Рассказ "Это было, и этого не забыть"

Бархатов Фёдор Александрович,

Оренбургская область,

«Это было, и этого не забыть».

       75 лет – это много или мало? Для меня  - очень много, а бабушка говорит, что немного, а прадедушка -  совсем ничего. Спорить, конечно я с ними не буду, знаю только, что за этот отрезок исторической ленты в мире так много изменилось в толковании итогов Второй мировой войны и роли СССР в ней. На уроках, по телевидению, в семье то и дело говорят о том, что у нас хотят украсть Победу, и делают всё для этого возможное и невозможное.

       Мне трудно судить в мировом масштабе, но в истории моей семьи я придерживаюсь чётко сформировавшейся позиции : помнить, забыть нельзя.

      «… Так тепло греет солнышко. Мы с сестрой укладываем нашего младшего братишку Коленьку спать. Тятя с маменькой в поле – страда. Коля долго не засыпал, тогда я оставила Марусю петь колыбельные ( она старше меня, да и поёт лучше), а сама пошла выполнять маменькины послушания : выскоблить ножом полы, выполоть грядки. Не люблю я эти полы скоблить, но купаться очень хочется. Встала, взглянула на свою работу, а полы как зебра – полосатые. Ох и достанется мне от маменьки (она у нас чистюля), но так неохота перемывать, может , придут затемно и ничего не видно будет, да и на речку хочется. Коля, поди уж уснул. Побежала – нет, всё ещё ворочается.

   - Ну тогда, Маруся, я на грядки, укачивай быстрей, жарко, искупаться бы успеть,- говорю я жалобно.

   -Не шуми, Нюра, заснул ведь почти, успеем искупаться,- успокоила меня сестра.

     Эх, и травища – то поднялась, да и немудрено, третьего дня ливень какой был, а потом теплынь установилась, вот трава-то и прёт. Я сейчас с ней вмиг расправлюсь. Ловко нагнувшись, я принялась за дело : трава, травка и даже каждая травиночка быстро наполняли корчагу. Я старалась на совесть ( может за полы не так попадёт). Корчага стремительно наполнялась сорняком, а на чёрной земле формировался чёткий зелёный силуэт морковки. Ох и любо!! Маменька наверняка похвалит.

     -Нюра, побежали, Коленька прикорнул,- позвала меня Маруся.

     -Щас, токмо корчагу травы Хавронье отдам.

      Хавронья – это наша свинья. Она большая, неповоротливая и очень добрая. Любит поесть, когда ей пузо чешут.

     - Не сейчас, Хавронья, побегу, скупнусь, Маруся уже ждёт.

       Бултых.. и вожделенная прохлада окутала всё тело, над головой сомкнулись круги воды, … но я не могу вынырнуть, мне холодно и трудно дышать, холод сковывает движения, я не могу шелохнуться и задыхаюсь…

    -Нюра, проснись, что ты, милая, аль провиделось что?

     Я открываю глаза…так это был сон. Возврат в реальность больно ударил кромешной тьмой и везде пробирающимся холодом. Печка, топленная с вечера, уже простыла. Маменька ещё не вставала. Рано. Маруся вся горела.

   - Так это от тебя мне было так тепло? Маруся, ты что захворала что ли?

  - Нет, Нюра, всё хорошо, спи, до свету ещё далеко.

   Но почему-то не спалось. Такой тёплый сон вызвал томные воспоминания.

   Шёл февраль 1942 года. за окном вьюжило. Стали слышны жалобные всхлипы ставен. Звенцы в окошках гортанно переговаривались, кошка мяукала в сенях, просясь в избу. А вот Шарик молчит, спрятался от непогоды,  наверное, свернулся калачиком и ни гу-гу. Не спится, но и кошке дверь не охотв открыть, холодно…

    Как хорошо было во сне : сон-то довоенный. Хорошо было до войны. Война. Война ведь идёт. Мысли яснели, я совсем проснулась. Полетели белыми лебедями воспоминания. Своего папу я очень хорошо помню. Он был добрым и очень красивым. Красота его была не только внешней, он красиво работал, улыбался, отдыхал. Таких людей, к сожалению, очень мало встретишь. Я теперь только понимаю, что его необыкновенная красота была в нём от того, что жизнь его была чрезмерно коротка…

   Полы, грядки, речка. Я сижу на коленях у тятяки, прижавшись к его колючей щеке. От него пахнет потом, лошадьми и махоркой, но это такой родной и любимый запах. Я его никогда не забуду. Тятя у нас был очень добрым, никогда не ругал, и всегда у него для нас что-нибудь было : то дрюпу принесёт, когда её ещё нигде нет, то дикого чеснока или щавеля, то первых ягод. А однажды осьмушку изюму где-то раздобыл. М-м-м-м-м как вкусно. Как светились любовью и счастьем глаза взрослого мужчины, который свысока смотрел на нас и во весь голос смеялся а кричал : «Детушки мои, мои-и-и-и-и родименькие». И мы бежали к нему, обнимая и целуя его, какой он был… Был? Почему БЫЛ? Он есть, есть, есть и будет!!!

