"Исторические песни"

На заре то было, братцы, на утренней,
На восходе красного солнышка, 
На закате светлого месяца,
Не сокол летал по поднебесью — 
Есаул гулял по-на садику...

Цели урока:
— знакомство учащихся с понятием «историческая песня», раскрытие ее специфики и художественных особенностей;
— закрепление знаний школьников об этнографических и художественных отличиях русского фольклора;
— формирование представления подростков о взаимосвязи истории и культуры каждого народа;
— воспитание любви к культурному наследию русского народа, его устному народному творчеству.

Форма урока: 
синтетический урок с элементами интеграции знаний по истории, культурологии, этнографии и литературе. Возможна работа с аудиозаписью произведений и/или презентация.

СОДЕРЖАНИЕ УРОКА

I. Сообщения учащихся (примерный вариант сообщения).

1. Сообщение 1. 
Возникновение и развитие жанра исторической песни в русском фольклоре. 

«ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ — эпические русские народные песни (поэмы), содержанием которых служат исторические события, своеобразно преломленные в фольклорной передаче. Первые записи исторических песен были сделаны Киршей Даниловым в 18 в. Много труда по отысканию, записям и изданию исторических песен было положено П. Киреевским, П. Рыбниковым, А. Гильфердингом и другими исследователями 19 в., — читаем мы в „Школьном поэтическом словаре“ под редакцией А. П. Квятковского. — Полный сборник исторических песен московского периода (16—17 вв.) был подготовлен В. Миллером и издан Академией наук в Петрограде (1915). Наибольшее количество исторических песен записано на Севере России — в Архангельской и Олонецкой губерниях. 

Большинств исторических песен сложено о царе Иване Грозном, далее идут песни о завоевателе СибириЕрмаке Тимофеевиче, о народном вожде Степане Разине, о стрелецком бунте, о терских казаках[2] и пр.»[3]. 

Многие ученые и собиратели фольклора считают, что жанр исторической песни возник в русском устном поэтическом творчестве в более позднюю эпоху, чем былины, однако связь с былинной традицией здесь налицо: в основу каждой исторической песни положено реальное событие или ее героем является определенное историческое лицо, о котором мы знаем либо из летописи, либо из книг, либо из переписки реально живших в ту или иную эпоху людей. От былин исторические песни отличает меньшая приверженность «к излюбленным приемам повторов и преувеличений, большая реалистичность описаний, наконец, сравнительная краткость и сжатость»[4]. Считается, что возникла русская историческая песня в XVI—XVII веках, так как наиболее древние ее тексты повествуют о главных событиях именно этой эпохи: завоевании Казани войсками русского царя, великой Смуте на Руси после смерти царя Ивана IV Грозного, восстании Степана Разина. В силу того что здесь явно преобладает эпическое начало, а каждое произведение пронизывает патриотический пафос, историческая песня признана прямой наследницей былинного героического эпоса. Более того, в каждой исторической песне четко обозначен народный взгляд на события, дана явно или косвенно народная оценка описываемого, будь то историческая личность или реальное событие, правящий государь или разбойник, преданный Церковью анафеме[5]. 

Часто народная точка зрения отличается от официальной — государственной или религиозной. Например, «разбойник и злодей» Степан Разин в исторической песне оценивается положительно, потому что, с народной позиции, защищал народ и свою «казацкую правду». В то же время царь Иван Грозный осуждается за страстность своей натуры, сластолюбие и многоженство, а также за женитьбу на Марье Темрюковне (русский народ в это время был уже православным народом, поэтому осуждал поступки, не соответствующие православной этике). Сергей Наровчатов писал: «Степан Разин и Иван Грозный — два полюса исторической песни, между которыми располагается ее событийное пространство. Почти абсолютная свобода и почти абсолютная власть нашли в этих образах завершенное воплощение. Мы говорим „почти“, ибо народ соотносит их деяния и поступки со своими нравственными установлениями и заставляет того и другого считаться с ними. Патологическая жестокость подлинного Иоанна IV преображается песней либо в необходимую, либо в оправданную жестокость. В первом случае — следование установленному закону. В последнем — она возникает в приступе царского гнева и позже вызывает горькое раскаяние (песни: „Гнев Ивана Грозного о сыне“, „Иван Грозный молится о сыне“). Жестокость песенного Разина даже и не нуждается в оправдании. С великого раскату воеводу долой сбросил, Его маленьких деток он всех за ноги повесил. Так оканчивается песня „Разин и воевода“, и никаких комментариев дальше не следует. Беспощадный закон крестьянского восстания: „все семя воеводское истребить“ — нашел здесь буквальное выражение. Историческая правда, почувствованная народом, заключалась в том, что царь следовал своему закону, а казак — своему. При столкновении их — а этому посвящены десятки песен — каждая сторона стояла накрепко на своей позиции. И поразительное дело, песня словно любуется и добрым молодцем, что смело ответ держит за свои лихие дела, и грозным царем, что за такие дела его на плаху посылает...»[6]

