Статья: Музы Никколо Паганини

МУЗЫ МУЗЫКАНТА НИККОЛО ПАГАНИНИ   Один из наиболее ярких личностей  музыкальной истории Никколо Паганини, несмотря на  довольно демонический внешний вид, никогда не испытывал недостатка в поклонницах. Ему не было и 20, когда  появилась богатая и знатная любовница, увозившая юного  виртуоза в поместье «отдохнуть» после концертов. До 40  лет он подбирал себе женщин по трем критериям: большая  грудь, тонкая талия и длинные ноги… Именно благодаря  таким женщинам есть большое музыкальное наследие. Радости свободы Никколо ПаганиниВо всех столицах Европы начала XIX века появились  портреты странного человека. Бледное, словно восковое,  лицо, спутанные черные волосы, большой крючковатый нос,  горящие как угли глаза и огромный шарф, укутывающий  всю верхнюю половину тела. При взгляде на портрет люди  шептали: «На черта похож». Таков был маэстро Паганини –  композитор и скрипач, равного которому не было, нет и  едва ли будет. Журналисты обвиняли музыканта во всех  смертных грехах, подливала масла в огонь и церковь.  Шлейф несуразных «разоблачений»  сопровождал Никколо по всей Европе. Ну, а маэстро более  интересовало собственное творчество. Великий скрипач появился на свет 27 октября 1782 года.  Отец Никколо Паганини был музыкантом­любителем.  Именно он привил сыну любовь к музыке и скрипке.Мальчик научился виртуозной игре еще в  раннем детстве, и вскоре в Генуе уже не могли найти  учителя, который обучил бы юного исполнителя чему­ нибудь новому. В шестнадцать лет закончился нелегкий этап его жизни – он  перестал зависеть от воли отца. Вырвавшись на свободу,  Паганини предался ранее недоступным «радостям жизни».  Он как будто наверстывал упущенное. Никколо стал вести  беспутную жизнь и играть не только на скрипке и гитаре, но  и в карты. Жизнь великого маэстро состояла из концертов,поездок, болезней и всевозможных сексуальных  приключений. Любовь творит чудеса! В связи с первой любовью Паганини не гастролировал в  течение трех лет. Музой музыканта становится некая  «синьора Диде». Композитор пишет музыку, и за этот  период на свет появляются 12 сонат для скрипки и гитары. В 1805 году Элиза Бонапарт Бачокки, вступила во владение  маленьким герцогством  ей Наполеоном. Она скучала по блестящему двору,  Лукка, подареннымоставленному в Париже, и желала иметь нечто подобное  здесь, в Италии. С практичностью, достойной семейства  Бонапарт, принцесса Элиза в короткий срок собрала  придворный оркестр и пригласила на должность  капельмейстера­дирижера «первую скрипку Республики  Лукка». Это звание молодой Паганини завоевал в 1801 году, соревнуясь за право играть в соборе во время религиозных  празднеств. Одновременно Никколодолжен был обучать  игре на скрипке принца Феличе Бачокки, мужа Элизы. Вскоре, открыв безграничные возможности Никколо как  непревзойденного композитора и желая блеснуть в глазах  придворной публики, Элиза  попросила Паганини приготовить для нее на очередном  концерте сюрприз – маленькую музыкальную шутку с  намеком на их отношения. И Паганини сочинил знаменитый  «Любовный дуэт» («Любовную сцену») для двух струн,  имитирующий диалог гитары и скрипки. Новинку приняли свосторгом, и августейшая покровительница уже не просила,  а требовала: свою очередную миниатюру маэстро должен  сыграть на одной струне! Никколо Паганини – неистощимый виртуоз Элиза Бонапарт Идея понравилась Никколо, и спустя неделю на придворном концерте прозвучала военная соната «Наполеон». Успех  превзошел все ожидания и еще больше подогрел  фантазию Паганини – мелодии одна красивее другойвыпархивали из­под чутких пальцев композитора чуть ли не  каждый день. Апофеозом непростых отношений принцессы  Элизы и ее придворного музыканта стали 24 каприса,  написанные в 1807 году на одном дыхании! И до сих пор это уникальное сочинение остается вершиной творческого  наследия Паганини. Этот романтический плен мог продолжаться и дальше, но  придворная жизнь изрядно тяготила Никколо. Он жаждал  свободы действий… Их последний разговор произошел в  1808 году. Он объяснил Элизе, что хочет сохранить свою  индивидуальность. Хоть их связь и длилась 4 года, ей  ничего не оставалось, как мирно расстаться с Никколо… Снова гастроли и …Музыкант вернулся к выступлениям по городам Италии. 