Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"
Оценка 4.7

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Оценка 4.7
Мероприятия +1
doc
воспитательная работа
5 кл—11 кл
01.11.2018
Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"
В подготовке и проведении классного часа "Звучи, памяти набат!" принимали участи ученики 6кл. и 11 кл. Целью мероприятия является ознакомление с героическими страницами своей страны, несгибаемости перед врагом, формирование жизненных ценностей, мировоззрения учащихся, воспитание патриотического отношения и любви к своей Родине.
Классный час Звучи, памяти набат!.doc
Классный  час                             «Звучи, памяти  набат!» Классный руководитель Демиденко Т.И.   Цель: ознакомить с героическими страницами истории России     Задачи: 1.Формирование жизненных ценностей, мировоззрения учащихся.                  2. Развитие гражданских позиций на основе общечеловеческих ценностей.                  3. Воспитание  эмоционально­ценностного,  патриотического                       отношения и любви к своей  Родине                                      Задачи: формирование высоких нравственных  качеств : патриотизм, мужество, героизм,  несгибаемость перед врагом. Подготовительная работа с детьми:   а) ученики 10 или 11 класса готовят рассказы об материал  в форме рассказа о  трагических событиях деревни Хатынь;  б) ученики 5 или 6 класса сопровождают их выступления небольшими стихами .  Оформление:     а) Кабинет оформлен плакатами со словами:    Светлой памяти людей,                                                      Ради жизни ПОГИБАЛО:    Отдавших свою жизнь                                                        14104 человек в день,    За нашу Отчизну, за освобождение                                  508 человек в час,    Народа от фашизма.                                                            10 человек в минуту.   б)  изображение мемориального комплекса  «Хатынь».   в) по ходу действия все сопровождается изображением отдельных мест Хатыни.                               Ход классного часа Звучит музыка М.Таривердиева “Воспоминание» из к/ф «17 мгновений весны» или   «Воспоминания о войне»., или «Вспоминайте, люди!» И в то горькое лето дружно роились пчелы, наливались колосья в поле, густые травы  шумели в лугах. Радостно наполнялись сердца хлеборобов.  И вдруг!  Огнем и дымом пахнул, железом и свинцом хлестнул, тротилом и порохом  взорвался июнь 41 года.  ВОЙНА! Орудийные залпы, надсадный рев бомбовозов, пронзительные пулеметные очереди  взорвали утреннюю тишину 22 июня 1942 года. В первые же минуты война прямой наводкой ударила по белорусским городам и деревням,  пороховым дымом и копотью пожарищ окутала голубизну озер и нежный изумруд рощ. Какой ценой стала нашему государству  эта война? Помимо того, что многие погибали на фронте, были места, поселения, которые фашисты  сравняли с землей. Нет, невозможно найти оправданье:                 В мирном труде дни за днями летели, Было селенье ­ осталось названье...                  Люди покоя и счастья хотели: Вражьи солдаты ворвались, как звери,             Сеяли жито. с песнями жали,  И птицы, и хаты, и люди сгорели.                      Свадьбы справляли, деток рожали. А жить им хотелось. А жизнь так манила.        И жить так хотелось, так жизнь их манила… Все в небо ушло, черным облаком сплыло,       Все в небо ушло, черным облаком  сплыло. Остались на годы в военных туманах                Где люди гнездились – бурьян по колено, Одни только печи на мертвых полянах.             Но память народа, как солнце нетленна. Оплакали ветры и ливни те печи,                                                     Трубы, которых как скорбные свечи.                 Мы зерна, пропахшие дымом, собрали,                                                                                 Вновь рожью трезвонят воскресшие дали… А помнится,  люди там жили богато.              Родные, земля вас по имени знает.               С зарей просыпалася  каждая хата.                     