Целая эпоха отделила жанр исторической песни от былинного эпоса — мифологическое сознание уже уступило место реалистическому мышлению, что не могло не сказаться и на характере исторической песни, и на ее содержании. Образы исторической песни реалистичны и совершенно не напоминают собирательные былинные образы, например, богатырей святорусских или Владимира Красное Солнышко. Так, известно, что в былинном образе князя Владимира слились воедино и образ реального Владимира Святого, и черты характера и поступки Владимира Мономаха, и даже образ Ярослава Мудрого, при котором произошел политический и культурный расцвет Руси, а также воспоминания о деяниях — положительных и отрицательных — других русских князей. Иными словами, былинный Владимир Красное Солнышко — образ собирательный. В то время как песенный Иван Грозный исторически реален, жизнеподобен, его никогда не спутаешь ни с Борисом Годуновым, ни с Федором Иоанновичем. И все события, связанные с деятельностью царя Ивана Грозного, происходили только в его царствование и только при его участии. «Взятие Казани Грозным не преобразуется во взятие Астрахани Разиным, татары не смешиваются с поляками, а поляки с турками — внешние неприятели той поры четко разграничиваются. Действие прикрепляется к определенной местности — это уже не просто степь половецкая, не обобщенный стольный град, но известные по историческим событиям места: Азов и Саратов, Яик и Дон, Соловецкий монастырь и Черкасский городок»[7]. В то же время в исторической песне явно присутствует лирическое начало: все произведение, как правило, пронизано авторским чувством — мы воспринимаем и авторскую оценку описываемого, и отношение автора к герою или героям повествования, и его жизненную позицию. 

С. Наровчатов писал: «Чрезвычайно самостоятельна и особна в своих оценках людей и событий историческая песня! Невероятной силой воздействия обладала в старину религия, и анафема, возглашавшаяся с церковных амвонов мятежному казаку, должна, казалось бы, навек отвратить народ от его имени. Но не анафематствовали, а славили песни Стеньку Разина, величали его уважительно Степаном Тимофеевичем, восхищались его силой и удалью, хвалили его великодушие и справедливость. И не мутной струей горечи, которую могла бы вызвать конечная неудача знаменитого атамана, а чистым потоком величавой печали была омыта весть о конце народного любимца»[8]. Именно поэтому некоторые фольклористы относят жанр исторической песни к эпическому роду, а другие — клирическому роду фольклора. Скорее всего, правы и те и другие: историческая песня — лиро-эпический жанр фольклора, недаром А. П. Квятковский дает ей второе название — поэма. 

Сообщение 2. 
Образ царя Ивана Грозного в русском фольклоре. 

Сообщение готовится учеником самостоятельно по любому источнику, в том числе и по книге Б. Путилова «Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди»[9]. 

II. Чтение произведений и беседа с классом с элементами пересказа и словесного рисования.

Чтение исторических песен о царе Иване Грозном или атамане казаков Степане Разине — 1—2 песни (по выбору учителя и учащихся).

III. Сообщение учащегося (примерный вариант сообщения). 

Сообщение 3. 
Образ покорителя Сибири казака Ермака Тимофеевича в исторической песне. (см. ниже песни о Ермаке) 

Достоверных исторических сведений о войсковом атамане Ермаке, покорителе Сибири, практически нет. Чаще всего упоминают только год его смерти или гибели — 1584-й, отмеченный в летописи, и сам факт освоения Сибири. «Ни родословная Ермака Тимофеевича, атамана казачьей дружины, покорителя Сибири, ни биография его по-настоящему не известны, — уточняет Борис Путилов[10]. — Поздние, может быть, сочиненные задним числом версии ведут его род — одни — из крестьян северной деревни Борки, что на берегу Двины, другие (со ссылкой на рассказ якобы самого Ермака) — из посадской среды города Суздаля. Предполагают также, будто служил он в войске (может быть, даже участвовал в победном походе на Казань), ходил у уральских купцов и промышленников Строгановых на стругах по Каме и Волге... Неясно происхождение редкого имени: то ли оно означало на языке казаков и вольных волжских людей „дорогой артельный таган“, то есть „ручную жерновую мельницу“, то ли просто произведено от Ермолая»[11]. 

И в летописях, и в исторических песнях Ермак появляется только в тот момент, когда он как реальная историческая личность был поставлен перед выбором: либо получить наказание за нападение на государеву казну, перевозившуюся в лодке «орленой», т. е. с государственным гербом, нарисованным на борту, либо выполнить поручение царя, сулившее скорее безвестную гибель, чем славу и почет. По некоторым летописным источникам, отряд казаков под предводительством Ермака напал на суда кызылбашского (персидского) посла и разграбил караван, убив самого посла. Это-то и вызвало гнев царя Иоанна IV, так как нарушало шаткое перемирие с Персией. В то же время казаки и до этого случая грабили на волжских порогах и русских, и нагайцев, и прочий торговый люд, так что царю пришлось послать против них воевод с войсками: многие казаки были схвачены и казнены, многие убиты в схватках с регулярной армией, другие разбежались или прибились к иным казачьим куреням. 

