ПАМЯТНИКИ ЗОДЧЕСТВА МОСКОВСКОЙ РУСИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIV

Электронная научная библиотека

по истории древнерусской архитектуры

ПАМЯТНИКИ ЗОДЧЕСТВА МОСКОВСКОЙ РУСИ

ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIV–НАЧАЛА XV ВЕКОВ

ВВЕДЕНИЕ

Изучение раннего периода формирования каменного зодчества Московской Руси крайне важно для правильной научной оценки всего процесса развития древнерусской архитектуры, поскольку именно в памятниках XIV - начала XV веков сложились основные композиционные и декоративные приемы, ставшие в дальнейшем определяющими для крупнейшей московской архитектурной школы.

Возвышение в XIV веке Москвы и Московского княжества как политического, религиозного и культурного центра тесным образом связано с общерусскими тенденциями консолидации сил отдельных земель для освобождения от татаро-монгольского ига – сложного процесса, завершившегося лишь в конце XIV века окончательным объединением русских княжеств в единое государство.

Важнейшее морально-политическое значение имела победа над татарами на Куликовом поле в 1380 году, способствовавшая, наряду с другими факторами, расцвету всей русской культуры, в том числе и архитектуры. Такой расцвет, однако, продолжался недолго, и уже в 1420-х годах княжеские междоусобицы на многие годы привели к почти полному прекращению каменного строительства на московских землях. Лишь немногие из воздвигнутых на рубеже XIV-XV веков сооружений сохранились до наших дней. Они по праву занимают выдающееся место в сокровищнице древнерусского зодчества, свидетельствуя о высоких творческих талантах создавших их безвестных мастеров. Исследование и особенно реставрация такого памятника составляют заметное событие в историко-архитектурной науке.

Между тем, еще сто лет назад прославленные ныне памятники были фактически неведомыми даже для немногочисленных в ту пору специалистов. Интерес к древнейшей архитектуре Московской Руси, проявившийся после опубликования в 1874-75 годах статей Л.В.Даля (63, 64), долгое время оставался в большой степени умозрительным. Хотя исторические источники сохранили упоминания о каменных постройках в Москве и ее окрестностях, начиная с последних десятилетий XIII века, изучение этого важного периода в истории русского зодчества оказалось чрезвычайно трудным, так как подавляющее большинство сооружений погибло, а немногие оставшиеся на поверхности земли храмы рубежа XIV-XV веков утратили свой первоначальный облик в результате многократных переделок. Скудость и противоречивость летописных и житийных сведений, а также отсутствие возможности тщательного натурного обследования даже известных памятников, привели дореволюционных исследователей к искаженному представлению о незначительном объеме московского каменного строительства XIV – начала XV веков. «Мертвое затишье охватило Русь» – писал о зодчестве XIV века М.Красовский, характеризуя так, в том числе, и строительную активность в самой Москве (99, с.33). Такая точка зрения оставалась преобладающей вплоть до 1930-х годов, несмотря на то, что к этому времени уже были сделаны первые попытки реконструировать древний облик звенигородских соборов (21, 24) и Успенского собора 1326 г. в Московском Кремле (160), осуществились частичные реставрации Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры и церкви Рождества Богородицы (Лазаря) в Московском Кремле, а в некоторых работах советских

ученых немалое место было отведено вопросам происхождения архитектурно-декоративных и композиционных форм московской архитектуры. Эта сложнейшая проблема рассматривалась, однако, обособленно от общего анализа путей развития древнерусского зодчества, что не могло не сказаться на ошибочности предлагавшихся концепций. Так, А.И.Некрасовым была развита теория о преобладавшем влиянии полоцко-смоленского зодчества XII-XIII вв. на формы московских храмов начала XIV века (130, с.90-104).

Некоторые общие конструктивно-декоративные приемы привели Н.И.Брунова в его ранних работах к утверждению о прямых контактах русского зодчества с Кавказом, готикой и т.п. (22, с.12б-127). Столь же категорически К.К.Романов пытался установить зависимость московской архитектуры от зодчества Пскова (161).

Тем не менее, именно на этом этапе московская архитектурная школа начинает рассматриваться как самостоятельное явление и в специальной литературе появляется термин «раннемосковское зодчество», применявшийся, однако, фактически лишь к памятникам рубежа XIV-XV веков, поскольку их предшественники пребывали по-прежнему как бы «за чертой» реальных возможностей изучения.

Это дало повод А.И.Некрасову в1929г. пессимистически заметить, что «рассматривая в совокупности земли центрально-русские и восточно-русские, мы на протяжении от 1233 до 1472 гг., то есть около двух с половиной столетий, будем иметь лишь 4 здания, выстроенных в первые 35 лет XV в. одним и тем же князем. От второй половины XIII века и от всего XIV в. никаких памятников не осталось...» (130, с.13).

В вышедшей в 1936 г. книге «Очерки по истории древнерусского зодчества XI-XVII века» тот же автор вновь подчеркнул, что «в самой Москве не сохранилось ни одного памятника этого периода (1380-1470 гг.). Фундаменты церкви Лазаря в Кремле (1395 г.), Благовещенского собора там же (1397 г.), собора в Дмитрове (1389-1428 гг.) и некоторых других, вновь надстроенные в XV и XVI веках, не дают никакого представления о стиле... » (133, с.33). Правда, в обеих цитируемых работах А.И.Некрасов пытался отнести к постройкам несколько более раннего времени Воскресенскую церковь и Успенский собор в Коломне, а также Спасский собор Андроникова монастыря (датируя его 1357 годом), но выдвинутые им в отношении этих памятников гипотезы не были подтверждены дальнейшими исследованиями. Общая картина развития московской архитектуры XIV – начала XV веков продолжала оставаться фактически почти неведомой.

Качественно новый этап в изучении раннего московского зодчества начался после Великой Отечественной войны. На протяжении последних десятилетий удалось значительно расширить познания о древнейших памятниках московского зодчества. В 1940-х – 1960-х годах были досконально исследованы Успенский собор на Городке и Рождественский собор Савва-Сторожевского монастыря в Звенигороде*1, Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры*2, Спасский собор Андроникова монастыря*3 и некоторые другие памятники в Москве и Подмосковье. Большинство из них в результате проведенных реставрационных работ приобрело близкий к первоначальному облик. В процессе реставраций были получены важнейшие данные как о строительной технике и конструктивных особенностях этих памятников, так и о некоторых принципах их композиционного построения, пропорциях и т.п.

Появилась возможность сравнительного анализа, что, в свою очередь, привело исследователей к интересным выводам о работе в Москве на рубеже XIV-XV веков нескольких строительных артелей, отличающихся профессиональным «почерком» и уровнем мастерства.

Натурное изучение памятников позволило советским ученым опубликовать немало работ, посвященных зодчеству ранней Москвы, в которых, наряду с монографическими исследованиями отдельных сооружений, изучался и весь комплекс вопросов, связанных с проблемой формирования московской архитектурной школы (12, 31, 32, 33, 47, 50, 78, 80, 31, 117, 119, 120, 137, 139)*4.

Рассматривая перечень этих публикаций в хронологической последовательности, можно убедиться в постепенном изменении взглядов на объем и характер каменного строительства в Московском княжестве XIV века. Если в 1955 году Н.Н.Воронин и П.Н.Максимов, упоминая о 15 каменных зданиях, построенных московскими зодчими за время с 60-х годов XIV века по 20-ые годы XV века, вынуждены были в отношении большинства из этих памятников опираться только на летописные сведения, то в 1960-х годах остатки многих из названных ими сооружений удалось обнаружить. Это дало возможность Н.Н.Воронину уже в 1962 г. в своем капитальном обобщающем труде «Зодчество северо-восточной Руси» значительно расширить перечень достоверных каменных построек XIV - начала XV веков и высказать ряд важнейших соображений о древнейшем зодчестве Московской Руси (45).

Работа Н.Н.Воронина сохраняет значение наиболее полного свода сведений о памятниках Московской Руси XIV - начала XV веков и поныне. Однако изучение истории раннемосковского зодчества ни в коей мере не может считаться завершенным.

С каждым годом умножается число памятников XIV века, открываемых теперь в большинстве своем методом археологических раскопок.

Весьма существенно, что в последнее время удалось установить многообразие применявшихся московскими зодчими композиционных приемов. Даже традиционные по плану четырехстолпные соборы оказались различными по своей объемной трактовке, что стало бесспорным после научной реставрации Спасского собора Андроникова монастыря. Реставрация 1960-1961 гг. вновь привлекла внимание исследователей к вопросу о происхождении архитектурных форм этого храма, стоящего особняком среди других сохранившихся современных ему сооружений (35, с.13-18; 45, с.334). В круге раннемосковских памятников появилась, наконец, совершенно неизвестная ранее типологическая группа небольших храмов с пристенными опорами*5.

Рассмотрение проблем, связанных с изучением памятников этой группы, и составляет основную задачу настоящей работы. Исследованные и частично реконструированные автором (или при его участии) московские храмы с пристенными опорами позволяют сделать ряд интересных наблюдений и обобщений, существенно важных для правильной оценки путей развития всего раннемосковского зодчества. Более того, эти храмы представляют важное звено для установления характера взаимосвязей русского зодчества с архитектурой славянских стран Балканского полуострова. Накопление материалов дает возможность с гораздо большим основанием, чем прежде, ставить вопрос о реальных формах таких взаимосвязей*6.

Помимо храмов с пристенными опорами значительное место в работе уделено комплексному архитектурно-археологическому исследованию одного из ключевых памятников московского зодчества XIV века – Успенского собора в Коломне. Реконструкция этого храма на основании описания Павла Алеппского долгое время являлась краеугольным камнем всех соображений об архитектурно-композиционных и, отчасти, декоративных особенностях московского зодчества 2-й половины XIV века.

Правомерность таких реконструкций необходимо было подтвердить натурным изучением археологических остатков собора Дмитрия Донского, что и было осуществлено под руководством археолога М.X.Алешковского и автора в 1969-1970 годах. Результаты исследования Успенского собора, с одной стороны, заставляют по-иному отнестись к некоторым, казалось бы устоявшимся вопросам истории раннемосковского зодчества и, в то же время, еще больше осложняют попытки научного обоснования реконструкции этого памятника.

Утрата столь важного звена в цепи древнейших памятников московской архитектуры и без того достаточно непрочной и имеющей значительные утраты, с еще большей настойчивостью вынуждает привлекать для сравнительного анализа все возможные сооружения того же времени как в самой Москве, так и за пределами Московского княжества. Определенную помощь в рассмотрении этого вопроса могут оказать наши новые исследования памятников тверского зодчества, а также некоторых проблем, связанных с недавно реставрированным Спасским собором Андроникова монастыря. Эти исследования, выходящие в определенной своей части за рамки чисто архитектурной проблематики, тем не менее имеют немаловажное значение для формирования научно-достоверного

представления об облике московского храма рубежа XIV-XV веков и эволюции его иконостаса.

Все сказанное выше свидетельствует об актуальности избранной нами темы для истории древнерусского зодчества. Стремясь уделить наибольшее внимание в первую очередь вновь открытым и изученным нами памятникам и связанным с ними проблемам, мы сознательно отказались от повторения в данной работе высказанных другими исследователями соображений, относящихся к архитектуре четырехстолпных соборов рубежа XIV-XV веков и хорошо известных по многим публикациям. Такое ограничение, естественно, не может не сказаться на определенной односторонности обобщающих выводов, но оно оправдывается возможностью более обстоятельного рассмотрения непосредственно связанных с основной темой вопросов.

Заключая этим краткое введение, мы можем перейти непосредственно к изложению результатов исследования конкретных памятников.

_____________________________

1. Авторы исследования Успенского собора – Н.П.Максимов и Б.А.Огнев. Рождественский собор изучался В.А.Каульбарсом и Б.А.Огневым. Реставрация его производится по проекту Л.К.Россова и А.И.Пустовалова.

2. Автор исследования и проекта реставрации архитектор В.И.Балдин.

3. На ранних этапах в исследовании собора принимали участие П.Н.Максимов, Г.Ф.Сенатов и Б.А.Огнев. В 1959-1961 гг. памятник полностью реставрирован (авторы исследования и реставрации Л.А.Давид, С.С.Подьяпольский, М.Д.Цицерович и Б.Л.Альтшуллер).

4. Среди общих работ укажем на главы, посвященные архитектуре Москвы XIV – начала XV веков в 3-м томе «Истории русского искусства

(авторы Н.Н.Воронин и П.Н.Максимов), «Истории русской архитектуры» (автор П.Н.Максимов) и 6-ом томе «Всеобщей истории архитектуры» (автор П.Н. Максимов).

5. Подчеркиваем, что применяя условный термин «храм с пристенными опорами», мы имеем в виду фактически бесстолпное сооружение с четырьмя угловыми выступами-опорами, на которые передается нагрузка от светового барабана и купола (52, с.39).

6. Н.И.Брунову, опубликовавшему в 1952 году статью о связях русской архитектуры с зодчеством южных славян, не были еще известны ни русские храмы с пристенными опорами, ни истинный облик Спасского собора Андроникова монастыря. Исследование Н.И.Брунова было последней по времени публикацией на тему о русско-балканских архитектурных взаимосвязях.

ГЛАВА 1.

Наиболее значительные результаты были получены нами в процессе натурного исследования памятников. Разная степень сохранности конкретных сооружений предопределила и различную методику их изучения. Наряду с привычным для архитекторов-реставраторов раскрытием декора и конструкций существующего памятника от позднейших наслоений и максимально возможным выявлением его первоначального облика путем реставрации, большое место в нашей работе заняли археологические раскопки, в результате которых было открыто еще несколько храмов XIV века. Равноправное творческое содружество архитектора и археолога оказалось очень плодотворным для полноценного и комплексного изучения археологических остатков памятников древнерусского зодчества*1. Здесь уже не ставилась, естественно, задача натурной реставрации и, после тщательной фиксации, все эти храмы были вновь закопаны, за исключением одного, намеченного для музеефикации.

В то же время для нового прочтения архитектурной истории такого выдающегося памятника, как Благовещенский собор Московского Кремля, потребовалось, прежде всего, накопление фактического материала для сравнительного анализа, давшее возможность реконструировать план храма XIV века с визуальными натурными изысканиями, без каких бы то ни было специальных зондажей и шурфов.

Собранные материалы позволяют нам также высказать некоторые предположения в отношении тех памятников, которые либо безвозвратно утрачены, либо пока еще не найдены археологическим путем.

Таким образом, разными методами мы старались достичь одной цели - по возможности наиболее полного суждения о каждом из полученных нами древних сооружений.

Принятый нами порядок обзора памятников соответствует в основном хронологической последовательности их изучения, начало которому было положено обследованием наиболее хорошо сохранившегося храма села Каменского. К нему мы и обратимся.

1. При дальнейшем изложении мы останавливаемся, в основном, только на архитектурных аспектах исследования, опуская подробности чисто археологического характера, относящиеся целиком к компетенции специалиста-археолога.

КАМЕНСКОЕ

Небольшая белокаменная Никольская церковь расположена в центре села Каменское, в 18-ти километрах от Наро-Фоминска.

Этот храм до 1930-х годов лишь однажды был предметом публикации. М.Преображенский в своей книге «Памятники древнерусского зодчества в пределах Калужской губернии», изданной в 1891 году, поместил схематические чертежи фасада, плана и разреза здания, а в краткой аннотации высказал предположение, что Никольская церковь построена не позднее XVI века. Тем же автором, без ссылки на источники, село Каменское было отнесено к вотчинам Троице-Сергиевого монастыря (152, с.42- 43, табл. 11).

В дальнейшем Никольская церковь была совершенно забыта (она даже не числилась в списках подлежащих охране памятников архитектуры) и погибла бы неизученной, если бы в 1952 г. случайно не привлекла вновь внимание специалистов. Результатом проведенного в этом году обследования Никольской церкви*1 явилась публикация Л.А.Давида и Б.А.Огнева, в которой памятник впервые был причислен к кругу раннемосковских храмов и датирован началом XV века (62).

Тяжелейшее техническое состояние Никольской церкви побудило к срочному проведению консервационно-восстановительных работ, в процессе которых удалось также осуществить обстоятельное научное исследование памятника и составить представление о его первоначальном облике*2.

К началу восстановительных работ Никольская церковь состояла из разновременных частей – к сильно перестроенному древнему объему примыкали обширная трапезная с двумя

приделами и трехъярусная колокольная, появившиеся в первой половине XIX века, по-видимому, на месте упоминаемых в документах аналогичных построек XVП века*3.

Древний четверик Никольской церкви в современном виде – это сложенный из белого камня кубический объем с тремя несколько пониженными, сильно выступающими на восток апсидами. Храм завершается мощным световым барабаном с восемью узкими щелевидными окнами, оси которых не совпадают с осями плана. Основная особенность памятника – необычная композиция его плана и пространственного решения интерьера. В плане четверик церкви представляет по внешнему абрису квадрат со стороной, равной по фасаду примерно 10,25 м (у уровня низа стены), внутри же, благодаря сдвинугым вплотную к углам четверика столбам-опорам, план приобретает форму равноконечного креста с короткими ветвями. Эти ветви перекрыты арками параболического очертания, наклоняющимися вовнутрь. Переход к барабану осуществляется с помощью парусов, переходящих над щелыгами арок в своеобразный конический свод.

Обращает на себя внимание характер белокаменной кладки. Разномерность блоков и отсутствие регулярной перевязки сразу же отличает кладку Каменской церкви от мастерски выполненных кладок владимиро-суздальских памятников и сохранившихся в Москве и Подмосковье храмов рубежа XIV-XV веков. Получистая обработка поверхности блоков дала даже некоторым исследователям основание предположить, что она явилась результатом вековых атмосферных воздействий (62, с.53). Однако, как мы увидим далее, такая своеобразная обработка свойственна большинству изученных нами памятников «каменского» круга.

Фундамент церкви сложен из белокаменного бута на известковом растворе. Глубина его сравнительно небольшая – 85-90 см. Сваи под подошвой фундамента не обнаружены.

До начала изучения памятника не было ничего известно о характере его древнего убранства и лишь в результате исследований были обнаружены все основные элементы декора фасадов.

Удаление поздних пристроек дало возможность обследовать кладку в зоне цоколя по всему периметру здания. При этом в южной части западного фасада был найден сохранившийся на протяжении почти трех метров т.н. «аттический» профиль древнего цоколя храма. Нижний вал его повсеместно срублен, верхний вал сильно поврежден. Однако при разборке поздних кирпичных кладок приделов, в забутовке фундаментов, было найдено несколько неповрежденных блоков с аналогичным профилем, что позволило восстановить цоколь вполне документально. Необходимо отметить, что характер прорисовки и высота профилей у разных блоков оказались несколько различными, поэтому при восстановлении цоколя в натуре он был также сделан в нескольких вариантах, в соответствии с профилями блоков. Кроме верхней части цоколя в забутовке были найдены также блоки с профилем выкружки, которые у всех известных московских храмов рубежа XIV-XV веков располагаются под плитами аттической базы. В отличие от остальных памятников этого времени, имеющих под профилированным цоколем подиум высотой в 1,5-2 м, гладкий цоколь Никольской церкви состоит лишь из двух рядов белокаменных блоков общей высотой около 60 см.

О том, что у памятника сохранились некоторые элементы древнего южного портала храма впервые стало известно после небольших зондажей, сделанных в 1955 г. В.Б.Розенфельд и М.Д.Циперовичем.

Нами эти зондажи были значительно расширены, а поле разборки в 1958 г. позднего южного придела, белокаменные профили архивольтов и колонок хорошо сохранившейся западной половины перспективного портала оказались полностью раскрытыми.

По типу портал Никольской церкви приближается к порталам известных нам памятников московского зодчества конца XIV – начала XV веков. Однако он имеет не 4 или 5 вертикальных тяг и обломов архивольта, а только 3 (т.е. столько же, сколько, по- видимому, имел портал церкви Иоакима и Анны в Можайске). Гораздо скромнее и капители портала – у них нет характерного венчающего профиля – «лебедя», отсутствуют также «дыньки на колонках». В то же время сохранившийся фрагмент азы портала почти идентичен базам порталов остальных памятников. В отличие от баз порталов большинства четырехстолпных соборов этого времени, базы Никольской церкви не имеют характерных выступов в углах над плитами, частично закрывающих нижний полувал.

Ширина портала определена по ограничивающим его с востока блокам древней облицовки стены. В осях колонок она оказалась равной 216 см, т.е. «косой казенной» сажени (при общей высоте портала в две сажени). Однако в разных уровнях эта ширина не совпадала, что побудило нас к поискам закономерностей построения остальных проемов Никольской церкви и других современных ей храмов.

Применение оптических корректив древнерусскими мастерами не раз отмечалось исследователями (139, с.56-57; 12, с.52-54), но рабочий метод осуществления этих корректив оставался пока вне их внимания. Между тем оказалось, что проемы сохоанившихся памятников не все сделаны по одному «шаблону».

Порталы Успенского собора в Звенигороде и Троицкого собора Троице-Сергиевого монастыря имеют почти симметричное сужение кверху по отношению к центральной оси. Следует отметить, что наклон внешних колонок при этом оказывается наибольшим, а колонки внутренних тяг и притолоки проема либо остаются почти вертикальными, либо имеют значительно меньший наклон.

Тяги обрамления портала и архивольты также постепенно наклоняются к стене (либо вместе со стеной, как это имеет место в Троицком соборе).

Оконные проемы этих памятников также имеют симметричное сужение кверху.

Внимательное изучение окон барабана Никольской церкви и открытых в процессе консервационных работ окон апсид показало, что они сделаны иначе – один из их откосов строго вертикален и сужение осуществляется только за счет другого откоса (в окнах барабана – правого, а в окнах апсид – удаленного от центральной оси здания). Своеобразно интерпретирован и наклон обрамления сохранившейся части южного портала по отношению к плоскости стены – его колонки поставлены вертикально, а «завален» только архивольт. Применив выявленные закономерности построения наклона откосов проемов и обрамлений Каменской церкви для реконструкции утраченной правой половины южного портала (у сохранившихся колонок левой половины наклона нет), удалось полностью вписать обрамление портала в ограниченные древней кладкой габариты. Южный портал церкви восстановлен в натуре.

Два других портала Никольской церкви не сохранились. В северной стене при устройстве позднего придела был пробит большой арочный проем, а под полом на месте портала

сделан проход в калориферную камеру. Каналами калорифера полностью уничтожена также древняя кладка в нижней части проема западной стены. Однако этот проем расширен незначительно и, возможно, после разборки поздней кирпичной облицовки и арочной перемычки удастся установить в границах примыкающей древней кладки габаритные размеры западного портала. По аналогии с другими современными памятниками можно полагать, что все порталы храма были идентичными.

Оконные проемы барабана сохранились почти полностью – откосы их были только незначительно подтесаны при установке поздних рам.

В апсидах при одной из перестроек были сделаны большие арочные окна. Возле них на фасаде сохранились две арочные перемычки древних окон, сделанные так же, как и в барабане церкви из одного блока. Позднее были раскрыты наружные откосы северного окна центральной апсиды, а затем и значительные фрагменты кладок – внутренних откосов остальных окон. Это дало возможность восстановить все проемы апсид. Интересной их особенностью является то, что арочная перемычка протесана только в блоках облицовки снаружи и внутри, а средняя часть проема имеет плоскую перемычку из белокаменной плиты*4. На фасаде окна северной апсиды арочная перемычка даже не вытесана, а только незначительно подтесана нижняя кромка блока. Наиболее интересные данные для реконструкции памятника были получены при исследовании существующего завершения и надсводных кладок четверика.

Еще в 1952 г. были найдены килевидный профилированный блок и блок от архивольта, свидетельствующие о том, что стены храма первоначально завершались закомарами.

При расчистках сводов и разборке переложенных верхних рядов кладки стен четверика были обнаружены многочисленные (около 150 штук) профилированные блоки. Позволяющие реконструировать почти все элементы завершения церкви. В их числе – два килевидных завершения закомар, три треугольных блока от верхних частей тимпанов, более 30 блоков архивольтов закомар, около десятка сохранившихся целиком или фрагментарно белокаменных консолей и, наконец, блоки от водотечных лотков.

От выносных белокаменных водометов сохранилось только несколько фрагментов «носиков». Все остальные блоки представляют собой рядовые элементы надсводных водотечных лотков. Одна из сторон нескольких блоков имеет криволинейную в плане протеску.

Особо нужно обратить внимание на совершенно необычные для памятников московского зодчества XIV – начала XV веков профилированные блоки консольного типа. Место им находится только в основании архивольтов закомар. Появление таких консолей связано с отсутствием у Никольской церкви фасадных лопаток.

Существующая белокаменная облицовка стен на значительную высоту переложена. Кроме того, одновременно с перекладкой верхних рядов стен, швы между старыми блоками по всей плоскости фасадов были расчищены на большую глубину и заполнены новым раствором. Поэтому точно определить границу перекладки не удалось.

При обследовании кладки постамента под барабаном оказалось, что его облицовка была полностью переложена при одной из перестроек. За этой частично обрушившейся облицовкой найдены хвосты белокаменных блоков древней кладки. Судя по тому, что в углах швы между блоками имеют радиальное направление,

первоначально постамент либо был восьмигранным, либо, что более вероятно, имел скругленные углы. Поскольку форма постамента остается все же неясной, при консервации была сохранена его существующая конфигурация.

Какие-либо следы первоначальных покрытий памятника не были обнаружены. Можно полагать, что древние кровли и покрытие главы церкви были сделаны по деревянным стропилам, так как наружные поверхности сводов апсид и главы имеют грубую обработку. Не исключено, однако, что апсиды были покрыты по сводам белокаменными, относительно тонкими, плитами – такая полуразрушенная плита, лежащая на совершенно рассыпавшемся растворе, найдена на центральной апсиде. Поскольку уверенности в древности такого белокаменного покрытия нет, при реставрации над апсидами устроены простые скатные кровли.

Археологические наблюдения за земляными работами, проводившимися в непосредственной близости от памятника, не дали каких-либо интересных результатов. Установлено лишь, что по периметру здания не сохранилось ни одного неперекопанного участка. Внутри церкви при разборке позднего калорифера было найдено три керамических плитки размером 22х22х4 см, которые, по-видимому, представляют собой остатки древнего пола.

Помимо частичного восстановления в натуре отдельных элементов декора храма исследования памятника позволяют сделать попытку графической реконструкции его первоначального облика. Если портал, цоколь и окна апсид реконструируются вполне документально, то для воссоздания завершения памятника остаются неизвестными два существенных фактора – размеры закомар и места расположения консолей.

Более или менее одинаковый радиус кривизны блоков архивольтов, позволяющий примерно установить средний размер закомары, не дает однако оснований для предположений о значительном различии в ширине центральной и боковых закомар. В то же время в пользу такого различия как будто свидетельствуют разные размеры подкилевых камней. На реконструкции средние закомары показаны большей ширины, что находит себе аналогии как в более ранних (Владимир), так и в более поздних памятниках.

За отметку предполагаемого местоположения пят архивольтов закомар при реконструкции принят уровень сохранившейся древней забутовки, соответствующий примерно половине общей высоты храма от подиума до верха карниза барабана. Поскольку ширина барабана, по-видимому, служила модулем для разбивки фасада (высота церкви равна трем таким модулям), то совпадение половинной высоты памятника и предполагаемого местоположения пят закомар быть может имеет некоторые основания. В этой связи следует несколько более подробно остановиться на пропорциональном построении памятника. Графический анализ показывает, что модулем для плана и разреза служит половина ширины подкупольного квадрата, равная 255 см. Этот модуль, по-видимому, можно с большей степенью приближения соотнести с «великой косой» саженью*5.

При таком отсчете четверик церкви имеет длину в 4 модуля, подкупольный квадрат – 2 модуля, пристенный столп – 1/2 модуля. Общая длина церкви, включая центральную апсиду, оказывается равной 5 3/4 модуля, а по боковым апсидам – 5 модулей.

Выведенный нами модуль может быть распространен и на основные вертикальные членения разреза: 5 модулей составляет высота барабана (при его ширине внутри в 2,5 модуля), 2 модуля –

высота конического свода, 2 модуля – расстояние от шелыг подпружных арок до шелыг внутренних амбразур порталов. Даже шелыги арочных проходов в боковые апсиды укладываются в модульную сетку. Отсутствие точно установленной отметки древнего пола затрудняет отсчет, однако не исключено, что и общая высота от пола до шелыги свода барабана составляла 12 модулей.

Однако попытка применить тот же модуль для фасадов памятника оказывается неудачной. Как уже указывалось, высота и расстояние в осях мемеду колонками портала хорошо связаны с «косой казенной» саженью. Общая высота церкви, а также, возможно, и основные ее высотные членения, связаны уже с какой-то третьей мерой – шириной барабана, равной 4,7 м (или, допустим, ее половиной – 2, 35 м). Возможно, что при постройке церкви мастера пользовались несколькими мерами длины, хотя наблюдающееся здесь, как и на многих других памятниках, несоответствие именно фасадных мер с мерами, применяемыми при разбивке плана и разреза, остается пока неразгаданным.

