Поэтический вечер к 100 – летию со дня рождения Я. Смелякова

Поэтический вечер к  100 – летию со дня рождения Я. Смелякова Чтец : « Классическое стихотворение» Вед.:27 ноября 1972 года перестало биться сердце Ярослава Васильевича Смелякова.  Поэта, который известен каждому советскому человеку яркими стихами, но люди даже не  подозревают, чьему перу принадлежат те или иные строки. 8 января 2013 – столетие этого некогда знаменитого, а в последние годы будто бы совсем  забытого поэт Но!. Кажется, его поэзия обрела новое дыхание, строки, написанные более полувека назад,  в СССР, потрясают сердце, потому что не сомневаешься в их искренности. Стих.: « Земля» ( запись самого поэта)  Вед.: Вот один из трогательных эпизодов культовой комедии «Операция «Ы» и другие  приключения Шурика» тот, где он декламирует стихи своей знакомой незнакомке. ( отрывок из фильма) Чтец : « Хорошая девочка Лида: Вед.: Эти стихи написаны поэтом , которого называли в то время «Онегиным с фабричной  окраины». И в самом деле, разве могут оставить кого­нибудь равнодушными строки из того же стихотворения «Хорошая девочка Лида», когда поэт рассказывает о том, на какой  подвиг готов мальчишка ради этой светлой, чистой любви? Вед.: Когда Шурик в середине 60­х годов ХХ века произносил эти строки с экранов  кинотеатров (фильм вышел в прокат в 1965 году), создавалась полная иллюзия того, что  стихотворение было специально написано к фильму, чтобы лучше охарактеризовать  лиричность героя. Но это далеко не так. Строки были написаны в последний предвоенный  год, они­то и щемящие такие, может быть, оттого, что поэты, как ясновидящие, гораздо  тоньше чувствуют время.  Вед.: Смеляков был в полном смысле слова самородком: вышел из провинциальной рабочей среды, рос в деревне, учился в фабрично­заводской школе; литературе не учился. Он вынес судьбу своего многострадального поколения: сидел, воевал, снова сидел. Антисоветчиком  не стал, хотя, конечно, многое видел и понимал; кажется очевидным, что Россия и  Советский Союз сливались для него воедино, а Родину любил он бесконечно. Но главное,  конечно, не идеи и чувства, а удивительная простота и органичность его стихов, которую  принято называть пушкинской легкостью, или, если угодно, совершенством. Чтец : « Пейзаж» Кстати, и стихотворение «Если я заболею, к врачам обращаться не стану» тоже написано  Смеляковым в 1940 году. И суть всего стихотворения сводится не к недоверию к людям в  белых халатах, которое сейчас расцвело махровым цветом, а к тому, что за их помощью  нужно обращаться только в самых исключительных случаях, в остальном же не надо  роптать на судьбу. Вед.: …Родился поэт 26 декабря 1912 (8 января 1913 н.с.) в Луцке в семье железнодорожного рабочего. С началом Первой мировой войны, когда отец ушел на фронт, Славу отдали в деревню на воспитание к бабушке. Но как только мальчишка подрос, он  решил покинуть родные места и «без страха и упрека» прибыл в Москву. Здесь он  поступил в семилетку, а после ее окончания решил продолжить образование в  полиграфической фабрично­заводской школе. Именно здесь он активно начал публиковать  свои стихи, для начала в цеховой газете, писал обозрения для агитбригады. Он не хотел оставаться самоучкой. Он охотно посещал литературные кружки при  «Комсомольской правде» и «Огоньке», а его стихотворение «Любка» (кое­где оно идет,  как «Любка Фейгельман») стало культовым для студентов середины 30­х годов. Его  переписывали в тетрадочки, цитировали, и в те времена оно по популярности соперничало  со стихами куда более именитых авторов. Чтец : «Любка» Вед.: Вот только хулиганом он был отъявленным. Однажды справил малую нужду на  портрет Сталина, когда «произведение искусства» хотели поднять на веревках на высокое  здание. От смерти его спасло только то обстоятельство, что на дворе шел 1934 год. А в  грозном 1937­м он как раз вышел на свободу. Чтобы снова оказаться за решеткой за  непочтительное отношение к Сталину… Чтец : « Если я заболею, к врачам обращаться не стану …» Вед.: Война расставила все по своим местам .