Иван Грозный (описание историками)

Отечественные историки о государе Иване IV Грозном. С.М. Соловьев С. М. СОЛОВЬЕВ ИЗ "ИСТОРИИ РОССИИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН" Публикуется по: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. III. М., 1989. С. 681–690 (Т. 6, гл. 7). <...> Долго Иоанн Грозный был загадочным лицом в нашей истории, долго его характер,   его   дела   были   предметом   спора.   Причина   недоумений   и   споров заключалась   в   незрелости   науки,   в   непривычке   обращать   внимание   на   связь, преемство явлений. Иоанн IV не был понят, потому что был отделен от отца, деда и прадедов своих. Одно уже название Грозный, которое мы привыкли соединять с именем   Иоанна   IV,   указывает   достаточно   на   связь   этого   исторического   лица   с предшественниками его, ибо и деда, Иоанна III, называли также Грозным.  Подобно деду своему, Иоанну III, Иоанн IV был очень высокого роста, хорошо сложен, с высокими плечами, широкою грудью; по иностранным свидетельствам, он был полон, а по русским — сухощав, глаза у него были маленькие и живые, нос выгнутый, усы длинные. Привычки, приобретенные им во вторую половину жизни, дали лицу его мрачное, недовольное выражение, хотя смех беспрестанно выходил из уст   его.   Он   имел   обширную   память,   обнаруживал   большую   деятельность;   сам рассматривал   все   просьбы;   всякому   можно   было   обращаться   прямо   к   нему   с жалобами на областных правителей. Подобно отцу, любил монастырскую жизнь, но по   живости   природы   своей   не   довольствовался   одним   посещением   монастырей, созерцанием   тамошнего   быта:   в   Александровской   слободе   завел   монастырские обычаи,  сам   был   игуменом,  опричники   —  братиею.  По   русским   и  иностранным свидетельствам, в первую половину жизни Иоанн мало занимался охотою, посвящая все   свое   время   делам   правления;   когда   Баторий   по   окончании   войны   прислал просить у царя красных кречетов, то Иоанн велел ему отвечать, что послал за ними на Двину и Поморье нарочно; были у него кречеты добрые, да поизвелись, давно уже он   мало   охотится,   потому   что   пришли   на   него   кручины   большие.   Баторий   в благодарность   за   кречетов   спрашивал,   какие   вещи   особенно   любит   царь,   чтоб прислать их ему; Иоанн отвечал, что он охотник до аргамаков, до жеребцов добрых, до шапок хороших железных с наводом пищалей ручных, чтоб были добры, цельны и легки. <...> ХАРАКТЕРИСТИКА ЛИЧНОСТИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ  ДЖЕРОМ   ГОРСЕЙ   (ум.   после   1526   г.,   английский   дворянин,   дипломат, встречался с царем Иваном Грозным):  «В заключение скажу о царе Иване Васильевиче. Он был приятной наружности, имел хорошие черты лица, высокий лоб, резкий голос — настоящий скиф, хитрый, жестокий, кровожадный, безжалостный, сам по своей воле и разумению управлял как внутренними, так и внешними делами государства. Он был пышно захоронен в церкви Архангела Михаила; охраняемый там днем и ночью, он все время оставался столь ужасным воспоминанием, что, проходя мимо или упомянув его имя, люди крестились и молились, чтобы он вновь не воскрес, и проч».  Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.):  «История не решит вопроса о нравственной свободе человека; но, предполагая оную в суждении своем о делах и характерах, изъясняет те и другие, во­первых, природными свойствами людей, во­вторых, обстоятельствами или впечатлениями предметов,   действующих   на   душу.   Иоанн   родился   с   пылкими   страстями,   с воображением   сильным,   с   умом   еще   более   острым,   нежели   твердым   или основательным».  М.П. ПОГОДИН (русский историк XIX в.):  Оценивая личность и дела Ивана Грозного, М.П. Погодин писал: «Что есть в них высокого, благородного, прозорливого, государственного? Злодей, зверь, говорун­ начетчик с подъяческим умом, — и только. Надо же ведь, чтобы такое существо, потерявшее даже образ человеческий, не только высокий лик царский, нашло себе прославителей».  С.М. СОЛОВЬЕВ (русский историк XIX в.): «Подобно деду своему, Иоанну III, Иоанн IV был очень высокого роста, хорошо сложен, с высокими плечами, широкою грудью; по иностранным свидетельствам, он был полон, а по русским — сухощав, глаза у него были маленькие и живые, нос выгнутый, усы длинные. Привычки, приобретенные им во вторую половину жизни, дали лицу его мрачное, недовольное выражение, хотя смех беспрестанно выходил из уст   его.   Он   имел   обширную   память,   обнаруживал   большую   деятельность;   сам рассматривал   все   просьбы;   всякому   можно   было   обращаться   прямо   к   нему   с жалобами на областных правителей. Подобно отцу, любил монастырскую жизнь, но по   живости   природы   своей   не   довольствовался   одним   посещением   монастырей, созерцанием   тамошнего   быта:   в   Александровской   слободе   завел   монастырские обычаи, сам был игуменом, опричники — братиею….  …Явилось мнение, по которому у Иоанна должна быть отнята вся слава важных дел,  совершенных   в  его   царствование,  ибо   при   их   совершении   царь   был   только слепым, бессознательным орудием в руках мудрых советников своих — Сильвестра и Адашева <…> Мы видим, что Иоанн в одном случае действует по совету одних, в другом   —   других,   в   некоторых   же   случаях   следует   независимо   своей   мысли, выдерживая за нее борьбу с советниками. О могущественном влиянии Сильвестра говорят единогласно все источники; но мы имеем возможность не преувеличивать этого влияния, установить для него настоящую меру».  В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ (русский историк XIX–XX в.):  «…Нравственной неровностью, чередованием высоких подъемов духа с самыми постыдными падениями объясняется и государственная деятельность Ивана. Царь совершил или задумывал много хорошего, умного, даже великого, и рядом с этим наделал   еще   больше   поступков,   которые   сделали   его   предметом   ужаса   и отвращения для современников и последующих поколений. <…> По природе или воспитанию он был лишен устойчивого нравственного равновесия и при малейшем житейском затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него ежеминутно можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным случаем. <…>  Ему недоставало внутреннего, природного благородства; он был восприимчивее к дурным, чем к добрым, впечатлениям; он принадлежал к числу тех недобрых людей, которые скорее и охотнее замечают в других слабости и недостатки, чем дарования или добрые качества. В каждом встречном он прежде всего видел врага. Всего   труднее   было   приобрести   его   доверие.   Для   этого   таким   людям   надобно ежеминутно давать чувствовать, что их любят и уважают, всецело им преданы, и, кому   удавалось   уверить   в   этом   царя   Ивана,   тот   пользовался   его   доверием   до излишества. Тогда в нем вскрывалось свойство, облегчающее таким людям тягость постоянно   напряженного   злого   настроения,   —   это   привязчивость.   <…>   Эта двойственность характера лишала его устойчивости. Житейские отношения больше   тревожили   и   заставляли   размышлять. злили   его,   чем   Но   в   минуты   нравственного   успокоения,   когда   он   освобождался   от   внешних раздражающих   впечатлений   и   оставался   наедине   с   самим   собой,   со   своими задушевными   думами,   им   овладевала   грусть,   к   какой   способны   только   люди, испытавшие много нравственных утрат и житейских разочарований.  Описанные   свойства   царя   Ивана   сами   по   себе   могли   бы   послужить   только любопытным материалом для психолога, скорее для психиатра, скажут иные: ведь так   легко   нравственную   распущенность,   особенно   на   историческом   расстоянии, признать   за   душевную   болезнь   и   под   этим   предлогом   освободить   память мнимобольных   от   исторической   ответственности.   одно обстоятельство   сообщило  описанным  свойствам  значение, гораздо  более важное,   К   сожалению, чем какое обыкновенно имеют психологические курьезы, появляющиеся в людской жизни, особенно такой обильной всякими душевными курьезами, как русская: Иван был царь. Черты его личного характера дали особое направление его политическому образу мыслей, а его политический образ мыслей оказал сильное, притом вредное, влияние на его политический образ действий, испортил его».  А.Л. ЮРГАНОВ (современный историк):  «Как это ни покажется удивительным, но в научной литературе не обращалось внимание   на   то,   что   ни   один   из   современников   царя   не   называет   его   «Иваном Грозным».   И   даже   в   фольклоре   XVI–XVII   вв.,   допускающем   вольные переосмысления,   четко   выдерживается   определенное,   очень   продуманное отношение   к   этому   слову.   «Грозный»   в   фольклоре   —   это   прилагательное,   не превращенное в имя собственное. «Отвечает Кастрюк­Мастрюк: «Говорит Грозный царь, Иван Васильевич»; «Во матушке   было   в   каменной   Москве,   /   При   Грозном   царе   Иване   Васильевиче»; «Другой борец идет Иванушка маленький. / «Уж ты здравствуй, Грозный царь Иван Васильевич!» и т. д. и т. п. И ни разу — Иван Васильевич Грозный: это значит, что современники   и   ближайшие   потомки   твердо   знали,   что   царя   нельзя   подобным образом именовать. Судя по всему, причина запрета заключается в том, что слово «Грозный»   как   предикат   (понятие,   определяющее   предмет   суждения)   уже употреблялось, и достаточно широко, но применительно к небесным силам вообще и Архангелу Михаилу в частности. Как бы ни уподоблялся царь Богу, но небесная иерархия была выше любой земной. <…> По всей видимости, именно из фольклора слово это, при посредничестве В. Н. Татищева, перекочевывает в науку, но уже с иным смыслом и как имя собственное русского царя». К.Д. КАВЕЛИН (русский историк и юрист XIX в.): «Его многие судили, очень немногие пытались понять, да и те увидели в нем только жалкое орудие придворных партий, чем Иоанн не был. Bce знают, все помнят его казни и жестокости; его великие дела остаются в тени; о них никто не говорит. Добродушно   продолжаем   мы   повторять   отзывы   современников   Иоанновых,   не подозревая   даже,   что   они­то   всего   больше   объясняют,   почему   Иоанн   сделался таким, каков был под конец: равнодушие, безучастие, отсутствие всяких духовных интересов — вот что встречал он на каждом шагу. Борьба с ними — ужаснее борьбы с   открытым   сопротивлением.   