Результатом исследования Никольской церкви явилась возможность ввести в научный обиход памятник очень своеобразный и непривычный для устоявшихся представлений о зодчестве ранней Москвы. Именно это привело к тому, что о времени постройки Никольской церкви возникали различные суждения. Л.А.Давид и Б.А.Огнев датировали храм первой половиной XV века, Н.Н.Воронин отнес его ко 2-ой четверти XV века, а М.А.Ильин в одной из своих работ – к рубежу XV-XVI веков (62, с.55; 45, с.324; 87, с.324)*6.

Когда же и в связи с чем была построена в селе Каменском белокаменная церковь, у которой достаточно необычная для Руси

конструктивная схема сосуществует с характерными для раннего московского зодчества деталями фасадов?

Время ее сооружения не отмечено летописями, а при закладке у стен памятника шурфов не удалось обнаружить каких-либо датирующих материальных находок.

Как уже указывалось, по стилистическим признакам большинство исследователей относят Каменский храм к первой половине ХV века; тем самым он рассматривается как современник Троицкого собора Троице-Сергиевого монастыря, Спасского собора Андроникова монастыря и младший собрат звенигородских и кремлевских храмов.

Мы полагаем, однако, что Никольская церковь села Каменского должна быть поставлена в один ряд с теми во многом загадочными постройками Дмитрия Донского, ни одна из которых не дошла до нашего времени в первозданном виде.

Необходимо прежде всего напомнить о том, что село Каменское упоминается в нескольких духовных грамотах Московских великих князей еще с 1325 года. В своей духовной 1389 года Дмитрий Донской завещал передать село Каменское великой княгине «из удела Юрьева» (71, с.15, 17, 34). Таким образом Каменское издревле было великокняжеским селом и постройка в нем по тем или иным причинам каменной церкви вполне могла иметь место не только в начале XV, но и во второй половине XIV века.

Н.Н.Воронин в своих работах, посвященных строительству Дмитрия Донского в Коломне и отчасти в Серпухове, убедительно показал, что в период подготовки освобождения русских земель от татарского ига, т.е. именно во 2-й половине XIV века, на южной границе Московского княжества и, в первую очередь, в Коломне и

Серпухове, велось интенсивное сооружение крепостных укреплений и закладывались новые монастыри.

Река Нара приобрела в это время немаловажное стратегическое значение, а расположенное на ней село Каменское оказалось тем местом, где сходились границы трех княжеств – Литовского, Черниговского и Московского.

Есть все основания полагать, что такой приграничный пункт был соответствующим образом укреплен и постройка в нем каменной церкви призвана была отметить его значение среди других окрестных селений.

После Куликовской битвы граница Московского княжества отодвигается далеко к югу от Нары, и к началу XV века Каменское уже теряет значение пограничной крепости. Упоминания о нем исчезают из великокняжеских документов. Возможно, именно в это время село переходит во владение Архангельского собора, в ведении которого оно находилось вплоть до 17б4 г.*7 Предположения М.Преображенского о принадлежности Каменского Троице-Сергиевому монастырю найденными нами документами не подтверждаются. Тем самым в значительной степени становится неосновательной версия о том, что Никольскую церковь строили те же мастера, что и создатели Троицкого собора, и, соответственно, отпадает необходимость сближать их датировки. Таким образом совокупность всех приведенных выше доводов дает основание полагать, что наиболее вероятным временем постройки Никольской церкви следует считать 70-ые годы XIV века. В дальнейшем мы еще вернемся к этому вопросу.

Предложив для изученного нами памятника новую датировку, естественным было желание отыскать какие-либо сведения о современных ему сооружениях. Анализ научной литературы и

письменных источников показал, что наиболее вероятным местом сосредоточения построек времени Дмитрия Донского являются Коломна и Серпухов. Памятники этих древних русских городов и стали объектом нашего дальнейшего исследования.

_____________________________

Примечания:

1. В обследовании принимали участие Б.А.Огнев, архитекторы Центральных научно-реставрационных мастерских Л.А.Давид, Е.Н.Подъяпольская, С.С.Подъяпольский и Б.Л.Альтшуллер.

2. Подробные исследования памятника и его частичная реставрация осуществлены в1955-1961 годах под руководством автора.

3. Учитывая невысокие художественные достоинства этих поздних частей памятника и их плохое техническое состояние, комиссия Научно-методического совета по охране памятников дала в1958 г. разрешение на их разборку.

4. Аналогичный прием прослежен нами в окнах подклета конца XIV века Рождественской церкви села Городня под Калинином.

5. Можно, конечно, принять за основу и более мелкий модуль – ширину пристенного столба, но в этом случае труднее установить его связь с известными нам древнерусскими мерами. Некоторые соображения по этому поводу мы выскажем ниже.

6. Позднее М.А.Ильин согласился с датировкой памятника началом XV века (83, с.130; 84, с.53). В своей последней работе он склонен даже поддержать предлагаемую нами дату (80, с.150).

7. Позднее М.А.Ильин согласился с датировкой памятника началом XV века (83, с.130; 84, с.53). В своей последней работе он склонен даже поддержать предлагаемую нами дату (80, с.150).

КОЛОМНА

Древнейший период каменного строительства в Коломне - втором по значению городе Московского княжества - до последнего времени оставался почти неизученным, хотя попытки реконструировать коломенские храмы XIV века предпринимались не раз. Ранним памятникам Коломны посвящена достаточно обширная литература, среди которой нужно особо отметить обстоятельные публикации А.И.Некрасова и Н.Н.Воронина (130, с.11-39; 131, с.164-170; 47, с.217-237; 45, с.187-207). Их трудами в основном были выявлены наиболее древние сооружения города, как существующие ныне в том или ином виде, так и не сохранившиеся. Впервые всерьез привлек внимание науки к коломенским памятникам А.И.Некрасов, предположивший, в результате ознакомления с письменными источниками и осмотра в натуре, что в основе двух коломенских храмов - Воскресенской церкви в Кремле и Успенского собора - сохранились белокаменные кладки более древних сооружений, датированных им второй половиной XIV века. А.И.Некрасовым была также высказана в осторожной форме догадка о том, что к этому же времени могла относиться постройка собора Спасского монастыря. Предпринятая, однако, исследователем попытка выявить путем искусствоведческого анализа плановую и объемную композицию Успенского собора XIV века и установить его связь с существующим храмом 1672-82 гг. оказалась малоубедительной, как в силу неисследованности самого памятника, так и благодаря некоторым настойчиво проводимым автором формалистическим концепциям. Тем не менее в трудах А.И.Некрасова содержится немало ценных наблюдений и незаслуженно

забытых гипотез, заставляющих отнестись к ним с должной внимательностью. Особенно большой вклад в изучение древнего коломенского зодчества внес Н.Н.Воронин, посвятивший ему несколько статей, в которых по-новому рассматривался ряд проблем, связанных с реконструкцией первоначального облика Успенского собора и излагались результаты предварительного исследования автором некоторых других коломенских памятников. В корне отвергая мнение А.И.Некрасова о том, что план и нижние части стен существующего Успенского собора принадлежат храму XIV века, лишь столбы которого были перенесены на новое место. Н.Н.Воронин обосновал свой вариант реконструкции собора Дмитрия Донского. Некоторые выводы ученого основывались на проведенных под его руководством небольших по объему археологических разведках внутри Успенского собора, у его центральной апсиды, а также возле Воскресенской церкви*1. В отношении Воскресенской церкви Н.Н.Воронин поддержал предложенную А.И.Некрасовым датировку подклета церкви XIV веком, не соглашаясь со своим предшественником лишь в частных вопросах. В той или иной степени подробности коснулся Н.Н.Воронин и других наиболее ранних памятников города и его ближних окрестностей. Из сравнительно недавних публикаций необходимо отметить и статью М.А.Ильина, в которой автор сделал еще одну гипотетическую попытку графической реконструкции Успенского собора XIV века, навеянную осуществленной к этому времени реставрацией Спасского собора Андроникова монастыря (81, с.116-124).

Основным источником для реконструкции всеми исследователями образа храмов, построенных Дмитрием Донским, служило известное описание Коломны середины XVП века, принадлежащее Павлу Алеппскому. Однако положения о том, что этот путешественник, посетивший Коломну в середине XVП века, мог видеть Воскресенскую церковь и Успенский собор только в редакции XIV века, принимались до сих пор фактически априорно. Возможность какого-то промежуточного строительного этапа между храмами XIV века и существующими ныне, хотя иногда вскользь и допускалась, но нигде не получила сколько-нибудь заслуживающего внимание развития. Между тем более детальное ознакомление в натуре с сохранившимися в Коломне памятниками не могла не вызвать сомнений в обоснованности принятой версии о времени их перестройки и, соответственно, в правомерности реконструкции без серьезных археологических изысканий первоначального облика храмов XIV века. Такие комплексные архитектурно-археологические исследования удалось провести в 1969-1970 гг. почти по всем коломенским памятникам, соименные предшественники которых, судя по тем или иным источникам, могли быть выстроены в XIV веке*2. Результатом этих исследований явилось прежде всего выявление нескольких неизвестных ранее науке древних белокаменных храмов. Не менее важно и то, что новые данные заставили в ряде случаев отказаться от достаточно прочно устоявшихся представлений и служившие много лет предметом научной дискуссии памятники предстали в совершенно ином свете, чем они представлялись раньше.

Обратимся прежде всего к двум храмам, расположенным в Коломенском Кремле. Расшифровка строительных периодов Успенского собора - этого важнейшего для понимания путей развития древнерусского зодчества памятника - оказалась исключительно сложной. Напомним, что из всех древнейших сооружений Коломны только постройка Успенского собора была отмечена летописью. Наиболее достоверные и важные для датировки собора известия содержатся в летописной записи под 1392 годом, отмечающей, что "подписана бысть на Коломне церковь камена Успение богородици, юже сьеда князь Дмитрей Иванович" (147, т. XIII, с.62). Окончание строительства собора обычно относится в научной литературе к 1382 году, следуя тексту Троицкой летописи - "...дотоле еще за десять лет" (53, с.440)*3. Писцовая книга Коломны 1577-78 гг. ничего не говорит о внешнем облике Успенского собора, ограничиваясь лишь описанием его иконостаса и предметом культа (142, с.293-301). Более подробное представление о предшественнике существующего храма удается почерпнуть из текста путевого дневника Павла Алеппского. В этих записях следует различать два вида информации - относящуюся непосредственно к описанию самого Успенского собора и косвенную, помогающую в реконструкции отдельных композиционных особенностей памятника. Этот второй источник до сих пор привлекался исследователями далеко не полностью. Приведенными немногочисленными историческими известиями по существу ограничиваются наши познания о том, каким был Успенский собор до его разборки в 1672 г. Версия о том,

что в 1672-1682 гг. был сломан и заменен новым Успенский собор, построенный Дмитрием Донским и не подвергавшийся с тех пор крупным перестройкам, вызывала те или иные сомнения почти у всех исследователей коломенского зодчества. А.И.Некрасов (130, с.21), а вслед за ним и Н.Н.Воронин (45, с.199) высказывали предположение о том, что собор мог быть перестроен еще в первой половине XVI века, однако такие догадки до сих пор не удавалось подкрепить документально и в ходе дальнейших рассуждений о них попросту забывали. Между тем отсутствие летописных свидетельств еще не является убедительным опровержением кардинальных перестроек памятника. Хорошо известно, что постройка многих крупных храмов XVI века (в том числе и на месте более древних) никак не отражена в современном им летописании (достаточно вспомнить Успенские соборы в Ростове Великом и Дмитрове, Преображенскую церковь в селе Остров и т.п.). Тем не менее все опубликованные реконструкции (45, с.202; 81, с.116-124) версию о перестройке Успенского собора в начале XVI века полностью игнорировали. Попытка оспаривать эти реконструкции путем иного толкования текста Павла Алеппского оставалась в значительной степени недоказуемой до тех пор, пока археологические раскопки 1969-1970 гг. не выявили, наконец, основные этапы строительной истории Успенского собора. Несмотря на относительно плохую сохранность и сложности датировок белокаменных кладок, можно со всей определенностью утверждать, что существующий храм XVП века имел двух предшественников, первый из которых идентифицируется с упоминаемым в летописях собором Дмитрия Донского, второй же, судя по совокупности всех данных, относится, по-видимому, к первой четверти XVI века, т.е. времени, когда в Коломенском

Кремле проводились исключительные по своему объему строительные работы, сопоставимые только с несколько более ранней перестройкой Московского Кремля. Археологические раскопки охватили две трети площади существующего памятника. Незатронутыми остались только северо-западный угол храма, полностью перекопанный при устройстве позднейших склепов, а также южная апсида, в которой, как показали другие шурфы, нет никакой надежды обнаружить остатки более древних сооружений. Белокаменные кладки предшествующих храмов удалось выявить только в пределах собора XVП века. Шурфом, заложенным в центральной апсиде существующего здания, были вскрыты небольшие фрагменты двух разнотипных кладок, по-видимому, принадлежащих фундаментам более ранних апсид. Сохранился также северо-восточный угол четверика, позволяющий относительно достоверно представить габариты утраченного сооружения. От собора XIV века, помимо фундаментов, фрагментарно уцелели нижние ряды полубутовой кладки стен, сложенные на извести из достаточно хорошо отработанных белокаменных квадров. Фундаменты собора имеют совершенно необычную для раннемосковских памятников ширину, достигающую почти 3,2 метра, хотя расстояние между внутренними поверхностями северной и южной стенок фундаментов составляет всего примерно 10,4 м, по максимальному размеру, т.е. почти не отличается от среднего габарита других известных нам соборных храмов этого времени*5. Такая ширина фундаментов в сопоставлении с общими размерами заставляет предположить, что Успенский собор XIV века был возведен на подклете или довольно высоком подиуме.

Следует обратить внимание на значительное сужение плана собора к западу. Разворот одной из стен (обычно северной) наблюдается у памятников древнерусского зодчества, в частности у Спасского собора Андроникова монастыря. Однако искривление плана Успенского собора настолько велико, что вряд ли в данном случае можно говорить о сознательных действиях мастеров, учитывавших необходимость оптических корректировок. Скорее мы встречаем здесь сравнительно мало квалифицированных строителей, не сумевших правильно разбить план фундаментов и постаравшихся, видимо, исправить свои погрешности в наземной кладке. Это подтверждается тем, что фундаменты в разных частях здания имеют разную ширину обрезов, достигающую у западной стороны 100-120 см. Расположение фундаментов западной пары столбов храма установить не удалось. Размеры четверика и наличие двух продольных фундаментальных кладок в его восточной части дают все основания полагать, что собор был четырехстолпным. Версию о его шестистолпности можно исключить окончательно. Однако западная пара столбов, судя по данным археологии, могла размещаться только очень близко к западной стене, что вынуждает реконструировать план собора с необычайно вытянутым по оси восток-запад подкупольным прямоугольником*6. При раскопках не было встречено ни одного фрагмента профилированных блоков наружного или внутреннего убранства храма, за исключением найденной во вторичном использовании арочной перемычки, близкой по характеру камню с арочкой щелевидного окна, заложенному в кладку юго-западного столба подклета Благовещенского собора Московского Кремля. Оба блока имеют очень небольшую толщину в щековой части шелыги.

Отсутствие декоративных фрагментов также может быть в определенной степени объяснено тем, что все они располагались сравнительно высоко от земли и при разборке храма, нижние части которого не имели никакого убранства, были откинуты в сторону или полностью вывезены. Исследования памятника подтвердили сообщение летописи о росписи храма Дмитрия Донского - в шурфах были найдены многочисленные кусочки фресок, некоторые из них, по определению специалистов, могут быть уверенно датированы XIV веком. Этим и ограничиваются наши сведения о соборе Дмитрия Донского. Вряд ли есть теперь основания считать этот храм совершенно исключительной для своего времени постройкой, хотя гипотетически можно предложить немало оригинальных вариантов его объемной композиции и характера завершения. В результате археологических раскопок было несомненно установлено, что храм XIV века подвергся в XVI веке кардинальной перестройке, но материальных остатков этого второго периода строительной истории памятника в нетронутом виде уцелело немного. Есть основания полагать, что при перестройке в основном была сохранена структура плана предшествующего здания, разобранного, однако, по-видимому, до основания стен. К сожалению, и для возведенного в это время собора не удалось достаточно определенно установить местоположение фундаментов его столбов, "съеденных" фундаментами столбов храма XVП века*7. Фундаменты существующего здания сложены из белокаменного бута на глине, в швах встречаются обломки большемерного кирпича. Верхние ряды кладки этих фундаментов, так же, как и основания стен собора XVП века, выложены из тесаных белокаменных блоков. Размеры белокаменных квадров

(высота 20-26 см, ширина 21-23 см) и характер их обработки, как справедливо отмечал еще Н.Н.Воронин, вызывают сомнение в принадлежности их к постройке XIV века. Однако достаточно сопоставить их с кладкой белокаменных сооружений конца XV – начала XVI века (Успенский собор в Московском Кремле, Воскресенский собор в Волоколамске, церковь Анны в Китайгороде и т.п.), как сходство становится несомненным. Особенно интересно, что по размерам блоков белокаменная кладка Успенского собора весьма близка кладке подклета стоящей рядом Воскресенской церкви, что может служить одним из доводов о почти одновременной перестройке обоих памятников. На вторичное использование блоков указывает также наличие на некоторых из них остатков фресковой росписи иного характера, чем упомянутое ранее. Аналогичные обломки штукатурки с фресками были в большом количестве найдены в слоях XVI-XVП веков*8. Помимо рядовых белокаменных блоков в кладке фундаментов XVП века было обнаружено несколько профильных камней, один из которых имеет криволинейную в плане лицевую плоскость. Размеры этих блоков, характер их обработки и особенно набор обломов дают основание достаточно уверенно отнести их не ранее чем к XVI веку*9. Таковы в кратком изложении данные археологического исследования. Попробуем сопоставить их со сведениями об Успенском соборе, приводимые Павлом Алеппским. Павел Алеппский пишет: «Четвертая церковь, именно соборная, есть великая церковь, кафедра епископа. Она весьма величественна и высока с трех сторон, соответственно ее трем дверям. Она вся из тесаного камня, приподнята на значительную высоту и кругом имеет кайму скульптурной работы во всю толщину (ширину) ее стен. Косяки

дверей и окон походят на шлифованные колонны – работа редкостная, так что косяки кажутся изящными, как тонкие колонны. Церковь имеет три высоких купола, снизу приподнятых. Верх большого купола покрыт кругом красивыми, четырехугольными, резными из досок фигурами в виде крестов величиною в ладонь. На куполах позолоченные кресты. Большой купол находится над хоросом, остальные два – над обоими алтарями, ибо церковь имеет три алтаря как обыкновенно все их церкви...» (4, вып.II, с.147). Желание точно воспроизвести описание Павла Алеппского и убежденность в том, что это описание безусловно относится к собору Дмитрия Донского, привели авторов реконструкций Успенского собора XIV века к сложным гипотетическим построениям устремленного ввысь храма на высоком подклете, с гульбищем*10 и совершенно необычным для раннемосковских памятников единственным западным притвором – «нартексом». Между тем многие противоречия, присущие этим реконструкциям, снимаются, если учесть, что, как показали раскопки, перед глазами Павла Алеппского был собор не XIV, а XVI века. Ведь храмы на подклете с обходными галереями получают наибольшее распространение как раз в первой половине XVI века (например, собор Спасского монастыря в Ярославле, собор Покровского монастыря в Суздале и т.п.), а среди известных памятников конца XIV – начала XV века ни один храм подобного гульбища, по-видимому, не имел*11. Мы знаем также памятники конца XV – первой половины XVI в., поднятые на подклете и имевшие некогда входы «по высокой лестнице с трех сторон» (например, Воскресенский собор в Волоколамске конца XV века и Успенский собор в Дмитрове первой четверти XVI века*12.

При археологических раскопках какие-либо остатки фундаментов гульбища обнаружены не были. Косвенно о его отсутствии свидетельствует и описание Павлом Алеппским шествия находившегося одновременно с ним в Коломне архиепископа Рязанского: «...Дойдя до дверей соборной церкви, он... пошел и сделал земной поклон на снегу в своей мантии перед иконой, что над дверьми. То же сделал и у вторых дверей. Затем сел в сани и уехал...» (4, вып.II, с.199). Сохранившиеся белокаменные кладки Успенского собора дают основания предполагать, что у храма должен был быть подклет. Этому, однако, несколько противоречит упоминание писцовой книги 1577-78 гг. о том, что гробницы владык (т.е. епископов) помещались в основном храме, неподалеку от «владычня места». Отметим, что в писцовой книге 1577-78 гг. обычно ясно указано также о наличии у того или иного храма нижнего помещения - «...а под Воскресением палатка казенная...» или о Сергиевской церкви Старо-Голутвина монастыря – «...а другая церковь Сергей Чудотворец с трапезою с каменною ж, трапеза ветха, всход оболился, а под ними подклеты каменны...» (42, с.304, 326). Поэтому странной кажется общая фраза в описании Успенского собора Павла Алеппского о том, что «под этой церковью много склепов и подвалов...», где на первом месте упомянуты захоронения, а не обширные подклетные помещения. Любопытно, что при раскопках в пределах габаритов древнего собора не было найдено ни одного захоронения или хотя бы намеков на подвальное помещение. Можно полагать также, что при наличии высокого подклета вряд ли целесообразно было устраивать приделы Леонтия и Никиты

З6

«на полатех», т.е. на неприспособленных специально для этой цели хорах собора, - пример, заставляющий вспомнить зодчество Новгорода и Пскова, но крайне редкий для храмов средней Руси начала XVI века. Указания Павла Алеппского о том, что соборная церковь «как бы висячая» и «приподнята на значительную высоту» согласуются еще с одним возможным вариантом композиции памятника. Собор мог иметь достаточно высокий подиум, достигающий у некоторых памятников XIV – начала XV века высоты до 1,5 м (например, у Спасского собора Андроникова монастыря, послужившего прообразом реконструкции Коломенского храма М.И. Ильиным. Приняв за основу своей реконструкции Спасский собор, М.А.Ильин тем самым склонился фактически именно к этому варианту). Однако для храмов конца XV – первой половины XVI века подобная композиция не характерна. Поэтому, по совокупности всех данных, наиболее вероятным представляется все же, что коломенский Успенский собор, который видел Павел Алеппский, принадлежал к тому же типу памятников, что и Воскресенский собор в Волоколамске и Успенский собор в Дмитрове, то есть, имел подцерковье и три высоких лестничных всхода. В отличие от этих храмов подцерковье Коломенского Успенского собора, по-видимому, имело сравнительно небольшую высоту и использовалось только для размещения склепов. Этим и объясняется полное отсутствие захоронений в подземных частях памятника, а также устройство приделов «на полатех»*13. Термин «как бы висячая» вполне применим и к названным выше памятникам, и к ряду других построек первой половины XVI в. в Москве, Кирилло-Белозерском и Спас-Каменском монастырях и т.п. Не является чем-то исключительным для храмов

начала XVI века отмеченная Павлом Алеппским еще одна характерная деталь Успенского собора – «кайма скульптурной работы». Путешественник мог вполне назвать так не только белокаменный, типичный для XIV – начала XV вв., но и беленый терракотовый фриз типа фриза Воскресенской церкви, либо фриз с фигурными балясинами, подобный тем, которые сохранились у церкви Ризположения в Московском Кремле и у белокаменного Волоколамского собора. Такие фризы были в начале XVI века достаточно распространенными*14. Очень трудно ответить на вопрос о том, что же из себя представлял «нартекс». Этим словом Павел Алеппский пользовался, по-видимому, для обозначения различных частей храма. Чаще всего он называет так самостоятельное помещение – притвор или трапезную. Например, он пишет: «Совне ее (Покровской церкви) большой нартекс, именно место, где трапезуют епископ со своими приближенными...» (4, вып.II, с.151). Можно было бы, конечно, предположить, что и Успенский собор, который видел Павел Алеппский, имел с запада какую-то пристройку, однако, при археологическом исследовании никаких следов ее не оказалось. Нам представляется поэтому, что правы исследователи, считающие упоминаемый Павлом Алеппским «нартекс» Успенского собора пространством под хорами, входящим в общий объем храма*15. Можно согласиться также с мнением о том, что пространство нартекса не было отделено от храма сплошной стеной. Обратимся, наконец, к описанию Павлом Алеппским завершения Успенского собора – «... Крыша как этой церкви, так и всех вышеупомянутых церквей (подчеркнуто нами) походит на кедровую шишку или на артишок; она ни плоская, ни горбообразная, но с каждой из четырех сторон церкви есть нечто вроде трех арок, над

которыми другие поменьше, потом еще меньше кругом купола – очень красивое устройство... » (4, вып.II, с.148-149). Относится ли это описание непосредственно к Успенскому собору или является обобщенным образом полюбившихся путешественнику коломенских храмов? Мы полагаем, что в данном случае Павел Алеппский пытался охарактеризовать именно систему завершения нескольких памятников Кремля. Ведь внимание иностранца в первую очередь должны были привлечь распространенные в московском зодчестве XVI-XVП веков, но необычные для приезжего, ярусные и трехлопастные завершения фасадов. Вот как пишет Павел Алеппский о трехлопастном завершении церкви Николы Гостиного: «...первая церковь благолепная с куполами; крыша ее крестообразна, ибо ее стены имеют с каждой стороны вид трех арок, из которых средняя выше двух остальных... » (4, вып.II, с.146). В то же время Троицкий собор Троице-Сергиева монастыря с его привычной уже для путешественника формой покрытия, описан крайне скупо: «церковь св. Троицы невелика, четырехугольной формы, с большим куполом над хоросом и так прекрасна, что не хочется уйти от нее. Она имеет три двери: одну с запада, а две другие ведут в хорос с юга и с севера; так обыкновенно бывает во всех здешних церквах... » (4, вып.II, с.29). Ни слова о форме покрытия*16. Особо нужно отметить, что Успенский собор был трехглавым. Такая композиционная особенность для памятников XVI века не является чем-то исключительным и не заставляет обращаться за аналогиями к суздальскому Рождественскому собору, построенному почти за нолтораста лет до собора Дмитрия Донского. Кстати, расположение боковых глав над апсидами собора (что точно

соответствует описанию Павла Алеппского и от чего отказались авторы реконструкций) также могло отвечать действительности – мы знаем ряд подобных решений именно в памятниках XVI в. (церковь Николы Белого в Серпухове, церкви Антипия и Николы Мясницкого в Москве и т.п.). Очень интересна приводимая Павлом Алеппским подробность о «приподнятых снизу» трех высоких куполах. На гравюре А. Олеария собор также увенчан неким подобием шатра на барабане, отличающимся от завершений изображенных рядом храмов (45, с.203). В связи с этим стоит вспомнить шатровые завершения глав, расположенных на апсидах церкви Николы Белого в Серпухове. Разве не отвечают они термину «как бы приподняты»? Совершенно ли исключено, что такие шатрики могли появиться на Успенском соборе, скажем, в XVП веке? (Отметим, кстати, что Павел Алеппский, или его переводчик, не делают различия между главами и шатрами, объединяя их одним словом «купол») В середине XVП века центральная глава храма еще была покрыта черной лощеной черепицей, обломки которой найдены в шурфах. То, что Павел Алеппский отметил подобное покрытие только для «большого купола»*17, служит еще одним поводом в пользу выдвигаемого нами предположения о переделке покрытия боковых глав в XVП веке. Таким образом, приведенные нами аргументы в сопоставлении с данными археологического исследования дают все основания относить описание Павла Алеппс кого к Успенскому собору, кардинально перестроенному в XVI веке. Это был четырехстолпный, трехапсидный храм, поднятый на относительно высоком подцерковье. К его трем дверям вели лестницы. Фасады четверика были украшены терракотовым или белокаменным

фризом. Завершение собора, по-видимому, мало чем отличалось от некоторых других кремлевских церквей и повторило распространенную в конце XV – первой половине XVI века композицию. Трехглавие собора также находит аналогии в памятниках XVI века. Результаты исследования заставляют, к сожалению, отказаться от реконструкции облика древнейшего собора Дмитрия Донского. Предположения о его объемном решении и характере декора оказываются ныне лишенными необходимой научно-обоснованной аргументации. Перейдем ко второму интересующему нас кремлевскому памятнику.