20  лет продолжалась на родине его триумфальная  деятельность. Причем он  концертная  выступал иногда и в качестве дирижера. Его игра часто  вызывала истерики у прекрасной половины зала, но дамы  слетались на концерты, как мотыльки на огонь. Один из  романов великого музыканта закончился  скандалом. Никколо познакомился с некоей Анджелиной  Каванна. Дочь портного собрала последние деньги, чтобы  попасть на концерт и посмотреть на таинственного  виртуоза. Дабы убедиться, что перед публикойдействительно выступает сам Сатана, девушка проникла за  кулисы. Ей казалось, что вблизи она сумеет разглядеть  какие­то признаки нечистой силы, окружающей музыканта. Страсть вспыхнула внезапно, и, закончив  выступления, Паганинипригласил девушку поехать с ним на  гастроли в Парму. Вскоре стало ясно, что у Анджелины  будет ребенок, и Паганини тайком отправил ее к друзьям.  Отец разыскал дочь и подал на Никколо в суд за похищение  и насилие над ней. Скрипача арестовали и посадили в  тюрьму. Через 9 дней выпустили, заставив заплатить  денежную компенсацию. Начался утомительный судебный  процесс. За то время, что тянулись судебные слушания,  ребенок успел родиться и умереть, но в конце  концов Паганини отделался лишь очередной денежной  компенсацией и пятном на репутации. Где счастье? Близко?Скандал, связанный с дочерью портного, ничему не научил  влюбчивого музыканта.  34­летний Никколо увлекся 22­летней Антонией Бьянки –  молодой, но талантливой певицей,  которой Паганини помогал с подготовкой сольного  выступления. Их отношения нельзя было назвать простыми:  Антония, с одной стороны, поклонялась Никколо, с другой  – слегка побаивалась, но при этом без зазрения совести  изменяла ему с певцами из хора, молодыми аристократами и простыми лавочниками. Однако Антония умела быть  нежной. Она трогательно ухаживала за Никколо, когда он  болел, следила за тем, чтобы он не простужался и хорошо  питался. С ней музыкант чувствовал себя уютно и старался  не думать о изменах. Правда, ее неверность была столь  очевидной, что не заметить этого не мог даже  слепой. Паганини то пытался мстить Антонии, заводяинтрижку за интрижкой, то выгонял из дома, но за  очередной ссорой всегда следовало примирение. Одиночество отступает Антония Бьянки В 1825 году Антония родила сына Ахилла. Никколо души не чаял в своем наследнике, ему доставляло удовольствие  купать ребенка, менять ему пеленки. Если малыш долго  плакал, отец брал в руки скрипку и, вспоминая собственное  детство, извлекал из инструмента пение птиц, скрип телегиили голос Антонии – после этого мальчик тотчас  успокаивался. После рождения ребенка  отношения Никколо и Антонии вроде бы наладились, но  оказалось, что это было лишь затишье перед бурей.  Однажды музыкант услышал, как Антония объясняет  маленькому Ахиллу, что его отец не обычный человек,  связан с добрыми, а может, и не совсем добрыми духами.  Этого Паганини стерпеть не смог, и в 1828 году навсегда  расстался с Антонией Бьянки, добившись единоличной  опеки над сыном. Скоротечность счастья Никколо Паганини Паганини работает как одержимый. Дает один концерт за  другим и просит за выступления немыслимые  гонорары: Никколо старался обеспечить сыну достойное  будущее. Бесконечные гастроли, тяжелая работа и слишком частые концерты постепенно подрывали здоровьемузыканта. Однако публике казалось, что волшебная  музыка льется из его скрипки как бы сама собой. скрипка Никколо Паганини В 1840 году болезнь отняла у Паганини последние силы.  Умирая от туберкулеза, музыкант не мог даже поднять  смычок и лишь перебирал пальцами струны своей  скрипки. 27 мая 1840 года в 57 лет виртуоз скончался.  