Последнее   вызывает   силы   и   деятельность, воспитывает   их;   первые   их   притупляют,   оставляя   безотрадную   скорбь   в   душе, развивая безумный произвол и ненависть». Я.А. ЧИСТОВИЧ (медик, историк медицины, XIX в.): Попытался   понять   загадку   характера   Ивана   Грозного   с   точки   зрения психиатрии.   Рассмотрев   свидетельства   о   Грозном,   приводимые   у   Карамзина,   Я. Чистович пришел к следующему выводу: «Карамзин не догадался, что Иван IV не изверг,   а   больной».   По   мнению   Чистовича,   царь   Иван   IV   «страдал   неистовым помешательством,   вызванным   и   поддержанным   яростным   сладострастием   и распутством». П.И. КОВАЛЕВСКИЙ (профессор психиатрии, XIX–XX вв.): «Почти   все   историки   высказывают   тот   взгляд,   что   Иоанн   Грозный   обладал недюжинным умом и твердым характером. На наш взгляд, ум Иоанна Грозного был не выше среднего уровня, а характер у него вовсе отсутствовал. Во   всем   царствовании   Иоанна   мы   не   видим   ни   одной   определенной   мысли, которою бы он руководился, ни одного прочного убеждения, ни одного твердого правила. Это был ум крайне поверхностный, неустойчивый и неопределенный. Одну минуту он думал одно, другую — другое, а третью — третье. Он не имел своих убеждений, а поступал так, как ему внушали другие. Узкий и недальновидный во взглядах, он не замечал, как ему окружающие внушали. Болезненно самолюбивый и любящий   фигурировать,   он   охотно   поведал   чужие   мысли   как   свои.   Гордый   и строптивый, он радостно приводил в исполнение чужие внушения, принимая их за свои. <…> Не   твердый   умом,   не   имея   никаких   определенных   убеждений   и   взглядов, фантазер   и   мечтатель,   потрясенный   до   глубины   души   целым   рядом   несчастных событий, дерзкий и кровожадный в силе, малодушный и трусливый в одиночестве, суеверный и мистик. <…> Иоанн   не   был   по   характеру   человеком   цельным,   определенным.   Кроме болезненных черт, — характера самобытного и ясно выкристаллизованного в нем не было.   Он   был   эхом   обстановки   и   окружающих   людей.   Окружали   его   с   детства хищники и звери и подготовили в 13 лет волчонка, который публично разорвал Шуйских и их клевретов. Влиял на него мечтательный, увлекающийся и отчасти мистик митрополит Макарий и из Иоанна вылился фантазер и романтик, «царь по чину Владимира Мономаха». Стал он в кружке Сильвестра, Адашева, Анастасии и Макария и был царем правым, чистым, любящим и заботливым отцом. Стал при нем Федор Басманов и Малюта Скуратов и из Иоанна вышел убийца и кровожадный человек. Иоанн, по характеру, была трость, колеблемая ветром. Трость крайне крепкая и упругая,   —   но   поддающаяся   ветру.   Это   был   человек   с   чрезмерной   энергией, сильным своеволием, бесконечной деятельностью, но без определенных убеждений и стойкого характера. Он быстро увлекался и еще быстрее приводил в исполнение свои увлечения, хотя бы ему после этого приходилось и каяться. Под влиянием людей с ясным и прочным убеждением и характером он мог быть незаменимым человеком. Не имея своего собственного, он выполнял чужое с такой энергией, с какой не выполнил бы дела и создатель его. Вот почему при Шуйских и Бельских он разъяренный   волчонок,   при   Макарии   —   чистый   и   непорочный   романтик,   при Сильвестре   —   образцовый   конституционный   царь,   проводящий   самодержавные принципы, — при Малюте Скуратове дикий зверь. В его душе не было ни Бога, ни любви к родителям, ни любви к детям, ни любви к ближним, ни любви к родине. По существу он был ханжа: днем нигилист, а ночью молящий Бога о спасении до завтра. Отец — в черном клобуке убивающий своего сына.   Престарелый   человек   —   пред   смертным   одром   заигрывающий   с   своей невесткой. Царь — ищущий жительства в Англии. Друг — казнящий Воронцова, ссылающий Сильвестра и Адашева и истязающий Вяземского и Басмановых. Отец отечества   —   выжигающий   целые   города   дотла…   Во   всем   его   характере   масса противоречий,   неустойчивости,   несостоятельности   и   несамостоятельности. Подобно характеру, такой же неустойчивый, неопределенный и невыдержанный был и ум Иоанна. <…> Наш вывод тот, что тридцатилетний царь в умственном отношении представляет собою безвольность, подобную гипнотическому состоянию. Окружающие являлись гипнотизерами   без   гипноза.   Безвольный   царь   являлся   бессознательным,   но энергичным и ярым исполнителем их внушений. У него недоставало ни способности самостоятельно действовать, ни сознания собственного бессилия и подчиняемости чужому внушению. <…> …Я с убеждением позволяю себе высказать мнение, что Иоанн Грозный был душевнобольной   человек,   причем   его   душевная   болезнь   выражалась   в   форме однопредметного   помешательства  (мономания,  или   паранойя),  позволявшего   ему одновременно и управлять государством, и совершать деяния, которым могут быть найдены объяснения только в его болезненном душевном состоянии». Н.П. ЛИХАЧЕВ (академик, нач. XX в.): Н.П. Лихачев решительно отказывался считать Грозного душевнобольным. На основе   трудов   известного   психиатра   С.С.   Корсакова   историк   указал   на   разные подходы медиков к диагностике паранойи и подверг суровой критике построения Ковалевского   и   Глаголева:   «Царь   Иван   Грозный   был   человеком   своего   века,   и обвиняя   его   в   ненормальности,   надо   предварительно   стать   на   точку   зрения   его современников и его самого». В.А. КОБРИН (советский историк): «Первое, что обращает на себя внимание при чтении произведений царя Ивана, —   это   его   широкая   (разумеется,   на   средневековом   уровне)   эрудиция.   Для доказательства своих положений он совершенно свободно оперирует примерами не только из истории древней Иудеи, изложенной в Библии, но и из истории Византии. Все эти многочисленные сведения у него как бы естественно выплескиваются. Он прекрасно знает не только Ветхий и Новый Завет, но и жития святых, труды «отцов церкви» — византийских богословов. <…> Поражает память царя. Он явно наизусть цитирует   в   обширных   выдержках   Священное   писание.   Это   видно   из   того,   что библейские цитаты даны близко к тексту, но с разночтениями, характерными для человека, воспроизводящего текст по памяти. Думается,   сочетание   больших   природных   способностей,   интеллектуальной   и литературной одаренности с властолюбием способствовали развитию в царе Иване некоего «комплекса полноценности», превосходства над жалкими «людишками», не знающими   того,  что  ведомо  царю,  не  умеющими  так   выражать   свои   мысли,  как умеет   царь.   Не   только   отсюда,   но,   возможно,   и   отсюда   проистекало   глубокое презрение царя к людям, стремление унизить их достоинство». В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ (русский историк XIX в.): «Иван   IV   был   первый   из   московских   государей,   который   узрел   и   живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника Божия. Это было   для   него   политическим   откровением,   и   с   той   поры   его   царственное   я сделалось   для   него   предметом   набожного   поклонения.   Он   сам   для   себя   стал святыней   и   в   помыслах   своих   создал   целое   богословие   политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти. Тоном вдохновенного свыше и вместе с обычной тонкой иронией писал он во время переговоров о мире врагу своему Стефану Баторию, коля ему глаза его избирательной властью: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по Божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению».» Н.Н. ВОЕЙКОВ (историк Русского Зарубежья): «Грозный, которого некоторые историки считают воплощением абсолютизма, на самом деле, несмотря на все свои жестокости, был одним из русских государей, наиболее чутким к народной воле. <…> Желая оградить народ от хищений бояр, царь   учредил   систему   областного   самоуправления,   которая,   не   будь   Смутного Времени и  последующей разрухи,  смогла бы  предотвратить   некоторые  пагубные результаты Петровых реформ. <…> В управительной системе Грозного заметно желание сблизить царский престол с жизнью всех сословий путем привлечения толковых людей, независимо от их рода. Царь, говоривший, что ему — выше других поставленному, тем самым виднее то, что   не   видит   «куриное   око»,   предвидя   вред   бюрократии,   т.   е.   чиновничества, опираться   на   живые   силы   государства,   самоуправляющиеся   под   верховенством царской   власти.   Грозный   обратил   также   большое   внимание   на   земские   соборы, созываемые государями для решения важнейших дел. Сам состав соборов указывает нам на пользу этого характерного для Московской Руси учреждения. В соборах принимали   участие   выборные   служилые   и   тяглые   люди   со   всего   государства, благодаря   чему   их   мнения,   не   в   пример   западным   парламентам   современных демократий, подлинно выражали народные настроения и чаяния. Так, в 1566 г. земский собор в Москве призван был решать важнейший вопрос внешней   политики  —   войны   или   мира   с   Литвой,  и   Иван   IV  поступил   согласно соборному приговору. Один этот факт полностью разрушает обвинение Грозного в абсолютизме». С.В. ПЕРЕВЕЗЕНЦЕВ (современный историк): «Послания   Ивана   Грозного   Курбскому   —   это   уникальный   религиозно­ философский   памятник,   ибо   в   них   впервые   в   русской   истории   сам   государь полностью,   в   законченном   виде   сформулировал,   исторически   и   религиозно­ философски   обосновал   основные   принципы   самодержавной   власти   русских монархов. Один из важнейших принципов — полнота самодержавной власти. Иван Грозный   и   утверждает   необходимость   и   возможность   только   неограниченно самодержавного,   единовластного   правления   в   России,   если   Российское   царство хочет   исполнить   возложенную   на   него   вселенскую   миссию   по   утверждению истинного   православия.   В   этом   заключался   кардинальный   политический   разрыв Ивана Грозного и с «Избранной радой», и с «нестяжательской » традицией. Государь   формулирует   и   второй   принцип   —   Божественное   происхождение самодержавной   власти.   Более   того,   Иван   Грозный   обосновывает   тезис богоизбранности   самого   государя.   