гитлер заявил: «Ядовитое гнездо Петербург, из которого так и бьет ключом яд в Балтийское море, должен исчезнуть с лица земли. Город уже блокирован; теперь остается только обстреливать его артиллерией и бомбить, пока водопровод, центры энергии и все, что необходимо для жизнедеятельности населения, не будут уничтожены». 8 сентября объектом немецкой бомбардировки стали Бадаевские склады – деревянные хранилища продовольствия в Ленинграде. Зарево пожара было видно даже с окраин города. Из уст в уста ленинградцы передавали страшную новость о сгоревших запасах сахара и муки. Однако ситуация была гораздо хуже, чем жители города могли себе представить: сгоревших продуктов в лучшем случае хватило бы на неделю, а Ленинграду требовалась минимум тысяча тонн продовольствия в день. Самолетами в город доставлялось не более 100–200 тонн грузов, что составляло не более 10–20 % от необходимого объема. От Большой земли Ленинград отделяло не более 50 километров водной глади Ладожского озера, однако наладить по нему снабжение города было не так просто.

Ладожское озеро издавна славилось штормами и так называемой «толчеей волн», особо опасной для мелких судов. Из‑за коварного характера Ладоги еще при Петре Великом в первой четверти XVIII в. пришлось проложить 117‑километровый канал между Невой и Волховом, и напрямую через Ладогу суда ходили редко. Прорыв немцев к южному берегу Ладожского озера прервал как перевозки по железной дороге, так и по каналу. Защитникам города нужно было заново строить причал на западном берегу озера. Первые баржи выгружались прямо на необорудованный берег уже через неделю после начала блокады. Так родилась трасса, получившая название «Дорога жизни». В течение первого месяца ее работы в город удалось доставить 10 тысяч тонн продовольствия, которого не хватило и на 10 дней. В июле с введением карточной системы рабочие в Ленинграде получали по 800 граммов хлеба в день, а иждивенцы – 400 граммов. Но к началу октября нормы были снижены в два раза, а в конце ноября город подошел к порогу гибели: выдача хлеба уменьшилась до 250 граммов рабочим и 125 граммов остальному населению. Качество хлеба упало, в него домешивали горелую муку с Бадаевских складов, иногда различные примеси, в том числе и пищевую целлюлозу от переработки древесины на фабрике Госзнака, где до войны печатали деньги. Начался голод. А. М. Городницкий вспоминал: «Отец все время пытался отыскать дополнительные источники еды. А в газетах публиковали рецепты, что можно сделать, например, из очистков картофельных… Когда очистки кончились, то вот можно клей использовать, бумагу… Варили все. Уже к зиме с улиц исчезли кошки и собаки. Помню, как отец из столярного клея пытался сварить что‑то вроде супа. Из этого ничего не получилось… Но запах стоял такой, что помню его до сих пор».

Первые больные истощением люди появились в больницах в начале ноября 1941 г., и к концу месяца в Ленинграде от голода умерло свыше 11 тысяч человек. В. М. Лаздина вспоминала: «В городе открылись столовые, в которых за вырезанные из карточки талоны можно было получить какую‑то еду. Помню блюдо под названием «шроты» – какая‑то белая масса, непонятно из чего сделанная. Я один раз ее поела, после чего у меня начались судороги пищевода. Столовые были разные, где получше, где похуже. Некоторые столовые очень хвалили. Наверное, там работали более честные люди. Самой лучшей была столовая на Московском проспекте за «Леижтом» (Ленинградский институт железнодорожного транспорта. – Прим. авт.). И действительно, там вкуснее было».

Морозная зима 1941/42 г. вселяла надежду – встанет лед, и ситуация со снабжением улучшится. Однако снова сказался коварный характер Ладожского озера: оно никогда не замерзало полностью, открытая вода ломала лед, он трескался. Неустойчивость льда и полынья заставили отказаться от устройства ледовой дороги по кратчайшему расстоянию между восточным и западным берегами. К тому же немецкая артиллерия располагалась слишком близко к берегу. 20 ноября, когда толщина льда достигла 180 миллиметров, на лед вышли конные обозы, через два дня – машины. Двухтонные грузовики везли по два‑три мешка. Но даже при такой осторожности несколько машин затонуло. Водители стояли на подножке, готовые спрыгнуть, если машина пойдет под лед. Иногда к грузовикам прикрепляли сани, чтобы взять больше груза. По обратному маршруту из города вывозили жителей. Однако, несмотря на все усилия по снабжению города и эвакуации его жителей, только в декабре 1941 г. в Ленинграде от голода умерло 53 тысячи человек. Тогда многие из водителей Дороги жизни перешли на два рейса в сутки.

Общая протяженность Дороги жизни составляла около 30 километров. На льду оборудовали пункты питания, технической помощи, заправки и медпункты. В зависимости от погодных и военных условий маршрут менялся. Для охраны трассы были созданы две оборонительные полосы в 8–12 километров от берега, занятого противником. Прямо на льду в снежно‑ледяных окопах установили пулеметные точки. Защищали Дорогу жизни зенитки и истребительная авиация. Но непрекращающиеся немецкие бомбардировки и артиллерийские обстрелы дороги достигали цели. Только за первую неделю перевозок было потеряно 52 машины. Начальник Дороги жизни капитан 1 ранга М. А. Нефедов писал: «Ночью надо ездить по озеру со светом. Это дешевле стоит, меньше бьем машин, чем потеряем их от вражеской авиации». Полыньи от разрывов снарядов усугубляли и без того непростую ледовую обстановку, особенно ночью. Иной раз машины уходили под лед так быстро, что некоторое время из‑под воды со дна светили их фары. За первый месяц работы трассы утонуло и застряло в полыньях почти 300 машин. Но цель была достигнута – 25 декабря впервые норма выдачи хлеба в Ленинграде была повышена и в дальнейшем уже не снижалась. Через месяц она была вновь повышена, а еще через три недели вернулась на уровень 500 граммов для рабочих и 300 граммов для иждивенцев. Были возвращены в рацион крупы, макароны, жиры, а с апреля – мясо. Среднесуточный объем перевозок уверенно превысил суточную потребность города. Обратными рейсами шла эвакуация ленинградцев. За зиму грузовики‑«полуторки» вывезли более полумиллиона человек.

Тем не менее январь и начало февраля 1942 г. стали самыми страшными месяцами Ленинградской блокады, когда умирало до 4 тысяч человек ежедневно, в отдельные дни – до 7 тысяч. Первую половину января все неработающее население города никаких продуктов по карточкам вообще не получало. Выработка электроэнергии сократилась до 4 % от довоенного уровня. В январе установилась морозная погода и температура падала до минус 30 и ниже. Водопровод и отопление не работали, на дрова шла мебель, заборы, доски и бревна из разрушенных бомбежками зданий. Е. А. Скрябина писала в дневнике: «Смерть стала явлением, наблюдаемым на каждом шагу. Когда утром выходишь из дома, натыкаешься на трупы, лежащие в подворотне, на улице. Трупы долго лежат, так как некому их убирать». Невероятно, но в этих условиях город продолжал работать. Кировский завод, находясь всего в 4 километрах от фронта, ни на день не прекращал выпуск и ремонт танков. Случалось, что полусобранные тяжелые танки КВ вели огонь по противнику прямо из заводских цехов через проделанные в стенах амбразуры. Во Всесоюзном институте растениеводства на площади Воровского (ныне – Исаакиевская) находилась уникальная коллекция образцов зерновых и других сельскохозяйственных культур. 28 сотрудников института умерли от голода во время блокады, но селекционный фонд, содержащий несколько тонн зерна, риса и картофеля, остался нетронутым.

Почему же осажденный город не сдался? Могла ли капитуляция сохранить жизнь мирного населения? Ответ на этот вопрос ясно читается в директиве Гитлера № 1601 от 22 сентября 1941 г.: «После поражения Советской России дальнейшее существование этого населенного пункта не представляет никакого интереса. Предполагается окружить город и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сровнять его с землей». Забота о населении Ленинграда не входила и в планы командующего группой «Север» Вильгельма Риттера фон Лееба, который писал в своем дневнике: «У меня <…> лишь одна железнодорожная линия через Псков – Лугу на Ленинград, и по ней я едва успевал доставлять продовольствие для моих солдат». Генерал‑квартирмейстер вермахта генерал артиллерии Эдуард Вагнер выразился еще более откровенно: «Не подлежит сомнению, что именно Ленинград должен умереть голодной смертью». Спасти город и мирных жителей можно было, лишь прорвав блокаду. Ленинград был не просто большим городом – здесь находились крупнейшие промышленные предприятия и база Балтийского флота. Его потеря привела бы к утрате порта Мурманск, через который в СССР поступали грузы и военная техника из США и Великобритании. И конечно, Ленинград оставался крупнейшим культурным и духовным центром страны, за судьбой которого следил весь народ, помогая и поддерживая его всеми силами. Борьба за Ленинград стала одним из крупнейших событий всей Великой Отечественной войны.

Показательно, что не менее страшный голод, чем в Ленинграде, был организован нацистами и в оккупированной ими Ленинградской области. Жительница города Пушкин (до 1918 г. – Царское Село) Л. Осипова записала в своем дневнике: «24 декабря. Морозы стоят невыносимые. Люди умирают от голода в постелях уже сотнями в день. В Царском Селе оставалось к приходу немцев примерно тысяч 25. Тысяч 5–6 рассосалось в тыл и по ближайшим деревням, тысячи две – две с половиной выбиты снарядами, а по последней переписи Управы, которая проводилась на днях, осталось восемь с чем‑то тысяч. Все остальное вымерло. Уже совершенно не поражает, когда слышишь, что тот или другой из наших знакомых умер <…> 27 декабря. По улицам ездят подводы и собирают по домам мертвецов. Их складывают в противовоздушные щели. Говорят, что вся дорога до Гатчины с обеих сторон уложена трупами. Эти несчастные собрали свое последнее барахлишко и пошли менять на еду. По дороге кто из них присел отдохнуть, тот уже не встал… Обезумевшие от голода старики из Дома инвалидов написали официальную просьбу на имя командующего военными силами нашего участка и какими‑то путями эту просьбу переслали ему. А в ней значилось: «Просим разрешения употреблять в пищу умерших в нашем доме стариков».

Невский пятачок

Пробивание кольца блокады извне требовало на последнем броске форсирования Невы. Для утомленных прорывом частей Красной армии этот рывок через реку мог стать непосильным, поэтому было решено образовать плацдарм на левом берегу Невы и встречать спасителей города на суше. Этот плацдарм, известный как Невский пятачок, стал одной из легенд Битвы за Ленинград. Он был захвачен у Московской Дубровки в дождливую ночь на 20 сентября небольшим отрядом 115‑й дивизии под командованием капитана В. П. Дубика. Бойцы отряда на рыбачьих лодках и самодельных плотах пересекли реку, бесшумно взобрались по обрыву и ворвались в немецкие траншеи. Солдаты вермахта совершенно не ожидали этой атаки и поначалу оказали лишь слабое сопротивление. Достигнутый успех был сразу же закреплен советскими войсками: через Неву переправились другие подразделения и бригада морских пехотинцев.

Для нормализации обстановки немецким командованием были срочно переброшены по воздуху два полка 7‑й критской воздушной дивизии (7. Flieger‑Division). Немецкие десантники сразу же втянулись в жестокие бои. Ликвидировать плацдарм им не удалось, однако его размеры вскоре сократились до двух километров по фронту и около 500 метров в глубину. Если поначалу Невский пятачок был лишь площадкой для встречи удара извне, то в октябре он стал едва ли не последней надеждой на соединение защитников Ленинграда с Большой землей. Немцы стояли у ворот Москвы, и резервов для прорыва блокады не было. В разговоре с партийным руководителем Ленинграда А. А. Ждановым Сталин был предельно откровенен: «Если вы в течение нескольких ближайших дней не прорвете фронта и не восстановите прочной связи с <…> тылом страны, все ваши войска будут взяты в плен. Восстановление этой связи необходимо не только для того, чтобы снабжать войска Ленфронта, но и <…> чтобы дать выход войскам для отхода на восток – если необходимость заставит сдать Ленинград». На Невский пятачок были переправлены свежие силы. Один из участников переправы, офицер 20‑й стрелковой дивизии И. Г. Попов, вспоминал: «Противник освещал реку – ракет не жалел. Вода кипела от разрывов снарядов и мин. Уже за серединой реки огромный водяной фонтан, оседая, накрыл лодку Шемелева. Она исчезла в волнах. Неужели люди погибли? Нет, как будто видны взмахи рук. Точно: плывут к тому берегу». Однако плацдарм простреливался немцами насквозь, и удалось добиться лишь некоторого его расширения.

Еще одна отчаянная попытка прорвать блокаду изнутри была предпринята в ноябре. Именно тогда норма выдачи хлеба в Ленинграде снизилась до 125 граммов. Недоедали и красноармейцы. 8 ноября 1941 г., выступая в Мюнхене, Гитлер заявил: «Ленинграду рассчитывать не на что. Он падет рано или поздно. Кольцо блокады не разорвать никому. Ленинграду суждено погибнуть от голода». Сталин советовал первому секретарю Ленинградского обкома партии и члену Военного совета Ленинградского фронта А. А. Жданову: «Без танков пехота не пойдет. Примите меры к переброске танков KB на левый берег». Верховный главнокомандующий также предлагал «из разных дивизий выделить группы охотников, наиболее смелых людей, составить один или два сводных полка. Объясните великое значение того подвига, который требуется от них, чтобы пробить дорогу». На Невский пятачок действительно были переправлены танки. Они не смогли пробить кольцо блокады, но наступающие красноармейцы захватили немецкие траншеи на подступах к плацдарму. На выручку сражавшимся там десантникам немцы перебросили пехотную дивизию со спокойного участка фронта. Ноябрьские бои стали самыми кровопролитными в истории Невского пятачка. Красная армия потеряла здесь более пяти тысяч человек. Командир взвода 576‑го стрелкового полка 115‑й стрелковой дивизии Ю. Р. Пореш вспоминал: «К моменту высадки нашей роты все окопы, ходы сообщений были забиты замерзшими трупами. Они лежали на всей площади «пятачка», там, где их настигла пуля или осколок. Трудно об этом вспоминать, но так было: укрытие, в котором мне и моим двум товарищам довелось разместиться, было вместо наката перекрыто окоченевшими трупами, трупами были частично выложены стены, амбразуры для ведения огня были оборудованы между трупами, уложенными вдоль окопов вместо бруствера. Вся площадь «пятачка» представляла из себя кладбище незахороненных солдат и офицеров».

17 ноября на Невском пятачке был тяжело ранен отец нынешнего президента Российской Федерации – рядовой 330‑го стрелкового полка 86‑й стрелковой дивизии Владимир Спиридонович Путин (1911–1999). Со слов отца, глава государства так рассказывает об этом: «Ему и еще одному бойцу дали задание взять «языка». Они подползли к блиндажу и только приготовились ждать, как оттуда неожиданно вышел немец. Растерялся и он, и они. Немец пришел в себя раньше. Достал гранату, запустил в них и спокойно пошел дальше». Скорее всего, это был десантник из состава 7‑й воздушной дивизии.

В конце года интенсивность боев за плацдарм стала спадать. Подразделения вермахта и Красной армии попросту выдохлись. Оценивая бои за Невский пятачок, командир 284‑го полка немецкой 96‑й пехотной дивизии (96. Infanterie‑Division) полковник Хартвиг Польман отмечал, что «русские продемонстрировали удивительное умение в создании плацдармов и необыкновенное упорство в их удержании». Вопросом ожесточенных дискуссий среди историков и журналистов являются советские потери на Невском пятачке. Иногда называются цифры до нескольких сотен тысяч человек. Однако в действительности период активной борьбы за Невский пятачок исчисляется несколькими месяцами, и потери в течение этого времени составляют примерно 50 тысяч человек.

Тихвинская и Любаньская наступательные операции

Первые попытки деблокировать Ленинград, предпринятые осенью 1941 г., были достаточно плохо организованы. К тому же все внимание руководства страны и Красной армии было занято обороной столицы Советского Союза. В январе 1942 г., когда врага погнали от Москвы и Ростова‑на‑Дону, настало время для крупной операции под Ленинградом. Планировалось не просто снять блокаду: декабрьская директива Ставки Верховного главнокомандования требовала «разбить противника», «окружить и <…> пленить или истребить его». Такие амбициозные задачи ставились явно на волне успехов в контрнаступлении против немецкой группы армий «Центр» под Москвой. Рецепт успеха также был позаимствован из опыта, полученного в Подмосковье. Прибывшие под Ленинград соединения должны были не пробиваться через «бутылочное горло», а с рубежа реки Волхов ударить во фланг и глубокий тыл группы армий «Север» и захватить узлы шоссейных дорог – Лугу, Любань и Волосово. Дорога жизни была практически полностью задействована на снабжении города продовольствием. Поэтому было решено взламывать кольцо блокады снаружи на всю глубину мощным ударом со стороны Волхова.