* * *

Время постройки первой каменной Воскресенской церкви документально не установлено. Существует версия о том, что именно в этой церкви венчался в 1366 году великий князь Дмитрий Иванович с суздальской княжной Евдокией (45, с.187,189). В 1577-78 гг. писцовая книга Коломны упоминает среди построек царского двора в Кремле «...церковь Воскресение господа бога спаса нашего Исуса Христа камена...» И далее «...а под Воскресением полатка казенная, а в ней три котлы пивных медены изгорели, а у полатки двери железные...» Церковь была связана с царскими чертогами – «...да от сеней к церкви к Воскресенью Христову переходы решотчаты, обалились, апод ними ворота, затворы дощаты, по обе стороны решетки древяны... » (142, с.301). Почти не уделил внимания церкви Павел Алеппский, отметивший лишь, что она «больше и лучше», чем церковь Николы Гостинного (4, вып.II, с.146). Из его описания следует, что

Воскресенская церковь, подобно Успенскому собору и еще одной кремлевской Никольской церкви, имела в середине XVП века завершение в виде «кедровой шишки» или «артишока» (4, вып.II, с.148). Несколько раз перестраивавшийся на протяжении XVIII-XIX вв., памятник дошел до нас сильно обезображенном виде. В большей степени поддавался изучению подклет церкви, стены и столбы которого сложены из белокаменных блоков, своды же – кирпичные. Как и у большинства других памятников, обследование стен бесстолпного четверика храма было серьезно затруднено наличием прочной штукатурки. Попытки увидеть в подклете Воскресенской церкви остатки храма XIV века не новы. Еще Н. Иванчин-Писарев, посетивший Воскресенскую церковь в 1840-х годах, выдвинул предположение о принадлежности белокаменного подклета зданию времени Дмитрия Донского. Он же, основываясь на каких-то неизвестных сведениях, опубликовал версию о том, что и верхняя церковь была четырехстолпной, прием ее столбы были уничтожены якобы при перестройке всего храма в XV» веке (75, с.139). Эта версия позднее была принята А.И.Некрасовым, справедливо указывавшим на необычность плана подклета именно для XV» века (но не подумавшим при этом о XVI веке!) и на этом основании, в частности, расчленившим время постройки подклета и вышележащей церкви (130, с.37). В 1947 году памятник был обследован Н.Н.Ворониным, которому, помимо визуального осмотра, удалось заложить у стен церкви два шурфа. Н.Н.Воронин правильно отметил допущенные А.И.Некрасовым некоторые фактические ошибки, - действительно, цоколь храма не имеет «аттического» профиля, а тяги между апсидами сложены из

кирпича. Однако и Н.Н.Воронин не решился отказаться от априорного утверждения о капитальной перестройке церкви в XVIII веке и все кирпичные элементы декора верхнего храма отнес к этому времени. Такой подход привел исследователя к несколько противоречивым выводам при попытке сопоставить данные разведывательных раскопок с библиографическими сведениями (47, с.223-227; 45, с.189-194). Анализируя скупые сообщения письменных источников и исходя из того положения, что древняя Воскресенская церковь могла быть только белокаменной, он решительно отверг возможность постройки храма в XVI веке. Между тем, в результате исследований последних лет оказалось, что верхняя Воскресенская церковь, о чем с полной достоверностью свидетельствуют сохранившиеся в натуре фрагменты декора и древних кладов, была выстроена именно в первой трети XVIвека*18. Фриз из рельефных терракотовых плиток, частично сохранившийся на апсидах и южном фасаде церкви, совершенно аналогичен не только по рисунку, но и по размерам плиток (27 х 24,5 см) фризам церкви Рождества в Старом Симонове (1508 г.) и трапезной Андроникова монастыря (1506 г.). Не позволяют сомневаться в правильности предлагаемой датировки храма и конструкция просматриваемых древних оконных проемов, характер белокаменной и кирпичной кладок и т.п. Особо нужно отметить, что белокаменные квадры кладки столбов подклета по своим размерам (высота 21-27 см, ширина 22-34 см) вполне соответствуют квадрам наружной облицовки стен подклета, а кирпич свода над подклетом (размер 7х14(14,5)х29 см) – кирпичу вышележащих стен XVI века. Наши археологические исследования 1969-1970 гг. также подтвердили, то фундаменты стен и столбов

подклета церкви современны существующему зданию, а не принадлежат более ранней постройке*19. Найденная Н.Н.Ворониным при закладке разведывательных шурфов у стен церкви чернолощеная черепица, распространенного в начале XVIвека типа, не только подкрепляет, в свете новых данных, датировку сохранившегося памятника, но и дает представление о покрытии его глав и сводов. Возвращаясь к статье Н.Н.Воронина, мы можем теперь объяснить смутившее исследователя большое заложение фундамента церкви. На самом деле, как и предположил Н.Н.Воронин, собственно фундамент имеет высоту всего около 160 см, выше же начинается лицевая кладка стены подклета, первоначально возвышавшегося над землей. Отпадают и сомнения по поводу датировки найденных при раскопках 1947 г. профилированных деталей – они свидетельствуют о том, что у кирпичного храма XVI века были белокаменные порталы. Наконец, лишается всякого смысла версия Н. Иванчина-Писарева о «великокняжеском месте», якобы устроенном в одном из никогда не существовавших столбов. Рассматривая Воскресенскую церковь XVIвека в круге современных ей и однотипных памятников, нетрудно убедиться, то Коломенский храм существенно не отличается от них ни по объемному решению, ни по строительной технике. Разница в материале подклета и вышележащей церкви вовсе не говорит об их разновременности – для первой половины XVI века можно привести и другие примеры зданий с подобной смешанной кладкой*20. Итак, все доводы в пользу того, что существующий подклет Воскресенской церкви может быть датирован XIV веком, новейшими исследованиями опровергаются полностью.

В свете изложенного совершенно ясно, что описание Воскресенской церкви, приводимое Павлом Апеппским, со всей определенностью должно быть отнесено к постройке начала XVIвека, а не к храму времени Дмитрия Донского, сведения о котором пока удается отыскать только в смутном предании. Все сказанное выше заставляет по-иному отнестись к строительству XVI века в Коломенском кремле. Еще недавно предполагалось, то это строительство ограничивалось сооружением в 1525-1531 гг. каменной крепости, что само по себе было делом грандиозного размаха. Ни о каких других постройках источники не сообщали. Однако уже исследование Е.В. Михайловского показало, что кремлевская церковь Николы Гостинного может быть убедительно датирована 30-ми годами XVI века (125, с.61-62). Как мы установили, к первой трети XVI века относится также постройка существующей Воскресенской церкви и капитальная перестройка Успенского собора. Таким образом, из четырех упоминаемых Павлом Алеппским кремлевских храмов по крайней мере три были возведены, по-видимому, одновременно с оборонительными сооружениями. Примером подобного «комплексного» строительства в древней Руси до сих пор служил Московский Кремль. Теперь есть все основания распространить такую характеристику и на кремль города Коломны.

С интенсивной строительной деятельностью, развернувшейся в Коломне в первой половине XVI века связана и архитектурна история церкви Зачатия Иоанна Предтечи, расположенной в центре древнего пригородного села Городище.

Первое письменное упоминание о памятнике встречается в писцовой книге 1577-78 гг., которая называет Городище вотчиной «владыки Коломенского» и отмечает в селе «храм Зачатия Иванна Предотечи каменна, да теплой храм Николы чюдотворца, да предел Дмитрей Чудотворец Прилуцкой, древена, клетцки... » (142, с.385). Какие-либо более ранние сведения о памятнике неизвестны. Трудности натурного изучения породили множество противоречивых догадок о времени постройки церкви. А.И.Некрасовым, уделившим памятнику несколько строк в популярном очерке об архитектуре Коломны, были высказаны предположения о том, что перестроенный в XVI веке храм в основе своей относится к XII-XIII века (131,. С.164-1б5). Точка зрения автора осталась никак не аргументированной. Обследовавший церковь в конце 1920-х годов аспирант МГУ Ю.П. Кивокурцев (его научным руководителем был А.И.Некрасов) отметил несоответствие верхней и нижней частей храма, разницу в толщине стен и материале их кладки, не характерную для памятников XVI-XVП веков форму алтарных апсид и ряд других особенностей. Не сумев, однако, правильно интерпретировать эти факты, Ю.П. Кивокурцев поддержал предложенную А.И.Некрасовым датировку, отнеся строительство церкви уже прямо к XII веку (94). К рассматриваемому нами памятнику несколько раз обращался в своих статьях Н.Н.Воронин. В более ранних публикациях, полемизируя с Ю.П. Кивокурцевым, он предложил датировать постройку Предтеченской церкви XIII-X1У веком, ссылаясь на стиль белокаменного рельефа и «огрубление техники белокаменной кладки» (49, с.38б). Однако в дальнейшем Н.Н.Воронин отказался от предположений о двухслойности памятника и в своих последних работах о коломенском зодчестве безоговорочно

датировал весь храм от низа и до верха концом XV – началом XVI века (47, с.219-223; 45, с.204-205). При этом Н.Н.Воронину пришлось допустить, что белокаменный рельеф единорога, вставленный в северную стену церкви на коренном растворе и убедительно отнесенный им ко второй половине XIV века, принадлежал первоначально какому-то «исчезнувшему белокаменному храму XIV века под Коломной» (45, с.205). Предположения Н.Н.Воронина могли быть опровергнуты или подтверждены только научным раскрытием самого памятника. Однако до последнего времени Городищенская церковь, состоящая из одноглавого*21 основного объема с тремя равновысокими апсидами, трапезной с приделами XIX века и шатровой колокольни рубежа XVП-XVIII вв. была покрыта прочной штукатурной «броней». Обследование чердака церкви, отдельные элементы архитектурного декора ее верхней части, наконец, перекрывающий четверик крещатый свод действительно давали определенные основания для того, чтобы отнести памятник к рубежу XV-XVI веков. Лишь произведенные под руководством арх. Е.Р. Куницкой удаление со стен четверика церкви позднеи штукатурки позволило по-новому рассмотреть вопрос о датировке всей церкви этим временем. Подтвердилось наблюдение Ю.Н. Кивокурцева, что на фасадах четверика церкви ясно различаются два типа кладок. Если верхняя часть стен"включая трифолий, сложена из большемерного кирпича и хорошо вытесанных белокаменных блоков и безусловно может быть отнесена к XVI веку, то кладка апсид и низа стен четверика из грубообработанных блоков местного известняка напоминает кладку Никольской церкви села Каменского. Так же, как и у церкви села Каменского, стены Городищенского храма не имеют членящих фасады лопаток. Карниз

апсид церкви и раскрытые на стыке старой и более поздней кладок стен белокаменные консоли, на которые ныне опираются лопатки под трифолием, в точности повторяют и по профилю и по размерам найденные в накладках стен и в завалах на чердаке аналогичные детали Никольской церкви. К сожалению, и у городищенского памятника эти детали (по крайней мере, уже раскрытые из-под штукатурки) переложены при перестройке церкви, а некоторые из них возможно вытесаны в это время вновь. Все же вряд ли случайно такое удивительное совпадение профилей и, главное, размеров деталей (например, длина консолей по низу в обоих храмах равна 34-35 см). Трудно предположить, чтобы перестраивавшие церковь мастера XVI века «изобретали» вновь подобные консоли, необычные для известных нам памятников этого времени: нет другого примера лопаток под три фолием, не доходящих до основания. Таким образом уже обследование фасадов Предтеченской церкви позволило установить, что в начале XVI века подвергся кардинальной перестройке более древний памятник. Особенно интересные результаты дало произведенное нами в 1959 году предварительное исследование интерьера четверика. В углах четверика под тонким слоем строительного мусора были раскрыты основания пристенных белокаменных выступов, аналогичных пилонам церкви села Каменского. В юго- и северо- западных углах стены в месте примыкания этих выступов имеют хорошо различимые штрабы. Подобные штрабы, однако, отсутствуют в обоих восточных углах, а основания этой пары пилонов имеют меньше размеры (соответственно – 108 и 71 см). Такое уменьшение размеров пристенных выступов явилось следствием того, что иначе не удалось бы сделать проходы в

боковые апсиды*22. Но разные размеры пристенных опор повлекли за собой и превращение в неравнобокую трапецию подкупольного квадрата, а также связанное с этим различие в размерах щек северной и южной подпружных арок – явление допустимое, но не свидетельствующее о высоком профессиональном мастерстве строителей церкви. Возможно, именно какими-то конструктивными просчетами и объяснялась необходимость возведения при перестройке XVI века нового свода, который мастера XVI века рискнули опереть на непривычно тонкие для них стены древней постройки (всего 100 см), уничтожив при этом укреплявшие углы стен пилоны. Открытие в Предтеченской церкви таких же пристенных опор, как и в церкви села Каменского, дает возможность, наряду с другими отмеченными моментами, самым тесным образом связывать эти два памятника, принадлежащие, как теперь можно говорить с полным основанием, к одной типологической группе. Отметим, однако, и существенное обстоятельство, отличающее друг от друга оба храма. Предтеченская церковь значительно меньше Никольской. Ее четверик имеет ширину по восточному фасаду – 8,85 м *23, длина же всей церкви, включая апсиду – 12,3 м (напомним аналогичные размеры Никольской церкви – 10,25 и 14,75 м). Естественно, отличается также и расстояние между пристенными пилонами. Используя установленный нами для Каменского модуль – 255 см, можно убедиться, что ширина трех фасадов четверика (за исключением западного) хорошо укладывается в эту меру, составляя 3,5 модуля, а длина церкви между внутренними плоскостями западной стены четверика и стены центральной апсиды – 4 модуля. Анализируя план храма, можно отыскать и другие кратные

отношения, хотя, по нашему мнению, от окончательного суждения о метрической системе построения памятников «каменского» круга целесообразно пока воздержаться*24. Сделанные раскрытия заставляют снова вернуться к вопросу о датировке Городищенской церкви. В этой связи представляет особый интерес указание Н.Н.Воронина на то, что белокаменный рельеф единорога на северной стене церкви был укреплен не растворе, идентичном раствору первоначальной кладки стен. Поскольку рельеф, как уже отмечалось выше, с полным основанием датирован Н.Н.Ворониным второй половиной XIV в., в свете новых данных к этому же времени следует отнести и сооружение древнего ядра Городищенской церкви. Завершая рассмотрение вопросов, связанных с этим памятником, перейдем к нашим исследованиям в коломенских монастырях.

* * *

Комплекс зданий и сооружений Бобренева монастыря расположен в километре к северу от Коломенского кремля, на левом берегу Москва-реки. Никаких документальных сведений о времени основания монастыря не сохранилось, хотя предания связывают его с именем воеводы Дмитрия Донского – Боброка*25. В писцовой книге 1577-78 гг. впервые упоминается «... за посадом же за Москвою р. монастырь Бобренев, а в монастыре церк. Рождества Пречистые, каменой... (142, с.323). Это известие фактически остается единственным источником, указывающим на строительство в монастыре каменных зданий до XV» века*26.

Из существующих ныне двух монастырских храмов, собор Рождества Богородицы является старейшим, хотя и он подвергся кардинальной перестройке в 1790 году, уничтожившей все надземные части древнего памятника. Рождественский собор Бобренева монастыря никогда не был предметом исследования. В своем капитальном труде «Зодчество северо-восточной Руси» Н.Н.Воронин лишь вскользь отмечает, что «сведения о зданиях Бобренева монастыря не позволяют сделать каких-либо заключений об их характере и дате» (45, с.206). В процессе осуществлявшихся нами в Коломне археологических раскопок была поставлена задача исследования подземных частей здания внутри четверика и апсид существующего Рождественского собора. Эта задача облегчилась тем, что под полом собора не оказалось калориферных каналов, поздних захоронений и т.п., столь часто уничтожающих древний культурный слой. На глубине всего 50-60 см от уровня пола XVIII века были раскрыты фундаменты стен и четырех пристенных пилонов предшествующего храма, относящихся к тому же типу, что и Никольская церковь села Каменского. Фундаменты собора сложены из белокаменного бута на извести и имеют небольшое сужение книзу. Глубина заложения фундаментов – 80-90 см, сваи под ними, как и у других памятников этого круга, не обнаружены. Фундаменты пристенных опор имеют такое же заложение и перевязаны с фундаментами стен. Толщина фундаментов стен составляет всего 116-122 см, что дает основание определить толщину наземных стен не более чем в 100-110 см. Поскольку внешние части фундаментов почти всюду скрыты поставленными на них стенами собора XVIII века, характер фасадной кладки удалось определить только на одном участке, но и

там исследование пришлось производить в узкой щели между древним и более поздним фундаментами. Все же важно отметить, что, в отличие от Каменского, блоки кладки Рождественского собора имеют небольшую высоту (17-20 см) и значительно более постелисты. Внешняя поверхность стены покрыта сравнительно небрежной известковой обмазкой*27. Какие-либо уступы фундамента или обрез цоколя отсутствуют. К фундаменту примыкают четыре перевязанных с ним фундаментных кладки, из которых лишь одна сохранилась до верхней отметки фундамента стены, а остальные прослеживаются только по скоплению в этих местах бутовых камней и характеру их примыкания к фундаменту четверика. Есть все основания считать эти кладки фундаментами стен трех апсид, вся основная часть которых полностью уничтожена при строительстве храма XVIII века. Заложенный в апсиде существующего собора шурф показал, что древние кладки были выбраны на всю глубину и образовавшаяся яма сплошь завалена белокаменным бутом. Обращает на себя внимание тот факт, что при раскопках не было найдено ни одного профилированного блока от цоколя портальных тяг карнизов и деталей завершения древнего храма. По-видимому, при разборке они были отброшены в другое место. Только из забутовки возле фундамента восточной стены собора XVIII века было извлечено несколько криволинейных блоков, которые удалось идентифицировать как части арочного завершения проема портала. На блоках прослеживаются характерные следы тесла, «П» – образные подрубки и другие детали обработки, которые мы имели возможность наблюдать также на некоторых памятниках рубежа XIV-XV веков. Наличие на блоках фрагментов темперной сюжетной росписи, судя по технике исполнения относящейся, по-

видимому, не ранее чем к XVIII веку, дает определенные основания полагать, что древнейший собор Бобренева монастыря вплоть до своего уничтожения не подвергался, во всяком случае в нижней части, значительным перестройкам и сохранял элементы своего первоначального декора. Таким образом, в результате археологических раскопок удалось выявить первый каменный собор Бобренева монастыря. По структуре плана четверика и габаритам он оказался, как уже отмечалось, очень близким к Никольской церкви села Каменского. Если сопоставлять наземные размеры обоих памятников, то совпадение их в пределах четверика окажется почти полным. У Рождественского собора остаются, однако, неясными многие детали устройства алтарных апсид. Прежде всего, нет никаких данных об их очертаниях и отстоянии от восточной стены четверика. Кроме того, расположение фрагментарно сохранившихся фундаментных стенок апсид исключает возможность устройства симметричных проходов из четверика в боковые апсиды. Поэтому, план Рождественского собора приходится реконструировать с существенным отличием от плана Каменской церкви единственным средством доступа в дьяконник оказывается проход из центральной апсиды. Такая реконструкция не является чем-то надуманным и бездоказательным – требования культа допускают устройство в православном храме только центральных и северных врат – мы не раз встречаем подобное решение в ряде более поздних памятников*28. Установленное нами близкое «родство» Рождественского собора и Никольской церкви села Каменского дает основание к естественному сближению их датировок. Если принять предложенную нами для Каменской церкви новую (по сравнению с

имеющейся в научной литературе) дату – вторая половина XIV века, то и Рождественский собор, по-видимому, был выстроен в это же время. Сделанная нами выше попытка еще точнее определить для Каменского время постройки, отнеся его к 70-м годам XIV века, применительно к собору Бобренева монастыря не может быть основана на каких-нибудь, хотя бы и косвенных данных. Даже связывая постройку Рождественского собора с именем Боброка, мы лишены возможности установить, в какой период этот воевода мог пребывать в Коломне*29. Остается также документально не подтвержденным факт закладки монастыря Дмитрием Донским в память Куликовской победы в 1380 г. Поэтому ограничимся округленной датой и обратимся к последнему из изученных нами коломенских памятников – собору Старо-Голутвина монастыря.

* * *

Старо-Голутвин, так же, как и остальные коломенские монастыри, не сохранил древнейших своих храмов. Существующий Богоявленский собор, судя по характеру его архитектуры, относится скорее всего к первой половине XVIII века. Трапезная церковь Сергия Радонежского в нынешнем виде выстроена в первой половине XIX века. В отличие от Бобренева монастыря относительно основания Старо-Голутвина монастыря в XIV веке и строительства в нем каменного собора имеются довольно определенные свидетельства. Они содержатся прежде всего в двух редакциях «Жития Сергия Радонежского» - Пахомиевской и житийной рукописи XV века, хранившейся в Троице-Сергиевой лавре.

Рукопись Троице-Сергиевой лавры сообщает об основании монастыря в более общем виде. В ней говорится о том, что Сергий по просьбе великого князя Дмитрия посетил Коломну и благословил основать монастырь на месте «...близ великой рекый Окый на оустьи реки Москвый...» Тогда же была заложена Богоявленская церковь «... и скоро свершена бысть и зело оугодна и красна... » Первым настоятелем-строителем монастыря стал ученик Сергия инок Григорий, который «...скоро... оустрои монастырь бысть церкви камена в славоу Хосподу Богу и в похвалу оугоднику его. И прозвася Голоутвино» (178, с.101). В Пахомиевской редакции «Жития» запись о постройке Григорием каменной церкви звучит несколько иначе: «... и по времени церковь создана бысть камена еже есть и поныне... » (178, с.73-74). Анализировавший обе записи Н.Н.Воронин пришел к выводу, что первый Богоявленский храм был деревянным, а каменная церковь построена Григорием еще до смерти Дмитрия Донского, т.е. до 1389 г. (45, с.205). Древние монастырские храмы упоминает писцовая книга Коломны 1577-1578 гг. – «да за посадом у Оки р. усть р. Москвы монастырь Голутвин, а в монастыре церкви: Богоявление Господа нашего Исуса Христа, каена, а другая церк. Сергей чудотворец с трапезою с каменою ж, трапеза ветка, всход оболился, а под ними подклеты камены... » (142, с.325). Краткое, но интересное описание монастыря оставил и Павел Алеппский. «Нас... ввели в большую церковь в честь божественного Богоявления... Всход в эту церковь чудный, высокий, с трех сторон; кругом галлерея с тремя дверями. Церковь весьма древняя. Мы отстояли в ней вечерню и пошли помолиться в другую церковь,

которая находится в трапезе отцов. Она весьма древняя и красивая, в честь одного из них новых святых, по имени Сергий, ... он... построил эту церковь. Монастырь относится к его же времени. Между этими двумя церквами высокая колокольня с приподнятым высоким куполом, наподобие куполов церковных» (4, вып.II, с.143). Это описание позволяет хорошо представить себе планировку центральной части монастырского комплекса в середине XVП века. Спустя почти двести лет, уже после капитальной перестройки всех первых монастырских зданий, Старо-Голутвин посетил Н. Иванчин-Писарев, в книге которого мы находим чрезвычайно существенную ремарку: «Храм, построенный на месте первобытного величествен и обширен. В подвалах его еще видно место заложенного св. Сергием: небольшой, четвероугольный обвод из камней в виде фундамента... » (75, с.154-155). Эту, как и другие цитаты, привел в своем труде Н.Н.Воронин, единственный исследователь, попытавшийся хотя бы на основании письменных источников, поставить древнейшие храмы Старо-Голутвинского монастыря в ряд несомненно существовавших каменных построек XIV века (45, с.205). Однако Н.Н.Воронину не удалось проверить приводимые Н. Иванчиным-Писаревым сведения в натуре. Эта задача оказалась выполненной (в отношении Богоявленского собора) при наших археологических раскопках 1969-1970 гг. В результате раскопок в подклете существующего собора были раскрыты почти полностью сохранившиеся фундаменты и даже нижние части стен небольшого белокаменного храма, принадлежащего к той же типологической группе культовых построек с пристенными опорами, что и описанные ранее церкви в селах Каменское и Городня, а также обор Бобренева монастыря.

По своим габаритам древний Богоявленский собор почти равен Никольской церкви села Каменского (ширина западного фасада соответственно 10,8 и 10,25 м, общая длина, включая апсиду – 13,75 и 14,75), однако вместо трех он имеет только две апсиды – южную, диаметром около 5,2 метров, и северную, диаметром в 2,2 метра (т.е. такую же, как боковые апсиды Каменской церкви*30). Основания белокаменных стен собора, так же, как и у других храмов XIV – XV веков, сложены в технике полубутовой кладки. Обращает на себя внимание необычная для известных нам памятников XIV века постелистость белокаменных блоков и их высота – 12-16 см (вместо повсеместно встречающейся в ХП-XIV веках высоты ряда в 25-40 см). Небольшая толщина стен собора достигает всего 96-110 см. Фундаменты стен Богоявленского собора – бутовые на извести. В процессе раскопок археологом М.Х.Алешковским было отмечено, что верхний обрез фундамента на 80-90 см возвышается над уровнем современной ему поверхности, что объясняет появление в пространстве мемеду фу(щаментами однородной засыпки, сделанной в процессе строительства*31. В отличие от остальных изученных нами памятников, квадратные в плане пристенные опоры Богоявленского собора не имеют перевязи с кладкой стен четверика. Объяснение этому удалось получить, исследовав бутовые кладки, раскрытые в основании пристенных выступов и вытянутые во всех углах четверика в направлении восток-запад. Оказалось, что эти кладки представляют собой фундаменты первоначальных пристенных пилонов, сложенных в совершенно идентичной фундаментам стен технике кладки и перевязанной с ними в ряде мест. Такое наблюдение казалось бы затрудняет проводимое нами

сопоставление планов Богоявленского собора и других храмов, имеющих пристенные опоры, и делает Голутвинский собор в определенной степени уникальным. Тем не менее, есть достаточно убедительные доказательства того, что и квадратные пристенные пилоны второго строительного периода с полным основанием могут быть отнесены также к XIV веку. Это подтверждается, даже не прибегая к аналогам, археологическим материалом и изучением техники кладки фундаментов пилонов. Поэтому можно полагать, что появление у памятника квадратных пристенных выступов взамен прямоугольных было связано с какой-то катастрофой, последовавшей либо в процессе самого строительства, либо вскоре после его окончания*32. Технические причины такой катастрофы, вызвавшей, по-видимому, падение сводов, остаются неясными, хотя, возможно, она была связана именно с непривычной для мастеров конструктивной схемой, потребовавшей перекрыть большие чем обычно пролеты. Так или иначе, но Богоявленский собор был окончательно свершен уже в более «типовой» редакции. Внутри храма не вполне понятно объемное решение юго- восточного пилона, фундамент которого значительно заходит в пределы большой апсиды. Поскольку, однако, в восточной части пилона к стене апсиды примыкают остатки какой-то древней кладки, не исключено, что конструктивная опора была совмещена с аркосолием или иным обособленным от алтаря пространством, возможно предназначенным для обетного погребения (например, строителя монастыря, Григория?!). Восточные пилоны в интерьере некогда были частично закрыты каменной алтарной преградой, небольшой фрагмент которой уцелел к югу от северо-восточного пилона. На белокаменном блоке различимо очертание откоса и плечика

северного дверного проема алтарной стенки. Устройство алтарной преграды заподлицо с внешними плоскостями восточных пилонов лишний раз доказывает расположение иконостаса по всей ширине восточной стены четверика*33. Декоративное убранство Богоявленского собора, так же, как и других древнейших памятников коломенского зодчества, остается почти неизвестным. Тем не менее, у Богоявленского собора можно ужу уверенно говорить об отсутствии профилированного цоколя – в нижних частях стен хорошо сохранилась нетронутая лицевая кладка со старой обмазкой. Большой интерес представляет найденное посередине южной стены основание портала, от которого уцелели не только очертания внутренних откосов и плечиков проема, но и профилированные базы под колонками. По набору вертикальных тяг и характеру профилировки баз южный портал Богоявленского собора аналогичен порталу Каменской церкви, что как будто еще раз подтверждает их временную и типологическую близость. Все же мы не рискуем предложить хотя бы гипотетическую реконструкцию первоначального облика Богоявленского собора – слишком мало для этого данных. Спустя некоторое время (археологический материал не дает достаточно данных для более или менее точной датировки) собор был окружен галереей, которую и застал Павел Алеппский. Раскопками были раскрыты основания белокаменного цоколя этой галереи и ступени северного и западного крылец, частично сделанные из орнаментированных могильных плит. Галерея, по- видимому, была крытой, поскольку Павел Алеппский упоминает о трех ее дверях. Впрочем, сравнивая данные археологических раскопок с описанием Павла Алеппского, можно лишний раз убедиться в отсутствии у автора в некоторых случаях

документальной точности. Это относится, например, к его словам о том, что «... всход в эту церковь чудный, высокий... » Реконструируя по Павлу Алеппскому облик собора, следовало бы предполагать его стоящим на подклете или, по крайней мере, на высоком подцерковье, тогда как пол собора в XVП веке отделяли от земли всего три невысокие ступеньки... Ничего нельзя добавить к сказанному Н.Н.Ворониным о другом древнейшем памятнике Старо-Голутвина монастыря – его трапезной Сергиевской церкви. Попытки визуально выявить какие-либо старые белокаменные кладки в стенах существующей постройки XIX века не увенчались успехом. Не исключено, что под стенами где-нибудь и сохранились фрагменты фундаментов XIV века, но для их раскрытия необходимы значительные земляные работы, проведение которых в конструктивно недостаточно прочном здании весьма затруднительно и небезопасно*34.

* * *

Нам не удалось также проверить в натуре предположения о принадлежности XIV веку еще одного коломенского памятника – собора Спасского монастыря. Этот храм разобран в 1930-х годах и на его месте ныне располагается павильон городского рынка. По сведениям старожилов, при разборке собора был полностью выбран даже камень от фундаментов*35, что, по-видимому, лишает надежды хотя бы в будущем установить достоверность указанной выше датировки памятника и выяснить его типологическую принадлежность. Таковы основные результаты проведенных нами в Коломне исследований. Плодотворность усилий по выявлению памятников

XIV века давала основания надеяться, что аналогичные находки ожидают нас и в другом древнем подмосковном городе – Серпухове.