В исторических песнях Ермак говорит своим казакам, что за такую «шутку негораздую», т. е. нехорошую, неладную, царь велит всех либо на каторгу сослать, либо в темницы посадить, а его, атамана, повесить — «потому что большему и большая честь бывает». Из записанных позднее рассказов участников этих событий видно, что к моменту отправки в Восточную Сибирь Ермаку было уже лет за сорок и служили с ним его сотоварищи лет по десять-двадцать. Иными словами, Ермак принадлежал к казачьей среде уже более двадцати лет, где явно заявил о себе как о личности смелой, инициативной, дерзкой и авантюрной, в то же время мудрой и ответственной, иначе бы его не выдвинули в атаманы. «Казачья вольница во времена Ивана Грозного заявила о себе как мощная сила. Массы обездоленных, беглых, выходцев из городских низов, крепостных уходили на юг — на Дон, Терек, в низовья Волги и Яика[12]. Они становились вольными земледельцами, рыбаками, охотниками и воинами. В их жизни заметное место занимали разбойные набеги на речные и морские караваны, они не боялись столкновений с чужеземными соседями и стычек с царскими воеводами»[13].

Для обеспечения спокойствия на рубежах страны необходимо было, во-первых, обуздать казачью вольницу, направить ее воинские силы на благое дело — защиту страны и завоевание новых земель, во-вторых, остановить экспансию[14] российских земель со стороны соседей — кочевых племен в Восточной Сибири, Персии по берегам Каспийского моря, горских народов на Кавказе. Мудрая политика царских советников помогла сохранить определенный баланс в расстановке военных сил при царе Иване Грозном: с одной стороны была государева армия, с другой, по окраинам государства, — казачье войско. Нигде: ни в летописях, ни в документах той эпохи, ни в народном эпосе — не зафиксировано, как и почему возник замысел отправить казаков «воевать Сибирь». Б. Путилов считал, что этот замысел возник у самих казаков, так как им была присуща тяга к новым походам и перемене мест, при этом брезжила надежда найти «обетованную землю», где можно было бы спокойно жить без догляда со стороны государства и его слуг.

Борис Путилов писал:
«Народное предание по-своему воссоздает драматическую ситуацию, в которой оказались казаки во главе с Ермаком. Они собрали казачий круг (так называлось казачье общее собрание, на котором решались все важные дела) в устье Самары-реки, „на красном берегу“, „на желтом сыпучем песочке“. К участникам круга, как полагалось, обратился атаман Ермак:

„Ой вы братцы атаманы и казаки донские, 
яицкие, волжские и терские! 
Думайте думу, братцы, чтоб нам не продуматься.
На Волге нам жить — ворами слыть, 
а на Дону нам жить — казаками слыть,
а на Яик идти — переход велик, да и добычи нет“»[15].

В исторических песнях Ермак обращается ко всем казакам — донским, волжским, терским (гребенским) и яицким (уральским) — это, безусловно, художественное обобщение, так как донским и терским казакам не было надобности сниматься с обжитых мест, закрепленных уже за ними за пограничную службу («на Дону нам жить — казаками слыть»). У яицких и волжских казаков было вволю и земли, и службы, а после разгрома волжских казаков царскими войсками они вели практически оседлый образ жизни. Так что речь шла, скорее всего, о небольшом войске вольных казаков, еще не определившихся с местом поселения. Народная историческая песня по-своему интерпретировала летопись: сибирский поход казаков под предводительством Ермака стал подвигом всего русского казачества.

«В летописях, как и в работах позднейших историков, прочно утвердилась версия, согласно которой Ермака с товарищами позвали Строгановы охранять их владения от набегов сибирских татарских ханов и князьков. И вот что по этому поводу можно прочитать в летописи, составленной у Строгановых: в 1579 году Семен, Максим и Никита Строгановы услышали „о буйстве и храбрости повольских казаков и атаманов Ермака Тимофеева с товарищи“ и послали к ним с письмами и подарками, чтобы они „честно и добровольно“ шли в их строгановские вотчины — в городки и острожки на реке Чусовой — на помощь „против неверных супостатов“ — остяков, вогуличей, татар.

Строгановы, по жалованной царской грамоте, с 1558 года владели громадными территориями на Урале, ставили там заводы, солеварни, города и поселения, вели широкую торговлю с Востоком. В казаках они надеялись найти надежную защиту своих владений от опасностей, которые угрожали им со стороны местного населения Сибири. Для казаков это был лучший выход уйти от преследований царских воевод и получить царское прощение. Подтверждение этому находим в речи Ермака: „А если мы перед государем повинимся, и тех честных людей (то есть Строгановых) послушаем и к ним на помощь прийдем, то они напишут милостивые письма с благопристойными словами государю царю Ивану Васильевичу, и государь смилостивится к нам и отдаст нам нашу вину“. Получается, что первоначально Ермак о завоевании Сибири не думал»[16]. Учитывая, что новгородцы проложили путь за Камень (Уральский хребет) еще в XII веке, а с XV века Московское государство собирало дань за Уралом, Сибирь не была для русских землей незнаемой. Однако в царствование Ивана Грозного могущество Московии ослабевает, так как государство было раздираемо распрями царя и бояр, народными бунтами и голодными годами, поэтому царь Сибири Кучум отказался платить дань царю русскому. Войска Кучума стали нападать на приуральские области и уводить людей в полон, как во времена татаромонгольского ига; пришла весть, что сам хан замышлял «большую войну» против Московии. Так что призвание Ермака на Урал было не случайным: согласно летописи, Строгановы приняли с честью казаков в апреле 1579 года и замыслили поход против Кучума.

