Конспект занятия "В.В. Быков. Повесть «Сотников»"

1. Все время, пока они шли лесом, Рыбак слышал за спиной  его  глуховатый, простудный   кашель,   раздававшийся   иногда   ближе,   иногда   дальше.     Но     вот     он совершенно затих,  и  Рыбак,  сбавив  шаг,  оглянулся  ­  изрядно  отстав, Сотников едва тащился   в   ночном   сумраке.   Подавляя   нетерпение,   Рыбак     минуту   глядел,   как   тот устало гребется по снегу  в  своих  неуклюжих,  стоптанных бурках, как­то незнакомо опустив  голову  в  глубоко  надвинутой  на  уши красноармейской пилотке. Еще издали в морозной ночной  тишине  послышалось его частое, затрудненное дыхание, с которым Сотников, даже  остановившись, все еще не мог справиться.    ­ Ну как? Терпимо?    ­ А! ­ неопределенно выдавил тот и поправил на плече винтовку. – Далеко еще?      Прежде чем ответить, Рыбак помедлил,   испытующе   вглядываясь   в   тощую, туго подпоясанную по  короткой шинели фигуру напарника. Он   уже   знал,   что тот не признается, хотя и занемог,   будет   бодриться:   мол,   обойдется,   ­ чтобы избежать чужого участия, что ли? Уж   чего   другого,   а   самолюбия   и упрямства у этого Сотникова   хватило   бы   на   троих.   Он     и     на     задание     попал   отчасти   из­за   своего самолюбия ­ больной, а не  захотел  сказать  об  этом командиру, когда тот у костра подбирал  Рыбаку  напарника.  2. Рыбак вдруг обернулся к товарищу:    ­ Все спросить хочу: в армии ты кем был? Наверно, не рядовым, а?    ­ Комбатом.    ­ В пехоте?    ­ В артиллерии.    ­ Ну тогда ясное дело: мало ходил. А я вот в пехоте всю дорогу топаю.    ­ И далеко протопал? ­ спросил Сотников, вспоминая свой путь на восток.    Но Рыбак это понял иначе.    ­ Да вот как видишь. От старшины до рядового дошел. А ты кадровый?    ­ Не совсем. До тридцать девятого в школе работал.    ­ Что, институт окончил?    ­ Учительский. Двухгодичный.    ­ А я, знаешь, пять классов всего... И то... … Жили они в деревне, не хуже и не лучше других, считались середняками. У отца был ладный буланый коник,  молодой  и  старательный,  правда  немного горячий, но Коля с ним ладил неплохо. В деревне ребята рано принимаются за крестьянский труд, в свои неполные   двенадцать   лет   Коля   уже   пробовал понемногу и косить, и пахать, и бороновать. В тот день возили с поля снопы. Это считалось совсем уже  мальчишечьим делом.  Дорога  была  знакомой, изученной им до мельчайших подробностей... Самым опасным местом   на этой дороге была Купцова гора ­   косогор,   поворот   и   узкий овражек     под   высоким     обрывом.    Там     надо     было     смотреть     в    оба.    Но     все обходилось  благополучно. Отец подобрал  последние   крестцы   в   конце   нивы   и, видно, нагрузил телегу с избытком ­ едва хватило веревки, чтобы  увязать  воз.  К нему наверх взобрались еще семилетняя сестренка Маня и  соседская  девочка Люба. Всю дорогу, переваливаясь из стороны в сторону, он тихо ехал на высоком возу, как всегда 1 уверенно управляя конем. Миновали  Купцову  гору,  дорога пошла в лог. И тогда что­ то случилось с упряжью, конь не  сдержал,  телега высоко задралась левой стороной и стала  клониться  направо.  Коля  бросил взгляд вниз и скатился с воза. Ясно поняв, что должно произойти затем, он в каком­то бездумном  порыве бросился под кренящийся тяжелый   воз,  подставляя     под     его     край     свое     еще   слабое  мальчишеское   плечо. Тяжесть была  неимоверной,  в  другой  раз  он, наверное, ни за что бы не выдержал, но в  этот  момент  выстоял.  Девочки скатились на  землю,  его  завалило  снопами,  но лошадь     все     же     как­то   справилась   с   возом   и   отвернула   передок   в   сторону     от угрожающей  крутизны оврага. Потом его хвалили в деревне, да он и сам был доволен своим поступком   ­ все­таки спас от беды себя, коня и девчонок ­ и начал   думать тогда,  что иначе поступить не мог. И еще Коля поверил, что он человек  смелый.   