_____________________________

Примечания:

1. Разведки производились в крайне неблагоприятных условиях, что не позволило на этом этапе составить полноценное суждение о всех аспектах сложной строительной истории обоих памятников (47, с.229).

2. Раскопки проведены под научным руководством кандидата исторических наук археолога М.X. Алешковского и гл. архитектора проекта ВПНРК Б.Л. Альтшуллера.

3. Отметим, что приводимая цитата относится к части текста, реконструированной Карамзиным. Мы сознательно приводим лишь дату окончания строительства собора, т.к. начало его, по нашему мнению, все же не может быть документально установлено.

4. Раскопки в этой части памятника было решено не производить также из-за наличия в стенах и сводах динамических трещин.

5. Успенский собор на Городке в Звенигороде - 10,05х14,25 м. Собор Саввино-Сторожевского монастыря - 10,95х16,10 м. Собор Андроникова монастыря - 10,3х1 5,3 м. Собор Троице- Сергиевского монастыря 13,5х17,82 м. (размеры указаны по надземным габаритам памятников).

6. Подкупольный прямоугольник (а не квадрат) имеют и некоторые другие древнерусские храмы. к примеру Успенский собор 1497 года Кирилло-Белозерского монастыря, однако, для Коломенского собора соотношение сторон этого прямоугольника близко, по-видимому, к 1:2, что не находит аналогий в известных нам памятниках.

7. В этой связи необходимо упомянуть о загадочных бутовых кладках, сложенных "под заливку" и раскрытых возле фундаментов всех четырех существующих столбов. Эти кладки имеют меньше заложение, чем фундаменты древнего собора и, как удалось проследить, приложены к ним без перевязки. Мы полагаем, что эти кладки появились уже после перестройки собора (на это указывает, в частности, то, что именно в одной из них был обнаружен упомянутый выше блок арочной оконной перемычки) и назначением их было укрепление и уширение старых фундаментов, необходимое вследствие каких-то деформаций столбов.

8. В своем отчете о археологических раскопках в Коломне за 1970 г. М.X.Алешковский предположил, что в XVI веке мог быть перестроен только верх собора. В этом случае, однако, становится непонятным, почему все фрески были найдены только на блоках рядовой кладки, а не кладки сводов. Можно, конечно, допустить, что белокаменные блоки с фресками принадлежали первоначально вовсе не Успенскому собору, однако, наличие в Коломенском кремле в период перестройки Успенского собора в 1672-82 гг. белокаменного храма XVI века, да еще расписанного, новейшими данными убедительно опровергается.

9. При раскопках 1947 года Н.Н.Ворониным также было обнаружено несколько профилированных блоков, однако, нам не удалось установить местонахождение самих изъятых блоков или их обмеров.

10.Лишь в наиболее ранней реконструкции П.Н. Максимова и Н.Н.Воронина вместо гульбища показаны лестничные всходы.

11.П.Н. Максимов показал такое гульбище на своем рисунке- реконструкции Успенского собора XIV века в Симоновом

монастыре, не настаивая, однако, на его документальной достоверности (117, с.216).

12.Заметим попутно, что опубликованные в последнее время предположения о том, что белокаменный подвал этого памятника относится к более раннему времени, на наш взгляд, не обоснованы. Ни характер обработки и размеры белокаменных блоков, ни их сопряжение с вышележащими кирпичными кладками, ни детали устройства проемов, типичные для первой половины XVI века не дают оснований для подобных утверждений. Первоначальный вид памятника, до пристройки галерей, убедительно представлен на выполненной в1920-х годах реконструкции М.А.Ильина (85, табл. П).

13.Высота подземной части фундаментов, как показали археологические исследования, составляла всего 60-100 см. Возвышавшееся над землей пространство между фундаментными кладками было заполнено глинистой засыпкой, максимально сохранившаяся высота которой достигает примерно 140 см. Надо полагать, что в толще этой засыпки и размещались упоминаемые Павлом Алеппским склепы. Устройство подобной засыпки, состоящей, правда, из пролитого известью мелкого щебня, было установлено также для другого памятника рубежа XIV-XV вв. – Успенского собора на Городке (139, с.52, рис.25). Тот же технический прием применен в другом коломенском памятнике – Богоявленском соборе Старо-Голутвина монастыря (см. ниже).

14.Мы допускаем, что своды и завершение Успенского собора XVI века могли быть выполнены не из белого камня, а из кирпича и устройство терракотового фриза оказалось бы в этом случае особенно оправданным.

15.Представленная М.А.Ильиным в его реконструкции композиция верха собора полностью исключает такое размещение в объеме храма нартекса и хор, да еще с двумя приделами «на полатех».

16.Напомним, что, как показали исследования В.И. Балдина, Троицкий собор в середине XVП века уже не имел ярусного завершения.

17.Еще раз приведем эту фразу: «...Верх большого купола покрыт кругом четырехугольными резными из деревянных досок фигурами, в виде крестов шириной в ладонь...» (4, вып.II, с.147).

18.Частичное раскрытие памятника от поздней штукатурки и выявление древнего декора произведено арх. М.Б. Чернышевым.

19.Осторожности ради заметим, что нельзя полностью исключить версию о постройке существующего храма на месте более древнего, от которого, однако, пока никаких материальных остатков обнаружить не удалось. Во всяком случае над землей их безусловно нет.

20.Мы уже упоминали Успенский собор в Дмитрове. Белокаменную облицовку надложенных в XVI веке стен при кирпичных сводах и завершении имеет коломенская церковь Иоанна Предтечи на Городище. У белокаменной церкви Зачатия Анны в Китайгороде (1530-е годы) своды и барабан сложены из кирпича.

21.При реставрации 1960-х годов были восстановлены еще две утраченные главы XVI века.

22.Реставрировавший Городищенскую церковь арх. М.Б. Чернышев в своем докладе на Секции охраны памятников Союза архитекторов СССР 18/У-1971 г., сообщил, что отсутствие перевязи со стеной у восточной пары пристенных пилонов, по- видимому, объясняется тем, что их фундаменты были заложены

не одновременно с фундаментами стен церкви. Возможно, изменение первоначального авторского замысла последовало уже в процессе самого строительства.

23.План четверика Предтеченской церкви, так же, как и у некоторых других памятников XIV-XV вв., имеет характерное сужение к западу, достигаемое за счет отклонения южной стены. При этом ширина западного фасада равна 3,3 м, т.е. на 55 см меньше, чем ширина восточного фасада.

24.Выше мы уже пытались соотнести «каменский» молль с не совсем точно измеренной великой «косой саженью». В порядке постановки вопроса можно допустить, однако, что в основе метрического построения по крайней мере некоторых памятников московского зодчества рубежа XIV-XV веков лежала не та или иная сажень, а гораздо более мелкая единица длины - стопа или фут. В этом случае каменский модуль оказывается равным восьми балканским (византийским) футам. Если учесть, что в постройке сооружений каменского круга возможно принимали участие именно балканские мастера, - в дальнейшем мы остановимся на этой теме подробнее, - то применение привычного для них модуля было бы вполне естественным явлением. 25.Существует также версия о том, что монастырь заложил великий князь Дмитрий Иванович, возвращаясь в Москву после Куликовской битвы (75, с.151-152).

26.В описании Коломны Павла Алеппского сказано о Бобреневе лишь: «... По ту сторону реки, насупротив города, стоит великолепный монастырь, весь выбеленный, с высокими куполами, во имя Рождества Богородицы, а трапезная церковь в честь Входа в Иерусалим...» (4, вып. У1, с.151). Из этого

б5

описания следует, что в середине XVП века в монастыре было уже по меньшей мере две церкви, однако материал построек остался неизвестным.

27.Следует подчеркнуть, что нам не удалось установить уровень дневной поверхности у фасадов древнего собора, поэтому не исключено, что описываемая кладка не была надземной.

28.Укажем, например, на отсутствие южных врат у московских церквей Зачатия Анны в Китайгороде (1530-1540 гг.) и Никиты на Швивой горке (конец XVIв.).

29.Имеются сведения о его участии в битве под Скорнищевым еще в 1372 году (45, с.188).

30.Мы не знаем в русской архитектуре до конца XV века ни одного двухапсидного храма. На некоторых причинах, обусловивших появление такого типа культовои построики, мы остановимся ниже.

31.Алешковский М.X. Отчет об археологических раскопках в Коломне в 1970 г. Архив ВПНРК. Аналогичным образом были устроены также фундаменты Коломенского Успенского собора XIV века.

32.Любопытную точку зрения поэтому поводу высказал М.X. Алешковский, предположивший, что известное сообщение под 1380 годом о том, что «падеся на Коломне церковь каменна уже совершенна дошедши, юже съезда благоверный великий князь Дмитрий... (147, т. УШ, с.34) относится именно к собору Голутвина монастыря, а не к Успенскому собору в Коломенском кремле, как обычно считается. В таком случае время перестройки Богоявленского собора после катастрофы могло бы быть определено вполне точно.

ЗЗ.Кладка алтарной преграды, однако, не перевязана с кладкой северо-восточного пилона, поэтому мы не можем утверждать, что преграда появилась при строительстве храма, а не позднее.

34.Весной 1975 года нами все-таки был найден фрагмент старой стены под поздним полом в северной части подклета Сергиевской церкви, однако, безусловно отнести его к постройке XIV века мы пока не можем.

35.Сообщено местным краеведом В.А. Шуруповым

СЕРПУХОВ

Во второй половине XIVвека город Серпухов, наряду с Коломной, занял важнейшее место в системе обороны южных границ Московского княжества (164). Немногочисленные и сравнительно поздние письменные источники крайне скупо освещают древнейший этап серпуховского строительства. Тем не менее, приводимые в них сведения довольно определенно указывают на то, что во второй половине XIV века как в Высоцком, так и во Владычном монастырях были сооружены каменные храмы. Упоминание о закладке храма в Высоцком монастыре содержится в «Житии Сергия» (Пахомиевская редакция): «(Сергий)... благословит место на реци Наре и воздвигнет церковь во имя Зачатия Пречистые богородица» (178,с.74). «Слово о житии Афанасия Высоцкого» (редакция 1698 г.) указывает, что в 1374 году в монастыре были поставлены кельи и «церковь мала», а «во осьмое лето по приходе Афанасии (2-го?) в Серпухов князь Владимир Андреевич... созда церковь каменну и трапезу братии с церковью теплой и устрои всякого лепотою тын» (45, с.207). «Сказание о зачатии Владычня монастыря, еже есть в Серпухове» (список конца XVП века) свидетельствует об основании митрополитом Алексеем Владычного монастыря в 1360-62 гг.: «Алексий... повеле церковь заложи древянную, Варлаама же строителем нарек. По времени и каменную церковь состави такожде и трапезу в лето 6870 (1362 г.)» (159, с.116)*1. Наконец, летописью зафиксировано под 1380 г. окончание постройки соборного Троицкого храма в Серпуховском кремле: «... Того же лета июня 15 священа бысть соборная церковь святая

Троица в Серпухове юже созда князь Володимер Андреевич...» (147, т. УШ, с.34). Ссылаясь на П. Симсона, Н.Н, Воронин поддерживает версию о том, что этот собор был деревянным (45, с.207), хотя никаких документальных подтверждений для такого предположения нет. Ни один из упомянутых храмов Владимира Андреевича Серпуховского не сохранился. В XVI-XVП веках их сменили новые одноименные сооружения и на поверхности земли не осталось никаких следов древних построек. В 1971 году нами, совместно с археологом Е.А. Толмачевым, была предпринята попытка выявить эти храмы путем археологических раскопок внутри существующих монастырских соборов, однако заложенные раскопы не дали, в отличие от Коломны, никаких позитивных результатов. Удалось установить лишь, что в пределах стен Зачатьевского собора Высоцкого монастыря никакого более древнего сооружения почти наверняка не было, а до постройки этого собора в конце XVI века на его месте располагалось кладбище, в свою очередь сменившее дьяковское селище. К западу от собора до недавнего времени располагалась поздняя Афанасьевская церковь, связанная с захоронением местночтимого второго игумена монастыря Афанасия (умер в 1396 г.). Поскольку в одном из источников упоминается о том, что Афанасий был похоронен под лестницей входа в собор (167, с.20), следовало ожидать, что местоположение древнего храма может быть определено достаточно точно. Тем не менее и к востоку от Афанасьевской церкви была найдена только апсида предшествующей одноименной церкви, относящаяся не ранее чем к XVП веку. Фундамент этой апсиды включает несколько

профилированных белокаменных блоков вторичного использования, но принадлежность их собору XIV века не может быть убедительно доказана*2. Еще менее плодотворными оказались и раскопки в Введенском соборе Владычного монастыря и в подклете его северного придела Трех Святителей. шурфы внутри собора, заложенные в предалтарной части и северо-западном углу храма, не дают оснований говорить о каком-либо строительстве ранее XVI века, т.к. все слои в этих местах были нарушены в результате многочисленных позднейших перекопов. Не оправдалось также предположение о том, что придел Трех Святителей мог быть выстроен на фундаментах первого каменного собора. Южная сторона подклета придела приложена к стене собора XVI века и опирается непосредственно на надгробные плиты XVI-XVП веков. Это подтверщ(ает датировку придела временем не ранее первой половины XVП века. Таким образом, на данном этапе исследования какие-либо материальные остатки каменных соборов XIVвека остаются невыявленными и для суждения о типологической принадлежности этих храмов казалось бы нет никаких оснований. Тем более важной представляется та, хотя бы косвенная, возможность составить некоторое представление о размерах Зачатьев ского собора XIV века, которую дает выдающийся памятник монументальной живописи – так называемый «Высоцкий чин». Этот состоящий из 7 поясных икон, деисусный чин был написан по заказу первого игумена монастыря Афанасия в Константинополе и прислан в Серпухов не позднее 1395 года. В.Н. Лазарев в свое время уже обратил внимание на то, что «обращаясь с заказом к константинопольскому мастеру, Афанасий

Высоцкий должен был считаться с шириной пролета алтарной арки соборного храма Богородицы» (106, с.129). Попробуем развить эту мысль. Общая ширина всех чиновых икон составляет 688,5 см. Пытаясь расположить их в составе разомкнутого иконостаса четырехстолпного храма, мы должны будем допустить, что либо этот храм имел необычно узкий средний неф примерно в 185-190 м (ширина трех икон)*3, либо в составе чина было еще 2 иконы*4 и тогда размеры Зачатьевского собора должны были бы почти соответствовать крупнейшему из известных нам ранее московских храмов – Троицкому собору Троице-Сергиевого монастыря*5. Такое соответствие столь разных по своему значению (не говоря уже об их разновременности) сооружений представляется маловероятным. В то же время семифигурный иконостас протяженностью около 7 метров хорошо размещается в пределах алтарной стены бесстолпного храма, который в этом случае имел бы ширину по западному фасаду 9,20-9,30 м, т.е. среднюю между церковью Зачатия Иоанна Предтечи на Городище в Коломне (8,25 м) и церковью Николы в Каменском (10,25 м)*6. Такой храм уже не вырывается по габаритам из круга современных ему сооружений, принадлежащих к определенному типу. Поэтому мы склонны думать, что по крайней мере один из серпуховских памятников – собор Высоцкого монастыря – может быть, предположительно, хотя и с очень большой осторожностью, отнесен к группе храмов с пристенными опорами*7. В отношении собора Владычного монастыря полное отсутствие каких бы то ни было данных заставляет пока отказаться даже от таких гипотетических версий, хотя сходные условия

основания монастырей и постройки в них каменных храмов возможно могли бы и в этом случае дать повод для заманчивых гипотез. Завершая рассмотрение вопросов, связанных с серпуховскими памятниками. Хотелось бы еще раз обратить внимание на то, что Троицкий собор по непонятным причинам и без документальных на то основания упорно именуется в научной литературе деревянным. Между тем, в этом случае приходится сделать вывод, что серпуховской князь, инициатор строительства в обоих монастырях каменных соборов, по каким-то причинам отказался от возведения такого же, если не лучшего, храма в своей резиденции. Запись об освящении в 1380 году Троицкого собора вовсе не значит, как пытается представить П. Симсон, что строительство происходило в спешке, вызванной подготовкой к Куликовской битве. Закладка собора могла иметь место за несколько лет до зафиксированного летописью сообщения о завершении строительства. Поэтому вопрос о том, каким был Троицкий собор XIV века, должен быть оставлен отрытым впредь до исчерпывающего археологического изучения территории Серпуховского кремля.

Расширяя круг своих исследований бесстолпных храмов XIV века, мы до сих под не затрагивали памятники рубежа XIV-XV веков в самой Москве. Причина этого заключается в том, то ни об одном из московских храмов этого времени не было известно сколько-нибудь достоверных сведений, которые дали бы основания для сопоставления его с кругом памятников с пристенными опорами. Накопление материалов позволяет нам теперь, наконец, обратиться и к столичной постройке.

_____________________________

Примечания:

1. Замена в 13б2 г. каменным храмом деревянной церкви, не простоявшей и двух лет, вызывает определенные сомнения. По-видимому, это строительство также следует относить не ранее чем к 1370-м годам.

2. Мы не касаемся подробно вопроса о принадлежности XIV веку белокаменного подклета под трапезной Покровской церкви. Исследование этого памятника арх. Н.Н.Свешниковым не закончено и материалы не опубликованы. Заметим, однако, что, по нашему мнению, характер белокаменной кладки стен подклета, размеры блоков, идентичные квадрам стен Серпуховского кремля, наконец, наличие крестового свода дают основания с большей долей вероятности датировать эту постройку не XIV веком, а серединой или 2-й половиной XVI в.

3. Ширина среднего нефа Успенского собора на Городке – 390 см, Рождественского собора Савво-Сторожевского монастыря – 410 см, Спасского собора Андроникова монастыря – 430 см, Троицкого собора – 510 см.

4. Об иконах Андрея и Иоанна Богослова, возможно входивших в чин, упоминает В.Н. Лазарев (108, с.123).

5. Как показывает простой расчет, ширина девятифигурного чина должна была быть около 890 см. Учитывая средние для известных нам четырехстолпных соборов рубежа XIV-XV веков размеры столба и толщину стен в 140 см, общая ширина западного фасада реконструируемого собора получается равной примерно 15,50 м (у Троицкого собора – 15,95 м). Для сравнения укажем, что Успенский собор имеет ширину 13,30 м, Спасский собор – 13,40 м, а Рождественский собор – 14,50 м.

6. Поскольку большинство храмов Каменского типа имеет ширину по западному фасаду немногим более 10 метров, протяженность их иконостаса должна была составлять 7,70 – 8,20 м. Среди известных нам семифигурных деисусов ближе всего отвечает этим размерам Звенигородский чин, реконструируемая ширина которого достигает примерно 760 см.

7. Напомним, что в краткой справке из жития Сергия о Высоцком монастыре сообщается в одном контексте с Голутвинским: «...в Серпухове князю Володимеру обложи монастырь Высокое, а великому князю на Коломне Голутвино обложи» (147, т. У1, с.122). Не дает ли это известие о последовательности событий по закладке обоих монастырей некоторые основания для предположений об общности и архитектурного решения их соборных храмов.

МОСКВА

Переходя к строительству XIV – начала XV веков в Московском Кремле, мы сознательно ограничиваем себя рассмотрением вопросов создания и перестроек только одного памятника – великокняжеского Благовещенского собора. Проводящиеся в последние годы Музеями Московского Кремля архитектурно-археологические исследования древнейших кремлевских соборов пока еще не закончены и сведения о плановой и хронологической характеристике этих храмов опубликованы не полностью*1. Поэтому на данном этапе трудно добавить что-либо принципиально новое к материалам, содержащимся в сводном труде Н.Н.Воронина «Зодчество северо-восточной Руси» (45, с.149-186, 245-264). Однако для интересующей нас темы – бесстолпных построек рубежа XIV-XV веков – белокаменный подклет Благовещенского обора имеет особое значение, что и побудило обратиться к этому памятнику, строительная история которого остается до сих пор не вполне ясной. Благовещенскому собору еще в XIX и начале XX века было посвящено немало публикаций (2, с.5; 76, с.7; 99, с.11, 21; 154, с.11; 165, с.309; 169, с.83; 175, с.11). Хотя до 1947-48 гг. подклет собора использовался для установки калориферов и его натурное исследование было практически невозможно. М. Красовским и Ф. Горностаевым было высказано предположение о том, что существующий под собором белокаменный подклет принадлежит более ранней постройке рубежа XIV-XV веков (58, с.17). Спустя почти сорок лет это мнение попытался опровергнуть, анализируя летописные сведения Н.Д. Виноградов (39, с.69), однако его точка зрения большинством исследователей принята не была. После удаления из подклета калорифера, произведенного под

руководством Л.А. Петрова, удалось наконец полностью раскрыть для обозрения кладку стен и сводов. Что сразу же позволило вернуться к вопросу об их ранней датировке (141). Наиболее полное из исследований подклета Благовещенского обора принадлежит Н.Н.Воронину, подробно обосновавшему свои соображения о строительных периодах в жизни памятника и впервые опубликовавшему его обмеры и детальные фото (43). В настоящее время можно считать полностью доказанным, что под Благовещенским собором 1484-1489 гг. сохранились стены и своды подклетного этажа более древнего храма. Тем не менее, по поводу датировки подклета и, соответственно, об этапах перестройки собора существуют весьма различные мнения. Н.Н.Воронин, датируя подклет 1390-ми годами, полагал, что все основные его перестройки (утолщение стен, возведение угловых пилонов и т.п.) имели место только при строительстве 1484-1489 гг. Анализ тех же противоречивых письменных источников дал возможность Г.И. Вздорнову выступить с совершенно новой версией, согласно которой сохранившийся подклет вообще принадлежит не Благовещенскому собору, а приделу Василия Кессарийского, появление которого автор отнес к 1416 году (36). Эта версия ужу подвергалась критическому рассмотрению в опубликованной нами статье, поэтому в настоящей работе мы не будем возвращаться к подробному анализу всех летописных текстов. Существенно важно лишь еще раз подчеркнуть, что эти источники позволяют вполне определенно различить в строительной истории собора не два, а три периода, одним из которых была капитальная перестройка храма около 1416 года. Летописные сведения полностью подтверждаются при осмотре в натуре существующего подклета. Н.Н.Воронин уже

отметил, что стены южного проема подклета состоят из двух разновременных кладок (45, с.250). Внутренняя из этих двух кладок, толщиной около 165 см, безусловно принадлежит подклету первоначального храма, а внешняя – второму периоду жизни подклета, когда его стены были утолщены вдвое. Определить время, когда сделано это утолщение, помогают другие следы перестройки первоначального подклета. Так, при обследовании кладки апсиды отчетливо видно, то существующая апсида тоже вторична по отношению к первоначальному четверику подклета – между ними хорошо виден разъединяющий их шов, свидетельствующий об отсутствии перевязки между четвериком и апсидой. Соответственно различается и порядовка кладки апсиды и четверика Благовещенского подклета. Это почти наверняка исключает одновременность их возведения*2. Ко второму периоду жизни подклета следует отнести также и все четыре столба подклета, сложенные из квадров вторичного использования. В их кладке встречаются и архитектурные детали вторичного использования, в том числе оконная перемычка того же типа, что и перемычка храма XIV века, найденная нами при раскопках Успенского собора в Коломне. Эти наши предположения никак не противоречат результатам археологических раскопок. Однако В.И. Федоров и Н.С.Шеляпина, ссылаясь на стратиграфию шурфов у центрального и юго-западного столбов, пытаются доказать их одновременность и приходят к выводу о перекладке сводов четверика подклета и центрального столба в начале XV века. С этим выводом решительно нельзя согласиться. Кладка арок, перекинутых от северной и южной стен к центральному столбу, имеет в пяте перевязку с кладкой самих стен,

а пяты сводов сложены в такой же технике, что их более позднее (по сравнению о стеной) возведение полностью исключается. Соответственно и центральный столб может относиться только к тому же строительному периоду, что и стены подклета. В этом нет никакого сомнения. Можно с достаточной уверенностью говорить об одновременности появления всех трех поздних элементов подклета – прикладки стен, апсиды и четырех столбов и отнести эту капитальную перестройку храма по совокупности всех данных именно к 1416 г. Какие же видоизменения претерпел собор в результате перестройки? Прежде всего, площадь его изменилась почти вдвое (мы имеем в виду поставленный на подклет верхний храм). Вместо бесстолпной «капеллы». Какой по всей видимости был первоначальный собор, при великокняжеском дворе появился обширный четырехстолпный храм, не уступавший по своим размерам большинству современных ему княжеских и монастырских храмов. Как и его предшественник, собор 1416 года был белокаменным – об этом, помимо приведенных сведений, свидетельствуют и сложенные, судя по сообщениям реставраторов 1940-1950-х годов, из белого камня основания существующих кирпичных столбов, принадлежащие, как мы полагаем, все той же постройке 1416 года. Собор 1416 года был трехапсидным – только этим и можно объяснить перестройку апсиды первоначального храма, приведшую к уменьшению ее диаметра, поскольку апсида XIV века была, по-видимому, шире вновь созданного центрального нефа и боковые апсиды в этом случае оказывались недопустимо узкими. Косвенно о том же самом свидетельствует и становящийся теперь несомненным факт повторения в 1484 г. при строительстве нового собора композиции и размеров плана его предшественника

1416 г. Это было обычное для XIV-XV веков возведение храма «по старой основе». Небезынтересно, что у апсиды 1416 г. имеется только одно окно, размещенное вдобавок асимметрично по отношению к центральной оси подклета. Чем вызвано такое смещение окна к югу – объяснить трудно. Возможно, это отчасти определялось расположением примыкавших к собору дворцовых построек. Выходящий в апсиду выступ восточного простенка не перевязан с кладкой стены, однако вряд ли его можно считать, как полагает Н.Н.Воронин, поздней прикладкой. Точное соответствие порядовки выступа порядовке стены почти несомненно указывает на его одновременность начальной постройке*3. Назначение этого выступа, верхняя часть которого скрыта примыкающим сводом апсиды 1416 г., не вполне ясно. Можно предположить, что он был сделан из конструктивных соображений для погашения распора коробового свода подклета, опирающегося на тонкую восточную стену (толщина стены вместе с выступом лишь незначительно превышает толщину южной стены подклета). Не исключено также, что при определенном расположении иконостаса этот выступ мог оказаться непосредственно под престолом верхнего храма*4. Выявление еще одного, ранее неизвестного периода строительной истории Благовещенского собора, естественно, не снижает важности научно-обоснованной реконструкции, хотя бы в общих чертах, композиции первоначального храма. Его типологическая характеристика становится достаточно ясной в свете наблюдений, сделанных нами при внимательном осмотре кладки южной стены подклета. Удалось установить, то, безусловно, древняя белокаменная кладка западного откоса древнего проема этой стены не только выступает по отношению к ее плоскости на 16-18 см (факт, оставшийся незамеченным другими исследователями

подклета), но и продолжалась дальше к югу, однако, в значительной степени была обрублена при устройстве юго-западного столба 1416 года*5. Такой, на первый взгляд, труднообъяснимый выступ стены оказывается вполне закономерным, если представить себе, что подклет древнего храма имел не только центральный, но и угловые, примыкающие вплотную к стенам, пилоны, подобные пристенным опорам Никольской церкви села Каменского и остальных храмов этого типа. Возможные габариты пристенных выступов подклета Благовещенского собора определяются достаточно точно*6. Судя по расположению оконного и дверного проемов южной стены, они не могли превышать по ширине 1 метра, что меньше, чем у других аналогичных памятников. Однако наложение плана Каменской церкви на план Благовещенского собора приводит к интересным результатам – не только полному совпадению их общих габаритов, но и точному соответствию расстояний между угловыми выступами. Сами же пилоны собора за счет меньшей толщины стен верхнего храма приобретают вполне «типовые» размеры. Появляются реальные предпосылки для утверждений о том, что первоначальный Благовещенский собор принадлежал к той же типологической группе храмов с пристенными опорами, что и названные выше памятники, отличаясь от уже известных нам храмов наличием одной апсиды. Возведение Благовещенского собора на подклете, диктовав шееся расположением «на сенях» великокняжеского дворца, вряд ли особенно существенно сказалось на объемной композиции его фасадов. Можно полагать, что это был одноглавый, одноапсидный храм, стены которого по всей видимости завершались декоративными закомарами, не соответствовавшими сводам.

Наличие в подклетной кладке юго-западного столба 1416 года профилированных блоков белокаменной капители дает основание, вслед за Н.Н.Ворониным, предположить, что фасады храма имели лопатки, венчавшиеся этими капителями, хотя нельзя полностью исключить и версию о том, что сохранившаяся капитель могла принадлежать вовсе не Благовещенскому собору, а, допустим, другой современной ему и расположенной неподалеку церкви. Сказать что-либо более определенное о характере внешнего убранства храма конца XIV века вряд ли возможно.

