В приведенном списке дихотомий можно усмотреть источник, из которого наше обычное мышление черпает энергию. С дихотомиями мы ощущаем всю мощь настольной логики. Имея в своем распоряжении дихотомии, традиционная логика приближается по возможностям к сконструированной системе, к которой она стремится как к идеалу. Пусть существует нечто, что мы знаем по опыту, и для обращения с этим мы имеем восприятие и язык. Противоположность этому является намеренной конструкцией и имеет противоположное значение.
Или или
Правильно/ошибочно
Истинно/ложно
Виновен/невиновен
Мы/они
Друг/враг
Принципиальность/беспринципность
Тирания/свобода
Демократия/диктатура
Справедливость/несправедливость
Естественный/неестественный
Цивилизованный/варварский
Капиталистический/марксистский
В приведенном списке дихотомий можно усмотреть источник, из которого
наше обычное мышление черпает энергию. С дихотомиями мы ощущаем всю
мощь настольной логики. Имея в своем распоряжении дихотомии,
традиционная логика приближается по возможностям к сконструированной
системе, к которой она стремится как к идеалу. Пусть существует нечто, что
мы знаем по опыту, и для обращения с этим мы имеем восприятие и язык.
Противоположность этому является намеренной конструкцией и имеет
противоположное значение.
К сожалению, как я отмечал ранее, разум не может с легкостью
представить себе абстрактную противоположность, поэтому спешит
противопоставить ей пример из опыта. Посему не белая шахматная фигура
воспринимается как черная.
Принцип взаимоисключения по-настоящему применим только в случае,
когда две рассматриваемые категории являются действительно
взаимоисключающими. На практике обнаружить таковые весьма сложно,
поэтому мы намеренно создаем такие мысленные взаимоисключающие
категории, которые и являются нашими высокочтимыми дихотомиями. Без них
принцип взаимоисключения и определенность нашей логики многое потеряли
бы.
Кто-нибудь дает вам лист бумаги в клетку — как в школьных тетрадках — и
сообщает, что загадал одну из клеточек. Вы должны отгадать ее, задавая
вопросы, требующие ответа только «да» или «нет». Поэтому вы проводителинию, деля лист пополам, и называете одну половину А, а другую — Б. Вы
спрашиваете: «Эта клетка на половине Л?» Если ответ «нет», тогда клетка
должна быть на половине Б — ей просто негде больше быть. Теперь вы
начисто забываете о половине А и делите Б тоже пополам, обозначая каждую
половину как прежде. Вы снова задаете свой вопрос. В конце концов вы
дойдете до требуемой клетки. Идея, лежащая в основе данной простой
стратегии, состоит в том, что в каждый момент времени клетка находится
либо в А, либо в не-А (то есть в Б). Нигде больше клетка находиться не может.
Так же как и не может она находиться одновременно и в области Л, и в
области Б.
В нашем использовании дихотомий мы преследуем именно эту логическую
простоту и определенность. Если нечто не истинно, конечно же, оно должно
быть ложным. Если что-нибудь не ложно, то, ясное дело, оно должно быть
истинным. Речь идет о категоричной поляризации, не допускающей
промежуточных значений. Вместе с тем нечто может быть частично истинным
и частично ложным. Частичное восприятие (которое «экономно отмеряет
истину»), столь любимое прессой, это когда нечто несомненно истинное
преподносится таким образом, что производит ложное впечатление. А как
насчет иллюзии? Это нечто, что мы можем принимать за истину, но другие
усматривают в этом ложь.
Невиновность, установленная судом, не подлежит сомнению — на такой
посылке зиждется наша правовая система. Как я уже упоминал выше,
шотландские суды допускают вердикт недоказанности, который означает, что
подозрения в отношении обвиняемого не смягчаются, а просто не являются
доказанными.
Резкая поляризация, свойственная дихотомической традиции, лишает наше
мировосприятие гибкости и делает его излишне односторонним. Если кто-то
не принадлежит к «нашим», значит, он из «чужих». Такая постановка вопроса
не допускает существования нейтральной стороны или лиц,
симпатизирующих обеим сторонам. Даже Иисус Христос использовал
подобную поляризацию: «Кто не со мной, тот против меня».
