В книге сравниваются творчество, биографии и судьбы С.А.Есенина и В.М.Шукшина. По сути, это первое в своём роде основательное исследование , в котором сделана попытка установить точки соприкосновения двух русских национальных гениев. Книга будет интересна всем, кто хочет ближе познакомиться с жизнью и творчеством Шукшина и Есенина.Книга о пересечении судеб и творчества С.А.Есенина и В.М.Шукшина

Александр Сапа

В.М.Шукшин и С.А.Есенин:

«идущие по одной дороге»

«SelfPub.ru»

2017

Сапа А. В.

В.М.Шукшин и С.А.Есенин: «идущие по одной дороге» /

А. В. Сапа — «SelfPub.ru», 2017

В книге сравниваются творчество, биографии и судьбы В.М.Шукшина и С.А.Есенина. По сути это первое в своём роде основательное исследование, в котором сделана попытка установить " точки соприкосновения" двух русских национальных гениев. Несомненно , что эта небольшая книга будет интересна и полезна всем, кто интересуется жизнью и творчеством С.А.Есенина и В.М.Шукшина.

А.В.Сапа

Шукшин и Есенин: «идущие по одной дороге»

Как о Рязани пел Есенин, Так об Алтае пел Шукшин. Б. Стукачев

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ

2014 и 2015 годы можно без преувеличения назвать Годами Шукшина и Есенина: 25 июля 2014 года исполнилось 85 лет со дня рождения В.М.Шукшина, а 3 октября 2015 года – 120 лет со дня рождения С.А.Есенина; 2 октября 2014 года – 40 лет со дня смерти Шукшина, 28 декабря 2014 года – 90 лет со дня загадочной смерти «последнего поэта деревни».

Жизнь и творчество Есенина и Шукшина принадлежат разным эпохам: есенинское время – неспокойные годы рождения и становления нового советского государства в первой трети XX века, шукшинское – время строительства социализма в 60-70-е годы. Один родился в конце XIX века в Рязанской губернии (3 октября 1895 года), другой – за тысячу километров от Рязани и на 35 лет позже – в 1929 году в Алтайском крае. Один – задушевный лирик, другой – писатель, актёр, режиссёр. Кажется, что может быть общего в жизни и творческой судьбе совершенно непохожих классиков XX века?

Литературоведы не единожды отмечали связь творчества Шукшина с творчеством А.С.Пушкина, И.С.Тургенева, Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого [1], Н.С.Лескова, А.П.Чехова, И.А.Бунина, М.Горького, М.А.Булгакова [2]. Самыми обстоятельными исследованиями по данной теме являются работы А.Я.Куляпина и О.Г.Левашовой [3].

Примечательно, что в современном литературоведении работ, посвящённых исследованию проблемы «Шукшин и Есенин», нам найти не удалось, хотя некоторые точные наблюдения критиков, воспоминания близких автора «Сельских жителей» позволяют утверждать, что С.А. Есенин и В.М. Шукшин связаны прочными нитями.

Говорят, что любимыми поэтами Шукшина были Некрасов и Есенин. Шукшин ощущал Есенина не просто близким и дорогим, а именно родным по духу. Мать писателя вспоминает: «О Есенине-то Вася не просто говорил, а любил даже его. И стихи мне его читал. Не успеешь послушать, а он уже их на память знает». Сам Василий Макарович говорил так: «Вот жалею: Есенин мало прожил. Ровно с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей. Длинных песен не бывает. Здесь прожито ровно с песню».

А как в картине «Калина красная» трагично и органично звучит старинная русская песня «Вечерний звон», когда оператор ведёт камеру по серому строю заключённых. И навсегда в зрительную память впечатывается бритоголовый юный арестант, исполняющий ясные, солнечные стихи Есенина – любимого поэта Шукшина.

Только что вышедший на волю Егор Прокудин читает не чьи-нибудь, а стихи Есенина:

…в снежную выбель

Заметалась звенящая жуть.

Здравствуй, ты, моя черная гибель, Я навстречу тебе выхожу!…

Пусть для сердца тягуче колко, Это песня звериных прав!.. …Так охотники травят волка, Зажимая в тиски облав.

Зверь припал… и из пасмурных недр

Кто-то спустит сейчас курки… Вдруг прыжок… и двуногого недруга Раздирают на части клыки.

О, привет тебе, зверь мой любимый!

Ты недаром даешься ножу.

Как и ты – я, отвсюду гонимый, Средь железных врагов прохожу.

Как и ты – я всегда наготове,

И хоть слышу победный рожок,

Но отпробует вражеской крови Мой последний, смертельный прыжок.

И пускай я на рыхлую выбель

Упаду и зароюсь в снегу… Все же песню отмщенья за гибель Пропоют мне на том берегу.

Стихи эти, написанные в 1922 году «последним поэтом деревни», читает, как правильно заметил М. Геллер [4], 50 лет спустя крестьянский сын, ставший городским бандитом, как собственную эпитафию, как пророчество о своей гибели.

А стишок Мани в «Алеше Бесконвойном» о белой березке – переделка есенинской «Березы» (1913):

Белая березка

Стоит под дождем,

Зеленый лопух ее накроет,

Будет там березке тепло и хорошо.

В восприятии природы и животных Есенин и Шукшин совпадают удивительно: «Сопоставьте, – говорит С. Фрейлих, – стихотворение «Дряхлая, выпали зубы…» и эпизод спасения от гибели стада в рассказе «Земляки» – они подсказаны одним и тем же переживанием. Художники близки и по щемяще-нежному ощущению природы. Совпадения здесь поразительны: «Предрассветное. Синее. Раннее…» – это у Есенина. «Предрассветно-тихое, нежное» – это у Шукшина. В том же рассказе «Земляки» пейзаж может показаться переложением в прозу есенинского стихотворения «Голубень»… Мироощущения Есенина и Шукшина во многом совпадают, они драматически воспринимают разрыв с прошлым, в этом контексте у каждого из них возникает и личная, интимная тема, и тема историческая. В произведениях каждого возникает образ матери и чувство вины перед нею художника. С одной и той же целью они обращаются к истории и избирают в ней в качестве героя одного и того же типа людей: Разина – Шукшин, Пугачева – Есенин…» [5].

Шукшин – как вспоминает Ольга Румянцева, – потрясенный голосом Есенина, читавшего монолог Хлопуши из поэмы «Емельян Пугачев», заплакал, потом вдруг выпрямился, сверкнул глазами и весело, даже лихо, сказал: «Чернь его любит за буйство и удаль!» Помолчал и добавил: «И за ум – тоже!».

Даже эти небольшие замечания подтверждают, что Есенин для Шукшина был не просто любимым, а близким по духу поэтом и человеком.

И ещё интересная деталь: будучи русскими национальными гениями, они были только частично русскими – в родне Шукшина были чувашские предки, отсюда и этимология его фамилии – в переводе с чувашского языка «бедный»; родоначальником рода Есениных был татарин Есен из города Касимова, от его имени и произошла фамилия Есенин, которая переводится на русский язык как «благополучный», «здоровый».

ЕДИНСТВО ТЕМЫ И ГЕРОЯ

Первое, что сближает этих мастеров слова, – единство темы: темы судьбы деревни и русского крестьянства. Если бы Есенин был современником Шукшина, их можно было бы назвать «писателями-деревенщиками».

Во-вторых, творчество двух художников – это создание особого вида героя – герояфилософа, героя своего времени, носителя национального характера. Персонажами Шукшина стали обитатели сельской периферии, незнатные, не выбившиеся «в люди», – одним словом, те, кто внешне, по своему положению вполне соответствовал знакомому по литературе XIX века типу «маленького человека».

Шукшин создал целую галерею запоминающихся персонажей, единых в том, что все они демонстрируют разные грани национального характера. Этот характер проявляется чаще всего в ситуации драматического конфликта с жизненными обстоятельствами. Шукшинский герой, живущий в деревне и занятый привычной, по-деревенски монотонной работой, не может и не хочет раствориться в сельском быту «без остатка». Ему страстно хочется хоть ненадолго уйти от обыденности, душа его жаждет праздника, а неспокойный разум ищет «высшей» правды. Шукшинские «сельские жители не хотят ограничить жизнь «домашним кругом», их так же томит мечта о жизни яркой, наполненной смыслом. А поэтому их тянет за пределы родной околицы, их воображение занято проблемами отнюдь не районного масштаба.

Критика давно пытается классифицировать, «типологизировать» шукшинских персонажей. Но первая попытка такой «типологизации» принадлежит самому писателю. Понятия «сельские жители», «светлые души», «чудики», «странные люди», «энергичные люди», «сибиряки», «кержаки», «вольные казаки», «крестьяне», «городские», «притворяшки», «пришей-пристебаи», «черти», «бессовестные», «устоявшиеся герои» и т.д. имеют место (разумеется, не в терминологическом значении) в прозе, кинодраматургии и публицистике В. Шукшина. Анализируя работы литературоведов, можно утверждать, что в творчестве писателя три типа героев: «чудики», «античудики» и «крепкие мужики», но центральным героем всё-таки являются «чудики», через образы которых Шукшин хочет пробудить у читателя интерес к этим людям и их жизни, показать, как, в сущности, добр и хорош простой человек, живущий в обнимку с природой и физическим трудом, какая это притягательная жизнь, несравнимая с городской, в которой человек портится и черствеет.

В образе человека с чудинкой реализован тип русского национального характера, вобравшего в себя и трагическую рефлексию на несовершенство мира, и духовную устремлённость к правде, и стремление русской души к празднику.

В рассказах В.М. Шукшина предстаёт целая галерея «чудиков», открытая героем одноимённого рассказа, написанного в 1967 году. На сайте «Русская семёрка» (http://russian7.ru/) опубликована статья Григория Саблина «Семь чудиков Василия Шукшина», где представлены чудики, которых Шукшин считал героями своего времени: Василий Князев («Чудик»), Андрей Ерин («Микроскоп»), Александр Козулин («Даёшь сердце!»), Бронислав Пупков («Миль пардон, мадам!»), Константин Валиков («Алёша Бесконвойный»), Фёдор Грай («Артист Фёдор Грай»), Семён Рысь («Мастер»).

Если обозначить специфических черты лирического героя Есенина, то можно увидеть черты сходства с главными героями Шукшина: лирический герой максимально приближен к автору; для него характерна естественность и исповедальная открытость душевного мира; открытость миру, благодарное его приятие, и при этом – тоска о «нездешних нивах» и о «той, что в этом мире нет»; противоречивость, полярность и стихийность в проявлении чувств: середины нет – есть крайности (Есенин – поэт безоглядности и удали, бескомпромиссности и максимализма: если тоска, то «разгульная», если чувства, то «буйные», сердце – «сумасшедшее»); искренность и нежность, ранимость; тяготение к самобичиванию, постоянному анализу собственных дел и поступков. А ещё – безграничная любовь ко всему живому, нежность и милосердие.

Эти противоречия характера лирического героя Есенина, как и шукшинских «чудиков», далеко не случайны. Они отражают противоречивую суть русского характера: «Для русских характерно совмещение… полярно противоположных начал. Россию и русский народ можно характеризовать только противоречиями. Русский народ с одинаковым основанием можно характеризовать как народ… жестокий и необычайно человечный, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный», – точно подметил Н.А.Бердяев

[6, c.23].

В-третьих, герой поэзии Есенина и прозы Шукшина не статичен, он проходит определённую эволюцию.

Например, доктор филологических наук Н. Л. Лейдерман считает, что на первых порах (до 1917 года) в творчестве С. А .Есенина доминируют ролевые фигуры Инока, Странника, Бродяги, Разбойника, Добра молодца. Собственное лирическое «Я» поэта появляется, настаивает исследователь, лишь в 1916 году в стихотворениях «Гаснут красные крылья заката…» и «День ушел, убавилась черта…». Эта форма выражения авторского сознания широко разовьется в последние годы жизни Есенина, сменив последовательно доминирующих после революции Пророка, народного стихийного Бунтаря и асоциального Хулигана. Стихи с такой разновидностью лирического субъекта, как лирический герой, по мнению учёного, рисуют образ максимально близкий автору, художественное «альтер эго» автора [7].

Н.Н.Бабицина, научный сотрудник Государственного музея-заповедника С.А. Есенина, доказывает, что лирический герой в своём развитии проходит четыре этапа: от «смиренного инока» (в поэзии 1914-1916 гг.), до «пророка «Третьего завета» (поэзия 1917-1920 гг.), романтического бунтаря, поэта-хулигана (1920-1921 гг.) и, наконец, в последний период творчества – «Пушкина ХХ века». Рассматривая эволюцию лирического героя Есенина как выразителя национального характера, Н.Н.Бабинцина приходит к выводу, что в своём развитии лирический герой проходит путь от цельного православного вероисповедания через отклонение от нормы (грехопадение) к возвращению к прежним идеалам, но на более высоком уровне их восприятия и осуществления [8, с.141].

Шукшинские «чудики» при всей похожести друг на друга тоже эволюционируют. В первых рассказах он наивен, это светлая душа, которая пытается отыскать идеальное начало русского характера. В шестидесятые годы в рассказах В.М.Шукшина появляется задумывающийся «чудик». Он понимает, что в жизни не всё так хорошо, как кажется на первый взгляд. Это герой-странник. Он ищет смысл жизни, потому что произошла утрата гармоничного мироощущения человеком деревенского уклада. Они любят весь мир, но мир их не понимает. Они задают этому большому миру вопрос: «Почему? Люди, что с нами происходит?» Позже появляется третий тип «чудика», или иначе его можно назвать «античудиком». Это люди тяжкого, земного, материального устроения. Они всегда лишены важнейших для писателя качеств – внутренней наполненности, глубины, духовности.

Литературовед И.Сухих в своей статье «Душа болит» («Характеры» В.Шукшина») выделяет четыре типа «чудика»: мечтатель – чудик – человек тоскующий – человек уходящий [9].

В-четвёртых, одна из главных черт художественного мира и Есенина, и Шукшина – автобиографизм.

Все есенинское творчество представляет собой как бы лирической автобиографический роман, героем которого является образ Поэта – поэта мира древнего, «деревянного», деревенского, образ Поэта – поэта родной земли.

Об этом качестве лирики Есенина очень точно сказала современная поэтесса Инна Лиснянская, отвечая на анкету английского слависта Г.Маквея об отношении к творчеству С. Есенина: «Есенин – главный герой своего «романа». Он ввязался в избранный им сюжет, развитие которого привело к тому, что автор неразличим с героем».

Автобиографизм лирики Есенина – особого рода. Поэзия Есенина исповедальная, обнаженная (совершенно русский феномен); Есенин «всю душу выплескивал в слова», стремясь излечить страдающую душу мучительным самоанализом и глубокой искренностью:

От сонма чувств Вскружилась голова.