* * *

Когда же был построен первый каменный Благовещенский собор? В.И. Федоров и Н.С.Шеляпина на основании своих наблюдений выдвигают версию о том, что уже в конце XIII – начале XIV века почти на том же месте, что и ныне существующий собор, был сооружен храм, от которого сохранились только фрагменты бутовой ФУНДАМЕНТНОЙ КЛАДКИ. Пытажь датировать эту постройку, исследователи ссылаются на предание о создании деревянной Благовещенской церкви в 1291 году и, чтобы сочетать это известие с данными археологии. Делают довольно сомнительный вывод – «возможно, памятник был каменно-деревянным» (184, с.231-232). До опубликования полного отчета об археологическом изучении памятника и всех фиксационных чертежей было бы преждевременно подвергать эти утверждения обстоятельному критическому разбору. Ограничимся поэтому пока лишь некоторыми контрдоводами, основной из которых сводится к тому, что реконструируемое по данным В.И. Федорова и Н.С.Шеляпиной здание рубежа XIII-XIV веков должно было иметь грандиозные

размеры (не меньше, чем 16х20 м, т.е. крупнее всех известных по тем или иным данным кремлевских построек XIV века). В то же время показанная на опубликованном плане продольная стенка делит постройку почти пополам, что не имеет аналогий ни в одном восточнохристианском и тем более русском памятнике XIII-XIV веков, и не позволяет даже гипотетически представить композицию плана предполагаемого собора в целом. Трудно поверить также, что фундаменты столь массивного сооружения могли иметь ширину всего в 2 метра. Поэтому мы склонны считать, что пока существование в конце XIII - начале XIV веков на княжеском дворе культовой постройки, возведенной на каменном фундаменте, не может считаться доказанным. Найденные небольшие остатки кладок могли иметь вовсе иное назначение – вплоть до функций какой-то ограды. Ссылка на сооружение в 1291 году Благовещенской церкви также требует уточнения. Это известие авторы цитируют по книге П. Бартенева, но впервые оно было опубликовано Н. Карамзиным еще в начале XIX века. Первоисточником его служит относящееся к 1699 году сочинение Каменевича-Рваческого «Книга о древностях Российского государства», которое было подвергнуто Карамзиным резкой критике, а некоторые из содержащихся в нем сообщений охарактеризованы даже как «басня и нелепость» (89, т. П, с.126, прим. 30). Однако, наряду с 1291 годом в той же книге приводится и другая дата закладки деревянной Благовещенской церкви, причем даже с указанием конкретного дня – 12 июля 1383 года. Несмотря на отсутствие доверия к источнику в целом, эту дату можно попытаться сопоставить с конкретными событиями русской истории и, прежде всего, с разорением Москвы в 1382 году Тохтамышем, когда в огне

погибли почти все московские церкви. Возобновление великокняжеского храма, на первых порах хотя бы и в дереве, безусловно, было одной из первостепенных задач. Поэтому, с определенной долей сомнения и учитывая отсутствие более обоснованных сведений, 1380-е годы, казалось бы, могут считаться наиболее подходящим временем появления того уже безусловно существовавшего белокаменного Благовещенского собора, от которого сохранился подклет. В то же время этот собор вряд ли мог быть сооружен после 1393 года, иначе станет непонятным строительство великой княгиней Евдокией в этом году собственной каменной церкви – это строительство возможно только при допущении, что каменный великокняжеский придворный собор уже существует на том же княжеском дворе, где Евдокия строит свой храм. Наименование собора не дает никаких оснований связывать его постройку с Василием Дмитриевичем, с ним связан только придел, возникновение которого следует относить или ко времени рождения Василия Дмитриевича, или ко времени его правления (т.е. или после 1372 или после 1389 года). Василий был первенцем Дмитрия Ивановича, так что нет ничего удивительного в посвящении придела его патрону. В то же время можно полагать, что придел Василия Кессарийского помещался внутри храма, а первоначальный храм был одноапсидным. Поэтому мы склоняемся к мысли о появлении самостоятельного придела только в трехапсидном храме 1416 года*7.

Предлагаемая нами реконструкция плана Благовещенского собора конца XIV века и отнесение первой перестройки храма к 1416 году

заставляют в новом аспекте рассматривать проблему атрибуции и датировки его иконостаса. Деисусный чин Благовещенского иконостаса и часть икон праздничного ряда безоговорочно датируются большинством исследователей 1405 годом на основании многократно цитировавшейся летописной записи: «... почаша подписывати церковь камену святое Благовещение на князя великого двора, не ту иже ныне стоит, а мастеру бяху Феофан иконник Грьчин да Прохор старец с Городца, да чернец Андрей Рублев, да того же лета и кончаша ю» (153,с.459). В этой записи сам иконостас непосредственно не упоминается, однако, по мнению специалистов в области древне-русской живописи, процесс росписи храма и устройства иконостаса был неразрывным (61, с.11). Принимая такую точку зрения, следует сделать логичный вывод о том, что весь Благовещенский чин должен был размещаться в пределах существовавшего в 1405 году собора. О размерах этого храма до последнего времени можно было судить весьма гипотетически, что привело к появлению даже таких краиних версий, как выдвинутая Г.И. Вздорновым.

В результате изложенных нами выше соображений, выявлена возможность установить с большей степенью приближения габариты именно того храма, для которого, как считается, и предназначался древний иконостас.Собор – современник росписи 1405 года оказался сравнительно небольшим сооружением, восточная стена которого имела в интерьере протяженность около 8 метров. Из этого размера и следует исходить, разбирая сложную историю создания иконостаса.

Принципиальная возможность размещения в бесстолпном Благовещенском соборе даже одиннадцатифигурного деисусного чина легко доказуема – семь средних чиновных икон имеют общую ширину 8,09 м и хорошо устанавливаются в пределах восточной стены реконструируемого храма, а по две крайние иконы, если допустить установку их «в заворот», занимают простенки до восточных откосов северного и южного порталов*8. По-видимому, нельзя однако, отказываться также и от других возможных решений проблемы Благовещенского иконостаса, однако, не в нашей компетенции вступать здесь в развернутую дискуссию по вопросу о разновременности чиновых икон или первоначальной принадлежности иконостаса другому кремлевскому памятнику (17). Дальнейшие комплексные исследования Благовещенского собора XIV-XV веков и его иконостаса, надо надеяться, позволят со временем разрешить с полной научной убедительностью все споры, связанные с этим интереснейшим памятником древнерусской архитектуры и искусства.

* * *

Помимо Благовещенского собора, мы не можем назвать в самой Москве ни одного памятника, который со всей определенностью можно было бы отнести к аналогичному типу бесстолпного храма. Тем не менее, по крайней мере две не сохранившиеся московские церкви XIV – начала XV вв. дают основания для некоторых небезынтересных для нашей темы сопоставлений. Прежде всего это церковь Трех Святителей на Кулишках, полностью перестроенная во 2-й половине XVП века. От старого храма, как показали исследования арх. А.И.Окунева, выше уровня

земли никаких следов не уцелело. Однако у подклета этого двухапсидного памятника обращает на себя внимание соверщенно уникальная для XVП века особенность – его северная апсида имеет несколько меньшие размеры, нежели южная. Такая композиция плана никак не характерна на для XVП, ни для XVI века, и в качестве единственной известной на русской аналогии может быть привлечен только выстроенный во 2-й половине XIV века Богоявленский собор Старо-Голутвина монастыря в Коломне. Если прав М. Александровский, доказывающий, что церковь Трех Святителей была выстроена во 2-й половине XIVвека в одной из основных резиденций митрополита Киприана*9, то сходство композиции планов Богоявленского собора XIV века и ныне существующей в редакции XVП века церкви Трех Святителей на Кулишках делают вполне допустимым предположение о том, что храм на московском митрополичьем дворе первоначально также принадлежал к группе бесстолпных храмов с пристенными опорами. Конечно, документально подтвердить это предположение почти невозможно, как, по-видимому, никогда не удастся установить типологическую характеристику еще одного погибшего в 1930-х годах без должного научного изучения памятника – церкви Марии Египетской, впервые выстроенной в камне в 1395 году в московском Сретенском монастыре. План этой церкви также заставляет вспомнить бесстолпные храмы рубежа XIV-XV веков, хотя в данном случае также сопоставления, учитывая неоднократность перестройки здания, насколько об этом можно судить по имеющимся в нашем распоряжении скудным данным, всякие следы его древнего облика, приходится делать с большой осторожностью, опираясь в основном только на интуицию.

Упоминание об этом, оставшемся неразгаданным, храме мы закончим обзор исследованных нами памятников Московской Руси XIV – начала XV веков.

_____________________________

Примечания:

1. Некоторые несистематизированные данные об архитектуре древнейших Успенских соборов содержатся в публикации Н.С.Шеляпиной (195). Благовещенскому собору посвящены опубликованные в 1972-1974 гг. две статьи П.С.Шеляпиной и В.И. Федорова (183, 184). Разбор отдельных спорных положений этих статей будет дан нами в ходе дальнейшего изложения.

2. Разновременность стен четверика и апсиды подтверждается и данными археологических раскопок, хотя опубликованные материалы не дают все же ясного представления о времени перестройки апсиды (184, с.230). В своей последней публикации В.И. Федоров почему-то вновь без всяких к тому оснований относит четверик и апсиду к одному строительному периоду (183, с.125).

3. Это подтверждается материалами археологических раскопок (184, с.230).

4. Судя по тому, что выступ хорошо сохранился на значительную высоту и не имеет каких-либо следов примыкания пяты арки или иных древних кладок, предположения о том, что первоначальный собор мог быть двухапсидным. Должны быть опровергнуты. Не мог он иметь и три небольшие апсиды, т.к. в этом случае на восточной стене подклета также неизбежно должны быть следы примыкания разделяющих эти апсиды стенок.

5. Это хорошо видно в натуре и даже на фотографии, опубликованной Н.Н.Ворониным (45, с.249, рис.Ш «б»).

6. Реконструкция первоначального плана подклета была впервые продемонстрирована нами в феврале 1971 г. на заседании сектора древнерусского искусства Института истории искусств. В своих статьях В.И. Федоров и Н.С.Шеляпина повторяют нашу версию о наличии у подклета пристенных опор, однако, опубликованный ими план игнорирует натурные данные и поэтому оказывается весьма далеким от истины.

7. О том, что на рубеже XIV-XV веков приделы размещались и внутри основных храмов, свидетельствует, например, летописная запись о строительстве кремлевской церкви Рождества Богородицы: «...но и та малая церквица «старая церковь во имя Лазаря) не оставлена, но внутри близ большого алтаря причинена бысть служба св. Лазаря...» (153, с.443-444). Не исключено, что первоначально нечто подобное имело место в Благовещенском соборе.

8. Речь, естественно, может идти только о плане, поскольку для суждения о высотных размерах интерьера реконструируемого храма мы не имеем никаких достоверных данных. Вряд ли уместно здесь сопоставление с Никольской церковью в селе Каменского, поскольку великокняжеский храм мог значительно отличаться от нее по высотным пропорциям.

9. Александровский М.А. Историческая справка о церкви Трех Святителей, что на Кулишках. Рукопись 1927 г. (ГИМ ОПИ, ф. 465, д. 7, л. 32).

ГЛАВА П

Переходя к аналитическому осмыслению полученных в результате наших исследований новых материалов о памятниках зодчества Московской Руси рубежа XIV – начала XV веков, нужно прежде всего еще раз отметить, что наибольшее место в нашей работе заняло изучение совершенно новой для русской архитектуры группы храмов с пристенными опорами. Эти памятники вызвали к жизни множество по тем или иным причинам остававшихся вне внимания исследователей проблем, среди которых на одно из первых мест можно поставить вопрос о генезисе объемно-пространственной композиции такого типа культовых сооружений. В то же время, сопровождавшееся раскопками изучение Успенского собора XIV века в Коломне, привело в определенной степени лишь к негативным результатам, безусловно важным для истории русского зодчества в целом и позволившим отказаться от многих высказанных ранее предположений об архитектуре собора Дмитрия Донского, не дающим, к сожалению, возможности составить ясное представление о первоначальном облике этого важнейшего памятника и, соответственно, с надлежащей научной достоверностью установить место коломенского собора в круге современных ему четырехстолпных храмов, сохранившихся в Москве и ее окрестностях. Поэтому в ходе дальнейшего изложения мы сосредоточим свое основное внимание именно на памятниках с пристенными опорами, привлекая изучавшиеся другими исследователями четырехстолпные храмы лишь в тех случаях, когда это будет необходимо для рассмотрения некоторых проблем, представляющих общий интерес для нашей темы.

Весь комплекс данных, которыми мы располагаем теперь о храмах с пристенными опорами, позволяет считать их одним из наиболее распространенных типов культовых сооружений в московском зодчестве второй половины XIV – начала XV веков. Памятники этой группы отличает, помимо общности композиционного решения плана, также хорошо прослеживаемая близость габаритных размеров и размеров основных конструктивных элементов (толщина стены, ширина пристенного выступа и т.п.). Открытые и изученные памятники расположены в сравнительно локализованных географических районах – Москве (1 памятник) и Колоне и ее недалеких окрестностях (4 памятника)*1. По технике обработки камня и характеру кладки они (за исключением подклета Благовещенского собора) имеют мало общего с московскими четырехстолпными соборами рубежа XIV-XV веков и владимиро-суздальской школой зодчества ХП-XIII вв. Поэтому закономерен вопрос о то, в каком соотношении находится рассматриваемая группа памятников с другими современными ей культовыми сооружениями. Можно ли считать эти разные типологические группы просто особыми ветвями общего дерева развития русского зодчества. Или появлению храмов с пристенными опорами способствовали определенные исторические условия, с изменением которых строительство таких храмов прекратилось? Ведь в дальнейшем небольшие древнерусские церкви уже никогда не имели пристенных опори система перекрытия подобных храмов XIV – начала XV вв. уступила место более выразительному крещатому своду или ступенчатым сводам псковского типа. Ни один из изученных нами памятников не имеет точной даты постройки. Само по себе это обстоятельство не может считаться чем-то исключительным для истории московского зодчества XIV –

начала XV вв. – нам фактически неизвестно даже документально, когда были сооружены такие крупные храмы, как Успенский собор в Коломне, соборы Звенигорода, Троице-Сергиевого и Андроникова монастырей*2. Однако именно для группы храмов с пристенными опорами вопрос датировок приобретает особое значение, т.к. отрешения его во многом зависит и определение возможных путей появления на русской почве сооружений такого типа. Привлекая косвенные летописные свидетельства, а также анализируя конкретные исторические условия, мы можем попытаться с определенной долей приближения установить возможные временные границы для большинства интересующих нас памятников. Напомним вкратце изложенные выше предложения по этому поводу. В отношении Никольской церкви села Каменского мы полагаем, что этот храм не мог появиться позднее 70-х годовXIV века, поскольку после Куликовской битвы граница Московского княжества отодвинулась далеко на юг и необходимость укрепления бывшего приграничного села (и, собственно, как доказывалось выше, постройки в нем храма) отпала. О времени появления каменного храма в коломенском Бобреневом монастыре сколько-нибудь достоверных сведений нет и мы вынуждены датировать его путем сравнительного анализа, относя постройку собора также к 1370-80 гг. Богоявленский обор Старо-Голутвина монастыря, по мнению Н.Н.Воронина, был возведен учеником Сергия Григорием еще до смерти Дмитрия Донского (т.е. до 1389 г.). Сообщения летописей о его сооружении хорошо сопоставимы с данными археологических раскопок, которые показали, что двухапсидный белокаменный храм,

вскоре после постройки перестраивался. Если принять приведенное выше предположение М.X. Алешковского о том, что летописная запись 1380 г. о падении каменной церкви в Коломне относится не к Успенскому собору, а к Богоявленскому собору Голутв ина монастыря, то первый монастырский храм, по-видимому, мог быть построен опять-таки в 1370-х годах. Примерно так же датируем мы, опираясь на некоторые соображения Н.Н.Воронина, и еще один коломенский памятник с пристенными столбами – церковь Зачатия Иоанна Предтечи на Городище. Житийные источники сообщают, что каменные соборы во Владычном и Высоцком монастырях города Серпухова появились в 1360-1380-х годах. Подтвердить эти сведения в натуре пока не удалось, но мы не видим оснований сомневаться в их достоверности. Как это ни странно, меньше всего данных имеется о времени постройки первого каменного Благовещенского собора Московского Кремля. Однако и его сооружение, как мы пытались доказать выше, ограничено интервалом мемеду 1366-1393 гг., причем, более вероятно, второй его половиной. Таким образом все интересующие нас памятники оказываются построенными с разницей всего в 10-30 лет, т.е. почти одновременно. Еще раз подчеркивая, что ни в конце XIII – первой половине XIV века, ни в XV веке сооружения подобного типа в русской архитектуре неизвестны. Они так же неожиданно появляются на московской почве, как неожиданно и исчезают, не оставив весомого следа в последующем зодчестве Средней Руси. Для того, чтобы найти причины, обусловившие появление в московском зодчестве нового типа культового сооружения, нужно прежде всего выявить возможные связи изучаемой нами группы памятников рубежа XIV-XV веков с более ранними бесстолпными

культовыми постройками не только в древней Руси, но и за ее пределами. В научной литературе уже делались попытки сопоставить Никольскую церковь села Каменского как с домонгольской Ильинской церковью в Чернигове (кон. XП – нач. XIII вв.), так и с некоторыми памятниками XП-XIII вв. в Болгарии и Сербии (62, с.55). Нужно, однако, отметить, что такие попытки ограничивались чисто формальной констатацией кажущейся общности решения плана и перекрытия и не имели целью установление каких-либо более глубоких параллелей между этими памятниками. Стоящая перед нами задача чрезвычайно осложняется скупостью летописных сведений и относительно малой изученностью и немногочисленностью памятников зодчества этого периода.

_____________________________

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Несмотря на относительную неудачу археологической разведки 1971 г. в Серпухове, мы все же продолжаем надеяться, что каменные соборы XIV века во Владычном и Высоцком монастырях будут со временем найдены. Как уже указывалось выше, есть основания полагать, что и эти памятники принадлежали к интересующему нас типу.

2. В развернувшейся в последние годы по этому поводу полемике, нам кажется, ни одна из сторон пока еще не смогла достаточно убедительно обосновать свои доводы (78, с.31).

* * *

Обратимся вначале к русским домонгольским бесстолпным памятникам и попробуем выяснить, имеются ли какие-либо общие корни у них и храмов с пристенными опорами XIV века. Подавляющее большинство русских бесстолпных храмов домонгольского времени известны лишь по археологическим раскопкам, позволившим установить их плановую структуру (причем не всегда с полной убедительностью) и давших представление о материале и характере кладки фундаментов и нижних частей стен. Наиболее древние памятники этого типа выявлены в нашей стране на территории юго-западной Руси. В Переяславле были раскопаны две бесстолпных одноапсидных церкви 2-й половины XI и XП веков, более ранняя из которых имеет западный притвор, вторую же, помимо отсутствия притвора, отличают развитые, сильно выступающие полуколонны (91). К этому же типу относится также белокаменная одноапсидная Благовещенская церковь рубежа XП-XIII вв. в Галиче (156). Несколько иной план с прямоугольной апсидой имела Пятницкая церковь XXП века Борисоглебского монастыря под Полоцком (42, с.12). В последние годы трехапсидная бесстолпная церковь, датируемая 40-ми годами XП века, была найдена в Смоленске. Наконец, лишь с определенной натяжкой, к числу бесстолпных храмов могут быть отнесены Остерская (1096 г.) и Летская (1116 г.) божницы (51, с.538-560), а также стоящий совершенно особняком храм с тремя притворами в Старой Рязани (2-я половина XП века) (163, 126,29)*1.

Помимо самостоятельных бесстолпных церквей в домонгольском зодчестве юго-западной Руси известны и небольшие, лишенные столбов, приделы к соборным храмам, такие, например, как симметричные пристройки к Спасо-Преображенскому собору в Чернигове, от которых сохранились фрагменты фундаментов (127, 114). Но среди всех перечисленных храмов нет ни одного, который принадлежал бы к интересующему нас локальному типу церквей с пристенными опорами. Почти все исследователи относят к этому типу лишь Ильинскую церковь в Чернигове (8; 51, с.574; 190)*2. Как и большинство других домонгольских построек, Ильинская церковь сложена из кирпичной плинфы. Несмотря на то, что декор фасадов церкви в значительной степени искажен и переделан, относительно достоверная реконструкция ее первоначального облика представляется все же возможной*3. Однако типологическое сопоставление Ильинской церкви с гораздо более поздней Никольской церковью села Каменского оказывается, на наш взгляд, не вполне правомерным. Не говоря уже о таких важных факторах, как различие в материале постройки – плинфа и белый камень, совершенно ином характере декора и пропорций, отсутствия у Каменского храма притвора и т.д., даже сама структура плана и разреза у обоих памятников при внимательном рассмотрении должна быть признана принципиально различной. По существу, у Ильинской церкви нет пристенных пилонов в обычном понимании этого термина. Ее северная и южная стены имеет большую толщину, чем западная и восточная, а пяты арок в этих стенах расположены значительно выше и не смыкаются с пятами двух других арок, представляющих фактически проемы в стенах*4. Н. Мавродинов в свое время предложил для храмов такого

типа термин «церковь с аркасолиями» (209). Среди известных нам русских памятников более позднего времени к этому типу, по- видимому, принадлежала небольшая Никольская церковь 1404 г. в Старице. Чтобы завершить рассмотрение возможных связей московских храмов XIV века с пристенными опорами и их домонгольских предшественников, обратим внимание еще на один малоизвестный памятник – недавно раскопанную безымянную церковь в Алуште (7). Несмотря на плохую сохранность кладки, план церкви читается достаточно ясно. Он представляет собой «классическую» схему одноапсидного храма с пристенными пилонами. Обращает на себя внимание материал, из которого сложены фундаменты и нижние части стен – полутесанные и совсем не отесанные блоки известняка. Памятник дотируется автором исследования в очень широких пределах – XП-XIII веками, причем, эта датировка в публикации почти никак не обосновывается. Между тем, материал кладки и характер обработки блоков алуштинской церкви хорошо сопоставимы с храмами каменской группы и дают основания для сомнений о домонгольском происхождении крымского памятника. Скорее его постройка может быть отнесена к XIV веку, - но это не более чем логическая догадка, хотя уже само расположение памятника на оживленном пути из Византии на Русь придает ей, как мы полагаем, определенную долю основательности. Нетрудно убедиться, что русские бесстолпные храмы домонгольского времени в большинстве своем, насколько мы можем судить, близки по своей плановой композиции однотипным церквам на Балканах. У них можно отметить применение однородного строительного материала – кирпичной плинфы, сходный характер

решения и, правда, в гораздо меньшей степени, даже архитектурного декора. Все это дает основание полагать, что русские бесстолпные храмы вовсе не представляли собой сколько-нибудь оригинальное явление, а были лишь одними из многих построек такого типа, возведенных в XI-XIII веках как на Руси, так и – за ее пределами – в странах Балканского полуострова*5. Географическая локализация русских бесстолпных домонгольких храмов только в южных и юго-западных княжествах также, по-видимому, связана с межславянскими культурными взаимосвязями. Весстолпные храмы этого периода неизвестны ни для владимиро-суздальской*6, ни для новгородско-псковской архитектуры (хотя псковичи уже в середине XП века применяют, например, в соборе Спасо-Мирожского монастыря композиционную структуру храмов типа Нерези*7. Таким образом, древнейшие русские бесстолпные церкви обнаруживают большую общность с аналогичными сооружениями в византийским и юго-славянском зодчестве. Однако пока речь шла лишь о домонгольских памятниках, отделенных от храмов «каменской» группы временным промежутком почти в два столетия. Попробуем установить, какие же видоизменения за это время претерпел тип бесстолпного храма. Из известных нам сегодня бесстолпных памятников Московской Руси 2-й половины XIV – начала XV вв. лишь у Никольской церкви в Старице, по-видимому, никогда не было пристенных выступов. Все остальные храмы в пределах четверика имеют совершенно одинаковое очертание плана с характерными

угловыми пилонами и отличаются лишь количеством алтарных апсид и некоторыми особенностями их устройства. Так, одна апсида среди храмов с пристенными опорами была, по-видимому, только у Благовещенского собора, три памятника имели по три апсиды (Кнаменское, Городище, собор Бобренева монастыря), а двухапсидный собор Старо-Голутвина монастыря вообще остается одиночным явлением, не имеющим аналогий. Все без исключения памятники этой группы сложены из белого камня, в технике полубутовой кладки. Большинству из них (за исключением Благовещенского собора) свойственны характерная получистая обработка поверхности камня, относительно толстые швы кладки, разномерность каменных блоков. Сохранившиеся элементы архитектурного декора Каменской церкви и собора Старо-Голутвина монастыря вполне соответствуют по своему характеру и профилировке аналогичным деталям других раннемосковских памятников XIV – начала XV веков. Ни один из описываемых храмов не имел притвора. Таким образом, в результате проделанного сопоставления оказывается, что фактически между русскими домонгольскими бесстолпными церквами и храмами с пристенными опорами XIV – начала XV вв. нет ни чисто типологического, ни стилистического родства. Отсутствие такой преемственности может быть объяснено многими причинами и, в том числе, тем, что во 2-й половине XIV века южнорусские княжества как политически, так и в церковно- иерархическом отношении не только не были связаны с Московской Русью, но и большею частью находились с ней в противобортве*8. Исходя из сказанного выше, генетические основы появившегося на Руси во второй половине XIV века типа храма с

пристенными опорами следует, на наш взгляд, искать в юго- славянском зодчестве. Для этого есть вполне объективные предпосылки.

_____________________________

Примечания:

1. Приводимый в статьях план церкви вызывает все-таки сомнения в том, что храм был бесстолпным. Он явно ассоциируется с планами таких четырехстолпных церквей того же времени, как, например, Михаила Архангела в Смоленске, Спасского собора в Новгороде-Северском и др. Только наличием внутренних опор может быть оправдана и небольшая толщина стен рязанского храма, фундаменты которого имеют ширину всего около 175 см.

2. Для нашей темы не имеет принципиального значения точное время постройки церкви, датируемой Н. Холостенко концом XI века, а Ю. Асеевым и Г. Логвиным – рубежом XII-XIII веков.

3. Графическая реконструкция памятника выполнена на основании натурных исследований Ю. Асеевым и Г. Логвиным (51, с.575; 8, с.40).

4. На это впервые обратил внимание С.С.Подъяпольский.

5. Следует оговориться, что судить о большинстве русских бесстолпных храмов, как указывалось выше, мы можем, в основном, лишь по их планам.

6. Упоминаемая в летописи под 1218 годом владимирская церковь Воздвижения на Торгу может быть отнесена к бесстолпным храмам весьма предположительно.

7. Исследование зарубежных связей Новгорода и Пскова не является темой настоящей работы. Эта проблема подробно освещается в трудах П.Н, Максимова и Р.А. Кацнельсон (116,92).

8. Лишь короткое время с 1391 по 1406 гг. Южная и Средняя Россия пребывали под церковным управлением одного митрополита Киприана, болгарина по происхождению.