Здесь каждое зернышко в небо врастает. Косцы шли на луг, вслед спешили молодки, А в печах томились, скворча сковородки... Оккупировав летом 1941года территорию Белоруссии,  фашистские захватчики установили на белорусской земле так называемый «новый порядок» ­ режим террора, насилия и  рабства. Везде, где ступала нога фашистского солдата, совершались неслыханные по своей  жестокости преступления, жертвами которых были мирные люди – старики. Женщины,  дети. Гитлеровские палачи последовательно и систематически проводили массовое  уничтожение мирного населения. Они истребляли сотнями тысяч ни и чем неповинных  людей, применяли изощренные методы пыток, жгли, травили собаками, вешали,  умерщвляли в душегубках, морили голодом, заражали инфекционными заболеваниями,  расстреливали. «У тебя нет сердца, нервов – на войне они не нужны. Уничтожай в себе жалость и  сочувствие, убивай всякого русского советского. Не останавливайся, если перед тобой  старик или женщина, девочка или мальчик – убивай! Этим ты спасешь себя от гибели,  обеспечишь будущее своей семье и прославишься навеки» ­ так обращалось немецко –  фашистское командование к своим солдатам. Осуществляя на практике человеко_­ ненавистнический план «Ост» , гитлеровцы  проводили против мирного населения карательные операции. Во время этих операций  погибло большое количество советских людей, в том числе жителей белорусской деревни « Хатынь». На фоне звона колоколов:         Слышали вы в Хатыни                 Кажется, ты в пустыне:                                                            Траурный перезвон?                     Вызжено все, до тла ­                                                        Кровь от ужаса стынет,               В той военной Хатыни                                                        Только раздастся он.                    Плачут колокола! Слушайте, люди! К вашим сердцам обращаются колокола Хатыни! С гневом и болью рассказывают они  о трагедии этой деревни. 22марта 1943 года отряд фашистских захватчиков окружили деревню. Все жители –  старики, женщины, дети были согнаны ив сарай и сожжены заживо.             Идут ребята, мужики,                                         Боже мой!             Детишки, бабы, старики,                                   Огонь как мост             Идут подростки и девчата,                                Встает до звезд!             Горят их хаты.                                                     Звонят, звонят Горит земля,                                                        Колокола,             Леса с травой,                                                     Тревога землю обняла.             Огонь гуляет круговой,                                      И от села и до села              Поля пылают.                                                      Встает народ. Налетели, нахлынули…Все люди были в деревне, не успели еще разойтись по делам, когда  в Хатынь ворвались на машинах около 300 карателей. Командовал ими эсэсовец, лютый  палач Дирлевангер, давно уже купаный в людской крови. Он приказал всех выгнать из хат.  Вооруженные солдаты затопали по дворам, по амбарам и сараям. Всех гнали на улицу. Кто  успел обуться, а кто босиком. Тех, у кого старость или болезнь отняли ноги, вели под руки  соседи и близкие, тех, кто еще не научился ходить, несли на руках. Когда природа возвращалась к жизни после долгого зимнего сна, Хатынь умирала, умирала  мучительно, тяжело. Несла на руках грудного младенца Вера Яскевич. Это был ее первенец. Бессловесный, он  не мог спросить, куда мама его несет. Он не видел, что мама словно окаменела, не видел  ужаса в ее глазах. А ей казалось, что сын все понимает, что он тоже чует беду, потому так  прижался к ее груди, притаился под платком. ­Боже, милостивый, сжалься, пощади! Нас же на смерть гонят. Сожгут нас в этом овине .  Ой, беда, беда! Ах, горюшко – горе, сыночек родной!                          Ни разу еще не промчался  верхом                                                                                                                                                              Сухими губами шептала –                                              За ветром, вдогонку в ночное,  А может, не станут они над тобой                                  Не ел, согреваясь под осень костром                                                                                                          Глумиться? Ты прожил так мало!                                   