И я сказал:

Коль этот зуд проснулся, Всю душу выплещу в слова. «Мой путь»

На самом деле, трудно найти во всей русской поэзии пример такой погруженности в себя, сосредоточенности лирического поэта на своем внутреннем мире. В этом и великое достоинство Есенина-лирика, и источник его слабостей и страданий. Великое достоинство, потому что душа, судьба каждого человека не менее важна и поучительна, чем судьба целого государства. Источник слабостей и страданий, потому что чувства и переживания героя гипертрофируются, как бы изолируются от мира, и поведенческие реакции во многом перестают быть адекватными. Как следствие, героем овладевает тревога, меланхолия, чреватые психологическим срывом. Может быть, поэтому современник поэта Ю.Н. Тынянов неодобрительно замечал: «Читатель относится к его стихам как к документам, как к письму, полученному по почте от Есенина» («Промежуток», 1924). Но такая интимность стала заразительным свойством стихов Есенина. С этого времени для поэтов и читателей нескольких поколений, он становится близким собеседником, даже не поэтом Сергеем Есениным, а просто Сережей.

По мнению критиков, шукшинский герой «в кирзовых сапогах» (С. Залыгин) «пылит по проселочным дорогам» (Л. Аннинский). Алтайских шоферов, механиков, трактористов писатель хорошо знал и нередко встречал на Чуйском тракте, ведущем от города Бийска до монгольской границы, проходящем мимо деревни Сростки, расположенной в предгорной Алтайской степи, на берегу реки Катуни. Герои Шукшина из той «шукшинской жизни», которую прожил сам писатель. Как М. Шолохов на Дону, так и В. Шукшин на Алтае нашел своих героев. А многие рассказы писателя – это зарисовки о его детстве и юности, о людях, которые ему были дороги в жизни.

В связи с этим интересно одно из наблюдений Георгия Буркова: «Если бы меня попросили как-то обозначить явление Шукшина, то я предпочел бы такое «неуклюжее» определение как «авторское творчество». В каждом созданном произведении, будь то написанная строка или сыгранный образ, обнаруживаются черты характера, биографии Шукшина».

ПСИХОТИП «ЕСЕНИН»

Подтверждает близость Есенина и Шукшина и соционика, наука о психологических типах личности, которая относит их к одному из 16 типов – психотипу «Есенин», к лирикам, интуитивно-этическим интровертам [10]. К этому типу относят ещё таких знаменитых людей, как Евгений Евтушенко, Юрий Гагарин, Валерий Леонтьев, Филипп Киркоров, Валерий Меладзе, Жан Жак Руссо, Моцарт, Россини.

«Есенины» – люди творческие, несколько отрешённые от жизни, витающие в облаках, воспринимающие мир через богатую палитру собственных чувств и переживаний. Они обладают такими сильными качествами, как: необыкновенно развитая интуиция; умение менять своё мнение в зависимости от ситуации; мягкость в общении, тактичность и неконфликтность; общительность (они любят находиться в компании, им присуще здоровое чувство юмора); постоянная работа над собой, самосовершенствование.

Однако очень часто окружающим приходится сталкиваться и с отрицательными чертами характера «Есениных»: они всегда оценивают людей согласно своим внутренним ценностям, не учитывая общепринятые моральные законы; не умеют думать о реальных, практичных вещах; им порой присуща излишняя эмоциональность и чувствительность, они долго помнят причинённую им обиду. В любом случае «Есенин» признаёт свои ошибки и тяжело переживает любые конфликты, которые бывают просто неизбежными при столкновении с другими психотипами.

Несмотря на свою общительность, «Есенины» очень избирательны в дружбе: они открываются только тем людям, которые глубоко понимают их и близко к сердцу воспринимают все их переживания. Причём «Есениным» чужда эгоистичность: они могут чувствовать проблемы других людей и искренне сопереживать им.

«Есенины» – творческие натуры, которые воспринимают информацию сердцем, поэтому они могут легко работать в кинематографии, литераторами, художниками, музыкантами, но никогда не смогут найти себя в производственной и хозяйственной деятельности.

РОДНЫЕ МЕСТА

И в судьбах этих двух художников – Есенина и Шукшина – немало сходного: оба выходцы из патриархальной глубинки, обоих высочайший талант заставил покинуть дом, свою среду, уйти в город, оба лихорадочно выложились, сгорели в творчестве, безвременно уйдя из жизни и заслужив вечную, всенародную любовь.

Биография Есенина и Шукшина начинается в русской деревне в семье крестьян.

Сергей Есенин родился и провёл своё детство в селе Константиново Рязанской губернии. Его родители – Александр Никитич Есенин и мать – Татьяна Федоровна Титова – были зажиточными крестьянами, как и их родственники, особенно семья Татьяны Фёдоровны. Есенины и Титовы были потомственными константиновцами. «Изба крестьянская, хомутный запах дегтя, божница старая, лампады кроткий свет…» – эти и другие впечатления Есенин сохранил в своей душе с детских лет.

Село Константиново раскинулось на высоком холмистом берегу Оки, в сорока километрах от Рязани. Места эти отличаются необычайной природной красотой. «Это было тихое, чистое, утопающее в зелени село, – рассказывает сестра поэта, Александра Есенина. – Основным украшением являлась церковь, стоящая в центре села. Стройные многолетние березы с множеством грачиных гнезд служили убранством этому красивому и своеобразному памятнику русской архитектуры. Вдоль церковной ограды росли акация и бузина… Раздольны, красивы наши заливные луга. Вокруг такая ширь: такой простор, что не окинешь оком! На горе как на ладони видны протянувшиеся по одной линии на многие километры села и деревни. Вдали, как в дымке, синеют леса… Огромные луговые пространства, усеянные цветами, разделены серебристыми нитями ручейков и речушек; круглыми чашами на многоцветном ковре выделялись озера» [11].

Именно эти скромные, но до боли родные, неповторимые, «сказочные» пейзажи снова и снова будут появляться в стихах Есенина. Об этой черте есенинской лирики очень точно сказал Б. Пастернак: «Самое драгоценное в нём – образ родной природы, лесной, среднерусской, рязанской, переданной с ошеломляющей свежестью, как она далась ему в детстве» [«Люди и положения». 1956].

Сам поэт неоднократно признавался, что его родные края удивительно красивы. Однако эта красота несет в себе оттенок вековой русской печали («Мой край, задумчивый и нежный!»). Вспоминая о Константинове, Есенин особенно остро испытывал это чувство, к которому примешивались горечь, тоска и безысходность, но он был искренне благодарен судьбе за то, что ему довелось родиться и вырасти на Рязанщине, которая стала для него символом той старой Руси, которой слагали поэтические оды многие поколения литераторов.

Хотя слово «Константиново» ни разу не встречается в стихах и поэмах Есенина, но именно здесь он всегда был по-настоящему счастлив, свою родину он носил в душе до последнего часа. И был немалый смысл в том, что на могиле Есенина в Москве односельчане рассыпали горсть земли со двора родного дома.

Образ родного села проник во всю лирику Есенина, сквозной линией прошёл через всё его творчество.

Село, значит, наше -......,

Дворов, почитай, два ста. Тому, кто его оглядывал,

Приятственны наши места. Богаты мы лесом и водью, Есть пастбища, есть поля. И по всему угодью Рассажены тополя.

***

Рязанские поля

Где мужики косили, Где сеяли свой хлеб, Была моя страна.

Василий Шукшин появился на свет в селе Сростки Бийского района Алтайского края в семье крестьян-единоличников, середняков – Макара Леонтьевича Шукшина и Марии Сергеевны Поповой, – уроженцев той же местности, предки которых переехали сюда из Самарской губернии. Когда в 1930 году началась сплошная коллективизация, Шукшиных заставили вступить в колхоз. Глава семьи стал работать механизатором на молотилках, в деревне пользовался заслуженным уважением.

Нельзя постичь до конца творческую природу Шукшина, не побывав в Сростках, не повидав Алтая, где живут родные, близкие, дорогие его сердцу люди. Река Катунь с её притоком Федуловкой, «Камушки», гора Пикет с березовыми колками… Все это – немые свидетели детства Василия Макаровича. О Сростках написано много, но, как нам кажется, точнее всего об этом алтайском селе сказала поэтесса Н. Ялдыкина:

Я люблю всей душой мою светлую Русь,

И поля, и луга, и родные березки.

Но в ней есть уголок, всем известный давно, То шукшинская родина – Сростки.

Всех незримо зовет милый сердцу Пикет. По утрам на траве серебрятся росинки. Летом здесь незабудки так нежно цветут И кукушкины слёзки роняют слезинки.

Сидя здесь босиком на вершине горы,

Вспоминал свое детство и юность былую, Как купались в реке, как влюблялись порой, Как мечтали войти в жизнь большую.

А Пикет всё манит всю Россию к себе,

И идут по тропинкам потоки людские,

Чтоб взглянуть на село, поклониться земле, Давшей сына великой России…

Село Сростки привольно раскинулось в предгорьях Алтая, в сорока километрах от города Бийска, по Чуйскому тракту. Красивы эти места. Чуйский тракт шумит день и ночь. А рядом стремительная буйная Катунь с ее островами и берегами, заросшими ивняком, вербой, черемухой, облепихой. И гора Пикет, с которой так хорошо любоваться привольем родных полей и лугов. Здесь, в этих диковинных по красоте местах, прошло детство В.М. Шукшина. Навсегда вобрал Шукшин в свое сердце родные места – и село, и эту реку, и острова, и земляков. Всю жизнь помнил и любил. И эта любовь придавала ему силы, когда было трудно и горько.

В своих произведениях и интервью В.М.Шукшин очень часто вспоминал о малой родине: «Село наше большое, Сростки называется. Стоит оно на берегу красавицы Катуни. Катунь в этом месте вырвалась на волю из каменистых теснин Алтая, разбежалась на десятки проток, прыгает, мечется в камнях, ревет: потом ниже, она несколько успокаивается, круто заворачивает на запад и несется дальше, через сорок километров она встретит свою величавую сестрицу Бию и умрет, породив Обь. В месте слиянья рек далеко еще виден светлый след своенравной Катуни – вода в ней белая. Образовалось село в 60-е годы прошлого века, когда началось печальное переселение людей российских в Сибирь, на вольные земли. Приходили рязанские, самарские, тверские, вятские, котельнические и оседали здесь. Строились пришлые ближе к своим. Наверно, поначалу было несколько деревень, а потом, со временем, все срослось – в Сростки. Но зато в одном селе образовалось несколько краев с разными обычаями и говором. Было пять краёв: Баклань, Низовка, Мордва, Дикари и Голожопка. Так было еще при мне» («Село родное»). – «И прекрасна моя родина – Алтай: как бываю там, так вроде поднимаюсь несколько к небесам. Горы, горы, а простор такой, что душу ломит. Какая-то редкая, первозданная красота. Описывать ее бесполезно, ею и надышаться-то нельзя: все мало, все смотрел бы и дышал бы этим простором» (рассказ «Рыжий»).

Все творчество Шукшина, как и творчество Есенина, проникнуто малой Родиной. Будучи признанным писателем, Шукшин говорил: «А Сростки давно уж манят меня и даже во сне являются… там, в родных краях, я всегда пишу с каким – то остервенением, с неистощимой силой… Писатель, я в этом убежден, может существовать, двигаться вперед только благодаря силе тех жизненных соков, которыми питает его народная среда, само бытие народное».

Отсюда, из Сросток, принес Шукшин в литературу новые темы, сюжеты, отсюда ведет родословную своих героев. Малая Родина была постоянной питающей почвой творчества писателя, а земляки – героями многих произведений. Так, например, роман «Любавины» целиком построен на материале жизни Сросток начала двадцатых годов, а хорошо известные «чудики» – из «алтайской жизни». «Эта кровная причастность к земле отцов, – пишет М. Ломунова, – близость к судьбам народным и давала возможность писателю глубоко осмыслить течение народной жизни, создать характеры подлинно народные. И радость, и гнев водили его рукой именно потому, что ежеминутно сердцем он чувствовал пульс родных мест, через судьбу односельчан видел судьбы народные».

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ И РУССКОМУ НАРОДУ

Именно здесь, в Константинове и в Сростках, надо искать главное, что объединяет Есенина и Шукшина, что делает их творчество поистине народным – любовь к Родине и русскому народу.

Есенин – единственный среди великих русских лириков поэт, в творчестве которого невозможно выделить стихи о родине, о России в особый раздел, потому что всё, написанное им, продиктовано «чувством родины». Это не тютчевская «вера», не лермонтовская «странная любовь» и даже не страсть-ненависть Блока. Это именно «чувство родины». «Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины – основное в моём творчестве», – так охарактеризовал свой путь сам Есенин в разговоре с И.Розановым («Есенин о себе и других»). Есенинское «у меня нет периодов – через всё моё творчество проходит одна и та же тема: любовь к родине…» – звучит как своеобразное предупреждение для будущих исследователей творческого пути поэта.

Вольф Эрлих в своих воспоминаниях воспроизводит одно из размышлений Есенина: «Знаешь, почему я поэт, а Маяковский так себе – непонятная профессия? У меня родина есть. У меня – Рязань! Я вышел оттуда, и какой ни на есть, а приду туда же! А у него – шиш! Вот он и бродит без дорог, и ткнуться ему некуда. Ты меня извини, но я постарше тебя. Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Найдёшь – пан! Не найдёшь – всё псу под хвост пойдёт! Нет поэта без родины» [12].

Чувство любви к родине русский философ Иван Ильин в своей работе «Путь духовного обновления» определяет как чувство, близкое религиозному, «в нём выражается внутренняя свобода человеческой личности, её самоопределение». В творчестве Шукшина находим непосредственное подтверждение этой истины: «Родина…Что-то остается у нас от родины такой, что живет в нас всю жизнь, то радуя, то мучая, и всегда кажется, что мы ее, родину, когда-нибудь еще увидим. А живет в нас от всей родины или косогор какойнибудь, или дом, или отсыревшее бревно у крыльца, где сидел когда-то глухой весенней ночью и слушал ночь» («Любавины»).