Церковники запретили предавать его земле, потому что он  не исповедался. По одной версии, Никколо Паганини тайно  похоронили в местечке Валь­Польчевера, рядом с  загородным домом его отца. Лишь спустя 19 лет сын  великого скрипача Ахилл добился того, чтобыостанки Паганини были перенесены на кладбище в Парме.  По другой версии, прах музыканта долгие годы хранила  Элеонора де Лука – единственная женщина, истинная  любовь. Только к ней он время от времени возвращался. Она же была единственным, не считая родственников,  человеком, упомянутым в завещании великого скрипача. Паганини часто говаривал, что хочет жениться, но ему так и не удалось зажить тихой семейной жизнью, несмотря на все  усилия. Но, тем не менее, каждая встреченная в его жизни  женщина оставляла неизгладимый след, отраженный в  нотах, написанных музыкантом. ФАКТЫ Россини сказал: «В своей жизни мне пришлось плакать  трижды: когда провалилась постановка моей оперы, когдана пикнике в реку упала жареная индейка и когда я услышал игру Паганини». *** «Ты сделала меня несчастным, – шептал он, нежно касаясь  рукой своей извечной мучительницы. – Лишила  беззаботного золотого детства, украла мой смех, оставив  взамен страдания и слезы, сделала пожизненно своим  пленником… Мой крест и моя радость! Кто бы знал, что заталант, дарованный мне свыше, за счастье обладать тобой я  заплатил сполна». *** Паганини никогда не ложился спать, не бросив прощальный  взгляд на чародейку­скрипку, что владела им безраздельно. *** При жизни Паганини почти не печатал своих сочинений,  опасаясь, что будет раскрыта тайна его исполнения.  Написал же он 24 этюда для скрипки соло, 12 сонат для  скрипки и гитары, 6 концертов и несколько квартетов для  скрипки, альта, гитары и виолончели. Отдельно для  гитары Никколо Паганини написал около 200 пьес.Описание   концерта   Николло   Паганини   Генрихом   Гейне «Молитвенная тишина царствовала во всём зале. Все глаза были устремлены  на сцену;  все уши насторожились. Мой сосед, старый меховщик, вынул грязную вату из своих ушей, чтобы лучше впитать в себя драгоценные звуки, стоившие ему   два   талера.   Наконец,   на   эстраде   появилась   тёмная фигура,   которая,   казалось,   вышла   только   что   из преисподней. Это был Паганини в своём чёрном парадном облачении:   на   нём   был   черный   фрак,   чёрный   жилет ужасного покроя, ­ быть может, этот покрой предписан был адским этикетом при дворе Прозерпины; чёрные панталоны пугливо   трепетали   вокруг   его   тощих   ног.   Длинные   рукиказались   ещё   длиннее,   когда   он,   держа   в   одной   руке скрипку,   в   другой   ­   опущенный   книзу   смычок   и   почти касаясь   ими   земли,   отвешивал   перед   публикой   свои чудовищные поклоны. В угловатых движениях его тела была какая­то   жуткая   деревянность   и   в   то   же   время   что­то бессмысленно­животное. Казалось, что его поклоны должны были   возбуждать   неудержимый   хохот,   но   его   лицо, выглядевшее при ярком освещении ламп оркестра ещё более мертвенным   и   бледным,   принимало   при   этом   выражение такой   мольбы,   такого   тупого   смирения,   что   смех подавлялся   какой­то   ужасной   жалостью.   Кто   научил   его этим поклонам? Автомат или собака? И что означает его взгляд? Был ли это умоляющий взор смертельно больного, или за этим взглядом скрывалась насмешка хитрого скряги? И   кто   он   сам?   Живой   человек,   который   в   своейпредсмертной   агонии   на   подмостках   искусства   старается позабавить   публику   своими   последними   судорогами,   как умирающий гладиатор? Или это мертвец, вставший из гроба, вампир со скрипкой в руках, который хочет высосать если не кровь из нашего сердца, то во всяком случае деньги из нашего кошелька? Такие вопросы теснились в моей голове, пока Паганини с обычными кривляньями отвешивал во все стороны свои бесконечные поклоны. Новые эти мысли сразу оборвались,   когда   этот   изумительный   мастер   приставил свою скрипку к подбородку и начал играть. Что касается меня, то ведь вы знаете мое второе музыкальное зрение, мою способность при каждом тоне, который я слышу, в то же время   видеть   адекватную   звуковую   фигуру.   