И   никто   не   имеет   права   покушаться   на   его власть. «Кто противится такой власти — противится Богу!» — восклицает он. И,   наконец,   третий   принцип   самодержавной   власти:   главный   смысл   власти русского   самодержавного   государя   состоит   в  том,   чтобы   нести   свет   истины   по всему миру, устроить и свою страну, а то и весь мир по Божественным Заповедям. Иван Васильевич писал: «Я же усердно стараюсь обратить людей к истине и свету, чтобы   познали   единого   истинного   Бога,   в   Троице   славимого,   и   данного   Богом государя...» <…> Итак,   в   Первом   послании   Курбскому   Иван   Грозный   впервые   свел   в   единую систему   основные   принципы   самодержавной   власти   русских   государей.   Но понимание   методов   воплощения   этих   принципов   в   реальную   историческую практику связано уже исключительно с личными качествами Ивана Грозного, с его личным мировоззрением, как политическим, так и религиозно­мистическим. Иван Грозный понимал суть царской власти — как разновидность монашеского подвига. Вот и приоткрывается, как кажется, тайна Ивана Грозного. Все его деяния, все его поступки   объясняются   в   первую   очередь   своеобразным   религиозно­мистическим мировоззрением первого русского царя». ПРИЧИНЫ УСТАНОВЛЕНИЯ ОПРИЧНИНЫ Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.): «Развратники (новые советники царя после удаления Сильвестра и Адашева. — Сост.),   указывая   царю   на   печальные   лица   важных   бояр,   шептали:   «Вот   твои недоброхоты! Вопреки данной ими присяге, они живут адашевским обычаем, сеют вредные   слухи,   волнуют   умы,   хотят   прежнего   своевольства».   Такие   ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор   его   мутился;   из   уст   вырывались   слова   грозные.   Обвиняя   бояр   в   злых намерениях, в вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях! Не вдруг, конечно, рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны; но летописцы не могли проникнуть в ее внутренность; не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями; видели только дела ужасные   и   называют   тиранство   Иоанново   чуждою   бурею,   как   бы   из   недр   ада посланною возмутить, истерзать Россию». С.М. СОЛОВЬЕВ (русский историк XIX в.): «…Опричнина, с одной стороны, была следствием враждебного отношения царя к   своим   старым   боярам,   но,   с   другой   стороны,   в   этом   учреждении   высказался вопрос об отношении старых служилых родов, ревниво берегущих свою родовую честь   и   вместе   свою   исключительность   посредством   местничества,   к многочисленному служилому сословию, день ото дня увеличивавшемуся вследствие государственных  требований  и  вследствие   свободного  доступа  в  него  отовсюду; подле   личных   стремлений   Иоанна   видим   стремления   целого   разряда   людей, которым было выгодно враждебное отношение царя к старшей дружине. Мы видели, что сам Иоанн в завещании сыновьям смотрел на опричнину как на вопрос, как на первый   опыт.   После   мы   увидим,   как   будет   решаться   этот   важный   вопрос   об отношениях   младшей   дружины   к   старшей.   Государство   складывалось,   новое сводило счеты со старым; понятно, что должен был явиться и громко высказаться вопрос   о   необходимых   переменах   в   управлении,   о   недостаточности   прежних средств, о злоупотреблениях, от них происходящих, являются попытки к решению вопроса — губные грамоты, новое положение дьяков относительно воевод и т. д. Понятно, что в то же время должен был возникнуть вопрос первой важности — вопрос о необходимости приобретения средств государственного благосостояния, которыми   обладали   другие   европейские   народы;   и   вот   видим   первую   попытку относительно Ливонии. Век задавал важные вопросы, а во главе государства стоял человек, по характеру своему способный приступать немедленно к их решению». К.Д. КАВЕЛИН (русский историк и юрист XIX в.): «В   1565   году   он   установил   опричнину.   Это   учреждение,   оклеветанное современниками   и   не   понятое   потомством,   не   внушено   Иоанну   —   как   думают некоторые — желанием отделиться от русской земли, противопоставить себя ей: кто знает любовь Иоанна к простому народу, угнетенному и раздавленному в его время вельможами, кому известна заботливость, с которой он старался «облегчить его   участь»,   тот   этого   не   скажет.   Опричнина   была   первой   попыткой   создать служебное   дворянство   и   заменить   им   родовое   вельможество,   на   место   рода, кровного   начала,   поставить   в   государственном   управлении   начало   личного достоинства:   мысль,   которая   под   другими   формами   была   осуществлена   потом Петром   Великим.  Если   эта   попытка   была   безуспешна   и   наделала   много   зла,   не принеся никакой пользы, не станем винить Иоанна. Он жил в несчастное время, когда   никакая   реформа   не   могла   улучшить   нашего   быта.  Опричники,  взятые   из низших слоев общества, ничем не были лучше бояр; дьяки были только грамотнее, сведущее   в   делах,   чем   вельможи,   но   не   уступали   им   ни   в   корыстолюбии,   ни   в отсутствии всяких общих нравственных интересов; общины, как ни старался Иоанн поднять их и оживить для их же собственной пользы, были мертвы; общественного духа в них не было, потому что в них продолжался прежний полупатриархальный быт. За какие реформы ни принимался Иоанн, все они ему не удались, потому что в самом обществе не было еще элементов для лучшего порядка вещей. Иоанн искал органов  для   осуществления   своих   мыслей   и   не   нашел;   их   неоткуда   было   взять. Растерзанный,   измученный   бесплодной   борьбой,   Иоанн   мог   только   мстить   за неудачи, под которыми похоронил он все свои надежды, всю веру, все, что было в нем великого и благородного, — и мстил страшно <…>. Со времени Ивана III в состав Московского государства вошла значительная часть   тогдашней   западной   России   —   Новгород,   Псков,   города   и   княжества литовские.   С   тем   вместе   должен   был   произойти   оттуда   значительный   приток   в Великороссию   элементов,   чуждых   ее   общественному   складу,   не   дававших   в западной   России   сложиться   государству   и   столько   же   враждебных   к   нему   в Великороссии. Эти элементы вошли, главным образом, в состав царских служебных чинов и, усилившись новыми литовскими и польскими выходцами из­за границы, получили   в   царствование   Грозного   большое   влияние.   Вспомним   роль   Глинских, стоявших   во   главе   правления;   Бельского,   потомка   Гедимина,   соискателя литовского престола; к той же категории принадлежал и знаменитый Курбский. К этим элементам могли присоединиться старинные великорусские удельные князья, лишенные   владений   и   обратившиеся   в   слуг   московских   государей;   в   то   время московская знать едва ли меньше сочувствовала польским и литовским порядкам, чем   впоследствии   шведским,  французским   и   английским.  В  попытках   всех   этих элементов изменить по своему идеалу государственный строй Великороссии, внести в него западнорусские начала и следует, как нам кажется, искать ключа к явлениям и событиям этой замечательной эпохи. В лице Грозного великорусское государство вступило в борьбу с западнорусскими и польскими государственными элементами, вошедшими в состав Московского государства». В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ (русский историк XIX–XX в.): «Дело   заключалось   в   исторически   сложившемся   противоречии,   в   несогласии правительственного положения и политического настроения боярства с характером власти   и   политическим   самосознанием   московского   государя.   Этот   вопрос   был неразрешим   для   московских   людей   XVI   в.   Потому   надобно   было   до   поры   до времени   заминать   его,   сглаживая   вызвавшее   его   противоречие   средствами благоразумной политики, а Иван хотел разом разрубить вопрос, обострив самое противоречие,  своей  односторонней   политической  теорией  поставив   его   ребром, как ставят тезисы на ученых диспутах, принципиально, но непрактично. Усвоив себе чрезвычайно исключительную и нетерпеливую, чисто отвлеченную идею верховной власти, он решил, что не может править государством, как правили его отец и дед, при   содействии   бояр,   но   как   иначе   он   должен   править,   этого   он   и   сам   не   мог уяснить себе. Превратив политический вопрос о порядке в ожесточенную вражду с лицами, в бесцельную и неразборчивую резню, он своей опричниной внес в общество страшную смуту, а сыноубийством подготовил гибель своей династии. Между тем успешно начатые внешние предприятия и внутренние реформы расстроились, были брошены недоконченными по вине неосторожно обостренной внутренней вражды». С.Ф. ПЛАТОНОВ (русский историк XIX–XX в.): «Потомки   старой   русской   династии,   «княжата»,   превратившись   в   служилых бояр своего сородича московского царя, требовали себе участия во власти; а царь мнил их за простых подданных, которых у него «не одно сто», и потому отрицал все их притязания. В полемике Грозного с Курбским вскрывался истинный характер «избранной   рады»,   которая,   очевидно,   служила   орудием   не   бюрократически­ боярской, а удельно­княжеской политики, и делала ограничения царской власти не в пользу учреждений (думы), а в пользу известной общественной среды (княжат). Такой   характер   оппозиции   привел   Грозного   к   решимости   уничтожить радикальными   мерами   значение   княжат,   пожалуй,   даже   и   совсем   их   погубить. Совокупность   этих   мер,   направленных   на   родовую   аристократию,   называется опричниной. Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к территории старых   удельных   княжеств,  где   находились   вотчины   служилых   князей­бояр,  тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в завоеванных землях. И отец, и дед   Грозного,   следуя   московской   правительственной   традиции,   при   покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда наиболее видных и для Москвы опасных   людей   в   свои   внутренние   области,   а   в   завоеванный   край   посылали поселенцев из коренных московских мест. Это был испытанный прием ассимиляции, которой московский государственный организм усваивал себе новые общественные элементы. В особенности ясен и действителен был этот прием в Великом Новгороде при Иване III и в Казани при самом Иване IV. Лишаемый местной руководящей среды завоеванный край немедля получал такую же среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к общему центру — Москве. То, что удавалось с врагом внешним, Грозный задумал испытать с врагом внутренним. Он решил вывести из удельных   наследственных   вотчин   их   владельцев   —   княжат   и   поселить   их   в отдаленных   от   их   прежней   оседлости   местах,   там,   где   не   было   удельных воспоминаний и удобных для оппозиции условий; на место же выселенной знати он селил служебную мелкоту на мелкопоместных участках, образованных из старых больших вотчин». С.Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ (советский историк): «На   первый   взгляд   между   требованием   царя   неограниченной   власти   и учреждением Опричного двора нет никакой связи. Летописец не находил нужным разъяснять   этот   вопрос,   так   как   для   современников   было   ясно,   что   упразднить разом все старые обычаи и произвести переворот можно было, только опираясь на физическую силу, стоящую вне старого Государева двора. Намеревался   ли   царь   Иван   действительно   отказаться   от   власти,   сказать невозможно.   Во   всяком   случае,   когда   он   дал   согласие   остаться   царем   всего государства   на   условии   учреждения   для   него   особого   двора,   то   создалось совершенно   необычное   положение.   Удел   обыкновенно   получал   младший представитель великокняжеского дома и, получив удел, становился в подчиненное положение к великому князю. Теперь царь, оставаясь государем всего государства, одновременно   становился   хозяином   удела».   <…>   Итак,   после   учреждения Опричного двора царь остался государем всего государства с прежними органами центрального управления и одновременно на правах удельного князя стал хозяином части государства, выделенной в ведение Опричного двора. <…> В   учреждении   опричнины   многое   казалось   историкам   непонятным   именно потому, что они считали ее направленной против княжат и боярства, т. е. верхнего слоя Государева двора. В годы, предшествовавшие учреждению Опричного двора, царь   пытался   удалить   из   старого   двора   неугодных   ему   людей,   но   в   результате борьбы с [отдельными] лицами восстановил против себя старый Государев двор в целом.   Выход   из   положения   он   нашел   в   том,   чтобы   выйти   из   старого   двора   и устроить   себе   новый,   «особный»   двор,   в   котором   он   рассчитывал   быть   полным хозяином. Так как уничтожить старый двор, сложившийся веками, и обойтись без него   в   управлении   государством   не   было   возможности,   то   царь   предложил   ему существовать   по­старому,   а   параллельно   ему   устроили   Опричный   двор.   И   всю дальнейшую   историю   Опричного   двора   следует   рассматривать   в   свете одновременного   и   параллельного   существования   двух   дворов   —   старого   и «опричного». На деле Опричный двор получил значение базы для борьбы царя со старым двором, и этим объясняется то, что современники видели в учреждении Опричного двора разделение государства, «аки секирою, наполы» и натравливание одной части населения на другую. Каковы бы ни были первоначальные замыслы царя, на практике существование двух дворов вызвало такие последствия, которых царь, несомненно, не предвидел и не желал. В этом обстоятельстве, как  мне кажется, лежит причина, по  которой Платонов   и   другие   историки   не   могли   правильно   понять   указ   об   опричнине, известный нам в пересказе летописца». Я.С. ЛУРЬЕ (советский историк): «Своеобразие   идеологической   позиции   Ивана   Грозного   в   том   именно   и заключалось,   что   идея   нового   государства,   воплощающего   правую   веру, «изрушившуюся»   во   всем   остальном   мире,   начисто   освобождалась   у   него   от прежних   вольнодумных   и   социально­реформаторских   черт   и   становилась официальной   идеологией   уже   существующего   «православного   истинного христианского самодержавства». Главной задачей становились поэтому не реформы в   государстве,   а   защита   его   от   всех   антигосударственных   сил,   которые «растлевают»   страну   «нестроением   и   междоусобными   браньми».   Разделяя пересветовскую   враждебность   к   «вельможам»,   царь   делал   отсюда   один   важный вывод: негодных и «изменных» бояр должны были сменить новые люди». А.Г. КУЗЬМИН (советский историк): «Ливонская война началась до опричнины и закончилась после ее крушения. Между тем они были тесно связаны в различных отношениях. Они были порождены одними   и  теми   же  причинами  —  явным  расколом   царя  со   своими   ближайшими советниками   и   стремлением   его   к   безграничной   власти.   Именно   поражения   на фронтах   Ливонии   побудили   царя   окончательно   отказаться   от   земского   строя   и придумать   для   себя   «опричнину».   Введение   же   опричнины   в   конечном   счете привело к поражению России в Ливонской войне». А.Л. ЮРГАНОВ (современный историк): «Анализ   смысловых   структур   средневекового   сознания   показывает,   что опричнина в восприятии Ивана Грозного была синкретическим явлением: не столько политического, сколько религиозного характера. Люди XVI в. не различали эти две сферы:   «политика»   для   них   —   осуществление   христианских   задач   и   целей.   Не случайно слова «политика», «политический» появляются в русском языке только в самом   конце   XVII   в.   Христиане   воспринимают   апокалиптические   образы   в символическом смысле. «Буквальная картина — плоскостна, не имеет мифического рельефа,   не   овеяна   пророческим   трепетом,   не   уходит   своими   корнями   в непознаваемую бездну и мглу судеб Божиих ». А потому — звезды будут падать на землю и саранча будет величиною с коня и т. д. и т. п: этот символический смысл не был для людей средневековья голым знанием. Опричнина — своеобразная мистерия веры,   образ   будущего   на   земной   тверди.   Опричные   казни   превращались   в своеобразное   русское   чистилище   перед   Страшным   судом.   Царь   добивался полновластия как исполнитель воли Божьей по наказанию человеческого греха и утверждению истинного «благочестия » не только во спасение собственной души, но и тех грешников, которых он обрекал на смерть. И только в последние годы жизни царь   стал   каяться,   возможно,   осознавая,   что   прельстился.   Завещание   1579   г. отразило духовный кризис. Идеи, которая бы вдохновила его, не было, оставалось одно: ждать Суда Христова». С.В. ПЕРЕВЕЗЕНЦЕВ (современный историк): «Иван   Грозный   стремился   распространить   на   мирскую   жизнь   идеал   жизни монашеской,   собираясь   решать   мирские   проблемы   методами   монашеского подвижничества, и, прежде всего, методом «истязания плоти». Создается впечатление, что, считая себя воплощением Божественного Замысла на   земле,   Иван   Грозный   внутренне   уверился   и   в   том,   что   он   имеет   полное   и несомненное   право   относиться   к   собственному   государству   и   к   собственному народу, как к телу, которое необходимо истязать, подвергать всяческим мучениям, ибо только тогда откроются пути к вечному блаженству. И только пройдя через страх   Божий   в   его   самом   непосредственном,   телесном   выражении,   Российское государство, ведомое своим государем­иноком, придет к «истине и свету». Вот и должен он вести святую войну против всех врагов правой веры, и прежде всего против бояр­злобесников, посягающих на его Богом данную власть. Поэтому казни   и   преследования,   совершаемые   государем,   вовсе   не   плод   его   больной воспаленной фантазии, не следствие самодурства и нравственной распущенности. Это — совершенно сознательная борьба с изменниками Богу, с теми, кем овладел бес, кто предал истинную веру. Иван Грозный, карая измену, последовательно и целенаправленно отсекал от «плоти» Русского государства все греховное. И разделение государства на две части — земщину и опричнину — объясняется помимо всего прочего еще и тем, что земщина представляет собой часть «плоти» единой Русской земли, которую государь подверг жесточайшему истязанию, дабы проучить врагов православия и поселить в их душах страх Божий. Потому и войско опричное изначально строилось по принципу военно­монашеского ордена, главой которого является сам царь, исполнявший обязанности игумена». И.П. ФРОЯНОВ (современный историк): «Исторические корни опричнины уходя во времена правления Ивана III, когда Запад развязал идеологическую войну против России, забросив на русскую почву семена опаснейшей ереси, подрывающей основы православной веры, апостольской Церкви и, стало быть, зарождающегося самодержавия. Эта война, продолжавшаяся почти целый век, создала в стране такую религиозно­политическую неустойчивость, которая угрожала самому существованию Русского государства. И опричнина стала своеобразной формой его защиты. <…> Учреждение опричнины стало переломным моментом царствования Иоанна IV. Опричные полки сыграли заметную роль в отражении набегов Девлет­Гирея в 1571 и 1572 годах… С помощью опричников были раскрыты и обезврежены заговоры в Новгороде и Пскове, ставившие своей целью отложение от Московии под власть Литвы…   Московское   государство   окончательно   и   безповоротно   встало   на   путь служения, очищенная и обновленная опричниной…» ХАРАКТЕРИСТИКА ОПРИЧНИНЫ Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.): «Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в монастырях стенали жертвы;   но...   тиранство   еще   созревало:   настоящее   ужасало   будущим!   Нет исправления для мучителя, всегда более и более подозрительного, более и более свирепого;   кровопийство   не   утоляет,   но   усиливает   жажду   крови:   оно   делается лютейшею из страстей. — Любопытно видеть, как сей государь, до конца жизни усердный чтитель христианского закона, хотел соглашать его божественное учение с   своею   неслыханною   жестокостию:   то   оправдывал   оную   в   виде   правосудия, утверждая, что все ее мученики были изменники, чародеи, враги Христа и России; то   смиренно   винился   пред   Богом   и   людьми,   называл   себя   гнусным   убийцею невинных, приказывал молиться за них в святых храмах, но утешался надеждою, что искреннее раскаяние будет ему спасением и что он, сложив с себя земное величие, в мирной обители св. Кирилла Белозерского со временем будет примерным иноком! Так   писал   Иоанн   к   князю   Андрею   Курбскому   и   к   начальникам   любимых   им монастырей, во свидетельство, что глас неумолимой совести тревожил мутный сон души его, готовя ее к внезапному, страшному пробуждению в могиле!» А.