Борьба не обещала быть легкой, поскольку местность под Ленинградом не способствовала применению крупных масс танков, изобилуя множеством топких, труднопроходимых мест. Атаки при поддержке бронетехники были возможны только вдоль дорог или возвышавшихся над болотами железнодорожных насыпей. Поэтому пытаться пробить немецкую оборону железным кулаком, как это делалось на других фронтах, было невозможно. Танки – «короли поля боя» Второй мировой войны – чувствовали себя здесь неуютно. Достаточно сказать, что под Ленинградом Красной армией никогда не применялись танковые и механизированные корпуса, только полки, батальоны, максимум – бригады. Исход сражений здесь решали артиллерия и бой пехоты.

После провала первой попытки вермахта взять Ленинград штурмом генерал‑лейтенант И. И. Федюнинский возглавил армию на внешнем фронте блокады, в районе «бутылочного горла». Теперь его задачей стала не оборона, а наступление – прорыв в осажденный город. Позднее в мемуарах генерал писал об этом времени: «Труднее всего мне было под Погостьем зимой тысяча девятьсот сорок второго года. Четыре месяца изнурительных, кровопролитных, а главное, малоуспешных боев в лесистом и болотистом крае между Мгой и Тихвином навсегда оставили у меня тяжелые воспоминания». От самого названия «Погостье» (от русского слова «погост» – кладбище) веяло смертью. Здесь немцы превратили в подобие крепостной стены высокую железнодорожную насыпь. Линия фронта под Погостьем шла почти параллельно железной дороге. Прямо в насыпи немцы устроили окопы для стрелков и пулеметные гнезда. Из‑за эвакуации промышленности и падения производства артиллерия Красной армии в то время сидела на голодном пайке. Мощные орудия фортов и кораблей Балтийского флота до внешнего фронта блокады не добивали. Поэтому разбить насыпь в пыль снарядами вместе с засевшим в ней противником было невозможно. Выучки советским пехотинцам зимы 1941/42 г. тоже не хватало. Федюнинский вспоминал: «Стрелковые подразделения после артиллерийской подготовки опаздывали с выходом в атаку». Из‑за этого забившиеся в окопы во время артобстрела немцы успевали прийти в себя и вновь занять огневые позиции. В итоге отчаянные атаки советской пехоты под Погостьем наталкивались на град пуль. Потери наступающих войск были велики, а продвижение вперед – минимальным.

Не имея достаточно снарядов, генерал‑лейтенант И. И. Федюнинский стремился взять врага хитростью. По его приказу через просветы в обороне вермахта во вражеский тыл просочилась целая дивизия. Немцам пришлось прикрывать обозы в тылу сильной охраной. Но тем не менее все попытки взломать оборону противника под Погостьем были для Красной армии безуспешными. Немецкий фронт был атакован в нескольких местах. Под Любанью советское наступление поначалу обещало успех. Прибывшая на фронт из резерва Ставки Верховного главнокомандования 2‑я ударная армия дала советским войскам существенное преимущество. Ее сосредоточение, обнаруженное разведкой вермахта, вызвало панику в штабе генерал‑фельдмаршала Вильгельма Риттера фон Лееба. Советская армия появилась намного южнее сильно укрепленного «бутылочного горла», где немецкая оборона была менее прочной. Однако советская операция готовилась второпях, фактически «с колес». Причины этого были понятны: смертность среди населения Ленинграда с наступлением зимы резко возросла, блокаду стремились снять как можно скорее. Последствия спешки сказались уже в первые часы операции. Командир одной из наступавших дивизий полковник И. М. Антюфеев вспоминал: «Наши части, преодолев реку и поднявшись на левый берег, попали под сильный пулеметный и минометный огонь противника. Наша артиллерия не только не могла подавить вражеские огневые средства, но даже не успела как следует произвести пристрелку. К тому же имела всего четверть комплекта боеприпасов». Вскоре войскам Красной армии пришлось отойти на исходные позиции. Через несколько дней советское наступление на Любаньском направлении возобновилось. На этот раз удалось прорвать немецкую оборону и продвинуться на 30 километров по лесам и болотам. До соединения с защитниками Ленинграда оставалось пройти еще столько же.

Ситуация все больше казалась немецкому командованию безнадежной, а наиболее разумным решением – отвод войск. Однако он был строго запрещен Гитлером. Командующий группой армий «Север» Вильгельм Риттер фон Лееб подал прошение об отставке, и его просьба была удовлетворена фюрером. Новым командующим стал генерал‑полковник Георг фон Кюхлер, который должен был спасти группу армий «Север» от повторения судьбы группы армий «Центр» под Москвой. Но его задача была даже сложнее: не отступая ни на шаг, не позволить Красной армии снять блокаду Ленинграда. Для этого нужна была идея, скрепляющая разваливающуюся оборону вермахта, поскольку просто сохранять за собой местность было уже невозможно. Штаб фон Кюхлера решил прочно удерживать шоссейные и железные дороги за счет ослабления остального фронта. Это решение принесло немецким войскам успех. Вермахту удалось удержать под своим контролем дороги, по которым не только шло снабжение войск, но и быстро перебрасывались резервы, закрывавшие бреши в обороне.

Напротив, войска советской 2‑й ударной армии снабжались по единственной дороге, проложенной в пятикилометровом коридоре между селами Замошье и Спасская Полисть. Красноармейцам не хватало боеприпасов, продовольствия, горючего. Во 2‑й ударной армии начался голод, усилившийся с приближением весны. Были разделаны и съедены почти все лошади из обоза и даже артиллерийских запряжек. Командир взвода 944‑го артиллерийского полка 378‑й стрелковой дивизии Ю. А. Рябов вспоминал: «В феврале месяце снабжение фуражом вообще прекратилось, и мы получали буквально по одному сухарю на сутки. Начался голод, резали голодных лошадей, списывали как «исчезнувших» от прямого попадания вражеских снарядов и мин. Нет соли, нет курева. Рано утром, на улице еще темно, телефонист Балоночкин спрашивает: «Товарищ лейтенант, разрешите сходить за маханом (так мы называли конину)?» Я разрешаю». Балоночкин – сибиряк – берет карабин, за пояс топор, становится на лыжи и исчезает. Проходит часа два или больше, Балоночкин возвращается, приносит куски конины, вырубленные из туш падших лошадей. Все это мелко разрубается, укладывается в ведро и солдатские котелки и ставится на костер и печки. Вместо воды снег, так как вода – только болотная жижа. Варится конина долго, много снимается пены. Все с нетерпением ждут. Но вот и готово варево, но без соли. Если есть сухари и их смешать с этим варевом, получается царская трапеза».

Уже в феврале наступление Красной армии выдохлось. Советские войска оказались в полуокружении, но еще стойко обороняли его периметр. Построение обороны в болотистой местности было чрезвычайно трудным. Окопы быстро заполнялись грунтовыми водами, приходилось строить настилы, через болота прокладывать гати. Ситуация была тяжелой, но не катастрофичной. Уставшие и понесшие значительные потери советские войска уже не могли достичь тех целей, которые предусматривал новый план. В марте Гитлер в беседе с командующим группой армий «Север» Георгом фон Кюхлером потребовал окружить вклинившуюся в немецкую оборону группировку советских войск. Операция получила кодовое наименование «Дикий зверь» («Raubtier»). Через две недели пять немецких дивизий атаковали с двух сторон основание прорыва 2‑й ударной армии. Преимуществом немцев явилось то, что они наступали не по болоту, а вдоль железнодорожной насыпи, по которой могли пройти танки. После пяти дней напряженных боев армия была отрезана от своих тылов.

Однако радость немцев была недолгой. Через неделю Мерецков собрал в кулак ударную группировку из других армий и стал пробивать коридор к окруженным. Через три дня командующий Волховским фронтом доложил Сталину, что «коммуникации 2‑й ударной армии освобождены от противника». Однако «освобожденными» их можно было считать достаточно условно, поскольку ширина пробитого коридора была в пределах всего полутора‑двух километров. Такой коридор простреливался противником, и по нему можно было уверенно передвигаться только ночью. Сам Мерецков признавал, что этого «явно недостаточно для надежного обеспечения коммуникаций». Так или иначе, но «Дикий зверь» был укрощен. Восстановление сообщения 2‑й ударной армии с тылами стоило должности ответственному за операцию командиру корпуса 18‑й армии (18. Armee), который был смещен приказом фон Кюхлера. Гитлер также требовал снять командира расквартированной в Павловске 58‑й пехотной дивизии (58. Infanterie‑Division) генерал‑лейтенанта Карла фон Граффена, но в этом случае командующий группой армий «Север» смог отстоять своего подчиненного перед фюрером.

Гибель 2‑й ударной армии

К марту 1942 г. боевые действия на московском направлении постепенно замерли. Войска Западного фронта были измотаны боями, но Ставка Верховного главнокомандования могла направить на остальные направления другой ресурс – лучшие оперативные умы. Было решено оживить Любаньскую операцию за счет усиления войск под Ленинградом двумя новыми командующими: генералами Говоровым и Власовым. Под Москвой оба они были успешными командармами. Поначалу Власов был назначен заместителем командующего фронтом.

План летней кампании немцев 1942 г. предусматривал штурм Ленинграда. Без ликвидации вклинения советских войск, угрожавшего немецким коммуникациям, проведение крупной операции было бы безумием. Разгром 2‑й ударной армии стал для немцев насущной необходимостью. Прежде чем обрушиться на нее, войска фон Кюхлера ликвидировали Невский пятачок. В апреле на плацдарме оставалось всего лишь около тысячи человек. Когда лед на Неве вскрылся, немцы обрушили на его защитников шквал огня артиллерии и перешли в наступление. Последнее, что видели с правого берега реки, – кусок маскировочного халата, на котором крупными буквами было написано: «Помогите». Ни продолжать наступать, ни подготовить крепкую оборону 2‑я ударная армия не могла. Командовавший 2‑й ударной армией генерал Клыков заболел, и потребовалась срочная замена. Московский гость оказался здесь как нельзя кстати. По злой иронии судьбы, 20 апреля, в день рождения Гитлера, во главе армии был поставлен будущий создатель Русской освободительной армии генерал‑лейтенант А. А. Власов. Однако вскоре командование стало сомневаться в самой целесообразности продолжения наступления. Через три недели после назначения Власова командующий Ленинградским фронтом Хозин сделал весьма рискованное предложение: оставить с таким трудом занятую территорию и вывести 2‑ю ударную армию из полуокружения.

Ответ последовал незамедлительно. Хозин ждал окрика, а то и предложения сдать кому‑нибудь командование, но ошибся. В тот же вечер из Ставки Верховного главнокомандования последовало устное указание готовить отвод 2‑й ударной армии. Обрадованный Хозин на следующий день приказывает Власову готовить отвод армии из полуокружения. Через несколько дней решение было закреплено директивой Ставки, которая не оставляла сомнений в перспективах операции: «Отвести 2‑ю уд [арную] армию из занимаемого ею района». Генерал‑лейтенант Власов был прислан для развития операции, теперь ему предстояло ее сворачивать. Отвод почти 40 тысяч человек из «мешка» был трудной задачей. Горючее для автомашин, подготовка дорог стали основными факторами, влиявшими на скорость отвода войск. Готовность армии к отводу на промежуточный рубеж, по оценкам Власова, могла быть достигнута не раньше конца мая.

Группа армий «Север» начала операцию по уничтожению 2‑й ударной армии буквально за день до назначенной даты ее отвода. Вывод войск Власова начался уже под звуки немецкой артиллерийской канонады. Однако ситуация была усугублена роковой ошибкой. Войска выводились назад, в тыл фронта, вместо того чтобы усилить оборону узкой горловины. Через неделю после начала немецкого наступления коммуникации армии Власова вновь оказались перерезанными. Ценой огромных усилий фронт окружения был прорван только через три недели – 19 июня. Но ширина прорыва не превышала полутора километров. Командир взвода 828‑го отдельного артилерийско‑противотанкового дивизиона 87‑й кавалерийской дивизии И. Адамский вспоминал: «Долина смерти… Я не смогу найти слов, чтобы передать, что там творилось. Кромешный ад не сравнится с тем ужасом, который нам пришлось увидеть своими глазами. Мы стояли на прямой наводке и били по немцам, которые из леса, с двух сторон, расстреливали из пулеметов и орудий «коридор» шириной метров триста, по которому бойцы Второй Ударной шли на прорыв. Лес горит, болото перед нами в огне, неба не видно из‑за дыма. Нас обстреливают и бомбят, все расчеты выбиты из строя уже по третьему разу, а перед нами многие сотни, а может, и тысячи наших трупов. Те, кому посчастливилось выйти из окружения, просто бежали и ползли по трупам своих товарищей. Сплошной настил в два наката из тел убитых и раненых. Жуткое побоище. Пекло. Всюду трупы. Зловоние… Из окружения выходили фактически скелеты, обезумевшие от голода. Им не давали сразу кушать, только по кусочку хлеба и по маленькому черпаку каши. Они сразу съедали эту пайку или прятали ее под болотный мох и снова вставали в очередь за хлебом. Многие потом умирали в корчах от заворота кишечника».

К 23 июня район, занимаемый 2‑й ударной армией, сократился уже до таких размеров, что простреливался артиллерией противника на всю глубину. В этот день Власов отдал устное распоряжение уничтожить оставшуюся в строю технику. В последующие сутки по всему пространству, занимаемому частями армии, гремели взрывы и поднимался дым пожаров. Командир батареи 305‑й дивизии А. С. Добров вспоминал: «Обстановка сложилась очень тяжелая. Площадь – два на два километра, насквозь простреливалась. Всюду лежали убитые и раненые. Кто бредил, кто просил пить, кто просил перевязать, а кто требовал пристрелить, потому что сам это сделать уже не мог. Немцы не атаковали, обложили нас, как зверя в берлоге, бомбили и обстреливали».

Последняя попытка организованного прорыва частей 2‑й ударной армии состоялась вечером следующего дня. Извне его поддерживала артиллерия фронта. Эта последняя отчаянная ночная атака проходила под перекрестным огнем пушек и пулеметов противника. Утром коридор был окончательно заблокирован. Остатки армии Власова рассеялись по лесам и мелкими группами пробивались к своим. К концу июня количество вырвавшихся из «котла» красноармейцев достигло 10 тысяч человек. Немцами было объявлено о захвате 30 тысяч пленных.

Предательство генерала Власова

Спустя две недели после разгрома 2‑й ударной армии, 11 июля 1942 г., в деревне Туховежи на границе Ленинградской и Новгородской областей в плен был взят ее командующий генерал‑лейтенант А. А. Власов. В знак благодарности за выдачу советского генерала староста деревни получил от командования немецкой 18‑й армии корову, десять пачек махорки, две бутылки тминной водки и почетную грамоту. Хотя пленных в генеральском звании в немецких лагерях можно было пересчитать по пальцам одной руки, поначалу он оставался обычным военнопленным. В пропагандистских целях немцы даже не удержались от публичного унижения Власова. Долговязый генерал возглавил колонну, которую гнали от вокзала к лагерю для пленных высших офицеров в Виннице. В 1941 г. он воевал на Украине, и многие местные жители помнили его как старшего командира Красной армии.

Однако пленение Власова пришлось как нельзя кстати для группы высших офицеров вермахта. В недрах германского Верховного командования и разведки зрело недовольство политикой Гитлера на оккупированных территориях Советского Союза. Бездумная жестокость только усиливала сопротивление оккупантам. Немецкие войска на Восточном фронте сталкивались с этим почти каждый день. Куда более широкие перспективы обещало использование для раскола и ослабления советского общества недовольных политикой Сталина. Достаточно быстро стало ясно, что к красноармейцам должен обращаться с воззваниями не немец, а кто‑то из их влиятельных соотечественников.

Вербовка Власова началась издалека. В лагерь военнопленных в Виннице прибыл хорошо говоривший по‑русски немецкий офицер. Пленному советскому генералу никто не стал прямо с порога предлагать сотрудничество. Наоборот, поначалу в основном говорил сам Власов, а немцы его внимательно слушали. Беседы велись о его жизни до войны и отношении к советской власти, ведь когда‑то Власов был ее восторженным сторонником. Столкновение с реалиями советской политики в деревне его во многом отрезвило. По мнению Власова, многие, в том числе убежденные коммунисты, связывали все зло и террор конца 1930‑х гг. персонально с личностью Сталина. После этих признаний беседовавшие с пленным генералом немцы повели разговор как опытные карточные шулеры. Его спросили: «Не является ли борьба со Сталиным делом не только немцев, но и русских и других народов Советского Союза?» Образ врага получил свое конкретное имя – Сталин. После этого согласие Власова на сотрудничество было получено немцами буквально за считаные дни. Нелепость ситуации заключалась в том, что вербовка пленного советского генерал‑лейтенанта была лишь личной инициативой группы высших офицеров вермахта. Реальная же политика Третьего рейха в отношении населения оккупированных территорий СССР оставалась прежней, цели немцев в войне также не претерпели изменений.

