Сценарий "Бумажные журавлики"

БУМАЖНЫЕ ЖУРАВЛИКИ Пьеса –мистерия Действующие лица Автор – пожилой мужчина. я Пьеро – мальчик лет 14­15 в маске с низко опущенными уголкам скорбного рта. Арлекин – мальчик 14­15 в маске с улыбкой до ушей. Таня Савичева –девочка лет 14 в валенках, длинном ватнике до колен, платке. нк Анна Франк – девочка лет 15 в голубом хитоне, на груди бант. тп Сасаки Садако – девочка лет 12 в белом платье, в руках – цветущая ветка сакуры.лс Девушка зенитчица –лет 15­16, в шинели, каске, автомат на плече.рл Бумажный журавлик – лет 10­12 лб Громила – фашист, он же Война – мальчик лет 15­16 в каске, со свастикой на рукаве, с  автоматом в руках. Кити – ровесница Анны, костюмы схожи.кн Мама Сасаки – молодая женщина в белом кимоно.об Голоса за сценой: мама Автора, Автор. кб Голос Автора. Я приглашаю вас в свой театр. В театре все немного ненастоящее –декорации, немного  ПРОЛОГ временное – роли. Правда – душа театра. Но какая это трудная, сложная правда. И  какая великая. Ведь сама наша земля ­ огромный театр, а все мы как бы артисты, и у  каждого своя роль в театре жизни. А может быть, каждый из нас – сам по себе театр?  Наша память спектакль. Действующие лица и исполнители – те, кого мы любим, кто  живет рядом с нами, без кого мы не можем обойтись. И те, кого нам так не хватает, но  о них мы узнаем слишком поздно – они жили в другое время, и встретиться с ними  можно только в театре. В этом театре нет колон, нет бронзового бога в колеснице. Мой театр всегда со мной и с вами. Я приглашаю вас в свой театр. Слышите – первый  звонок. Скамейка, пожилой человек (Автор) поднимает с земли сухой листок, садится на  скамейку, задумчиво смотрит на него. СЦЕНА 1 Автор. Этот маленький сухой листок сперва показался мне маленьким замерзшим мышонком, о  котором когда­то в детстве мне пела мама…  Голос мамы (За сценой) Отвечает ей мышонок: ­Голосок твой слишком тонок, Лучше, мама, не пищи, Ты мне няньку поищи… Автор.  Вот и нашлась нянька. Навсегда укачала глупого мышонка (смотрит на листок). А еще он  напомнил мне самого себя, только молодого.  Такой же серый как моя солдатская шинель.  Я лежу в подмосковном поле, в снегу.  Фашисты подошли к Москве. Это они прижали меня к земле, вдавили в снег.  Я, большой, тяжелый, с высоты полета «мессершмитта» выгляжу  занесенным ветром сухим листком. И для пролетающего надо мной фашиста я значу не  больше, чем опавший листок. И, если я подниму голову, загремит пулемет.  И тогда… Голос мамы. (за сценой письмо) здравствуй, сынок! Пишу тебе из нашей ленинградской квартиры с  большой кафельной печкой. Печь и дрова потрескивают, а на пол падают оранжевые  угольки. Я нагибаюсь и быстро, чтобы не обжечь пальцы, подхватываю уголек и  бросаю его в печь. Ты знаешь, в старом шкафу случайно нашлись елочные свечи.  Короткие, разноцветные, похожие на отточенные карандашики. На елке они горели,  вздрагивали, по комнате разливался ни с чем не сравнимый аромат стеарина и хвои. Вкомнате было темно, и только веселые блуждающие огоньки замирали и разгорались.  Как ты, сынок? Напиши, твои письма греют меня в ленинградскую стужу.  