Каждым взмахом   своего   смычка   Паганини   вызывал   перед   моими глазами   зрительные   образы   и   картины;   языком   звучащихиероглифов рассказывал он мне ряд ярких происшествий. Словно игра цветных теней развертывалась передо мною; но сам   он   со   своей   скрипкой   неизменно   оставался   главным действующим   лицом.   Уже   при   первом   ударе   его   смычка обстановка,   окружавшая   его,   изменилась;   он   со   своим нотным   пюпитром   внезапно   очутился   в   приветливой, светлой комнате, беспорядочно­весело убранной вычурной мебелью   в   стиле   помпадур.   Везде   маленькие   зеркала, позолоченные   фарфор, очаровательный   хаос   лент,   цветочных   гирлянд,   белых перчаток,   разорванных   кружев,   фальшивых   жемчугов, золотых диадем из жести и прочей мишуры, переполняющей обычно   будуар   примадонны.   Внешность   Паганини   тоже изменилась, и притом самым выгодным для него образом: на нём были надеты короткие панталоны из лилового атласа, китайский   амурчики,цветущее,   розовое,   совсем   юное,   расшитый   серебром, белый   жилет,   кафтан   из светлоголубого   бархата   с   золотыми   пуговицами,   и старательно завитые в мелкие кудри волосы обрамляли его лицо,   сиявшее необыкновенной   нежностью,   когда   он   поглядывал   на хорошенькую дамочку, стоявшую рядом с ним у пюпитра, в то время как он играл на своей скрипке. И в самом деле, рядом   с   ним   я   увидел   хорошенькое   молодое   созданье   в старомодном туалете; белый атлас раздувался кринолином ниже   бедер,   и   это   очаровательно   обрисовывало   тонкую талию;   напудренные   завитые   волосы   были   высоко подобраны, и под этой высокой прической особенно ярко сияло хорошенькое круглое личико со своими блестящими глазками,   нарумяненными   щечками,   мушками   и   задорным миленьким носиком. В руке она держала бумажный свёрток,и   как   по   движению   её   губ,   так   и   по   кокетливому покачиванию   верхней   части   её   фигурки   можно   было заключить, что она поет; но ухом нельзя было уловить ни одной из её трелей, и только по звукам скрипки, которой молодой   Паганини   аккомпанировал   этой   прелестной крошке, мог я угадать, что именно она пела и что переживал он сам во время её пения. О, это были мелодии, подобные трелям   соловья   в   предвечерних   сумерках,   когда   аромат розы наполняет томлением его сердце, почуявшее весну! О, это было тающее, сладострастно изнемогающее блаженство! Это были звуки, которые то как бы встречались в поцелуе, то капризно убегали друг от друга и, наконец, смеясь, снова сливались и замирали в объятье, полном опьянения. Легкой весело порхали эти звуки; так мотыльки, шаловливо дразня друг друга, то разлетаются в разные стороны и прячутся зацветы, то настигают один другого и, соединяясь в беспечно счастливом   упоении,   взвиваются   и   исчезают   в   золотых солнечных лучах. Но паук, паук может положить внезапно трагический   конец   веселью   влюблённых   мотыльков. Закралось   ли   тяжелое   предчувствие   в   юное   сердце? Скорбный, стенящий звук, как предвестник надвигающейся беды,   тихо   проскользнул   среди   восторженных   мелодий, которые   излучала   скрипка   Паганини...   Его   глаза   стали влажны... Молитвенно склоняется он на колени перед своей amata... Но, ах! Нагнувшись, чтоб расцеловать её ножки, он заметил под кроватью маленького аббата! Я не знаю, что он имел   против   этого   бедняги,   но   генуэзец   побледнел   как смерть.   Он   с   яростью   хватает   маленького   человечка, обильно   награждает   его   пощечинами,   дает   ему   немало пинков ногою и выкидывает за дверь. Затем он вытаскиваетиз кармана свой длинный стилет и вонзает его в грудь юной красавицы... В этот момент со всех сторон раздались крики: «Браво!   Браво!»   