Печеной картошки с золою. Не видел, как вишня весенней порой,                            Ну, хоть бы одни истоптал сапоги,                                                                                                        Как груша, в саду расцветала;                                         Прочел бы хоть первую книжку…                                                                                                        Не слышал, как трубно кричат журавли,                        Ты слышишь, наш татка! Как годы пророчит кукушка,                                            Приди! Помоги! Не знаешь ты запахов талой земли                                  Спаси не меня ­ так сынишку! И теплой коры на опушке. Невыносимой болью полоснул этот крик по сердцу молодой матери. Она все прижимала  сыночка к себе, платком прикрывала, будто он мог заслонить его , маленького, слабого от  смерти. Она стала потихоньку проталкиваться сквозь толпу – к заборам.  «А может, спасу  тебя, родимый, мой? А может, выберемся, уйдем от беды?» И она прижимая младенца,  бросилась бежать. Вдогонку за ней ринулся рослый солдат. Схватил за руку, поволок назад, толкнул в самую гущу толпы, приближающейся к овину. Нет, никто не смог спасти маленького и еще 75 таких, как он. Как слепого вели под руки Иосифа Ивановича Рудака. Давняя болезнь скрутила его,  приковала к постели. В ноги фашистам бросилась его жена, сухонькая, изведенная горем  бабушка Прасковья : « А куда же вы его забираете? Куда тащите больного, старого? Зачем  вам сухие кости? Дайте человеку помереть спокойно в родной хате!» .   –Он сгорит! –  гаркнул фашист – И ты сгоришь! Всех в огонь! Партизаны! Партизаны. Это они­то, старые, больные, в чем дух держится,­ партизаны? 9 мальчуганов и девчушек Барановских – как гусята за гусыней, шли за матерью.  Александр и Александра Новицкие 2 7 детьми, столько же детей было в семье Казимира и  Елены Иотко, самому маленькому, Юзику, исполнился 1год. Не было в то утро дома одного Ивана Яскевича. Он на рассвете пошел в лес за хворостом.  Когда фашисты направились к его хате, 8 летняя дочь Лена, заметив их еще на улице,  выскочила во двор и притаилась в одном, ей известном укромном уголке. Солдаты в дом, а  она в огород. Лена бежала в лес, чтобы разыскать отца, рассказать ему все. Вот и лес уже  рядом. И тут ее заметили каратели. Они стали стрелять вдогонку. «Это чертенок какой­то , а не девчонка! Пули догнать не могут»­ бесились фашисты. Тогда один договязый бросился за Леной. Куда было тягаться малышке с этим верзилой? Догнал, выстрелил.  ….И произошло все это на глазах у Ивана Яскевича. В эту минуту он вышел из леса и  увидел, узнал свою Ленку. Увидел, как она надломилась, упала наземь. Сначала он стоял,  онемев, потом бросился к своей дочушке. «Ленка. Лена, не умирай, родименькая!»  Склонился, взял ее на руки, прижал окровавленную к груди. Она уже и не дышала, а он все  твердил : «Лена, доченька, не умирай!» Он положил ее возле куста ракиты, еще постоял  какое­то время, глядя на дочь, потом с топором ринулся на фашистов. Они ловко,  прикладами выбили у него из рук топор, скрутили Ивана и поволокли к овину.  А в том  овине полно людей! Начиналась самая страшная часть трагедии. О ней позднее рассказывал Иосиф Каминский,  единственный из взрослых жителей Хатыни, чудом спасшийся в этот жуткий день, не  сгоревший со всеми. ­Меня, детей. Жену немцы гонят к овину. А там – вопли, крики. Голосят женщины, плачут  дети, а вокруг  вооруженные солдаты. Стоят, курят, посмеиваются. Кому горе, а кому  радость. Плетусь, а в глазах темно. На пороге своего дома лежит в крови, раскинув руки,  мой брат Иван. Я к нему, а мне снова прикладом в спину. И больно и горько до слез.  Загнали нас в овин, а в том овине под крышей летают голуби. Люди добрые, как я в те  горькие минуты завидовал голубям: они могут прилететь, могут вылететь.  Тесно, душно  стало в холодном, просторном овине. Некого больше гнать, всех  хатынцев  вместил пустой сараище.  Проскрипели, затворили снаружи ворота. Может подержат и выпустят? И вдруг  жуткий крик: «Горим!»  Горьким дымом запахло в овине. С крыши посыпались искры. Пламя уже снаружи  проточило, пролизало соломенную крышу. В дыму задыхались и плакали дети. Люди  бросились к воротам. Стали колотить ногами, плечами навалились. Затрещали ворота,  распахнулись. Свежим ветром дохнуло в овин, свинцовым ливнем хлестнуло. Тех, кто  пытался выбраться из огня, каратели расстреливали из автоматов.  Как в кузнечном горне трещат волосы, дымится одежда. Рядом со мной 15 летний сын  Адам. Кричу сыну прямо в ухо: «Под ногами у людей пробирайся к воротам». Пополз он, я – за ним. Выползли. Адам вскочил и, пригнувшись, побежал за овин. Догнали его вражьи  пули. Упал сын. Горе камнем придавило мне сердце. Бросился я к сыну, а фашисты и по  мне очередью. Упал я. Подошел солдат и давай меня сапогами  пинать, прикладом бить.  