100

* * *

Храмы с планом в виде вписанного креста известны в христианской архитектуре уже с первых веков ее существования. Именно такой план имели некоторые из подземных малоазиатских молелен и мартириев*1. Угловые выступы, создававшие в плане символическую крестообразную форму оказались чрезвычайно удобными для строительства небольших надземных храмиков, поскольку они позволяли осуществить перекрытие без промежуточных опор. Но та же конструктивная схема стала основой и для разработки композиционного решения одного из крупнейших достижений византийской архитектуры – крестовокупольного*2 храма. Широкое распространение четырех- и шестистолпных крестовокупольных церквей не остановило, однако, повсеместного строительства и бесстолпных храмов изучаемого нами типа. Такого рода сооружения известны в Малой Азии, Константинополе, Греции, Болгарии, Македонии, Сербии и т. п. Из наиболее ранних храмов этого типа упомянем двойную церковь XI века в малоазиатском селении Утчайак, церковь Успения Богородицы в Никсе XIII в. и древнюю часть XIII века (?) церкви Кахрие-Джами в Константинополе (201, рис.42 «а» и 137 «б»). Первые постройки с планом в виде вписанного креста на территории Болгарии относятся к XVI веку. На этом этапе они выполняли функции подсобных помещений при больших базиликах (баптистерий базилики в Перинч-Тепе, юго-западный придел Пирдспской базилики св. Ильи) (51, с.381). С конца X-XI вв. болгарские храмы с пристенными пилонами обретают уже самостоятельное значение и такие постройки этого времени, как в Бояне или Диноджеции вполне сопоставимы типологически с изучаемыми нами памятниками Московской Руси (212, с.182-183). В XП-XIV веках болгарские церкви с пристенными опорами в ряде случаев приобретают более сложную объемную композицию – у них появляется западный притвор (церковь Петра и Павла в Никополе XIII-

101

XIV вв., церковь Богородицы в Дольной Каменице того же времени) (112, с.185-186), а иногда и дополнительный предапсидный компартимент (церковь Спасовицы в Кюстенциле 1330 г., церковь Михаила и Гавриила в Месемврии XIII в. (112, с.187)). У двух известных нам храмов XII-XIII веков – церквей Николы в Сапаревой бане и Тодора в Бобошево крестообразный план ясно выявляется и на фасадах (112, с.188). Все перечисленные памятники имеют только по одной апсиде и их средняя ширина не превышает 5,5 – 6,5 м, а длина (вместе с притвором) – 10 м. В Сербии и Македонии храмы с пристенными опорами также встречаются довольно часто, однако, самые древние постройки относятся только к концу XП века. От аналогичных болгарских церквей они отличаются не только большими размерами (ширина по фасаду 8-10 м, длина с притворами 15-27 м), но и, как правило, трехапсидностью (например, церковь Николы под Куршумлией 1170-х годов, церковь Джурджеви Стубови в Расе 2-й половины XП века) (51, с.434-435). Обычной частью развитого сербского храма с пристенными опорами являются притворы, из которых выделяется западный (а церковь Богородицы в Студенице конца XП века имеет с запада даже двойной притвор) (203, с.106, рис.100). Но к XIV веку сербские церкви интересующего нас типа утрачивают свою монументальность, а композиция их планов становится проще. Так, например, церковь XIV века в Будисавциме (203, с.171, рис.227) близка по плану к таким более ранним болгарским памятникам, как храмы в Бобошево и Сапаревой бане. Наш обзор показывает, что в странах Балканского полуострова храмы с пристенными опорами составляют уже в XП-XIII веках вполне обычную для местного зодчества разновидность культовых построек. Это нужно учитывать, сопоставляя с ними аналогичные русские памятники, от носящиеся к сравнительно более позднему времени и не имеющие, как мы

102

пытались показать выше, прямых предшественников в зодчестве домонгольской Руси. Тем самым именно балканские храмы занимают в данном случае по отношению к их русским аналогам положение прототипов. Но, делая такое утверждение, следует обосновать и реальную возможность русско-балканских архитектурных взаимосвязей во 2-й половине XIV века. Вопросы русско-балканских культурных взаимоотношений XIV – первой половины XV века уже были предметом рассмотрения в многочисленных исследованиях отечественных и иностранных ученых. Особенно полно они разработаны в области литературы, где наличие самых тесных контактов ныне не подвергается никакому сомнению (37, 68, 112, 128, 168, 170, 177, 192). Южнославянские рукописи и переводы в большом числе появились во 2-й половине XIV - начале XV века в русских монастырских библиотеках. Полностью изменилось в это время оформление рукописей, обнаруживая явную зависимость от южнославянской графики. Тератологический орнамент уступил место геометрическому (т. н. «неовизантийскому») (182). Изменения во внешнем оформлении рукописей сочетались с изменениями в орфографии и в литературном языке, а также в стиле литературных произведений – именно в это время на Руси появился своеобразный стиль «плетения словес», получивший в дальнейшем широкое распространение. Среди выходцев на Русь из южнославянских стран были такие выдающиеся богословы и писатели, как Киприан, Григорий Цамблак, Пахомий Логофет. Наряду с этим непосредственно на Афоне и в Константинополе русские монахи- книжники занимались списыванием книг, переводами, сличением русских богослужебных книг с греческими и т. п.*3 Есть все основания считать, что «палеологовский ренессанс» оказал сильнейшее воздействие не только на искусство Балканских стран, но и на русское искусство изучаемого нами периода. Летописями зафиксированы

103

многие факты работы в XIV столетии на Руси приезжих мастеров- иконописцев. Так, еще в 1338 г. грек Исайя расписал новгородскую церковь Входа в Иерусалим. В 1344 г. греческие художники работали в Кремлевских Успенском и Архангельском соборах. В 1345 г. росписи собора Спаса на Бору выполняли мастера Гойтан, Семеон и Иван – «русские родом, но греческие ученики» (153, с.366). В конце 1370-х годов в Новгород прибыл с Афона Феофан Грек, ставший впоследствии одним из известнейших живописцев древней Руси. Но иноземными мастерами были не только греки. Огносящаяся к 1380 году роспись новгородской церкви Спаса на Ковалеве обнаруживает особую близость к моравской школе сербской живописи. Как полагает В.Н. Лазарев, мастера, расписавшие Ковалевскую церковь, также могли прийти в Новгород с Афона (105, с.264). Xудожественные связи с Афоном и через него – с сербской иконописью прослежены в последнее время Г.В. Поповым для некоторых произведений тверской живописи рубежа XIV-XV вв. (149). Мы уже упоминали о присылке на Русь не только рукописей, но и икон, в том числе Нерукотворного Спаса для вновь основанного Андроникова монастыря, Спаса в Белых ризах для Благовещенского собора и, наконец, даже целого деисусного чина для Серпуховского Высоцкого монастыря. Некоторые из них послужили иконографическими образцами для русской живописи более позднего времени. Применительно к архитектуре проблема межславянских контактов изучена еще совершенно недостаточно. В этой области работ посвященных вопросам русско-балканских взаимосвязей, сравнительно немного, да они и не могут претендовать на сколько-нибудь полный охват проблемы. Наибольшее внимание этой теме уделили в свое время Н.И. Брунов, в трудах которого высказан ряд интересных мыслей и наблюдений. Среди них следует отметить соображения о происхождении новгородского-

104

псковского типа храмов XIII-XIV веков и их связях с балканскими памятниками типа Бояны и Нерези, а также существенно важные для анализа памятников московского зодчества XIV- начала XV веков предположения о происхо(щении ступенчатых (повышенных) подпружных арок (20). Работа Н.И. Брунова сохраняет значение и теперь, однако, в связи с новейшими исследованиями московских памятников XIV - начала XV веков отдельные ее разделы, естественно, нуждаются в уточнении. На несомненное наличие связей с Балканами русского зодчества XIV-начала XV веков не раз указывали П.Н. Максимов, Б.А. Огнев, Г.К. Вагнер, Р.А. Кацнельсон и другие историки древнерусской архитектуры (119, с.29-31; 116; 137, с.58-61; 35, с.14; 92). Более осторожны в своих высказываниях Н.Н.Воронин и М.А.Ильин, но и они признают, хотя и с оговорками, что существуют совершенно конкретные факты, подтверждающие сходство конструктивных, объемно-композиционных и декоративных решений, как в русском, так и в балканском зодчестве, которые могли быть следствием работы на Руси болгарских и сербских мастеров (45, с.364-370; 80, с.133-136). Нет сомнений в том, что иноземные воздействия на национальное зодчество теснейшим образом связаны как с теми или иными изменениями эстетических (а зачастую и религиозно-философских) воззрений, так и с политическими, зкономическими и вообще общеисторическими процессами в жизни народов и государств. Мы не обладаем, к сожалению, исторически зафиксированными фактами, свидетельствующими о приезде во 2-й половине XIV- начале XV веков в Россию каких-либо иноземных зодчих, и тем более об их участии в строительстве московских храмов. Все выводы о реальной возможности такой сопричастности приходится делать только на основании

105

сравнительного анализа сохранившихся памятников и оценки конкретно- исторического фона. Сравнение русских и балканских построек затрудняет, конечно, не только несомненная общность исторических путей развития архитектурной мысли. Если литература и живопись обладают для сопоставления относительно большим (хотя тоже недостаточным!) количеством памятников, то архитектура в этом плане понесла особенно большие потери. Нам приходиться довольствоваться зачастую случайными объектами, далеко не всегда воплощающими наиболее характерные черты стиля и эпохи. В этом отношении открытие в результате новых исследований целой группы однотипных русских храмов рубежа XIV-XV веков с пристенными опорами представляет благодатные возможности. Выше мы уже пытались, учитывая отсутствие типологической общности мемеду русскими бесстолпными памятниками домонгольского времени и XIV-XV веков, обосновать правомерность обращения в данном случае именно к балканскому зодчеству. Существует, однако, любопытное различие в путях проникновения на Русь юго-славянских влияний в области литературы, живописи и архитектуры. Литературные произведения и образцы иконописного мастерства в значительной степени попадали в Россию через Константинополь и Афонские монастыри (70). Исследования Г.И. Вздорнова позволили даже конкретизировать, что почти все константинопольские рукописи шли в Москву и подмосковные монастыри, в то время как афонские рукописи, минуя Москву, поступали в монастыри тверские и новгородские. Объяснялось это, по мнению автора, тем, что к связям с византийской столицей стремились преи(де всего московские великие князья и митрополит, что вынудило новгородцев и тверичей обратиться к относительно менее значительным центрам культуры, таким как Афон (37).

106

Казалось бы, что такое же тяготение должно было бы наблюдаться и в сфере архитектурных контактов, однако всякие попытки установить какую-либо общность мемеду русскими храмами XIV-начала XV веков и зодчеством Константинополя и Святой горы оказываются безуспешными. В архитектуре афонских храмов XIII-XIV веков господствуют традиционные композиционные и конструктивные приемы (220). Xарактерная черта этих церквей – полукруглые или граненые апсидальные выступы в северной и южной стенах – неизвестна ни у одного русского памятника XIV-XV вв.*4 В то же время мы не найдем на Афоне ни одного храма с пристенными столбами. Такое явление не случайно. Историки архитектуры отмечают, что в XIII-XIV веках наиболее активными для того времени по своим целям и средствам их выражения становятся архитектурные школы Болгарии и Сербии. Именно в зодчестве этих государств происходят неустанные поиски новых конструктивных и композиционных решений, появляются такие новаторские произведения архитектуры, как Грачаница, Каленич и т. п. Естественно, было бы большой натяжкой попытаться отнести к значительным достижениям архитектуры XIII-XIV веков и продолжающееся развитие храмов с пристенными опорами. Однако храмы такого вида достаточно многочисленны в южнославянском зодчестве XIV века и уже одно это говорит об устойчивости типа, связанной, по-видимому, не только с архитектурными традициями, но и со специфическими особенностями религиозного культа, для которого бесстолпное пространство таких храмов оказалось наиболее рациональным (84, с.152-154). Приводимые Н.Мавродиновым характерные особенности плановой композиции отдельных разновидностей церквей с пристенными опорами (209, с.105) дают основания для некоторых предположений о ареале балканских памятников, сопоставимых в той или иной степени с их

107

русскими аналогами. Уже для XI-XП вв. автор отмечает, что полукруглые апсиды характерны не для византийского, а для болгарского, даже точнее, для западноболгарского зодчества. Далее, Н. Мавродинов утверждает, что в XIII-XIV веках полукруглые апсиды сохраняются только в болгарской архитектуре (209, с.110)*5. Это его утверждение отчасти подтверждается ознакомлением с памятниками сербского зодчества, среди которых храмы с полукруглыми апсидами можно встретить не позднее конца XП века (например, церковь Богородицы в Студенице) (203, с.106, рис.130). Однако для сербских памятников более характерна трехапсидность, что связано с ранним, по сравнению с Болгарией, распространением иерусалимского богослужебного устава, требующего для проскомидии дополнительных алтарных помещений (16, с.54-55). Но и сербские трехапсидные храмы с пристенными опорами сосредоточены в основном в северо-восточных областях государства, смыкаясь тем самым территориально с памятниками западной Болгарии. Если учесть, что столицей второго болгарского царства было Тырново, а власть тырновских царей и патриарха распространялась в первой половине XIV века также на некоторые сербские области, то в сближении достаточно родственных архитектурных школ нет ничего противоестественного. Поэтому мы склонны считать, что прототипами (пусть достаточно отдаленными) русских храмов второй половины XIV века с пристенными опорами возможно были аналогичные по своей плановой структуре памятники Западной Болгарии и прилегающих сербских областей*6. Каким же путем мог этот тип попасть на Русь? Точно неизвестно, к какому времени относится в XIV веке появление на русской земле первого храма с пристенными опорами. Поэтому попытки приписывать митрополиту Алексию или даже самому великому

108

князю инициативу строительства подобных небольших храмиков, остались бы бездоказательными. Гораздо более основательны исторические факты 1370-1380 годов. В это время в Москву прибывают сразу несколько иноземцев, так или иначе связанных с новой болгарской столицей. Прея(де всего, это незадачливый на первых порах претендент на русскую митрополию – Киприан, родившийся, как известно, в Тырново, и, надо полагать, хорошо знакомый с работами местной архитектурной школы*7. Не вдаваясь в настоящей работе в анализ религиозно-догматических и эстетических взглядов Киприана – это потребовало бы большого отклонения от нашей основной темы*8, мы тем не менее с большой долей уверенности можем предположить, что в его свите на Русь могли попасть не только художники, о чем уже писал В.Н. Лазарев (105, с.264), но и каменных дел мастера. Это тем более вероятно, что с именем Киприана, человека безусловно незаурядного и, насколько мы можем судить, весьма разностороннего, связывается значительная строительная активность. Наряду с Сергием Радонежским исторические источники не раз упоминают Киприана как непосредственного участника закладки новых монастыреи, освещения храмов и т. п. Зачастую выступавший посредником при княжеских и церковных междоусобицах, митрополит косвенно мог способствовать и внедрению привычных для него архитектурно-художественных воззрений, композиционных и конструктивных решений не только в Москве, но даже в других сопредельных княжествах. Исторические документы сохранили имя еще одного выходца из Тырново – боярина Воейко Войтеговича, прибывшего в Москву в 1382 г. в сопровождении более 150 человек, в числе которых, в частности, было 30 сербов и 20 болгар (134). О значении, придававшемуся приезду Воейко

109

Войтеговича свидетельствует тот факт, что ему «в кормление» был дан такой довольно крупный город, как Дмитров. Наконец, в летописи прямо указана национальная принадлежность иноземного мастера – «сербина» Лазаря, устанавливавшего в 1404 году сложного устройства часы за Благовещенской церковью (147, т. XI, с.190)*9. Перечень таких конкретных фактов можно было бы продолжить. Не менее важно отметить, что историческая обстановка, сложившаяся на Балканах во 2-й половине XIV века, когда значительные области славянских государств одна за другой попадали под власть турецких завоевателей, привела к массовой эмиграции населения из Болгарии и Сербии. Среди устремившихся на Русь беженцев, несомненно, должны были оказаться и разного рода мастера, а в их числе и строители. Но оживление русско-балканских контактов во 2-й половине XIV века способствовало и обратному процессу – непосредственному ознакомлению русских людей с зодчеством славянских стран Балканского полуострова. Известно, например, что даже митрополит Пимен во время своего пребывания в Царьграде в 1389 г. интересовался размерами купола Софии и других зданий (151, с.109). Можно полагать, что не меньший и, по- видимому, более конкретный интерес к архитектуре храмов, оборонительных сооружений, гражданских построек проявляли и некоторые другие, менее высокопоставленные, участники русских посольств, довольно регулярно посещавших в это время Балканы. Определенный взгляд в развитие культурных общений внесли несомненно и русские паломники, оседавшие в балканских монастырях, но в ряде случаев, как об этом свидетельствуют, например, послания Афанасия Высоцкого, не порывавшие связей с родиной (167). Мы уже упоминали о том, что посылая деисусный чин серпуховскому Высоцкому монастырю, Афанасий должен был иметь

110

представление о размерах соборного храма – вполне вероятно, что он каким-то образом был сопричастен и самому строительству. Учитывая влияние Афанасия на жизнь монастыря даже после его отъезда с Киприаном в Царьград в 1387 году, такое предположение имеет некоторые основания. Наконец, нельзя оставить без внимания тот факт, что будущий великий князь Василий Дмитриевич в 1387 году «... прибеже из Орды в Подольскую землю, в Великие Волохи, к Петру воеводе... » (147, т. VIII, с.51), т.е. побывал в одной из активных в строительном отношении областей, где мог познакомиться с близкими по своим формам и убранству к балканскому зодчеству сооружениями. К сожалению, ни один из немногочисленных уцелевших исторических источников не содержит никаких сведений о мастерах- строителях московских храмов рубежа XIV-XV веков. Поэтому все наши предположения, конечно, лишены той документальной основы, которая придала бы им полную убедительность. Все же, как нам кажется, реальная возможность русско-балканских архитектурных контактов для 2-й половины XIV не подлежит никакому сомнению. Об этом свидетельствуют и сами памятники и та историческая обстановка, в которой они создавались. Исходя из принципиального наличия таких контактов, мы можем теперь перейти к рассмотрению очень важного вопроса о том, какие же архитектурно-художественные изменения претерпели балканские прототипы на русской почве, стране высокой и самостоятельной строительной культуры, опирающейся на вековые традиции. Все то, что мы знаем о русских памятниках 2-й половины XIV – начала XV века, дает основание для вывода о том, что определенное балканское воздействие на московскую архитектуру появилось в основном в отношении некоторых принципов объемно-пространственной

111

композиции, а также отдельных локальных вопросов строительной техники. Так, например, свойственная многим из исследованных нами памятников получистая обработка поверхности камня, а также отсутствие четкой порядовки и регулярной перевязки швов оказываются довольно распространенными в балканском зодчестве. Xарактерно для него и неглубокое заложение фундаментов. В то же время, в фасадном убранстве московских памятников наблюдается очевидное стремление к использованию ставших уже, по- видимому, традиционными для предыдущего периода архитектурно- декоративных форм, набора профилей и т.п. Можно отметить лишь некоторые детали, для которых трудно подыскать прямые аналогии (консоли у Каменской церкви, круглые окна-розетки и др.), но они составляют скорее исключения из общей тенденции. Вопрос о происхождении декора московских храмов XIV – начала XV веков достаточно подробно освящен в ряде трудов советских исследователей, убедительно доказавших его несомненную связь с поздними памятниками Владимиро-Суздальской Руси (45, с.237-241; 137, с.61-62)*10. По-видимому, прав Н.Н.Воронин, полагавший, что эти формы пришли в московское зодчество из соседней Твери, где уже в конце XIII века летописями зафиксировано строительство каменных храмов (45, с.148,160). Но на протяжении всего XIV века, при возведении уже собственно московских храмов и, в частности, кремлевских соборов Ивана Калиты, несомненно, происходил процесс творческой интерпретации владимирского и тверского наследия, приведший к тому, что любые мастера, прибывшие в Москву второй половины XIV века, должны были неизбежно испытывать сильное воздействие уже вполне сложившихся московских художественных вкусов и принципов. Если в отношении конструкции храмов еще возможны были вызванные разного рода причинами новшества (даже такого кардинального свойства, как

112

внедрение нового для русского зодчества типа храмов с пристенными опорами), то требование воспроизведения фасадного декоративного убранства «по образцу», по-видимому, оставалось незыблемым*11. Можно было бы предположить и другое, казалось бы, более простое объяснение этого странного несоответствия, а именно, что фактически все строительство осуществлялось только местными московскими зодчими, каким-то образом (самостоятельно или с помощью приехавших мастеров) освоившими некоторые новые композиционные приемы и конструктивные решения. Этому, однако, противоречат два обстоятельства. Мы уже упоминали необычный для русских построек получистый характер обработки камня у большинства изученных нами храмов. Странно было бы думать, что русские мастера, привыкшие к тщательной кладке владимиро- суздальского типа, отказались от нее в пользу гораздо более грубой и эстетически менее совершенной. Почему-то этого не произошло ни при возведении кремлевского Благовещенского собора, ни при строительстве других известных нам московских четырехстолпных соборов рубежа XIV- XV веков. Поэтому, по крайней мере, для небольших провинциальных храмиков каменского типа, участие каких-то пришлых строителей (далеко не всегда обязательно на первых ролях!) представляется вполне вероятным. Второе обстоятельство гораздо более существенно, поскольку оно касается уже столичных построек. Как показывают исследования последних лет, в убранстве московских храмов рубежа XIV-XV веков все-таки можно различить не один, а два вида декоративной обработки. Тот из них, который мы знаем по декору фасадов сохранившихся памятников, безусловно, является в зодчестве Москвы рассматриваемого нами периода основным и преобладающим. Но при реставрациях и археологических раскопках время от времени попадаются профилированные камни совершенно другого характера.

113

Так, в подвергшихся чинке кладках Спасского собора Андроникова монастыря во вторичном использовании были найдены рельефное изображение змееборца, блок с рельефом рыбы, блок-раскреповка с трехсторонней мелкой профилировкой, а также восемь других блоков с орнаментальной резьбой (в том числе и фрагмент резной восьмигранной колонки). Большое количество блоков с профилями и орнаментальной резьбой обнаружено при раскопках в подклете Благовещенского собора Московского кремля (184, с.229, 231)*12. Хотя почти все кремлевские находки остаются пока неопубликованными, то немногое, что о них известно, уже позволяет, во всяком случае, хронологически связывать их в одну группу с камнями Андроникова монастыря. Однако близость этих находок не ограничивается только единовременностью. Характерной особенностью большинства из перечисленных блоков является измельченность их профилировки и наличие в обломках маленьких бусин, иоников и сухариков*13. Сами блоки также имеют относительно небольшие размеры. Некоторыми исследователями были высказаны предположения о том, что блоки со змееборцем и рыбой принадлежали декору какого-то каменного предшественника существующего Спасского собора (11, с.195)*14. Какой же части убранства этого гипотетического памятника могли они соответствовать? На фасадах, по-видимому, столь тонкая профилировка могла быть только у обрамлений порталов, но как раз порталы у всех сохранившихся памятников довольно однородны и у нас нет оснований предполагать в этом плане какие либо радикальные изменения на протяжении нескольких предшествующих десятилетий. Наличие среди блоков Спасского собора раскреповки и восьмигранной колонки диаметром около 15 см совершенно исключает также использование этих камней в обрамлениях окон.

114

Возможные сомнения в отношении датировки камней второй половиной XIV–началом XV века опровергаются не только уже упомянутым нами профилированным камнем в кладке апсиды 1416 года Благовещенского собора, но и опубликованным блоком с пальметами, найденным одновременно с другими блоками в подклете того же памятника и, как правильно подметили авторы цитированной выше статьи, очень близким по рисунку и характеру резьбы к орнаментальному поясу Никольского собора в Можайске конца XIV века (184, с.231)*15. Поэтому наиболее вероятным представляется, что все камни с мелкими профилями и орнаментикой (в том числе блок-раскреповка с рыбой) первоначально находились в интерьере храмов, где они, скорее всего, украшали алтарную преграду или киворий. Ни у одного русского памятника такого рода преграды не сохранилось, хотя, судя по летописям 16 и некоторым косвенным данным, они, несомненно, существовали*16. В то же время сквозные преграды с орнаментированными колонками и архитравами были широко распространены в балканском зодчестве (108). В принципе такую же композицию имеют и алтарные преграды христианских храмов Грузии, хотя характер орнаментики у них, естественно, совершено иной (196). В их декоре встречаются не только орнамент, но и рельефные изображения животных и птиц, а также, правда, значительно реже – даже резные фигуры святых. Последнее особенно интересно в связи с проблемой атрибуции камня со змееборцем из Спасского собора. У нас нет, конечно, веских оснований для того, чтобы путем сопоставления с такими отдаленными аналогиями достоверно определить его назначение и местоположение. Тем не менее, небольшие размеры рельефа и измельченность его исполнения делают вероятным предположение о том, что первоначально и камень со змееборцем мог

115

размещаться в интерьере храма, где он, скорее всего также был в составе декора алтарной преграды*17. В задачу настоящей работы не входит всестороннее исследование проблемы развития русского иконостаса. Весь приведенный материал интересует нас прежде всего в связи с вопросом о возможном участии балканских мастеров в строительстве и украшении московских храмов. Применение в интерьере двух столичных памятников близких именно балканскому зодчеству декоративных форм и деталей говорит, как нам кажется, в пользу такого участия*18. Развивая мысль о «заданности» традиционного декора на фасадах, можно думать, что иноземным мастерам была предоставлена по каким-то причинам большая свобода действий при украшении именно интерьера и, прежде всего, - алтарных преград*19. Большинство исследователей, занимавшихся так или иначе вопросами архитектуры иконостасов, склонны считать, что многоярусные иконостасы в русских храмах появились скорее всего в конце XIII-XIV веках (16, 55, 56, 79, 82, 123, 172, 186). Однако В.Н. Лазарев в одной из своих работ правильно поставил вопрос о различии понятий «многоярусного» и «высокого» иконостасов. Исходя из этого, он отнес первые собственно высокие иконостасы только к XV веку (103, с.138). По-видимому, именно с такими иконостасами связано устройство в храмах сплошных стенок между восточными столбами. В таком случае становится понятным, почему у наиболее ранних из группы московских храмов рубежа XIV-XV веков (мы имеем в виду, в частности, церковь Рождества Богородицы 1393 г. в Московском Кремле и Успенский собор 1399 г. в Звенигороде) никаких следов таких стенок нет*20. Не были они найдены и ни у одного из

116

исследованных нами памятников. В то же время алтарные преграды в виде сплошных стенок имеются у соборов Савва-Сторожевского и Троицкого монастырей, не только отличающихся от названных выше храмов особенностями своего архитектурно-художественного решения, но и (что важно! ) хронологически стоящих во второй половине перечня известных нам памятников изучаемого периода. Интересно, что у более раннего из этих храмов – Рождественского собора Савва-Сторожевского монастыря – на алтарной стенке недавно были обнаружены следы стесанных колонок, капители которых имеют характерный профиль «лебедя», такой же, как и на фасадных лопатках*21. По-видимому, мы встречаем здесь переходную форму, сохранившую еще отдельные элементы декора сквозных преград. Алтарная преграда Троицкого собора также первоначально имела высоту примерно 3 метра и нынешний вид приобрела лишь в результате нескольких переделок (12, с.35). Это говорит о том, что даже в 1420-х годах еще не были выработаны четкие профессиональные навыки устройства конструктивной основы высоких иконостасов. Поскольку процесс внедрения высоких иконостасов происходил постепенно, то, надо полагать, в тех храмах, где уже существовали сказанные алтарные преграды, они могли в течение некоторого времени сохраниться. Сомнительно, однако, чтобы и такому приему вернулись вновь в середине 1430-х годов, когда, судя по принятому в литературе мнению, был построен Спасский собор Наше предположение дает известные основания для того, чтобы еще раз вернуться к вопросу о времени создания этого замечательного памятника, тем более, что его датировка уже была предметом критики. Развернувшуюся по этому поводу полемику (П, 25, 26) нельзя считать законченной. Спорящие стороны в основном уделяли внимание текстологическим и общеискусствоведческим вопросам, оставив как-то в

117

стороне собственно архитектуру памятника. Между тем Б.А. Огневым уже была сделана попытка сгруппировать московские храмы рубежа XIV-XV веков по работам разных строительных «дружин» (137, с.61). Среди мастеров-зодчих им были названы «самыми передовыми и авторитетными» создатели кремлевской церкви Рождества Богородицы и Успенского собора в Звенигороде. Зодчий Спасского собора Андроникова монастыря по праву заслуживает по меньшей степени такой же характеристики. Несмотря на все различия в объемной композиции, Спасский собор по изысканности своего архитектурно-художественного решения гораздо ближе двум названным памятникам, чем в значительной степени менее совершенным соборам Савва-Сторожевского и Троицкого монастырей*22. Это особенно ясно в свете очень тонко проделанного Б.А. Огневым анализа особенностей трактовки пространственной формы и элементов декора у каждого из известных к моменту его исследования московских храмов. Правда собор Андроникова монастыря занимает в этом анализе сравнительно небольшое место (он еще не был в ту пору реставрирован), но очень многое из сказанного Б.А. Огневым применительно к церкви Рождества Богородицы и Успенскому собору, вполне может быть распространено и на Спасский собор. Это касается, в том числе вопроса творческой интерпретации в убранстве фасадов московских храмов владимиро-суздальского наследия. Xотя у Спасского собора, памятника весьма необычного, следование владимирской традиции выражено менее отчетливо, отдельные части его декора находят близкую аналогию во владимирском зодчестве. Речь идет, прежде всего, о декоре барабана, детально повторяющего (за исключением белокаменной резьбы) завершение Дмитровского собора. Подобный декор барабана не встречается у других московских памятников ни второй половины XIV века, ни начала 1400-х годов*23, однако, он, по нашему мнению, имеет существенное значение для аргументации более ранней даты постройки

118

Спасского собора по сравнению с общепринятой. Тем же Б.А. Огневым было убедительно доказано, что даже за этот короткий период, который разделяет Успенский собор в Звенигороде и Троицкий собор, московское зодчество прошло немалый путь, характеризующийся в частности усиливающейся тенденцией к отходу, как в некоторых принципах композиции, так и в деталях своего убранства от владимирских прототипов. Однако, если в отношении декора Спасский собор действительно казалось бы естественнее связывать с более ранними памятниками, то его объемно-пространственное решение в зодчестве Владимиро-Суздальской Руси сохранившихся аналогий не имеет*24. Нет пока и документальных доказательств предположений о том, что Спасский собор не был первым московским сооружением такого типа, а в какой-то степени повторил композицию своих предшественников*25. Во всех посвященных памятнику публикациях обычно отмечается его принципиальное сходство с такими домонгольскими памятниками с повышенными подпружными арками, как Пятницкая церковь в Чернигове или башнеобразными храмами типа церкви Михаила Архангела в Смоленске и собора Спасо-Ефросиньевского монастыря в Полоцке. Но почему же именно храмы Чернигова и Смоленска, отделенные от московских памятников временным промежутком почти в 200 лет и находившихся на территории полувраждебного Москве государства, должны были послужить образцами для мастеров, строивших Спасский собор? ( Напомним, что в свое время Н.Н.Ворониным была предложена весьма любопытная, но оставшаяся как-то почти незамеченной концепция о возможной связи объемно-пространственной композиции Спасского собора с гораздо более близким к нему по времени русским памятником – Троицким собором 1365-1367 гг. в Пскове (45, с.337).