По другим источникам, Ермак с «единомысленной и предоброй дружиной» в 540 человек (по летописи — 840 человек) прибыл на Урал в 1577 или 1582 году. После боев на реке Чусовой войско Ермака отправилось в Сибирь. С большими трудностями и потерями перевалив через Уральский хребет, войско под предводительством Ермака дошло сначала до реки Тагил, затем спустилось по реке Туре до Тобола, после чего добралось до Тавды-реки, захватив укрепленные городки и улусы. Дружина Ермака не шла «с огнем и мечом» по девственным просторам Сибири, не воевала с мирным населением, так как собиралась осесть на этих землях, зажить спокойно и свободно. Казаки вступили в бой только с войском хана Кучума: летописи сохранили несколько рассказов об ожесточенных сражениях двух войск, в которых казаки понесли большие потери («брань жестока», «до смертного сечения», «падения с обеих сторон многого множества»). «Продвигаясь с боями по Иртышу, казаки заняли сибирский столичный улус Корачин, разбили войско главного военачальника — сына Кучума, Махметкула. В городке Аттике Ермак выдержал тяжелейшую осаду. Возник вопрос: уходить или „стоять единодушно“? Приближалась зима, и обратный путь грозил неисчислимыми трудностями. Да ведь и клятву давали: не отступать; поворачивать вспять невозможно — это для казаков величайший срам. Было решено: „Постоим против поганых твердо, не боясь крови и самой смерти“. Не стали отсиживаться за крепостными стенами, организовали вылазку — и успешно. Осаждавшие во главе с раненым Махметкулом бежали. Путь на Кашлык был открыт, Кучум едва смог задержаться в своем главном городе на несколько дней, чтобы забрать кое-что из сокровищ»[17]. Летописи описывают многочисленные трофеи войска Ермака, исторические песни прославляют мужество и воинскую доблесть его дружины. Летопись повествует о последующих деяниях Ермака-атамана: война с местными племенами под предводительством Махметкула, победы казаков, попытки устроить «вольное казачье царство». Исторические песни акцент делают на мудрости Ермака-правителя, осознавшего, что без помощи сильного государства ему Сибирь в своих руках не удержать. Ермак посылает сначала через Строгановых, а затем самостоятельно делегацию прямо в Москву: «„Счастьем царство Сибирское взяли и царя Кучума с воинами его победили и под государеву царскую высокую руку многих живущих тут иноземных людей подвели“», т. е. обязали платить дань — ясак. Естественно, что в исторической песне присутствует определенная доля вымысла:

Садился-де Ермак на добра коня,
На добра коня Ермак, на иноходного.
Уж он едет, едет потихохоньку,
Уж он едет, едет посмирнехоньку.
Подъезжает он к широку дворцу,
К широку дворцу ко царскому, 
Ко крылечку подъехал ко крашеному,
Как слезал Ермак со добра коня,
И пошел Ермак в царские палатушки...

Согласно историческим песням, царь Иоанн IV Грозный принял разбойничьего атамана Ермака милостиво: простил все прегрешения разбойные и щедро наградил. Главное — жаловал Ермаку «славный тихий Дон». В более поздних вариантах: «посылал его в сторону Сибирскую ко тем татарам котовским, брать с них дани-выходы в казну государеву». «Летопись же сообщала, что царь, милостиво приняв делегацию от Ермака, одарил пришедших, отпустил назад в Сибирь и пообещал направить скоро туда регулярное войско, а самому Ермаку послал шубу со своего плеча и два панциря для защиты от вражеских стрел»[18]. Но все обстояло не так радужно, как описывали летописи и пелось в песнях: дружина Ермака теряла бойцов в сражениях, продовольствие кончалось, а местные племена объединялись под предводительством других князьков. Ермаку пришлось отступить в Корачин, а затем затеять новый поход — во имя выживания казачьего войска. Это был последний поход Ермака. На реке Вагай, у места, называемого Атбаш, татары окружили спящее войско казаков — началось побоище. Отступая с дружиной, Ермак бросился в реку, но тяжелые царские доспехи не дали ему переплыть Вагай — утащили атамана под воду. Не это ли цена царской милости?

Летопись пытается изобразить реального Ермака — личность неоднозначную и многогранную, историческая песня восхваляет героя былинного типа, наделенного порой сверхъестественной силой, иногда даже приписывая ему родство с Ильей Муромцем. В то же время и летопись, и народное предание, и историческая песня признают в Ермаке героя нового времени: Ермак — вождь казачьей вольницы, горячо приверженный ее понятиям и законам, человек, для которого свобода от чьей бы то ни было власти была превыше всего, кроме власти казачьего круга. Ермак — не государев защитник и не богатырь святорусский, а реальное историческое лицо, человек Смутного времени становления Российской империи.