4. Не успел Сотников соскочить с   трактора,   как   рядом   запылал   тягач   третьей батареи,  провалилась  в  воронку  гаубица.  Оглушенный  близкими  ударами взрывов, он   скомандовал   батарее   развернуться   вправо   и     влево,     но     не     так   просто   было вывернуться с громоздкими орудиями   на   узкой   дороге.   Второй расчет бросился через   канаву   в     овес     и     тут     же     получил     два     снаряда     в   трактор,   гаубица опрокинулась,   задрав   вверх   колесо.   Утро   осветилось     ярким   пламенем   горящих тракторов,   посадки   застлало   соляровым   дымом   ­   танки расстреливали полк на дороге.    Это было наихудшее, что могло случиться,  ­  они  погибали,  а  вся  их огневая мощь оставалась почти неиспользованной.   Поняв,   что   им   отведено несколько  скупых секунд,   Сотников   с   расчетом   кое­как     развернул     прямо     на   дороге   последнюю уцелевшую гаубицу   и,   не   укрепляя   станин,   едва   успев содрать чехол со ствола, выстрелил   тяжелым   снарядом.   Сначала   нельзя   было   и   разглядеть,   где   те   танки: головные  в  колонне  машины  горели,  уцелевшие бойцы с них бежали назад,  дым  и покореженные  трактора  впереди  мешали прицелиться. Но полминуты спустя между вербами он   все   же   увидел   первый немецкий танк, который медленно   полз   за канавой  и,  свернув  орудийный ствол, гахал и гахал выстрелами наискосок по колонне. Сотников  оттолкнул наводчика (орудие было уже заряжено), дрожащими  руками  кое­ как   довернул толстенный гаубичный ствол и наконец поймал это   еще   тусклое   в утренней дымке страшилище на перекрестие панорамы.      Выстрел его грохнул подобно удару грома, гаубица   сильно   сдала   назад, больно ударила   панорамой   в   скулу;   внизу,   из­под     незакрепленных     сошников,   брызнуло искрами от камней, одна   станина   глубоко   врезалась   сошником   в бровку канавы, вторая осталась на весу на дороге.   Сквозь   пыль,   поднятую выстрелом, он еще не успел ничего разглядеть,  но  услышал,  как  радостно закричал наводчик, и понял, что попал...    Неожиданно их охватил азарт боевой удачи. Уже не  обращая  внимания  на потери,  на убитых и раненых, что, истекая  кровью,  корчились  на  пыльном булыжнике, на  огонь, пожиравший их технику, и град пуль оттуда, из танков, несколько уцелевших  расчетов  вступили  в  неравный  бой  с  танками…    …Здоровье никогда не подводило его, молока и сметаны  хватало,  рана  на ноге за месяц кое­как зажила и лишь слегка напоминала о себе   при   ходьбе. Он все больше начинал   думать   о   том,   как   быть   дальше.   Особенно   когда   узнал,   что   после   летних 2 успехов немец неожиданно застрял под Москвой, и, несмотря на то, что трубили, будто большевистская   столица   со     дня     на     день     падет,   Рыбак   думал:   наверно,   еще подержится. Москва  не  Корчевка,  защитить  ее, пожалуй, сыщется сила.    А тут объявились дружки, такие же, как он, окруженцы ­  кто  выздоровев от ран, кто просто   оправившись   по   хуторам   и   селам   от   первого   шока разгрома, ­ начали сходиться,  договариваться,    повытаскивали     припрятанное   оружие.    Решили:     надо подаваться   в   лес,   сколько     можно     сидеть     по крестьянским   закуткам   возле добросердечных  молодок,  нерасписанных   и невенчанных деревенских жен. И пошли. 6. ­ Значит, немцам служишь?    ­ Приходится, ­ вздохнул старик. ­ Что поделаешь!    ­ И много платят?    Дед не мог не почувствовать явной издевки в этом  вопросе,  но  ответил спокойно, с достоинством:    ­ Не спрашивал и знать не хочу. Своим, обойдусь.    "Однако! ­ заметил про себя Рыбак. ­ Видно, с характером".       