      А весточки – то от тяти давнёхонько не было…тьфу, господи. Опять не было..

     Ой, маменька встала. Сейчас будить нас станет.

    Чиркнула спичками, затрещали дрова в печи, потянуло дымом и теплом, чугунок – на шесток и в печку. Запахло варёной картошкой , под ложечкой засосало…сейчас будить станет…

   - Маруся, Нюра, вставайте, завтрак стынет. В школу пора.

    Ночь кончилась, неохотно прокрался сквозь замёрзшие стёкла дымчатый свет пасмурного зимнего утра.

     Собираемся в школу.

    - Марусь, может останешься, ведь в жару ты вся,- шепчу я сестре.

    - Нет, сегодня стихи читать будем. Настасье Трофимовне сын с фронта прислал продолжение «Василия Тёркина», он тятю нашего напоминает. Не бойся, Нюра, обойдётся. Да и чувствую я себя хорошо. Пошли, и весело схватив суконку, подалась к двери. Я поспешила за ней, чтоб в одну дверь. Мы исчезли в бездонной пасти страшного гигантского чудища.

    К обеду метель стала усиливаться. И уже света белого не видно. Домой мы пробирались на ощупь. Вымокли до нитки. Маруся опустилась без сил на лавку возле пышущего жаром подтопка. Разомлев, она томно произнесла :

   -Маменька, Нюра, Коляшка, я сегодня как будто с тятенькой наговорилась на уроке литературы, и мне почудилось, что мы с ним встретимся скоро. Может он в отпуск придёт?

    Потом легла на лавку и говорит:

   -Маменька, посмотри, какой мне гроб большой надо будет – я уже длиннее лавки.

   - Что ты, Маруся, такое говоришь, чур тебя.

    А в ночь просто света представление началось: следы заметало в секунду. Беленилась непогода три дня и три ночи. Сгорела от жара Маруся, не поспела к ней помощь. Скоронили. Тяте-то как сообщить. Был бы он дома, спас бы Марусю. Опять «БЫЛ», что за напасть?!?

    Маменька обзавелась ведром муки – несметное богатище!!! Поставила опару. Курёнки снесли два яйца. Тётка Лукерья принесла крынку молока. Утро.

    -Нюра, подь блинцы печь.

    В другой раз я от счастья бы задохнулась, а тут…

    Нынче 9 дней.  Эх, Маруся…

   Вкусно пахнет пареной калиной, тушёной квашеной капустой – начинками для поминальных пирогов.

   Маменька постелила праздничную, ещё довоенную, клеянку. Помянули . Плакали много : и о Марусе, и о уже погибших, и о ещё живых.

   Стемнело. Мы с Николенькой – на печку, стали задрёмывать. Вдруг сон разогнал чёткий глухой мужской стон.

   - Маменька, кто это?- испуганно спросила я.

   -Да кошка это, поди, спите.

   -Да нет её в избе,- не унималась я ,- я тоже слышал,- захныкал Коленька.

   -Показалось тады вам, спите окаянные.

    Беда не приходит одна. Почтальонка свернула по тропке к дому, но в избу не вошла – плохой знак.

    -Нюр, чегой-то там почтарька оставила, подь, глянь-ка.

   - Письмо! От тяти…наверное.

   -….ваш муж Сорокин Фёдор Кириллович пал смертью храбрых в боях за Москву…

     Полы маменькиного зипуна стали мокрыми от наших слёз.

    А я знала, дети, что будет весть плохая. Помните тот стон? Это домовой нам сообщал, что нет хозяина в живых… И-и-и-и-и-и-и. ни похоронить, ни на могилку сходить, тятя-а-а-а-а-а-а-а.

   -Не печальтесь, детушки, тятя ваш теперь с Марусей встретились, им там неодиноко будет, - сдерживая рыдания сказала маменька.»

     Как можно забыть или уничтожить это из истории моей семьи? Это случилось в семье прапрадедушки и прапрабабушки. Эту историю бабушка моей мамы поведала ей, а мама рассказала мне. Я записал, оставил в архиве моей семьи. Теперь эту историю узнают и мои дети, внуки.

    Пока мы чтим память о погибших и прошедших домой с Победой, никто и ничто на убедит нас в том, что Победа выкована не руками НАШИХ предков.