МАТЕРИАЛ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ 

Фрагмент книги: Наровчатов С. С. Необычное литературоведение
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

«Исторические песни возникли в более позднюю эпоху, чем былины, но опирались они на былинную традицию. От былин их отличают видимая связь с определенным историческим лицом и событием, меньшая приверженность к излюбленным приемам повторов и преувеличений, бóльшая реалистичность описаний, наконец, сравнительная краткость и сжатость.

Складывались исторические песни тогда, когда мифологическое сознание уже уступало натиску реального мышления, и это неизбежно обусловило их характер и содержание. Возникли они в XVI–XVII веках и запечатлели главные события тех времен: завоевание Казани, великую смуту, восстание Степана Разина. Проследим отличия двух этих жанров на образах князя Владимира Красное Солнышко и царя Ивана Грозного и попробуем установить определенные закономерности в их былинной и песенной трактовке.

Образ былинного князя вобрал в себя черты, по крайней мере, двух исторических лиц — Владимира Святого и Владимира Мономаха, разделенных почти полуторастолетним промежутком. Наложились на него и черты Ярослава Мудрого, при котором расцвет Киевской Руси, относительная стабилизация ее внутреннего и внешнего положения выразились наиболее явственно. Присоединились к образу воспоминания о других князьях, запомнившихся народу не всегда с лучшей стороны, — в ряде былин Владимир вопреки его традиционной репутации щедрого и великодушного князя рисуется корыстным и завистливым правителем. Одним словом, это собирательный образ, и нам не приходится удивляться, что со Владимирова двора богатыри направляются на сечу с татарами, когда, по всем историческим данным, о татарах не было еще и помину.

Великая обобщающая сила былин сжала три века русской истории в одно целое, взяв самые характерные черты для создания широкой картины народной жизни в ее начальную пору. Эта начальная пора приобрела в сознании народа идеальный рисунок, соответствовавший не только представлениям прошлого, но и чаяниям будущего. Такой рисунок отметил и облик действующих лиц. Эпопее-былине казался прозаичным и узким даже исторический Добрыня, с его бесспорно яркой биографией, и она наделила его сверхъестественными качествами, более соответствующими идеальному облику защитника русской земли. Былина никак не заинтересовалась метаморфозой, происшедшей с реальным Василием Буслаевым. Буйный ушкуйник в ее глазах больше выражал дух новгородской вольницы, чем благочестивый посадник.

Историческая песня куда ближе к исторической действительности. Иван Грозный в ней останется Иваном Грозным и никогда не соединится ни с Федором Иоанновичем, ни с Алексеем Михайловичем.

Взятие Казани Грозным не преобразуется во взятие Астрахани Разиным, татары не смешиваются с поляками, а поляки с турками — внешние неприятели той поры четко разграничиваются. Действие прикрепляется к определенной местности — это уже не просто степь половецкая, не обобщенный стольный град, но известные по историческим событиям места: Азов и Саратов, Яик и Дон, Соловецкий монастырь и Черкасский городок.

Чрезвычайно самостоятельна и особна в своих оценках людей и событий историческая песня!Невероятной силой воздействия обладала в старину религия, и анафема, возглашавшаяся с церковных амвонов мятежному казаку, должна, казалось бы, навек отвратить народ от его имени. Но не анафемствовали, а славили песни Стеньку Разина, величали его уважительно Степаном Тимофеевичем, восхищались его силой и удалью, хвалили его великодушие и справедливость. И не мутной струей горечи, которую могла бы вызвать конечная неудача знаменитого атамана, а чистым потоком величавой печали была омыта весть о конце народного любимца.

На заре то было, братцы, на утренней,
На восходе красного солнышка,
На закате светлого месяца,
Не сокол летал по поднебесью —
Есаул гулял по-на садику.
Он гулял, гулял, погуливал,
Добрых молодцов побуживал:
«Вы вставайте, добры молодцы,
Пробуждайтесь, казаки донски!
Нездорово на Дону у нас!
Помутился славной тихой Дон
Со вершины до Черна моря,
До Черна моря, до Азовского.
Помешался весь казачий круг,
Атамана больше нет у нас,
Нет Степана Тимофеевича,
По прозванию Стеньки Разина.
Поймали добра молодца,
Завязали руки белые,
Повезли во каменну Москву
И на славной Красной площади
Отрубили буйну голову».

Четко особен взгляд народной песни на личность Ивана Грозного. Он резко отличается от взгляда, выработанного историей и основанного на свидетельствах современников. Перечитайте песни о нем, и вы подивитесь облику, который из них возникает. Это воистину грозный царь, но в самой его грозности заключено жестокое обаяние. Последняя земная инстанция, он кладет предел личной воле человека, соразмеряя ее с незыблемым законом государственного устройства. Закон жесток, и равновесие противоречивых сил достигается железом и кровью. Он в этих целях равно обрушивается порой на правого и виноватого, но его, как говорится, не перейдеши.

Вы не обнаружите здесь ни рабского подобострастия, ни рабского страха. Вспомните Степана Парамоновича, его отношение к грозному царю в «Песне про купца Калашникова». Лермонтов глубоко проник в недра народной психологии, усвоил взгляд на далекие события, смыкающийся со взглядами народа.