Г. КУЗЬМИН (советский историк): «Опричнина   —  одна   из   самых   трагических   страниц   русской   истории.  После колоссального   десятилетнего   взлета   в   50­е   гг.   XVI   века   следствием   опричнины стало падение экономических, политических, социальных показателей жизни страны на многие десятилетия, и, главное, были утрачены многие перспективы будущего развития. Формально опричнина занимает 1565–1572 годы. За это время на Россию обрушился   террор,   какового   не   бывало,   по   крайней   мере,   после   татаро­ монгольского нашествия: беспрестанные и бессмысленные казни людей, служивших государству; десятки тысяч новгородцев, спущенных в Волхов, — такового не было ни при одном ливонском, литовском или шведском нашествие». ИОАНН, МИТРОПОЛИТ САНКТ­ПЕТЕРУРГСКИЙ И ЛАДОЖСКИЙ (XX в.): «Опричнина стала в руках царя орудием, которым он просеивал всю русскую жизнь,   весь   ее   порядок   и   уклад,   отделял   добрые   семена   русской   православной соборности   и   державности   от   плевел   еретических   мудрствований,   чужебесия   в нравах и забвения своего религиозного долга. <…> Ревностно и неукоснительно исполнял царь со своими опричниками весь строгий устав   церковный.   Как   некогда   богатырство,   опричное   служение   стало   формой церковного   послушания   —   борьбы   за   воцерковление   всей   русской   жизни,   без остатка, до конца. Ни знатности, ни богатства не требовал царь от опричников, требовал лишь верности». ИВАН ГРОЗНЫЙ — ТИРАН ИЛИ ГЕРОЙ? А.М. КУРБСКИЙ (XVI в., современник Ивана Грозного): «Царь же, хоть и удостоен царского величия, но в чем дарований от Бога не получил, должен искать доброго и полезного совета не только от советников, но и от простых людей, поскольку дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной. Ведь смотрит Бог не на могущество и гордость, но на правость сердечную, и дает дары тем, кто воспринимает их доброй волей своей. Ты же все это забыл. Отрыгнул вместо благоухания смрад! И вот еще что забыл или не знаешь, что все бессловесные в своих поступках душевной природой бывают движимы, а точнее, принуждаются ею, и чувствами руководятся, а люди — не  только  существа   из  плоти, но  и  бестелесные  силы, то  есть  святые  ангелы, а поэтому   советом   и   разумом   управляются,   как   Дионисий   Ареопагит   и   другой великий учитель пишут об этом. Вот бы тебе об учениях тех древних блаженных мужей поведать ему! К тому же и о том следовало немного вспомнить, что еще и сейчас   всеми   там   из   уст   в  уста   передается,   то   есть   про   деда   того   царя,   князя великого   Иоанна,   столь   широко   границы   свои   раздвинувшего   и,   что   еще удивительней, великого царя ордынского, у которого в неволе был, изгнал он и царство его разорил. А достиг этого не из­за кровопийства своего и любимого им грабительства, ни в коем случае, но, воистину, из­за частых советов с мудрыми и мужественными синклитами его ведь, говорят, очень любил он советоваться и ни чего не начинал без глубочайшего и обстоятельного обсуждения. Ты же против всех их, не только тех древних прежденазванных великих святых, но и против недавнего того   славного   государя   вашего   выступил   —   ведь   все   они   в   один   голос провозглашают:   любящий   совет   любит   душу   свою;   а   ты   говоришь:   «Не   держи советников более мудрых, чем ты!» О сын дьявола! Зачем человеческой природе, кратко говоря, жилы пресек и, всю крепость души его разрушить и похитить желая, такую искру безбожную в сердце царя христианского всеял, что от нее во всей Святорусской земле пожар лютости возгорелся?» «<...> В те годы (в годы правления «Избранной рады». — Сост.), как я уже говорил, был царь наш в смирении и хорошо царствовал, и по пути Господня закона шествовал. Тогда, по словам пророка: «Без усилий Господь врагов его смирил», и на страны, посягнувшие на народ христианский, возлагал Он руку Свою. Ведь волю человеческую Господь прещедрый больше милостью направляет на добрые дела и укрепляет   ее  в   этом,  нежели   наказанием,  если   же   человек   закоренелый   в  зле   и непокорным окажется, тогда наказанием, с милосердием смешанным; ну а если он неисцелим, тогда казнит в назидание тем, кто пожелал бы жить не по закону. И добавил   Он   ко   всему   еще   один   дар,   как   уже   говорил,   награждая   и   утешая   в покаянии пребывающего царя христианского. В те же годы, или немного раньше, даровал ему Бог к Казанскому еще и другое царство — Астраханское. <...>» «Вот   что,   о   царь,   получил   ты   от   шепчущих   тебе   в   уши   любимых   твоих ласкателей:   вместо   святого   поста   твоего   и   воздержания   прежнего   пьянство губительное с посвященными дьяволу чашами, вместо целомудренной жизни твоей грехи,   всякой   скверны   полные,   вместо   строгой   справедливости   суда   твоего царского к лютости и бесчеловечию подтолкнули они тебя, вместо же молитв тихих и кротких, которыми с Богом своим беседовал, лености и долгому сну научили тебя и   зевоте   после   сна   и   главоболию   с   похмелья   и   другим   злостям   непомерным   и неисповедимым. А что восхваляют они тебя, и возносят, и называют тебя царем великим, непобедимым и храбрым — воистину, и был таким, когда в страхе Божьем жил. Теперь же, когда раздулся от лести их и обманут, что получил?» «Неужели не видишь, о царь, к чему привели тебя человекоугодники? И каким сделали   тебя   любимые   твои   маньяки?  И   как   свергли   вниз   и   поразили   проказой прежде святую и вечную, покаянием украшенную совесть души твоей? А если нам не веришь, понапрасну называя нас лживыми изменниками, да прочтет величество твое в Слове об Ироде златовещательными устами изреченном. <...> «Ирод, говорил он,   мучитель   граждан   и   воинов,   разбойник,   друзей   своих   губитель».   Твое   же величество   от   преизлишней   злости   не   только   друзей   губителем   стал,   но   и   всей Святорусской   земли   с   кромешниками   твоими   разорителем,   домов   грабителем   и убийцей сыновей. От этого, Боже, сохрани тебя и не допусти этому случиться, Господи Царь веков!» ПАТРИАРХ ИОВ (ум. в 1607 г., первый русский патриарх, современник Ивана Грозного): «Благочестивый же тот царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич (Иван Грозный.   —  Сост.)   был   разумом   славен   и   мудростью   украшен,   и   богатырскими победами славен, и в ратном деле весьма искусен, и во всем царском правлении достохвально   себя   проявил,   великие   и   невиданные   победы   одержал   и   многие подвиги благочестия совершил. Царским своим неусыпным правлением и многой премудростью не только подданных богохранимой своей державы поверг в страх и трепет, но и всех окрестных стран иноверные народы, лишь услышав царское имя его, трепетали от великой боязни. О прочих же его царских добродетельных делах скажем в своем месте». ДЖЕРОМ   ГОРСЕЙ   (ум.   после   1526   г.,   английский   дворянин,   дипломат, встречался с царем Иваном Грозным): «Царь жил в постоянном страхе и боязни заговоров и покушений на свою жизнь, которые раскрывал каждый день, поэтому он проводил большую часть времени в допросах,   пытках   и   казнях,   приговаривая   к   смерти   знатных   военачальников   и чиновников,   которые   были   признаны   участниками   заговоров.   <…>   Царь наслаждался, купая в крови свои руки и сердце, изобретая новые пытки и мучения, приговаривая к казни тех, кто вызывал его гнев, а особенно тех из знати, кто был наиболее   предан   и   любим   его   подданными.   В   то   время   он   всячески противопоставлял   им   и   поддерживал   самых   больших   негодяев   из   своих военачальников,   солдат,   все   это   на   деле   привело   к   росту   враждующих   и завистников, не осмелившихся даже один другому доверять свои планы свержения царя (что было их главным желанием). Он видел это и знал, что его государство и личная безопасность с каждым днем становятся все менее надежными. <…> Царь   Иван   Васильевич   правил   более   шестидесяти   лет.   Он   завоевал   Полоцк (Pollotzco), Смоленск (Smolensco) и многие другие города и крепости в семистах милях   на   юго­запад   от   города   Москвы   в   областях   Ливонии,   принадлежавших польской короне, он завоевал также многие земли, города и крепости на восточных землях Ливонии и в других доменах королей Швеции и Польши; он завоевал царства Казанское   и   Астраханское,   все   области   и   многочисленные   народы   ногайских   и черкесских (Nagaie and Chercas) татар и другие близкие к ним народы, населявшие пространства в две тысячи миль по обе стороны известной реки Волги и даже на юг до Каспийского моря. Он освободился от рабской дани и поборов, которые он и его предшественники ежегодно платили великому царю Скифии, хану крымских татар (the Chan of Crim Tartor), посылая ему, однако, небольшую мзду, чтобы защищаться от их ежегодных набегов. Он завоевал Сибирское царство и все прилежащие к нему с Севера области более чем на 1500 миль. Таким образом, он расширил значительно свою державу во всех направлениях и этим укрепил населенную и многочисленную страну,   ведущую   обширную   торговлю   и   обмен   со   всеми   народами, представляющими   разные   виды   товаров   своих   стран,   в   результате   не   только увеличились   его   доходы  и  доходы   короны,  на  сильно   обогатились   его  города   и провинции. Столь обширны и велики стали его владения, что они едва ли могли управляться одним общим правительством (regiment) и должны были распасться опять на отдельные княжества и владения, однако под его единодержавной рукой монарха они остались едиными, что привело его к могуществу, превосходившему всех   соседних   государей.   Именно   это   было   его   целью,   а   все   им   задуманное осуществилось.   Но   безграничное   честолюбие   и   мудрость   человека   оказываются лишь   безрассудством   в   попытке   помешать   воле   и   власти   Всевышнего,   что   и подтвердилось   впоследствии.  