Подумал  злыдень, что я уже мертвый. Не видел я, как тот солдат отошел от меня. Не  видел и не слышал, что творилось в овине и вокруг. Как сном забылся.. Как сном… В луже крови лежал Иосиф Иосифович Каминский. Он уже не видел, как в том овине догорали дети, их отцы и матери, дедушки и бабушки, догорала жизнь Хатыни.  Догорали люди, их песни и мечты, их надежды. Занялась уже вся Хатынь. Каратели,  ограбив, подожгли деревню. Хатынская  земля потемнела от крови, содрогалась от мук людских. Горела Хатынь. То черные, то желтые столбы тянулись в небо. Пожар сметал,  заглатывал все живое и неживое. День и ночь горела Хатынь, дымилась головешками,  поблескивала красными угольями в горячей золе. Там, где был овин, меж головешек, в  серой золе чернели обгоревшие кости. Зола и пепел. Головешки и кости. Обугленные  деревья и обезображенные трупы. 149 живых душ сожрало лютое пламя, из них 75 детей.  Иосифа Каминского отнесли к леснику. Мария Наумовна Анисимовна, талантливый  местный врач, спасла его, вернула к жизни. Песня « На братских могилах не ставят кресты». В то кровавое, обожженное мартовское утро остались в живых еще четверо. Чудом удалось выскочить из огня 7 летнему Вите Желобковичу.  Затрещали, распахнулись ворота овина под напором десятков людей, и люди, полные  ужаса, в охваченной пламенем одежде, бросились врассыпную. Фашисты открыли по  убегавшим огонь. Витя проскользнул меж людей и бросился бежать. Держа его за руку,  бежала мать. Она пыталась прикрыть сына от пуль своим телом. И вдруг упала, скошенная  свинцовой смертью. Упала, увлекая за собой, раненного в руку Витю. Он притаился.  Фашисты думали, что они оба убиты. А Витя пролежал до ухода карателей возле  безмолвной матери, у трупа самого родного на свете человека, дважды подарившего ему  жизнь. Из 9 детей Иосифа и Анны Барановских в живых остался один – 12 летний Антон. Выбежав из горящего сарая, он был ранен в обе ноги. Кусая губы от боли, он потихоньку отползал,  пока сугроб у забора не скрыл его. Там и подобрали его добрые люди. Володе Яскевичу  было тогда 13 лет. Когда фашисты стали сгонять людей в овин, он незаметно выскочил во  двор, прячась в сараях и огородах, выбежал в поле. Володю заметили. Просвистела пуля  над головой, а он в яму. Володя, затаившись, сидел в яме, пока не стихли рыдания и крики,  пока не прекратилась стрельба. Когда немцы уехали, он бросился в Хатынь.  Деревня была  вся в огне: ни одной живой души. Ни отца, ни матери, ни сестрички Зоси. В смятении, в  отчаянье стоял Володя Яскевич. Горький дым, трупный горелый запах душили мальчишку,  а он, задыхаясь, глотал слезы, брел по черной опустелой улице в чистое поле.       В душе, не надеясь уже на ответ                                  Средь бора дорогу ему укажи,       Спросил у нахмуренных сосен:                                    Которой он хаживал прежде…     ­ Где мать и отец мои? Живы иль нет?                          Мальчишка шагает,       Что стало с сестричкою Зосей                                      Мальчишка бежит       Провыл, потревожив  вечернюю стынь,                      Навстречу последней надежде.       В урочище волк одинокий.       И – тихо в лесу. Так молчала Хатынь…       Свети ему месяц высокий.                                                                                                                                                                    Не нашел Володя Яскевич родных. Сгорели они в том овине, который весь вечер  дымился головешками. А 12летнего  Сашу Желобковича  спасла от смерти …лошадь. Не дала ему сгореть в овине. Увидев , ехавших на машине, гитлеровцев, Саша прибежал домой: «Беда папа! Немцы едут! Много – много немцев!» Отец выскочил во двор, Там стояла запряженная лошадь.  «Заберут бандиты лошадь! А как жить без нее? Надо спасать!» И он Сказал сыну: « Садись, Сашок, скорее на подводу. Гони к тетке в Замостье. Там жди меня…» «Садись и ты, папа. Удирать нужно!» «Что ты, сынок!»­ покачал головой отец. –«А на кого же я оставлю хату? Кто корову  досмотрит? Хозяйство?»  Быстро добрался хлопец до Замостья. Рад, что не досталась лошадь немцам. А отца все нет и нет. Не пришел в Замостье Сашин папа. Его сожгли каратели в овине. Об этом узнали в  Замостье назавтра, утром. На этой лошади Саша возил в Замостье дрова из леса, сено с лугов, шел за плугом, но ни  разу  не заехал на ней на родное пепелище, где уже росла высокая крапива., где на крови и  костях, на сером пепле взросло великое, всенародное горе. Не мог, не смел он взглянуть на  то место, где сгорела, обратилась в пепел новая доля Хатыни, где горьким дымом  захлебнулись песни Хатыни. Шли месяцы. На то черное пепелище не приходил и Иосиф Каминский. Лишь когда  оделись зеленой листвой ясени, клены, дубы, ссутулившись, с посошком, с кручиной идет  он в Хатынь, где родился, вырос, познал и приятную сладость и полынную горечьжизни. В раздумье и печали идет Каминский пепелищем, кланяясь каждому уцелевшему кустику,  деревцу.               