Любовь к родной земле, к её людям, верность им до конца – вот что главное для Шукшина и его героев. Всю свою жизнь рвался он на родину, в родной дом, на Алтай: «Трудно понять, но как где скажут «Алтай», так вздрогнешь, сердце лизнет до боли мгновенное горячее чувство… Когда буду помирать, если буду в сознании, в последний момент успею подумать о матери, о детях и о родине, которая живет во мне. Дороже у меня ничего нет», – так говорит Шукшин о самом себе в «Слове о «малой родине» [13]. И там же: «Моё ли это – моя родина, где я родился и вырос? Моё. Говорю это с чувством глубокой правоты, ибо всю жизнь мою несу родину в душе, люблю ее, жив ею, она придает мне силы, когда случается трудно и горько… нигде больше не видел такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда – крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми там. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали… Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь… но она как-то не угнетала людей, не озлобляла – с ней засыпали, к ней просыпались. Никто не хвастался сделанным, не оскорбляли за промах, но – учили… там знали все, чем жив и крепок человек и чем он – нищий: ложь есть ложь, корысть есть корысть, праздность и суесловие… Ни в чем там не заблуждались, больше того, мало-мальски заметные недостатки в человеке, еще в маленьком, губились на корню.

Когда я подъезжаю на поезде к Бийску (от Новосибирска до Бийска поезд идет ночь), когда начинаю слышать в темноте знакомое, родное, сельское подпевание в словах, я уже не могу заснуть, даже если еду в купе, волнуюсь, начинаю ворошить прожитую жизнь…

Родина… Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. Может быть, мне это нужно, думаю я, чтобы постоянно ощущать в себе житейский «запас прочности»: всегда есть куда вернуться, если станет невмоготу. Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда. Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот – есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там с людьми и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу.

Родина… И почему же живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь непохоже по жизни-то… Отчего же? Может, потому, что она и живет постоянно в сердце, и образ ее светлый погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив».

ОКРУЖАЮЩИЕ ЛЮДИ

Сходство биографии Есенина и Шукшина проявляется ещё и в том, что с ранних лет будущих мастеров слова окружали творческие люди.

Мать Шукшина – Мария Сергеевна – сыграла огромную роль в духовном развитии сына, хотя сама была малограмотной – окончила два класса церковно – приходской школы. Мать для него была самым интересным человеком. Василий Макарович признавался, что не знал отдыха лучше, чем сказки и песни матери, долгие и задушевные беседы с ней. И мать это подтверждала в своих воспоминаниях: «Бывало, до рассвета проговорим, а он, милый, все бы слушал да слушал». Многие истории, рассказанные матерью, составили впоследствии основы рассказов её сына. А один из циклов, точный, документальный, так и называется «Сны матери». Не случайно признание писателя: «Я у нее научился писать рассказы».

Навсегда в душе Шукшина остался образ деда, Сергея Фёдоровича, которого писатель увековечил в своих жизнеописаниях: «В доме деда была непринужденность, была свобода полная… нигде больше не видел я такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда-крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там же жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали… Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но она как-то не угнетала людей, не озлобляла, с ней засыпали, с ней просыпались. Никто не хвастал сделанным, никого не оскорбляли за промах, но учили…»

Именно крестьянский дом деда, материнская обитель дали мальчику те силы, ту нравственную опору, которые помогли Васе Шукшину выстоять в странствиях и не сломаться, получив поучительный жизненный опыт, делиться им с громадным количеством людей, признавших в нем настоящего художника

Сергей Есенин однажды сказал: «Родился я с песнями». «К стихам расположили песни, которые я слышал вокруг себя», – раз за разом повторял Есенин. Действительно, это так: мать поэта Татьяна Фёдоровна обладала приятным голосом, любила петь, заправским песенником в молодые годы был и отец поэта, который «даже слагал песни», да и на улицах Константиново песни звучали почти ежедневно. В автобиографии 1924 года Есенин писал: «Стихи начал писать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад». «Бабка» – это Наталья Евтихиевна Титова – бабушка Есенина по материнской линии, в доме которой он рос с трехлетнего возраста. «Я рос, – рассказывал Есенин, – в атмосфере народной поэзии. Бабка, которая меня очень баловала, была очень набожна, собирала нищих и калек, которые распевали духовные стихи». От бабушки Сергей Есенин узнал множество народных сказок, песен и частушек, по признанию самого поэта, именно бабушкины рассказы стали первым толчком к написанию собственных стихов.

…И садимся в два рядка Слушать бабушкины сказки Про Ивана – дурака.

И сидим мы, еле дышим.

Время к полночи идёт…

(«Бабушкины сказки», 1915г.)

Еще большее влияние имел дед, Федор Андреевич Титов, человек суровых религиозных правил. Он хорошо знал священное писание, помнил наизусть многие страницы Библии, жития святых, псалмы и в особенности духовные стихи. Он любил внука. «Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресеньям он рассказывал мне Библию и священную историю», – вспоминал Есенин.

Вспоминая, как дед читал ему старообрядческие книги, Есенин в то же время замечал: «Устное слово всегда играло в моей жизни большую роль»; «Дед имел прекрасную память и знал наизусть великое множество песен…».

Таким образом, духовная жизнь мальчика складывалась под влиянием священной истории и народной поэзии. Религиозность Есенина оказалась непрочной. «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил», – вспоминал он о своем детстве. Но на всю жизнь он сохранил любовь к народным преданиям, сказкам, песням, частушкам. Здесь были истоки его творчества.

И, конечно, совсем не случайно то, что Есенин одну из своих первых книг хотел назвать «Рязанские побаски, канавушки и страдания».

Особо надо сказать об отношении Шукшина и Есенина к своим матерям.

В документальной поэме «Вот моя деревня» о Марии Сергеевне В. М. Шукшин писал так: «А вот мать моя… Дважды была замужем, дважды осталась вдовой. Первый раз овдовела в 22 года, второй раз в 31 год, весной 1942 г. Много сил, собственно, всю жизнь отдала детям. Теперь думает, что сын ее вышел в люди, большой человек в городе. Пусть так думает».

Василий и его сестра Наталья видели и знали, как тяжело приходится их матери. Сама Мария Сергеевна о себе говорила так: «Всю жизнь и пласталась, чтобы только детей до ума довести. Меня за это иногда сестры осуждали. А я каждый день хотела скорее к детям прийти, рассказать им что-нибудь доброе, хорошее. Еще когда Вася маленький был, то дед, Сергей Федорович, бывало, говорил мне: «Береги детей, Мария, а особенно Васю. Он у тебя шибко ноне умный, не по годам». И Мария Сергеевна поддерживала сына во всем. С пониманием она отнеслась и к намерению сына поехать учиться в Москву, сама посоветовала выбрать Всесоюзный государственный институт кинематографии (ВГИК), более того, сделала все, что могла – продала корову и вырученные деньги отдала сыну. Гордилась первыми успехами сына в искусстве. Помогала, как могла, и словом и делом.

Все, кто знал Василия Макаровича Шукшина лично, говорят об особом его отношении к матери, Марии Сергеевне. Вот цитата из письма Шукшина: «У меня так: серьезно заболела мать. Ездил домой, устраивал в больницу. И теперь все болит и болит душа. Мы не сироты…, пока у нас есть матери. На меня вдруг дохнуло ужасом и холодным смрадом: если я потеряю мать, я останусь круглым сиротой. Тогда у меня что-то сдвинется со смысла жизни» [14]. Тяга к матери, желание поделиться с ней остались у Шукшина на всю жизнь. Теплым, сыновним чувством благодарности и любви проникнуты его письма: «голубушка моя милая», «ну а как твое здоровье, старушка?», «мне хочется сказать тебе что-то светлое, теплое, хорошее».

О глубочайшем уважении к матери говорит письмо, написанное в годы учёбы во ВГИКе, которое часто цитируют критики: «Живу очень интересно, мама. Очень доволен своим положением. Спасибо тебе за все, родная моя. Успехи в учебе отличные… Недавно у нас на курсе был опрос, кто у кого родители… У всех почти писатели, артисты, ответственные работники и т.д., доходит очередь до меня. Спрашивают: кто из родителей есть? Отвечаю: мать. Образование у нее какое? Два класса, отвечаю. Но понимает она у меня не менее министра».

Василий Шукшин всегда помнил и понимал, что сделала для него мать в главном – в стремлении, чтобы сын стал настоящим человеком. Об их взаимоотношениях точно сказал писатель Сергей Залыгин: «И в характере, и в поступках, и во взглядах на мир этих двух людей – матери и сына – была та ничем непререкаемая преемственность и близость, которая, наверное, лучше всего выражена в русской примете, что сын должен быть похожим на мать, а дочь – на отца». Многому он научился у нее, но высшим наследием были человечность, душевная щедрость, естественная природная сметка и разум.

Тоскуя по Сросткам, Василий Макарович постоянно стремился вырваться из круговорота шумной столичной жизни на родину, повидать мать. Ее слова, исконно русская родниковая речь, рассказы и песни часто служили источником вдохновения и зарождения новых идей Василия Макаровича.

В фильме «Печки-лавочки» есть кадры, запечатлевшие Марию Сергеевну. Так случилось, что во время съемок «Печек-лавочек» Мария Сергеевна видела сына в последний раз. Расставаясь, Василий Макарович сказал ей: «Поаккуратней будь, мама! Береги себя!» Подошел, обнял и расцеловал в обе щеки. Так и расстались. Как вспоминала позже Мария Сергеевна: «Не знала я, что это последняя встреча – никуда бы не отпустила его тогда от себя…» На 5 лет пережила Мария Сергеевна своего сына (она умерла 17 января 1979 года). После смерти сына в ее квартире всё напоминало о Василии Макаровиче, всё было пронизано теплой памятью и грустью. На стенах висели портреты, всюду лежали фотографии, с которых смотрели глаза В. М. Шукшина. Дом Марии Сергеевны всегда был открыт для людей, всех привечала; если расспрашивали о Василии Макаровиче – с удовольствием рассказывала о нем. Она жила памятью о сыне, вспоминала разные истории из его детства и отрочества, с трогательной любовью описывала эпизоды из его жизни, словно вновь и вновь проживала свою жизнь, те счастливые времена, когда она и сын были вместе.

Сплавом мудрости и мужества обладают у Шукшина матери и в его рассказах. «Мать в его рассказах – это самый высокий образ «человеческого мира»: ее судьба, ее слово, ее горе и слезы – это всегда этический центр рассказа, куда стягиваются все горизонты мироздания, опосредующие ценности бытия, где даже законы жизни и смерти покорены нравственным чувством матери, которая сама дарует жизнь и собой оберегает от смерти», – такую оценку образа матери в рассказах Шукшина даёт Н.Л. Лейдерман [15].

В рассказе «На кладбище» есть апокрифический образ «земной божьей матери». Но так можно назвать и мать непутевого Витьки Борзенкова («Материнское сердце»), и мать Ваньки Тепляшина, героя одноименного рассказа, и бабку Кандаурову, и мать «длиннолицего» Ивана («В профиль и анфас») – всех-всех шукшинских матерей.

«Земные божьи матери» Шукшина начисто лишены покоя. В свете своего мудрого понимания необходимости и возможности гармонии в «человеческая мире» они не могут не преисполняться тревогой за своих детей, живущих немудро и дисгармонично: «…жалко ведь вас, так жалко, что вот говорю, а кажное слово в сердце отдает», – это Витькина мать обращается не к Витьке, а к другому человеку, к милиционеру, но и он для нее «сынок» («Материнское сердце»)», – пишет Н.Л.Лейдерман.

В творчестве Шукшина мы не найдем образа более человечного и доброго, чем мать. Этот образ перенесен из жизни.

Так, например, в рассказе Шукшина «Племянник главбуха» герой-подросток в трудную минуту, когда ему тяжело и грустно, вспоминает мать: «Вспомнилась мать, захотелось домой. Вспомнил, как мать разговаривает с предметами – с дорогой, с дождиком, с печкой… Когда они идут откуда-нибудь с Витькой уставшие, она просит: «Матушка-дороженька, помоги нашим ноженькам – приведи нас скорей домой… Если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: «Ну, милая… ты уж сегодня совсем что-то… Барыня какая». Герой чувствует свою вину перед матерью, что часто огорчал ее «и ему стало до слез жаль свою мать… Не терпелось поскорей увидеть ее и сказать что-нибудь хорошее, ласковое… Теперь Витька никогда не обидит мать и не позволит ее обидеть».

Но Шукшин «обидел» мать – внезапно, в расцвете сил ушёл из жизни.

«Как дико кричала от боли на все кладбище мать Шукшина, оглушая элитное Новодевичье деревенским плачем в голос… Что чувствует женщина, пережившая своего ребенка? От вопля того все нутро воротило. «Могилы-то я его так и не видела. Как гроб опустили, я вроде как сознания лишилась. Уже когда очнулась – глядь, а там, где должна быть могила, – море цветов», – напишет после мать Шукшина Мария Сергеевна Попова. На поминках в доме сына на улице Бочкова она пробыла недолго. Всматривалась в каждого, кто перед ней за столом сидел, кого-то узнавала. Потом извинилась: «Простите меня, я пойду прилягу»… У плакальщиц поверье есть: горе с криком нужно выплескивать. Так страшно и так плохо ей было, что не выкрикни она всего тогда, может, и не прожила бы еще пять лет на земле без своего первенца Василия. «Дитенок мой милый», – обращалась она к нему в письмах – от первых до самых последних, отправленных в 1974-м – году его смерти…» [16].

Более сложные отношения складывались с матерью у Сергея Есенина.

Когда Сергею исполнилось три года, его мать Татьяна Фёдоровна, расставшись с мужем, вернулась жить в дом своих родителей. Дед с бабкой взяли внука к себе на воспитание, а дочь послали в Рязань зарабатывать на жизнь для себя и для ребёнка. Отправляя дочь, дед Сергея приказал ей высылать на содержание внука три рубля в месяц. Мать приезжала домой лишь время от времени и очень расстраивалась, когда видела, что Сергей ее не узнает. Знакомая Есенина по московской жизни двадцатых годов Софья Виноградская вспоминала в 1926 году со слов поэта: «Мать свою он в детстве принимал за чужую женщину, и, когда она приходила к деду, где жил Есенин, и плакалась на неудачи в семье, он утешал её: «Ты чего плачешь? Тебя женихи не берут? Не плачь, мы тебе найдём жениха».

Получается так, что Есенин в первые годы сознательной жизни воспитывался не матерью, а бабушкой. По сути, сиротство при живых родителях.

В 1904 году семья Есениных объединилась. Сергей вновь стал жить с матерью в доме Есениных; после вынужденной почти пятилетней разлуки с сыном Татьяна Федоровна стала относиться к нему с большей заботой и любовью. Живя почти все время одна с детьми, она старалась их не баловать, держать в строгости, не любила их ласкать и нежить на людях.