Смеляков вполне мог устроиться в какую­ нибудь дивизионную, армейскую или фронтовую газету. Но вспомним его строки «Я ходил  напролом». Он и пошел напролом, рядовым. Попал в окружение на Карельском перешейке, вместе со своими боевыми товарищами попал в финский плен, где находился до 1944 года.  Причем финны очень скоро разобрались, что перед ними неординарный человек, его  освободили из концлагеря и отправили работать на ферму в качестве военнопленного.  Благодаря этому он и выжил. По возвращении из финского плена его ожидал сталинский лагерь. И эта «ходка» оказалась не последняя. Однажды молодые поэты заявились к нему домой, и наперебой начали  читать хвалебные стихотворные оды Сталину. Смеляков вытолкал их взашей и вдобавок  спустил с лестницы. Об этом доложили куда следует… Чтец : « Попытка завещания» Вед.: Смеляков оказался «в казенной шапке, в лагерном бушлате, полученном в интинской  стороне, без пуговиц, но с черною печатью, поставленной чекистом на спине». Эти строки  были написаны им в 1953 году, в заполярной Инте, печально прославившейся своими  лагерями. Упоминаемая черная печать – это лагерный номер Смелякова: Л­222.  В лагерной многотиражке «Уголь стране» он вел своеобразный семинар поэзии для  заключенных. Просидел Смеляков до 1955 года, возвратившись домой по амнистии (еще не реабилитированный), в огромном потоке освобожденных из тюрем людей: «До Двадцатого  до съезда жили мы по простоте безо всякого отъезда в дальнем городе Инте…»  Чтец : « Земляки» Вед.: Смеляков вернулся в уже пустую квартиру (жена Дуся заочно развелась с ним, выйдя  замуж за жокея московского ипподрома Бондаревского).  Он много писал, печатался, «и стал теперь в президиумы вхож». Как запоздалый жидкий  дождичек, что без пользы льется на раскаленную солнцем землю, посыпались на Смелякова ордена и прочие государственные отметины. За сборник «День России» (1967) ему дали  Госпремию СССР.  Выходит его поэтический сборник «Избранные стихи» (1957) и поэма «Строгая любовь»  (1956), посвященная молодежи 1920­х годов. Поэма, частично написанная еще в лагере,  получила широкое признание. Данные произведения отличаются простотой и ясностью  стиха, в которых ощущается тяготение автора к монументальности изображения и  социально­историческому осмыслению жизни. Чтец : « Анна Ахматова» Вед.: В произведениях позднего периода эти тенденции получили наиболее полное  развитие. Одной из основных тем творчества Смелякова стала тема преемственности  поколений и комсомольских традиций – это сборники «Разговор о главном» (1959), «День  России» (1967), «Товарищ Комсомол» (1968), «Декабрь» (1970), комсомольская поэма  «Молодые люди» (1968) и другие. Посмертно были изданы «Мое поколение» (1973) и  «Служба времени» (1975). Также Смеляков занимался переводами с украинского, белорусского и других языков, он  автор публицистических и критических статей. Лауреат Государственной премии СССР,  премии Ленинского комсомола, награжден 3 орденами.  Умер Смеляков еще нестарым человеком, месяц не дожив до шестидесятилетия. Не  прибавила здоровья Ярославу Васильевичу ни новая жена, ни новая квартира на  Ломоносовском проспекте, ни бывшая фадеевская дача, на которой он жил в Переделкине. А наиболее пронзительные стихи увидели свет уже после его смерти, в перестройку. И  среди них выделяется одно – о его первом следователе   Чтец : « Послание Павловскому» Вед.:  Кажется, что все круги ада прошел этот человек: война, плен, лагеря, но не  утратил человеческого достоинства.  