Преступив черту предательства, Власов вначале занимался преимущественно пропагандистской работой. Его перу принадлежат листовки «Обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной армии», отпечатанные в декабре 1942 г., «Почему я встал на путь борьбы с большевизмом (Открытое письмо генерал‑лейтенанта А. А. Власова)» и целый ряд других. «Обращение Русского комитета…» фактически было декларацией о создании Русской освободительной армии, вошедшей в историю коллаборационизма под аббревиатурой РОА. В качестве своих задач свежеиспеченный Комитет ставил: «а) Свержение Сталина и его клики, уничтожение большевизма; б) Заключение почетного мира с Германией; в) Создание, в содружестве с Германией и другими народами Европы, Новой России без большевиков и капиталистов». Политическая платформа Русского комитета представляла собой причудливое сочетание таких взаимоисключающих вещей, как частная собственность, частная инициатива, «социальная справедливость и защита трудящихся от всякой эксплуатации». Подобным способом пытались склонить к сотрудничеству как можно больше граждан СССР, недовольных советской властью.

По итогам боев под Москвой Жуков дал Власову положительную характеристику – «в оперативном отношении подготовлен хорошо, организационные навыки имеет. С управлением войсками армии справляется вполне». Переход Власова на службу к немцам, безусловно, стал одним из самых неприятных для СССР эпизодов войны. Были и другие офицеры Красной армии, ставшие предателями, но Власов был самым высокопоставленным и наиболее известным.

Листовки, подписанные Власовым, разбрасывались немцами с самолетов над линией фронта и распространялись в лагерях военнопленных. Позднее от пропаганды Власов перешел к формированию воинских частей из коллаборационистов, преимущественно военнопленных. Помимо бывших военнопленных, ставших предателями, в ряды его формирований вступали русские эмигранты. Лишь осенью 1944 г. была сформирована первая дивизия РОА, однако опыт ее использования на Одерском плацдарме в апреле 45‑го был сочтен отрицательным. Дивизия была выведена с фронта и фактически неуправляемой ушла в Чехословакию. Ее личный состав был взят в плен или интернирован союзниками советским властям.

Известность Власова благодаря листовкам привела к тому, что все коллаборационисты, служившие немцам, получили прозвище «власовцы». Однако мелькающие на страницах мемуаров «власовцы» чаще всего являлись «хиви» – безоружными военнопленными, привлекавшимися для хозяйственных работ, либо принадлежали к так называемым «восточным батальонам» или казачьим подразделениям, которые формировались преимущественно из националистов разных мастей. Сам Власов был захвачен в Чехословакии в мае 1945 г. С 30 по 31 июля 46‑го в Москве проходил закрытый судебный процесс по делу Власова и группы его последователей. Все они по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР были признаны виновными в государственной измене, лишены воинских званий и повешены во дворе Бутырской тюрьмы.

Бои на Ладожском озере

Прорвать Ленинградскую блокаду весной 1942 г. так и не удалось. На Ладожском озере начал таять лед, отлаженная за зиму Дорога жизни покрылась водой. 20 апреля под лед ушло около 80 грузовиков, и с трассы сняли все автомашины ЗИС‑5. Начало летней навигации советское командование ожидало с тревогой, и эти опасения были не напрасными. Порты на обоих берегах озера, сами корабли могли подвергнуться ударам как с воздуха, так и с воды. Командующий 1‑м Воздушным флотом генерал‑полковник Альфред Келлер получил директиву германского Верховного командования: «Сорвать эвакуацию Ленинграда всеми средствами и <…> не дать противнику возможности улучшения продовольственного положения и тем самым обороноспособности Ленинграда». Суровая зима задержала начало навигации, и первый корабль прошел через Ладожское озеро только 22 мая. Менее чем через неделю начались удары вражеской авиации, которые были встречены шквальным огнем зенитных пушек и пулеметов, в воздух поднимались истребители. На каждой барже вскоре был установлен крупнокалиберный зенитный пулемет. Командир дивизиона канонерских лодок капитана 1 ранга Н. Ю. Озаровский записал в своем дневнике: «28 мая 1942 г. <…> Неожиданно налетели вражеские самолеты и начали бомбить порт. Корабли открыли огонь. Фашистские самолеты Ю‑88 <…> сбрасывали бомбы с пикирования или с горизонтального полета на высоте 200–300 метров <…> Несколько снарядов разорвалось в фюзеляже бомбардировщика. Под углом 70 градусов «Юнкерс» врезался в землю на отмели». Противовоздушная оборона на Ладожском озере оказалась достаточно эффективной – потери грузов от ударов с воздуха составили менее 1 % от всего объема перевозок.

Однако не менее серьезной была угроза с воды. Финский флот был слаб, поэтому в июне 1942 г. на Ладожское озеро были перевезены итальянские торпедные катера. Четырем катерам типа MAS («Motoscafo Anti Sommergibile») из состава 12‑го отряда торпедных катеров для этого пришлось пропутешествовать через всю Европу. Также на Ладогу были переброшены немецкие вооруженные паромы «Зибель», предназначавшиеся для высадки десанта на Британские острова. Этот ход противника также был спрогнозирован советским командованием, и для него подготовили противоядие. Специальная авиационная группа Ставки Верховного главнокомандования обрушила на базы вражеских катеров и паромов град бомб. Вопреки ожиданиям, громких успехов итальянские моряки‑катерники на Ладоге не добились. Атакующие катера встречал плотный огонь сопровождавших караваны боевых кораблей Ладожской флотилии. Кроме того, мелкосидящие буксиры и баржи были трудной целью. Итальянские «угри» – торпеды – попросту проходили у них под днищем.

Апофеозом борьбы за коммуникации на Ладоге стал бой за остров Сухо. Это был искусственный остров с маяком к северу от устья реки Волхов. Немецким и финским командованием была спланирована операция под кодовым наименованием «Бразиль». План операции предусматривал десант на остров с разрушением маяка, захватом шифров и минированием подходов к острову. Это был бы чувствительный удар по перевозкам. Рано утром 22 октября 1942 г. остров был атакован бомбардировщиками, а вслед за авиаударом на остров высадился вражеский десант. Однако ответные действия были на редкость энергичными и слаженными. На десант была наведена авиация, к острову подтянулись стоявшие в дозоре малые «охотники». Десант был ликвидирован. Немцы и финны потеряли потопленными и захваченными 17 десантных кораблей, операция полностью провалилась. Более того, по итогам боевых действий на Ладожском озере в 1942 г. немецкая флотилия паромов была расформирована, а итальянские моряки‑катерники вернулись на свою солнечную родину, передав катера финнам.

Барвенковско‑Лозовская операция

Наступательная операция, которая вошла в историю войны под названием Барвенковско‑Лозовская, началась 18 января 1942 г. Ее замысел сводился к тому, чтобы ударом войск смежных крыльев Юго‑Западного и Южного фронтов прорвать оборону противника на стыке 6‑й и 17‑й армий, между городами Балаклея и Артемовск, и, развивая наступление в направлении Запорожья, одновременно выйти в тыл донбасско‑таганрогской группировке вермахта, прижать основные силы немцев к побережью Азовского моря и отрезать им пути отхода на запад.

За первые четыре дня наступления советские войска прорвали фронт противника в ширину до 75 километров и продвинулись на направлениях главных ударов в глубину до 25 километров. Одной из главных проблем Красной армии в этот период было отсутствие самостоятельных механизированных соединений, способных стать основной силой развития успеха. Вместо них использовалась кавалерия, усиленная отдельными танковыми бригадами, которой не хватало как ударных возможностей, так и подвижности. Кроме того, работа военной промышленности в эвакуации только налаживалась, и советские войска страдали от недостатка боеприпасов. Все это снижало возможности по штурму оборудованных немцами для обороны населенных пунктов. Такие превращенные в крепости пункты – чаще всего узлы дорог – в основании советского прорыва у немцев получили название «угловые столбы». Они выполняли две задачи: во‑первых, сужали фронт прорыва, а во‑вторых, препятствовали полноценному использованию дорог для снабжения прорвавшихся в глубину обороны войск противника. К концу января из‑за слабости усиленных танками кавалерийских корпусов и удержания немцами «углового столба» – Славянска – Барвенковско‑Лозовская операция застопорилась. Поставленные Ставкой Верховного главнокомандования перед войсками Юго‑Западного и Южного фронтов задачи по выходу к Днепру и перехвату коммуникаций донбасской группировки противника выполнены не были.

В результате неудачного наступления образовался Барвенковский выступ, который мог стать как плацдармом для нового крупномасштабного наступления, так и ловушкой для занявших его частей Красной армии. Поскольку война шла на территории СССР, то без политических потерь советское командование не могло отвести войска с этого вытянутого к Днепру плацдарма, несмотря на его очевидную уязвимость для фланговых ударов. Ситуацию ухудшало разделение довольно узкого выступа между двумя фронтами. Северная часть Барвенковского выступа находилась в ведении Юго‑Западного фронта, а южная – Южного фронта.

Барвенковско‑Лозовская операция, подобно другим наступлениям зимы 1942 г., была богата трофеями. Советские войска захватили 658 орудий, 40 танков и бронемашин, 843 пулемета, 331 миномет, 6 тысяч 13 автомашин, 573 мотоцикла, 1 тысячу 95 велосипедов, 23 радиостанции, более 100 тысяч мин, около 80 тысяч снарядов, более миллиона патронов, свыше 23 тысяч ручных гранат, 430 вагонов с боеприпасами и военными грузами, 8 эшелонов с военно‑хозяйственным имуществом, 24 склада с разными военными запасами, 2 тысячи 400 повозок, 2 тысячи 800 лошадей.

Майское наступление Красной армии

Судьба Барвенковского выступа должна была решиться весной 1942 г. Поначалу советское командование с оптимизмом смотрело в будущее. В начале марта командование Юго‑Западного направления считало, что «враг, несмотря на крупную неудачу осеннего наступления на Москву, весной будет вновь стремиться к захвату нашей столицы». В отношении южного сектора советско‑германского фронта оценка возможных планов противника была сделана следующая: «На юге следует ожидать наступления крупных сил противника между р. Северский Донец и Таганрогским заливом с целью овладения низовьем Дона и последующим устремлением на Кавказ к источникам нефти». Однако постулат о Москве как главной цели летней кампании вермахта заставлял предполагать, что противостоящая Юго‑Западному направлению группа армий «Юг» не будет усилена. Также оптимизм советскому командованию внушало начавшееся формирование самостоятельных механизированных соединений – танковых корпусов. Теперь у Красной армии были средства для развития прорыва в глубину обороны противника.

Командование Юго‑Западного направления предложило план, в общих чертах представляющий собой развитие Барвенковско‑Лозовской операции. По‑прежнему основные усилия нацеливались на освобождение Донбасса и Харькова. Плацдармом для наступления должен был стать вбитый в расположение немецких войск Барвенковский выступ, занимающий нависающее положение как над Харьковом, так и над всей донбасской группировкой противника.

В выделении крупных резервов Юго‑Западному направлению Ставкой Верховного главнокомандования было отказано. В результате вместо наступления с целью сотрясения всего фронта группы армий «Юг» было решено ограничиться более скромной по своему размаху операцией. Ее задачей должно было стать освобождение силами Юго‑Западного фронта Харькова ударами по сходящимся направлениям к югу и северу от города, с перспективой выхода к Днепру. Однако германское командование избрало южный сектор Восточного фронта точкой приложения основных усилий летней кампании, поэтому препятствия для крупного наступления здесь должны были быть немедленно устранены. 12 февраля распоряжением оперативного отдела Верховного главнокомандования вермахта было приказано ликвидировать Барвенковский выступ. Так же было настроено и командование группы армий «Юг». 10 марта генерал‑фельдмаршал Федор фон Бок записал в своем дневнике: «Верховному командованию была представлена оценка ситуации: она завершалась утверждением, что Изюмский выступ должен быть ликвидирован наступательными действиями сразу после окончания периода распутицы». Кроме того, весной группа армий «Юг» была усилена новыми дивизиями, переброшенными как из группы армий «Центр», так и из Германии.

В май 1942 г. обе противоборствующие стороны вступили с наступательными планами. Теперь многое зависело от того, кто успеет начать первым и будет ли это наступление иметь успех. Окажется ли собираемая для «Фридерикуса» («Fridericus») – такое наименование в честь отчаянно воевавшего с русскими прусского короля Фридриха II Великого (1712–1786) получила операция – группировка в окружении или, напротив, замкнется кольцо окружения за идущими в обход Харькова дивизиями и корпусами Юго‑Западного фронта? План советского наступления под Харьковом был простым, но хорошо продуманным. Замысел командования Юго‑Западного направления представлял собой «классические Канны» – так в военном искусстве называется удар по двум сходящимся направлениям с целью окружения и разгрома противника. На юго‑восточных подступах к Харькову должны были сомкнуться пехотные «клещи» 38‑й и 6‑й армий, а на западных – свежих подвижных соединений, 21‑го и 23‑го танковых корпусов, наступающих из Барвенковского выступа, и 3‑го гвардейского кавалерийского корпуса, вводимого в бой в обход города с севера.

Наступление Юго‑Западного фронта началось 12 мая в 6 часов 30 минут утра. За два дня боев северная ударная группировка прорвала оборону противника на фронте шириной в 56 километров. 28‑я армия продвинулась на 20–25 километров, но вскоре последовал контрудар двух немецких танковых дивизий, который серьезно замедлил ее продвижение. К исходу 14 мая южная ударная группировка прорвала оборону противника на фронте шириной в 55 и глубиной в 25–40 километров. В этот момент было принято одно из роковых для успеха операции решений. Командующий 6‑й армией генерал А. М. Городнянский отложил ввод в бой 21‑го и 23‑го танковых корпусов, дожидаясь безусловных успехов северной группировки. Однако усиленная новыми дивизиями немецкая 6‑я армия оказалась «крепким орешком».

15 мая под ударами самолетов Люфтваффе практически остановилось наступление 28‑й армии. Боец 175‑й дивизии Е. Ф. Окишев вспоминал: «Бои под Харьковом для меня оказались, пожалуй, самыми тяжелыми за всю войну. Эти постоянные бомбежки, страшные потери, растерянность наших командиров, отсутствие боеприпасов… Помню, у меня тогда состоялся разговор с одним командиром батареи: «Вон же немецкие танки. Бейте по ним!» – «Да было бы чем…» И он же мне рассказал, что им выдали всего по два боекомплекта, а чем воевать дальше? В общем, бесконечные бои, жара, голод, эти дикие бомбежки… А в бомбежку что чувствуешь? Свое полное бессилие… Свист – разрыв, свист – разрыв… Да еще немцы включали на бомбардировщиках специальные сирены, которые сильно действовали на нервы». Несмотря на это, состояние командования группы армий «Юг» к 14 мая можно было охарактеризовать как паническое. Федор фон Бок звонил в Берлин Францу Гальдеру и высказывал сомнения в возможности остановить советское наступление ударом группы Эвальда фон Клейста с юга: «Атака <…> имеющимися силами вряд ли принесет ожидаемый успех. Клейст, с которым я разговаривал только что, думает, что атака будет удачной, если противник не атакует первым <…> Я не могу принять на себя это решение». Как альтернативу удару по южному фасу Барвенковского выступа фон Бок предлагал снять с фронта фон Клейста три‑четыре дивизии и использовать их для ликвидации бреши южнее Харькова. Фактически наступление Юго‑Западного фронта поставило «Фридерикус» на грань полного фиаско. Но Гальдер принял на себя рискованное решение и убедил в его правильности Гитлера. Атака на южный фас Барвенковского выступа должна была начаться в запланированное время.

15 мая командующий Юго‑Западным направлением маршал С. К. Тимошенко, наконец, решился использовать в бою свой главный козырь – 21‑й и 23‑й танковые корпуса. Их предполагалось ввести в прорыв утром следующего дня, но из‑за удаленности от линии фронта вовремя занять исходное положение для наступления танкисты не успели. 16 мая 6‑я армия форсировала реку Берестовая и начала готовиться к вводу в прорыв танковых корпусов. В условиях позднего весеннего паводка река имела ширину от 10 до 20 метров. В сочетании с вязким дном и заболоченной поймой форсирование ее танками требовало наведения инженерными частями переправ. Ввод в прорыв двух танковых корпусов был отложен еще на сутки. В это время немецкое командование продолжало готовить операцию «Фридерикус», которая должна была проводиться в усеченном виде.