Восхищённые   мужчины   и   женщины Гамбурга выражали шумное одобрение великому мастеру, который   только   что   закончил   первое   отделение   своего концерта   и   кланялся,   сгибаясь   ещё   ниже,   ещё   более угловато, чем раньше. И казалось мне, что лицо его полно какой­то жалобной, ещё более заискивающей мольбой, чем раньше.   В   его   глазах   застыла   жуткая   тревога,   как   у обречённого   грешника.   «Божественно,   ­   восклицал   мой сосед   меховщик,   ковыряя   в   ушах,   ­  одна   эта  вещь   стоит двух талеров». Когда Паганини вновь начал играть, жуткий мрак   встал   перед   моими   глазами.   Звуки   уже   не превращались в светлые образы и краски; наоборот, даже фигуру   самого   артиста   окутали   густые   тени,   из   мракакоторых пронзительными, жалобными воплями звучала его музыка. Лишь изредка, когда висевшая над ним маленькая лампа бросала на него свой скудный свет, я мог разглядеть его   побледневшее   лицо,   с   которого   пока   ещё   не   вполне исчезла печать молодости. Странный вид имела его одежда; она была двухцветная ­ жёлтая с одной стороны, красная ­ с другой; ноги его были закованы в тяжёлые цепи. Сзади него шевелилась   фигура,   в   физиономии   которой   было   что­то весёлое, козлиное; а длинные волосатые руки, по видимому принадлежавшие   этой   фигуре,   временами   касались, услужливо помогая артисту, струн его скрипки. Иногда они водили   рукой   его,   державшей   смычок,   и   тогда   блеющее, одобрительное   хихиканье   сопровождало   истекавшие   из скрипки звуки, всё более и более страдальческие, всё более кровавые.   Эти   звуки   были,   как   песни   падших   ангелов,которые согрешили с дочерьми земли, за это изгнаны были из царства блаженных и с лицами, пылающими от позора, должны   были   сойти   в   преисподнюю.   Это   были   звуки,   в бездонной глубине которых не теплилось ни надежды, ни утешения.   Когда   такие   звуки   слышат   святые   на   небе, славословия богу замирают на их бледнеющих губах, и с плачем они покрывают свои благочестивые головы; порой среди   этой   музыки   горя   и   страданий   звучало   также   и блеянье козлиного смеха, и, слыша его, я замечал на заднем плане   множество   маленьких   женских   фигур,   которые   со злобной весёлостью кивали своими безобразными головками и,   дразнясь,   со   злорадством,   пальцами,   сложенными   для крестного   знамения,   почёсывали   сзади   свои   маленькие округлости.   Из   скрипки   вырывались   тогда   стоны,   полные безнадёжной тоски; ужасающие вопли и рыдания, какие ещёникогда не оглашали землю и, вероятно, никогда снова не огласят   её,   разве   только   в   долине   Иосафата   в   день страшного суда, когда зазвучат огромные трубы архангелов и   голые   мертвецы   выползут   из   могил   в   ожидании   своей участи... Но измученный скрипач вдруг ударил по струнам с такою   cилой,   с   таким   безумным   отчаянием,   что   цепи   со звоном   распались,   а   его   лихой   помощник   вместе   с глумящимися чудовищами исчез. В этот момент мой сосед, меховой   маклер,   произнёс:   «Жаль,   жаль!   У  него   лопнула струна   ­   это   от   постоянного   pizzicato».   Лопнула   ли действительно   струна   на   скрипке?   Я   этого   не   знаю.   Я заметил   лишь,   что   иной   характер   приобрели   звуки,   и внезапно   вместо   с   ними   изменились   и   сам   Паганини   и окружающая   его   обстановка.   Я   едва   мог   узнать   его   в коричневой монашеской рясе, которая скорее скрывала, чемодевала   его.   С   каким­то   диким   выражением   на   лице, наполовину   спрятанном   под   капюшоном,   опоясанный верёвкою,   босой,   одинокий   и   гордый,   стоял   Паганини   на выступе морской скалы и играл на скрипке. Происходило это, как мне казалось, в сумерки; красные отсветы вечера ложились на широкие морские волны, которые становились всё   краснее   и  шумели   всё   торжественнее   в  таинственном созвучии   с   мелодиями   скрипки.   