В   березовой   раме   на     стене     среди     полдюжины     различных     фотографий     он высмотрел   молодого,   чем­то   неуловимым     похожего     на     этого     деда     парня     в гимнастерке с артиллерийскими эмблемами в петлицах  и  тремя  значками  на груди. Было в его взгляде что­то безмятежно­спокойное   и   в   то   же   время по­молодому наивно уверенное в себе.    ­ Кто это? Сын, может?    ­ Сын, сын. Толик наш, ­ ласково подтвердила хозяйка, останавливаясь  и  через плечо Рыбака заглядывая на фото.    ­ А теперь где он? Не в полиции случайно?    Староста поднял нахмуренное лицо.    ­ А нам откуда знать? На фронте был...    …­ Опозорил  ты сына!    … ­ А он меня не опозорил? Немцу, отдал ­ это не позор?    ­ Так вышло. Не его в том вина.     ­ А чья? Моя, может? ­ строго, без тени стеснения  или  страха  спросил старик и многозначительно постучал по столу: ­ Ваша вина. …Староста   упрямо   не   соглашался,  и   это   начинало   злить   Рыбака.   Не     хватало   еще доказывать   этому   прислужнику,   почему   тот,   хочет   того   или   нет,   является   врагом Советской   державы.  Заводить   долгий   разговор   с    ним     Рыбак     не    имел   никакого желания и спросил с плохо скрытой издевкой:    ­ Что, может, силой заставили? Против воли?    ­ Нет, зачем же силой, ­ сказал хозяин.    ­ Значит, сам.    ­ Как сказать. Вроде так.     "Тогда все ясно,  ­  подумал  Рыбак,  ­  не  о  чем  и  разговаривать". Неприязнь к этому   человеку   в  нем   все   нарастала,   он   уже   пожалел   о     времени,  потраченном   на пустой разговор, тогда как с самого начала все было ясно.    ­ Так! Пошли! ­ жестко приказал он.    Вскинув руки, к Рыбаку бросилась старостиха. 3 ­ Ой, сыночек, куда же ты? Не  надо,  пожалей  дурака.  Старик  он,  по глупости своей... …В   это   время   в     сенях     застучали,   послышался   голос   Рыбака,   и   в   избу   заглянул староста.    ­ Идите, товарищ зовет.    Он встал и с гулом в голове, шатаясь от  слабости,  выбрался  в  темные сени. Сквозь раскрытую дверь на снежном дворе был виден Рыбак, у  его  ног лежала на снегу темная тушка овцы, которую тот, кажется, собирался поднять на плечи.    ­ Так. Ты иди, ­ ровным, без недавней неприязни  голосом  сказал  Рыбак старосте, ­ и прикрой дверь. Нечего глядеть. …   ­ Что, отпускаешь? ­ сипло спросил Сотников, когда они вдвоем  остались посреди  двора.    ­ А, черт с ним. …Теперь  злой,  измученный   простудой Сотников упрекнул его в том, что отпустил, не наказал старосту, но  Рыбаку стало противно наказывать ­ черт с ним,  пусть  живет. Конечно,  к  врагу следовало относиться без всякой жалости, но тут получилось так, что  очень уж мирным, по­крестьянски знакомым показался  ему  этот  Петр.  Если  что, пусть его накажут другие.     В избе, пока шел  неприятный  разговор,  у  Рыбака  еще  было  какое­то желание проучить   старосту,   по   потом,   когда   занялись   овцой,   это   его   желание   постепенно исчезло. В сарае мирно и буднично пахло сеном, навозом, скотом, три овцы испуганно кидались из угла в угол: одну,  с  белым  пятнышком  на лбу, Петр словчился удержать за   шерсть,   и   тогда   он   ловко   и   сильно   обхватил   ее   шею,   почувствовав   какую­то полузабытую радость добычи. Потом,  пока  он держал, а хозяин резал ей горло и овца билась на соломе, в которую   стекал ручеек парной крови, в его чувствах возникло памятное с  детства  ощущение пугливой радости, когда в конце осени отец вот так же резал одну   или   две овцы сразу, и он, будучи подростком, помогал ему. Все   было таким   же:   и запахи в скотном сарае, и метание в предсмертном испуге   овец,   и терпкая парность крови на морозе... 7.  Стрелки были, однако, более чем никудышные, он, не оглядываясь, понял   это по тому,   как   тугой   струной   над   ним   прошла   пуля…   Рыбак   упал   в   самом   начале кустарника, свалил со спины овцу. Пожалуй,  надо было бежать дальше, но у него уже не   оставалось   сил.   