Обязательно выживи, родной мой! Автор. Я лежал на снегу в тяжелой каске, в шинели, затвердевшей от мороза, а осколки снарядов  плюхались  снег – большие, рванные куски металла. Гори, гори. Елка! Мерцайте,  новогодние свечи! Хорошо, что где то около мамы есть островок мира, где все по­ прежнему. Тепло и спокойно. И мама в безопасном месте. И единственная ее тревога – это  я. Вот какой спектакль подарила мне мама в своем письме. Именно спектакль, легенда,  сочиненная мамой в ледяном Ленинграде, в доме, где стекла были выбиты взрывной  волной, а печка была мертва и белела в углу, как наметенный вьюгой сугроб. Какая там  елка, какие свечи! Это письмо мама писала, умирая от голода. Она не просто голодала. В  нее стреляли голодом. Это был смертельный голод. А я поверил героическому  материнскому театру, не замечая, что буквы кривые, строки неровные, не догадался, что их выводила рука, лишенная сил. Я верил и отправил ответ на это письмо. Оно уже не застало  маму. Она умерла в блокадном Ленинграде… Звучит песня А. Розенбаума «Дорога жизни» Таким был мой фронтовой театр. Такой была эта театральная правда. Боже мой!  Сморщенный прошлогодний листок напомнил мне ребенка – блокадную девочку, у которой не хватило сил, и она упала в снег. И никого не оказалось рядом, чтобы помочь ей  подняться. Но сегодня рядом был я. И я взял листок и стал дыханием отогревать его.  Листок вздрогнул, шелохнулся, чуть­чуть зашуршал. И в этом шуршании мне послышалось, хриплое дыхание. И  позвал: «Таня…. Таня…» Звучит щемящая мелодия резко обрывается на высокой ноте.  На сцене появляются Пьеро и Арлекин. Пьеро.      Я – грустный. Арлекин.    Я – веселый. Пьеро.        Артисты драмкружка. Арлекин.   Освистанные школой. Пьеро.        Я плачу. Арлекин.    Я смеюсь, я весел! Пьеро.         Я скучаю. Арлекин.     Я на свиданье мчусь.  Пьеро.         А я дитя качаю.  Арлекин.    Говорят, что противоположности сходятся. Это про нас. Мы совершенно не похожи,  но оба необходимы для жизни. Без любого без нас жизнь станет неполноценной,  половинчатой. Пьеро.       Мы такие разные, что иногда не понимаем друг друга. Но случается так, что                          печальный заливается смехом… Арлекин.   А весельчак слезами. Мы как бы меняемся ролями. Только маски остаются                           прежними: печальная и веселая. Пьеро.        А когда мы меняемся ролями, происходит неразбириха: надо смеяться, а на глаза                         наворачиваются слезы. Смешно, правда? В руках у Арлекина появляется обычная школьная тетрадка. Арлекин (весело).  Обычная тетрадка В линеечку косую Одни примеры пишут, А я слона рисую.И девочку босую. В линеечку косую. Пьеро (беря тетрадку, пожимая плечами).                                   Обычная страничка, Где кляксы, где черничка. Глаголы здесь чудили, Задачки с рельс сходили… Арлекин (вырывает лист из тетради, делает журавлика, запускает его в зал).  Бумажный журавлик, Бумажный журавлик, По небу плывет, Как бесстрашный кораблик. Пьеро.(переворачивает страницу. Пауза. Напряженно читает).                      Женя умерла 29 декабря в 12.30 утра 1941 года… Пьеро и Арлекин  поворачиваются недоуменно к Автору, сидящему на скамье с сухим  листом в руках. Арлекин.     Кто эта Женя. Которая умерла? Пьеро.          Почему она умерла? Арлекин.     Где это произошло? Пьеро.          Что вообще могло произойти в мире 29 декабря 1941 года? Арлекин.     Чья рука вывела эти страшные слова: «Женя умерла»? Автор.          Это блокада… Арлекин.     Красивое слово блокада… Пьеро.          А может быть, в мире есть остров Блокада? Арлекин.     А может быть, это название фрегата? Пьеро.          А может, тайфун с катастрофой кровавой? Арлекин.     