От природы Татьяна Федоровна была наделена недюжинным умом, красотой, чудесным песенным даром, была отменной рукодельницей: она прекрасно владела и иглой, и спицами, и крючком. У нее был хороший голос, хорошая память, она знала много песен и частушек. Говорят, что не было народной песни, бытующей в Приокском крае, которую не знала и не пела бы Татьяна Фёдоровна. Она была отзывчивым на чужое горе человеком, всегда помогала сиротам и нищим. Т.Ф.Есенина была безграмотной, но делала все возможное, чтобы дети получили образование. Сестра поэта Александра Есенина вспоминает: «Наша мать была… стройна, красива, лучшая песенница на селе, играла на гармони. Одних гармоний стояло у них несколько корзин (гармони тогда были маленькие)….Она во время любой работы пела… Это были и русские народные песни, и романсы, а в предпраздничные вечера и праздничным утром она пела молитвы из церковной службы. Она много ходила по церквям и все службы знала наизусть… Несмотря на большое желание, научилась она только расписываться и едва читать по складам… И сама же бессознательно прививала нам любовь к литературе. С младенческих лет мы слышали от неё прекрасные сказки, которые она рассказывала нам артистически, а, подрастая, узнавали, что песни, которые она пела, зачастую были переложенные на музыку стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова и других поэтов». И позже, когда сын читал ей свои стихи, «мать, как всегда, слушала чтение Сергея с затаённым дыханием… Она отлично понимала и глубоко чувствовала стихи сына и многие из них запоминала…».

Примечательно, что до 1917 года Есенин вспоминает о матери по известным причинам лишь изредка, гораздо чаще – о деде и бабушке. В 1917 году мать появляется в стихах как свидетельница его надежд, его будущей славы:

Разбуди меня завтра рано, О моя терпеливая мать!

Легендарный образ матери, равно как и образ родного дома, культ дома, как единственно надёжного в этом страшном мире пристанища, и культ матери, как единственно преданной души, окончательно складывается у Есенина в стихах последних двух лет. Для этого надо было разочароваться во всём – в революции, в социализме, в любви и дружбе.

Тема возвращения блудного сына зазвучит у поэта как воспоминание о потерянном рае.

«Блудный сын, нарушая и вместе с тем как бы обновляя библейскую традицию, возвращается не к отцу, а к матери, создавая её иконописный и одновременно по-русски живой национальный образ, – точно замечают Станислав и Сергей Куняевы в своей книге «Жизнь Есенина». – Для этого он делает нечто необычное: соединяет в своей поэзии образ матери с образом любимой бабушки» [17, c.416].

Кстати, тема блудного сына есть и В.М.Шукшина.

Свой уход из деревни Шукшин воспринимал как бегство, хотя уйти из деревни тогда было едва ли не единственным способом выжить. Но при этом не было никакой уверенности, что в деревне выживут оставленные им сестра и мать, продавшая единственную кормилицу-корову, чтобы отправить в город сына. Уход из родного дома в сознании Шукшина был предательством: «Но произошла нравственная гибель человека… Так случилось, что он ушел от корней, ушел от истоков, ушел от матери. И уйдя – предал. Предал! Вольно или невольно, но случилось предательство, за которое он должен был поплатиться. Вопрос расплаты за содеянное меня живо волнует», – так говорил Василий Макарович о судьбе Егора Прокудина, главного героя «Калины красной».

«Современному человеку эти муки совести покажутся непонятными, анахронизмом, чем-то надуманным, даже глупостью. Но в творчестве Шукшина это станет важной линией, едва ли не основным мотивом блудного сына. Однако, трагедия ситуации в том, что у шукшинского героя нет измерения Неба и небесного Отца. А в деревне блудного сына никто не ждет, кроме матери. Кроме матери ему некому сказать: я согрешил перед небом и пред тобою. Мать может простить сына, но она не может отпустить сыну грех, грех должен отпустить Кто-то другой…», – пишет протоирей Сергий Фисун [18].

Кстати, известно, что Шукшин мечтал оставить кинематограф, возвратиться в деревню и заняться писательством. Он считал, что деревня, родная земля способны не только творчески вдохновлять, «давать материал», темы, но и могут дать силы жить, а может, и понять главное в жизни. Василий Макарович винил себя в том, что он не вполне питается от этой почвы – сельской жизни, так как ушел от нее по собственной воле. Но мечте «блудного сына» не дано было осуществиться.

Русское религиозное и эстетическое сознание всегда отводило матери особое место: «Жена найдёт себе другого, а мать сыночка никогда». Народ всегда понимал эту истину, понял её на закате своей жизни и Сергей Есенин, несмотря на то, что в детстве был обделён материнской лаской. Он создал такой идеальный и одновременно близкий каждому русскому сердцу образ матери, что любой из нас, читающих стихи Есенина, как бы обращается с теми же чувствами к матери своей.

Недаром у Василия Шукшина в «Калине красной» есть три «цитаты» из этой есенинской антологии. «Ты жива ещё, моя старушка?» – первое, что приходит на память, когда мы смотрим кадры фильма, в которых Егор Прокудин глядит в морщинистое лицо матери, а она не узнаёт его так же, как есенинский дед не узнал своего внука. Падает убитый своим товарищем-зверем Егор – и тут же всплывает в памяти есенинская строчка: «саданул под сердце финский нож». И третья киноцитата из Есенина – шукшинский герой, освободившись из лагеря, обнимает стаю берёзок и говорит им что-то ласковое, сыновнее, есенинское…

«Блудный сын» С.Есенин последний раз приехал в Константиново 20 сентября 1925 года. А накануне он написал стихотворение-признание в любви к самому близкому человеку – матери:

Все мы бездомники, много ли нужно нам.

То, что далось мне, про то и пою. Вот я опять за родительским ужином, Снова я вижу старушку мою. Смотрит, а очи слезятся, слезятся, Тихо, безмолвно, как будто без мук. Хочет за чайную чашку взяться — Чайная чашка скользит из рук.

Милая, добрая, старая, нежная,

С думами грустными ты не дружись, Слушай, под эту гармонику снежную Я расскажу про свою тебе жизнь.

Много я видел и много я странствовал,

Много любил я и много страдал,

И оттого хулиганил и пьянствовал, Что лучше тебя никого не видал.

23 сентября 1925 года Татьяна Федоровна в последний раз видела своего сына живым. Ей было пятьдесят, когда она хоронила сына. Она не верила, что сын ушёл из жизни по своей воле. В день похорон она отпевала его заочно у ранней обедни и хотела непременно предать его земле, т.е. по христианскому обряду осыпать, рассыпая землю крестообразно. «Она хотела в Дом печати (где стоял гроб с телом поэта) привести священника с причетом, чтобы тут же совершить обряд отпевания, и пришлось долго её уговаривать, что гражданские похороны с религиозным обрядом несовместимы, – вспоминает Анна Берзинь. – Отговорить от того, чтобы она отпевала Сергея заочно, я не смогла и не особенно отговаривала. Это было её дело…» [17, с.590].

Самоубийц, как известно, не отпевают.

Что знала Татьяна Фёдоровна о гибели своего сына, о чём догадывалась и как сумела убедить в верности своей догадки священника, мы никогда уже не узнаем. При жизни она не проронила об этом ни слова.

Смерть сына стала горестным рубежом в ее дальнейшей жизни. Она часто ходила в церковь, много молилась, хранила у себя разрешительную молитву, которая читается священником над телом в момент погребения и вкладывается в руки почившему. Хранила ее для себя, чтобы Господь простил ей все грехи и принял ее душу в свои небесные обители. В восемьдесят лет завершила Татьяна Федоровна Есенина, константиновская крестьянка, свой земной путь, обретя вечную жизнь в стихах своего сына.

Татьяна Федоровна Есенина похоронена на Ваганьковском кладбище в Москве рядом с великим сыном. Неподалеку, в боковых аллеях, образуя своеобразный «есенинский» квадрат, – могилы сестер Екатерины Александровны и Александры Александровны, его жены, Зинаиды Николаевны Райх, и сына, – Константина Сергеевича.

ВСЕ МЫ РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА

А ещё нельзя не сказать и о сходстве характеров Есенина и Шукшина, которые закладывались в детстве.

Обычно считается, что вера формируется в детстве, что именно детские воспоминания питают, живят душу человека. Детская вера – это не только религиозная вера, но и вообще свет детства: родители, семья… У Шукшина, так уж сложилось, в детстве было мало гармонии и радости. Отца репрессировали, когда писатель был в младенческом возрасте. «Забрали мужа. Выдумали глупость какую-то. Ночью зашли, он выскочил в сенцы, ну а в сенцах на него трое и навалились. Ребята перепугались. Наталья дрожит вся, а Василий губу прикусил аж до крови: мама, куда это батю? А самого как лихоманка бьет…», – вспоминала М.С.Шукшина.

На мать, кроме тягот материального характера, в те голодные годы коллективизации легло клеймо жены врага народа, со всеми последствиями. Не случайно, пишут биографы Шукшина, эта боль, чувство ущемленного человеческого достоинства, ранимость, ощущение обиды было у писателя с детства. С детства же – самое светлое: воспоминания о матери, сестре, алтайской природе – горе Пикет, Катуни, Чуйском тракте… И еще: пристальный взгляд на человека, недоумение относительно человеческой злости и жестокости – это тоже у писателя с детства.

По воспоминаниям очевидцев, Шукшин рос мальчишкой замкнутым, что называется, «себе на уме». В общении со сверстниками он держал себя строго и требовал, чтобы те называли его не Васей, а Василием. Те, естественно, не понимали подобных просьб и частенько насмехались над товарищем. В таких случаях Шукшин поступал соответственно своему характеру – убегал в протоки Катуни и скрывался на ее островах по нескольку дней.

Драчуном не был, но не терпел никакой обиды, ни ровеснику, ни взрослому не спускал. Васька—безотцовщина, как его иногда называли товарищи тех лет, был в числе мальчишеских заводил и атаманов. «Совсем от рук отбился, Марья—то прямо уж и не знает, что с ним, таким лоботрясом, и делать—то, – ничего не слушает…» – в таких примерно и даже еще в более хлестких выражениях сообщали далеко живущей родне в письмах сросткинские родственники о «непутевом Ваське».

Это ведь он и о себе, мальчишке, говорит – вспоминает от лица одного из героев в рассказе «Наказ»: «Такой – щербатенький, невысокого росточка… но подсадистый, рука такая… вроде не страшная, а махнет – с ног полетишь. Но дело не в руке… душа была стойкая. Ах, стойкая была душа!»

Как нельзя лучше подходит здесь есенинское:

Худощавый и низкорослый,

Средь мальчишек всегда герой, Часто, часто с разбитым носом Приходил я к себе домой. И навстречу испуганной маме Я цедил сквозь кровавый рот: «Ничего! Я споткнулся о камень, Это к завтраму все заживет.

Проказы, шалости, опасные игры, бесстрашное и безрассудное отстаивание от всех и вся мальчишеской независимости, рыбалка, походы за ягодами и сорочьими яйцами… – все это было и навсегда осталось в памяти. Но было и другое – тяжелый труд, недетская усталость, вечное недоедание и недосыпание.

Сестра Василия Шукшина Наталья Зиновьева в своих воспоминаниях утверждает, что наряду с такими чертами характера, как независимость, суровость, «Вася с детства был жалостливым. Случалось, разобью я тарелку (а они все были на счету), приходит мама и спрашивает: «Где тарелка?» Не успеваю рта раскрыть, как он опережает меня: «Я ее разбил нечаянно». Он знал, что мне за это попадет, а ему нет, потому что в доме он был мужичок, помощник. Боже, как я ему была благодарна! И не только явные его провинности прощались мною, но я даже делилась кусочком сахара, который мама нам выдавала два раза в неделю.

А как он, еще подросток, переживал по-взрослому за корову Райку! Стояли лютые морозы, а кормить ее нечем. Мама купила воз сена и говорит, что сено плохое, одни дудки. Вася начал в руках мять это сено-дудки и с рук давать его корове. Но мама убедила сына, что Райка сама разжует. А когда мы ждали теленочка, Вася готов был с Райкой ночевать, он гладил ее, жалел…» [19].

В рассказе «Далекие зимние вечера» – Ванька, в другом – Петька, в третьем – Витька… Но повсюду в произведениях Шукшина «о детстве» действует, в сущности, один и тот же герой – мальчишка, подросток военных лет – герой и характер явно автобиографический… Ванька Колокольников, главный герой рассказа «Далёкие зимние вечера» – образ противоречивый, как и Вася Шукшин: может дракой закончить игру в бабки, прогулять в школе уроки, но дома он – главный помощник матери.

Есть у писателя и целый биографический цикл рассказов «Из детских лет Ивана Попова» (во время учебы в школе и в Бийском автомобильном техникуме Василий Шукшин был записан как Василий Попов, по девичьей фамилии матери).

Перед нами – пугающий образ опустошенного ребенка. Ваня Попов словно не знает даже азов нравственности. Он пытается курить, ворует в огородах, ворует книги из школьного шкафа, помогает матери в воровстве колхозного сена, в тринадцатилетнем возрасте матерится и лжет на взрослых колхозных полевых работах… Не случайно автор отмечает, что на базаре в городе Ваню больше всего вдохновили жулики. «Однако у читателя не появляется желания осудить за эти явные грехи ни героя, ни его мать, которая должна была бы научить, что воровать, лгать – нехорошо, – пишет протоирей Сергий Фисун. – И автор не судит их. Герои коллективизации и военного времени словно существуют в ином нравственном бытии. Эти люди в прямом смысле выживают. Несмотря на стихию разрушения, несмотря на все усилия внешнего мира, – выживает семья. Именно поэтому так жалко корову Райку – она не только член семьи, она основание, она последняя надежда сохранить это достоинство семьи. Не случайно именно после гибели Райки в цикле рассказов появляется новая страница – уход в город. Но Шукшин показывает, что невозможно даже ради выживания попирать нравственность. За это приходится все равно платить. Герои выживают физически в тех нечеловеческих условиях коллективизации и войны. Но души их ранены, кажется, навсегда. Попранная нравственность рождает растревоженную совесть. И весь ужас этой растревоженной совести и души в том, что герои Шукшина не знают причины и истоков этих мук. Тем более не знают, как эти муки унять» [18].

Мир Шукшина был во многом обусловлен военным детством. «Пусть это не покажется странным, но в жизни моей очень многое определила война. Почему война? Ведь я не воевал. Да, я не воевал. Но в те годы я уже был в таком возрасте, чтобы сознательно многое понять и многое на всю жизнь запомнить», – пишет в своей автобиографии В.М.Шукшин. Но каким бы трудным ни было детство, для писателя оно было неповторимым праздником: «Ах, какие это были праздники! (Я тут частенько восклицаю: счастье, радость, праздники!) Но это – правда, так было. Может, оттого что детство…»

«Я уверен, что писателем человека делает детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать все то, что и дает ему затем право взяться за перо»,– эти слова принадлежат Валентину Распутину, но относятся и к Шукшину, и к Есенину.

