Дидактический материал по творчеству А.И.Солженицына

А Л Е К С А Н Д Р   И С А Е В И Ч   С О Л Ж Е Н И Ц Ы Н (1918—2008)       вышла       «И ветра и против краснеющего восхода. Голый белый снег   лежал   до   края,   направо   и   налево, и деревца одного.       Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нем Шухов право на два письма». в степь, прямо колонна против во   степи   всей   не   было   ни         А. Солженицын. Один день Ивана Денисовича, 1962 Задание 1 ыы       Еще раз прочтите этот или иной фрагмент знаменитой повести Солженицына,  опубликованной в 1962 году, на исходе «оттепели», и определите главные особенности  повествования этого бывшего узника ГУЛАГа, его волю к концентрации эмоций,  сгущенности, уплотнению психологической жизни героев, к монологизму и сжатию  временн х горизонтов жизни. Не кажется ли вам, что язык этой повести и всей прозы  Солженицына — это «язык пространства, сжатого до точки» (О. Мандельштам)?       Чем достигается эта концентрация событийности, масштабность на «аршине  пространства»? Можно отметить, например, все виды «помощи» автора своему читателю.  Сразу все герои — от Ивана Шухова до бригадира Тюрина и Алешки­баптиста — собраны,  содвинуты в этой мерзнущей колонне. Мотив холода, беззащитности человека подчеркнут  и тем, что снег только ослепительно белый («голая» белизна), и тем, что восход  «краснеющий». Одиночество, заброшенность человека в мире подчеркнуты тем, что здесь  все «против» него (и ветер, и восход), а сама пустота имеет какой­то абсолютный,  предельный характер (ни одного деревца в степи, и всего два письма в год). Задание 2       На кого же опереться человеку в таких условиях? Где искать тепло, надежду, выход из  пустоты? Не предлагая никаких рецептов спасения, писатель объективно — и через  подробности сюжета, быта, портреты соседей Шухова, прежде всего бригадира, кавторанга Буйновского и др., заставляет главного героя оценивать людей, жизнь, свою и чужую, весь  мир за пределами лагеря.       Можно ли, учитывая эту постоянную помощь, энергию его исповедальности, во всем не  дополняя его, доверять такому признанию автора: «Просто был такой лагерный день,  тяжелая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно бы описать весь  лагерный мир — одним днем... Попробую­ка я написать один день одного зека. Сел, и как  полилось! со страшным напряжением!.. Я невероятно быстро написал „Один день Ивана  Денисовича“ и долго это скрывал»? Задание 3       Век жизни Солженицына, предшествовавший «Одному дню...», не просто длился  гораздо «дольше». Он был весьма драматичен, полон нелегких испытаний, был тоже  в известном смысле «прямо против ветра».       Есть биография событий, происшествий, внешних продвижений человека, биография «юбилеев» и наград как знаков взлета, но есть и биография переживаний, скрытых  нравственных решений, незримого противостояния «веку­волкодаву».       Как вы оцениваете жизненный путь Солженицына? Что есть поучительного в опыте его  самосозидания, импровизации судьбы?       Александр Исаевич Солженицын родился 11 декабря 1918 года в Кисловодске, но  школьные и студенческие годы провел в Ростове. По своему происхождению писатель  принадлежал к двум по­своему примечательным, разрушенным революцией родам: по отцу, офицеру царской армии, участнику похода генерала Самсонова в Восточную Пруссию  в августе 1914 года, — к казачьему роду Солженицыных, поселившемуся на сторожевой  линии еще при Петре I, a по матери, окончившей Бестужевские курсы, — к роду степного  хозяина, плантатора, выбившегося в люди из пастухов... Перед войной писатель окончил  физико­математический факультет Ростовского университета и после первых проб пера  поступил в МИФЛИ (Московский институт философии, литературы, истории). Все