А может быть, имя девчонки кудрявой? Появляется девушка зенитчица. Походка усталая. Девушка,   Блокада! Блокада! Блокада! Погасли огни Ленинграда. В снегу от разрывов воронки Чернеют, как стаи вороньи. Блокада! Блокада! Блокада! У норвежских ворот баррикада. На фронт уходящие танки. И с гробиком детские санки. Блокада! Блокада! Блокада! И голод, и ноги, как вата. И смерть каждый день на пороге. А в школе сегодня уроки. Уроки с тетрадками, с мелом, Уроки под страшным обстрелом. Уроки как вызов блокаде.             И выстрел… и кровь на тетради… (девушка уходит) Пьеро.   Тетрадка, тетрадка В линеечку косую. Одни примеры пишут,А я войну рисую. И смерть идет с косою В линеечку косую Арлекин (переворачивая страницу) . Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942 года… Меняются декорации: темная комната, за столом – девочка. Движения медленные.  Это Таня Савичева. Автор.    Вот и она. Таня Савичева. Простая ленинградская девочка. Таня.   Коптилка – мой фонарик. СЦЕНА 2 Лица не различишь. Да здравствует сухарик! Но он мне снится лишь. Ни маковой росинки. Зато дают бурду. В тарелке, как пруду… (к Автору.)      А куропатка в день съедает всего 22 грамма. Счастливая. Появляется девушка­зенитчица. Девушка. (обращается к Автору).   Я сказала ленинградке: «Ты сожги свои тетрадки И погрейся у огня». Не послушалась меня. Все сидела у окна, и перо ее скрипело.  Сотрясали взрывы дворик. Кто­то встретил смерть свою. Пишет маленький историк. Пишет летопись свою. Таня. (пишет вслух). Лека умер 17 мрта в 5 часов утра 1942 года. (кладет перо, смотрит  задумчиво в зал) Очень трудно писать слово умер. У Леки был свой угол, огороженный  шкафом. Он там чертил. Зарабатывал деньги черчением. Он был тихий и близорукий, ходил в очках. И все скрипел своим перышком. Лека умер… Умер Лека… (роняет голову на  стол). Девушка –зенитчица подходит и тихонько кладет руку Тане на голову. Девушка.   Девочка слаба. Подняться силится. Падает. Поднимается едва ли. Расскажи нам, старая чернильница, Как в тебе чернила застывали. Как о черный лед стучало перышко, Перышко – голодный клюв воробушка. Расскажи, как можешь, печка бывшая, Как ты в дни блокады горевала, Как стояла, про огонь забывшая, И жилье уже не согревала. Но молчит чернильница. Умерла учительница. Печь к теплу дорогу не покажет. Только хлеб живой. Он все расскажет.Хлеб.       Я – хлеб. У меня есть душа. Я – хлеб. И мне больно бывает. С березы листва опадает, шурша, А хлеб каждый день оживает. Я слышу осколков удушливый свист. Я – ломтик, прозрачен и тонок. И держит меня на ладони, как лист, Голодный блокадный ребенок. Я – хлеб. У меня есть душа. Хотя я тонюсенький ломтик, Ко мне приближается, еле дыша, Голодный ребяческий ротик. Большие глаза. Цвет лица восковой. С трудом поднимает ручонку. Я хлеб! И пока я живой, Не дам умереть я ребенку! Кладет на Танин стол тоненький ломтик хлеба, тихо уходит. Таня начинает  отщипывать и есть. Поворачивается к Автору и маскам. Таня.    Вы знаете, как едят блокадный хлеб? Нет? Я раньше тоже не знала… надо положить  пайку на ладонь и отломить крохотный кусочек. И долго­долго жевать его. И снова  отломить. И снова жевать. Надо как можно дольше есть этот крохотный кусочек. А  когда весь хлеб будет съеден, подушечками пальцев соберите на середину ладони  крошки и прильните к ним губами, словно хотите поцеловать их… Чтобы ни одна  крошечка не пропала… Ни одна крошечка… Таня разглядывает пустую ладонь.  Затем склоняется над тетрадью. Таня. (пишет вслух). Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 года. Дядя Леша 10 мая в 4  часа дня 1942 года. Арлекин.  Во второй фразе она пропустила слово «умер». Наверно, это слово ей не под силу.  (слышно завывание сирен, затем взрывы). Пьеро.    Наверно, скорая помощь… Арлекин. Может быть, пожарные приехали?  (снова грохот взрывов) Пьеро (дрожащим голосом).  Может быть, салют? Таня. (ребятам). Когда падает штукатурка – не страшно. Когда летят осколки стекла –                                опасней. Я думаю, бомба попала в Неву. Дома не пострадали, иначе был бы                               пожар. (Глядя на Арлекина, улыбнулась) ты откуда такой смешной? Ты всегда                               смеешься? Даже когда тебе больно, улыбаешься? Арлекин.      Я – Арлекин. А сели тебе не нравится улыбаться, то посмотри на моего друга. Таня (Пьеро).  А ты похож на нашего учителя рисования. Он тоже всегда мрачный. Никто не                   видел его улыбающимся. Ты голодный? Голодные тоже мрачные.      Пьеро молча качает головой и отворачивается.  На сцену влетает бумажный журавлик. Таня.   Журавлик? Как ты сюда попал, Журавлик?   Журавлик. Я слышал, что тебе приходится трудно, вот и прилетел. Таня.   Тебя могли сбить. Слышишь, как гремят зенитки? А у тебя бумажные крылья. И одно                  крыло уже подбито, опущено. (Поднимает Журавлика, держит его в руках, гладит) Журавлик. Меня нельзя уничтожить: пока живы дети, всегда будут бумажные журавлики.Таня.           Откуда ты прилетел? Журавлик.  Из твоего будущего, Таня. Таня.             У меня нет будущего. Журавлик.     Что же, ты всегда останешься девочкой. Таня.             Блокадной девочкой… Журавлик.    Но снаряд может пролететь мимо. И бомба не попадет в твой дом. Таня.              Не все ли равно, от чего умирать. Может быть, от голода еще больнее. Журавлик.     Давай улетим вместе на Большую землю, там есть хлеб, там жизнь. Таня. (грустно качая головой)   Я не могу улететь без мамы… Пауза. За сценой  ­ голос Тани в записи. Голос Тани.  Мама умерла 13 мая в 7 часов утра 1942 года. Савичевы умерли… Умерли все…                           Осталась одна Таня… Резко звивается пронзительная мелодия (скрипка), гаснет на высокой ноте. Гаснет  свет. Когда он зажигается на сцене только маски и Автор. Пьеро. (Автору).   Почему ты не предупредил нас? Мы думали, это простая тетрадь. Арлекин.               Давай уйдем отсюда! Ведь это театр. Пьеро (вздохнув).  Отсюда не уйдешь. Этот театр – в каждом из нас. А разве можно уйти от  самого себя? Голос Тани. (ходящий и гаснущий). А куропатка съедает в день всего 22 грамма… Занавес . песня А. Розенбаума «А может, не было войны». СЦЕНА 3 Темный чердак. Свеча на столе. На сцене появляются Автор и Маски. Арлекин.    Что это? Где мы? Автор.           Мы в военном Амстердаме. А это убежище. Арлекин.      Убежище – это берлога в дремучем лесу? Пьеро.           И в ней живут медведи? Автор.           Когда человек скрывается от преследования – любой дом превращается в                           убежище. Иногда такой дом найти труднее, чем берлогу в лесу. За сценой – дробь барабанов. Звучит властный, командный голос. Голос.     Немецкие солдаты Вступают в Амстердам. На шеях автоматы, Трам –там –там! И свастика паучья, И проволока колючая, И на стене приказ: Комендантский час! На сцене появляется Анна. На ней голубой хитон, перешитый из маминой юбки, на  груди бант. Скрестив руки, она зябко обнимает себя за плечи. Анна.   