За оборону южного фаса Барвенковского выступа отвечали войска 9‑й и 57‑й армий Южного фронта генерал‑полковника Р. Я. Малиновского. Серьезных задач в рамках Харьковской операции фронт не получил и, по большому счету, был предоставлен сам себе. Плотность войск здесь была на грани допустимого для устойчивой обороны. В среднем дивизия занимала оборону на фронте в 20 километров. 17 мая в 4 часа утра немецкие войска под командованием генерала Эвальда фон Клейста на южном фасе Барвенковского выступа начали артиллерийскую подготовку, которая продолжалась полтора часа. После удара артиллерии последовал прорыв танков. Уже к 8 часам утра фронт обороны 9‑й армии на обоих направлениях был прорван. К полудню немецкие войска продвинулись на 20 километров и завязали бой на окраинах Барвенкова. Усугубил ситуацию и тот факт, что наступающие немецкие части уничтожили узел связи Южного фронта.

Штаб Южного фронта узнал о начавшемся наступлении вермахта только во второй половине дня 17 мая. В штаб Юго‑Западного направления о произошедшем было доложено лишь к исходу дня. К этому моменту оборона 9‑й армии была прорвана на всю глубину, и группа фон Клейста вела бои уже с оперативными резервами Южного фронта. Отсутствие информации о прорыве немецких войск привело к тому, что находившийся поблизости от места прорыва 2‑й кавалерийский корпус и 14‑я гвардейская стрелковая дивизия весь день простояли на месте, не зная о случившемся и не имея приказов на противодействие прорвавшемуся противнику. В конце дня маршал С. К. Тимошенко задействовал эти резервы и приказал Р. Я. Малиновскому исправить положение. Пока на южном фланге наступления назревала катастрофа, в полосе наступления южной ударной группировки фронта были введены в бой 21‑й и 23‑й танковые корпуса. Первый начал наступление в 5.00, второй потратил время на форсирование реки Берестовой и начал наступать в 8.00. Поскольку в полосе наступления группы фон Клейста была задействована авиация корпуса фон Рихтгоффена, продвижение вперед шло довольно быстро. 21‑й и 23‑й танковые корпуса продвинулись на 15 километров, а наступающие стрелковые соединения 6‑й армии – на 6–10 километров.

Наступление северной ударной группы 17 мая фактически прекратилось. К исходу дня в штабе Юго‑Западного фронта поступили сведения о захваченных разведкой 38‑й армии документах, свидетельствующих о том, что с 11 мая немецкое командование планировало перейти в наступление из района Балаклеи. Очевидно, это были планы первоначального варианта операции «Фридерикус». Ознакомившись с документами, С. К. Тимошенко сопоставил их текст с наступлением против Южного фронта и сделал вывод о намерениях противника срезать Барвенковский выступ. Было решено прекратить наступление и предпринять ряд срочных мер по отражению удара. В 00.35 18 мая по радио командующему 6‑й армией было приказано вывести из боя 23‑й танковый корпус и выдвинуть его на рубеж реки Берека. Река протекала с запада на восток к северу от Барвенкова и представляла собой удобный рубеж обороны. Также в район города Изюма была направлена 343‑я стрелковая дивизия вместе с батальонами танков и противотанковых ружей.

Однако пока Тимошенко выстраивал свою оборону фронтом на юг, немецкое командование решило развернуть ударную группировку фон Клейста на запад. Это позволяло противнику очистить Изюмский выступ. Последовал обвал советской обороны на всем фронте 9‑й армии, на фоне становящегося бесполезным заслона по реке Берека. Приказ на вывод 23‑го танкового корпуса из боя запоздал, и к моменту его получения корпус Е. Г. Пушкина продолжал наступление во взаимодействии с частями 266‑й стрелковой дивизии. Только в полдень 18 мая командир корпуса начал вывод из боя двух танковых бригад. 21‑й танковый корпус также продолжал ставшее уже бессмысленным наступление.

Катастрофа под Харьковом

19 мая 1942 г. обеими противоборствующими сторонами было потрачено на перегруппировку сил и переход к обороне на достигнутых рубежах. Связист 131‑й танковой бригады Л. И. Майданик вспоминал: «Движение войск приостановилось, в штабах шли срочные совещания, офицеры связи непрерывно курсировали между штабами и соседними соединениями. Впервые – шепотом и доверительно – послышалось зловещее слово: «окружение». Советское командование готовилось к отражению удара в северном направлении, на Балаклею, навстречу 6‑й армии. Однако немцы развернули свою ударную группировку на 90 градусов и начали наступление в западном направлении, прикрывшись пехотными дивизиями, которые заняли оборону фронтом на север, напротив прибывающих советских резервов. Этими замысловатыми маневрами практически все оборонительные замыслы С. К. Тимошенко сводились к нулю.

20 мая началось наступление немецкого 3‑го моторизованного корпуса на запад, почти параллельно занимаемому резервами Юго‑Западного направления фронту. Дезорганизовав левый фланг 57‑й армии, ударная группировка фон Клейста развернулась едва ли не на 180 градусов и вернулась к реке Береке. На этот раз последовало наступление в северном направлении, и 22 мая 14‑я танковая дивизия установила контакт с частями 44‑й пехотной дивизии 6‑й армии. Вокруг частей Красной армии замкнулось кольцо окружения. В «котел» под Харьковом попали 21 дивизия, 2 танковых корпуса, 5 отдельных танковых бригад, артиллерийские, инженерные части и различные вспомогательные подразделения. Л. И. Майданик вспоминал: «До 24 мая действия нашей бригады, да и других частей и соединений были довольно организованными. Систематически велась разведка, при необходимости вступали в бой, а если не позволяли обстоятельства, маневрировали на большом пространстве».

Для деблокирования окруженных частей в составе Южного фронта был сформирован сводный танковый корпус под руководством заместителя командующего фронтом по автобронетанковым войскам генерал‑майора А. Д. Штевнева. 25 мая корпус начал атаки на внешний фронт окружения. Тем временем внутри кольца были собраны две ударные группировки для прорыва фронта изнутри. Первая группа должна была прорываться всеми оставшимися на ходу танками 6‑й армии под командованием командира 21‑го танкового корпуса генерал‑майора Г. И. Кузьмина. На острие прорыва находилась 5‑я гвардейская танковая бригада. Наступать группа должна была из района Лозовеньки навстречу ударам сводного танкового корпуса у Чепеля. Из 22 тысяч человек, которые пошли на прорыв, к своим вышло всего 5 тысяч и 5 танков 5‑й гвардейской танковой бригады. Командир бригады генерал‑майор Н. Ф. Михайлов был ранен и попал в плен. Генерал‑майор Кузьмин, раненный разрывной пулей в живот, предпочел смерть плену и покончил с собой.

Вторую группу, состоявшую из бойцов и командиров 6‑й и 57‑й армий, из окружения вывели части 23‑го танкового корпуса генерал‑майора Е. Г. Пушкина. Боец 131‑й танковой бригады Л. М. Майданик так описывал обстоятельства прорыва: «Идут люди большой толпой, они спускаются все ниже, к нам. Они идут быстрым шагом, молча. Вот они подошли, и мы тоже вливаемся в этот людской поток. Трудно сказать, сколько человек было в этой большой толпе, возможно, пятьсот, или тысяча, или еще больше. Стало ясно, что люди идут напролом. Впереди этого сборища пехотинцев, конников, минометчиков, артиллеристов, танкистов находился полковник‑кавалерист». Кольцо окружения становилось все плотнее, боеприпасы у красноармейцев заканчивались. В отчаянии многие из них добровольно шли сдаваться в плен. Тот же Л. М. Майданик вспоминал: «Выхожу из укрытия, и моим глазам представляется потрясающая своей жутью картина: по длинному оврагу, куда спускаются эти промоины, идет многотысячная толпа наших бойцов, некоторые с поднятыми руками. В плен! Эти вчерашние подтянутые бойцы выглядят неузнаваемо. Ссутулившиеся, они смотрят себе под ноги, будто что‑то высматривая на земле. У всех сосредоточенный вид, и все молчат. Слышен только топот тысяч ног».

Тем не менее к 30 мая из окружения удалось выйти почти 27 тысячам человек. Основную причину неудачи операции Военный совет Юго‑Западного направления указал первым пунктом в докладе Сталину от 30 мая 1942 г.: «Хорошо задуманное и организованное наступление на Харьков оказалось не вполне обеспеченным от ударов противника на барвенковском направлении». Потери войск Юго‑Западного направления с 10 по 31 мая составили почти 267 тысяч человек. Попало в окружение и там погибло или было взято в плен более 270 тысяч человек. По немецким данным, во время боев за Харьков было взято более 239 тысяч пленных, уничтожено и захвачено 2026 орудий, 1249 танков и 540 самолетов.

Оказались среди пленных и «паршивые овцы». Так, командир 41‑й стрелковой дивизии полковник В. Г. Баерский, попав в плен, примкнул к согласившемуся на сотрудничество с немцами бывшему командующему 2‑й ударной армией А. А. Власову и вместе с ним подписал обращение к германскому командованию с призывом о создании Русской освободительной армии, которая должна была воевать против Советского Союза на стороне Третьего рейха.

Одним из самых печальных последствий разгрома под Харьковом стали большие безвозвратные потери среди опытных командиров высокого уровня, многие из которых смогли вырваться из Киевского «котла» в сентябре 1941 г. В пламени окружения под Харьковом погибли заместитель командующего войсками Юго‑Западного фронта генерал‑лейтенант Ф. Я. Костенко, командующий 6‑й армией генерал‑лейтенант А. М. Городнянский и член Военного совета бригадный комиссар И. А. Власов, командующий, член Военного совета и начальник штаба 57‑й армии генерал‑лейтенант К. П. Подлас, бригадный комиссар А. И. Попенко и генерал‑майор А. Ф. Анисов, командующий армейской группой генерал‑майор Л. В. Бобкин и многие другие советские командиры.

Когда о харьковской драме доложили Сталину, Верховный главнокомандующий назвал итог операции катастрофой и сравнил ее с разгромом Русской Императорской армии в 1914 г.: «В течение каких‑либо трех недель Юго‑Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел еще отдать противнику 18–20 дивизий <…> Это катастрофа, которая по своим пагубным результатам равносильна катастрофе с Ренненкампфом и Самсоновым в Восточной Пруссии». В провале наступления вождь, не без оснований, обвинил прежде всего командование Юго‑Западного направления – С. К. Тимошенко, И. Х. Баграмяна и Н. С. Хрущева: «Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе, которую пережил фронт и продолжает еще переживать, то я боюсь, что с Вами поступили бы очень круто».

Поражение под Харьковом весной 1942 г. стало тяжелым ударом для Красной армии. Однако у советского командования все еще оставалась надежда на то, что летом удастся взять реванш и избежать повторения трагедии 41‑го года. Для этого в тылу создавались резервные армии, которыми должны были командовать молодые военачальники, такие, к примеру, как только что вернувшийся из Китая, где он служил военным советником, сорокадвухлетний генерал‑лейтенант В. И. Чуйков. Курсанты стрелковых, минометных, инженерных училищ засыпали в классах от усталости. В учебных лагерях велась интенсивная боевая подготовка сотен тысяч бойцов и младших командиров. Военные занимались по двенадцать часов в сутки, но после победы под Москвой их моральный настрой был твердым – 1942 год, без сомнения, должен стать годом решительного перелома в войне с Третьим рейхом.

СТАЛИНГРАДСКАЯ БИТВА

Целью летней кампании 1942 г. немецкое командование сделало кавказскую нефть, захват которой позволял не только улучшить положение с топливом в воюющем на два фронта Третьем рейхе, но и лишить этого важнейшего ресурса Советский Союз. Накануне Великой Отечественной войны, в 1940 г., в Бакинском нефтяном районе было получено свыше 71 %, а в Грозненском и Майкопском – свыше 24 % от общей добычи нефти в СССР. 1 июня 1942 г. на совещании в штабе группы армий «Юг» Гитлер заявил: «Моя основная мысль – занять область Кавказа, возможно основательнее разбив русские силы <…> Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен ликвидировать войну». Захват вермахтом основных источников нефти мог заставить советские войска остановиться. После начала операции «Блау» и взлома обороны Красной армии в южном секторе советско‑германского фронта к нефтепромыслам двинулась группа армий «А», которая объединила часть войск бывшей группы армий «Юг». Ударным ядром группы армий «А» стала 1‑я танковая армия Эвальда фон Клейста, которая получила непростую задачу: прорваться к нефтяным месторождениям Кавказа. В 1942 г. миру предстояло впервые услышать и навсегда запомнить название русского города на Волге – Сталинград.

Операция «Блау»

5 апреля 1942 г. Гитлером была подписана директива № 41, в которой были окончательно определены цели летней кампании: «Главная задача состоит в том, чтобы, сохраняя положение на центральном участке, на севере взять Ленинград и установить связь на суше с финнами, а на южном фланге фронта осуществить прорыв на Кавказ». Первоначально план немецкого летнего наступления получил кодовое наименование «Зигфрид», но вскоре название было изменено на «Блау» («Blau» – синий) и встало в один ряд с наименованием планов победоносных «блицкригов» против Польши в 1939 г. («Weiß» – белый), Бельгии, Голландии, Люксембурга и Франции в 1940 г. («Gelb» – желтый) и второй фазы Французской кампании, завершившейся парадом вермахта на Елисейских Полях в Париже («Rot» – красный). Операция «Блау» должна была претворить в жизнь мечту Гитлера – захват кавказских нефтепромыслов, который бы лишил Красную армию «крови» современной механизированной войны.

В конце июня в районах северо‑восточнее Курска и северо‑восточнее Харькова почти закончилось сосредоточение и развертывание ударных группировок вермахта, предназначенных для проведения первой фазы операции «Блау». 28 июня немецкие танковые колонны взломали южный сектор Восточного фронта и рванулись к Воронежу, Сталинграду, Ростову‑на‑Дону. Теперь вместо еще недавно прочной линии обороны на дальних подступах к Сталинграду зияла гигантская брешь. Управление частями Красной армии было потеряно, а их отступление превратилось в паническое бегство и становилось все более хаотичным. Разбитые советские войска пустились в «драп‑марш» и вскоре были окружены противником под Миллерово. Сталин раздраженно спросил командующего Сталинградским фронтом С. К. Тимошенко: «Почему не сообщают Ставке, куда девались войска этих армий и какова их судьба, продолжают ли они борьбу или взяты в плен? В этих армиях находилось, кажется, 14 дивизий, а это больше 100 000 человек. Ставка хочет знать, куда девались эти дивизии!» В ответ маршал смог сообщить Верховному главнокомандующему лишь неутешительные цифры численности пробившихся из окружения частей. Последствия не заставили себя ждать – через несколько дней Тимошенко был снят со своего поста, а новым командующим фронтом назначен перспективный командарм генерал‑майор В. Н. Гордов.

Для того чтобы остановить военную машину вермахта, требовались накопленные резервы. Тогда далеко на востоке на многочисленных железнодорожных станциях разнеслась команда: «По вагонам!» Войска резервных армий двинулись в направлении Сталинграда.

Приказ «Ни шагу назад!»

Все чаще перед глазами бойцов и командиров Красной армии вставал призрак 1941 г. Заместитель командира одной из стрелковых дивизий Сталинградского фронта высказался так: «У меня сейчас такое впечатление, как будто повторяется сентябрь сорок первого. Тогда мы тоже стягивали, сосредотачивали, а потом все бросили, оставшись в окружении. Эта музыка может повториться и сейчас». Красноармейцы, изнуренные отступлением, были более резки в оценках: «Теперь мы не остановимся до самого Урала». Смена командующего фронтом не принесла желаемого результата – войска продолжали отступать, сдавая один населенный пункт за другим. Все чаще Ставка Верховного главнокомандования получала неутешительные доклады о пораженческих настроениях в Красной армии. Видя создавшееся катастрофическое положение, 28 июля Сталин подписал ставший легендарным приказ № 227, который среди бойцов быстро получил название «Ни шагу назад!». В нем отмечалось, что «надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке».

Повысить устойчивость советских войск должна была борьба с самовольными отходами. Приказ гласил: «Нельзя терпеть дальше командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Нельзя терпеть дальше, когда командиры, комиссары, политработники допускают, чтобы несколько паникеров определяли положение на поле боя, чтобы они увлекали в отступление других бойцов и открывали фронт врагу. Паникеры и трусы должны истребляться на месте».