годы  ученичества были отмечены характерным разномыслием, даже разнонаправленностью  интересов: с одной стороны, школьник и студент Солженицын, судя по воспоминаниям  первой жены — Н. Решетовской, не отличался от типично советских сверстников, даже  превосходил их в чем­то («На первом курсе задумал свой очень серьезный роман «Люби  Революцию»), но с другой — у него был и иной мир, жила память об ушедшей России, ее  культуре и православии («Над его письменным столом висела фотография его отца  в форме царского офицера»). Он бережно собирал предания семьи и рода, аксиомы  религиозного опыта, готовился к судьбе учителя жизни — пламенного морализатора,  мечтал реализовать свою идею о предназначении писателя: «Большой писатель в стране —  это... как бы второе правительство». Задание 4       Реализовал ли Солженицын это притязание? Своими многотомными романами  о революции с 1917 года под общим названием «Красное колесо» (1983—1986), историко­ документальной хроникой «Архипелаг ГУЛАГ» (1973—1976), откровенно  политизированной, «бодливой» по отношению к эпохе застоя и всему укладу социализма  книгой «Бодался теленок с дубом» (1975), наконец, проповедью и проектом «Как нам  обустроить Россию?» (1990)? Прав ли был Генрих Белль, знаменитый немецкий писатель,  встречавший Солженицына, высланного из СССР, в Германии в 1974 году, когда назвал его  «самым молодым в великой галерее спорных писателей»? Оцените трезвость, взвешенность и точность мысли французского критика Жоржа Нива о «двух Солженицыных»:       «Первый — публицист поневоле, человек, питающий отвращение к политическим  ролям, но сделавшийся политическим рупором... отправляющийся проповедовать новую  веру самоограничения, национального возрождения. У этого Солженицына все меньше  шансов быть услышанным... Пророческий дар от Исайи (библейский пророк. — В. Ч.) до  Исаича, увы, неузнаваемо деградировал!..       Но остается и второй Солженицын, тот, кто, „откатив“ глыбу „Архипелага“ и романов  о человеческом существовании в лагере, взялся за „Красное колесо“... Каменщик в первую  голову (как его герой Иван Денисович), Солженицын... способствует борьбе против смерти, против исчезновения пережитой человеком истории». Жорж Нива. Солженицын, 1993 Задание 5       Известно, что Александр Твардовский, прочитав «Один день Ивана Денисовича», оценил нравственную позицию автора так: «Лагерь глазами мужика». Вл. Лакшин в статье  «Иван Денисович, его друзья и недруги» отметил особенность этого мужицкого взгляда,  обращенного не только на атмосферу лагеря, на эпизоды труда, хитрости выживания, но и  на сердцевину характера самого героя:       «У Шухова такая внутренняя устойчивость, вера в себя, в свои руки — в свой разум,  что и Бог не нужен ему». Новый мир. — 1964. — № 1       Означает ли это центральное, доминирующее положение Ивана Денисовича в системе  персонажей, что автор целиком передоверил ему и описание, и оценку медленно  протекающей лагерной жизни? Какие способы подключения авторского «я», голоса  повествователя (и его кругозора!) всего удачнее в повести?        Задумайтесь над приемами отбора материала, пополнения «за счет автора» суммы  впечатлений и догадок Шухова.       Любая подробность в повести от этого пополнения буднична и символична, она  отобрана не героем с автором, а многими годами лагерного бытия писателя. Отобран и  жаргон, тоже ставший событием после публикации повести, и фольклор, свои сокращения  слов, особые знаки беды:       «В пять часов утра, как всегда, пробило подъем — молотком об рельс у штабного  барака»; «В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто  к куму ходит стучать»; «Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из  восьмиведерных параш... а ну­ка поди вынеси, не пролья!»; «Никак не годилось с утра  мочить валенки»; «Если каждый из бригады хоть по чутку палочек принесет, в бараке  теплей будет»; «Завстоловой никому не кланяется, а его все зеки боятся. Он в одной руке  тысячи жизней держит»; «Денисыч! Там... Десять суток дай! Это, значит, ножичек дай им  складной, маленький» и т. п.       