Но   чем   багровее становилось   море,   тем   бледнее   делалось   небо,   и   когда, наконец,   бурные   воды   превратились   в   ярко   пурпурную кровь,   тогда   небо   стало   призрачно­светлым,   мертвенно­ белым, и угрожающе выступили на нём крупные звёзды... и эти   звёзды   были   чёрные­чёрные,   как   куски   блестящего каменного угля. Но всё порывистее и смелее становились звуки скрипки; в глазах страшного артиста сверкала такаявызывающая   жажда   разрушения,   его   тонкие   губы шевелились с такой зловещей торопливостью, что, казалось, он   бормочет   древние   нечестивые   заклинания,   которыми вызываются   бури   и   освобождаются   от   оков   злые   духи, томящиеся в заключении в пучинах морских. Порою, когда он   простирал   из   широкого   монашеского   рукава   свою длинную,   худую   голую   руку   и   размахивал   смычком   в воздухе, он казался воистину чародеем, который повелевает стихиями   при   помощи   своей   волшебной   палочки.   Тогда безумный   рёв   несся   из   морских   глубин;   кровавые   волны, объятые ужасом, вздымались вверх с такой силой, что почти достигали   бледного   небесного   купола   и   покрывали брызгами своей красной пены его чёрные звёзды. Кругом всё выло, ревело, грохотало, как будто рушилась вселенная, и всё с большим упорством играл монах на своей скрипке.Мощным усилием своей безумной воли он хотел сломать семь печатей, наложенных Соломоном на железные сосуды, в   которых   заключены   были   побеждённые   им   демоны. Мудрый   царь   бросил   их   в   море,   и   мне   чудилось,   что   я слышу   голоса   заключённых   в   них   духов,   когда   скрипка Паганини   гремела   своими   самыми   гневными,   басовыми звуками.   Наконец,   мне   послышались   словно   ликующие крики   освобождения,   и   из   красных   кровавых   волн   стали подымать   свои   головы   освобожденные   демоны:   чудища сказочно   безобразные,   крокодилы   с   крыльями   летучей мыши, змеи с оленьими рогами, обезьяны, у которых головы покрыты   были   воронкообразными   раковинами,   тюлени   с патриархально   длинными   бородами,   женские   лица   с грудями вместо щёк, зелёные верблюжьи головы, ублюдки самых невообразимых помесей, ­ все пялили свои холодныеумные   глаза   на   играющего   на   скрипке   монаха,   все простирали   к   нему   свои   длинные   лапы­плавники...   а   у монаха,   охваченного   безумием   заклинаний,   свалился капюшон,   и   волнистые   волосы,   разметавшись   по   ветру, словно   чёрные   змеи,   кольцами   окружали   его   голову.   Это было настолько умопомрачительное зрелище, что я, чтобы не   потерять   рассудка,   заткнул   уши   и   закрыл   глаза. Привидение   тотчас   исчезло,  и,   когда  я   снова   взглянул,  я увидел   бедного   генуэзца   в   его   обычном   виде, отвешивающим   свои   обычные   поклоны,   в   то   время   как публика   восторженно   аплодировала».   Генрих   Гейне, Флоентийские ночи / Избранные произведения в 2­х томах, Том 2, М., «Государственное издательство художественной литературы», 1956 г., с. 397­402.«След детства»: Николо Паганини – великий дар или  великое проклятие?В 1782 году на окраине Генуи, в переулке Черной кошки  родился ребенок. Мальчика назвали Никколо. Отец его,  Антонио Паганини, портовый грузчик, выбившийся в мелкие лавочники, слыл человеком со странностями, тяжелый  властный характер самодура и домашнего тирана сочетался  в нем с прозорливостью и здравым смыслом. А еще он  любил играть на мандолине. Ни соседи, ни жена – никто не  понимал этой тяги. Все старались уйти подальше и не  слышать «бренчания». Все, кроме сына. Однажды, слушаяотцовскую игру, маленький Николо, ему было около  четырех лет, указал отцу на ошибку. Как ни странно,  Антонио не разозлился, не побил «сопляка», а протянул ему инструмент. Малыш тут же правильно сыграл несложную  мелодию. Первые уроки музыки Николо Паганини. Отец, обладавший деловой хваткой, сразу понял, что  внезапно открывшийся талант сына можно использовать.  