Приказ № 227 вызвал неоднозначную реакцию среди бойцов и командиров Красной армии. Многие оценивали его положительно и даже сетовали, что его «надо было бы издать раньше, тогда бы мы не отошли с зимних рубежей». Говорили даже, что этот приказ «вышел слишком поздно». Однако немало было и тех, кто считал, что «из этого приказа ничего не выйдет» и «все равно выполнять, как и предыдущие приказы, не будут». Создание заградительных отрядов с правом вести огонь по своим вызвало предположения о том, что «может произойти вооруженное столкновение между нашими частями и заградотрядами». Курсант авиатехнического училища, брошенного на защиту Сталинграда, вспоминал: «Из комсоргов классных отделений стали создавать заградотряды. Мы как раз оседлали дорогу, выкопали ячейки. Выстроили нас. Командир роты к каждому подходит: «В своих будешь стрелять?» Я говорю: «Нет. Просто не смогу». – «Тогда сам застрелись. Иначе меня расстреляют». Командующий Сталинградским фронтом генерал‑лейтенант В. Н. Гордов приказывал: «Заградительные отряды укомплектовать лучшими отборными бойцами и командирами из дальневосточных дивизий». Однако заградотряды не могли остановить бегущих бойцов, а угроза оказаться в штрафной роте мало пугала рядовых пехотинцев, уверенных, «что дальше фронта не пошлют, больше смерти не дадут».

Стратегическое значение Сталинграда

Сталинград, бывший Царицын, еще до революции стал крупным промышленным центром, связанным с производством продукции военного назначения. Во время Гражданской войны оборона Царицына была одним из крупнейших сражений между белыми и красными. В период индустриализации город на Волге продолжил свое развитие в качестве центра военной промышленности семимильными шагами. Накануне Великой Отечественной в нем проживало свыше 445 тысяч жителей и насчитывалось 126 промышленных предприятий, в том числе 29 предприятий союзного и два республиканского значения. Сталинградский тракторный завод дал стране 300 тысяч тракторов – свыше половины имевшихся тогда в СССР. Во время войны сельскохозяйственные тракторы СТЗ‑3 и тягачи СТЗ‑5 были мобилизованы в артиллерию. В 1942 г. на шасси СТЗ‑5 также монтировались установки реактивных снарядов. Незадолго до начала войны завод стал осваивать производство танков. После потери Харькова и эвакуации его оборудования на Урал Сталинградский тракторный завод на какое‑то время стал главным производителем средних танков T‑34–76. Завод «Баррикады» был одним из крупнейших производителей артиллерийских орудий. В его цехах собирали гаубицы большой мощности Б‑4 калибром 203 миллиметра. Завод «Красный Октябрь» ежегодно производил 776 тысяч тонн стали и более 584 тысяч тонн металлопроката. Сталинградская судоверфь в Сарепте, переданная в Наркомат танковой промышленности, в 1942 г. занималась производством корпусов и башен «тридцатьчетверок» для Сталинградского тракторного завода.

С точки зрения запланированного Гитлером похода за нефтью экономическое и политическое значение города, названного именем лидера Советского Союза, было все же вторичным по отношению к его роли как транспортной развязки. Сталинград являлся крупным транспортным узлом с магистралями в Среднюю Азию и на Урал. Особое значение имела пролегающая здесь коммуникация, связывающая центральные районы СССР с Кавказом, по которой проходила транспортировка азербайджанской нефти из Баку. Со стратегической точки зрения эта трасса могла стать осью наступления против фланга наступающей через Кавказ группировки немецких войск. Допустить этого было нельзя, и поэтому удар в направлении Сталинграда немцами предполагалось нанести еще в апреле 1942 г. по Директиве № 41. 23 июля на свет появилась директива Верховного главнокомандования вермахта № 45 о продолжении операции «Брауншвейг» («Braunschweig») – наступления на южном секторе Восточного фронта. В ней ставилась задача группе армий «Б» на захват Сталинграда: «На долю группы армий «Б», как приказывалось ранее, выпадает задача наряду с оборудованием оборонительных позиций на р. Дон нанести удар по Сталинграду и разгромить сосредоточившуюся там группировку противника, захватить город, а также перерезать перешеек между Доном и Волгой и нарушить перевозки по реке».

Силы сторон

Согласно директиве № 45, задача захвата Сталинграда была возложена на 6‑ю полевую и 4‑ю танковую армии, которые наступали на город по правому и левому берегам Дона. С воздуха их наступление поддерживалось основными силами 4‑го Воздушного флота. На этом же направлении действовал 8‑й авиационный корпус Вольфрама фон Рихтгоффена. Наступающие на Сталинград армии получили в свое распоряжение самое мощное авиасоединение Люфтваффе на Восточном фронте. Корпус фон Рихтгоффена перебрался в конце июля на аэродромы в районе Тацинской и Обливской.

6‑я полевая армия, которой командовал один из разработчиков плана агрессии против СССР – операции «Барбаросса» – генерал‑лейтенант Фридрих Паулюс, насчитывала 270 тысяч человек, около 3400 орудий и минометов, 350 танков и 1100 самолетов. Немецким войскам противостоял Сталинградский фронт в составе бывших резервных 62, 63, 64‑й армий, остатков 21, 28 и 38‑й армий, который насчитывал 300 тысяч человек, 5500 орудий, 230 танков и 1000 самолетов. Небольшой численный перевес войск Красной армии нивелировался необходимостью размазывать силы по 500‑километровому фронту. Напротив, Паулюс собрал свою армию в кулак для точечного удара на Сталинград с запада. За два месяца боев на пути от Харькова до Сталинграда советская противотанковая артиллерия сумела подбить 400 немецких танков. Однако, поскольку поле боя чаще всего оставалось за немцами, значительная часть из этих танков была ими восстановлена и вновь приняла участие в боях.

Предусмотрительность Верховного главнокомандующего И. В. Сталина иногда была просто феноменальной: строительство оборонительных сооружений в районе Сталинграда было начато еще в 1941 г. и продолжилось после окончания периода распутицы весной 42‑го. Кроме частей формировавшихся в этом районе стрелковых дивизий каждый день на строительстве укреплений работало около 100 тысяч человек из числа жителей Сталинграда и области. Всего строилось четыре оборонительных обвода.

Путь от Харькова к Сталинграду пролегал через необычное место, ставшее полем сражения, где текущий с севера на юг Дон в какой‑то момент поворачивает на восток и в районе Сталинграда в решимости слиться с Волгой подходит к ней почти вплотную. Однако, передумав, поворачивает на юго‑запад, образуя широкую дугу или большую излучину. Тетивой этого естественного лука, обращенного на восток, стали занявшие оборону две бывшие резервные армии (62‑я и 64‑я) общей численностью 135 тысяч человек. За спиной у них был крутой берег реки высотой 25–30 метров, который давал возможность создать лишь считаное количество переправ. Это таило в себе смертельную опасность, поскольку прорыв вражеских танков к переправам был равноценен окружению. Альтернатива для красноармейцев, оборонявшихся в излучине Волги, была проста – остановить врага или погибнуть.

Наступление на Сталинград началось 23 июля 1942 г. Немецкая разведка сработала отлично – удар вермахта последовал там, где его не ждали советские войска и где оборона Красной армии была слабее. Однако, вопреки ожиданиям, молниеносного разгрома в традициях «блицкрига» не произошло. Туго натянувшаяся тетива обороны не лопнула, и выход немецких танков к переправам через Дон не состоялся. Советское командование успело подтянуть танковые корпуса и бригады, которые обрушили град ударов на прорвавшегося противника. Немцам пришлось остановиться. Начальник немецкого Генерального штаба Франц Гальдер с тревогой отметил в своем дневнике: «У Паулюса на северном участке тяжелые оборонительные бои». Мужество бойцов бывших резервных армий, оборонявших излучину Дона, заставило германское Верховное командование пересмотреть свою стратегию на Восточном фронте. Гальдер записал в дневнике: «На докладе у фюрера слово было дано генералу Йодлю, который высокопарно объявил, что судьба Кавказа решится под Сталинградом». В итоге командование не только усилило 6‑ю армию Фридриха Паулюса, но и развернуло на Сталинград 4‑ю танковую армию Германа Гота. Значение города, названного именем лидера Советского Союза, росло день ото дня.

Резкое усиление немецкой армии незамедлительно сказалось на обстановке. Через две недели после начала наступления Паулюс смог нанести новый удар и окружить главные силы советской 62‑й армии. Несколько дней части Красной армии, оказавшиеся в окружении, сражались с наседавшим со всех сторон врагом. Командир одной из окруженных дивизий, пробившийся с сотней бойцов за Дон, позднее описал эти бои в письме знаменитому писателю Константину Симонову: «Сопротивлялись до конца. Я сам пять раз перезарядил маузер. Секли из автоматов. Несколько командиров застрелилось. Было убито до тысячи человек, но жизнь продали дорого». Однако силы были не равны. Прошедшие крещение огнем бойцы резервных армий были вынуждены отступить на восточный берег реки. В. И. Чуйков командовал теми, кого он учил предыдущие недели, только первые несколько дней битвы. Вскоре он передал командование 64‑й армией генерал‑лейтенанту М. С. Шумилову. Самолюбие Чуйкова было уязвлено, ведь Шумилов начинал войну командиром корпуса и лишь недавно стал генерал‑лейтенантом и командующим армией. Однако он был на фронте с первого дня Великой Отечественной, и командование доверяло ему больше, чем вчерашнему военному атташе при Полномочном представительстве СССР в Китае. Шумилов поставил Чуйкову самостоятельную задачу: возглавить оперативную группу на фланге армии.

Поворот танковой армии Германа Гота на Сталинград стал еще одним неприятным сюрпризом, преподнесенным немецким командованием Красной армии. На тот момент она насчитывала около 110 тысяч человек, 1600 орудий и минометов и 100 танков. После 150‑километрового марша по степи «панцеры» Гота вошли в тыл советским войскам. Однако под маленькой железнодорожной станцией Абганерово к юго‑востоку от Сталинграда немцы встретили упорное сопротивление курсантских полков, «катюш» и танковых частей. Воевавшие здесь подразделения были объединены в новый, Юго‑Восточный фронт под командованием генерал‑полковника А. И. Еременко. В переговорах с начальником Генерального штаба генерал‑полковником А. М. Василевским вечером 9 августа новый командующий делился впечатлениями о происходящем: «Летчики, которых я посылал для наблюдения за боем, доложили, что район, где находится Абганерово и прилегающие к ней местности, горит, все объято пожаром. Делаю вывод, что РС (реактивные снаряды. – Прим. авт.) наделали там дел». Многообещающее начало немецкого наступления не завершилось прорывом в Сталинград. Танки Гота топтались на месте. Успех под Абганерово способствовал возвышению Еременко, которому поручили координировать действия обоих фронтов на защите Сталинграда.

Месяц тяжелых боев в излучине Дона не сломил уверенности командующего 6‑й немецкой армией Фридриха Паулюса в том, что он сможет покончить со Сталинградом одним махом: «В результате сокрушительных ударов последних недель у русских уже не хватит сил для оказания решительного сопротивления». События развивались стремительно. Ранним утром 21 августа на гладь Тихого Дона было спущено 112 десантных катеров и 108 надувных лодок, которые беззвучно двинулись к противоположному берегу, однако вскоре были встречены шквальным огнем. Несколько десятков катеров и лодок пошли ко дну. И все же немцам удалось захватить клочок земли на восточном берегу реки, а уже через день переброшенные через наведенную переправу «панцеры» рванулись к Сталинграду. Те 60 километров, что отделяли немецкие танки от города, они проскочили буквально за несколько часов.

В ночь на воскресенье 23 августа 16‑я танковая дивизия в авангарде 14‑го танкового корпуса перешла через Дон по 140‑метровому мосту. В 4 часа 30 минут утра танки прорвали оборону советских войск. Не обращая внимания на противника на флангах, в долинах ручьев и в оврагах, 16‑я танковая дивизия мчалась на восток. В истории дивизии этот бросок к Волге стал одним из самых поэтичных эпизодов: «После тяжелого боя <…> дивизия преодолела Татарский вал и южнее Котлубани перерезала железную дорогу Фролов – Сталинград. Горели поезда. Казалось, что противник совершенно захвачен врасплох. Наступление быстро продвигалось вперед. В полдень командиры танков справа на горизонте увидели красивые очертания города Сталинграда, протянувшегося вдоль Волги на 40 километров. Водонапорные башни, заводские трубы и высокие дома виднелись сквозь дым пожаров. Очень далеко на севере, в пустынной дали, вдруг проступил собор».

Казалось, что город, носящий имя Сталина, в одночасье падет к ногам солдат вермахта. Такого развития событий никто в советском руководстве не ожидал. Эвакуация жителей Сталинграда не была проведена вовремя. Переправы запрудили скот и сельхозтехника, отправляемые на восток. В городе скопились сотни тысяч беженцев. К 23 августа из всего населения 400‑тысячного города было эвакуировано около 100 тысяч человек. Основная масса жителей Сталинграда оставалась в городе. 24 августа городской Комитет обороны принял постановление об эвакуации женщин, детей и раненых на левый берег Волги, но время уже было безнадежно упущено. Переправа людей производилась судами Сталинградского речного флота и Волжской военной флотилии. 23–24 августа, после того как все причалы были уничтожены ударами немецкой авиации, сталинградские речники организовали переправу катерами и баркасами. Этот этап эвакуации проходил под ударами с воздуха и даже артиллерийским огнем противника. Санитарный пароход «Бородино» с 700 ранеными был расстрелян прямой наводкой и затонул, спаслось только 300 человек. Такая же участь постигла и пароход «Иосиф Сталин» с эвакуируемыми жителями. Из находившихся на корабле 1200 человек спаслось вплавь всего лишь около 150 человек.

Бомбардировка 23 августа

В полдень 23 августа танкисты немецкой 6‑й армии устремились к Сталинграду. Обгоняя «панцеры», с нарастающим гулом с запада на город тучей надвигались пикирующие бомбардировщики Ju 87 «Stuka» 4‑го Воздушного флота барона Вольфрама фон Рихтгоффена, приветствуя свои танки душераздирающим воем «иерихонских труб» – сирен, которые приводились в действие потоками набегавшего при пикировании воздуха. Так начался самый мощный авианалет в истории Великой Отечественной войны. О массированном воздействии на Сталинград был сказано еще в директиве Гитлера № 45 от 23 июля 1942 г.: «Особенно большое значение имеет заблаговременное разрушение города Сталинграда».

К августу в составе Сталинградского корпусного района противовоздушной обороны насчитывалось 566 зенитных орудий и 470 зенитных пулеметов. Зенитная оборона делилась на семь секторов, каждый из которых прикрывался одним полком. Расчеты орудий и пулеметов были укомплектованы преимущественно девушками‑добровольцами. Был ясный солнечный день, когда в городе прозвучали сигналы воздушной тревоги. Многие жители восприняли их как учебные. Лишь после того, как небо стало черным от немецких самолетов и батареи противовоздушной обороны открыли огонь, население бросилось в укрытия. Позднее один из выживших сталинградцев так описывал этот налет: «По радио объявили воздушную тревогу. Оно прекратило передачу, и из «черной тарелки» слышались только периодические щелчки, которые означали, что радио в порядке. Был воскресный день, и хотя в войну работали без выходных, но на улицу высыпало много народу: и ребятишки, и взрослые. Нашим глазам предстала невиданная до того картина – с запада с могучим нарастающим гулом надвигалась невероятная черная туча с уже ясно различимыми впереди самолетами. Они шли низко, и количество их было несметным. Глухо ревя натруженными моторами, до предела нагруженные бомбами, тучи самолетов медленно надвигались на нас, как гигантский бульдозер». В следующий раз жители Сталинграда услышат радиопередачи только после освобождения города.

Недавно выросший как индустриальный центр, Сталинград еще не успел отстроиться, и в нем была масса деревянных домов. Также в городе были сосредоточены нефтехранилища и склады с древесиной. Немцы принимали это в расчет и использовали зажигательные авиабомбы. Высушенный августовским солнцем город вспыхнул как порох. 80 % зданий в центре Сталинграда было уничтожено в первый же день бомбардировки. Потоки горящей нефти и бензина из пробитых нефтехранилищ устремились к Волге. Река загорелась, а вслед за ней запылали и пароходы на сталинградском рейде. Маршал А. И. Еременко впоследствии вспоминал: «Беспрерывно то там, то здесь взметались вверх огненно‑дымные султаны бомбовых разрывов. Из района нефтехранилищ огромные султаны пламени взмывали к небу и обрушивали вниз море огня и горького, едкого дыма. Потоки горящей нефти и бензина устремлялись к Волге, горела поверхность реки, горели пароходы на сталинградском рейде, смрадно чадил асфальт улиц и тротуаров, мгновенно, как спички, вспыхивали телеграфные столбы. Здания ватной фабрики, расположенные против командного пункта, были объяты пламенем и клубами дыма; многие из них рухнули, изуродованные скелеты других страшно дымились».