Степан Разин и Иван Грозный — два полюса исторической песни, между которыми располагается ее событийное пространство. Почти абсолютная свобода и почти абсолютная власть нашли в этих образах завершенное воплощение.

Мы говорим «почти», ибо народ соотносит их деяния и поступки со своими нравственными установлениями и заставляет того и другого считаться с ними. Патологическая жестокость подлинного Иоанна IV преображается песней либо в необходимую, либо в оправданную жестокость. В первом случае — следование установленному закону. В последнем — она возникает в приступе царского гнева и позже вызывает горькое раскаяние (песни: «Гнев Ивана Грозного о сыне», «Иван Грозный молится о сыне»). Жестокость песенного Разина даже и не нуждается в оправдании.

С великого раскату воеводу долой сбросил,
Его маленьких деток он всех за ноги повесил.

Так оканчивается песня «Разин и воевода», и никаких комментариев дальше не следует. Беспощадный закон крестьянского восстания: «все семя воеводское истребить» — нашел здесь буквальное выражение. Историческая правда, почувствованная народом, заключалась в том, что царь следовал своему закону, а казак — своему. При столкновении их — а этому посвящены десятки песен — каждая сторона стояла накрепко на своей позиции. И поразительное дело, песня словно любуется и добрым молодцем, что смело ответ держит за свои лихие дела, и грозным царем, что за такие дела его на плаху посылает. Я не историк и социальные корни такого явления искать затрудняюсь, но меру художественной объективности почувствовать в силах и, почувствовав, не могу не восхищаться ею. Лермонтов в той же «Песне про купца Калашникова» предельно точно следовал народному рисунку, описывая сходное столкновение, а Белинский, разбирая лермонтовское произведение, глубоко ощутил трагичность, заключавшуюся в этом нравственном противостоянии двух мощных сил.

Исторические песни воспевали Ермака в двух его ипостасях — и как разбойничьего атамана, и как расширителя границ государственных. Второе качество полностью покрывало первое, но не скрывало и не исключало его.

«Ой ты гой еси, надежа православный царь!
Не вели меня казнить, да вели речь говорить.
Как и я-то, Ермак сын Тимофеевич,
Как и я-то, воровской донской атаманушка,
Как и я-то гулял ведь по синю морю,
Что по синю морю по Хвалынскому,
Как и я-то разбивал бусы-корабли,
Как и те-то корабли все не орленые.
А теперича, надежа православный царь,
Приношу тебе буйную головушку
И с буйной головой царство Сибирское».
Речь возговорит надежа православный царь,
Как и Грозной-то царь Иван Васильевич:
«Ой ты гой еси, войсковой донской атаманушка!
Я прощаю тебя да и со войском твоим,
Я прощаю тебя да за твою службу,
За твою-то ли службу, мне верную.
И я жалую тебе, Ермак, славной тихой Дон».

Исторические песни сохранили память о героических событиях — взятии Смоленска и Азова, выходе на Амур-реку, победах петровского войска. Сохранили они память и о событиях, потрясавших Московское государство, — о великой смуте, расколе, стрелецком бунте. Запомнили они и другие факты, встревожившие народное воображение, — насильное пострижение цариц, казни лихих людей и больших бояр, кончины держателей царства и их противников.

В те годы Русь вырастала в Россию, и пестрая, мятущаяся, кровавая история Московского государства извилистой и бурной рекой течет в песнях. Порой река как бы приостанавливается, и тогда широкий разлив раздумчивой печали обманывает взгляд наружным спокойствием. Но то внешнее впечатление: под зеркальной гладью продолжают бурлить прихотливые и непокорные воды. И вот уже за ближним поворотом они снова вырвались на поверхность и бьют в берега мятежными и звонкими волнами. 

Целая эпоха отделяет историческую песню от былины, и это сказалось и на ее характере и содержании. Река одна и та же, но резко изменилось ее течение, переменились и ее берега.»[19]

IV. Чтение произведения и беседа о прочитанном.

Чтение исторической песни о Ермаке (по выбору учителя и учащихся). 

V. Домашнее задание. 
Для всего класса:
— читать исторические песни об Емельяне Пугачеве по учебнику (с. 10—11);
— письменно ответить на вопрос: «Каким предстает предводитель восстания Емельян Пугачев в исторических песнях русского народа?»

Следующий урок >>> 

Источник: Кутейникова Н.Е. Уроки литературы в 8 классе. – М.: Просвещение, 2009.