Кого первым слышим мы, вникая в эти подробности, — автора или его второе «я» —  Ивана Денисовича? Во всем ли они сливаются? Что дает в итоге это двуединство точек  зрения и языка для сюжетного развертывания характера Ивана Денисовича и авторской  позиции? Задание 6       Правомерен ли упрек, точнее, сожаление некоторых критиков, что «мужиковатость»,  тем более безрелигиозность Ивана Денисовича, его отдаленность от сферы книжной,  профессорской культуры мешает ему вести полноценные беседы с Цезарем Марковичем,  с кавторангом, с ветераном лагеря, встреченным в столовой? Или прав был В. Лакшин,  писавший о неизбежности и важности именно разных жизнечувствований: «Хотелось бы,  конечно, чтобы Иван Денисович стоял на более высокой ступени культуры и чтобы Цезарь  Маркович, таким образом, мог бы говорить с ним решительно обо всем, что его интересует, но, думается, и тогда взгляды на многое были бы у них различны»? В. Лакшин. Иван Денисович, его друзья и недруги, 1964 Задание 7       Многие годы Солженицын, глубокий почитатель Вл. Даля, все лагерные годы бережно  хранивший один из томов его «Словаря», создавал свой «Словарь языкового расширения»,  искал через язык пути преодоления разрыва между книжным и просторечным языком,  хотел через дух языка глубже понять народные характеры Шухова, Матрены («Матренин  двор»), мужика Спиридона из романа «В круге первом», солдата Арсения Благодарева («Красное колесо»), фольклор лагерей и ссылок.       Как известно, русский язык в прозе Солженицына тоже предстает часто в движении —  от книжного к разговорно­просторечному. Писатель и в произведениях создает тот же  «Словарь языкового расширения». Он везде обосновывает свое право на умножение  смысла, выявление оттенков слова путем деформации его, урезания, сокращения,  наделения корневой основы слова неожиданными суффиксами, приставками. Попробуйте  ответить на вопрос: что живое и что искусственное в таких его опытах со словом,  в словообразованиях, заметных и в «Одном дне Ивана Денисовича»: недокурок,  солдяги (солдаты), гремеж, злоденята (вместо злодеи), скрестье (дорог),раскурочит,  впереслой (вперемежку), невподым («таскать мешки невподым»), на цырлах (бойко и  угодливо), одержимец (фанатик), испереполошив, изнахалиться,  оледеть (оледенеть), бережа, жениться украдом, сделать что­либо через нехоть,  изба Матрены не казалась доброжилой и т. п.? Задание 8       Прав ли эмигрантский критик Л. Ржевский, безоговорочно принимавший эту «магию  словоотбора» и словосочинительство, сплав бытующего и сочиненного слова, в целом  нарочитый сказ Солженицына:       «Языковое новаторство делает его создателем некоего нового слога современной  прозы... Солженицын находит свое слово... в своеобразной речевой почвенности... широко  использует словарь Даля, возвращая из временного и бытового далека „уроненные“, то есть утерянные и забытые, речения... Возвращаемое слово содержит нечто трудно определимое,  но отчетливо „новое“ в своем смысловом наполнении и звучании. Найденные у Даля  „вниимчиво“, „вбирчиво“: „слушал вбирчиво“, „вбирчиво ими (запахами леса. — В. Ч.)  