Центр одного из самых красивых городов Советского Союза за несколько часов превратился в руины. Пострадали нынешние Краснооктябрьский, Тракторозаводский и Ворошиловский районы Волгограда, но расположенный южнее Кировский район практически не подвергся бомбежке. Сверху на город сыпались листовки и «пропуски в плен» – «До Волги с бомбежкой, а до Урала с гармошкой». 23 августа 4‑й Воздушный флот Люфтваффе совершил полторы тысячи боевых вылетов, сбросил тысячу тонн бомб, потеряв из более чем 600 самолетов всего три. В тот день в Сталинграде погибло 40 тысяч человек. Те из сталинградцев, кто выжил в жутких бомбежках августовских дней, впоследствии были вынуждены покинуть город. Кому‑то удалось переправиться через Волгу, а кто‑то ушел в оккупированные немцами окрестные станицы, были и те, кто остался разделить судьбу своего города. Немногие из них пережили ужас уличных боев.

Когда танки 6‑й армии Паулюса вышли к Волге, было около четырех часов дня 23 августа. Подойдя к Сталинграду с севера, немецкие танкисты видели в бинокль лишь руины и пожары, которые просто некому было тушить. Казалось, что им осталось лишь войти в горящий город, но взять Сталинград с ходу одним ударом немцам не удалось. Более того, с севера на атакующие немецкие войска обрушились удары Сталинградского фронта – пехоты и танков. Ставка Верховного главнокомандования вовремя перебросила танковые корпуса из‑под Воронежа, где бои затихли. Выгрузившись из эшелонов, танки прошли по горящим улицам города и встали на его защиту. 27 августа Франц Гальдер с досадой записал в своем дневнике: «Под Воронежем, по всей видимости, затишье. Части, которые вели там атаки, появились под Сталинградом».

В конце августа на атакующие части вермахта, которые, как палец, вытянулись по направлению течения Волги, обрушились яростные контратаки Красной армии. Сталин требовал «окружить прорвавшегося противника и истребить его. У вас есть силы для этого, вы это можете и должны сделать». Под Сталинград также прибыли еще две резервные армии и лучшие оперативные умы советского Генерального штаба – генерал‑полковник А. М. Василевский и генерал армии Г. К. Жуков. Последний позднее докладывал Верховному главнокомандующему: «Наш быстрый удар заставил противника повернуть от Сталинграда его главные силы против нашей группировки, чем облегчилось положение Сталинграда, который без этого удара был бы взят противником».

Однако понукали сверху не только командующего Сталинградским фронтом А. И. Еременко, но и командующего немецкой 6‑й армией Фридриха Паулюса. После прорыва к Волге фюрер немедленно отправил ему радиограмму: «Удерживать позиции при любых обстоятельствах». Командующий группой армий «Б» барон Максимилиан фон Вейхс требовал: «Решительный успех, достигнутый 4‑й танковой армией, предоставляет возможность для нанесения сокрушительного поражения противнику южнее и западнее линии Сталинград – Воропоново – Гумрак. Важно, чтобы соединение двух армий осуществилось быстро, с целью последующего захвата центра города». Однако сыпавшиеся сверху немецкие приказы в основном остались благими пожеланиями. Спланированного фон Вейхсом окружения 62‑й и 64‑й армий на подступах к Сталинграду и последующего захвата беззащитных обугленных развалин не состоялось, но и оттеснить немцев от Волги Красной армии также не удалось. Проводившиеся «с колес» советские наступления к северу от города были отражены. На несколько дней на фронте наступило затишье.

В тишине высоких немецких штабов, далеко от Сталинграда, захват города на Волге виделся делом если не дней, то недель. В Берлине Франц Гальдер был полон оптимизма: «Штурм городской части Сталинграда – 14 или 15 сентября при хорошей подготовке. Расчет времени для штурма Сталинграда – 10 дней». Однако прилетевший 12 сентября в Винницу на встречу с Гитлером Паулюс охладил пыл командующих. Его 6‑я армия была уже не той, что в июле. В жестоком сражении с бывшими резервными советскими 62‑й и 64‑й армиями немецкие войска понесли значительные потери, из‑за чего их ударные возможности снизились. Кроме того, теперь командующий 6‑й армией должен был бросить наиболее боеспособные дивизии на оборону своего левого фланга, который протянулся от Дона до Волги. На вопрос фюрера, когда Паулюс возьмет Сталинград, тот ответил: «Ввиду только что доложенного состояния наших войск, измученных боями, а также русского сопротивления я не могу назвать окончательный срок. Напротив, я должен просить подкрепления тремя боеспособными дивизиями». Армию Паулюса вновь усилили резервами, в том числе двумя танковыми дивизиями из армии Германа Гота. Именно «панцеры» должны были стать основной ударной силой штурма Сталинграда.

Защитой и надеждой Сталинграда оставалась 62‑я армия, которая не потеряла боеспособность в жестоких боях в излучине Дона, но была обескровлена. Численность активных штыков в дивизиях упала в пять‑шесть раз. Самыми многочисленными соединениями 62‑й армии были не доехавшие до Кавказа стрелковые бригады и 10‑я дивизия НКВД. В армии насчитывалось около полусотни танков. Еще 20–30 поврежденных, но способных стрелять бронемашин были вкопаны в землю как неподвижные огневые точки. В этих условиях рассчитывать удержать Сталинград только теми войсками, что уже находились в городе на Волге, мог только самый безнадежный оптимист. Советские военачальники таковыми, безусловно, не были. Еще 9 сентября, даже до совещания немецкого командования в Виннице, упреждая развитие событий, на помощь Сталинграду отправилась 13‑я гвардейская стрелковая дивизия А. И. Родимцева, а вечером 12 сентября нового командующего получила 62‑я армия. Начальник штаба армии Н. И. Крылов позднее вспоминал: «Откинув плащ‑палатку, заменявшую дверь, и слегка нагнувшись, в блиндаж решительно шагнул высокий, бравого вида генерал в полевой форме, с орденами. «Я – Чуйков», – сказал он, кладя передо мною отпечатанное на машинке предписание и протягивая руку».

Когда В. И. Чуйков прибыл в город, вверенная ему 62‑я армия полностью отступила в Сталинград. Она была отрезана от остальных советских войск и прижата к Волге с фронта и флангов подковой немецких дивизий. Многие уже не верили, что Сталинград удастся удержать. 13 сентября начальник Сталинградского областного управления НКВД А. И. Воронин отправил в Москву запрос о том, «как действовать, если Красная армия оставит город».

Первый штурм города

Первый штурм Сталинграда начался 14 сентября 1942 г. Немцам удалось нащупать слабое место в советской обороне. Это была сражавшаяся с июля 112‑я стрелковая дивизия, полки которой насчитывали всего лишь от 50 до 130 человек, а артиллерию составляли одна гаубица и одна пушка‑«трехдюймовка». Именно через ее позиции немцы прорвались к Мамаеву кургану и вскоре вышли к Волге, намереваясь захватить центральную переправу. Если бы это произошло, судьба Сталинграда решилась бы в этот же день. «Свежая кровь», дивизии из 4‑й танковой армии Германа Гота, ворвалась на улицы города. Теперь от заветной цели – реки Волги – их отделяло всего несколько сот метров, развалины домов, мужество бойцов и командиров Красной армии. Каждый подвал, каждый этаж, груда битого кирпича были превращены советскими войсками в огневые точки, поддерживавшие друг друга перекрестным огнем. Те, кто оборонял их, гибли, но не отступали. В. И. Чуйков бросил в бой свои последние резервы: несколько уцелевших танков и две группы, сформированные из работников штаба 62‑й армии. Заградительных отрядов уже просто не было – все, кто мог стрелять, были на передовой. Бойцов удерживал не страх, а понимание ситуации, обозначенной Чуйковым: «За Волгой для нас земли нет». В тяжелых уличных боях вермахту удалось занять южную часть города и сталинградский элеватор. 62‑я армия Чуйкова была изолирована от своей «сестры» – 64‑й армии М. С. Шумилова.

Показанный в голливудском кинофильме «Враг у ворот» эпизод, когда на улицы Сталинграда бросались невооруженные люди, не находит документального подтверждения. Вводившиеся в город части и соединения имели неплохую комплектность по всем видам вооружения, а иногда даже получали дополнительное вооружение, больше приспособленное для городских боев (пистолеты, пулеметы).

На освещенный неверным светом пожарищ восточный берег Волги вышли маршевые колонны 13‑й гвардейской стрелковой дивизии А. И. Родимцева. Перед вводом в город В. И. Чуйков приказал перевооружить ее для городских боев. Вместо винтовок многие гвардейцы получили пистолеты‑пулеметы, ручные пулеметы и противотанковые ружья. Их число возросло в дивизии в несколько раз. Экипированная для уличных боев дивизия Родимцева переправилась в Сталинград в ночь на 15 сентября, в самый разгар штурма города. Участник переправы Г. С. Потанский вспоминал: «В два часа ночи к берегу подошел катер. Нас предупредили: не разговаривать, не курить, котелками не греметь. Погрузилось примерно сто человек. Когда доплыли до середины Волги, немцы услышали мотор нашего катера и открыли огонь. До берега оставалось метров пятьдесят, когда снаряд попал в наш катер. Мотор заглох, катер стал тонуть. Я быстро снял с себя все, что только возможно снять, кроме гимнастерки и брюк, и с одним автоматом и с двумя гранатами прыгнул в Волгу. С трудом, но все‑таки доплыл. Таких счастливчиков набралось не более тридцати человек, а остальные пошли на дно».

Бойцам Родимцева удалось оттеснить немецкие войска от центральной переправы, взять под контроль железнодорожный вокзал, завязать бои за господствовавший над городом Мамаев курган. Распространение немцев по центру Сталинграда было приостановлено. В. И. Чуйков энергично контратаковал, его приказ от 18 сентября звучал следующим образом: «Отрезать и уничтожить противника, проникшего в центральную часть города». К 19 сентября Мамаев курган был отбит, но «отрезать и уничтожить» осталось благим пожеланием. В тот же день советское командование предприняло крупное наступление Сталинградского фронта на соединение с защитниками города. С большим трудом немцам удалось его отразить, но послать подкрепления частям, которые штурмовали сам город, немецкое командование уже не могло.

Второй штурм города

Бои и бомбежка Сталинграда не прекращались в течение двух недель. 27 сентября Фридрих Паулюс предпринял второй штурм. Задачей В. И. Чуйкова стало удержать город и его промышленные центры. Силы Красной армии таяли, но боевой опыт обогащал войска новыми тактическими приемами. Разрушив Сталинград, немцы сами создали себе проблемы при его штурме. Танки – основная ударная сила вермахта – не могли преодолеть груды битого кирпича и развалины зданий. Из любого угла, подвала, разрушенной балки в «панцеры» летели гранаты или бутылки с зажигательной смесью. Немецким летчикам все труднее было находить в руинах города ориентиры для сбрасывания бомб, поскольку разобрать с воздуха, где среди серых развалин находятся свои войска, где чужие, было трудно. К тому же бомбардировщики «Хейнкель», как правило, сбрасывали свой смертоносный груз на пространстве в несколько сот метров. Поэтому Чуйков приказал своим войскам во время бомбежки подходить как можно ближе к вражеским позициям. Дистанция между советскими и немецкими линиями обороны сокращалась до 10–30 метров, что вынудило Люфтваффе практически прекратить горизонтальные бомбометания: слишком велик был риск попадания по своим позициям.

Немецкие бомбардировщики, ранее успешно прокладывавшие путь пехоте, стали менее эффективными. Теперь для бомбардировки города немцы использовали пикирующие бомбардировщики Ju 87 «Stuka», которые сбрасывали бомбы на крутом пикировании, что значительно повышало его точность. В Сталинграде пилотам «Юнкерсов» приходилось работать буквально на износ, до шести часов в день. Один из немецких летчиков подсчитал, что за три месяца боев здесь он совершил 228 вылетов, столько же, сколько за предыдущие три года Второй мировой войны. Другой участник штурма с немецкой стороны вспоминал: «Ю‑87 беспрерывно пикировали на Орловку, артиллерийские снаряды обрушились на вражескую крепость. Однако русские были все еще на месте, держались и к полудню отбили атаку».

По приказу Чуйкова мощная дальнобойная артиллерия 62‑й армии оставалась на восточном берегу Волги, где она была более защищена от ударов авиации. Размещение тяжелой артиллерии на восточном берегу не только повышало живучесть батарей и увеличивало свободу маневрирования огнем, но и упрощало подвоз боеприпасов. Однако Чуйкову потребовалось немало усилий, чтобы убедить командование в целесообразности такого шага. На рядовых бойцов этот новаторский ход вначале также произвел удручающее впечатление. Артиллерист И. Щилаев вспоминал: «Когда наши войска увидели, что тяжелая артиллерия переправляется на дальний берег Волги, каждый воспринял это как признак того, что Сталинград скоро будет оставлен». Однако последующие бои подтвердили правильность решения Чуйкова и вернули уверенность бойцам его армии. Артиллеристы с противоположного берега неизменно поддерживали своим огнем батальоны, сражающиеся в Сталинграде. Непосредственно в городе оставались только артиллерийские разведчики и связисты, обеспечивавшие связь между наблюдательным пунктом и огневой позицией. Наблюдательные пункты артразведчиков располагались на верхних этажах зданий. Г. С. Потанский вспоминал: «Моя наблюдательная позиция вначале была в окопе на берегу, а потом, когда Мельницу наши войска захватили, я перебрался туда. Наблюдение вел из окна примерно с четвертого этажа. И то не в бинокль, а через перископ. Очень много снайперов было, и, если бы я поднял голову выше подоконника, снайпер бы сразу меня убил». Заметив скопление врага или огневые точки, они сообщали артиллеристам их координаты. На готовящегося к наступлению противника немедленно обрушивался ураганный залповый огонь с восточного берега Волги.

Штаб В. И. Чуйкова переместился на открытое место у огромных цистерн нефтехранилища. Определив его расположение, немцы начали обстрел штаба. И русские, и немцы были уверены, что нефти в цистернах нет, но, когда те стали взрываться, потоки горящей нефти хлынули к окопам, где располагался штаб, и лишь чудом не залили командный пункт. Телефонные линии сгорели, из‑за дыма невозможно было дышать. В течение трех дней Чуйков был заперт в огненной ловушке. Все это время командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко, находившийся на восточном берегу Волги, не знал, жив ли Чуйков и где находится штаб его армии. Наконец, от Чуйкова пришло сообщение: «Мы там, где больше всего дыма и огня». Штабу 62‑й армии вновь пришлось менять свое расположение. Немцы все больше усиливали натиск, прижимая части Красной армии к Волге. 4 октября они захватили район вокзала. Спасла положение советских войск переправа в город воздушных десантников 37‑й гвардейской стрелковой дивизии генерал‑майора В. Г. Жолудева.

Третий штурм города

14 октября немцы предприняли очередной штурм Сталинграда, который стал самым страшным в эпопее боев за город на Волге. Основной удар наносился теперь в районе тракторного завода. Против десантников из 37‑й гвардейской стрелковой дивизии, оборонявших завод, действовали три пехотные и две танковые дивизии противника. Командир дивизии генерал Жолудев с автоматом в руках сражался рядом со своими уцелевшими бойцами. На подходе к переправе находилась свежая 138‑я стрелковая дивизия полковника И. И. Людникова, но до ее прихода нужно было еще продержаться. С территории тракторного завода немцы наносили удары по заводу «Баррикады». Только залпы реактивных снарядов «катюш» с восточного берега реки остановили их атаку. Однако солдаты вермахта уже достигли Волги, разделив советскую 62‑ю армию на две части. Немецкие танки прорвались на Сталинградский тракторный завод, который был потерян после короткой, но кровопролитной схватки в разрушенных цехах.

Немцы подошли на несколько сот метров к командному пункту В. И. Чуйкова. В этой отчаянной ситуации 15 октября во второй половине дня командующий 62‑й армией вызвал своего младшего брата Федора, служившего у него в штабе: «Следующие двадцать четыре часа будут критическими», – начал Чуйков полуофициальным тоном. Он остановился, и несколько секунд они с братом смотрели друг на друга. Затем его голос изменился, и он заговорил по‑другому, как брат с братом: «Федор, один из нас должен выбраться отсюда живым. Когда немцы прорвутся, я возьму свой автомат и встану на последнем рубеже у края Волги. Я не собираюсь сдаваться, я умру, сражаясь. Я не оставлю этот город». 16 октября, когда бой шел уже в 320 метрах от штаба Чуйкова, в Сталинграде высадилась дивизия Людникова и вступила в бой в районе завода «Баррикады». Наступление немецких войск вновь было остановлено. Гитлер был в ярости из‑за того, что город на Волге до сих пор не взят.

К концу октября красноармейцы, глядя на немецких военнопленных, заметили, что те перестали бриться и мыться. Отчасти, безусловно, сказывался недостаток воды, а ведь до Сталинграда солдат вермахта со вшами был большой редкостью. Бороться с паразитами немцев учили русские перебежчики – «хиви». Одежду закапывали в землю, оставив на поверхности только ее край, вши устремлялись наружу, где их и уничтожали огнем.