Сзади   вовсю   шла перестрелка, и он понял, что их задержал Сотников. Сначала это   обрадовало Рыбака: значит, оторвался, теперь в кустарнике можно запутать свой след   и уйти. Но прежде надо было оглядеться. С карабином в руке  он  привстал  на коленях и увидел  вдали  Сотникова,  который  слабо  шевелился под   самым пригорком. Однако отсюда сквозь серый сумрак ночи невозможно было понять, куда  он  двигался  или,  может,  вовсе  стоял  на  одном   месте.   После трех­ четырех выстрелов с  пригорка  один  грохнул  ближе  ­  в  нем  Рыбак отчетливо узнал выстрел Сотникова. Но все­таки какой смысл в их  положении начинать перестрелку с полицией, этого Рыбак не знал. Наверно,   надо   было как можно скорее уходить ­ кустарник на их пути позволил бы оторваться  от преследователей. Но Сотников будто 4 не понимал этого, похоже, залег и  даже перестал шевелиться. Если бы не его выстрелы, можно было бы подумать,  что он убит. А может, он ранен?    От этой мысли Рыбаку стало не по себе, но чем­либо помочь Сотникову  он не мог. Полицаи сверху, с пригорка, наверное, отлично видят  одинокого  на снегу  человека, и,  хотя  пока  не  бегут  к  нему  ­  они,  безусловно, расстреляют его из винтовок. Если же Рыбак бросится на помощь, убьют обоих ­ в этом он был уверен. Так случилось во время     финской,     когда     проклятые   кукушки   набивали   по   четыре­пять   человек   за минуту,  и   все  тем  же   самым примитивным способом: к первому подстреленному бросался на   выручку   сосед по цепи и тут же ложился рядом; потом к ним полз следующий.  И  каждый  из этих следующих понимал, что его ждет там, но и не  мог удержаться,  видя, как погибает товарищ.    Значит, пока есть возможность, надо уходить: Сотникова уже не  спасешь. Решив так, Рыбак скоренько забросил за спину карабин, решительным  усилием взвалил на плечи овцу и, спотыкаясь о кочки, припустился краем болота… Конечно, Сотников был еще жив и напоминал о себе выстрелами. По   существу, он прикрывал Рыбака, тем спасая его от гибели, но ему  самому  было  очень плохо. Ему уже не выбраться. А Рыбаку так просто было уйти ­ вряд  ли  его теперь догонят.    Но что он скажет в лесу?  Вся неприглядность его прежнего намерения стала  столь очевидной,   что Рыбак тихо выругался и в смятении опустился на   край   овражка. Вдали,   за кустарником, грохнул еще один выстрел, и больше выстрелов с   пригорка уже не было. "Может, там что изменилось", ­ подумал Рыбак. Наступила   какая­то тягучая пауза,  в  течение  которой  у  него  окончательно  созрело  новое решение, и он вскочил. Стараясь не рассуждать больше, он  быстрым  шагом  двинулся  по  своему следу назад. 8,  9.  Из   избы   почему­то   не   возвращался   старший   полицай,   за   ним   пошел   тот,   что пригнал сюда сани.  Вскоре  оттуда  послышались  голоса  и  плач  Демчихи. Сотников с тревогой вслушивался ­ оставят ее или нет? Минуту, похоже было, там что­то искали: постукивала о перекладину  лестница,  плакали  дети,  а затем отчаянно, запричитала Демчиха:    ­ Что вы надумали, сволочи? Чтоб нам до воскресенья не дожить! Чтоб  вы своих  матерей не увидели!    ­ Ну­ну! Живо, сказано, живо!    ­ На кого я детей оставлю? Гады вы немилосердные!..    ­ Живо! … Видимо, их везли в полицию или  в  СД. Значит, спокойного времени осталось немного, надо было собраться с  силами и подготовиться к худшему. Разумеется, они им правды не скажут, хотя того, что  пришли  из  леса,  по­видимому,  скрыть  не  удастся.  Но только  бы выгородить Демчиху. Бедная тетка! Бежала домой и не думала, не гадала, что ее ждало там.  Сейчас  она  что­то  кричала  сзади,  ругалась  и  плакала, свирепый полицай вызверялся на нее отборным, бесстыжим матом. Но и Демчиха старалась не остаться в долгу.       ­   Звери!   Немецкие   ублюдки!   Куда   вы   меня   везете?   Там   дети!     Деточки     мои родненькие, золотенькие мои! Гэлечка моя, как же ты будешь?!    ­ Надо было раньше о том думать. 5 ­ Ах ты погань несчастная! Ты меня еще упрекаешь, запроданец   немецкий! Что я сделала вам?    ­ Бандитов укрывала.      ­ Это вы бандиты, а те как люди: зашли и вышли. Откуда мне   знать,   что они на чердак  залезли?  Что  я,  своим  детям  враг?  Гады  вы!  Фашисты проклятые!    ­ Молчать! А то кляп всажу!    ­ Чтоб тебя самого на кол посадили, гад ты!    ­ Так! Стась, стой! ­ послышалось с задних саней, и  они  остановились, не доезжая  двух тонких березок, стывших в кусте за канавой.       Рыбак   и   возчик   обернулись,   а   Сотников   весь   съежился   в   ожидании     чего­то устрашающе­зверского.   И   действительно,   Демчиха   вскоре   закричала,     забилась   в розвальнях. Скрипнул хомут, и   даже   лошадь   беспокойно   переступила   на снегу. Потом все стихло. Стась было соскочил с розвальней, но скоро  опять удовлетворенно завалился на свое место.    ­ Хе! Рукавицу в глотку ­ не кричи, бешеная баба.    Сотников с усилием повернул голову и очутился лицом к лицу с конвоиром:    ­ Палачи! Истязатели!      ­ Ты, заступник! Отверни нюхалку, а то красную   жижу   спущу!   ­   заорал Стась, сделав страшное выражение лица.    Но Сотников уже знал, с кем имеет дело, и с полным безразличием отнесся к этой его угрозе.    ­ Попробуй, гад!    ­ Ха, пробовать! Да знаешь, я тебя сейчас шпокну и  отвечать  не  буду. Это тебе не Советы!    ­ Шпокни, пожалуйста!    ­ А то слабо? ­ Полицай в показной решимости схватился за винтовку,  но лишь ткнул его стволом в грудь и выругался.      Сотников не моргнул даже ­ он не боялся этого выродка. Он знал, что   на его вызывающее хамство надо отвечать точно таким же хамством  ­  эти  люди понимали только такое обхождение.    ­ Женщина ни при чем, запомни,  ­  сказал  он  с  расчетом  на  Рыбака, намекая тем,  как надо отвечать на  допросах.  ­  Мы  без  нее  залезли  на чердак.    ­ Будешь бабке сказки сказывать, ­  закивал  головой  Стась  и  опустил  винтовку. ­  Небось Будила из тебя дурь выбьет. Подожди!    ­ Плевать мы хотели на твоего Будилу!    ­ Скоро поплюешь! Кровью похаркаешь!  "Какого черта он задирается?" ­ раздраженно думал  Рыбак,  слушая  злую перебранку  Сотникова с полицаем… Рыбак  с растущей досадой думал, что едут они слишком уж быстро, ему изо  всех  сил хотелось замедлить езду. Чувствовала его душа, что это последние  часы  на свободе, с которыми   быстро   убывала   возможность   спастись   ­   больше   такой     не   будет.   Он проклинал себя за   неосмотрительность,   за   то,   что   так   глупо забрался на тот проклятый чердак, что за километр не   обошел   той   крайней избы ­ мало ему было науки не соваться в  крайнюю,  куда  всегда  лезли  и немцы... 6 И  все  из­за  Сотникова.  Досада  на  товарища,  которая   все   время пробивалась в Рыбаке и которую он усилием воли до сих пор заглушал в себе, все больше завладевала его чувствами. Рыбак уже отчетливо   сознавал,   что, если бы не Сотников, не его простуда, а затем  и  ранение,  они  наверняка добрались бы до леса.  14. ­ Фамилия моя Портнов. Следователь полиции.    ­ Моя вам ничего не скажет.    ­ А все­таки?    ­ Ну, Иванов, допустим, ­ сказал Сотников сквозь зубы: болела нога.    ­ Не  возражаю.  Пусть  будет  Иванов.  Так  и  запишем,  ­  согласился следователь,  хотя ничего не записывал. ­ Из какого отряда?    …­ А вы думаете, я вам скажу правду?    ­  Скажешь!  ­  негромко  и  с  таким  внутренним   убеждением   сказал следователь, что   Сотникову   на   минуту   стало   не   по     себе,     и     он     исподлобья   вопросительно посмотрел на полицейского.    ­ Скажешь!      ...