дышал“ — не свежее ли привычных „внимательно“ и „жадно“? Затем: грево — тепло:  „ветрами выдуваемое из нее печное грево“ („Матренин двор“), „толпошиться“ —  толочься, вплынь — вплавь». Л. Ржевский. Творец и подвиг. Очерки по творчеству  Александра Солженицына, 1972 Задание 9       Возрождая многие забытые традиции русской классической литературы, и прежде всего интерес к типу жалостливого, бескорыстного, совестливого страдальца за грехи всех, за  неправедность многих душ, праведника и даже юродивого с его немой молитвой,  Солженицын создал характер крестьянки Матрены («Матренин двор») и отчасти похожий  на нее характер «смотрителя Куликова поля» («Захар Калита»). Он напомнил читателю,  что эти слабые, беззащитные, наделенные даром молитвы люди играли исцеляющую,  «санитарную» роль, вбирали в свои души грубость, жестокость, грязь и бездушие мира.       Задумайтесь о смысле своеобразного автокомментария к рассказу о кроткой, нелепо  погибшей из­за чужой корысти Матрене, данного Солженицыным в статье «Раскаяние и  самоограничение»:       «Есть такие прирожденные ангелы — они как будто невесомы, они скользят как бы  поверх этой жижи (насилия, лжи, мифов о счастье и законности. — В. Ч.), нисколько в ней  не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности. Каждый из нас встречал таких, их не  десятеро и не сто на Россию, это — праведники, мы их видели, удивлялись  („чудаки“), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они  располагают, — тут же погружались опять на нашу обреченную глубину. Мы брели кто по щиколотку („счастливцы“), кто по колено, кто по пояс, кто по горло... а кто и вовсе погружался, лишь редкими пузырьками сохранившейся души еще напоминая о себе на  поверхности»(Курсив мой. — В. Ч.).       В связи с Солженицыным, создавшим многостраничные книги публицистики,  попробовавшим изменить многое в надеждах, порывах, пафосе соотечественников  в программном выступлении «Как нам обустроить Россию?», часто говорили о писателе  как «учителе жизни», «пророке», «вестнике». Критик Л. Аннинский, признавая заслуги  Солженицына как «гения борьбы», делал даже вывод о ненужности всего морализаторства,  об устарелости всех проповедей писателя, архаичности его языковых новшеств. Задание 10       Справедливы ли такие (и другие) снижающие притязания Солженицына, лауреата  Нобелевской премии, творца обширного художественного космоса оценки? За что мы  должны быть благодарны Солженицыну? Какое воздействие оказал он на нравственно­ эстетические искания В. Белова, В. Распутина, Б. Можаева? Задание 11       Солженицын всегда был убежден, что линия борьбы между добром и злом не имеет  очевидной, наглядной прямизны, что она часто лабиринтна, что революции и всякие  реформы не спрямляют пути истории, а часто запутывают и усложняют их, что сама  человеческая история уже обременительна, непосильна для природы, для человеческой  души.       В чем же советует он искать опору, свет надежды, систему моральных ориентаций?       Перечитайте «Лихое зелье» — одну из «крохоток» (серия микрозарисовок, притч, эссе,  дневниковых записей писателя в духе «Записей» В. Астафьева и «Камешков на ладони»  В. Солоухина), опубликованную в 1998 году, и попробуйте уловить элементы надежды,  веры в человека, пробивающиеся сквозь покров усталости и тревоги великого подвижника­ моралиста. Лихое зелье   ж         Сколько   же   труда   кладет   земледелец:   сохранить   зерна   до   срока,   посеять   угодно, доходить до плодов растения добрые. Но с дикой радостью взбрасываются сорняки — не только без ухода­досмотра, а против всякого ухода, в насмешку. То­то и пословица: лихое зелье — уйдет.       Отчего меньше?       Видя   невылазность   человеческой   истории,   что   в дальнем­дальнем   давно,   что в наисегодняшнем   сегодня, —   понуро   склоняешь   голову:   да,   знать —   таков   закон всемирный. И нам из него не выбиться — никогда, никакими благими издумками, никакими прожектами. земными       До человечества.       И отпущено каждому живущему только: свой труд — и своя ноша. нескоро у добрых   конца в землю всегда     растений       сил         Новый мир. — 1998. — № 10