119

Этот чрезвычайно интересный храм XIV столетия не сохранился и известен только по поздней прориси с иконы XVП века*26 и нескольким аналогичным изображениям. Поэтому трудно сравнивать оба памятника детально, но в их общем решении, несомненно, есть много сходного. Правда, как убедительно доказывает Н.Н.Воронин (50, с.291), собор XIV века, по-видимому, строился на старой основе, поэтому в плане он повторял габариты и тип своего предшественника XII века. Этим, возможно, объясняется также наличие на фасадах пучковых пилястр, неизвестных для зодчества Пскова, но широко применявшихся в храмах Полоцка, Смоленска и Новгорода XП – начала XIII веков. Но главное заключается в том, что и Спасский собор, и Троицкий собор имеют одну и ту же, в принципе, композицию своего сложного завершения. Есть определенные основания полагать, что псковский храм также имел ступенчатые подпружные арки, пониженные закрестовья, трехлопастное завершение постамента под барабаном и т. п. Даже боковые главки, которые, по мнению Н.Н.Воронина, располагались над западным нартексом, в какой-то степени сопоставимы с изображенными в «Лицевом житии Сергия Радонежского» еще двумя главками Спасского собора*27. Все сказанное дает основание с равной и даже большей степенью обоснованности рассматривать скорее псковский Троицкий собор середины XIV века, а не черниговские и смоленско-полоцкие храмы начала XIII века в качестве возможного типологического образца при создании собора Андроникова монастыря в Москве*28. Нашему выводу никак не противоречат и общеисторические факты. Достаточно тесные политические, торговые и иные общения Москвы с Псковом во второй половине XIV века вполне могли способствовать и некоторым связям архитектурно-строительного характера. Несомненно, что псковский «образец» не мог быть повторен в Москве в своем чистом

120

виде – он обязательно должен был претерпеть весьма значительные видоизменения, продиктованные уже сложившимися основательными традициями собственно московской архитектурной школы. Спасский собор приобрел многие черты, свойственные сооружениям московского зодчества рубежа XIV-XV веков, но это не исключает того, что он не был повторением своих предшественников и принципы его композиции складывались не на московской почве. В этой связи, как нам кажется, заслуживает большего внимания и версия о принципиальном сходстве Спасского собора с балканскими и, в первую очередь, сербскими памятниками (119, с.27; 35, с.14). Следует сразу же оговориться, что это сходство никак не может рассматриваться как прямое подражание. Речь идет об общности путей развития национального зодчества и родственных по своей культуре стран, при которой отдельные достижения в этой области могли быть творчески восприняты в другой стране. Поэтому в отношении Спасского собора было бы правильнее на данном этапе воздержаться от решительных суждений по поводу его возможных балканских прототипов, ограничившись пока лишь еще раз констатацией того, что известные балканские воздействия на архитектурный облик московского памятника вполне могли иметь место, причем, наиболее вероятным периодом для этого следует считать не 1430- е годы, а так же, как и для храмов с пристенными опорами, - последнюю четверть XIV века, т.е. время наибольшего оживления русско-балканских контактов. Мы сознательно обходили до сих пор в своих рассуждениях житийные известия о постройке Спасского собора. Они очень подробно разобраны в статьях В.Г. Брюсовой, доказавшей по меньшей мере спорность принятой датировки. И тем не менее вопрос о том, почему же в житиях говорится о постройке собора именно при игумене Александре и о причастности к

121

этим работам Андрея Рублева остается наиболее неясным. Нам представляется, что это могло быть связано с высказанным некоторыми исследователями предположением о том, что Андрей Рублев, на склоне лет вернувшийся в свою обитель, пожелал внести свою лепту в украшение ее собора (5, с.8; 110, с.6). Сделать это он мог прежде всего созданием нового иконостаса и росписью храма. Можно думать, что существовавшая сквозная алтарная преграда не соответствовала замыслу великого мастера и она была заменена многоярусным высоким иконостасом того же типа, что и иконостасы владимирского Успенского собора и Троицкого собора Троице-Сергиевого монастыря. Несколько белокаменных блоков от разобранной старой преграды были в это же время или позднее использованы для чанок простоявших уже несколько десятилетий профилей закомар фасадов. Последовавшее после завершения работ неизбежное новое освящение храма и дало основание для версии об участи в создании собора игумена Александра и Андрея Рублева. Подобного рода летописные передатировки выстроенных фактически раньше памятников в истории древнерусского зодчества встречаются неоднократно*29. Таким образом, все приведенные аргументы склоняют нас к поддержке уже высказанного мнения о том, что Спасский собор Андроникова монастыря выстроен не в 1425-27 гг., как считается до сих пор, а учитывая доводы В.Г. Брюсовой, скорее всего в 1390-х годах, т.е. почти одновременно с Успенским собором в Звенигороде и церковью Рождества Богородицы в Московском кремле. В этом случае становятся понятными и необычная композиция памятника – она находит непосредственно предшествующие ей аналогии как на Руси (Троицкий собор в Пскове 1365 года), так и на Балканах (например, церковь в Грачаницах 1321 года), и связь убранства памятника с владимиро-

122

суздальским зодчеством, и архаический характер его первой алтарной преграды и, наконец, так похожий на балканские образцы орнамент керамического пола собора*30.

* * *

Установив наличие несомненных связей рассматриваемых нами памятников с зодчеством Балканского полуострова, вернемся вновь к взаимным архитектурным контактам сопредельных русских земель. Среди них, как не раз отмечалось в научной литературе, наибольшее влияние на формирование самостоятельной московской архитектурной школы оказало богатейшее владимиро-суздальское наследие. Вопросы освоения и творческой переработки Москвой композиционных и декоративных принципов владимиро-суздальской архитектуры подробно освящены в трудах советских исследователей (30, 32, 34, 45, 50, 77, 80, 137, 139, 173), и нам нет нужды повторять их аргументы и выводы, тем более, что в ходе предыдущего изложения мы неоднократно к ним обращались. Мало что можно добавить, за отсутствием новых данных, и к высказанным до нас соображениям о сравнительно незначительном участии в этом процессе Рязанского и Нижегородского княжеств, а также Новгорода. В достаточной степени гипотетичны, хотя, как мы пытались вслед за Н.Н.Ворониным показать выше, как будто и более реальны определенные архитектурные контакты Москвы и Пскова. В то же время есть все основания утверждать, что гораздо более значительными и плодотворными были архитектурно-строительные взаимосвязи Москвы с соседним могущественным Тверским княжеством. Как убедительно полагает Н.Н.Воронин, уже на ранней стадии развития московского каменного зодчества, активная роль в его становлении принадлежала, в частности, тверским мастерам, первыми в Средней Руси

123

возобновившими монументальное строительство после татаро- монгольского разорения. Однако уже во второй четверти XIV века роль Твери как крупного строительного центра сходит на нет и Москва занимает доминирующее положение в этой области. Лишь на рубеже XIV-XV веков в Твери вновь наблюдается некоторое оживление строительной деятельности, для которой характерно «явное угасание и отставание тверской архитектурной школы от московской... » (45, с.425). Не занимаясь в данной работе рассмотрением всех аспектов культурных и, в том числе, архитектурных контактов Московского и Тверского княжеств в конце XIV – первой трети XV веков (45, 149), обратимся непосредственно к тем созданным в это время тверским памятникам, которые представляют для нас особый интерес в связи с исследуемым кругом московских храмов. Среди немногих известных в той или иной степени тверских построек рубежа XIV-XV веков, лишь церковь Рождеолва Богородицы в селе Городня сохранилась в объеме, хотя и она подвергалась многочисленным переделкам, в значительной степени исказившим ее первоначальный облик. Этот памятник был в свое время изучен и опубликован Н.Н.Ворониным (45, с.389-414), однако проводившиеся в последние годы реставрационные работы позволили нам сделать ряд дополнительных наблюдений. Прежде всего оказалось возможным выявить два бесспорных этапа строительства и перестройки церкви, хорошо связываемых с противоречивыми, на первый взгляд, сообщениями переписных книг XVII века, относивших постройку храма то ко времени княжения Ивана Михайловича и его сына Александра Ивановича (189, с.230), то называвших ее «строением великого князя Бориса Александровича Тверского» (176, с.44).

124

Теперь можно считать установленным, что от первого каменного храма, построенного, видимо, в последней четверти XIV века, сохранился только подклет, а верхняя церковь относится ко времени капитальной перестройки здания после пожара 1412 г., т.е. к первой трети XV века*31. Этот факт заставляет раздельно рассматривать архитектурно- художественные и конструктивные особенности обеих разновременных частей памятника, что существенно для наших дальнейших рассуждений. Уже план подклета Рождественской церкви вызывает ассоциацию с планом вскрытого нашими раскопками коломенского Успенского собора XIV века – оба памятника имеют весьма схожую конфигурацию трех очень вытянутых апсид, разделенных сплошными стенками*32. Кладка стен подклета отличается от вышележащей совершенно иным характером получастой обработки поверхности, особенной разномерностью блоков и связанной с этим нерегулярностью блоков и связанной с этим нерегулярностью их перевязки, наличием толстых швов, достигающих 4-б см, и т.п. Именно такую кладку имеют некоторые московские памятники, в их числе Никольская церковь села Каменского, церковь Иоанна Предтечи на Городище в Коломне и др. Наконец, обращает на себя внимание одинаковый для подклета Городня и Каменского прием устройства оконных перемычек, когда блоки с арочками устанавливаются лишь в лицевой плоскости стены, а средняя часть проема перекрывается плоской плитой. Можно ли считать все эти сходные черты, не встречающиеся у других известных нам памятников рубежа XIV-XV веков, простой случайностью? По-видимому, нет. С московскими памятниками уже сравнивалась в научной литературе и верхняя Рождественская церковь Городни (45, с.324, 411, 414). Устройство ее подпружных арок со своеобразным коническим переходом к барабану находит близкие аналогии в той же Каменской церкви. В Каменском и Троицком соборах Троице-Сергиевого монастыря, как и в

125

Городне, подпружные арки имеют «звездчатый» план и уширяются к замку. Н.Н.Ворониным отмечено также сходство оконных обрамлений Городенской церкви и Успенского собора на Городке в Звенигороде. Последнее наблюдение требует некоторого уточнения. В процессе реставрации рождественской церкви было установлено, что многолопастные завершения имели не только внешние амбразуры окон и обрамлявший их поясок, но и перемычки внутренних амбразур и даже, в тех случаях, когда они наличествуют, - миниатюрные арочные перемычки плечиков световых проемов. Аналогичным образом устроены завершения внутренних амбразур трех сквозных отверстий неясного назначения в западной и южной стенах храма. Такое пристрастие к усложненным формам завершения проемов заставляет вспомнить прежде всего, пожалуй, не Звенигородский Успенский собор, а довольно многочисленные стенные шкафы-ниши и завершения проемов входов на хоры и в притвор церкви Рождества Богородицы в Московском Кремле. Такой же шкаф-ниша раскрыт и в алтаре Спасского собора Андроникова монастыря. Вряд ли мастер, перестраивавший Городенскую церковь, был хорошо знаком с московскими памятниками. Техническое и в значительной мере художественное несовершенство тверской постройки несомненно. Трудно, например, понять причины, побудившие зодчего устроить небольшие подвышения лишь у северной и южной подпружных арок, в то время как две другие арки сливаются со сводами. Такой прием лишь усложнил конструкцию и никак не мог сказаться на изменении характера завершения храма*33. Можно назвать и многие другие несуразности, позволяющие говорить об очень слабой профессиональной подготовке строителя верхней Рождественской церкви, тем более едва ли способного предложить собственные оригинальные решения. Поэтому напрашивается мысль о том, не были ли в какой-то степени воспроизведены при

126

перестройке церкви в первой трети XV века конструктивные и декоративные формы предшествующего храма, который после пожара 1412 года стоял, безусловно, некоторое время в полуразрушенном виде и вполне мог быть объектом наблюдения и подражания. Если принять это наше казалось бы довольно логичное допущение, то появляется возможность как-то сопоставлять с московскими памятниками уже всю Рождественскую церковь второй половины XIV века, а не только ее подклет. Этот построенный на тверской земле храм, по-видимому, имел многие свойственные именно московскому зодчеству атрибуты – повышенные подпружные арки, многолопастные завершения проемов, подклетный этаж и др. Техника кладки его стен и устройства оконных перемычек также находит наиболее близкую аналогию в памятниках южной окраины Московского княжества (Каменское, Коломна) (45, с.423-424). Но, проводя подобные аналогии, необходимо проанализировать и причины, которые могли обусловить возможное участие московских мастеров в строительстве тверских храмов второй половины XIV века. Для Городни, во всяком случае, такое участие кажется вполне вероятным. Уже само расположение памятника на неспокойной в ту пору границе между Московским и Тверским княжествами заставляет предположить, что храм был сооружен в связи с каким-то событием, благотворно повлиявшим на отношения между противоборствующими русскими землями. Такими событиями могли стать, например, замирение 1382 года или один из последующих приездов в Тверь, опять-таки в роли миротворца, митрополита Киприана, имя которого мы уже пытались связывать с московским строительством конца XIV века. Появление на тверской земле московских митрополичьих или великокняжеских мастеров должно было, видимо, содействовать достижению политических целей Московского княжества, стремившегося и таким путем укрепить свои позиции*34.

127

Помимо Городни, наши познания о материально осязаемых памятниках тверского зодчества в.п. XIV – п.п. XV вв. ограничиваются пока лишь двумя белокаменными храмами в Старице, раскопанными в 1903 г. И.Н. Крыловым и А.П. Шебякиным, а в 1949 году – Н.Н.Ворониным. Н.Н.Воронин уже останавливался на связях с московским зодчеством наиболее крупной и монументальной из этих построек – Михайло-Архангельского собора (45, с.387-389). К сказанному им трудно что-либо добавить, да и сам собор не дает ничего существенно нового для рассматриваемой нами темы. Значительно менее ясной представляется, несмотря на ее миниатюрные размеры, расположенная к северо-западу от собора бесстоиинаа Нихольская церковь 1404 года. Этот храмик сохранился довольно плохо, но абрис его плана устанавливается все же вполне отчетливо. Обращает на себя внимание очень большая, по отношению к габаритам постройки, толщина стен, достигающая с юга 175 см*35. При раскопках 1949 года Н.Н.Воронин вскрыл только верхнюю грань белокаменных кладок и забутовки. Возникшие после ознакомления с опубликованным планом церкви предположения о наличии у этого храма пристенных столбов (как раз в этих местах на плане показаны выступающие камни), побудили нас, совместно с археологом Е.Л. Xворостовой, произвести контрольную зачистку южной стены и заложить шурфы в юго-западном и юго-восточном углах четверика. Хотя наши предположения и не подтвердились, в ходе работ появилась возможность сделать некоторые немаловажные наблюдения. В южной стене была найдена несколько смещенная к западу ниша шириной

128

в 112 и глубиной в 85 см, исключающая как будто окончательно наличие у церкви южного входа. Фундамент церкви сложен из белокаменных блоков из извести и имеет от незначительного верхнего обреза до подошвы высоту примерно 106-108 см. Сужения к низу фундамента нет. По мнению Н.Н.Воронина церковь могла быть перекрыта «либо цилиндрическим сводом шелыгой в продольном направлении, либо системой перекрещивающихся сводов псковского типа» (45, с.388)*36. Последний вид перекрытия, по нашему мнению, весьма маловероятен – нет никаких оснований искать в ранних памятниках Средней Руси такого рода «псковизма» (которые, кстати говоря, и в самом Пскове известны только по перекрытиям храмов конца XV века, например, церкви Никиты Гусятника 1470 г.) (86, с.76). Поэтому более реальна мысль о том, что Никольская церковь была перекрыта цилиндрическим (скорее коробовым) сводом. Однако попробуем сопоставить два бесстолпных храма Никольскую церковь и Благовещенский собор. Мы убедимся, что несмотря на значительно большие размеры московского собора, толщина стен его подклета оказывается почти равной, если не меньшей, чем толщина стен старицкого памятника. Такое сходство дает некоторые основания думать, что и Никольская церковь могла быть выстроена на подклете, от которого, собственно, и уцелели остатки кладки стен и фундаментов. В пользу нашей версии свидетельствует как будто и единственный западный вход в здание 37 – это находится в противоречии с требованиями православного культа*37. Наконец, вряд ли нужно было бы для той небольшой постройки, какой она гипотетически реконструируется по данным Н.Н.Воронина, закладывать фундамент почти на такую же глубину, как, например, у четырехстолпной двухъярусной церкви в Городне. Обнаруженные И.П. Крыловым в 1903 году на стенах остатки фресок (ныне нет уже ни этих стен, ни тем более фресок на них) могли быть и в

129

подклете – достаточно вспомнить фреску в подклете той же Рождественской церкви в Городне. Естественно, наши предположения никак не могут претендовать на безусловную достоверность, но попытка объяснить некоторые загадки небольшого старицкого храма представляется все же небесполезной. Принимая вариант Н.Н.Воронина, мы не сможем назвать ни одного близкого по времени аналогичного русского памятника. Наша реконструкция позволяет хотя бы в определенной степени сопоставить Никольскую церковь с некоторыми другими современными ей сооружениями. И опять эт сопоставления заставляют нас обращаться к Москве или к памятникам «московского круга»*38. Воздействие московского зодчества на характер строительства в Тверском княжестве на рубеже XIII-XV веков представляется несомненным, подтверящая ведущую роль московской архитектурной школы.

* * *

Определенная общность композиционных приемов тверского и московского зодчества устанавливается также при рассмотрении такой, хотя и частной, но тем не менее существенной для круга изучаемых нами памятников проблемы, как генезис композиции русских храмов на подклетах. Помимо Благовещенского собора Московского Кремля в русской архитектуре рубежа XIV-XV веков достоверно известны всего два здания с подклетами – Никольский собор в Можайске и тверской памятник – Рождественская церковь в Городне*39. Все остальные сохранившиеся храмы этого времени поставлены на более или менее высокий постамент – подиум, который, однако, никак не может претендовать на роль самостоятельного подклетного этажа.

130

Опубликованные Н.Н.Ворониным сведения о первом каменном соборе Чуда архангела Михаила в Московском Кремле, выстроенном в 1365 году, достаточно убедительно опровергают ранее бытовавшие представления о том, что уже этот храм имел двухэтажный белокаменный подклет (45, с.182). Нельзя не согласиться с мыслью Н.Н.Воронина, что сообщение летописи о «едином помосте» - поле, лежавшем прямо на земле, заставляет отнести сооружение подклета ко времени постройки второго по времени собора, т.е. предположительно лишь к 1430-ым годам*40. Также осторожно, после наших раскопок в Коломне, приходится говорить о наличии подклетов у Успенского собора XIV века и тем более Воскресенской церкви. Обращаясь к более ранним памятникам, мы только в летописной записи 1463 года об обретении в Ярославском Спасском монастыре мощей князей Федора, Давида и Константина встретим упоминание о том, что мощи эти найдены «под церковью тою в подклете» (69, с.22) и перенесены в Спасский собор 1218-1224 гг. Ни размеры, ни характер объемного решения этого несуществующего еще с XVI века памятника неизвестны, поэтому и упомянутое сообщение лишено необходимой конкретизации*41. Тем более, что оно остается для всего предшествующего XIV веку времени единственным. Ни у домонгольских отдельностоящих памятников, ни у храмов Новгорода и Пскова XП-XIV вв. подклетов, судя по имеющимся данным, не было. Таким образом, на русской почве предшественники интересующего нас типа храма пока неизвестны. Столь же трудно найти их и среди югославянских памятников, определенная связь с которыми некоторых московских храмов XIV века доказывается, как мы полагаем, достаточно убедительно. И все же именно болгарские двухэтажные церкви-гробницы оказываются тем важным звеном, которое позволяет хотя бы наметить

131

один из возможных путей превращения одноэтажного русского храма в двухъярусный. В исследованиях А. Грабаря и Н. Брунова подробно разобран вопрос о христианских храмах-мартириях и показаны причины, обусловившие появление таких двухъярусных сооружений, где нижний ярус использовался для захоронения, а наверху помещалась церковь (19, 59). Xрамы этого типа были очень распространены на христианском Востоке, в XП-XIII веках они появились в Армении (Гошаванк, Амагху), а несколько раньше – в Болгарии, где в той или иной степени сохранности дошло до нашего времени четыре двухэтажных усыпальницы – т.н. Бачковская Костница, Калоянова церковь в Бояне, церкови в Асенове и Трапезице (№ 7)*42. Среди перечисленных сооружений наибольший интерес для нас представляет пристроенная в 1259 году к древнему Боянскому храму двухэтажная церковь – усыпальница севастократора Калояна и его жены Десиславы. Нам уже приходилось ссылаться на этот памятник в связи с Богоявленским собором Старо-Голутвина монастыря в Коломне, и вновь, но уже в другом своем качестве, он привлекает наше внимание. Верхняя церковь Калояновой постройки, в отличие от ярко выраженных базилик в Бачково и Асенове, повторяет, правда, в более примитивном виде, тип первого боянского Пателеймоновского храма с пристенными опорами и тем самым попадает в тот же круг памятников, к которому относится также московский Благовещенский собор. Но попытка более определенного сближения болгарского храма с Благовещенским собором оказывается бездоказательной хотя бы потому, что принцип построения интерьера подклетов обоих памятников совершенно различен. Одна из причин такого различия, возможно, объясняется тем, что Благовещенский собор никогда не был усыпальницей и в его подклете не нужно было устанавливать саркофаги. По всей вероятности, не было захоронений и в подклете Рождественской церкви в Городне*43.

132

Поэтому, принимая в принципе предположение о том, что одним из возможных прототипов русских храмов на подклете были двухэтажные мартириальные церкви, следует рассматривать и вторую версию. Все три известные нам русских храма с подклетами строились не как монастырские, а находились при княжеских дворах и входили в комплекс жилых и хозяйственных дворцовых построек*44. В отношении Благовещенского собора летопись прямо отмечает его расположение «на сенях», т.е. непосредственную связь с дворцом. Исходя из этого объемная композиция домового храма должна была быть согласована с княжеской резиденцией для удобного перехода из жилых покоев в церковь. Во многих ранних русских княжеских храмах этой цели служило устройство в церквах хоров. Такие хоры имели и известные нам княжеские храмы рубежа XIV-XV веков – Успенский собор на Городке и церковь Рождества Богородицы в Московском Кремле (любопытно, что и в отношении последней церкви летопись также применяет термин «на сенях») (72, с.167); что как будто бы дает основание расширительно толковать это понятие, не связывая его обязательно с двухъярусной композицией*45. Жилые постройки Древней Руси имели зачастую несколько этажей, причем парадные помещения размещались, как правило, именно в верхних этажах здания. Однако ни в одной летописи до XV века не встречается сколько-нибудь определенного упоминания о том, что примыкающий к покоям храм имел подклет. Все же нет оснований полностью отвергать принципиальную возможность и целесообразность возведения подобного рода двухъярусного храма, особенно легко осуществимого в его деревянном варианте. Нижний этаж такого придворного храма, скорее всего, мог использоваться не для захоронений, а так же, как и подклеты близлежащих дворцовых построек, - для разного рода хозяйственных нужд. В нем мог также размещаться самостоятельный церковный придел*46. Такой придел во имя св. Николая (?) был, по-видимому, устроен в

133

подклете церкви села Городня после ее капитальной перестройки в первой трети XV века, хотя первоначально, судя по всему, подклет культового назначения не имел*47. Таким образом, подводя итоги сказанному, мы приходим к выводу, что поставленные на подклет русские храмы XIV века вряд ли имели многочисленных предшественников в зодчестве более раннего времени. Устройство подклетов под каменными храмами явилось для мастеров изучаемого периода от осительно непривычной задачей. Ни один из трех известных нам плодклетов не отличается конструктивным совершенством. Зодчий церкви в Городне, например, не счел возможным поставить восточную пару столбов на от ельностоящие опоры и вывел для этой цели в подклете сплошные стенки между апсидами, Еще более осторожным оказался создатель Благовещенского собора XIV века, не рискнувший перекрыть небольшое пространство подклета единым сводом и разделивший помещение на две равные части поперечной стенкой. Он же, судя по расположению сохранившихся коробовых сводов подклета, не смог удовлетворительно решить довольно сложныи узел сопряжения этих сводов с пристенными пилонами. На опубликованных Н.Н.Ворониным обмерных чертежах можайского Никольского собора, сделанных до его перестройки в середине XIX века, между столбами подклета также показаны какие-то сплошные поперечные стенки, а по сути дела, и сами столбы представляют собой только части этих столетних стен (45, с.273)*48. В XVI – XVI1 веках подклеты четырехстолпных храмов уже никогда не будут иметь подобную конструкцию. Тем не менее, зодчие XIV века несомненно имели какое-то представление о некоторых общих принципах устройства подклетных помещений. Этим возможно и объясняется то отмеченное исследователями обстоятельство, что подклеты Благовещенского собора и церкви в Городне

134

имеют входы только с южной стороны. Мемеду тем, именно такое расположение входов характерно, как установил А. Грабар (39, с.136), для большинства раннехристианских и балканских двухэтажных 49 мартириальных храмов*49. Русские зодчие в этом отношении следовали, видимо, старой традиции. Иное назначение сооруженных ими подклетов побудило, однако, мастеров сделать в двух из них (Благовещенском соборе и церкви в Городне) для освящения помещений, помимо дверей, дополнительные небольшие оконные проемы*50. Расположение их находится в прямой зависимости от окружавших храмы построек*51. Таким образом, весь комплекс знаний, которыми мы располагаем в отношении поставленных на подклете церквей, дает основания считать описанные нами выше храмы конца XIV века одними из первых русских каменных построек этого типа. Накопленный при их строительстве опыт помог в дальнейшем успешному распространению в зодчестве XV-XVП веков такого рода культовых сооружений.

В завершение темы обратимся к вопросу о двухапсидной композиции Богоявленского собора Старо-Голутвина монастыря. Попытки найти аналогичное решение среди известных по тем или иным данным русских построек XI-XV веков оказываются безуспешными. Наиболее ранний из сохранившихся двухапсидных храмов Никольская церковь в Ивангороде (98, с.257) – датируется лишь самым концом XV века*52. Довольно широкое распространение двухапсидные церкви получили в XVI веке. В качестве примеров можно назвать московские церкви Антипы (середина XVI века), Николы в Мясниках (п.п. XVI в.) и другие.

135

Однако между этими храмами и Богоявленским собором XIV века существует принципиальное различие. Вторая (меньшая) апсида в церквах конца XV-XVI веков всегда располагается к югу от основного алтаря и появление ее связано с устройством дополнительного придельного престола, который по канонам православного богослужения не может занимать место жертвенника. Поэтому надо полагать, что малая северная апсида Богоявленского собора никогда не имела придельных функций (впрочем, она для этого и слишком мала), а служила лишь местом, где совершалась проскомидия – принесение искупительной жертвы. Известно, что развитие площади жертвенника связано с введением т.н. «иерусалимского устава», обрядная сторона которого предусматривала значительное усиление роли литургии. Поскольку постепенное внедрение иерусалимского устава происходило в первую очередь через монастыри, то появление двух апсид именно в монастырском соборе вполне естественно. И все же Богоявленский собор представляет для нас особый интерес не столько самим фактом наличия двух апсид, сколько связанной с этим необычной архитектурно-объемной композицией – выявлением второй апсиды на фасаде. Подобного решения не знала, судя по сохранившимся памятникам, не только русская архитектура предшествующего времени, но и зодчество Балкан, Передней Азии и Кавказа. Распространенным приемом было размещение жертвенника в специальной экседре в толще стены. Именно так устроен жертвенник у болгарской т.н. церкви № 3 в Трапезнице (XП в.), церквей XIII в. – Константина и Елены в Охриде (209, с.36) и Богородицы в Асеновграде (201, с.127) и т.п. Среди русских памятников можно назвать уже упоминавшуюся нами Пятницкую церковь в Бельчицах, Благовещенскую церковь в Витебске, Спасский собор Евфросиниева монастыря в Полоцке (все – XП в.) и ряд других. Сходным

136

образом устроены жертвенники в некоторых армянских церквах XII-XIII вв. (51, с.361). Однако у всех перечисленных памятников жертвенник еще занимает сугубо подчиненное положение и ему, как правило, соответствует сходный по величине дьяконник. Тем не менее, у некоторых церквей XIII-XIV веков уже можно отметить первые признаки усиливающейся роли северной (именно северной! ) алтарной экседры. Так, у южного придела церкви Константина и Елены в Охриде алтарь и жергвенник объединены одной слабо выступавшей из плоскости стены граненой апсидой (199, с.41). Более робко асимметричная композиция решается в церкви Николы в Калотине (212, с.197), где жертвенник опять никак не отмечен на фасаде. Эволюция превращения одноапсидного храма в двухапсидный довольно отчетливо прослеживается по армянским памятникам, среди которых ближе всего к интересующему нас типу церкви в Кобайре (XII-XIII вв.) и Анапат в Варагаванке (187, с.51-62)*53. Но и армянские храмы не имеют на фасаде апсидных выступов, тем самым функциональное зонирование интерьера остается никак не выявленным вовне средствами архитектуры. Обращаясь к зодчеству Сербии и Македонии, мы, странным образом, не встретим здесь даже попыток создания двухапсидной церкви, хотя именно из сербских и македонских монастырей шло распространение новых форм богослужения в другие славянские страны. Более того, лишь в немногих даже одноапсидных храмах XП-XIV веков имеется специальная – маленькая ниша для жертвенника. Причины этого, видимо, надо искать в каких-то особенностях религиозного культа. Нам остается еще раз констатировать, что Богоявленский собор Старо-Голутвина монастыря оказывается единственным известным ныне науке двухапсидным храмом, где малая северная апсида играет

137

значительную и активную роль в формировании архитектурно-объемной композиции здания. Это сообщает памятнику особую уникальность.