Странно,  что  с виду  он  был  так  мало   похож  на палача­следователя,   наверно имевшего     на     своем   счету   не   одну     загубленную     жизнь,     а     скорее     напоминал скромного,  даже затрапезного сельского служащего. И  в  то  же  время  было  заметно, как дремлет в нем что­то коварно­вероломное, ежеминутно угрожающее   арестанту. Сотников ждал, когда оно наконец прорвется, хотя и  не  знал,  как  крепки нервы этого человека и за каким вопросом следователь скинет наконец с себя маску.    ­ Какое имели задание?  Куда  шли?  Как  давно  пособником  у  вас  эта женщина?    ­ Никакой она не пособник. Мы случайно зашли к ней в избу, забрались на чердак. Ее и дома в то время не было, ­ спокойно объяснил Сотников.    ­ Ну, конечно, случайно. Так все говорят. А к лесиновскому старосте  вы также зашли случайно?     Вот как! Значит, уже известно и про старосту. Хотя  донес,  наверно,  в тот самый вечер.  "Пожалели,  называется,  не  захотели  связываться",  ­ подумал Сотников. …­ Да, случайно, ­ после паузы твердо сказал Сотников.    ­ Не оригинально. Вы же  умный  человек,  а  хотите  выехать  на  такой примитивной лжи! …Это  у  нас  не  пройдет.     Не пройдет ­ видимо, так.  Но  черт  с  ним!  ... Он вообще ни на что не надеялся, только жалел несчастную Демчиху, которую неизвестно как надо было выручить.    ­ Вы можете поступить  с  нами  как  вам  заблагорассудится,  ­  сказал Сотников. ­ Но не примешивайте сюда женщину. Она ни   при   чем.   Просто   ее изба оказалась крайней, а я не мог идти дальше.    ­ Где ранен?    ­ В ногу.    ­ Я не о том. Где, в каком районе?    ­ В лесу. Два дня назад.      ­ Не пройдет, ­ глядя в упор, объявил следователь. ­   Заливаете.   Не   в лесу, а на большаке этой ночью…    ­ А если я, например, все объясню, вы отпустите женщину? Вы можете  это обещать?    Глаза следователя, вдруг  вспыхнувшие  злобой,  кажется,  пронзили  его насквозь. 7 ­ Я не обязан вам ничего объяснять! Я ставлю вопросы, а   вы   должны   на них отвечать!    … ­ Жить хочешь?    ­ А что? Может, помилуете?    Сузив маленькие глазки, следователь посмотрел в окно.    ­ Нет, не помилуем. Бандитов мы не милуем, ­ сказал он  и  вдруг  круто повернулся от окна; пепел с кончика сигареты упал и разбился о  носок  его сапога, кажется, его выдержка кончилась. ­ Расстреляем, это безусловно. Но перед тем мы из тебя сделаем котлету,     Фарш     сделаем     из     твоего     молодого   тела.   Повытянем     все     жилы. Последовательно   переломаем   кости.   А   потом объявим, что ты   выдал   других. Чтобы  о  тебе  там,  в  лесу,  не  шибко беспокоились.    ­ Не дождетесь, не выдам.    ­ Не выдашь ты ­ другой выдаст. А спишем все на тебя. Понял? Ну как? ...    ­ Будилу ко мне!  В   коридоре   зычно   раздалось:   "Будилу   к     господину     следователю!",     после   чего Портнов, обойдя стол, спокойно уселся в кресле. На Сотникова  он  уже не смотрел, будто его и не было тут. Он закурил. Сдается, его миссия  была закончена, начиналось второе отделение допроса.      Внешне стараясь   оставаться   спокойным,   Сотников   весь   напрягся,   как только отворилась дверь и на пороге появился Будила.    Вероятно, это был здешний полицейский палач ­ могучий,  буйволоподобный детина с костлявым,   будто   лошадиная   морда,   лицом.   Неприятно     весь   его кретинически­свирепый вид, но   особенно   пугали   вылезшие   из   рукавов большие косматые   кисти   рук,   которыми   впору   было   разгибать   подковы. Наверно, по установленной   здесь   традиции,   войдя,   он   с   порога   прицелился     в   жертву   хмурым взглядом немного косивших глаз.    ­ А ну!       Объятый   слабостью,   Сотников   продолжал   сидеть,   отодвигая   от   себя     что­то безусловно  ужасное.  Тогда  Будила  с  многозначительной  неторопливостью шагнул к стулу. Огромная ручища широко сгребла на запавшей груди Сотникова суконные борта шинели, напряглась и оторвала его от стульчика.    ­ А ну, большевистская гнида! 12, 15.     ­ Фамилия?    ­ Чья?    ­ Твоя.    ­ Рыбак.    ­ Где остальная банда?    ­ На... В Борковском лесу.    …    ­ А какие у вас связи с этой... Окунь Авгиньей?    ­ Демчихой? Ей­богу, никаких. Просто зашли перепрятаться, ну и  поесть. А тут ваши ребята...    ­ А ребята и нагрянули! Молодцы ребята! Так, говоришь, никаких?   поражал   8 ­ Точно никаких. Авгинья тут ни при чем.      Следователь бодро вскочил из­за стола, локтями поддернул   сползавшие   в поясе бриджи.    ­ Не виновата? А вас принимала? На чердаке прятала?  Что,  думаешь,  не знала, кого  прятала?  Отлично  знала!  Покрывала,  значит.  А  по  законам военного времени что за  это полагается?     Рыбак уже знал, что за это полагается по законам  военного  времени,  и подумал, что,  пожалуй,  придется  отказаться  от   непосильного   теперь намерения выгородить Демчиху.   Было   очевидно,   что   на   каждую     такую     попытку   следователь   будет реагировать, как бык на красный лоскут, и  он  решил  не дразнить. До Демчихи ли тут, когда неизвестно, как выкарабкаться самому.    ­ Так, хорошо! ­ Следователь подошел  к  окну  и  бодро  повернулся  на каблуках; руки его были засунуты в карманы брюк, пиджак  на  груди  широко распахнулся. ­ Мы еще поговорим. А вообще должен   признать:   парень   ты   с головой. Возможно, мы сохраним тебе жизнь. Что, не веришь?  ­  Следователь иронически ухмыльнулся. ­ Мы можем.   Это   Советы   ничего   не   могли.   А   мы   можем   казнить,   а   можем   и   миловать. Смотря кого. Понял?     Он почти вплотную приблизился к Рыбаку, и тот, почувствовав, что допрос на том, наверно, кончается, почтительно поднялся со стула. Следователь был ему по  плечо,  и Рыбак  подумал,  что  с  легкостью  придушил  бы  этого маломерка. Но, подумав так, он почти испугался  своей  такой  нелепой  тут мысли и  с  деланной  преданностью взглянул  в  живые,  с  начальственным холодком глаза полицейского.    ­ Так вот! Ты нам расскажешь все. Только  мы  проверим,  не  думай!  Не наврешь ­  сохраняй жизнь,  вступишь  в  полицию,  будешь  служить  великой  Германии...    ­ Я? ­ не поверил Рыбак.    Ему показалось, что под ногами качнулся пол и стены этого  заплеванного помещения раздались   вширь.   Сквозь   минутное   замешательство   в   себе   он     вдруг   ясно   ощутил свободу, простор, даже легкое дуновение свежего ветра в поле.    ­ Да, ты. Что, не согласен? Можешь сразу не отвечать. Иди  подумай.  Но помни: или  пан, или пропал. Гаманюк!    Прежде чем он, ошеломленный, успел  понять,  что  будет  дальше,  дверь раскрылась, и на пороге вырос тот самый Стась.    ­ В подвал!    Стась дурашливо уставился на следователя.    ­ Так это... Будила ждет.    ­ В подвал! ­ взвизгнул следователь. ­ Ты что, глухой? 16. ­ Начальник, я хочу сделать одно сообщение.    Остановись на ступеньках, начальник вперил в арестанта тяжелый взгляд.    ­ Что такое?    ­ Я партизан. Это я ранил вашего полицая,  ­  не  очень  громко  сказал Сотников и кивнул в сторону Рыбака. ­ Тот здесь оказался случайно   ­   если понадобится, могу объяснить. Остальные ни при чем. Берите одного меня  …    ­ Это все? ­ холодно спросил он и шагнул со ступеньки на снег.    Сотников заикнулся от неожиданности. 9 ­ Могу объяснить подробнее.      Кто­то недовольно буркнул, кто­то   заговорил   по­немецки,   и   начальник махнул рукой.    ­ Ведите!      "Вот как, не хочет даже и слушать", ­ опять впадая в отчаяние,   подумал Рыбак. Наверное, все уже решено загодя. Но как же тогда   он?   Неужели   так ничем и не поможет ему это героическое заступничество Сотникова?    