Я слепну, как слепнет старуха. В глазах от бессилья темно. И слушает мир мое ухо – Мое слуховое окно.Чердак. Слуховое окно. Бесцветного неба пятно. А ночью звезда чуть заметная. И снова неделя бесцветная. Глухой чердак. Убежище. Тюрьма. Здесь медленно сойдешь с ума. (обращается к Автору и маскам) Вы слышите вещую музыку? Это в соседнем доме играет радио. Идет передача для  счастливых. Вы не знаете, есть где­нибудь передача для не счастливых? Создается  впечатление что во всем мире звучат одни счастливые. Всюду музыка! Фашисты  расстреливают людей под оркестр. Вы не знаете, под музыку умирать веселее? Почему  ты такой хмурый. Ты, наверное, боишься фашистов? Пьеро.  И вовсе я не хмурый! Анна. (Арлекину).  Что ты улыбаешься? Ничего смешного нет. Арлекин.  Да не улыбаюсь я! Ты собралась на бал? Играет фортепьяно? Сейчас зажгут огни И окна распахнутся. Ты мне в глаза взгляни – С тобой они смеются. Анна. Ах. Музыка и смех Воображенья дразнят. Мне кажется, для всех Придет веселый праздник! Взявшись за руки, дети танцуют. Вдруг музыка обрывается. Слышны тяжелые шаги.  Дверь от удара раскрывается, входит громила с железным голосом, в каске, со  свастикой на рукаве. Громила.  Я здесь, я явился. Вот он. Стучусь я в дверь и в окно. Ферботен! Ферботен! Ферботен! Значит запрещено! Ферботен больным лечиться, Здоровым  ­ ходить в кино. Еврейским детям запрещено учиться Ферботен – ЗАПРЕЩЕНО! Ферботен смотреть на небо Людям низших сортов. Вкус молока и хлеба Не доля еврейских ртов. Добытое кровью, потом Отнято, обменено. Жить евреям – Ферботен, ЗАПРЕЩЕНО! Грозит пальцем, поворачивается  и уходит. Анна спряталась в углу. Арлекин.   Анна, если придут фашисты, мы задержим их, а ты спасешься. Ты можешь вылезти  на крышу через слуховое окно. Пьеро.  Анна, почему фашисты хотят тебя схватить? Ты взрывала мосты? Расклеивала по  городу листовки? Ты стреляла в них? Чего они от тебя хотят? Ты в чем­нибудь  виновата перед ними? В чем твоя вина?  Анна.     Моя вина в том, что я еврейка.Пьеро.   Какая же это вина, если ты родилась такой? Арлекин. Ну и что, что еврейка, какая разница? Я русский, пьеро – украинец. Не все ли ми  равно? Анна.      Фашистам не все равно. Есть люди, которые считают, что если сосед не счастлив, то                   сами они этого будут счастливее. Если один народ несчастен, другой сразу заживет                 лучше. Арлекин.   Так надо объяснить им! Они чего­то на понимают! Анна.     Их не убедишь. Они возвышаются, унижая других. Но это им только кажется, что                   они возвышаются. Они падают в бездну, и вслед им летят человеческие проклятья. Пьеро.    Идем с нами отсюда! Арлекин.  Мы спасем тебя! Анна.       Я не могу. Я уйду, а как же Петер? А как же папа и мама, и сестра, и товарищи по                   беде?..Нас так мало… и так много. Разве вы можете всех спасти? Пьеро (грустно) Всех, наверно, не сможем… Анна.    Я не могу оставить их. Это будет предательством. Тише! Я слышу шаги! Значит, нас                  выследили фашистские ищейки. Вылезайте в окно, на крышу. Спрячьтесь на чердаке                  соседнего дома! Скорее!. Арлекин. Мы никуда отсюда не уйдем! Дверь открывается на пороге стоит улыбающаяся девочка. Девочка. У вас здесь маскарад? Как забавно! Анна.         Кто ты? Девочка.   Ну вот! Ты меня прекрасно знаешь и узнаешь! Может быть, у тебя в целом свете                     нет подруги ближе меня! Арлекин.   Анна, это действительно твоя подруга? И ты не узнаешь ее? Смешно! Анна.         