_____________________________

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Изложенные в предыдущих главах результаты наших исследований памятников зодчества Московской Руси XIV- начала XV веков позволяют сделать некоторые общие выводы. Необходимо прежде всего отметить то важное обстоятельство, что пе речень изученных в натуре, в том числе и впервые вводимых в научное обращение сооружений второй половины XIV – начала XV веков удалось расширить почти вдвое. Это количественное увеличение произошло в основном за счет вновь открытой особой типологической группы храмов с пристенными опорами. Такие храмы оказались, как об этом теперь можно с уверенностью говорить, одним из самых распространенных в изучаемое время типов культового здания. Их отличают не только общность компо- зиционной плановой и объемно-пространственной структуры, но и свойст венные большинству из этих памятников некоторые особенности конструкций и строительной техники, как, например, неглубокий фундамент, специфическая «получистая» обработка поверхности камня, характер перевязки кладки и т. п. Почти одинаковые по размерам и, по-видимому, не выделявшиеся богатством и изысканностью своего архитектурного убранства, эти скромные храмики, тем не менее, на каком-то этапе стали именно тем видом культового сооружения, в котором в наилучшей степени сочетались возможности воплощения определенных религиозно-философских и эстетических представлений об образе храма с относительной несложностью решения чисто строительных задач, Среди храмов с пристенными опорами несколько особняком стоит великокняжеский Благовещенский собор. Он имел не только более сложную объемную композицию, связанную с тем, что храм был поставлен на высокий подклет*1, но и иной характер обработки камня, близкий по тщательности тески к лицевой кладке московских четырехстолпных соборов рубежа XIV-XV веков.

148

Такое различие делает вполне вероятным предположение о том, что княжеский храм был выстроен более квалифицированными мастерами, нежели остальные памятники «каменской» группы. У нас нет, однако, убедительных оснований приписывать создание Благовещенского собора тем безусловно выдающимся зодчим, которые строили современные ему четырехстолпные соборы в Москве и Звенигороде – слишком мало в нашем распоряжении данных для сопоставления этих памятников*2. Говоря о том, что все известные нам московские храмы рубежа "ГК-XV веков могли быть выстроены, по-видимому, при жизни одного поколения мастеров, мы тем не менее вынуждены сравнивать их в значительной степени только путем стилистического анализа. Любая попытка расположить эти памятники в строгой хронологической последовательности оказывается безуспешной, поскольку почти ни для одного из них мы не знаем абсолютно достоверной даты постройки. Поэтому Благовещенский собор не может, в частности, рассматриваться и в качестве столичного первенца, послужившего хотя бы типологическим «образцом» при сооружении храмов с пристенными опорами в монастырях и селах Подмосковья. Вполне вероятно, что все русские храмы этого типа возникли в различных своих модификациях почти одновременно, причем вовсе не обязательно сразу в Москве. Учитывая специфику решения их внутреннего пространства, объясняющуюся возможно особенностями именно монастырского богослужения, сооружение подобных храмов могло сопровождать основание новых общежительных монастырей. Появление во второй половине XIV века неизвестного ни московскому зодчеству предшествующего времени, ни домонгольской архитектуре типа бесстолпного храма с пристенными опорами, можно связывать, как мы пытались доказать, с расширением именно в это время всесторонних взаимных контактов Руси со славянскими странами Балканского полуострова. Прослеживаемые во многих областях русской культуры, такие

149

контакты в период роста национального самосознания русского народа, несомненно, имели прогрессивное значение, способствуя расширению типологии создаваемых на Руси произведений, обогащая их идейно- художественное содержание и стилистические решения. Невозможно установить, кому было обязано русское зодчество созданием нового для него типа бесстолпного храма с пристенными опорами – балканским ли мастерам, освоившим традиционные приемы русского декоративного убранства фасадов, или, наоборот, русским зодчим, овладевшим новыми композиционными и конструктивными принципами. Как бы то ни было, внедренный на московской почве неведомый ранее вид культового сооружения на короткое время стал одним из доминирующих в церковном зодчестве. Однако строительство храмов с пристенными опорами продолжалось недолго – все изученные нами памятники выстроены в период, ограниченный 1360-ми годами и самым началом 1400-х годов. Позднее мы уже не встречаем ни самих подобных храмов, ни хотя бы косвенных упоминаний о них. Такое неожиданное исчезновение этого типа храмов следует объяснять не какими-то особыми процессами в недрах самого московского зодчества, а прежде всего изменением внешних условий, способствовавших их недолгому расцвету. В качестве одной из таких изменившихся высших причин можно, как мы полагаем, назвать целеустремленно проводившуюся после смерти Киприана в 1406 году его преемником – митрополитом Фотием политику поворота русской церкви в сторону большей ортодоксальности, консервативности – политику, выразившуюся не только в частных реформах церковной идеологии, но и вызвавшую, по-видимому, в области зодчества возврат к традиционным формам церковного строительства. К 1410-м годам относится и значительное изменение взглядов великого князя Василия Дмитриевича, обретшего со смертью своей матери

150

княгини Евдокии в 1407 году большую независимость суждений и поступков. Не исключено, что именно смерть матери, оберегавшей храм, связанный с памятью о муже, позволила Василию Дмитриевичу спустя всего несколько лет осуществить капитальную перестройку своей домовой церкви – Благовещенского собора. Сомнительно, чтобы такое безжалостное уничтожение недавно расписанного выдающимися художниками храма вызывалось простым желанием увеличить его размеры. Резонно предположить, что за время с 1405 по 1416 гг. небольшой одноапсидный собор по каким-то причинам перестал удовлетворять требованиям церковной службы (он, к примеру, не имел необходимого помещения для совершения литургии) и это явилось основной причиной его замены традиционным крестово-купольным храмом*3. В конце XIV- первой половине XVI веков бесстолпные храмы вновь занимают в русском зодчестве заметное место, однако они уже никогда не повторяют тип своих предшественников. Опирающиеся на пристенные опоры своды памятников XIV века уступают место более удачной системе перекрытия с помощью крещатого свода или псковских ступенчатых арочек. Таким образом, храмы с пристенными опорами – локальное явление, не получившее дальнейшего развития в архитектуре Московской Руси, но свидетельствующее о типологическом многообразии московского строительства рубежа XIV-XV веков и представляющее особый интерес в силу своего положения связующего звена между московским и балканским зодчеством XIV столетия. Рассматривая храмы с пристенными опорами лишь как одно из прояв лений русско-балканских архитектурных взаимосвязей, можно сделать предположение и о более широком участии балканских мастеров в строи- тельстве и украшении московских храмов рубежа XIV-XV веков.

151

В настоящей работе нами предпринята попытка установить некоторые прямые формы такого участия. Мы усматриваем его как в конкретных конструктивных особенностях и специфической строительной технике большинства храмов с пристенными опорами, так и в чрезвычайно близких по своему характеру и технике исполнения к балканскому искусству орна- ментальных сюжетах резных белокаменных фрагментов и декоративных поясов, сходных рисунках полов и т. п. При сравнении русских памятников с их возможными балканскими прототипами останавливает внимание то, что в мотивах некоторых орна- ментальных сюжетов, технике их исполнения и даже в применении самого типа бесстолпного храма московские мастера обращаются зачастую не к современному им балканскому искусству XV века, а следуют во многом старым традициям, восходящим даже к IX-X векам. Достаточно вспомнить опять памятники Плиски и Преслава, Боянскую церковь и подобные ей храмики XII-XIII веков. Возвращение к старым формам – явление не раз отмечавшееся в истории мирового, в том числе и русского, искусства. Так на разных этапах своего становления обращалась Москва к наследию Киева и Владимира-Суздаля, подобный же процесс происходил в Новгороде при епископе Евфимии, наконец, даже в конце XIX века зодчие вдохновлялись формами и мотивами древнерусской и византийской архитектуры. Можно думать, что в период распада и гибели славянских государств на Балканах старые формы, заставлявшие вспомнить времена их расцвета, стали важным средством идеологического воздействия. Все труднее и труднее становилось их применять на родине и Московская Русь стала во второй половине XIV века для приезжих мастеров тем местом, где они смогли проявить свои таланты и эстетические идеалы, оказавшиеся в этот момент в определенной степени созвучными и для русской культуры. Прошло, однако, всего несколько десятилетий и изменившиеся

152

политические условия и религиозно-философские воззрения свели балканские влияния (во всяком случае в сфере зодчества) к минимуму. Трудно предположить, что балканским зодчим когда-либо принадлежала в московском строительстве главенствующая роль – слишком многими корнями связано оно со всем богатейшим отечественным архитектур- ным наследием. Не исключено, что выявленное нами сходство отдельных конструктивных и декоративных элементов московских и балканских памятников можно было бы объяснить наличием в составе русской строительной артели иноземных мастеров – каменщиков ли резчиков, относительно мало влиявших на общий замысел ведущего московского зодчего, но внесших свой заметный вклад в его воплощение. Поэтому, позволяя себе в данном случае делать достаточно определенные выводы по частным вопросам, мы должны проявить особую осторожность, когда речь идет о таких сложнейших проблемах, как генезис объемно-архитектурных форм башнеобразного храма типа Спасского собора Андроникова монастыря. Проведенные сопоставления позволяют сравнивать этот памятник с такими конкретными постройками XIV века как Троицкий собор 1365 года в Пскове и московские храмы рубежа XIV-XV веков (что дает, как будто, дополнительные основания в пользу более ранней по сравнению с общепринятой даты его постройки), а также делают еще более вероятным уже отмеченное рядом исследователей сближение объемной композиции Спасского собора с балканскими храмами в Грачанице, Раванице, Калениче и др. И все же подобные гипотезы никак не могут претендовать на непогрешимость. Связанные со Спасским собором проблемы еще долго будут камнем преткновения для исследователей древнерусского зодчества, поневоле вынужденных опираться в своих выводах на результаты изучения тех относительно случайных памятников, которые сохранило нам время. Рассматривая вопросы, связанные с объемной композицией и убранством московских храмов рубежа XIV-XV веков, нельзя забывать о том,

153

что в это время в Кремле еще стояли белокаменные соборы Ивана Калиты и Симеона Гордого. В какой степени их архитектура оказала воздействие на вновь создаваемые сооружения – эта проблема привлекала внимание многих исследователей. К.К. Романов, а вслед за ним Н.Н.Воронин и Г.К. Вагнер пытались связать московские памятники первой половины XIV века с зодчеством Владимиро-Суздальской земли, полагая, однако, что уже на этом раннем этапе формирования собственно московской архитектурной школы одной из принципиальных ее отличительных особенностей явилось повсеместное применение повышенных подпружных арок и, соответственно, - существенное изменение характера завершения фасадов. Эти выводы основывались в основном лишь на весьма скудном иконографическом материале и косвенных сообщениях письменных источников, допус- кавших разные толкования. За последние годы изучение этого вопроса продвинулось мало. Археологические раскопки в Московском кремле пока еще, по нашему мнению, не дали убедительных оснований для достоверной реконструкции планов калитинских построек и тем более их объемно-пространственного решения. Некоторые сближающие эти два периода моменты можно усмотреть, да и то с определенной натяжкой, лишь в характере убранства фасадов, претерпевавшем, по-видимому, по сравнению с объемным решением относительно меньшие изменения. Но и здесь мы вынуждены обращаться непосредственно к владимиро-суздальским постройкам, поскольку архитектурные детали московских храмов первой половины XIV века также остаются фактически почти неизвестными. Поэтому мы считаем сопоставление калитинских соборов с храмами рубежа XIV-XV веков (которые даже по плановой структуре отличались от своих предшественников) на имеющемся уровне наших знаний просто невозможным. В попытках воссоздать истинный образ белокаменных соборов Московской Руси рубежа XIV-XV веков приходилось до сих пор использовать и такие косвенные источники как описание Павлом Алеппским Успенского

154

собора в Коломне, отнесенное единодушно всеми исследователями к постройке Дмитрия Донского. Высказанные по этому поводу сомнения оставались бездоказательными, пока нам не удалось впервые провести в большом объеме архитектурно-археологические раскопки этого важнейшего памятника. Результаты раскопок Успенского собора заставили уверенно отказаться от реконструкции собора XIV века на основании описания Павла Алеппского, что в свою очередь вынуждает пересмотреть некоторые связанные с такой реконструкцией концепции о характере завершения и объемной композиции московских храмов XIV века. С другой стороны, раскопками выявлен реальный памятник XIV века, со значительно более сложной чем можно было бы предполагать плановой структурой. Плохая сохранность части найденных фундаментных складок вследствие кардинальных перестроек памятника в XVI и XVП веках лишает возможности полностью с научной достоверностью реконструировать план этого интересного сооружения, однако, некоторые его особенности выделяют коломенский собор среди известных нам черырехстолпных храмов Московской Руси рубежа XIV-XV веков. К таким особенностям относится, например, необычно большая ширина фундаментов наружных стен, достигающая 3, 2 м, хотя габаритные размеры собора вполне соизмеримы с другими храмами этого времени. Такая ширина фундаментов, в сопоставлении с другими данными, заставляет предполагать, что Успенский собор XIV века имел подклет или, что на наш взгляд более вероятно, - невысокое подцерковье. Своеобразна расстановка столбов храма*4, при которой подкупольный квадрат уступил место сильно вытянутому по оси восток-запад прямоугольнику с соотношением сторон примерно 1:2. Такое решение неизбежно должно было каким-то образом сказаться на конструкции перекрытия этой части здания и, соответственно, - на его объемной композиции. Никаких

155

реальных аналогий, подкрепляющих хотя бы гипотетическую реконструкцию завершения собора, мы, однако, предложить не можем. В свете новых данных должны быть отвергнуты предположения о том, что Успенский собор мог бы рассматриваться в качестве возможного предшественника Спасского собора Андроникова монастыря – этому противоречит нецентричная основа плана коломенского памятника. Покрытие Успенского собора не могло в полной мере соответствовать и ставшей достаточно хорошо известной в результате реставрационных работ последнего времени композиционной схеме завершения звенигородских храмов и Троицкого собора Троице-Сергиевского монастыря. Такое завершение также требует хотя бы приближающегося в плане к квадрату подкупольного основания. Желая объяснить необычную композицию плана Успенского собора, можно было бы выдвинуть и версию о том, что план верхнего храма мог не соответствовать наблюдаемому нами плану его подклета или подцерковья. Такие случаи хотя и редкие, в русском зодчестве известны. Тогда тем более облик верхнего храма останется навеки неизвестным. Думаем, однако, что подобная версия опровергается тем, что в этом случае становится совершенно необъяснимым, как же была перекрыта центральная часть подклета, своды которой должны были рассчитываться на сосредоточенную нагрузку смещенных с нижележащих оснований столбов. Наконец, нельзя вполне исключить вероятность того, что именно попыткой применить при строительстве Успенского собора какое-то радикальное новшество и допущенными при этом конструктивными просчетами объясняется возможное обрушение храма в процессе постройки*5. Какие меры были в этом случае предприняты для сохранения оставшейся части здания и его спешной достройки без изменения уже выведенных стен и столбов – можно только гадать.

15б

Таким образом, коломенский Успенский собор окончательно выпадает из числа тех памятников, которые могли бы прояснить пути становления московской архитектурной школы. Но место этого храма среди современных ему сооружений остается, несомненно, значительным, как всякого крупного, пусть и не вполне понятого нами, явления в историческом развитии зодчества. Новые исследования памятников зодчества рубежа XIV-XV веков позволяют в большей степени, чем прежде, утверждать, что к концу XIV века окрепшая московская архитектурная школа распространила свое влияние за пределы собственно Московского княжества. Процесс освоения Москвой наследия Владимиро-Суздаля, протекал на начальной стадии, как доказывает Н.Н.Воронин, по-видимому, с помощью тверских мастеров, первыми возобновившими, еще в XIII веке в тяжких условиях татаро-монгольского ига каменное строительство. Творчески воспринявшая и пе- реосмыслившая не только русские, но и некоторые иноземные архитектурно-композиционные приемы и конструктивные решения, московская школа зодчества оказалась в состоянии в конце XIV века, в свою очередь, воздействовать на характер строительства даже в таких еще недавно могущественных центpах, как Тверь. Это воздействие осуществлялось, по-видимому, в двоякой форме – как путем присылки собственных княжеских или, что более вероятно, митрополичьих зодчих (мы полагаем, что при каком-то их участии могли строиться, в частности, храмы Старицы и первая каменная церковь в Городне), так и в не всегда грамотном воспроизведении местными мастерами московских образцов (перестройка церкви в Городне). В значительно меньшей степени московское влияние может быть прослежено для Рязани, Нижнего Новгорода и других среднерусских земель, где почти полное отсутствие фактического материала лишает нас возможности сделать обоснованное заключение.

157

Что же касается Пскова, то, если принять приведенные выше соображения о воздействии псковского Троицкого собора на формирование объемно-пространственной композиции Спасского собора Андроникова монастыря, нам придется отказаться от существующего представления об одностороннем характере связей, существовавших между московской и псковской школами зодчества во 2-й половине XIV – начале XV веков, допуская даже возможность того, что и составляющие одну из основных отличительных особенностей московской архитектуры этого времени повышенные подпружные арки могли появиться в Москве именно в результате таких контактов. Важно, однако, отметить, что в Пскове это новшество не получило в XIV веке сколько-нибудь широкого распространения и в дальнейшем, по-видимому, именно московские образцы вдохновили псковских зодчих на более решительное применение таких арок и на устройство под храмами подцерковий – они появляются в Пскове только в начале XV века, т.е. позднее, чем в Москве. Среди русских земель, пожалуй, лишь Новгород остался к началу XV века не вовлеченным в сферу московских архитектурных влияний – это объясняется не только очень специфическими и довольно устоявшимися тенденциями развития новгородского зодчества, но и вполне определен- ными историческими условиями. Таким образом, весь комплекс проведенных нами исследований памятников среднерусского зодчества второй половины XIV – начала XV веков в значительной степени дополняет и частично изменяет представления об объеме и характере каменного строительства в этот период. Новые материалы еще больше подтверждают исключительную роль московской архитектурной школы рубежа XIV-XV веков в процессе создания общерусского национального зодчества. Выявленные при изучении памятников неизвестные ранее особенности их композиции, строительной техники и декоративно-художественного

158

решения позволяют с большей научной достоверностью осуществлять реставрацию этих немногочисленных сооружений, каждое из которых имеет выдающуюся историко-архитектурную ценность. Таковы научные и практические итоги проделанной работы.

_____________________________

Примечания:

1. Благовещенский собор – единственный известный нам для рубежа XIV-XV вв. бесстолпный храм на подклете.

2. Тем не менее, само по себе различие в типе и объемно- пространственной композиции этих памятников еще не исключает подобную возможность. Напомним, что в конце XVI века, как показал П.А. Раппопорт, одним мастером были выстроены почти одновременно шатровый собор Борисова Городка, четырехстолпная церковь в Вяземах и бесстолпный храм в Хорошево.

3. Интересно, что в этот же период было на долгие годы остановлено строительство еще одного кремлевского храма – собора Вознесенского монастыря, начатого в 1405 году, т.е. незадолго до смерти Киприана. В своей недавней публикации Л.В. Бетин (15) обоснойывает предположение о том, что вскоре после кончины митрополита прекратилась творческая деятельность на Руси и тесно связанного с ним Феофана Грека. Все эти факты еще ждут объяснения.

4. Хотя сами западные столбы XIV века при раскопках найдены не были, мы вправе предполагать, что они размещались почти на тех же местах, что и существующие столбы собора XVП века. Этим и объясняется их полная утрата. Xорошо прослеживаемая стратиграфия исключает всякую возможность более традиционного размещения столбов собора Дмитрия Донского.

159

5. Мы уже обращали в свое время внимание на то, что известное сообщение о том, что «падеся церковь на Коломне» может быть, судя по данным раскопок, отнесено не только к Успенскому собору, но и к Богоявленскому собору Старо-Голутвина монастыря и церкви на Городище, перестраивавшимся в процессе строительства. Как раз для Успенского собора, однако, археологические данные о такой перестройке наименее определенны. Можно, правда, допустить, что такая перестройка коснулась только верхнего храма и совершенно не затронула его подклет или подцерковье, чем и объясняется отсутствие в габаритах раскопанных фундаментов ее следов.

Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры

XIV-XV веков утратили свой первоначальный облик в результате многократных переделок

В вышедшей в 1936 г. книге «Очерки по истории древнерусского зодчества

XIV века по 20-ые годы XV века, вынуждены были в отношении большинства из этих памятников опираться только на летописные сведения, то в 1960-х годах остатки…

XIV века. Правомерность таких реконструкций необходимо было подтвердить натурным изучением археологических остатков собора

Автор исследования и проекта реставрации архитектор

Таким образом, разными методами мы старались достичь одной цели - по возможности наиболее полного суждения о каждом из полученных нами древних сооружений

XIX века, по-видимому, на месте упоминаемых в документах аналогичных построек

Кроме верхней части цоколя в забутовке были найдены также блоки с профилем выкружки, которые у всех известных московских храмов рубежа

Тяги обрамления портала и архивольты также постепенно наклоняются к стене (либо вместе со стеной, как это имеет место в

Наиболее интересные данные для реконструкции памятника были получены при исследовании существующего завершения и надсводных кладок четверика

Поскольку уверенности в древности такого белокаменного покрытия нет, при реставрации над апсидами устроены простые скатные кровли

Выведенный нами модуль может быть распространен и на основные вертикальные членения разреза: 5 модулей составляет высота барабана (при его ширине внутри в 2,5 модуля), 2…

Мы полагаем, однако, что Никольская церковь села

Предложив для изученного нами памятника новую датировку, естественным было желание отыскать какие-либо сведения о современных ему сооружениях

Спасского монастыря. Предпринятая, однако, исследователем попытка выявить путем искусствоведческого анализа плановую и объемную композицию

Коломне памятниками не могла не вызвать сомнений в обоснованности принятой версии о времени их перестройки и, соответственно, в правомерности реконструкции без серьезных археологических изысканий первоначального…

XVI века, однако такие догадки до сих пор не удавалось подкрепить документально и в ходе дальнейших рассуждений о них попросту забывали

Успенский собор XIV века был возведен на подклете или довольно высоком подиуме

Есть основания полагать, что при перестройке в основном была сохранена структура плана предшествующего здания, разобранного, однако, по-видимому, до основания стен

На куполах позолоченные кресты

Леонтия и Никиты З6 «на полатех», т

Можно было бы, конечно, предположить, что и

На гравюре А. Олеария собор также увенчан неким подобием шатра на барабане, отличающимся от завершений изображенных рядом храмов (45, с

Алеппский, отметивший лишь, что она «больше и лучше», чем церковь

Рождества в Старом Симонове (1508 г

Ни о каких других постройках источники не сообщали

Однако в дальнейшем Н.Н.Воронин отказался от предположений о двухслойности памятника и в своих последних работах о коломенском зодчестве безоговорочно 46 датировал весь храм от низа…

Таким образом уже обследование фасадов

Поскольку рельеф, как уже отмечалось выше, с полным основанием датирован

Поскольку внешние части фундаментов почти всюду скрыты поставленными на них стенами собора

Поэтому, план Рождественского собора приходится реконструировать с существенным отличием от плана

Первым настоятелем-строителем монастыря стал ученик

Каменское и Городня, а также обор

Внутри храма не вполне понятно объемное решение юго- восточного пилона, фундамент которого значительно заходит в пределы большой апсиды

Ничего нельзя добавить к сказанному

В этой связи необходимо упомянуть о загадочных бутовых кладках, сложенных "под заливку" и раскрытых возле фундаментов всех четырех существующих столбов

Осторожности ради заметим, что нельзя полностью исключить версию о постройке существующего храма на месте более древнего, от которого, однако, пока никаких материальных остатков обнаружить не…

Дмитрий... (147, т. УШ, с.34) относится именно к собору

В 1971 году нами, совместно с археологом

Высоцкий должен был считаться с шириной пролета алтарной арки соборного храма

Расширяя круг своих исследований бесстолпных храмов

Переходя к строительству XIV – начала

Существенно важно лишь еще раз подчеркнуть, что эти источники позволяют вполне определенно различить в строительной истории собора не два, а три периода, одним из которых…

Вместо бесстолпной «капеллы». Какой по всей видимости был первоначальный собор, при великокняжеском дворе появился обширный четырехстолпный храм, не уступавший по своим размерам большинству современных ему…

Такой, на первый взгляд, труднообъяснимый выступ стены оказывается вполне закономерным, если представить себе, что подклет древнего храма имел не только центральный, но и угловые, примыкающие…

Благовещенской церкви в 1291 году и, чтобы сочетать это известие с данными археологии

В то же время этот собор вряд ли мог быть сооружен после 1393 года, иначе станет непонятным строительство великой княгиней

Принципиальная возможность размещения в бесстолпном

Марии Египетской, впервые выстроенной в камне в 1395 году в московском

Материалы на данной страницы взяты из открытых истончиков либо размещены пользователем в соответствии с договором-офертой сайта. Вы можете сообщить о нарушении.

14.03.2020

ПАМЯТНИКИ ЗОДЧЕСТВА МОСКОВСКОЙ РУСИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIV–НАЧАЛА XV ВЕКОВ

Электронная научная библиотека по истории древнерусской архитектуры

XIV-XV веков утратили свой первоначальный облик в результате многократных переделок

В вышедшей в 1936 г. книге «Очерки по истории древнерусского зодчества

XIV века по 20-ые годы XV века, вынуждены были в отношении большинства из этих памятников опираться только на летописные сведения, то в 1960-х годах остатки…

XIV века. Правомерность таких реконструкций необходимо было подтвердить натурным изучением археологических остатков собора

Автор исследования и проекта реставрации архитектор

Таким образом, разными методами мы старались достичь одной цели - по возможности наиболее полного суждения о каждом из полученных нами древних сооружений

XIX века, по-видимому, на месте упоминаемых в документах аналогичных построек

Кроме верхней части цоколя в забутовке были найдены также блоки с профилем выкружки, которые у всех известных московских храмов рубежа

Тяги обрамления портала и архивольты также постепенно наклоняются к стене (либо вместе со стеной, как это имеет место в

Наиболее интересные данные для реконструкции памятника были получены при исследовании существующего завершения и надсводных кладок четверика

Поскольку уверенности в древности такого белокаменного покрытия нет, при реставрации над апсидами устроены простые скатные кровли

Мы полагаем, однако, что Никольская церковь села

Предложив для изученного нами памятника новую датировку, естественным было желание отыскать какие-либо сведения о современных ему сооружениях

Спасского монастыря. Предпринятая, однако, исследователем попытка выявить путем искусствоведческого анализа плановую и объемную композицию

XVI века, однако такие догадки до сих пор не удавалось подкрепить документально и в ходе дальнейших рассуждений о них попросту забывали

Успенский собор XIV века был возведен на подклете или довольно высоком подиуме

На куполах позолоченные кресты

Леонтия и Никиты З6 «на полатех», т

Можно было бы, конечно, предположить, что и

На гравюре А. Олеария собор также увенчан неким подобием шатра на барабане, отличающимся от завершений изображенных рядом храмов (45, с

Алеппский, отметивший лишь, что она «больше и лучше», чем церковь

Рождества в Старом Симонове (1508 г

Ни о каких других постройках источники не сообщали

Таким образом уже обследование фасадов

Поскольку рельеф, как уже отмечалось выше, с полным основанием датирован

Поскольку внешние части фундаментов почти всюду скрыты поставленными на них стенами собора

Поэтому, план Рождественского собора приходится реконструировать с существенным отличием от плана

Первым настоятелем-строителем монастыря стал ученик

Каменское и Городня, а также обор

Внутри храма не вполне понятно объемное решение юго- восточного пилона, фундамент которого значительно заходит в пределы большой апсиды

Ничего нельзя добавить к сказанному

В этой связи необходимо упомянуть о загадочных бутовых кладках, сложенных "под заливку" и раскрытых возле фундаментов всех четырех существующих столбов

Дмитрий... (147, т. УШ, с.34) относится именно к собору

В 1971 году нами, совместно с археологом

Высоцкий должен был считаться с шириной пролета алтарной арки соборного храма

Расширяя круг своих исследований бесстолпных храмов

Переходя к строительству XIV – начала

Благовещенской церкви в 1291 году и, чтобы сочетать это известие с данными археологии

В то же время этот собор вряд ли мог быть сооружен после 1393 года, иначе станет непонятным строительство великой княгиней

Принципиальная возможность размещения в бесстолпном

Марии Египетской, впервые выстроенной в камне в 1395 году в московском