Осторожно  ступая  по  прогибающимся  деревянным  ступенькам,   полицаи сходили с крыльца. И вдруг в одном из них, что на этот  раз  также  был  в полицейской форме, Рыбак узнал Портнова. Ну, разумеется, это был тот самый вчерашний следователь, который так   обнадежил   его   своим   предложением   и теперь как бы отступился. Увидев его,  Рыбак  встрепенулся,  весь  подался вперед. Была не была ­ теперь ему уже ничто не казалось  ни  страшным,  ни даже неловким.      ­ Господин следователь! Господин   следователь,   одну   минутку!   Вы   это вчера говорили, так, я согласен. Я  тут,  ей­богу,  ни  при  чем.  Вот  он подтвердил...    Начальство,  которое  уже  направлялось  со  двора   к   улице,   опять  недовольно, по одному стало останавливаться. Остановился и Портнов…    ­ Подойдите сюда!     При пристальном внимании с обеих сторон Рыбак подошел к крыльцу. Каждый его шаг мучительным, ударом отзывался в   его   душе.   Ниточка   его   еще   не окрепшей надежды с каждой секундой готова была навсегда оборваться.    ­ Вы согласны вступить в полицию? ­ спросил следователь.    ­ Согласен, ­ со всей искренностью, на которую  был  способен,  ответил Рыбак.      Он не сводил своего почти преданного взгляда с   несвежего,   немолодого, хотя и тщательно   выбритого   лица   Портнова.   Следователь   и     немец     обменялись   еще несколькими фразами по­немецки.    ­ Так. Развязать!    ­ Сволочь! ­ как удар, стукнул его  по  затылку  негромкий  злой  окрик Сотникова, который тут же и выдал себя знакомым болезненным кашлем.     Но пусть! Что­то грозное, неотвратимо подступавшее к нему, вдруг  стало быстро отдаляться, Рыбак глубже вздохнул и почувствовал, как сзади дернули его за руки. Но он не оглянулся даже. Он мощно почувствовал  только  одно: будет жить! 21. Печальным взглядом он  тихонько  повел по их неровному настороженному  ряду,  в котором   преобладали   женщины   и только изредка попадались немолодые мужчины, подростки, девчата ­  обычный местечковый люд  в  тулупчиках,  ватниках,  армейских обносках,  платках, самотканых свитках. Среди их безликого множества его внимание остановилось на тонковатой фигурке мальчика лет двенадцати в низко  надвинутой  на лоб старой   армейской   буденовке.   Тесно   запахнувшись   в     какую­то     одежду, мальчонка глубоко в рукава вбирал свои озябшие руки и, видно было  отсюда, дрожал от стужи или,  может,  от  страха,  с  детской  завороженностью  на бледном, болезненном личике следя за происходящим   под   виселицей.   Отсюда трудно было судить, как он относится к ним, но Сотникову вдруг захотелось, чтобы он плохо о них не думал.  И  действительно,  вскоре  перехватив  его взгляд,  Сотников  уловил  в  нем 10 столько  безутешного  горя  и   столько сочувствия к ним, что не удержался и одними глазами  улыбнулся  мальцу  ­ ничего, браток… Со стороны начальства раздалась команда, видно, это  уже  относилось  к нему: чурбан под ногами на миг ослабел, пошатнулся. Едва не  свалившись  с него, Сотников глянул вниз  ­  с  искривленного,  обросшего  щетиной  лица смотрели вверх растерянные глаза его партизанского друга, и Сотников  едва расслышал:    ­ Прости, брат!    ­ Пошел к черту! ­ коротко бросил Сотников.       Вот   и   все   кончено.   Напоследок   он   отыскал     взглядом     застывший     стебелек мальчишки в буденовке. Тот стоял, как и прежде, на полшага впереди других, с широко раскрытыми на бледном лице глазами.  Полный  боли  и  страха  его взгляд следовал за кем­то под виселицей и вел так, все  ближе  и  ближе  к нему. Сотников не знал, кто там шел, но по лицу  мальчишки  понял  все  до конца.    Подставка его опять пошатнулась в неожиданно ослабевших  руках  Рыбака, который неловко   скорчился   внизу,   боясь   и,   наверное,   не   решаясь   на последнее и самое страшное   теперь   для   него     дело.     Но     вот     сзади     матерно   выругался   Будила,   и Сотников,   вдруг   потеряв     опору,     задохнувшись,     тяжело   провалился   в   черную, удушливую бездну. 11