Собрав деньги, он купил сыну скрипку, такую же  крошечную, как сам ребенок, и, показав, как водить  смычком по струнам, оставил дальнейшее музыкальное  развитие сына на волю случая и таланта. А чтоб ребенок не  отвлекался на игры и «пустые» занятия, Антонио запирал  его со скрипкой в комнате. Часто ребенок занимался целый  день, запертый и голодный. Иногда, недовольный  исполнением упражнений, отец пускал в ход кулаки. Да уж,с педагогикой бывший грузчик знаком не был. Удивительно, что после такого «обучения» мальчик не отвернулся от  музыки навсегда. Неизвестно, сыграла ли и здесь роль  настойчивость отца, или сказал свое слово великий талант. Разумеется, такие «уроки» весьма негативно сказывались на здоровье малыша, и через некоторое время, истощенный и  больной Никколо впал в каталепсию. Сочтя ребенка  умершим, родители уже собирались похоронить его, когда  он внезапно пошевелился. По другим версиям, такие  тяжелые последствия имела корь или скарлатина,  перенесенная мальчиком. Считают, что это, пограничное  между жизнью и смертью состояние, еще усилило его тягу к  музыке. Сильно повлиял на впечатлительного мальчика и другой  случай – заболела его мать, Тереза. Прометавшись ночь в  бреду, утром она подозвала сына и сказала, что ейприснился ангел. Он сказал женщине, что она скоро умрет, а ее сын, Никколо, станет первым скрипачом мира. Мать  берет с ребенка обещание никогда не расставаться со  скрипкой. Напуганный и расстроенный болезнью матери,  Никколо дает обещание. К счастью, она вскоре  поправляется. Нужны ли гению учителя? Решив изменить систему обучения, едва не сведшую сына в  могилу, отец приглашает к нему одного учителя, другого,  третьего. Одни авторы, описывающие жизнь юного  Паганини, считают, что частая смена учителей – следствие  скаредности отца, не желавшего платить за уроки, другие –  что музыкантам нечему было научить юного виртуоза. И  действительно, играл он превосходно ­ биографы  описывают историю, как богатый ценитель музыки  предложил ребенку пари – сыграть незнакомую мелодию слиста. Цена – скрипка Гварнери. Удивленный несложным  заданием, мальчик открыл ноты и сыграл все без запинки.  Так у Никколо появляется дорогой инструмент – под стать  его дару и умению. Получив великолепную скрипку,  мальчик продолжает упорно заниматься, хотя сознание того, что в нем, в его игре отец видит не человека и сына, а  инструмент для зарабатывания денег, очень ранит мальчика. Не сохранилось документальных упоминаний о том, что  Никколо посещал школу, однако современники отмечали,  что он обладал внешней культурой, знал несколько языков,  легко цитировал классическую литературу, блистал  немалыми познаниями в истории и мифологии.  Предполагают, что в юности Паганини уделял немало  времени самообразованию, так как сложно предположить,  что отец стал бы тратиться на оплату учителей. Ему нужен  был только чудо­музыкант, который заставит  раскошелиться богатую публику.Мгновения славы. И вот, в возрасте 11 лет, Никколо Паганини впервые  выходит на сцену. Вот как описывали его первый выход на  сцену: «Он появился, держа в одной руке скрипку, в другой  — смычок, с бледным лицом, трепещущий от волнения.  Однако первый же удар смычка, будто электрическая искра, возвратил его к жизни. Музыка, словно вырвавшись из  плена, заполнила собор, вознося с собой и музыкальную  душу мальчика. Экстаз, который он переживал, был таким  сильным, что к концу выступления Никколо приходил в  полное изнеможение, буквально леденел и почти лишался  чувств…» Его скрипка умела щебетать, как птицы и говорить, как  человек. Только он мог играть на четырех струнах, как на  одной, а на одной – как на четырех. Во время своих  выступлений он сливался со скрипкой в единое целое, онастановилась продолжением его, а он – ее. И вместе они  творили великую, невероятную, чудесную Вселенную  музыки. «В середине этого пространства носился сияющий  шар, на котором высился гигантский, гордый,  величественный человек, игравший на скрипке. Что это был  за шар? Солнце? Я не знаю. Но в чертах человека я