В отличие от Шукшина, Сергей Есенин в первые годы сознательной жизни воспитывался не матерью, а бабушкой. «Сиротство при живых родителях, безусловно, сказалось на его душевном облике. Впечатлительность, душевная хрупкость, лермонтовский комплекс одиночества, преодолеваемый напускной дерзостью, своеобразным деревенским «юнкерством», за маской которого скрывался целомудренный и замкнутый мир будущего поэта», – так характеризуют суть есенинского детства и отрочества Куняевы [17]. Это подтверждает и то, что в 14 лет Есенин выучил наизусть «Мцыри», а прозвище «монах» (хотя эту кличку получило всё потомство дедушки поэта по отцу) в отношении к Сергею как нельзя лучше отражало его душевную уязвимость.

И хотя во всех автобиографиях Есенин старался представить себя коноводом, вожаком, лидером, подчёркивая свою силу и ловкость, вспоминая, как дрался со сверстниками, как был «средь мальчишек всегда герой», как удачливо ловил рыбу, как ловко – ловчее всех! – лазал по деревьям к птичьим гнёздам, как «обносил огороды», играл в бабки, плавал за подстреленными утками (один в один как в детстве Шукшин), но это, скорее всего, была лишь маска, скрывающая легко ранимую душу и отнюдь не богатырское тело. А ещё из детства он вынес искреннюю любовь ко всему живому. «Птиц и щенков, и любое живое существо любил кормить с рук», – вспоминала мать поэта. Эта любовь к животным осталась у него на всю жизнь.

Не черты деревенского «супермена», а отроческая замкнутость, созерцательность, душевная исключительность определят во многом и тон и тематику поэзии Есенина. Не скандалистом и сорванцом рос мальчик Есенин, а скорее мечтателем, кем и остался до конца жизни.

И в школе-интернате Спас-Клепиков, где учился Есенин, по мнению биографов, будущий поэт отличается от других учеников повышенной чувствительностью, уязвимостью, интеллигентностью. Учитель литературы Е.М.Хитров вспоминает, что Есенин отличался «нежностью своего характера», «у него первого заблестят от слёз глаза в печальных местах, он первым расхохочется при смешном». В 1912 году, в возрасте 17 лет, уязвлённый, как ему показалось, насмешками над ним, пытается отравиться, что ещё раз подтверждает, насколько хрупкой и уязвимой была его натура.

«Но не следует думать, что это было лишь какой-то игрой или позой, – пишут в своей книге «Жизнь Есенина» Станислав и Сергей Куняевы. – Несомненно, в отрочестве и юности у Есенина наступали такие минуты, когда он с трудом справлялся со всеми своими сомнениями, комплексами, слабостями, неудачами. «Небольшую, но ухватистую силу» поэт приобрёл позже, после знакомства и дружбы с Клюевым, научившим его надевать различные защитные маски, чтобы спастись от «страшного мира». С годами Есенин понял, что самая лучшая защита его поэтической души – это не воля и даже не талант, а умение носить ту маску, которая сегодня спасает тебя от посягательства корыстных и тёмных сил, жаждущих власти над беззащитным талантом. Итог этой многолетней внутренней работы сформулирован им в «Чёрном человеке»:

В грозы, бури,

В житейскую стынь,

При тяжёлых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым –

Самое высшее в мире искусство» [17,с.40] .

А ещё, что, безусловно, формировало характер и Есенина и Шукшина, – это страсть к чтению, появившаяся в раннем детстве.

Сергей Есенин был заядлым книголюбом, и среди сверстников его выделяло то, что в руках или под рубахой у него почти всегда была какая-нибудь книга. Приезжая домой на побывку из училища, утыкался в привезенные книги и, по свидетельству сестер, «ничего другого не желал знать». А ежели мать начинала ворчать, убегал из отчего гнезда то на рыбалку, то в поля, а чаще в гости к константиновскому священнику отцу Ивану. Любимым писателем Есенина на всю жизнь стал Н.В. Гоголь.

А Шукшина в детстве сельские ребятишки дразнили «Гоголем», у него же есть биографический рассказ «Райка и Гоголь».

По воспоминаниям сестры, «книги к нему пришли как-то сразу, они не были его увлечением с детских лет, и он резко сменил бабки на книги. Читал все подряд без разбору, а мама боялась, что он зачитается и «сойдет с ума». Все его школьные учебники были без корочек. Когда мы были дома, он в эти корочки от учебников вкладывал художественную книжку, ставил ее на стол и читал. Мы видели, что у него, например, «География», а через некоторое время он ставил перед собой «Историю». Но однажды я заметила, что у него на корочке «Арифметика», а он ничего не пишет. Заглянула – и, конечно же, художественная книга. На этот раз я сказала маме, потому что боялась, как бы он не «свихнулся».

Брал Вася книги из библиотеки и тайком из школьного шкафа, который стоял в коридоре. Это были тоненькие брошюры о Мичурине, Лысенко. «Происхождение жизни на земле» и много, много других. Читал днем и ночью. Даже умудрялся читать при лунном свете или с жировухой. Наливая во флакончик жира, протягивал веревочку (фитилек) через картофельный пластик, укрывался одеялом с головой и читал. А однажды заснул с этим горящим фитильком и чудом не задохнулся. Но одеяло все-таки прожег.

По соседству с нами жила учительница географии Анна Павловна Тиссаревская, эвакуированная из Ленинграда. Мама однажды поделилась с ней о запойном чтении сына и ее боязни за его здоровье. Учительница пришла к нам домой, поговорила с Васей, написала список книг и посоветовала, как читать, чтобы было не во вред школьным урокам и оставалось время для тех же игр. Или он был таким послушным, или помогло ее искреннее желание помочь Васе, но он изменился и читал уже спокойнее, не прячась, и потом мама даже сама покупала ему книжки.

В зимнее время мы залезали втроем на любимую русскую печку, ставили рядышком лампу. Вася ложился с краю, мама в середине, а я у стенки, и он читал нам. Злился, переживал, когда мы с мамой начинали засыпать, заставлял нас пересказывать прочитанное или сказать, на чем он остановился. Но так как ни та, ни другая ничего не могли ему ответить – плакал» [19].

О круге чтения Шукшина вспоминает и Мария Шумская, первая любовь писателя: «Когда книги читал, брал все положительное к себе. И полушутя старался походить на «великих». На Джека Лондона, на Ленина, даже и на Сталина («Знаешь, буду носить сапоги, как Сталин»). Когда ходил в библиотеку, всегда брал и художественную литературу, и Маркса, Энгельса, Ленина. Многое брал и стремился быть известным, как они».

Шукшин несколько раз упоминал в некоторых интервью и статьях «книгу юности» – «Мартин Иден», высоко ценил в целом Джека Лондона как писателя, не раз вспоминал о нем в задушевных товарищеских беседах о литературе. «Эта книга, – говорит В. Мерзликин, – была им не просто прочитана, а изучена еще до 1950 года». По тому же свидетельству, молодой Шукшин даже во внешних каких—то черточках и манерах подражал Мартину Идену. К тому же можно было без особого труда заключить, что молодой Василий Макарович воспринял эту книгу еще и как своего рода руководство к действию, как «писательский самоучитель».

Подражание, следование Мартину Идену неминуемо приводили к воспитанию железной воли, к строгому и даже аскетическому образу жизни. Герой Джека Лондона говорил о себе: «Знаете ли вы, что я давно забыл, что значит уснуть спокойно и безмятежно? Мне иногда кажется, что миллионы лет прошли с той поры, когда я спал столько, сколько мне нужно, и просыпался просто оттого, что выспался… Когда я чувствую, что меня клонит ко сну, я заменяю трудную книгу более легкой. А если я и над этой книгой начинаю клевать носом, то бью себя кулаком по голове, чтобы прогнать сон. Помните, у Киплинга – о человеке, который боялся спать? Он пристраивал в постели шпору так, что, если он засыпал, стальной шип вонзался ему в тело. Я делал то же самое. Я решал, что не должен заснуть до полуночи, до часу, до двух… И шпора не давала мне засыпать до положенного времени. Я не расставался с этой шпорой в течение многих месяцев. Я дошел до того, что сон в пять с половиной часов стал уже для меня недопустимой роскошью. Теперь я сплю всего четыре часа». То же самое мог рассказать о себе не только совсем молодой Шукшин, но – и еще в большей степени – Шукшин тридцатилетний и сорокалетний. С той только разницей, что он не пристраивал стальную шпору, а пил стакан за стаканом черный кофе, тер до боли в глазах виски и курил сигарету за сигаретой.

Это будет потом, а в детстве и юности, которые прошли в родных местах, Есенин и Шукшин начнут свой творческий путь, здесь их настигнет первая любовь, здесь сделают свои первые шаги на трудовом поприще. И снова многое их сближает.

Сергей Есенин заканчивает Спас-Клепиковскую второклассную церковно-учительскую школу, получив «звание учителя школы грамоты», но учителем так и не поработает, уехав в Москву и став поэтом. Василий Шукшин недолго проработает в школе сельской молодёжи директором и учителем русского языка и литературы, с теплотой вспоминая об этом времени: «Учитель я был, честно говоря, неважнецкий. Без специальности, образования, без быта. Но не могу и теперь забыть, как хорошо, благодарно смотрели на меня наработавшиеся за день парни и девушки, когда мне удавалось рассказать им что-то новое, важное и интересное. Я любил их в такие минуты и в глубине души не без гордости и счастья верил: вот теперь, в эти минуты, я делаю настоящее, хорошее дело. Жалко, мало у нас таких минут. Из них составляется счастье». Весной 1954 года Шукшин уедет из Сросток, как и Есенин, в Москву, где будет проповедовать доброе и вечное в роли писателя, актёра и режиссёра.

Ещё до Москвы Есениным были написаны первые стихи, которые в 1912 году составили маленький цикл «Больные думы» (из произведений, созданных Сергеем Есениным в 1910-1912 годах, в настоящее время известно более 60, среди которых и первая поэма – «Сказание о Евпатии Коловрате…»), а Шукшин, по воспоминаниям современников, приезжая домой на каникулы или на выходной день, «что-то писал, но читать написанное никому не давал».

А однажды попросил сестру отправить пакет в журнал «Затейник». На обратном адресе была написала фамилия – «Шукшин». Но из Москвы он ответа так и не получил. Бросив техникум, Шукшин открылся матери, что поедет в Москву, потому что посылал рассказы в журнал «Затейник» и ему написали, чтобы он приехал в редакцию. Это был обман». Только в 1958-м году состоится писательский дебют Шукшина – в журнале «Смена» будет напечатан его первый рассказ «Двое на телеге».

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Ещё до отъезда в Москву Шукшин первый раз влюбился. Его избранницей стала Маша Шумская. Они познакомились, когда Василию было пятнадцать, а ей – четырнадцать лет. Он – студент Бийского автотранспортного техникума, она – школьница. «Красивая», «улыбчивая», «обаятельная», «доверчивая» – такими теплыми эпитетами награждают Марию Шумскую все, кто ее когда-либо знал близко.

Однажды Маша возвращалась с молодежной вечеринки по Чуйскому тракту домой и вдруг услышала сзади чьи-то шаги. И хотя места у них считались безопасными, она не на шутку испугалась. Сошла на обочину, а незнакомец – за ней. Тут у нее сердце вообще в пятки ушло. Незнакомец же вдруг подбежал к ней, прижал к груди, а после того как она вскрикнула, умчался прочь.

В своем письме другу Шукшин так описывал чувства, охватившие его в тот вечер: «Домой на крыльях полетел…, разволновался очень. Все сразу полюбилось мне в этой девочке: глаза, косы, походка. Что она тихая, школьница, комсомолка…» В течение двух недель после того первого, ночного, «свидания» Шукшин не решался подойти к Маше. А потом на одной из вечеринок Василий все-таки поборол свою робость – подошел к Маше и попросил разрешения проводить ее до дома. Она согласилась.

В письме другу Шукшин потом писал: «Помню, была весна… Сердце в груди ворочалось, как картофелина в кипятке. Не верилось, что я иду с Марией (ее все так называли, и мне это очень нравилось), изумлялся собственной смелости… Иду и молчу как проклятый. А ведь мог и приврать при случае…»

Отношения – тогда это называлось «дружили» – затянулись на годы. Вскоре после знакомства с Шумской Шукшин бросил техникум и уехал из дома. Родным сказал, что уезжает в Москву делать карьеру писателя, а на самом деле отправился в Калугу. Там устроился на работу. В течение двух месяцев Маша не получила от него ни одной весточки. Естественно, сильно переживала по этому поводу, считая, что Василий ее забыл. Видя Машину тоску, сестра Наташа стала писать ей письма якобы от него. И когда Шукшин наконец прислал весточку, обман открылся. Потом Василий ушел в армию, и переписка между влюбленными продолжилась. Из армии Шукшин вернулся в 1953 году. В 1955 году Шукшин и Шумская поженились.

Какое-то время все было прекрасно: молодые друг в друге души не чаяли и частенько, сидя вечерами на крыльце, пели свою любимую песню «Вечерний звон». Но потом Василий заметался и решил отправиться в Москву поступать на сценарный факультет ВГИКа. Жена и мать не стали препятствовать. Василий поступил во ВГИК с первого захода, и с этого момента столичная жизнь захватила его полностью. Нет, контактов с женой он не прерывал, общаясь с ней посредством писем, но постепенно весточки от него приходили все реже и реже. А потом по Сросткам и вовсе пошли гулять слухи, что у Шукшина в Москве появилась новая любовь. Шумская была настолько поражена этой новостью, что и сама перестала ему писать. А ее отец, воспылав к зятю лютой ненавистью, отправился в Москву с твердым намерением его… зарезать. К счастью, его задумка не осуществилась. Но он вернулся на родину злой как черт, и это окончательно убедило Марию в том, что слухи о романе мужа – верные.

О бурной московской жизни Шукшина она знала. Знала всё… А он ей писал: «У меня тут ничего не произошло и не происходит. Некогда писать. Побриться некогда». Говорит, что верила. Поставила его на пьедестал и смотрела снизу вверх.

Увиделись только в 1964-м единственный и последний раз. Он предлагал начать все сначала. Она промолчала и ушла. Оставила свою фамилию. Видимо, чувствовала, что все выйдет примерно так. А когда начался обмен паспортов, свой, со штемпелем о заключении брака с Шукшиным, хранила до последнего.