Я ее никогда не видела. (растерянно). Девочка (с укором)    Эх ты! Я же Китти! Анна.(взволновано). Кити? Я представляла тебя совсем другой. Но как ты узнала меня? Ведь  прежней Анны нет. Пред тобой стоит другая Анна. За это время я прожила целую жизнь. Кити.   Но мы же видимся каждый день! Анна.    Да, да я забыла. Я все чаще думаю, что мне лучше умереть.  Анна поворачивается к Автору, подходит к нему. Анна.  Здравствуй! Как ты нашел меня? Автор. Мне помог сухой лист каштана. Анна. Он похож на перо жар­птицы, оброненное на снег. Правда? Автор. Он и мне показался пером. Анна. Хорошо, что ты пришел. Ко мне редко сюда приходят люди с воли. Хотя там, за  стенами дома, тоже нет воли. Автор. Может быть, воли здесь, в убежище, больше, чем там. Здесь мы можем свободно  говорить о чем хотите, а там… Анна. Я тоже так думаю. Только воля здесь тяжелая. И у нее нет ни начала, ни конца. Автор. Придет конец, ведь война кончится. Анна. А куда денутся фашисты? Ты рассуждаешь , как ребенок. А я… я уже взрослая. Я говорю последнее «прости» Фиалке, не успевшей расцвести, Ведь я сама такая же фиалка, Я будущего маленьких побег, Но нежный стебель засыпает снег, И лепестков моих ему не жалко. Я говорю любимому «прощай»Хранить любовь свою мне обещай – Ведь первая любовь не умирает. Прощай, весь мир, все божьи существа, Прощайте, все любимые слова, Моя свеча беззвучно догорает. Звучит щемящая музыка. Анна медленно уходит со сцены. Арлекин. Анна, куда ты? Пьеро. Анна, вернись! Автор. Не надо друзья. Это жизнь, а не театр. И в ней ничего не изменить и не исправить.  Анны скоро не станет. И памятью о ней останешься только ты, Китти. На сцене появляется Бумажны Журавлик и садится у ног Китти. Журавлик. Я прилетел к тебе, Анна! Китти. Меня зовут Китти. Журавлик Кто ты, Китти? Китти. Я подруга Анны Франк. Ты бумажный Журавлик, а я бумажная подруга. Но иногда  человек доверяет бумаге больше, чем людям. Я знаю все об Анне. Журавлик. Ты читала ее дневник? Китти. Я и есть дневник Анны Франк – ее бумажная подруга. Звучит щемящая мелодия, занавес. Голос Автора за сценой. Розовое облако лежало на влажном склоне горы Токо, которая  встретилась мне на пути к японской девочки Сасаки Садато. В блестящей от дождя траве  нет следов прошлого, следов войны. Воронки от бомб давно заполнились дождевой водой и превратились в пруды. В мертвые города вернулись люди. Время помогает забыть горе…  Господи, какое высокое небо над Хиросимой!... СЦЕНА 4 Стена дома. На стене – тень человека. На сцене Автор и маски. Автор. Эй, Арлекин, будь на виду – сейчас как никогда кстати твоя улыбка. А ты , Пьеро,  держись в тени, своими мрачным видом не напоминай людям о страданиях войны. Арлекин. Тем более, что войны давно уже нет. Пьеро (показывая на стену) смотрите, тень, а человека нет! Арлекин. (недовольно) Вечно тебе что­то мерещится! Пьеро. (подходит к тени, мрачно). Наверно, по ночам тень воет от тоски, как брошенная  собака. Он стоял здесь, грелся на солнышке. Арлекин. Нет, он позировал фотографу. Видите, какой красивый дом. «Улыбнись! Сейчас  вылетит птичка. И вспышка…» Автор. Вспышка действительно была. Вспышка была такой силы, что человек превратился  в пар, исчез. Тень не поспела за ним. Это случилось 6 августа 1945 года. Арлекин. Атомная бомба! Пьеро. А ведь тот человек погибал, заслонил собой тень. Сам погиб, а тень осталась… За сценой голос девочки, жалобно напевает. Голос девочки. У меня болит голова Может, жесткая циновка? Намагничена кровать? Головы не оторвать.