Напротив, в Красной армии именно в эти тяжелые дни выглядеть неопрятным стало дурным тоном. Вне зависимости от тяжести боев, раз в неделю каждый боец шел в баню на берегу Волги и получал комплект чистого белья. У реки, среди множества блиндажей, напоминающих ласточкины гнезда, бойцы знали, где можно починить часы и обувь, выменять хороший нож или мундштук. Именно здесь появилась знаменитая фронтовая традиция, когда один красноармеец мог подойти к другому, дотронуться одной рукой до своего кармана, а другой до кармана боевого товарища и предложить: «Махнем не глядя». Отказаться было нельзя. Так окурок обменивался на портсигар, а зажигалка – на пистолет или деньги. В ситуации, когда каждую секунду боец мог потерять жизнь, цена любой вещи сводилась к нулю.

Красноармейцы, даже будучи прижатыми к Волге, старались как‑то обустроить свою фронтовую жизнь. А. Г. Мережко вспоминал: «В нескольких сотнях метров от передовой протекала повседневная жизнь армии. Солдаты знали, в какой из землянок на волжской набережной был хороший часовщик или сапожник, где можно было наточить нож и у кого стоял граммофон… Отступая через город, где было полно оставленных жильцами и взломанных квартир, мы все хотели найти какую‑нибудь граммофонную пластинку. Пластинки были у нас на вес золота. К тому же у нас было не слишком много музыкальных инструментов. Нам больше всего нравились аккордеоны. Но у немцев их было очень мало, и сложно было захватить у них хотя бы один. Королем Сталинграда был граммофон».

Последнее наступление немцев

11 ноября началось последнее наступление 6‑й армии Фридриха Паулюса в Сталинграде. У завода «Баррикады» немецкие войска достигли Волги и окружили дивизию полковника И. И. Людникова, разделив 62‑ю армию на три части. 138‑я стрелковая дивизия, или, как ее прозвали, «Остров Людникова», полтора месяца в одиночестве оборонялась в 200 метрах от Волги. Пулеметчик 650‑го стрелкового полка М. Х. Розенберг вспоминал: «Я со своим пулеметом занял позиции в полуподвале и провел там весь период блокады, удерживая свой рубеж. От моего пулемета до Волги было чуть больше 50 метров. Все время мы находились вместе: я, мой второй номер татарин Ахмет, и связист‑арткорректировщик, и еще человека четыре. Это был наш последний рубеж, и как бы пафосно эта фраза ни прозвучала, но так все и обстояло в действительности. Сзади река… Немцы ломились в атаку, когда пьяные, когда трезвые, подходили на двадцать метров, и когда становилось совсем туго, связист вызывал огонь на себя. Мы были завшивленные, голодные, но в какой‑то момент наступило остервенение, я уже не испытывал никакой жалости ни к себе, ни к немцам… Дрались за каждый кусок стены с предельной жестокостью, а по ночам и мы, и немцы выползали вперед или пытались по заводским коммуникациям и туннелям продвинуться – мы, чтобы добыть себе еду и боеприпасы, немцы – с целью сбросить нас в Волгу. Постоянные столкновения малых групп в рукопашной… У меня был плоский немецкий штык, которым мне пришлось многократно убивать в рукопашном бою, и когда после войны невольно стал снова вспоминать и переживать эти моменты, то только тогда я осознал, какими же мы были зверями».

Линия фронта проходила уже по городским кварталам. Переправы, по которым шло снабжение войск, находились под постоянным огнем и днем и ночью. Вскоре Волга начала замерзать, и суда уже не могли доставлять в Сталинград боеприпасы и продукты. Лишь бипланы У‑2, навьюченные, как верблюды, сбрасывали мешки с патронами и сухарями. Парашютов не хватало, и груз зачастую просто сбрасывали с малой высоты. Мешки с продуктами и ящики со снарядами ставили на плоскость и привязывали веревкой распускающимся узлом. Бутылки с водкой сбрасывали на парашюте. Советские летчики и штурманы делали по двенадцать вылетов за ночь, однако обеспечить красноармейцев всем необходимым по воздуху было невозможно. Судьба последних защитников Сталинграда, казалось, уже была решена.

Восстановить ситуацию удалось только после переброски в Сталинград подкреплений с фланга. Бои за город на Волге поглощали одну немецкую дивизию за другой. Паулюсу пришлось бросить на улицы Сталинграда элиту вермахта – танковые дивизии из армии Германа Гота. К ноябрю 1942 г. линия фронта полностью проходила по городским кварталам. Артиллерист В. В. Войцехович вспоминал: «Мы сражались за дом на окраине какого‑то завода. Захватили первый этаж, выкопали вдоль стен окопы, а на втором были немцы, они кидали нам через дыру в потолке гранаты, но мы выстрелами старались не подпускать их. Пару дней мы, кроме сухарей, ничего не ели, и тут нам доставили термос с горячим питанием. Один солдат, сибиряк, поставил котелок с долгожданным супом на бруствер, но тут немцы бросили очередную гранату, и его котелок взрывом опрокинуло. В ярости он схватил автомат и буквально ринулся на второй этаж. За ним бросились еще два солдата, и наверху начался бой. Те двое, кто побежал за ним, погибли, а он застрелил всех шестерых немцев, которые там находились <…> У немцев на втором этаже был телефон, и кто‑то из наших солдат поднял трубку и послал немцев от всей души».

БИТВА ЗА КАВКАЗ

Захват кавказской нефти всегда был одной из тех целей, которые преследовал Третий рейх в войне с Советским Союзом. Недостаток нефтепродуктов вынуждал немецкое руководство развертывать масштабное производство синтетического горючего и ставил немецкое руководство в зависимость от владеющих нефтью союзников – Венгрии и Румынии. Впервые идея похода на Кавказ за нефтью была озвучена Гитлером еще 31 июля 1940 г., на начальных стадиях планирования «Барбароссы». Прорыв через Кавказ в Иран был одним из вариантов развития операций Германии в случае успешного завершения «Барбароссы». Однако переход от общих замыслов к детальному плану произошел только осенью 1941 г. В октябре оперативный отдел ОКВ подготовил первый план Кавказской операции. План предусматривал шесть этапов, начиная с ноября 1941 г. (захват северных подступов к Кавказу) по сентябрь 1942 г. Последние три фазы (июль – сентябрь 1942 г.) уже предполагали действия в Закавказье, Иране и Ираке. План был в целом одобрен 24 октября 1941 г. Считалось, что прорыв через Кавказ станет простым вариантом решения проблем германской стратегии на Среднем Востоке. В беседе с фельдмаршалом Браухичем 7 ноября 1941 г. Гитлер высказал мысль, что захват нефтяных полей придется отложить на следующий год. Операцию «Блау», основной задачей которой стал выход к бакинской нефти, немецкие войска начали 28 июня 1942 г.

Оборона Закавказья

История не сохранила имени неизвестного советского героя, который 27 июля 1942 г. подорвал плотину Веселовского водохранилища на реке Маныч уже после ее захвата вражескими диверсантами из полка «Бранденбург‑800». Этот взрыв привел к резкому повышению уровня воды и затруднил переправу немецких войск. Маныч шириной всего сорок метров ниже плотины превратился в настоящее море, разлившись на три‑четыре километра. Вместо переезда по плотине танки с ломаными крестами немцы по одному перевозили на паромах. Разлив Веселовского водохранилища также дал время на отход двум армиям советского Северо‑Кавказского фронта.

В тот же день, когда на воздух взлетела плотина на Маныче, в Москву отправился доклад командующего Северо‑Кавказским фронтом маршала С. М. Буденного, в котором тот предложил Сталину отвести войска на рубеж Главного Кавказского хребта и реки Терек. 28 июля Верховный главнокомандующий подписал приказ № 227, более известный как «Ни шагу назад!», и одновременно утвердил предложение Буденного об отходе. Общая стратегия «Ни шагу назад!» не означала забвения советским руководством военной целесообразности. Обрывистые берега Терека и высокие горы давали надежную опору обороне. Своевременный отход на них обещал сохранение войск и удержание Кавказа. Промедление же могло привести к их окружению и разгрому. Основная масса резервных армий к тому моменту уже была задействована под Сталинградом, и восстанавливать фронт на Кавказе было бы нечем. После получения ответа «добро» на отход началась подготовка рубежа Терека к обороне. Части Красной армии должны были выйти на готовый укрепленный район и дать на нем бой вражеским танкам. Буденный имел все основания просить Сталина об отходе к горам Кавказа. Горы, словно гигантская стена, преграждали немцам дорогу к бакинской нефти. Главный Кавказский хребет протянулся огромной грядой на 1200–1300 километров от Каспийского до Черного моря. Хребет условно делится на три части: Восточный Кавказ – от Апшеронского полуострова до горы Казбек (500 километров), Центральный Кавказ – от Казбека до Эльбруса (около 200 километров) и Западный Кавказ – от Эльбруса до Анапы (500 километров). Выше 3200 метров на Кавказе – круглый год царство снега и льда. Грозненские нефтепромыслы были прикрыты быстрым Тереком.

Первоначально Эвальд фон Клейст планировал вместе с главными силами горно‑стрелковых соединений прорываться танками через Орджоникидзе (ныне – Владикавказ) по Военно‑Грузинской дороге к Тбилиси. Перевалы Западного Кавказа немецкий генерал‑фельдмаршал считал нужным только перекрыть. Такой план означал следование главному правилу стратегии: сосредоточению усилий на главном направлении. Однако германское Верховное командование отклонило план Клейста. Горный корпус у него изымался и направлялся для прорыва через перевалы Западного Кавказа. «Важнейшей задачей» группы армий «А» по директиве Гитлера стало «овладение всем восточным побережьем Черного моря, в результате чего противник лишится черноморских портов и Черноморского флота». И без того ограниченные из‑за поворота 4‑й танковой армии Германа Гота на Сталинград силы группы армий «А» распылялись на три разных направления.

Тем не менее наличие в составе группы армий «А» 1‑й танковой армии Клейста позволяло обогнать танками и отрезать от переправ отходящие советские войска. Напротив, в распоряжении Буденного имелись только небольшие танковые части для поддержки пехоты. Однако он мог противопоставить натиску немецких моторизованных войск авиацию.

Еще одним козырем в руках маршала С. М. Буденного были бронепоезда. Всего в распоряжении командования Северо‑Кавказского фронта их находилось около 30. 23 августа бронепоезд № 20 занял позицию у станции Моздок и открыл огонь по занятым немецкими войсками населенным пунктам Русский 1‑й и 2‑й, а примерно через два часа к железной дороге северо‑западнее Моздока подошло до 50 вражеских танков. Капитан С. Н. Бородавко принял решение внезапным налетом отбросить «панцеры» и тем самым дать закрепиться подходящим к Моздоку частям 11‑го гвардейского стрелкового корпуса.

Первым вступил в бой бронепоезд № 20, открывший огонь прямой наводкой по немецким танкам, которые начали переходить железную дорогу западнее города. Артиллеристам бронепоезда удалось подбить 7 «панцеров», но к этому времени состав сам получил ряд попаданий – в орудийную башню, топливный бак на тендере и командирскую рубку, в которой погиб командир Моздокской группы бронепоездов капитан С. Н. Бородавко. Загорелась одна из бронеплощадок, и комиссар 20‑го бронепоезда политрук Г. Р. Абрамов приказал команде покинуть гибнущий состав. В это время на помощь 20‑му подошел 19‑й бронепоезд капитана И. П. Кучмы, уничтоживший еще три вражеских танка. Ответным огнем противника были выведены из строя бронепаровоз, вторая бронеплощадка и одно орудие первой площадки, после чего команда покинула состав.

После боя в живых осталось 19 человек из команды 20‑го бронепоезда и 23 из состава 19‑го. Огнем бронепоездов было подбито и уничтожено 14 немецких «панцеров», наступление противника задержано на несколько часов. В своем приказе от 28 августа 1942 г. командующий Северной группой войск Закавказского фронта генерал‑лейтенант И. И. Масленников объявил благодарность всему личному составу 19‑го и 20‑го бронепоездов и отметил их действия как «пример храбрости и геройства, проявленных в бою личным составом бронепоездов». Многие были награждены орденами и медалями, а командир Моздокской группы бронепоездов капитан Бородавко и политрук Абрамов посмертно удостоены высшей награды Советского Союза – ордена Ленина.

Поставки по ленд‑лизу

Плацдарм под Моздоком регулярно атаковали и советские танковые части. Войска Закавказского фронта не могли полноценно снабжаться танками с заводов в глубине Советского Союза, однако через Иран пролегал один из маршрутов поставок вооружения и техники по ленд‑лизу. В результате в частях Красной армии на Кавказе было немало американской и британской бронетехники.

Ленд‑лиз представлял собой государственную программу правительства США, согласно которой американцы передавали своим союзникам боеприпасы, технику, продовольствие и стратегическое сырье, включая нефтепродукты. Американская помощь в ходе Второй мировой войны оказывалась правительствам 42 стран. При этом Великобритания получила поставки на сумму более 31 миллиарда долларов, а Советский Союз – на сумму около 11–12 миллиардов (то есть более 150 миллиардов долларов в пересчете на сегодняшние курсы валют). Важность поставок по ленд‑лизу для СССР была огромной. Как впоследствии отмечал председатель Комитета продовольственно‑вещевого снабжения Красной армии А. И. Микоян: «Осенью 1941 г. мы все потеряли, и, если бы не ленд‑лиз, не оружие, продовольствие, теплые вещи для армии и другое снабжение, еще вопрос, как обернулось бы дело». Естественно, важность ленд‑лиза постепенно начала снижаться, когда за Уралом развернулись эвакуированные советские заводы. Но тем не менее каждый шестой советский истребитель и каждый пятый бомбардировщик были получены по программе ленд‑лиза.

Радиолокационные и гидроакустические приборы в массовом порядке в СССР практически не производились. Более того, согласно многочисленным свидетельствам советских ветеранов, большая часть фронтовых автотранспортных перевозок осуществлялась на американской технике. Маршал Г. К. Жуков впоследствии отмечал: «Американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну <…> Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин! <…> Американцы по‑настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой <…> А разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью».

По состоянию на 1 октября 1942 г. из примерно 300 танков Закавказского фронта английские и американские бронемашины составляли почти половину – 42 %. Средних Т‑34 было 20 %, а тяжелых КВ – всего 2 %. Оставшиеся 36 % приходились на различные легкие танки советского производства. Наиболее многочисленные из поставленных по ленд‑лизу на Кавказ танки «Генерал Стюарт» и «Валентайн» уступали по своим боевым характеристикам как Т‑34 и КВ, так и основным танкам вермахта. Тем не менее импортные машины были сравнимы или даже превосходили легкие советские танки БТ, Т‑26, Т‑60 и Т‑70. Первые атаки на немецкий плацдарм на Тереке вели танковые батальоны Красной армии, вооруженные «Стюартами» и «Валентайнами». Обилие на Кавказе техники из США и Великобритании лишний раз напоминало немецким солдатам о том, что против Третьего рейха воюет почти весь мир.

Сражения на перевалах

По следам отступающих к перевалам Западного и Центрального Кавказских хребтов частей Красной армии шли специально подготовленные и экипированные для действий в горах немецкие части, которые состояли из уроженцев Тироля и других гористых районов Южной Германии и чувствовали себя в горах как дома. Немецкие горные егеря располагали вьючными животными и особой облегченной горной артиллерией. Помимо натасканных в Альпах егерей на Кавказ направили два «высокогорных» батальона 4‑й горно‑стрелковой дивизии генерала Эгельзеера, входившей в 49‑й горно‑стрелковый корпус генерала Конрада, закаленные в боях во Франции и Югославии. Перед этими горными частями была поставлена амбициозная задача «пробиться через Кавказ западнее Эльбруса и в случае успеха выйти к Тбилиси». Для прорыва через горы у немцев было всего несколько недель до закрытия перевалов с наступлением холодов. В любом случае даже их выход к Черному морю через перевалы означал бы окружение и разгром советских войск на побережье.

Командование Закавказского фронта на тот момент считало, что горные вершины и высокогорные перевалы сами по себе непреодолимое препятствие. Маршал А. А. Гречко впоследствии вспоминал: «Большинство командирского состава войск фронта не имело опыта боевых действий в горах, оборона и система ее огня организовывалась, как правило, только непосредственно на перевале, вместо того чтобы выносить огневые средства на ближние и дальние подступы к нему. Ряд направлений, допускавших подход к перевалам не только отдельных групп, но и целых подразделений противника, не был обнаружен и никем не оборонялся». Основные силы назначенных для обороны Кавказского хребта соединений расположились у его подножия, ближе к морю. На перевалы выдвинулись лишь небольшие отряды, которыми оборонялся фактически только сам перевал. Марухский перевал защищала всего одна усиленная стрелковая рота, а Клухорский перевал прикрывался двумя стрелковыми ротами и саперным взводом. Более того, не велась даже разведка на северных склонах перевалов. За эту беспечность вскоре пришлось заплатить высокую цену кровью.