Чтец : « Памятник» Стихи «Если я заболею...» Если я заболею, к врачам обращаться не стану, Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду): постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте ночную звезду. Я ходил напролом. Я не слыл недотрогой. Если ранят меня в справедливых боях, забинтуйте мне голову горной дорогой и укройте меня одеялом в осенних цветах. Порошков или капель ­ не надо. Пусть в стакане сияют лучи. Жаркий ветер пустынь, серебро водопада ­ Вот чем стоит лечить. От морей и от гор так и веет веками, как посмотришь, почувствуешь: вечно живем. Не облатками белыми путь мой усеян, а облаками. Не больничным от вас ухожу коридором, а Млечным Путем. Хорошая девочка Лида Вдоль маленьких домиков белых акация душно цветет. Хорошая девочка Лида на улице Южной живет. Ее золотые косицы затянуты, будто жгуты. По платью, по синему ситцу, как в поле, мелькают цветы. И вовсе, представьте, неплохо, что рыжий пройдоха апрель бесшумной пыльцою веснушек засыпал ей утром постель. Не зря с одобреньем веселым соседи глядят из окна, когда на занятия в школу с портфелем проходит она. В оконном стекле отражаясь, по миру идет не спеша хорошая девочка Лида. Да чем же она хороша? Спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живет. Он с именем этим ложится и с именем этим встает. Недаром на каменных плитах, где милый ботинок ступал, "Хорошая девочка Лида",­ в отчаяньи он написал. Не может людей не растрогать мальчишки упрямого пыл. Так Пушкин влюблялся, должно быть, так Гейне, наверно, любил. Он вырастет, станет известным, покинет пенаты свои. Окажется улица тесной для этой огромной любви. Преграды влюбленному нету: смущенье и робость ­ вранье! На всех перекрестках планеты напишет он имя ее. На полюсе Южном ­ огнями, пшеницей ­ в кубанских степях, на русских полянах ­ цветами и пеной морской ­ на морях. Он в небо залезет ночное, все пальцы себе обожжет, но вскоре над тихой Землею созвездие Лиды взойдет. Пусть будут ночами светиться над снами твоими, Москва, на синих небесных страницах красивые эти слова. 1940 ПАМЯТНИК Приснилось мне, что я чугунным стал. Мне двигаться мешает пьедестал. В сознании, как в ящике, подряд чугунные метафоры лежат. И я слежу за чередою дней из­под чугунных сдвинутых бровей. Вокруг меня деревья все пусты, на них еще не выросли листы. У ног моих на корточках с утра самозабвенно лазит детвора, а вечером, придя под монумент, толкует о бессмертии студент. Когда взойдет над городом звезда, однажды ночью ты придешь сюда. Все тот же лоб, все тот же синий взгляд, все тот же рот, что много лет назад. Как поздний свет из темного окна, я на тебя гляжу из чугуна. Недаром ведь торжественный металл мое лицо и руки повторял. Недаром скульптор в статую вложил все, что я значил и зачем я жил. И я сойду с блестящей высоты на землю ту, где обитаешь ты. Приближусь прямо к счастью своему, рукой чугунной тихо обниму. На выпуклые грозные глаза вдруг набежит чугунная слеза. И ты услышишь в парке под Москвой чугунный голос, нежный голос мой. ПЕЙЗАЖ Сегодня в утреннюю пору, когда обычно даль темна, я отодвинул набок штору и молча замер у окна. Небес сияющая сила без суеты и без труда сосняк и ельник просквозила, да так, как будто навсегда. Мне — как награда без привычки — вся освещенная земля и дробный стрекот электрички, как шов, сшивающий поля. Я плотью чувствую и слышу, что с этим зимним утром слит, и жизнь моя, как снег на крыше, в спокойном золоте блестит. Еще покроют небо тучи, еще во двор заглянет зло. Но все­таки насколько лучше, когда за окнами светло! ПОПЫТКА ЗАВЕЩАНИЯ                   Т. С. Когда умру, мои