Нам может понадобиться кодовое слово, означающее:
«Тыхороший друг, и очень мне нравишься—но иметь с то
бойобщий бизнес я бы не хотел».
Как-то я прочел, что у эскимосов было подобное выра
жение, которое значило: «Ты мне очень нравишься, но за
тюленемя бы с тобой не пошел».
Даже если такого выражения и не было, оно замечатель
но подходит в качестве иллюстрации.
Хорошо или плохо
Нам может понадобиться кодовое слово, означающее:
«Тыхороший друг, и очень мне нравишься—но иметь с то
бойобщий бизнес я бы не хотел».
Как-то я прочел, что у эскимосов было подобное выра
жение, которое значило: «Ты мне очень нравишься, но за
тюленемя бы с тобой не пошел».
Даже если такого выражения и не было, оно замечатель
но подходит в качестве иллюстрации.
Язык — это кристаллизация системыузнавания, сужде
ния и ячеек, которую я уже описывал. Есть слово для дру
га, есть слово для врага, но нет слова для человека, кото
рый может быть и тем и другим.
Язык также страдает от «проблемы крайностей». Не
большое количество чего-то — хорошо; немного увели
ченное количество — лучше; еще немного увеличенное —
уже не так хорошо; большое количество — плохо; еще
большее — очень плохо. Свобода хороша для детей. Но
слишком много свободы — это плохо.
Дисциплина хороша, но слишком многодисциплины —
плохо. Стоит дать оценку языковой ячейке («хорошо» или
«плохо»), как становится очень трудно сказать, в какой
момент она оборачивается своей противоположностью.
Из-за этого возникают затруднения в споре, принятии ре
шений и общении. Мы пытаемся решить проблему при по
мощи прилагательных, таких, например, как «жесткая»
дисциплина или «безответственная» свобода, но эффект
далек от удовлетворительного.
Наше мышление обусловлено и загнано в рамки языком, который в силу самой своей природы больше связан с
прошлым, чем с будущим. Мы используем общие глупые
слова, вроде «свободы», «демократии» и «социальной
справедливости», чтобы описать любое поведение, к кото
рому эти слова могут относиться.