В случае с дихотомией «демократия/диктатура» любая критика в адрес
демократии автоматически означает в той или иной мере склонность к
диктатуре, что есть нонсенс. Или возьмем дихотомию
«принципиальный/беспринципный». Понятие «беспринципный» несет в себе
много негативного (коварный, ненадежный, приспособленческий,
коррумпированный). В связи с этим уму, который хотел бы найти применение
определенным аспектам прагматизма, ставится заслон. Ибо прагматизм
также является противоположностью принципиальности и потому должен
быть приравнен к плохим родственникам «беспринципного».
Ежедневно старшие менеджеры японского автомобилестроения
встречаются за обедом в своем особом клубе. Они обсуждают общие
проблемы автомобильного бизнеса в стране. Но как только обед завершается
и они переступают порог клуба, это вновь заклятые враги, стремящиеся
уничтожить бизнес друг друга посредством более эффективного маркетинга,
технического переоснащения, ценовой политики и так далее. Для японцев (укоторых нет традиции западной логики) нет противоречия между понятиями
«друг» и «враг». Они находят несложным воспринимать кого-либо как друга-
врага или врага-друга. Почему бы нет?
Более или менее похожее отношение имеет место у нас к дихотомии
«правый/неправый». В Японии же нечто может быть правильным и
неправильным одновременно. Что-то может быть верным само по себе, но
ложным при определенных обстоятельствах. Вместо «правый/неправый»
рассмотрим концепцию «чего-то умещающегося в чем-то и соответствующего
чему-то». Отвечает ли нечто обстоятельствам, включая этикет, культуру,
прагматизм и так далее? Человек обычно довольно тонко чувствует, подходит
ли что-нибудь чему-нибудь. Что-то может плохо подходить, но бывает, что
нечто подходит чему-то другому идеально.
В межрелигиозной вражде часто бывает, что одна сторона рассматривает
активных представителей противника как бандитов и преступников, а другая
воспринимает их героями и мучениками. Вообще, мы находим для себя
невозможным оперировать объединенной категорией «бандит/герой». Вместе
с тем вполне очевидно для любого человека, что таких религиозных людей
нельзя отнести к категории простых преступников и пытаться держать их за
таковых означает просто продлевать поляризацию.
На практике мы часто создаем концепции, глядя на противоположность
чего-либо. У нас нет особо прочной концепции свободы, но есть крепкая и
конкретная концепция тирании (аресты, диктат власти, деспотизм,
разрешительная система и так далее). Поэтому мы определяем свободу как
противоположность тирании. Это все верно в пределах такого определения,
однако не сообщает нам сколько-нибудь много существенного по поводу
свободы. Что такое обязанности? Что такое разрешение? Если определить
кислое как противоположность сладкому, это не скажет мне многого о
реальных качествах кислого, я просто стану называть все несладкие вещи
кислыми.
Итак, дихотомии трактуют мир посредством ложной и категоричной (по
острию ножа) поляризации и не допускают промежуточных значений или
диапазона значений. Водосборные и центрирующие свойства паттернов
приводят к тому, что вещи, лишь слегка различающиеся, оказываются
разнесенными на полюса. Становится невозможным переступить границу без
немедленного обретения принадлежности к стану врага. Нетрудно видеть,
как данная традиция в мышлении привела к преследованиям инакомыслящих,
войнам, конфликтам и так далее. Когда мы добавим это к нашей вере в
диалектику, логический спор и эволюционную борьбу за существование, мы
получим систему мышления, почти специально предназначенную для того,
чтобы создавать проблемы.
Поскольку разуму трудно оперировать противоположностями в
абстрактном смысле, мы очень быстро прикрепляем ярлык
«противоположного» к чему-либо даже не сильно отличающемуся: «не друг»
становится «врагом» (со всем и полагающимися ему атрибутами агрессора).Дихотомическая традиция имеет существенное значение в нашей
традиционной настольной логике (обеспечивает возможность применения
принципа взаимоисключения) и накладывает жесткую ложность на
восприятие в поисках искусственной определенности.