За то, что Шукшин оставил Марию, его недолюбливали земляки, но она любила его всегда и называла ангелом: «Я его другим не знала», – отвечает она желающим доискаться другой правды.

А ещё хранила его письма, вырезки из газет о нём, смотрела его фильмы и читала его книги. Она ни разу не пропустила Шукшинские чтения… Марии Ивановне было дорого все, что хоть чуть-чуть было связано с ее любимым человеком. Прочитав рассказ «Осенью», «подумала, что это про меня, я чувствую, там всё про меня…всё-всё»: «Всю жизнь сердце плакало и болело. Не было дня, чтобы он не вспоминал Марью. По первости хотел руки на себя наложить. С годами боль ушла. Уже была семья – по правилам гражданского брака – детишки были. А болело и болело по Марье сердце…»

А ещё есть рассказ «Письмо», рукопись которого была найдена в архивах писателя после его смерти. Начинается рассказ так: «В пятнадцать лет я написал свое первое письмо любимой. Невероятное письмо. Голова у меня шла кругом, в жар кидало, когда писал, но писал…» Писал, предостерегая Марию не дружить с Иваном П.: «Его надо опасаться, как огня, потому что он уже испорченный… Мой тебе совет: заведи себе хорошего мальчика, скромного, будете вместе ходить в школу и одновременно дружить. А этого дурака ты даже из головы выкинь – он опасный… Ты никогда не узнаешь, кто это тебе писал, но писал знающий человек. И он желает тебе только добра».

И далее – в конце рассказа: «Много лет спустя Мария, моя бывшая жена, глядя на меня грустными, добрыми глазами, сказала, что я разбил ее жизнь. Сказала, что желает мне всего хорошего, посоветовала не пить много вина – тогда у меня будет все в порядке. Мне стало нестерпимо больно – жалко стало Марию, и себя тоже. Грустно стало. Я ничего не ответил.

А письмо это я тогда не послал» [20].

Первая любовь Сергея Есенина – местная молодая помещица Лидия Кашина, замужняя женщина, мать двоих детей, была на десять лет старше его. Кульминацией этого странного и таинственного романа была, видимо, встреча Есенина с Лидией Кашиной летом 1917 года, которая к этому времени переехала жить из Константиново в Белый Яр. Память об этом дне, о разговорах, которые он вёл с Кашиной, видимо, отразились впоследствии в поэме «Анна Снегина». А ещё в память о том лете и о каком-то прощании, ведомом только ему одному, Есенин через год написал в стихотворении, посвящённом Лидии Кашиной:

Зелёная берёзка, Девическая грудь.

О тонкая берёзка, Что загляделась в пруд?

…………………………

И мне в ответ берёзка:

«О любопытный друг,

Сегодня ночью звёздной Здесь слёзы лил пастух.

Луна стелила тени, Сияли зеленя.

За голые колени

Он обнимал меня…»

Лидия Кашина, в отличие от героини поэмы «Анна Снегина», никуда не эмигрировала. После того как новая власть отобрала у неё усадьбу на Белом Яру, она переехала в Москву. Работала переводчицей, машинисткой, стенографисткой. Умерла Кашина в 1937 году и похоронена на том же Ваганьковском кладбище, где покоится и её поэт.

В СТОЛИЦЕ

Французская пословица «Поэты рождаются в провинции, а умирают в столице» очень точно характеризует путь Есенина и Шукшина. Подобно Есенину, навсегда покинувшему в 1912 году Константиново и уехавшему в Москву «за славой», Шукшин весной 1954 года тоже навсегда покинул Сростки, поехал учиться в Москву. Цель у того и другого была одна – найти свой путь, воплотить свои честолюбивые мечты о славе в жизнь.

Путь к славе чаще всего не усеян розами… Но есть некоторые общие закономерности этого нелёгкого пути у Есенина и Шукшина: это и встреча с людьми, которых можно назвать «покровителями», это и «поиски души родной», и поиск своего неповторимого почерка, своего героя…

Уезжая в Москву, Шукшин предпочитает молчать о своих высоких намерениях и планах. И даже спустя годы он скажет в интервью так: «Меня спрашивают, как это случилось, что я, деревенский парень, вдруг все бросил и уехал в Москву в Литературный институт (правда, туда меня, понятное дело, не приняли – за душой не было ни одной написанной строки: поступил на режиссерский факультет в мастерскую М. И. Ромма).

Сама потребность взяться за перо лежит, думается, в душе растревоженной. Трудно найти другую побудительную причину, чем ту, что заставляет человека, знающего что—то, поделиться своими знаниями с другими людьми».

Итак, летом 1954 года Шукшин оказался в Москве. Одет он был в полувоенный костюм, гимнастерку, из-под которой виднелась тельняшка, на ногах были брюки-клеши и сапоги.

Первые шаги по Москве – и сразу две легендарные встречи. По первой легенде, в сквере Литинститута к нему подошел молодой Евгений Евтушенко, разговорился с «простым парнем», внимательно оглядел нелепый – полусолдатский—полуматросский – наряд Шукшина и полусерьезно—полушутя изрек: «Иди—ка ты, паря, во ВГИК, на режиссерский. Там сейчас борются с формалистами и космополитами, там такие, как ты, «рабочекрестьяне», нужны…». А Шукшин, как он рассказывал потом Ю. Скопу, прикинулся сермягой – не знаю—де и не ведаю, что это и за институт—то такой, что за профессия такая – режиссер, – и расспросил у «земели» некоторые подробности, а потом тут же поехал поступать.

Вторая легендарная встреча состоялась с известным режиссёром Иваном Пырьевым. Об этой встрече в своей книге «Почти серьёзно» рассказал Юрий Никулин. Во время вступительных экзаменов во ВГИК из-за отсутствия мест в общежитии Шукшин решил ночевать на бульваре недалеко от Котельнической набережной. «Только задремал на скамейке, как его разбудил высокий худощавый мужчина с палкой в руках. Шукшин, приняв его за сторожа, испугался.

– Чего спишь здесь? – спросил мужчина.

– Ночевать негде, – ответил Шукшин.

– Пойдем ко мне, переночуешь, – сказал незнакомец.

Привел к себе домой, напоил чаем и всю ночь вел с ним разговоры.

Когда Шукшин уже начал учиться, ему кто-то издали показал на режиссера Ивана Пырьева. И Василий Шукшин узнал в нем человека, у которого провел ночь. Только много лет спустя Василий в беседе с Пырьевым спросил:

– А вы помните, Иван Александрович, как я у вас ночевал однажды?

– Не помню, – ответил Пырьев. – У меня много кто ночевал» [21].

Но главным человеком, благодаря которому Шукшин стал студентом режиссёрского факультета ВГИК, задержался в Москве и в последствие воплотил честолюбивую мечту о славе, стал М.И.Ромм. Шукшин понравился Ромму самостоятельностью, независимостью и зрелостью суждений и тем, что был он человеком, уже немало повидавшим и испытавшим в жизни.

Начинался совершенно новый, совершенно особый и весьма важный период в жизни Василия Макаровича Шукшина – период ученичества будущего художника. Это ученичество окажется куда шире, глубже и ответственнее, нежели просто учеба в институте; нередко она будет протекать не только без всякой связи с учебными планами, но и вопреки им.

На душе было легко. Мерещилась черт знает какая судьба – красивая. Силу он в себе чувствовал большую. «Прочитаю за лето двадцать книг по искусству, – думал он, – измордую классиков, напишу для себя пьесу из колхозной жизни – вот тогда поглядим». И это были не просто слова.

В письмах матери и сестре писал: «…Столько дел, что приходишь домой, как после корчевки пней… Учиться, как там ни говори, а все—таки трудновато. Пробел—то у меня порядочный в учебе. Но от других не отстану. Вот скоро экзамены. Думаю, что будут только отличные оценки. Но учиться страшно интересно… Ну а дела мои идут замечательно. Только вот время не хватает».

Примечательно, что студенту не хватает именно времени, а не денег. Материально же он весьма доволен, хотя живет, как аскет: представьте себе, какова жизнь в течение пяти— шести месяцев на «довольствие» в шестьдесят рублей.

«Пробел—то у меня порядочный…» Он много раз говорил о том же – о недостаточности, о скудности своих знаний. И, кажется, успел убедить в этом не только себя, но и многих других. На самом же деле, и довольно скоро, наступил период, когда Шукшин не только сравнялся в своих «книжных» знаниях с самыми искушенными по этой части «китами», в чьем распоряжении были блестящие «фамильные» библиотеки, но и далеко обошел и превзошел их.

По воспоминаниям ассистентки М.И.Ромма Ирины Александровны Жигалко, Шукшин брал читать из ее библиотеки множество отнюдь не «распространенных» книг: «Историю цивилизации» Бокля, Коран, двухтомную «Крестьянскую войну под предводительством С. Т. Разина». Он не просто прочитал, а внимательно изучил в студенческие годы и Библию, и собрания сочинений Толстого, Достоевского, Чехова, Глеба и Николая Успенских, Решетникова, Горбунова, Лескова, Горького и многих—многих других.

Ничто не ускользало от его взора, все вызывало пристальное внимание, изучалось, обдумывалось. Результат не заставил себя ждать. Известный кинорежиссер Сергей Федорович Бондарчук в одной из своих статей отмечал: «Не было среди работников кино начитаннее Василия Макаровича Шукшина. Шукшин имел знания почти энциклопедические… такое достижение – результат огромных усилий, желание не отстать от других, а кое-кого и опередить».

А по свидетельству редактора последнего авторского фильма Шукшина «Калина красная» И.А.Сергиевской, «нерасшифрованный Василий Макарович, ведущий окопную жизнь, в итоге оказался человеком чрезвычайно образованным, особенно в области отечественной литературы и истории. Ко всему прочему, позже собрал огромную библиотеку». Конечно, само по себе это еще ничего не значит – у многих большие библиотеки, да не все читано, а Василий Макарович «был известный пожиратель книг, он читал все…» «В 1973 году, – вспоминает Ирина Александровна, – когда мы с ним часто общались, под запретом были русские религиозные философы. Шукшин раздобывал их произведения из-под полы и вникал. Бердяева я первый раз получила от него с пометкой на полях. Это была ксерокопия, которую он где-то достал. Вообще философией увлекался. И не только русской…» [20]

В период студенчества нелегко приходилось Василию среди респектабельной московской молодежи – сыновей и дочерей знаменитостей или влиятельных людей из государственных, проправительственных кругов. Василий Белов, тесные дружеские отношения которого с Шукшиным завязались именно в студенчестве, в своих воспоминаниях о том времени пишет буквально следующее: «Осенью 1954 года насмешники тиражировали анекдоты про алтайского парня, вознамерившегося проникнуть в ту среду, где, по их мнению, никому, кроме них, быть не положено, взобраться на тот Олимп, где нечего делать вчерашним колхозникам. Отчуждение было полным, опасным, непредсказуемым. Приходилось Макарычу туго среди полурусской, а то вовсе не русской публики. Часто, очень часто он рисковал, без оглядки ступал в непроходимые дебри. Вспоминалась иллюстрация в детской книге «Тысяча и одна ночь». Синдбад-мореход попадает в долину змей. Долина кишит разнообразными рептилиями, шипящими, свивающимися в клубки и кольца. Как уцелеть среди этого ужаса?» [14].

А выход из этой «долины змей» только один – доказать, что ты лучше, талантливее. И снова В.Белов: «Спасали его книги, спасали, но не спасли. Даже будучи признанным всею страной, он шел по долине и озирался каждую секунду, ожидая ядовитого укуса, змеиного броска».

Эти слова в полной мере можно отнести и к Есенину.

Москва, приютив честолюбивого провинциала, не спешила признать в нём оригинальный талант и упорно не выделяла среди начинающих «самоучек»: все попытки напечатать свои стихи в ежемесячных толстых журналах ничем не заканчивались, они глухо молчали, а ещё – теснота, бедность, неустроенность… Правда, отдушина была – Есенин активно занимается самообразованием: состоит в Суриковском литературно-музыкальном кружке, учится на историко-философском отделении народного университета имени А.Л.Шанявского, где поэт достаточно основательно знакомится с европейской и американской литературой, читая произведения Данте, Шекспира, Оскара Уайльда, Эдгара По, Лонгфелло, Уитмена.

Три года в Москве убедили Есенина в главном: его будущая жизнь – это жизнь поэта, жизнь свободного художника. «Он понимал, что поэзия окончательно взяла его душу в полон, что не его судьба, не его дело – семья, дети, жена, покой, уют. Ни сил, ни желания для этой столь необходимой каждому обычному человеку стороны жизни у него не будет, – пишут в своей книге отец и сын Куняевы. – Он поэт. А всё, что было с ним, – лишь временная лихорадка молодого незрелого ума… Он – Сергей Есенин, а они – все остальные» [17].

Кроме этого, к концу 1913 года Есенин твёрдо решил: он будет писать только о деревенской Руси. Но, оглядевшись, сообразил: в Москве, бездушном, буржуазном городе, «где люди большей частью волки из корысти», ему не найти ни истинных ценителей деревенских, резедой и мятой вскормленных стихов, ни просвещённых меценатов-ценителей. И к концу 1914 года он всё чаще повторяет: «Поеду в Петербург, пойду к Блоку. Он меня поймёт!».

Блок понял, но не совсем: он встретил московского гостя вежливо, но сухо-официально, переправив с соответствующей рекомендацией автора «голосистых» стихов к Сергею Городецкому, а через месяц на просьбу «рязанского парня» о новой встрече ответил отказом. Холодную отчуждённость Блока Есенин истолковал как «снисходительность дворянства», которая по отношению к поэту проявлялась не раз. Да, его баловали, ему льстили, им любовались, но не как с равным, а как с чем-то экзотическим, чем-то вроде расписной дымковской игрушки…

Именно об этом ещё до личного знакомства предупреждал Есенина Н.Клюев: «Мы с тобой козлы в литературном огороде и только по милости нас терпят в нём… Им не важен дух твой, бессмертное в тебе. А интересно лишь то, что ты, холуй и хам-смердяков, заговорил членораздельно».

Литературный быт Петербурга той эпохи был странен и удивителен для Есенина. Он сразу почувствовал, что интерес к нему в этом обществе не всегда чист и бескорыстен. В литературных салонах его окружали молодые поэты, равнодушные к женщинам, остроумные сплетники, представители не столько золотой, сколько «голубой» молодёжи. В этой среде особой популярностью пользовались не стихи, а деревенские «похабные» частушки, которые просили исполнять Есенина.

В богатых буржуазных салонах за Еcениным ухаживали, ему удивлялись, ахали, oхали, угощали с тарелок коллекционного набора. Дамы изнывали от восторга: «Ну конечно же он истинный поэт! И кудри, крупные какие, поглядите! Пастушок, истинный пастушок!» Молодой Есенин улыбался, но иногда в глазах загорался недобрый огонёк и чувствовалось, что долго такое добродушие длиться не может.

