«Из небытия в бытие». К 300-летию заключения Ништадтского мира

Научная статья

Тема: «Из небытия в бытие».

 К 300-летию заключения Ништадтского мира.

Выполнила: Яковлева Анна

Группа: 246Б

Два исторических события, которым в этом году исполнилось 300 лет, исследователи справедливо связывают между собой: принятие Петром I императорского титула и подписание Ништадтского мирного договора между Россией и побеждённой Швецией.

Итог почти четвертьвековой войны России с одной из сильнейших держав Европы кардинально изменил баланс сил на севере субконтинента. Для современников и самого Петра он воплотил не только военное превосходство, но и правильность избранного курса реформ. В краткой, прочувствованной речи канцлера графа Г.И. Головкина, произнесённой 22 октября 1721 года в кафедральном Свято-Троицком соборе, эта мысль была выражена в первых словах: все достижения находящейся на пике успеха страны стали возможны благодаря славным и мужественным «воинским и политическим делам» монарха.

Обстоятельства принятия Петром I императорского титула при их, казалось бы, предельной ясности, дают повод для размышлений. Один из вопросов, вызывающих давние споры, связан с оценкой западнической перспективы, которую царь выбрал в качестве вектора развития страны. Провозглашение России империей выглядит одним из символических проявлений этого вектора: российский монарх принял титул, венчавший иерархию именно европейских христианских государей. Позволю себе высказать ряд соображений на тему «империи, которую построил Пётр», по возможности избегая банальностей в духе давней инерции оценок по принципу «pro et contra».

«…ПОСТАВЛЕНИЕ ИМЕЕМ ОТ БОГА»

Ни сам западный выбор, ни представления о своей державе как империи не были изобретением Петра. Имперское сознание, вероятно, было присуще русской политической элите с ранних веков существования Руси/России как государства. Проявлялось оно по-разному, в зависимости от исторической ситуации, мировоззренческих установок, культурных пристрастий и политических целесообразностей. Идейно питаясь религиозными доктринами, имперские тенденции стали приобретать рационально-политические оттенки в последние десятилетия XV века. Вспомним хрестоматийный ответ великого князя Московского и всея Руси Ивана III имперскому посланнику Н. Поппелю (тот предложил русскому монарху содействие в получении королевской короны из рук императора Священной Римской империи Фридриха II): «Мы Божию милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы; просим Бога, чтоб нам и детям нашим всегда дал так быть, как мы теперь Государи на своей земле, а поставления как прежде мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим».

Для русской политической мысли и государственной идеологии представление о российских монархах как исконных и ведущих членах европейской семьи христианских государей было устоявшимся явлением. И оно лишь набирало силу в перспективе XVI — XVII веков. Стремление Московских монархов к поиску своего места в европейской системе, как известно, не находило встречного движения. Нежелание видеть в России «своего», негативный образ страны и народа, сформировавшийся в восприятии Запада — вещи также хорошо известные.

ПРИНЯТЬ ПРАВИЛА ИГРЫ

Меж тем, антропологически ориентированные работы по истории стран Западной Европы показывают, насколько сами эти страны зачастую не соответствовали идеальному «европейскому образцу», формировавшемуся в сочинениях просвещённых авторов эпохи и в позднейшей «эволюционистской» историографии; насколько общими оставались и для Запада, и для Востока Европы проблемы в сфере общественных отношений и управления; насколько не исключительным выглядело в этом смысле Русское государство. Тем не менее, Россия в западной «оптике» оставалась периферийной страной Европы, остальные государства которой превращались в державы модерного типа. Несомненно, такая ситуация становилась для Русского государства геостратегическим вызовом. Чтобы сохранить суверенитет, успешно выдержать конкурентную борьбу, Московские монархи и правящая светская элита были вынуждены приступить к преодолению этого разрыва. Как технологические, так и идеологические препятствия на этом пути невозможно было преодолеть без социальных и культурных новаций. России следовало научиться говорить на языке модерных стран Европы, принять их правила игры и суметь выигрывать в рамках этих правил.

Менялась и ситуация в Европе: её сложная «пересборка» закончилась Тридцатилетней войной — кровавым финальным аккордом Реформации, вынудившей искать дополнительные возможности за пределами традиционных альянсов. Россия постепенно стала вписываться в систему общеевропейской политики. Этому способствовало и дальнейшее развитие событий, когда с 1660-х годов, получив под свой контроль украинское Левобережье и область Войска Запорожского, Москва непосредственно столкнулась с Османской империей.

СЛАГАЕМЫЕ ОБНОВЛЕНИЯ

Одним из основных рефренов сочинений иностранцев о допетровской России был тезис о её непросвещённости. «Просвещённость» самих европейских народов варьировалась в зависимости от социального статуса, места проживания, региональной ситуации. Во всяком случае, уровень просвещённости, скажем, кастильского или фламандского крестьянства едва ли был принципиально выше, чем у их российских собратьев. Равно сомнительно и то, что парижские или венские обыватели сплошь засыпали с томиком Аристотеля под подушкой. Тем не менее, наличие сети образовательных и научных учреждений являлось не только важным конкурентным преимуществом и инструментом социокультурного развития, но и маркером «европейскости». Петровское просвещение решительно повернуло от латино-польской схоластики как модели организации образования к более актуальной, западноевропейской системе, ориентированной на развитие естественно-научного и прикладного знания и поощрение академических штудий. Развитие новых форм образования стало одним из важнейших этапов российской модернизации, а новые культурные навыки, поведенческие нормы имодели социальных отношений стали распространяться именно через образовательные каналы. Заданное Петром направление создало основы формирования в России научного знания как такового. Просвещение как образовательная практика формировала в России Просвещение как образ жизни. В итоге XVIII век для России стал одновременно и веком Ренессанса, и веком Просвещения. Такого рода перемены немедленно породили миф о чудесном превращении «варварской Московии» в цивилизованную страну — благодаря гению её царя. Это представление стало одним из важнейших факторов формирования доброжелательного стереотипа о России и одним из каналов прямого диалога с учёными и политиками стран Запада.

Секуляризация и её последствия также были действенным инструментом превращения России в государство современного типа.

Реорганизация вооружённых сил — одно из самых бесспорных достижений Петра. Строго говоря, именно военной реформе были подчинены государственная машина и экономический потенциал страны.

Реформы государственного управления считаются едва ли не самыми знаковыми в смысле разрыва с прежним «московским» администрированием. Тем не менее ещё дореволюционные российские историки отмечали тесную связь петровского административно-территориального деления и управления с дореформенными аналогами.

Перемены петровской эпохи можно оценивать по-разному. Но их знаковый характер бесспорен. Участие в Северной войне стало стимулом тех устремлений «возвращения в Европу», которые были свойственны русской политической элите задолго до Петра. Победа в этой войне стала возможной не только благодаря пушкам. Если политика — искусство возможного, то Пётр показал, что владел этим искусством. Сам переход на общий с европейцами язык имел далеко идущие последствия. Отныне имперский статус России и её монарха подтверждался не декларируемым превосходством православия над иными христианскими конфессиями, не её пространствами и многочисленностью разноплемённых народов, а чем-то иным…