Я испытываю муку, Поднимая просто руку. Я зову, но я забыта. Я живу, но я убита. Я жива и не жива. Сквозь меня растет трава… Арлекин. Кто это? Автор. Сасаки Садако, девочка, которую догнала война и приговорила к смерти… На сцене медленно появляется Сасаки. Она в белом платье, в руках цветущая белая ветка Сасаки. Кто вы? Вы похожи на войну. Арлекин. Что ты! Это просто маски. Войны давно нет. Все  в порядке. Сасаки. Война есть, во мне всегда есть война. Она в моей крови. Радиация. Пьеро. Хочешь, мы отдадим тебе нашу кровь? Сколько хочешь! Нам не жалко! Сасаки. Не поможет мне ваша кровь. Вам лучше держаться подальше. Арлекин. Мы не боимся. Сасаки садится на циновку устало и задумывается. Сасаки. Вы знаете, в последнее время я научилась понимать язык деревьев, рек, долин.  Природа открывает мне свою душу. И я не ухожу из жизни – рожденная природой, я  вернусь в свой отчий дом – к Природе. Слышите, река говорит со мной? (голос за сценой): Я – река. Я пою вам, белью стираю. А теперь я умираю. Где ты, музыка жизни и детства? Умирает река и не будет наследства. Я кончаюсь как тонкая струйка из крана. И на месте реки будет черная рана. Забинтует зима ее ласковым снегом.  О, не дай умереть мне! О, будь человеком! Я утекаю, как река. Я засыхаю, как цветок. И смерть реки, И смерть цветка – Всего лишь вечности глоток. Я вымерзаю, как земля. Я выгораю, как пожар. Я ощущаю вкус угля И жжение пчелиных жал. И не пойму, где хлеб, где твердь. И в шапке невидимки смерть. Пьеро. (в отчаянии). Сасаки, но ведь есть же выход? Сасаки (поднимаясь с циновки, берет кисточку, рисует журавликов на листе).  Я ближе бумагу придвину к окну. И снова я кисточку в тушь обмакну. И дрогнет рука от волненья. Другой иероглиф на солнце блестит. И кажется, это журавлик летит, на крыльях несет он спасенье.Лети мой Журавлик, быстрее лети: Лишь тысяча птиц меня смогут спасти. Рука белых птичек считает. Со всех уголков благодатной земли Слетелись ко мне на постель журавли… ( кисточка выпадает из рук девочки, она обессиленно садится на циновку, шепотом).  И лишь одного не хватает… Арлекин. Не хватает одного журавлика! А где наш журавлик, почему в нужный момент он  не появился в доме Сасаки? Автор. В театре не все кончается благополучно. Арлекин. Вырвем листок из тетради и сделаем нового журавлика! Пьеро. (мрачно). Нет тетрадки. Может, он еще подоспеет наш Журавлик? Арлекин. Бессилен наш союз. Пьеро. Я плачу. Арлекин. Я смеюсь. Пьеро. Я грустный Арлекин. Я веселый… я такой веселый, что у меня по всему лицу текут слезы, а вместе с  ними грим. Может быть, я больше не Арлекин? Может быть, я превратился в Пьеро? Все  перепуталось в нашем театре. ПЬеро. Мы не хотим быть просто артистами!  Арлекин. Мы хотим действовать! Мы должны спасти Сасаки! Пьеро. Нам нужны другие роли в этой мистерии! Автор. Но мистерия уже написана, других ролей нет. Арлекин. Тогда Автора на мыло! Автор. Но автор не я, а жизнь. Арлекин. В жизни надо бороться. Только негодяи сидят сложа руки, когда человек в беде.  