останки, с печалью сдержанной, без слез, похорони на полустанке под сенью слабою берез. Мне это так необходимо, чтоб поздним вечером, тогда, не останавливаясь, мимо шли с ровным стуком поезда. Ведь там лежать в земле глубокой и одиноко и темно. Лети, светясь неподалеку, вагона дальнего окно. Пусть этот отблеск жизни милой, пускай щемящий проблеск тот пройдет, мерцая, над могилой и где­то дальше пропадет... КЛАССИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ Как моряки встречаются на суше, когда­нибудь, в пустынной полумгле, над облаком столкнутся наши души, и вспомним мы о жизни на Земле. Разбередя тоску воспоминаний, потупимся, чтоб медленно прошли в предутреннем слабеющем тумане забытые видения Земли. Не сладкий звон бесплотных райских птиц ­ меня стремглав Земли настигнет пенье: скрип всех дверей, скрипенье всех ступенек, поскрипыванье старых половиц. Мне снова жизнь сквозь облако забрезжит, и я пойму всей сущностью своей гуденье лип, гул проводов и скрежет булыжником мощенных площадей. Вот так я жил ­ как штормовое море, ликуя, сокрушаясь и круша, озоном счастья и предгрозьем горя с великим разнозначием дыша. Из этого постылого покоя, одну минуту жизни посуля, меня потянет черною рукою к себе назад всесильная Земля. Тогда, обет бессмертия наруша, я ринусь вниз, на родину свою, и грешную томящуюся душу об острые каменья разобью. АННА АХМАТОВА Не позабылося покуда и, надо думать, навсегда, как мы встречали Вас оттуда и провожали Вас туда. Ведь с Вами связаны жестоко людей ушедших имена: от императора до Блока, от Пушкина до Кузмина. Мы ровно в полдень были в сборе совсем не в клубе городском, а в том Большом морском соборе, задуманном еще Петром. И все стояли виновато и непривычно вдоль икон — без полномочий делегаты от старых питерских сторон. По завещанью, как по визе, гудя на весь лампадный зал, сам протодьякон в светлой ризе Вам отпущенье возглашал. Он отпускал Вам перед богом все прегрешенья и грехи, хоть было их не так уж много: одни поэмы да стихи.1 1966 ЗЕМЛЯКИ Когда встречаются этапы Вдоль по дороге снеговой, Овчарки рвутся с жарким храпом И злее бегает конвой. Мы прямо лезем, словно танки, Неотвратимо, будто рок. На нас ­ бушлаты и ушанки, Уже прошедшие свой срок. И на ходу колонне встречной, Идущей в свой тюремный дом, Один вопрос, тот самый, вечный, Сорвавши голос, задаем. Он прозвучал нестройным гулом В краю морозной синевы: "Кто из Смоленска?         Кто из Тулы? Кто из Орла?        Кто из Москвы?" И слышим выкрик деревенский, И ловим отклик городской, Что есть и тульский, и смоленский, Есть из поселка под Москвой. Ах, вроде счастья выше нету ­ Сквозь индевелые штыки Услышать хриплые ответы, Что есть и будут земляки. Шагай, этап, быстрее,                   шибко, забыв о собственном конце, с полублаженною улыбкой На успокоенном лице. Ноябрь 1964, Переделкино Послание Павловскому В какой обители московской, В довольстве сытом иль нужде Сейчас живёшь ты, мой Павловский, Мой крёстный из НКВД? Ты вспомнишь ли мой вздох короткий, Мой юный жар и юный пыл, Когда меня крестом решетки Ты на Лубянке окрестил? И помнишь ли, как птицы пели, Как день апрельский ликовал, Когда меня в своей купели Ты хладнокровно искупал? Не вспоминается ли дома, Когда смежаешь ты глаза, Как комсомольцу молодому Влепил бубнового туза? Не от безделья, не от скуки Хочу поведать не спеша, Что у меня остались руки И та же детская душа. И что, пройдя сквозь эти сроки, Ещё не слабнет голос мой, Не меркнет ум, уже жестокий, Не уничтоженный тобой. Как хорошо бы на покое, — Твою некстати вспомнив мать, — За чашкой чая нам с тобою О прожит м потолковать. оо Я унижаться не умею И глаз от глаз не отведу, Зайди по­дружески, скорее. Зайди. А то я сам приду.