Этот   царь   уменьшил   неясности   и   неточности   в   их законодательстве   и   судебных   процедурах,   введя   наиболее   удобную   и   простую форму письменных законов, понятных и обязательных для каждого, так что теперь любой   мог   вести   свое   дело   без   какого­либо   помощника,   а   также   оспаривать незаконные   поборы   в   царском   суде   без   отсрочки.   Этот   царь   установил   и обнародовал единое для всех вероисповедание, учение и богослужение в Церкви, согласно,   как   они   это   называют,   учению   о   трех   символах,   или   о   православии, наиболее близкому к апостольскому уставу, используемому в первоначальной (the primitive church) Церкви и подтвержденному мнением Афанасия и других лучших и древнейших отцов [церкви] на Никейском (Nicene) соборе и на других наиболее праведных   соборах   (counsalls).   Он   и   его   предки   приняли   древнейшие   правила христианской   религии,  как   они  верили,  от  греческой  церкви,  ведя  свое  древнее начало   от   св.   апостола   Андрея   и   их   покровителя   св.   Николая.   Эта   греческая церковь   с   тех   пор,   по   причине   отступлений   и   распрей,   подвергалась   упадку   и заблуждениям   в   наиболее   важном:   в   существе   доктрин   и   в   отправлении богослужений. Из­за этого царь отделил московское духовное управление от греческой церкви и   соответственно   от   необходимости   в   эту   церковь   посылать   пожертвования   и принимать оттуда грамоты. С помощью Троицы он убедил нестойкого патриарха Иеремию   отречься   от   патриаршества   в   Константинополе   или   Хиосе   в   пользу московской   митрополии.   Царь   резко   отклонял   и   отвергал   учение   папы, рассматривая его как самое ошибочное из существующих в христианском мире: оно угождает   властолюбию   папы,   выдумано   с   целью   сохранить   его   верховную иерархическую власть, никем ему не дозволенную; царь изумлен тем, что отдельные христианские государи признают его верховенство, приоритет церковной власти над светской.   Все   это,   только   более   пространно,   он   приказал   изложить   своим митрополитам, архиепископам и епископам, архимандритам и игуменам папскому нунцию патеру Антонию Поссевино (Pater Antonie Posavinus), великому иезуиту, у входа в собор Пречистой (Prechista) в Москве. [За время своего правления этот царь] построил свыше 40 прекрасных каменных церквей, богато украшенных и убранных внутри, с главами, покрытыми позолотой из   чистого   золота.   Он   построил   свыше   60   монастырей   и   обителей,   подарив   им колокола и украшения и пожертвовав вклады, чтобы они молились за его душу. Он построил высокую колокольню из тесаного камня внутри Кремля, названную Благовещенской   колокольней   (Blaveshina   Collicalits),   с   тридцатью   великими   и благозвучными   колоколами   на   ней,   которая   служит   всем   тем   соборам   и великолепным церквам, расположенным вокруг; колокола звонят вместе каждый праздничный   день   (а   таких   дней   много),   а   также   очень   заунывно   в   каждую полуночную службу. <…> Царь,   среди   многих   других   подобных   своих   деяний,   построил   за   время царствования   155   крепостей   в   разных   частях   страны,   установив   там   пушки   и поместив   военные   отряды.   Он   построил   на   пустующих   землях   300   городов, названных   «ямами»   (yams),   длиной   в   одну­две   мили,   дав   каждому   поселенцу участок земли, где он мог содержать быстрых лошадей столько, сколько может потребоваться   для   нужд   государственной   службы.   Он   построил   крепкую, обширную,   красивую   стену   из   камня   вокруг   Москвы,   укрепив   ее   пушками   и стражей». Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.): «Между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига моголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца­мучителя: устояла   с   любовию   к   самодержавию,   ибо   верила,   что   Бог   посылает   и   язву,   и землетрясение, и тиранов; не преломила железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать   четыре   года   сносила   губителя,   вооружаясь   единственно   молитвою   и терпением, чтобы, в лучшие времена, иметь Петра Великого, Екатерину Вторую (история   не   любит   именовать   живых).   В   смирении   великодушном   страдальцы умирали на лобном месте, как греки в Термопилах, за отечество, за веру и верность, не   имея   и   мысли   о   бунте.   Напрасно   некоторые   чужеземные   историки,   извиняя жестокость Иоаннову, писали о заговорах, будто бы уничтоженных ею: сии заговоры существовали   единственно   в   смутном   уме   царя,   по   всем   свидетельствам   наших летописей и бумаг государственных. Духовенство, бояре, граждане знаменитые не вызвали бы зверя из вертепа слободы Александровской, если бы замышляли измену, взводимую на них столь же нелепо, как и чародейство. Нет, тигр упивался кровию агнцев — и жертвы, издыхая в невинности, последним взором на бедственную землю требовали   справедливости,   умилительного   воспоминания   от   современников   и потомства! Несмотря   на   все   умозрительные   изъяснения,   характер   Иоанна,   героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка (выделено нами. — Сост.) , и мы усомнились бы в истине самых достоверных о нем известий, если бы летописи других народов не являли нам столь же удивительных примеров; если бы Калигула, образец государей и чудовище, если бы   Нерон,   питомец   мудрого   Сенеки,   предмет   любви,   предмет   омерзения,   не царствовали   в   Риме.   Они   были   язычники;   но   Людовик   XI   был   христианин,   не уступая Иоанну ни в свирепости, ни в наружном благочестии, коим они хотели загладить   свои   беззакония:   оба   набожные   от   страха,   оба   кровожадные   и женолюбивые, подобно азиатским и римским мучителям. Изверги вне законов, вне правил и вероятностей рассудка: сии ужасные метеоры, сии блудящие огни страстей необузданных   озаряют   для   нас,   в   пространстве   веков,   бездну   возможного человеческого   разврата,   да   видя   содрогаемся!   Жизнь   тирана   есть   бедствие   для человечества,   но   его   история   всегда   полезна   для   государей   и   народов:   вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели — и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении самодержавном, выставить на   позор   такого   властителя,   да   не   будет   уже   впредь   ему   подобных!   Могилы бесчувственны;   но   живые   страшатся   вечного   проклятия   в   истории,   которая,   не исправляя   злодеев,   предупреждает   иногда   злодейства,   всегда   возможные,   ибо страсти   дикие   свирепствуют   и   в   веки   гражданского   образования,   вели   уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои исступления. Так,   Иоанн   имел   разум   превосходный,   не   чуждый   образования   и   сведений, соединенный   с   необыкновенным   даром   слова,   чтобы   бесстыдно   раболепствовать гнуснейшим   похотям.   Имея   редкую   память,   знал   наизусть   Библию,   историю греческую,   римскую,   нашего   отечества,   чтобы   нелепо   толковать   их   в   пользу тиранства; хвалился твердостию и властию над собою, умея громко смеяться в часы страха   и беспокойства  внутреннего;  хвалился   милостию  и  щедростию, обогащая любимцев   достоянием   опальных   бояр   и   граждан;   хвалился   правосудием,   карая вместе,   с   равным   удовольствием,   и   заслуги   и   преступления;   хвалился   духом царским, соблюдением державной чести, велев изрубить присланного из Персии в Москву   слона,   не   хотевшего   стать   перед   ним   на   колена,   и   жестоко   наказывая бедных царедворцев, которые смели играть лучше державного в шашки или в карты; хвалился, наконец, глубокою мудростию государственною, по системе, по эпохам, с каким­то хладнокровным размером истребляя знаменитые роды, будто бы опасные для царской власти, — возводя на их степень роды новые, подлые и губительною рукою   касаясь   самых   будущих   времен:   ибо   туча   доносителей,   клеветников, кромешников,   им   образованных,   как   туча   гладоносных   насекомых,   исчезнув, оставила  злое семя  в  народе; и  если иго  Батыево  унизило  дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново. Но отдадим справедливость и тирану: Иоанн в самых крайностях зла является как   бы   призраком   великого   монарха,   ревностный,   неутомимый,   часто проницательный в государственной деятельности…» С.М. СОЛОВЬЕВ (русский историк XIX в.): «Характер,   способ   действий   Иоанновых   исторически   объясняются   борьбою старого с новым, событиями, происходившими в малолетство царя, во время его болезни и после; но могут ли они быть нравственно оправданы этою борьбою, этими событиями?   Можно   ли   оправдать   человека   нравственною   слабостию,   неуменьем устоять против искушений, неуменьем совладать с порочными наклонностями своей природы? Бесспорно, что в Иоанне гнездилась страшная болезнь, но зачем же было позволять   ей   развиваться?   Мы   обнаруживаем   глубокое   сочувствие,   уважение   к падшим в борьбе, но когда мы знаем, что они пали, истощив все зависевшие от них средства к защите; в Иоанне же этой борьбы с самим собою, с своими страстями мы вовсе не видим. Мы видим в нем сознание своего падения. «Я знаю, что я зол», — говорил он; но это сознание есть обвинение, а не оправдание ему; мы не можем не уступить ему больших дарований и большой, возможной в то время начитанности, но эти дарования, эта начитанность не оправдание, а обвинение ему. <…> Иоанн сознавал ясно высокость своего положения, свои права, которые берег так ревниво; но он не сознал одного из самых высоких прав своих — права быть верховным наставником, воспитателем своего народа: как в воспитании частном и общественном,   так   и   в   воспитании   всенародном   могущественное   влияние   имеет пример наставника, человека, вверху стоящего, могущественное влияние имеет дух слов   и   дел   его.   Нравы   народа   были   суровы,   привыкли   к   мерам   жестоким   и кровавым; надобно было отучать от этого; но что сделал Иоанн? Человек плоти и крови, он не сознал нравственных, духовных средств для установления правды и наряда или, что еще хуже, сознавши, забыл о них; вместо целения он усилил болезнь, приучил еще более к пыткам, кострам и плахам; он сеял страшными семенами, и страшна   была   жатва   —   собственноручное   убийство   старшего   сына,   убиение младшего в Угличе, самозванство, ужасы Смутного времени! Не произнесет историк слово оправдания такому человеку; он может произнести только слово сожаления, если, вглядываясь внимательно в страшный образ, под мрачными чертами мучителя подмечает скорбные черты жертвы; ибо и здесь, как везде, историк обязан указать на связь явлений: своекорыстием, презрением общего блага, презрением жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами — вырос Грозный». А.