Удар через Клухорский перевал последовал уже 15 августа. Здесь немецкими горными егерями был предпринят замысловатый обходной маневр. В многочасовое восхождение были отправлены два отряда со станковыми пулеметами и минометами. Преодолев скалистые склоны, егеря сумели обойти с фланга советские части на перевале. Красноармейцы неожиданно обнаружили врага у себя в тылу, на господствующих над ним склонах. Угроза с тыла и атака с фронта заставили их оставить седловину перевала и отступать вверх по ущельям. В результате советские бойцы попадали в боковые ущелья, заканчивающиеся отвесными скалами, крутыми снежными склонами и нагромождениями ледников. Такие участки могли преодолеть только опытные альпинисты. Преследуемые врагом красноармейцы гибли в трещинах ледников, от пуль немецких егерей и камнепадов.

В 1930‑е гг. едва ли не ежегодно проводились совместные советско‑германские экспедиции альпинистов‑спортсменов в Кавказские горы. Это позволило немцам хорошо их изучить и дополнить и без того подробные карты. Каждый горный стрелок вермахта проходил основательную подготовку в условиях, приближенных к боевым. СССР встретил войну с частями, которые только назывались горно‑стрелковыми. От простой пехоты они отличались лишь наличием горных пушек и мулов для их перевозки. Специальная подготовка в этих частях не проводилась. Не имели они ни специального горного снаряжения, ни обмундирования. Обычным был и их рацион питания. Командир боевого отряда альпинистов А. М. Гусев вспоминал: «Мы, альпинисты, еще до войны не раз обращались с предложением использовать наш опыт для горной подготовки войск. Но нередко слышали в ответ: «Нам на Эльбрусах не воевать!»

На грань катастрофы ситуацию поставило отсутствие у Красной армии надежной связи. О боях на Клухорском перевале советское командование узнало только через двое суток, 17 августа. К перевалу тотчас же отправились резервы, включая курсантов Сухумского училища и отряд НКВД. 20 августа 1942 г. телеграфный аппарат из Ставки Верховного главнокомандования отбил в адрес командования Закавказского фронта грозное предупреждение: «Враг, имея специально подготовленные горные части, будет использовать для проникновения в Закавказье каждую дорогу и тропу через Кавказский хребет <…> Глубоко ошибаются те командиры, которые думают, что Кавказский хребет сам по себе является непроходимой преградой для противника <…> непроходимым является только тот рубеж, который умело подготовлен для обороны и упорно защищается». К сожалению, телеграмма из Ставки стала не предупреждением, а описанием уже свершившегося факта. Подкрепления к Клухорскому перевалу подошли только через неделю после первой атаки – 22 августа. Немецкие горные егеря к тому моменту уже спустились на южные склоны перевала. Дальнейшее их продвижение было остановлено, но отбросить немцев с перевала контратаками не удавалось.

Немецкие горные егеря вышли на южные склоны Эльбруса и 18 августа овладели туристскими базами «Кругозор» и «Приют одиннадцати». Похожий на дирижабль трехэтажный «Приют» – самая высокогорная гостиница в мире – стал опорным пунктом для броска на сам Эльбрус. 21 августа в 11 часов утра специальная группа альпинистов из горных частей водрузила над высочайшей европейской горной вершиной – Эльбрусом – флаг со свастикой и флажки двух горных дивизий. Эта акция не имела абсолютно никого военного значения, однако широко освещалась пропагандой Третьего рейха. В немецкой прессе утверждалось, что подъем флага символизирует «покорение Кавказа и его народов». Сам же Гитлер был в ярости. Один из самых приближенных к фюреру нацистских бонз, рейхсминистр вооружений и военной промышленности Альбер Шпеер, вспоминал: «Даже несколько дней спустя он перед всем и каждым поносил «этих сумасшедших скалолазов», которых «следовало бы отдать под военный трибунал», которые в самый разгар войны играют в свои честолюбивые игрушки, занимают этот идиотский пик, когда он приказал сосредоточить все силы на прорыве к Сухуми».

Потеря перевалов и опорных пунктов на Эльбрусе вызвала серьезное беспокойство в Москве. 23 августа в Сухуми в качестве члена Государственного Комитета Обороны прибыл всесильный нарком внутренних дел Л. П. Берия. По его указанию командующий занимавшей перевалы 46‑й армией генерал‑майор В. Ф. Сергацков был отстранен от командования. 46‑я армия обороняла государственную границу Советского Союза от Черного моря до горы Уч‑Тапаляр и побережье Черного моря на участке Сухуми‑Поти, а частью сил горные перевалы Главного Кавказского хребта. Для того чтобы освободить Марухский перевал от немецких горных егерей, Сергацков самостоятельно снял часть своей армии с госграницы с Турцией, которая не представляла непосредственной угрозы для Советского Союза. Дальнейшей расправы над Сергацковым не последовало. Его лишь понизили в должности до командира дивизии, и он воевал на Кавказе до 1943 г., а в 51‑м даже стал генерал‑инспектором Инспекции стрелковых и воздушно‑десантных войск.

Среди тех, кто слушал сообщения о водружении нацистского флага над Эльбрусом, был Эвальд фон Клейст. Газета «Panzer, voran!» его 1‑й танковой армии, захлебываясь от восторга, повествовала о героическом штурме горной вершины в бушующую снежную бурю. В конце августа 1942 г. соединения армии Клейста вышли к рубежу реки Терек. Обрывистые склоны и быстрое течение представляли серьезное препятствие для форсирования. Под покровом темноты на штурмовых лодках немецкие пехотинцы под огнем пересекли Терек и все же захватили плацдарм на его южном берегу под Моздоком. Этот плацдарм похоронил карьеру командующего фронтом маршала С. М. Буденного. Легендарный герой Гражданской войны был отстранен от командования войсками на Кавказе. Остаток Великой Отечественной он провел в должности командующего кавалерией Красной армии.

Однако расширение немецкого плацдарма на Тереке сразу же столкнулось с непреодолимыми трудностями. Советская артиллерия с господствующих высот без промаха била по переправе и плацдарму. Атакующие подразделения немцев сталкивались со шквалом огня «катюш», противотанковой и гаубичной артиллерии. Атаки врага захлебывались. Выбранная маршалом С. М. Буденным стратегия обороны выгодных рубежей, наконец, принесла свои плоды. Отвлечение главных сил Люфтваффе под Сталинград также позволило свободнее себя чувствовать на Кавказе ВВС Красной армии. Авиация играла важную роль в борьбе за плацдарм. Оплаченный огромной ценой опыт первых месяцев войны выразился в реформе ВВС Красной армии. Еще в марте 1942 г. командующим ВВС Красной армии стал генерал Новиков. Он сразу же предложил объединить воздушные силы, подчиненные наземным фронтам и армиям, в воздушные армии. Это заметно упрощало управление и координацию действий авиации. Существенно изменилась тактика действий советских истребителей. Перенимался и опыт противника. ВВС отказались от использования смешанных авиационных соединений – вместо них создавались однородные истребительные, штурмовые и бомбардировочные дивизии и корпуса. Устаревшие И‑153, И‑16 и СБ‑2 постепенно заменялись на новые «яки», «илы» и «лавочкины».

Самолеты с красными звездами на крыльях и фюзеляжах из армии Вершинина интенсивно бомбили наведенный немцами через Терек понтонный мост, топили понтоны. «Пехотное» прошлое командующего 4‑й воздушной армией сыграло положительную роль, поскольку заставляло его уделять особое внимание взаимодействию с наземными войсками. На совещаниях он часто повторял простую и ясную мысль – «мы для них, а не они для нас», то есть авиация должна воевать не сама по себе, а оказывать поддержку наземным войскам. Вершинин напутствовал так своих летчиков: «Надо знать замысел общевойскового командира, разобраться в его задаче. Тогда только поймешь, как наилучшим образом использовать свои силы». В первые дни Битвы за Кавказ К. А. Вершинину пришлось выстраивать отношения с генералом И. И. Масленниковым, командующим северной группой войск фронта. Однако даже у мрачного бериевского протеже Вершинин получил высокую оценку, приказ Масленникова от 23 августа гласил: «Только благодаря эффективным боевым действиям авиачастей 4‑й воздушной армии противнику не удалось реализовать план захвата г. Нальчик, а 37‑я армия <…> получила возможность привести себя в порядок и перейти к активной обороне».

После быстрого броска частей вермахта от Харькова и Ростова к Тереку немецкое наступление фактически остановилось. Во второй половине сентября 1942 г. войска 1‑й танковой армии медленно расширяли плацдарм в направлении так называемых Эльхотовских ворот. Эти «ворота» представляли собой ущелье, пересекающее Сунженский хребет у осетинского села Эльхотово. Через Эльхотовские ворота можно было прорваться танками к Орджоникидзе, на Военно‑Грузинскую и Военно‑Осетинскую дороги. Однако узкое ущелье плотно перегородили тысячи противотанковых мин, противотанковые рвы, ежи и колючая проволока. Немцам удалось взять само Эльхотово, но все попытки пробиться через Эльхотовские ворота потерпели неудачу. Как опытный военачальник Эвальд фон Клейст отчетливо понимал, что ему остро не хватает войск для расширения плацдарма и прорыва к Орджоникидзе. Горные егеря на Сунженском хребте были бы гораздо полезнее, чем на склонах Эльбруса. Гитлер был крайне недоволен происходившим на Кавказе. Ни одно из начинаний немецкой армии не было доведено до конца. 9 сентября фюрер снял с поста командующего группой армий «А» генерал‑фельдмаршала Вильгельма Листа и сам принял командование войсками на Кавказе. Теперь к многочисленным обязанностям лидера Третьего рейха прибавилась еще одна: руководство группой армий на Восточном фронте.

Советские горные части все чаще применяли против немцев глубокие обходы и охваты по горным тропам. Для этого использовались специальные отряды с хорошей альпинистской подготовкой. Их униформа была странной смесью довоенной спортивной одежды, военной формы и трофейных рюкзаков, «кошек» и альпенштоков. Основой действий отрядов стала тщательная разведка. Только скрупулезным наблюдением выявлялись маршруты высокогорных обходов позиций противника. Один из таких боев состоялся в начале сентября на клухорском направлении. Обходным маневром по высокогорью удалось заставить егерей отступить. Советские альпинисты увидели большой караван вьюков и цепочки немецких солдат, направлявшихся к перевалу. Однако расстояние было слишком большим и достать караван стрелковым оружием было невозможно. Бойцы горного отряда с досадой наблюдали за отходом противника. В этот момент в воздухе появилась тройка самолетов с красными звездами на крыльях. Командир отряда военинженер А. Н. Гусев вспоминал: «Наши летчики действовали не только умело, но и со знанием специфики гор. Сначала они ударили по самой колонне, но эффект оказался невелик, так как она была рассредоточена. Тогда последовал бомбовый удар по склонам гор над дорогой, где находились егеря. Взрывами оторвало множество огромных глыб. Увлекая все на своем пути, эта грозная каменная лавина понеслась на колонну гитлеровцев. Склон покрылся густым облаком желтой пыли. А когда облако рассеялось, мы увидели картину полного разгрома колонны. Каменная лавина смела почти всех егерей».

В сентябре 1942 г. обстановка на перевалах перешла в положение неустойчивого равновесия. Немецкие горные егеря не смогли развить своего первоначального успеха, вырваться из горных теснин к морю. Однако и советские горные части не смогли быстро вернуть потерянные позиции, восстановив контроль над перевалами. В конце месяца, 28 сентября 1942 г., состоялся один из самых необычных боев в истории Второй мировой войны. Он проходил на высотах более 4000 метров. Для выбивания немецких горных егерей из базы «Приют одиннадцати» была сформирована специальная группа численностью около 100 человек, вооруженная ручными пулеметами, минометами и снайперскими винтовками. Возглавил группу лейтенант И. Г. Григорьянц. Когда ранним утром немецкий отряд в высокогорной гостинице поднялся по тревоге, егеря поначалу не поверили своим ушам. Пулеметные очереди гремели на высоте 4800 метров. Советские альпинисты обошли вражескую оборону по ледниковому завалу и атаковали сверху. Егеря были даже лишены возможности использовать свои горные пушки – атака последовала вне секторов их обстрела. Бой шел несколько часов. Из отряда Григорьянца к своим вернулись только четыре человека. Сам командир был ранен, но предпочел смерть плену. «Приют одиннадцати» остался в руках немецких егерей. Однако советские альпинисты в очередной раз показали свои возможности вести сражение на «вертикалях». Спустя несколько дней зима в высокогорье начала вступать в свои права. Потери от лавин и обморожений впервые превысили боевые потери немецких егерей и советских горных частей.

Эвальд фон Клейст ждал, что с наступлением осени и с закрытием перевалов горные части, наконец, перейдут в его подчинение. Однако он жестоко ошибся. Из Берлина от нового командующего группой армий «А» Адольфа Гитлера последовал приказ о перегруппировке сводной дивизии горных егерей под Туапсе. Здесь высота Главного Кавказского хребта была существенно ниже, составляя в среднем около тысячи метров. Вновь егерям поставили задачу прорваться к морю через горы. Ранее войска немецкой 17‑й армии наступали на Туапсе вдоль дороги и успеха не имели. С прибытием горных егерей появилась возможность обойти оборону Красной армии по заросшим лесом горным склонам. Первый удар внушил немецкому командованию немалую долю оптимизма. Егерям удалось выйти в тыл советским частям, оборонявшим шоссе на Туапсе. В окружение попали два полка 32‑й гвардейской стрелковой дивизии. Казалось, что советская оборона вот‑вот рухнет, но этого не произошло. Оправившись от шока, защитники Туапсе обрушили на немцев череду контрударов. Продвижение горных егерей замедлилось, а вскоре и вовсе остановилось. Бои под Туапсе продолжались до декабря 1942 г.

Несмотря на успешное сдерживание расширения немецкого плацдарма на Тереке, он серьезно беспокоил советское командование. Было решено ликвидировать его мощным ударом танков и пехоты. Датой перехода в наступление частей Красной армии назначили 3 ноября 1942 г. Все силы Закавказского фронта концентрировались для решающего сражения. Однако столь же напряженная работа по подготовке нового наступления шла по другую сторону фронта. Как сильный и энергичный военачальник Эвальд фон Клейст не мог позволить, чтобы точкой в его походе на Кавказ стали Эльхотовские ворота. Поэтому он решил перенести направление главного удара и прорываться к Орджоникидзе «впритирку» к Главному Кавказскому хребту, через Баксан и Нальчик. 25 октября последовал удар на Нальчик пехотой, а днем позже к ней присоединились танки. Группировка советских войск под Нальчиком была ослаблена во имя решающего наступления, поэтому мощные удары с воздуха и атаки танков привели к быстрому распаду обороны. Нальчик был захвачен немецкими и румынскими войсками после коротких уличных боев.

Прорыв немецких танков через Нальчик заставил советское командование спешно бросить в бой авиацию. Танки Эвальда фон Клейста, казалось, вновь обрели стремительность времен «блицкригов» в Европе. Вскоре после начала наступления «панцеры» вышли на ближние подступы к Орджоникидзе. Однако радость от достигнутого успеха была недолгой, поскольку под Орджоникидзе перегруппировался ударный кулак Закавказского фронта, собранный для сокрушения плацдарма на Тереке. Советское контрнаступление началось 6 ноября и привело к окружению частей двух немецких танковых дивизий под селением Гизель. Бросая вооружение и технику, личному составу этих подразделений пришлось с большими потерями пробиваться к своим. Бои в районе Гизели шли до 12 ноября. Трофеями Красной армии стало больше сотни танков, орудия, минометы и более двух тысяч автомашин. Первый «Сталинград» зимней кампании 1942/43 г. состоялся на Кавказе, у стен Орджоникидзе. Теперь о продолжении немецкого наступления на Тбилиси уже не могло быть и речи.

В феврале 1943 г. отряд альпинистов – участников обороны Главного Кавказского хребта – совершил восхождение на Эльбрус и снял нацистский вымпел с вершины, установив на ней государственный флаг Советского Союза. Командир отряда Гусев вспоминал: «Чувство огромной радости охватило всех нас. Флаг водружен! Победа! Мы ощущали это с огромной силой. И ощущение было удивительно ярким. Такое бывает только раз в жизни!..»

Вряд ли будет преувеличением сказать, что судьба Кавказа была решена в горах. Именно там, на кавказских перевалах, советские горные стрелки сначала не допустили прорыва немецких войск в республики Закавказья, а затем и выбили немцев с гор.

ИСТОЧНИК: «История Великой Отечественной войны 1941-1945гг. в одном томе / Артем Драбкин, Алексей Исаев»: Эксмо: Яуза; Москва; 2018г