Могильный здесь царит покой,                         Не слышно шума старых лип               Не пахнет сеном и пенькой ,                              Лишь ветра всхлип, да прясла скрип. Неведомая сила гнала его прочь, подальше от пепелища, от жуткого безмолвия, которое  угнетало и вселяло страх. Каждый 4­ый белорус погиб в минувшей войне. Фашистам все было мало людской крови.  Гитлер своим головорезам  приказал уничтожать население. И фашисты послушно  следовали этому приказу Кровь стынет, когда читаешь дневники, найденные у убитых гитлеровских солдат и  офицеров.  Утром 17 мая 1943 года фашисты ворвались в Лесины. Их было около 200. Они согнали  всех в сарай, где продержали 4 дня, а потом подожгли его. Тех, кто пытался вырваться из  огня, каратели расстреливали. Малых детей. Которые не попали в сарай, Они ловили по  дворам, на улице и бросали в колодцы. 160 душ загубили одновременно аккупанты,  спаслись 18 человек – они были в других деревнях. Назавтра, 18 мая, немцы снова явились  в Лесины, чтобы сжечь, сравнять с землей. Отступает с годами горе но в памяти народной живы и будут жить , будут песнями  вставать из могил и курганов, с пожарищ, из развеянного ветром пепла 30 миллионов  убитых. повешаных, сожженных наших советских людей.  Отступает с годами горе.  Но мы не можем, не имеем права забыть, что где­то до сих пор  ходят убийцы, Вешатели, насильники из фашистских армий. ХАТЫНЬ – это суровая народная память! ХАТЫНЬ – это бронза и камень, безмерная людская боль!   По решению правительства Белоруссии на месте Хатыни сооружен мемориальный  комплекс. Это вечный памятник погибшим людям, сотням деревень и сел, которые были  сожжены, стерты с лица земли аккупантами. На 54 –м  километре сложен из черных, словно обугленных венцов­брусьев прямоугольник. На нем большими буквами выведено единственное слово: ХАТЫНЬ.   Жгучее, полное боли слово. Оно повелевает: сверни направо! И машины, автобусы, мотоциклы, пешеходы сворачивают.  Смолкают песни, обрываются  оживленные беседы. Все меряют маршрут – к месту трагедии. Каждый километр четко  отбивают беломраморные глыбы: 1я, 2я, 3я, 4я, 5я. И вот мемориал! В центре возвышается бронзовая скульптура Непокоренного Человека, вынесшего на своих плечах все тяготы войны, вставшего живым их огня. Этот исполинского роста человек  словно бы идет навстречу людям, словно бы тихо говорит: ­ Видишь, я иду. Я выжил. Я в этой черной бронзовой скульптуре. Я на бронзовых руках  сына своего держу. Узнаешь, это он, мой Адасик…  На длинных руках человек держит перед собой такого же, как сам он, ­ черного,  обугленного мальчика. Голова его запрокинута, ноги свисают до колен высокого. Сутулого  человека.              Простоволосый – над золой,              С немою мукою во взоре,­              Как бы из мужества и горя              Изваян он самой землей. «На мне горит одежда, тело горит, сам я весь в крови, а к сыну, к Адасику моему,  еще как­ то подполз. Поднял, а него живот пулями перерезан. Умирает Адасик…Прямо сердце у  меня из груди выскочило, по снегу покатилось. На руках у меня умер сынок…Вот так я  тогда держал его на руках, а меня сбили злодеи с ног, затоптали в кровавый снег, стукнули  прикладами: «Капут! Готов!» И пошли жечь Хатынь.» За спиной бронзового исполина _ черные, серые, словно подернутые пеплом,  припорошенные сажей фундаменты, венцы срубов, печные трубы – потрескавшиеся,  опаленные огнем. На местах. Где стояли хаты, теперь высятся 26 стелл и столько же  «срубов» из бетона. Стелы напоминают печные трубы.         На месте, где стояли срубы,                                      Все, что осталось от Хатыни.         Трава кустится на золе.                                              От двадцати шести дворов.         