узнал  Паганини. Это был человек­планета, вокруг которого с  размеренной торжественностью, в божественном ритме  вращалась вся Вселенная…» ­ так описывал впечатления от  его игры великий Генрих Гейне. Цена таланта. Однако, то ли первые отцовские «уроки» музыки, чуть не  приведшие ребенка в могилу, так подорвали его здоровье,  то ли жестокая природа пошутила, дав ему, в противовес  великому дару, хрупкую оболочку, но во время игры, когда  слушатели восторгались и поражались его мастерством, самон часто страдал от жестокой боли. Искривленный  позвоночник, больные почки, вечное переутомление и  нервное перенапряжение год от года подтачивали его силы.  Случалось, приступы болезни начинались прямо во время  игры. Но он не оставлял сцену, и никто вокруг не знал, что  часто сама игра его – крик нестерпимой боли и страдания. В статье современного исследователя, американского врача  Майрона Шенфельда говорится, что великий скрипач болел  синдромом Марфана, который был вызван наследственным  пороком развития соединительной ткани. На эту болезнь  указывают и особенности внешности Никколо Паганини.  При этом заболевании поражается опорно­двигательный  аппарат, глаза, внутренние органы. Некоторые связывают с  этим заболеванием и несравненный талант музыканта, хотя  связь эта весьма сомнительна.Несмотря на слабеющее год от года здоровье, Никколо  Паганини не только концертирует, но и пишет собственную  музыку для скрипки – после его смерти эти сочинения  сочтут невозможными для исполнения из­за их сложности, а также для гитары, которой музыкант тоже виртуозно  владеет. В свои пьесы для скрипки Паганини ввёл новые  эффекты (техника двойных нот, игра на одной струне,  pizzicato, флажолеты). Издатели поначалу с неохотой  брались печатать ноты с незнакомыми «закорючками».  Особенно славятся его «24 каприса» для скрипки соло, а  также первый и второй концерты для скрипки с оркестром,  написанные в четырнадцатилетнем возрасте. Немало шума наделали его произведения, написанные для  исполнения на двух или одной струне. Они посвящены  Элизе, сестре Наполеона и жене правителя герцогства  Феличе Бачокки. Это «Любовная сцена», написанная для  струн «Ми» и «Ля», и соната «Наполеон» для струны«Соль». В 1805 году он великолепно исполнил эту сонату на придворном концерте, несмотря на то, что все остальные  струны со скрипки были сняты. Отношение к нему современников неоднозначно. Великий  скрипач, он покоряет сердца многих, его боготворят, ему  поклоняются, восхваляют в стихах. Это же несравненное  мастерство Никколо делает его мишенью для нападок,  клеветы и наветов. Некие «доброжелатели» шлют письма  матери и отцу Никколо, описывая разврат и кутежи, в  которых, якобы, погряз их сын. Однажды, перед экзаменом  у маэстро Паера, ему подменяют скрипку. Дешевая скрипка с мерзким звуком и подпиленными струнами на несколько  мгновений заставляет Никколо поверить, что он разучился  играть. Когда подмен вскрывается, он не может говорить от  обрушившегося на него неимоверного облегчения – дело не  в нем, а всего лишь в скрипке. Экзамен сдан. Паер  рекомендует его всем знакомым и советует покинутьнедоброжелательный город. Позже газеты напишут, что  мастерство свое он оттачивал, сидя в тюрьме, где нечем  было заняться, кроме как играть на скрипке. Другие слухи  станут утверждать о договоре, заключенном с самим  дьяволом или о том, что вместо струн на его скрипке  натянуты кишки замученной им жены, несколько раз  публикуются даже сообщения о его смерти. Вся эта ложь  больно ранит Никколо. Он пишет опровержения, с  негодованием отвергает предложение представителей  церкви опустить бесценную скрипку в святую воду, чтоб  проверить, не дьявольский ли это инструмент. Однако эта  шумиха не мешает церкви сделать его кавалером ордена  Золотой шпоры, третьим в истории музыкантом,  удостоенным столь высокой награды. Первыми были  Моцарт и Глюк. Ученики гениального маэстро – по одним источникам это  были взрослые исполнители, не блещущие талантом, по