А. ЗИМИН, А.Л. ХОРОШКЕВИЧ (советские историки): «Тяжелое сиротское детство, самоуправство Шуйских наложили отпечаток на всю   его   жизнь,   лишив   его   доверия   к   подданным.   Тем   не   менее   это   был проницательный   политик,   понимавший   по­своему   правильно   сложные   внешне­   и внутриполитические   задачи   России.   Грозный   боролся   со   старицким   князем Владимиром   и   его   окружением,   что   объективно   означало   осуществление настоятельной потребности упрочения единства русских земель. Он много сделал для   развития   экономических   отношений   со   странами   Востока   и   Запада.   Это отвечало   насущным   интересам   широких   кругов  феодалов  и  купечества.  На   заре самостоятельной  деятельности  Иван IV умел ценить талантливых и самобытных сподвижников.   Но   мнительный   характер   и   обостренное   чувство   собственного величия неизбежно приводили его к разрыву с теми, кто искренно, настойчиво и дальновидно проводил мероприятия, направленные на укрепление самодержавия». ИОАНН, МИТРОПОЛИТ САНКТ­ПЕТЕРУРГСКИЙ И ЛАДОЖСКИЙ (XX в.): «Фигура   царя   Иоанна   IV   Васильевича   Грозного   (1530–1584)   и   эпоха   его царствования   как   бы   венчают   собой   период   становления   русского   религиозного самосознания.   Именно   к   этому   времени   окончательно   сложились   и   оформились взгляды русского народа на самое себя, на свою роль в истории, на цель и смысл существования, на государственные формы народного бытия. Царствование   Иоанна   IV   протекало   бурно.   Со   всей   возможной выразительностью ее течение обнажило особенность русской истории, состоящую в том, что ее ход имеет в основе не «баланс интересов» различных сословий, классов, групп, а понимание общего дела, всенародного служения Богу, религиозного долга». ИВАН ГРОЗНЫЙ: ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ЗНАЧЕНИЕ ИЗ «КАЗАНСКОЙ ИСТОРИИ» (XVI В.): «Таков был тот царь великий князь. И еще при жизни своей совершил он много дел, достойных похвалы и памяти: города новые построил, а старые обновил, и воздвиг церкви чудесные и прекрасные, и монастыри общежительные устроил для иночествующих. И с юных лет не любил он никаких царских потех: ни охоты на птицу, ни собачьей, ни звериной борьбы, ни гусельного бренчания, ни скрипения прегубниц, ни музыкального звука, ни пищания свирельного, ни скакания и плясок скоморохов, зримых бесов. И всякое балагурство от себя отринул и насмешников отогнал и окончательно их возненавидел. И жил лишь воинскими заботами и обучал ратному делу, и почитал добрых конников и храбрых стрелков, и заботился о них с воеводами,   и   всю   жизнь   свою   советовался   с   мудрыми   советниками   своими,   и стремился к тому, чтобы избавить землю свою от нашествия поганых и от частого разорения;   кроме   того,  пытался   он   и   старался   всякую   неправду,  и  бесчестье,  и неправедный суд, и посулы, и подкупы, и разбой, и грабеж вывести по всей своей земле и насеять в людях и взрастить правду и благочестие. И для того по всей великой своей державе, по всем городам и селам, подыскав, расселил разумных людей и верных сотников, и пятидесятников, и десятников и заставил всех людей присягнуть ему на верность, как некогда Моисей израильтян, дабы каждый отвечал за свое число, как пастырь за овец своих, и наблюдал за ними, и вскрывал всякое зло и неправду, и обличал бы виновных перед старшими судьями, и, если бы такой человек не прекратил злых своих дел, чтобы неумолимо предавали его смерти за проступок его. И таким способом укрепил он землю свою. Можно ведь дурные застаревшие привычки искоренять у людей и истреблять! И была в царствование его великая тишина по всей Русской земле, и улеглись всякие беды и мятежи, и прекратился сильный разбой, и хищения, и воровство, которые   были   при   его   отце,  и   варварские   набеги   прекратились,  ибо   испугались крепкой   силы   его   поганые   цари   и   устрашились   меча   его   нечестивые   короли,   и военачальники ногайские, мурзы, дрогнули перед блистанием копий его и щитов, и затряслись и побежали немцы во главе с магистром от доблестных воинов, и пресек стремления воинственных казанцев, и заставил смиренно преклониться черемисов! И расширил он во все стороны русские границы, продолжил их до берегов морских, и наполнил их бесчисленными людскими селениями, и одержал много побед над врагами, так что боялись и трепетали они от одного имени его воевод. И звали его во всех странах могущественным и непобедимым царем, и боялись поганые народы приходить войной на Русь, слыша, что еще жив он, зная грозность его…» Н.М. КАРАМЗИН (русский историк XIX в.): «В заключение скажем, что добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трех царств могольских: доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя­ завоевателя;   чтил   в   нем   знаменитого   виновника   нашей   государственной   силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россиею более в хвалу, нежели в укоризну. История злопамятнее народа!» К.Д. КАВЕЛИН (русский историк и юрист XIX в.): «Как бы мы ни смотрели на Ивана Грозного, царствование его, конечно, одно из замечательнейших в русской истории; а мы, даже до сих пор, все больше обращаем внимание   на   психологический   характер   его   жестокостей,   как   будто   в   них   вся сущность дела. Не то же ли это самое, что судить о последней американской войне по   одним   ее   ужасам,   о   царствовании   Петра   по   розыскам   и   казням,   о   нашем призвании   в   Польше   и   Западном   крае   по   судьбе   враждебного   нам   элемента? Смотреть   так   на   историю   значит   заранее   отказаться   от   понимания   величайших исторических эпох и событий. Ни в чем наше умственное несовершеннолетие не выказывается так осязательно, как в том, что мы не только не понимаем, но почти не знаем царствования Ивана IV и даже мало им интересуемся, воображая, что, и не изучив его, можно понимать русскую историю; а между тем эпоха Грозного, по своему значению во внутреннем развитии Великороссии, есть преддверие к эпохе Петра и имеет с ней глубочайшую связь». <…> «Все то, что защищали современники Иоанна, уничтожилось, исчезло; все то, что защищал  Иоанн IV, развилось  и осуществлено; его  мысль  так  была  живуча, что пережила   не   только   его   самого,  но   века,  и   с  каждым   возрастала   и   захватывала больше и больше места. Неужели он был не прав?.. От ужасов того времени нам осталось   дело   Иоанна;   оно­то   показывает,   насколько   он   был   выше   своих противников». В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ (русский историк XIX–XX в.): «Таким   образом,   положительное   значение   царя   Ивана   в   истории   нашего государства далеко не так велико, как можно было бы думать, судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, какой производила его деятельность. Грозный царь больше задумывал,   чем   сделал,   сильнее   подействовал   на   воображение   и   нервы   своих современников,   чем   на   современный   ему   государственный   порядок.   Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнее отрицательное значение этого царствования.   Царь   Иван   был   замечательный   писатель,   пожалуй   даже   бойкий политический   мыслитель,   но   он   не   был   государственный   делец.   Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишило его практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и, успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал самые основания этого порядка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив царствование   Ивана   —   одно   из   прекраснейших   поначалу   —   по   конечным   его результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени. Вражде и произволу царь жертвовал и собой, и своей династией, и государственным благом. Его   можно   сравнить   с   тем   ветхозаветным   слепым   богатырем,   который,   чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше коего эти враги сидели». МИТРОПОЛИТ МАКАРИЙ (БУЛГАКОВ) (русский историк Церкви, XIX в.): «Образец такого благочестия и вместе порочности представлял собою царь Иван Васильевич.   Он   был   величайшим   ревнителем   церковных   уставов,   каждый   день посещал все церковные службы и окроплялся святою водою, каждое дело начинал крестным знамением, а в слободе Александровской вместе с своими опричниками старался выполнять даже монашеский устав: носил иноческую одежду, выстаивал продолжительные   богослужения,  сам   звонил   и  читал   жития   святых   за   братскою трапезою и молился так часто и так усердно, что на лбу его от земных поклонов были шишки. Но в душе, казалось, у него не было ничего не только христианского, даже человеческого, ни искры христианской любви, чистоты, справедливости. Как лютый зверь, жаждал он крови человеческой, услаждался пытками и страданиями своих   несчастных   жертв,   измучил   и   истерзал   тысячи   невинных;   вместе   с   тем предавался самому грубому невоздержанию, самому безобразному распутству, семь раз был женат; пожираемый ненасытным сребролюбием, грабил всех и все, и церкви, и монастыри. Многочисленные опричники царя выбивались из сил, чтобы подражать во   всем   своему   высокому   образцу,   и   действительно   являлись   достойными   его последователями и по бесчеловечию, и по распутству, и по грабительству, оставаясь совершенно безнаказанными. Надобно, однако ж, сознаться, что не только при царе Иване Васильевиче, но и прежде его, при его отце и деде, тот же дух жестокосердия и бесчеловечия, своекорыстия и всякого рода насилий был господствующим духом и во всем нашем высшем классе: этому немало благоприятствовали  как пример самих великих князей, так и устройство тогдашней администрации и суда. <…> Как ни   страшно   казнил   иногда   государь   своих   наместников   и   других   чиновников   за взятки, притеснения народа, грабительство, но эти казни мало производили влияния на   людей,   которые,   хотя   называли   себя   православными   христианами   и   свято выполняли  уставы Церкви, были, однако  ж, чужды духа Христова  и не знали  в сердце,   что   такое   правда   и   братская   христианская   любовь   ко   всем   людям   без всякого различия». С.