На всю жизнь запомнилась Есенину встреча в салоне Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского, где хозяйка навела на него лорнет и с издёвкой спросила: «Что это у вас за гетры?» Есенин, опешив, ответил: «Это валенки» Поэтесса не успокоилась: «Вы вообще кривляетесь!» Несмотря на ставший для него уже привычным успех во время чтения стихов в её салоне, Есенин всю жизнь не мог простить Зинаиде Гиппиус унижения и растерянности, которые он испытал.

После встречи с Ахматовой и Гумилёвым у Есенина тоже остался неприятный осадок:

подаренные ему книги с дежурной надписью «Память встречи» для него стали ещё одним доказательством снисходительно-небрежного отношения.

Но в целом даже в 1917 году отношение к столичной элите у Есенина отнюдь не негативное, и это понятно, ведь, несмотря на разность взглядов, эти чужаки не только приветили, но и «раскрутили» его. С лёгкой руки Александра Блока, давшего Сергею Есенину рекомендательные письма для поэта Сергея Городецкого и влиятельного журналиста из «Биржевых ведомостей» Михаила Мурашова, начинается взлёт есенинской известности в северной столице.

Но всё-таки самым главным покровителем для поэта стал Николай Клюев, который в «Плаче о Сергее Есенине» написал буквально следующее: «Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка». По воспоминаниям С. Городецкого, Клюев «впился» в Есенина, увидев в нём то, что не увидели ни Гиппиус, ни Ивнев с компанией, ни сам Александр Блок, – перед ним не «молодое многообещающее дарование» и не «сказочный херувим», а зрелый яркий поэт со своим уникальным зрением и неповторимым поэтическим миром.

Два года Есенин и Клюев неразлучны: вместе живут и выступают, вдвоём ходят в гости, позируют художникам, печатаются на одних полосах петербургских газет. Клюев вводит Есенина в мир петербургской литературной элиты, даёт мудрые советы начинающему поэту, не без помощи Клюева, у которого надёжные связи в придворных кругах, Есенину удаётся избежать отправки в действующую армию: покровители «смиренного Миколая» пристроили Есенина санитаром в Царскосельский лазарет, который патронировала императрица.

Сам Есенин именовал Клюева «учителем», в одном чине с Блоком: «Блок и Клюев научили меня лиричности», а в стихах создал следующий облик «народного златоуста»:

Тогда в весёлом шуме

Игривых дум и сил

Апостол нежный Клюев Нас на руках носил.

ЖЕНЩИНЫ

А далее появилось огромное количество настоящих и мнимых друзей, как и Шукшина, а ещё, как и полагается знаменитостям, – женщин. Есенинское «каждый день я у других колен», «я похож на Дон-Жуана» в полной мере относится и к Шукшину.

Конечно, до дон-жуанского списка Пушкина им далеко, и всё же…

В начале 60-х годов у Шукшина был кратковременный роман с поэтессой Беллой Ахмадулиной, которая играла роль журналистки в его фильме «Живет такой парень». В его дон-жуанском списке Виктория Софронова, редактор журнала «Москва», дочь известного писателя Анатолия Софронова, мать дочери Шукшина Кати; актриса Лидия Александрова (Чащина); актриса Лидия Федосеева, которая стала самой большой любовью Шукшина и матерью двух его дочерей, впоследствии ставших актрисами – Марии (1967) и Ольги (1968).

Отношения с любимыми женщинами складывались очень непросто. Из-за проблем в личной жизни Шукшин, как и прежде, прятался в пьяном угаре и в родной деревне. Его друзья уверяли: актер и режиссер даже подумывал о суициде. Бывало, что Василий Макарович пил две-три недели подряд, был буйным и задиристым.

Ни уговоры родных, ни советы друзей, ни слезы любимых женщин, ни рождения дочек от алкоголя Шукшина не спасали. Макарыч пил…

А однажды он повел маленькую дочку Машу на прогулку. Встретив приятеля, он спокойно зашел с ним в забегаловку. Друзья выпили, начали разговор. А спустя некоторое время Шукшин увидел: дочки рядом нет. Василий Макарович очень испугался и стал искать малышку. Ее нигде не было. С отчаянием и горькой злобой на себя он бегал по подъездам и дворам, спрашивал у прохожих. Девочки нигде не было. В панике он обратился к Богу, что перестанет пить, если найдет Машеньку живой и невредимой. Небеса услышали его молитву: малышка нашлась. Василий сдержал данную клятву и не пил до конца жизни.

Постоянные попытка утопить проблемы на дне стакана были и у Сергея Есенина. Пагубная страсть началась вместе с порой имажинизма, с порой путешествий по России. Первопричины называют разные, одна из них – «зреть, что сотворено с Россией, трезвыми глазами было невозможно», другая – перипетии на личном фронте, третья – тоска, а иногда – обыкновенный кураж…

Но в то время когда друзья и знакомые сплетничали о вечном беспробудном пьянстве поэта, он работал как одержимый. Около сотни первоклассных стихов, не считая крупных поэм, за последние два года! Работал, как священнодействовал: мыл голову, приводил себя в порядок, ставил на стол цветы, поддерживал силы крепким чаем… А после работы – весёлая компания, в которой в лицо льстят, а за спиной говорят гадости. Он выпивал один-два стакана, после чего развязывался язык и пропадала всякая напускная вежливость… Современники утверждают: почти во всех случаях это был больше театр, чем натуральные выходки пьяного человека.

Рассказывают, что Исаак Бабель, хладнокровный, трезвый, прагматичный человек, отнюдь не богемного склада, – и тот попал под влияние Есенина, когда во время одной из встреч с поэтом принял участие в весёлой пьянке, после чего не мог вспомнить, как попал домой без шляпы и бумажника. Потом только и вспоминал песню, которую пел Есенин на свою собственную мелодию и от которой женщины и мужчины плакали, не стыдясь и не утирая слёз:

Эх, любовь-калинушка, кровь – заря вишнёвая, Как гитара старая и как песня новая.

……………………………………………………

Пейте, пейте в юности, бейте в жизнь без промаха Всё равно любимая отцветёт черёмухой.

Я отцвёл, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли? В молодости нравился, а теперь оставили…

Но в жизни не так, как в песне… Говорить о том, что поэт «отцвёл» к концу жизни, вряд ли представляется возможным. В 1925 году за три дня пребывания в психиатрической клинике написал шесть лирических шедевров, вошедших в цикл «Стихи о которой»: «Клён ты мой опавший…», «Какая ночь! Я не могу…», «Не гляди на меня с упрёком», «Ты меня не любишь, не жалеешь…», «Может поздно, может слишком рано…», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…».

Доподлинно неизвестно, кому из женщин Есенин посвятил последний свой поэтический цикл, но известно точно, что всю свою жизнь Есенин, по утверждению друга поэта В.С.Чернявского, «надеялся жениться на хорошей, верной девушке, которую не удаётся встретить». Огромный успех у женщин чаще всего затмевал его собственные чувства. Может быть, именно это даёт основание литературоведу А.М.Марченко утверждать, что «женщины в драме его судьбы никогда не играли главных ролей, как это было у Блока или Тютчева. У него и стихов, описывающих конкретную любовную ситуацию, практически нет. За исключением разве что цикла «Любовь хулигана», посвящённого актрисе Августе Миклашевской… Но все они – «кого любил и бросил» – хотя бы тенью промелькнули в его лирике…» [22, с.11].

А.М. Марченко вторит и сам поэт: «Как бы ни клялся я кому-либо в безумной любви, как бы я ни уверял в том же сам себя, – все это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это – искусство…»

Что случилось? Что со мною сталось?

Каждый день я у других колен. Каждый день к себе теряю жалость, Не смиряясь с горечью измен.

Я всегда хотел, чтоб сердце меньше

Вилось в чувствах нежных и простых, Что ж ищу в очах я этих женщин – Легкодумных, лживых и пустых?

На душе – лимонный свет заката,

И все то же слышно сквозь туман, – За свободу в чувствах есть расплата, Принимай же вызов, Дон-Жуан!

«У меня было три тысячи женщин!» – похвастался как-то Сергей Есенин приятелю. На недоверчивое «Вятка, не бреши!» заулыбался: «Ну, триста. Ну, тридцать». Его нельзя было не любить…

Кто же они – «кого любил и бросил» Есенин?

Первая в этом списке Анна Изряднова, которая стала первой, гражданской супругой поэта и матерью его первого сына Юрия, который в 1937 году был расстрелян.

В июле 1917 года Сергей познакомился с красавицей Зинаидой Райх, бурный роман закончился официальным браком, в котором родилось двое детей – Татьяна и Константин. В дальнейшем Зинаида вышла замуж за известного режиссера – В. Э. Мейерхольда, который усыновил ее детей от брака с Есениным.

Еще будучи в браке с Зинаидой Райх, Сергей Есенин познакомился с переводчицей и поэтессой Надеждой Давыдовной Вольпин, которая также как поэт входила в кружок имажинистов. От этого романа у Есенина в 1924 году родился внебрачный сын.

Известнейшей связью любвеобильного Есенина по праву считается его роман с Айседорой Дункан, которая была старше поэта на 22 года, что не помешало ей влюбиться в «красивого русского» с первого взгляда. Перед поездкой в США, в 1922 году, пара официально оформила отношения, однако совместная жизнь была омрачена скандалами и постоянными ссорами. Чета Есениных – Дункан вернулась обратно, в СССР. Айседора чувствовала, что брак разваливается, безумно ревновала и мучилась. Отправившись на гастроли в Крым, Айседора ждала там Сергея, который обещал вскоре приехать. Но вместо него пришла телеграмма: «Я люблю другую, женат, счастлив. Есенин»

Этой другой стала его поклонница Галина Бениславская.

Так беззаветно, как любила Галина, редко любят. Есенин считал ее самым близким другом, но не видел в ней женщину. Ну чего ему не хватало?! Стройная, зеленоглазая, косы чуть не до полу, а он не замечал этого, о своих чувствах к другим рассказывал.

Галина оторвала его от Дункан, старалась отвадить и от друзей-собутыльников, ждала ночами у двери, как верная собака. Помогала, чем могла, бегала по редакциям, выбивая гонорары. И телеграмму в Крым Айседоре дала она же. Галина считала его своим мужем, он же говорил ей: «Галя, вы очень хорошая, вы самый близкий друг, но вас я не люблю…» Есенин приводил в ее дом женщин и тут же ее утешал: «Я сам боюсь, не хочу, но знаю, что буду бить. Вас не хочу бить, вас нельзя бить. Я двух женщин бил – Зинаиду и Изадору – и не мог иначе. Для меня любовь – это страшное мучение, это так мучительно».

Галина все ждала, когда же он увидит в ней не только друга. Но так и не дождалась. Она покончила жизнь самоубийством, застрелившись на его могиле 3 декабря 1926 года, практически через год после смерти самого поэта.

Но первой соперницей Дункан была, на самом деле, не Галина Бениславская, а Августа Леонидовна Миклашевская, актриса Московского Камерного театра. Именно ей посвящены несколько стихотворений из знаменитого цикла «Любовь хулигана», однако страстный роман оказался весьма быстротечным и скоро закончился полным разрывом.

В 1925 году Есенин женился… на Сонечке Толстой, внучке знаменитого писателя Л.Н.Толстого.

Сонечка была готова, как и ее знаменитая бабушка, посвятить всю жизнь мужу и его творчеству.

Все было на удивление хорошо. У поэта появился дом, любящая жена, друг и помощник. Софья занималась его здоровьем, готовила его стихи для собрания сочинений. И была абсолютно счастлива.

А Есенин, встретив приятеля, отвечал на вопрос: «Как жизнь?» – «Готовлю собрание сочинений в трех томах и живу с нелюбимой женщиной».

Софья Толстая – еще одна не сбывшаяся надежда Есенина создать семью. Вышедшая из аристократической семьи, по воспоминаниям друзей Есенина, очень высокомерная, гордая, она требовала соблюдения этикета и беспрекословного повиновения. Эти ее качества никак не сочетались с простотой, великодушием, веселостью, озорным характером Сергея. Кроме этого, Есенин тогда много пил. Бывало, бил её. А она его любила. Несмотря ни на что. Кузина Софьи Андреевны, Ольга Константиновна Толстая, в одном из писем пишет: «Вся эта осень, со времени возвращения их из Баку, это был сплошной кошмар. И как Соня могла это выносить, как она могла продолжать его любить – это просто непонятно и, вероятно, объясняется лишь тайной любви. А любила она его, по-видимому, безмерно… Его поступки… безумную, оскорбительную ревность – она все объясняла болезнью и переносила безропотно, молчаливо, никогда никому не жалуясь… В конце ноября или начале декабря он сам решил начать лечиться и поместился в клинику, но скоро заскучал… Явился домой 21го декабря уже совершенно пьяный с бутылкой в руках… 23-го вечером мне звонит Соня и говорит: «Он уехал…» И в первый раз в голосе Сони я почувствовала усталость, досаду, оскорбление. Тогда я решилась сказать: «Надеюсь, что он больше не вернется».

Супруги вскоре разошлись.

После развода в письме к матери Софья Андреевна напишет: «Потом я встретила Сергея. И поняла, что это большое и роковое. Как любовник он мне совсем не был нужен. Я просто полюбила его всего. Остальное пришло потом. Я знала, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. Я себя всю отдала ему. Я совсем оглохла и ослепла, и есть только он один.

Если вы любите меня… то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. Что из того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива… Благодарю его за все, и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его родили во мне, – это бесконечное счастье».

УХОД

Накануне развода, в ночь с 4 на 5 октября 1925 года, Есенин диктует С.А. Толстой семь стихотворений о зиме, а лирических экспромтов на эту же тему было бессчетное количество. Мертвенный лунный свет, вызывающий приступы ужаса несколько лет назад, теперь заливает его «зимние» стихи: всё действие в каждой стихотворной миниатюре разыгрывается в лунную ночь, в мире холодного сияния и призрачных теней…

В первый раз я от месяца греюсь,

Первый раз от прохлады согрет, И опять и живу и надеюсь На любовь, которой уж нет.

Есть нечто объединяющее все есенинские экспромты последних месяцев его жизни – предчувствие близкой гибели. Временами ощущение близкого конца нагнетается и становится почти осязаемым:

Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.

И берёзы в белом плачут по лесам.