1. Источник: Кутейникова Н. Е. Уроки литературы в 8 классе : пособие для учителей общеобразоват. учреждений / Н. Е. Кутейникова. — М. : Просвещение, 2009. — 400 с. 
Пособие разработано к программе по литературе для 8 класса под редакцией В. Я. Коровиной1, полностью соответствующей федеральному компоненту Государственного образовательного стандарта и Федеральному базисному учебному плану.
Пособие предполагает вариативность изучения отдельных тем, персоналий и произведений, исходя из конкретной ситуации в школе и регионе: количество часов в учебном плане — 68 или 102.
Материал каждого урока однозначно не может быть вмещен в 40—45 минут учебного времени, он дан в пособии в качестве примерного минимума или максимума для изучения по данной теме.
Главная особенность предложенных поурочных разработок для 8 класса — включение в них уроков внеклассного чтения по подростковой литературе, в том числе и современной. (вернуться)

2. Терские казаки — казаки, живущие на Кавказе, изначально — по реке Терек. Терское казачество было создано для защиты Российской империи от нападений жителей Кавказа и военных действий со стороны Персии. Ныне терское казачество практически уничтожено, так как в XX веке его основные силы базировались в Чечне и Ингушетии. Столицей терского казачества был город Грозный (станица-крепость Грозная). (вернуться)

3. Квятковский А. П. Школьный поэтический словарь. — М.: Дрофа, 2000. — С. 147. (вернуться)

4. Наровчатов С. С. Необычное литературоведение. — М.: Детская литература, 1981. — С. 133. (вернуться)

5. Анафема — отлучение от Церкви. (вернуться)

6. Наровчатов С.С. Необычное литературоведение. — М.: Детская литература, 1981. — С. 136. (вернуться)

7. Там же.— С. 135. (вернуться)

8. Наровчатов С.С. Необычное литературоведение. — М.: Детская литература, 1981. — С. 135. (вернуться)

9. Путилов Б. Н. Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди. — СПб.: Азбука, 1999. — С. 345. (вернуться)

10. Путилов Б. Н. Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди. — СПб.: Азбука, 1999. — С. 345. (вернуться)

11. Там же. (вернуться)

12. Яик — старое местное название реки Урал. (вернуться)

13. Путилов Б. Н. Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди. — СПб.: Азбука, 1999. — С. 346. (вернуться)

14. Экспансия (лат. expansio) — расширение, распространение границ или влияния за первоначальные пределы, например торговая экспансия — захват новых рынков (Новейший словарь иностранных слов и выражений. — М.: ACT; Минск: Харвест, 2002. — С. 933). (вернуться)

15. Путилов Б. Н. Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди. — СПб.: Азбука, 1999. — С. 346. (вернуться)

16. Путилов Б. Н. Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди. — СПб.: Азбука, 1999. — С. 347. (вернуться)

17. Путилов Б. Н. Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди. — СПб.: Азбука, 1999. — С. 349. (вернуться)

18. Путилов Б. Н. Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди. — СПб.: Азбука, 1999. — С. 350. (вернуться)

19. Наровчатов С.С. Необычное литературоведение. — М.: Детская литература, 1981. — С. 137. (вернуться)

Песни о Ермаке

ЕРМАК В КАЗАЧЬЕМ КРУГУ

На славной реченьке на Камышинке,
Там стоял славный охотничек
Ермак Тимофеевич со командою.
«Отдумайте и подумайте,
Ну меня, Ермака, вы послухайте!
Вот лето-то проходит теплое,
Ну зима, братцы, настает все холодная,
Ну и где-то мы, братцы, зиму зимовать будем?
На Яик нам идтить – переход велик,
У Казань нам идтить – там сам царь стоит;
А тут нам быть – быть половленным
И по разным тюрьмам порассоженным.
Ну пойдемте, братцы, послужим
Царю белому во Казань-город,
Да возьмем мы, братцы, Казань-город,
Авось нас царь да пожалует:
И будем просить славный тихий Дон
С потоками и белой Манычью».

ВЗЯТИЕ ЕРМАКОМ КАЗАНИ

На усть было матушки Волги-реки,
Собирались казаки-охотники,
Донские казаки сы яицкими.
Атаманушка был у казаков
Ермак сын Тимофеевич,
Есаулушка был у казаков
С тихого Дона донской казак,
Тот Гаврюшка сын Лаврентьевич.

Ермак возговорит, как в трубу вострубит:
«Вы, други мои, донские казаки,
Донские, гребенские, сы яицкими!
Вы слушайте, други, послушайте,
Вы думайте, други, подумайте.
Проходит, други, лето теплое,
Настает зима холодная,
И где-то мы, други, зимовать будем?
На тихий Дон идтить – переход велик,
А на Яик пойтить – так ворами слыть.
А под Казань грести – государь стоит;
У государя силы много множество,
Не много, не мало – сорок тысячей.
Там нам, казакам, быть половленным,
По темным темницам порассоженным,
А мне, Ермаку, быть повешенным
Над самой-матушкой над Волгой-рекой!»

Тут не черные черни зачернелися,
Не белые снежочки забелелися,
Зачернелись лодки-коломенки,
Забелелись парусы бязинные.
Тут казаки поиспужалися,
По темным лесам разбежалися,
Один оставался атаманушка -
Тот Ермак сын Тимофеевич;
Он речь говорит, как в трубу трубит:
«Ой вы, други мои, донские казаки!
Донские, гребенские, сы яицкими!
А что ж вы, други, попужалися,
По темным лесам разбежалися?
Это едет (поедет) к нам посланник царев.
Садитесь вы в лодки-коломенки,
Забивайте кочеты кленовые,
Накладывайте весельца еловые,
Гряньте-погряньте вверх по Волге-реке,
По матушке Волге под Казань-город.
Я сам к царю на ответ пойду,
Я сам государю отвечать буду».