Ф. ПЛАТОНОВ (русский историк XIX–XX в.): «Мы имеем дело с крупным дельцом, понимавшим политическую обстановку и способным на широкую постановку правительственных задач. Одинаково и тогда, когда с «избранной радой» Грозный вел свои первые войны и реформы, и тогда, когда   позднее,   без   «рады»,   он   совершал   свой   государственный   переворот   в опричнине, брал Ливонию и Полоцк и колонизовал «дикое поле», — он выступает перед нами с широкой программой и значительной энергией. Сам ли он ведет свое правительство или только умеет выбрать вожаков, — все равно: это правительство всегда обладает необходимыми политическими качествами, хотя не всегда имеет успех и удачу. Недаром шведский король Иоанн, в противоположность Грозному, называл   его   преемника   московским   словом   «durak»,   отмечая,   что   со   смертью Грозного в Москве не стало умного и сильного государя». А.А. ЗИМИН, А.Л. ХОРОШКЕВИЧ (советские историки): «Для России время правления Ивана Грозного осталось одной из самых мрачных полос   ее   истории.   Разгром   реформационного   движения,   бесчинства   опричнины, «новгородский поход» — вот некоторые вехи кровавого пути Грозного. Впрочем, будем справедливы. Рядом вехи другого пути — превращение России в огромную державу, включившую земли Казанского и Астраханского ханств, Западной Сибири от   Ледовитого   океана   до   Каспийского   моря,   реформы   управления   страной, упрочение международного престижа России, расширение торговых и культурных связей со странами Европы и Азии». Н.Н. ВОЕЙКОВ (русский историк): «Независимо от своих личных качеств и недостатков самодержавный государь, стоявший выше сословных и социальных делений, черпая силу и полноту власти из своего органического единения с народом и союза с Церковью, несомненно, являлся в то  время, в этот  жестокий для  народов  Европы XVI  век,  монархом наиболее совершенного типа. Россия,   выпутавшаяся   из­под   тяжкого   монгольского   ига,   нуждалась   в перестройке   многих   отраслей   своего   быта   и   в   экономических   и   технических усовершенствованиях, введенных на Западе. Вместе с тем система правления была налажена правильно, отвечая полностью тем идеалам, на которых веками возрастала русская государственность, окончательно оформившаяся в Москве. Иван   IV   глубоко   сознавал   свою   ответственность   пред   Богом   за   служение русскому   народу,   как   до   него   сознавали   это   лучшие   князья,   создававшие государство. Несмотря на все войны и внутренние потрясения, Россия крепла и одухотворялась,   покуда   оставалась   нерушимой   гармония,   царившая   между Церковью и государством». Б.Н. ФЛОРЯ (современный историк): «Если   конкретная   роль   Ивана   IV   в   развитии   древнерусского   общества   и древнерусской   государственности   рисуется   вполне   ясно   и   определенно,   то историческая оценка этой роли требует внимательного изучения широкого круга проблем не только русской, но и европейской истории. К исследованиям такого рода отечественные ученые лишь начинают обращаться. Но даже если такая работа в ее полном объеме будет когда­то проделана и ее итогом   станет   признание   социально­политического   устройства   России   второй половины   XVI   века   наиболее   оптимальной,   обеспечивавшей   возможности поступательного развития в данных исторических условиях формой организации общества,   то   все   равно   исследователи   встанут   перед   решением   вопроса: обязательны   ли   для   достижения   такого   итога   были   все   те   кровавые   жертвы, которыми ознаменовалось правление Ивана IV и которые привели в конечном итоге к   разорению   всей   страны,   сделав   ее   неспособной   отразить   наступление   своих противников? В нашем распоряжении до сих пор нет серьезных доказательств, что царь   в   своей   политике   сталкивался   с   непримиримой,   готовой   на   крайние   меры оппозицией,   и   продолжают   сохраняться   серьезные   сомнения   в   существовании целого ряда заговоров, которые Иван IV подавлял с такой жестокостью. Приходится честно сказать читателю, что на вопрос об историческом значении деятельности Ивана IV мы до сих пор не имеем окончательного ответа. Остается лишь надеяться, что его могут принести труды новых поколений исследователей». ИОАНН, МИТРОПОЛИТ САНКТ­ПЕТЕРУРГСКИЙ И ЛАДОЖСКИЙ (XX в.): «Так царствование Грозного царя клонилось к завершению. Неудачи Ливонской войны,   лишившие   Россию   отвоеванных   было   в   Прибалтике   земель, компенсировались   присоединением   бескрайних   просторов   Сибири   в   1579–1584 годах.   Дело   жизни   царя   было   сделано   —   Россия   окончательно   и   бесповоротно встала на путь служения, очищенная и обновленная опричниной. В Новгороде и Пскове   были   искоренены   рецидивы   жидовствования,  Церковь   обустроена,  народ воцерковлен,   долг   избранничества   —   осознан.   В   1584   году   царь   мирно   почил, пророчески предсказав свою смерть. В последние часы земной жизни сбылось его давнее желание — митрополит Дионисий постриг государя, и уже не Грозный царь Иоанн,   а   смиренный   инок   Иона   предстал   перед   Всевышним   Судией,   служению Которому посвятил он свою бурную и нелегкую жизнь. <…> Приняв   на   себя   по   необходимости   работу   самую   неблагодарную,   царь,   как хирург, отсекал от тела России гниющие, бесполезные члены. Иоанн не обольщался в ожидаемой оценке современниками (и потомками) своего труда, говоря: «Ждал я, кто   бы   поскорбел   со   мной,   и   не   явилось   никого;   утешающих   я   не   нашел   — заплатили мне злом за добро, ненавистью — за любовь». В отличие от историков, народ верно понял своего царя и свято чтил его память. Вплоть   до   самой   революции   и   последовавшего   за   ней   разгрома   православных святынь Кремля к могиле Грозного царя приходил простой люд служить панихиды, веруя, что таким образом выраженное почитание Иоанна IV привлекает благодать Божию в дела, требующие справедливого и нелицеприятного суда». Ю.А. КУРДИН (современный историк): «Казанский поход и завоевание Астраханского царства, органично связанные в сознании   современников   с   именем   Ивана   IV,   составили   сюжетную   основу многочисленных   произведений   фольклора.   Царь­победитель   стал   героем большинства исторических песен XVI века. Образ его запечатлели сказки, предания, легенды; он проник даже в заговоры. Образ   Грозного   стал   основой   множества   историко­топонимических   легенд   и преданий, до сих пор бытующих в местах, по которым проходили пути следования царских войск. Песни и предания о походе на Казань широко представлены и в мордовском   фольклоре.   Эти   произведения   хранят   живые   черты   эпохи,   в   них запечатлелись   свидетельства   людей,   или   помнивших   о   недавних   событиях,   или слышавших о них от очевидцев. <…> Во   время   Казанского   похода   1552   г.   Иван   Грозный   выступал   в   роли освободителя   населения   огромного   региона,   страдающего   от   татарских   набегов. Местное   население,   преимущественно   мордовское,   в   большинстве   своем действительно встречало царя как освободителя. Доброжелательное отношение Ивана IV к местному населению, личное обаяние двадцатидвухлетнего государя сохранились в народной памяти и дошли до нашего времени в устно­поэтических рассказах. МЕЛАНЬЮШКИН КОЛОДЕЦ Иван Грозный через наше село Помру шел на Казань с войском против татар воевать. Вот у колодца он рядом остановился, слез с коня. А там девушка воду наливала. Он к ней подходит, воды просит. Она дает ведро. Иван   Грозный   попил.   На   девушку   поглядел.  И   уж,  говорят,  больно   она   ему понравилась. Он ее обнял и поцеловал. Она испугалась, покраснела. Да как побежит с ведрами прямо в село. А воины на нее смотрят, смеются. Звали ту девушку Меланьей. И с тех пор колодец этот зовут Меланьюшкин. Место там очень хорошее — сад — вишни, сливы, яблони, пасека рядом. И вот такая история там была. Мне про нее бабушка рассказывала. <…> Примечательно,   что   образ   Грозного­тирана   не   соотносится   в   народном творчестве   с   образом   Царя­освободителя.   <…>   Ни   об   одном   русском   царе   не сохранилось   у   жителей   Ардатовского   и   Арзамасского   уездов   столько   доброй памяти, как об Иване Грозном. Он всегда помнился им как царь­освободитель. И когда через триста лет, в 1852 г., ардатовский помещик Федоров отобрал у крестьян с. Кулебаки землю и ввел барщину, они послали ходоков в столицу к императору со словами: «Предки наши были вечно свободны, и при блаженной для нас памяти Государя, царя всероссийского Ивана Грозного нам пожалованы все угодья в пользу нашу за участие во взятии царства Казанского». Они просили вернуть им землю, но ходоков отправили домой по этапу, а с крестьян потребовали дать подписку больше не жаловаться, когда же те отказались, их всех выпороли, а 20 человек забили до смерти.   Да   еще   в   наказание   оставили   в   селе   сорок   солдат   на   постой   при крестьянских   харчах.   Как   же   ардатовцам   было   не   вспоминать   добром   Грозного царя!» С.В. ПЕРЕВЕЗЕНЦЕВ (современный историк): «Иван   Васильевич   Грозный   —   это   великая   и   трагическая   фигура   русской истории. И тайна Ивана Грозного скрывается в его духовной и душевной трагедии, подлинной трагедии человека, истово стремящегося к истине и свету, но так и не обретшего их в земной жизни. Фактически сформулировав принципы российской самодержавной   власти,   Иван   Васильевич   довел   их   до   крайнего   предела,   до абсолюта, поставив лишь самого себя в центр чуть ли не всего мироздания. И в результате он начал войну с собственной страной, ибо не верил, что подданные его способны понять и исполнить его устремления. Время   правления   Ивана   Грозного   —   великое   и   трагическое.   Но   именно   в царствование Ивана IV Васильевича осмысление роли и места Российского царства в   мировой   истории   достигает   высочайшего   напряжения.   Именно   в   годы   его правления   были   сформулированы   важнейшие   смысловые   и   целевые   установки движения Российского государства и русского народа по историческим дорогам».