И черные печные трубы,                                          …Над жуткой тишиной пустыни         Как вечный траур на земле,­                                      Закат пронзительно богров. Пройдите вдоль по бывшей деревенской улице. Видите крайний мемориальный знак? Здесь  стоял дом Желобковичей. Это она, Анна Викентьевна Желобкович, Своим телом прикрыла от пуль карателей семилетнего сына. В его памяти до сих пор животрепещет  кровавый  ужас того страшного мартовского дня, когда природа возвращалась к жизни после долгого  зимнего сна, а Хатынь умирала, умирала мучительно, тяжело. Обелиски, обелиски, обелиски… И колокола. Их 26. Это хатынский набат. Он усиливает драматизм. Гневно, тревожно,  обличающее рассказыват миру о трагедии белорусской деревни. ­Динь­Дон! – слышится от сожженной хаты старого Каминского. ­Динь­Дон!..­подхватывает рыдание другой колокол.                                                                                                          Слышали вы в Хатыни                                            Кажется, ты в пустыне,           Траурный перезвон?                                                Выжжено все, дотла –           Кровь от ужаса стынет,                                           В той военной Хатыни Только раздастся он.                                                Плачут колокола.                       Пусть вечный огонь,                                             Поклонится в ноги                       что зажжен в безутешной Хатыни,                      дворам ее окаменелым,                       Как всходы, как небо                                            Порогу холодному,                       пылает зеленый и синий.                                     всей обезлюдевшей хате.                       Пускай это полымя                                               Пусть горе, уснувшее в камне,                       житом  и жарким. и спелым                                 проснется в набате.   Много, очень много говорит сердцу набат  хатынских колоколов! Бетонные дорожки  проложены там, Где были когда­то улочки Хатыни. Ни калитки, ни двери хат никогда не  запирались. Калитки, только из черного бетона, и сейчас раскрыты настеж. На обугленных печных трубах бронзовые таблички: на них столбики имен, возраст. Там, где возле хат стояли лавочки, они стоят и теперь, только из черного мрамора.  В каждом бетонном дворе – колокол. Их 26. Четыре колодца, четыре криницы.                            Как было при людях, как было когда­то. Увидишь и сразу захочешь напиться.                        И в каждом колодце вода ключевая, Над каждой криницею крыша поката,                        Холодная, чистая, вечно живая. Примолкнет звон у бывшей хаты крайней,               « Не забывайте наших мук, мы жить,    мы жить хотели!»                                                            мы жить хотели1» Но над другой плитой откликнется печалью.                                                                          Так день и ночь печаль и гнев блуждают по долине.                                                                                             И вдруг призывом этот звук проймет  Над скорбным звоном в вышине лишь отзвук  журавлиный. До дрожи в теле Узкая дорожка из белых мраморных плит. Она ведет к тому черному овину, где фашисты  сожги 149 человек.                Вы думаете, павшие молчат!                Конечно, да – вы скажете.                Неверно!                Они кричат,                 Пока еще стучат                 Сердца живых                 И осязают нервы. Горько, смутно на сердце. Горько, больно читать высеченные на камне слова:      «Люди добрые, помните6 мы любили жизнь, и Родину, и вас, дорогие. Мы сгорели  заживо в огне. Наша просьба ко всем:         Пусть скорбь и печаль обернутся мужеством и силой, чтобы смогли увековечить вы  мир и спокойствие на земле, чтоб                                            Нигде и никогда  в   вихре пожаров жизнь не умирала!»  Кажется их руками, их сердцами высечены эти слова, их кровью начертаны эти заветы.            И в смерти обнявшись крепко,                                         Мать пригоршнею,             На залитом кровью клочке земли,                                    А сын щепоткою пепла Рядом легли. Где бы ты ни бы,. куда бы ни забросила тебя путь­дорога – нигде на земле, кроме как в  Хатыни , ты не увидишь «Кладбища деревень» ­ деревень, уничтоженных фашистами  вместе с людьми, уничтоженных и не восстановленных.                  И плачут буквы,  вставши в ряд о селах многолюдных…16,17 ,18…      Кладбище сел на Хатынской поляне.                           