Приставали к крутому красному бережку,
Выкидали потопчины дубовые,
Выходили на крут красный бережок.
Тут-то Ермак убирается,
Тут-то Тимофеевич снаряжается,
Вздевает сапожки сафьяновые на босу ножку,
Кармазинную черкесочку на опашечку,
Соболиную шапочку на правой бочек.
Идет Ермак к самому царю,
К тому шатру полотняному,
Идет Ермак, отряхается,
А государь глядит в окно, улыбается.

Пришел Ермак к самому царю,
Стал государь его спрашивать:
«Хорош-пригож молодец народился,
В три ряды черны кудри завивалися,
На каждой кудринке по жемчужинке.
Не ты ли Ермак Тимофеевич,
Не ты ли воровской атаманушка?
Не ты ли ходил-гулял по синю морю,
Не ты ли разбивал бусы-корабли
Тизичьи, мужичьи, мои государевы?»

Ермак говорит, как в трубу вструбит:
«Батюшка-надежда, свет великий государь!
Не вели казнить, вели речь говорить.
Мы не воры были, не разбойники,
А мы были морские охотники,
Ходили-гуляли по синю морю
Не много, не мало – ровно тридцать лет.
Разбивали мы бусы-корабли
Тизичьи, мужичьи, государевы,
Которые были не орленые,
Признавали мы их за фальшивые;
Коли б они были государевы,
На них бы были орлы двуглавые,
А то они не гербованные!»

Государь возговорит, как в трубу вструбит:
«Хорошо Ермак на суду стоял,
Хорошо перед государем ответ держал.
Но ой ты, удалый добрый молодец,
Ермак сын Тимофеевич!
Достань ты мне славный Казань-город,
Возьми у меня силы, сколько надобно!»

Ермак возговорит, как в трубу вструбит:
«Батюшка-надежда, свет великий государь!
Не надо мне твоей силы многа множества,
Прикажи идти с донскими казаками-охотниками,
А ты подойди со своею армиею
Под славный под Казань-город,
А я на белой заре двери растворю
И армию в город пущу!»

«Ой, мой удалый добрый молодец,
Ермак сын Тимофеевич!
Как знать войтить в Казань-город?»

Ермак возговорит, как в трубу вструбит:
«Батюшка-надежда, свет великий государь!
Если рыть подкопы глубокие под Казань-город,
Закатить боченки зелья лютого,
Поставлю тебе две свечи воску ярого
И поставлю часового своего надежного,
Донского казака, есаулушку любимого, -
Ты узнаешь, как в Казань-город войтить,
Как догорят две свечи воску ярого!»

Скликает Ермак Тимофеевич донских казаков-
«Ой вы, донские казаки-охотники,
Вы донские, гребенские, сы яицкими!
Садитесь вы в лодочки-коломенки,
Гряньте-погряньте вверх по Волге-реке
В тот славный Казань-город
К тому повелителю казанскому!»

Приезжает Ермак в Казань-город,
Встречают его жители казанские,
Берут Ермака под белы руки,
Ведут к повелителю казанскому
Во те палаты белокаменные;
Видит повелитель, радуется,
Ермаку Тимофеевичу низко кланяется,
Берет Ермака за праву руку,
Ведет в палаты белокаменные,
Сажает за столы дубовые,
За скатерти шелковые,
Ставит яство сахарное,
Пойло ставит разнопьяное.

Тут Ермака повелитель начал просить:
«Ой ты, Ермак сын Тимофеевич,
Помоги отстоять Казань-город!»

Ермак возговорит, как в трубу вструбит:
«Могу отстоять, когда послушаешь.
Я займу места притинные,
Поставлю свои караулы крепкие
Над пушками долгомерными
И буду стрелять от царя белого.
Ой вы, мои донские казаки,
Занимайте места притинные,
Становите свои караулы крепкие
Над теми воротами уездными,
Переворачивайте пушечки долгомерные
Во славной во Казань-город,
Отбивайте со вратах засовы железные,
Поставьте знамечко царя белого!»

На белой заре на утренней
Воску ярого свечи догорают,
Глубокие подкопы разрываются,
Стены каменные разваливают;
Царя белого армеюшка во врата убирается,
Наш белый царь радуется,
Входит в славный во Казань-город,
Вперед Ермака государь здравствует:
«Поздравляю тебя, Ермак Тимофеевич, с радостью!» —
«А тебя, государь, поздравляю с победою!»
Берет государь Ермака за праву руку,
Ведет по славному городу Казанскому,
Выходит государь во чисто поле,
Расставляет шатры полотняные,
Призывает Ермака Тимофеевича.

Государь сговорит, как в трубу вструбит:
«Ой ты, удалой мой добрый молодец,
Ермак сын Тимофеевич!
Чем ты хочешь, тем буду жаловать:
Селами, или подселками,
Или великими городами, поместьями?»

Ермак возговорит, как в трубу вструбит.
«Батюшка-надежда, свет великий государь!
Не жалуй ты меня городами, подселками
И большими поместьями -
Пожалуй ты нам батюшку тихий Дон
Со вершины до низу, со всеми реками, потоками.
Со всеми лугами зелеными
И с теми лесами темными!» (вернуться)