Мы не согласны! Пьеро. Мы уходим…увольняемся по собственному желанию. Арлекин. Не имеете права нас задерживать! Автор. Вы же не дезиртиры. Мы вместеиспьем эту чашу. Вместе дойдем до цели. Пьеро. (гневно). До какой цели? Когда все погибнут и останутся одни тени? Автор (жестко) . тогда уходите. Ваши тени останутся как укор вам. Я принимал вас за  людей, а вы оказались тенями! Маски подавленно молчат. На сцене появляется мама. Она садится на краешек циновки и  нежно кладет руку на голову Сасаки. Мама. Наступает тяжелая ночка. Как тебе, моя радость, поможешь? Я боюсь укачать тебя, дочка. Вдруг уснешь, а проснуться не сможешь? Сасаки (из последних сил). Мама, прощай! Ухожу, улетаю, Каплей росы я сейчас испарюсь. Хрупкой снежинкой в ладони растаю. Я умираю, но я повторюсь. Мама, прощай! Нет, не надо прощаться. Вместе мы нашу беду переждем. Буду к тебе я весной возвращаться, Буду в окошко стучаться дождем. Травкой в знакомом взойду палисаде. Стану в апреле частицей тепла. Выйду на улицу в белом параде. «Сакура, ­ скажет сосед, ­ зацвела».Мама склоняет голову к Сасаки. Гаснет свет. Музыка обрывается на высокой ноте. СЦЕНА 5 На сцене Автор и маски. Появляется девочка в платье и в ватнике. У нее бледное  изможденное лицо и запавшие глаза, полные тоски. Это Таня. Таня. (задумчиво). А куропатка съедает в день всего 22 грамма… я завидую куропаткам.  22 грамма им хватает. А мне 100 грамм хлеба мало. Таня садится. Появляется девочка в голубом хитоне. Это Анна. Анна. Я ужасно счатлива, а играю роль несчастной. (к маскам). Тебе нравится мое платье?  Хочешь, я прочту тебе монолог из моего спектакля? Я говорю последнее «прости» Фиалке, не успевшей расцвести, Ведь я сама такая же фиалка, Я будущего маленьких побег, Но нежный стебель засыпает снег, И лепестков моих ему не жалко… Таня. Мы обе с войны! Анна  Вы знаете нас. Вы читали наши дневники? Нас прислало небо. Таня. Если человеческую память считать небом, то небо. Появляется Сасаки. Сасаки. У меня болит голова Может, жесткая циновка? Я испытываю муку, Поднимая просто руку. Я жива и не жива. Сквозь меня растет трава… Война вселилась в меня. Война всегда со мной. Со мной… до самой смерти. Как хорошо,  что у меня нет дочки, и в нее не вселится война, как в меня мамина. На сцене тихо появляется Журавлик. Журавлик. Земля перед небом бессильна…. Пьеро (срывая маску) стойте! Остановите действие! Закройте занавес! Мы думали , что к  нам в руки попала обычная школьная тетрадка, где «задачки с рельс сходили». Задачки, а  не поезда! А в этой тетрадке все задачи неразрешимые. И на всю тетрадку всего один  глагол: умерла, умерла, умерла…. С одним этим глаголом невозможно жить! Арлекин. (кладет другу руку на плечо). Подожди! Мы же в театре. А в театре с давних пор  существует «дэус экс махина» ­ бог в машине. И когда в трагедиях кто­то погибал, а  публика не хотела, сверху опускался «дэус экс махина» и выручал, любимого героя. Ведь у нас в театре есть «дэус экс махина»? Ребята с надеждой смотрят на Автора. Он печально качает глловой. Автор. Это жизнь, а не театр. И нельзя задним числом поделиться с Таней хлебом, нельзя  увести Анну в новое убежище, нельзя вылечить Сасаки. Ушло время. Ушло и осталось.  Осталось в моем театре. Навсегда. Арлекин (срывая маску, гневно) тогда мы объявляем забастовку! Мы уходим со сцены!Берет за руку Пьеро, и уходят со сцены. Автор остается один. Он подходит к Бумажному  Журавлику. Тихо начинает звучать светлая, нежная мелодия. Автор. Я остался один на сцене. Нет, не один. Еще бумажный журавлик и сухой листок –  память о живых зеленых листьях. О них должны знать все. И пока я жив, в моем театре  будет подниматься занавес. Как трудно оставаться наедине со своим театром! Ноя  чувствую: рядом кто­то есть! Ты слышишь меня, Таня? Анна? Сасаки? Девочки мои! Я иду к вам! Мелодия звучит громче, заканчивается торжественным аккордом.