В сердце твоем сплав из желанья,       Тот, кто нашел стену стенаний,                                    Силы и мужества  противостоянья    Лбом прикоснись к холоду плит                                   Черному злу…    И поклянись, что будет отлит   Более 9 тысяч сел и деревень Белоруссии разделили горькую участь Хатыни. Пепел, землю с огненных братских могил привезли в Хатынь. Урны с той землей легли под  камни­памятники на «Кладбище деревень». Могила деревни. Не одного человека, не двух.  Не трех, а целой деревни, в которой жили десятки и сотни людей.                Горит закат, и сумрак хмуро                 Садится на осенний день,                Как черный пепел Орадура                 И белорусских деревень.                                                                         Кладбище сел на Хатынской поляне..                                                                         Кто б ни пришел, в смятенье оглянет                                                                         Пристань страданий                                                                         С печальным звоном…                                                                         Не выплатив дани, уйти не дано нам.  А те три березки? Почему их именно 3? Почему не четыре березки глядят на Вечный  огонь? Да, потому что каждый четвертый белорус погиб, сгорел в адском пламени войны. Три березки тоже символ. Три березки ­ глубокий след, жгучее напоминание о войне.  … Когда три березки смеются счастливо,               Помним: три белоруса осталися живы,     А четвертая стала священным огнем,                   А четвертому вечную память поем.. Из далекой степи, из далекой сибирской тайги, со всего света едут в Хатынь, чтобы  поклониться мужественным непокоренным людям, которые отдали свою жизнь, но не стали послушными рабами фашистских варваров.                           Плиты Хатыни влекут,                                     И поклониться могиле,                           Горестные и скорбные                                      Чтобы сердца свои здесь                           Люди идут,                                                         опалить,                           Чтоб погибших почтить                                    В этом священном горниле. Вдоль мемориала возвышается «Стена памяти» ­ 128 метров. Она рассказывает о лагерях  смерти в Белоруссии.  Серые плиты, слезами политые,                     Четверть столетья   печалью повитая ,                 Черный обуглен гранит.                                    Родина память хранит. Зарешеченные окна тюремных камер напоминают бойницы. На гранитных выступах можно  прочесть: «Здесь похоронены…» ­ и цифры. Цифры, цифры. Имен и фамилий нет ­  никакая, самая длинная стена не вместила бы всех имен жертв фашизма. 260 концлагерей и их отделений было в Белоруссии. «Здесь похоронены… 800 тысяч,  100 тысяч, …300  тысяч,…, тысячи. тысячи. миллионы.        Люди, внимайте!  Слушайте, граждане!                  Чтобы оно над святыней не плакало,         Медные горла скорбят.                                              Слезы теперь не нужны.         Пусть откликается каждое, каждое                           Вы разожгите от вечного факела         Сердце на этот набат.                                                  Гнев против новой войны! И словно бы самим горем людским, мукой и гневом высечены на камне слова, наш ответ  хатынцам:      «Родные вы наши, в печали великой, склонив головы, стоим перед вами.    Вы не покорились лютым убийцам  в черные дни лихолетья.   Вы приняли смерть, но пламя любви вашей к Родине нашей советской вовек не погаснет.   Память о вас в народе бессмертна, как вечна земля и вечно яркое солнце над ней!» Звучит  «Бухенвальдский набат».                      Плачет камень, плачет камень,                               Я вижу – он у плит Хатыни                И вся вселенная скорбит.                                         Острей оттачивает гнев,                И мир дрожащими руками                                       Чтоб не забыл, чтоб не простил.   Кладет фиалки на гранит.                                        Чтоб не смягчил удара                И воин, подойдя к святыне.                                      По тем, кто зверем здесь бродил                Молчит, на миг окаменев.                                         И разжигал пожары.

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"

Внеклассное мероприятие "Звучи, памяти набат!"
Материалы на данной страницы взяты из открытых истончиков либо размещены пользователем в соответствии с договором-офертой сайта. Вы можете сообщить о нарушении.
01.11.2018