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

А ещё в последние годы жизни во время своих пьяных загулов Есенин начинает бить зеркала. В парижском отеле он разбил все зеркала, затем в мае 1923 года он метнул канделябр в зеркало, которое разлетелось на мелкие кусочки. Это не случайно: психоаналитики утверждают, что битье зеркал является проявлением стремления к самоуничтожению. Вначале человек уничтожает свое изображение в зеркале, а потом – и себя… Далеко не случаен и финал поэмы «Чёрный человек»:

Месяц умер,

Синеет в окошко рассвет.

Ах ты, ночь!

Что ты, ночь, наковеркала?

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один…

И разбитое зеркало…

Среди трактовок финала поэмы нам кажется самой убедительной трактовка И.А. Есаулова, который считает, что в финале невозможно говорить о какой бы то ни было «победе» героя (как уже неоднократно отмечалось, разбитое зеркало, как и «смерть» месяца, могут предвещать только смерть и самого героя, а отнюдь не его «победу)» [23]. Почти со стопроцентной точностью повторяют эту же мысль и Куняевы: разбитое зеркало – «дурная примета, предвестие смерти» [17, c.555].

И вообще мотив смерти становится доминирующим в лирике поэта последних двух лет.

Захочешь лечь,

Но видишь не постель,

А узкий гроб

И – что тебя хоронят.

1924

***

Любимые! Ну что ж! Ну что ж!

Я видел вас и видел землю, И эту гробовую дрожь Как ласку новую приемлю. 1925

Из 400 случаев упоминания о смерти в его стихах более трети приходится на последние два года, в половине этих стихов поэт говорит о своей смерти, не просто смерти, а самоубийстве. Больше того, часто речь идет об удушении, повешении.

Современник Владимир Кириллов вспоминает слова Есенина: «Чувство смерти преследует меня. Часто ночью во время бессонницы я ощущаю ее близость… Это очень страшно. Тогда я встаю с кровати, открываю свет и начинаю быстро ходить по комнате, читая книгу. Таким образом рассеиваешься».

Это «чувство смерти» было не беспочвенным: он обладал острейшей интуицией и поистине звериным чутьём опасности и постоянно повторял: «…меня хотят убить! Я как зверь чувствую это!»

При этом есть свидетельства, что в это же время Есенин не раз признавался друзьям: «Я ищу гибели». «К концу 1925 года решение «уйти» стало у него маниакальным, – вспоминал позднее Анатолий Мариенгоф. – Он ложился под колёса дачного поезда, пытался выброситься из окна, перерезать вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом» [24]. Впрочем, многие из этих попыток носили демонстративный, истерический характер и были рассчитаны больше на то, чтобы привлечь к себе сочувственное внимание окружающих.

Но всё не так просто: с одной стороны, «я ищу гибели», а с другой стороны, «Есенин всеми возможными способами стремится в последний год заклясть смерть, отвести её от себя, ускользнуть из-под её ледяного крыла.

Он сбросил с балкона свой бюст работы Коненкова. Дескать, если моё изображение разбилось на части, значит, смерть просвистит мимо.

В самых непотребных забегаловках он бесстрашно вступал в любые потасовки и два или три раза действительно находился на волосок от гибели. Что называется, искушал судьбу. Пронесло? Значит, ещё поживём…

А однажды так прямо и заявил Грузинову: «Напиши обо мне некролог» [17, с.547-548]. Некролог о живом человеке – это ещё одно заклятие смерти…

И всё-таки спастись не удалось. 28 декабря 1925 года в Ленинграде в гостинице «Англитер», по официальной версии, С. Есенин покончил жизнь самоубийством. Ему исполнилось лишь тридцать лет. Почему? Версий много. Есть версия и об убийстве, что до сих пор не доказано, несмотря на огромное количество публикаций на эту тему.

Нельзя не согласиться с С.Ю. и С.С. Куняевыми в том, что «может быть, и настанет день, когда будут даны исчерпывающие и точные ответы на поставленные вопросы. Ведь речь идёт о Сергее Есенине, человеке и поэте, – жизнь, поэзия и смерть которого до сих пор хранят в себе некую тайну бытия, перед каковой в недоумении останавливались друзья, писавшие мемуары, литературоведы, разбиравшие его поэзию по строчкам, следователи и эксперты, восстанавливавшие детали его гибели.

И если даже и будут названы по именам те, кто присутствовал при последних минутах земной жизни Есенина, едва ли это знание целиком и полностью объяснит нам причину происшедшего…» [17, c.586].

В.И. Белов в уже цитируемой статье «Тяжесть креста» утверждает, что «смерть Шукшина, на мой взгляд, подобна смерти Есенина», не давая никаких комментариев.

На первый взгляд, это утверждение вызывает некоторое недоумение: самоубийство и смерть от «сердечной недостаточности» – что здесь может быть общего? Но это только на первый взгляд…

В Википедии о смерти Шукшина – лаконичная запись: «2 октября 1974 года Василий Макарович Шукшин скоропостижно скончался в период съёмок фильма «Они сражались за Родину» на теплоходе «Дунай». Мёртвым его обнаружил его близкий друг Георгий Бурков. Похоронен в понедельник, 7 октября, в Москве на Новодевичьем кладбище».

Но совсем по-другому описывает это скорбное событие В.И. Коробов, автор книги «Василий Шукшин: Вещее слово», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей»:

«1 октября 1974 года в киногруппе «Они сражались за Родину» был обычный и совсем нетрудный съемочный день, основная работа была уже позади. Шукшин – накануне много говорили о «Разине», разрешение на запуск которого было наконец получено, – чувствовал себя усталым и разбитым. Они решили с Бурковым после съемок съездить в станицу Клетскую, снять усталость в бане.

На съемках на Василия Макаровича как—то нервно подействовало «окровавленное» ухо Тихонова (как требовалось по роли), а до этого, в гримвагоне, он мрачно чертил спичкой, окуная ее в красный грим, на пачке «Шипки» какую—то странную картинку: дерево, холм… Потом стал ретушировать и одновременно размывать ее…

– Что ты делаешь, Вася?! – воскликнул Бурков.

– Да вот… «Смерть в тумане» называется…

– Брось, ты что?! – Бурков выхватил у него пачку «Шипки» и положил себе в карман.

…Поехали на «газике» в Клетскую. Молодой шофер Паша неудачно развернулся и нечаянно переехал неосторожную станичную кошку. Шукшина начали бить нервные судороги, он с трудом успокоился. Перед баней шофер рассказал старику—хозяину (отцу заведующего местной кинофикацией) о дорожном происшествии. «Не к добру, – сказал старик, – к большой беде примета… Ну, да это раньше в приметы верили, сейчас все не так…»

Мыться расхотелось, только погрелись слегка. Василий Макарович даже на полок не поднимался, посидел внизу. На обед у гостеприимного старого донского казака была лапша, мед, чай со зверобоем. Дважды – до обеда и после – Шукшин звонил в Москву. К телефону никто не подошел.

Вернулись на «Дунай». В каюте у Буркова стояли два стакана с холодным кофе. Шукшин подгорячил свой стакан маленьким кипятильником и выпил. Вроде бы оживился. Немного поговорили на разные темы. Бурков предложил лечь сегодня спать пораньше. Да, согласился Шукшин, хорошо выспаться бы не мешало, и вскоре ушел в свою каюту, которая располагалась рядом.

Буркову не спалось. Посреди ночи, примерно в два—три часа, он услышал стук двери и знакомый звук шагов. Он выскочил на палубу. Шукшин, в съемочном галифе и белой нательной рубашке, держался левой рукой за сердце – Ты что, Вася?..

– Да вот, защемило что—то и не отпускает, а мне мать говорила: терпи любую боль,кроме сердечной… Надо таблетки какие—нибудь поискать, что ли… – Врача на теплоходе не оказалось, уехал в этот день на свадьбу в одну из станиц. Нашли с помощью боцмана аптечку. Валидол не помог. Бурков вспомнил, что мать у него пьет от сердца капли Зеленина. Шукшин принял это лекарство. – Ну как, Вася, легче?

– А ты что думаешь, сразу, что ли, действует? Надо подождать…Зашли в каюту Шукшина.

– Знаешь, – сказал Василий Макарович, – я сейчас в книге воспоминаний о Некрасовепрочитал, как тот трудно и долго помирал, сам просил у Бога смерти… – Да брось ты об этом!..

– А знаешь, мне кажется, что я наконец—то понял, кто есть «герой» нашего времени.– Кто?

– Демагог. Но не просто демагог, а демагог чувств… Я тебе завтра подробнее объ-ясню…

– Вася, знаешь что, давай—ка я у тебя сегодня лягу…

Шукшин посмотрел на вторую кровать, заваленную книгами, купленными в Волгограде, Клетской и Ленинграде (всего их было – назовет потом опись – сто четыре названия), бумагами и вещами.

– Зачем это? Что я, девочка, что ли, охранять меня… Нужен будешь – зову. Идиспать…

Долго еще прислушивался Бурков к ночным звукам, но в соседней каюте было тихо. Он забылся сном под утро и проснулся поздно, часов в десять. Первая мысль была та же, с которой заснул: никакого кофе, пьем сегодня только чай. Заварка была в каюте у Шукшина. Он зашел туда. Вася лежал на левом боку, что—то в его позе показалось Георгию «не таким». Но он прогнал от себя и тень подобной мысли. Взял потихоньку заварку и пошел к себе. Скипятил, заварил два стакана, положил в них по два куска рафинада. Решил, что пора будить… Василий Макарович лежал в той же позе, на левом боку, руки под себя.

– Вася, – легонько дотронулся до него Бурков, – Вася… Но тут его рука ощутиланеестественный холодок. Он уже всё понял, но не хотел и не мог понимать. И столь же тихо, как вошел, вышел на цыпочках из каюты. Зашел в свою. «С ума схожу, не иначе…» Положил в один из стаканов еще два куска сахара, помешал ложечкой, отпил. «Вот же, пью чай, чувствую – сладко…» Вышел на палубу, подошел к группе киношников, услышал какой—то анекдот…

«Вот же, слушаю анекдот, понимаю…» Навстречу шел Николай Губенко. Бурков взял его за руку и сказал:

– Пошли к Васе… – Что—то такое, видимо, было в его лице, потому что Губенко тутже передался нервный шок, и он закричал, отшатываясь:

– Что?! Что—о–о?! Нет—нет, не хочу, не могу… – А перед Бурковым стояло лицоВаси, какой—то новый его лик: желваки разгладились, проступило что—то мягкое, бесконечно доброе, незащищенное, детское…

А на столе в каюте лежала раскрытая тетрадь с почти готовой новой повестью для театра: «А поутру они проснулись»…

А на родину, немного обгоняя скорбную весть, шло жизнерадостное последнее письмо от Васи, написанное красными чернилами:

«Мама, родненькая моя! Я жив—здоров, все в порядке. Здоровье у меня – нормально…» [25 ].

Несколько иначе реакцию Г. Буркова на смерть своего друга описывает Тамара Пономарёва в своей книге «Потаённая любовь Шукшина»: «Под утро, проходя мимо каюты Шукшина, Георгий (Бурков) заметил свет за дверью, поэтому, не постучав, чуть приоткрыл ее. Увидел, что Василий Макарович лежит на постели в какой-то неестественной позе, отвернув лицо к переборке. А поскольку волосы его были выкрашены в белый цвет, чтоб Шукшин выглядел моложе (по роли ему было отнюдь не сорок пять), то в первый момент Буркова пронзила мысль: «Есенин!» Ему показалось, что это спит Сергей Есенин. Взгляд наткнулся на скрюченную руку, лежавшую на груди, на смятые рубашку и ворот, будто их рвали, задыхаясь. И вдруг Георгий похолодел от страшной мысли. Захлопнул в ужасе дверь и некоторое время ходил по теплоходу, не решаясь довести до всех черную весть» [20].

Сам Г. Бурков рассказывал об этом так: «Я постучался к Шукшину. Дверь была не заперта. Но я не вошел, а от двери увидел… рука, мне показалось, как-то… Я чего-то испугался. Окликнул его. Ему же на съемку было пора вставать. Он не отозвался. Ну, думаю, пусть поспит. Опять всю ночь писал.

Я пошел по коридору и столкнулся с Губенко. «Николай, – попросил я, – загляни к Васе, ему скоро на съемку, а он чего-то не встает…»

Он к нему вошел. Стал трясти за плечо, рука как неживая… потрогал пульс, а его нет. Шукшин умер во сне. «От сердечной недостаточности», – сказали врачи. Я думаю, они его убили. Кто они? Люди – людишки нашей системы, про кого он нередко писал. Ну, не

крестьяне же, а городские прохиндеи… сволочи-чинуши…»

Тело Шукшина в тот же день доставили в Волгоград, где врач сделал вскрытие в присутствии студентов. На вскрытие Шукшина специально из Москвы прилетел главный патологоанатом страны профессор Георгий Автандилов и все материалы экспертизы забрал с собой в столицу.

В справке-заключении о смерти было от руки написано «сердечная недостаточность», хотя всю жизнь Василия Макаровича лечили от язвы желудка.

После смерти Шукшина в народе внезапно поползли слухи о том, что умер он не естественной смертью – мол, ему помогли это сделать. Эти слухи циркулировали даже в кинематографической среде: сам Бондарчук однажды признался, что какое-то время считал, что

Шукшина отравили. Но эти слухи никакого реального подтверждения так и не нашли, хотя…

По утверждению Т.Пономарёвой, «из волгоградских врачей, кто непосредственно при этом присутствовал, вскоре в живых не осталось никого! Да и с актерами, что-то знавшими, происходило то же самое, начиная с Буркова и кончая «генералом от кино» С. Ф. Бондарчуком! Загадочно, но факт. Как будто бежал огонь вслед за шагающим по терниям земным Шукшиным и заметал его следы, оставив нам лишь духовное наследие…» [20].

То же самое происходило с непосредственными свидетелями последних четырёх есенинских дней: проживавший в гостинице в момент гибели Есенина его близкий друг писатель Георгий Устинов повесился при невыясненных обстоятельствах в 1932 году, оставив записку, написанную кровью, содержание которой неизвестно по сей день; Вольф Эрлих был расстрелян в 1937 году; милиционер Николай Горбов, производивший осмотр места происшествия и составивший «Акт о самоубийстве Есенина», был арестован в начале 30-х годов и бесследно исчез; управляющий гостиницей «Англитер» чекист Назаров был арестован в 1929 году и отправлен на Соловки, откуда вернулся через несколько лет морально и физически сломленным; один из понятых – Медведев – репрессирован в 30-е годы; судмедэксперт Гиляревский, осуществлявший вскрытие тела Есенина, бесследно исчез, его жена погибла в застенках ГПУ; репрессирован поэт В. Князев, видевший труп поэта в морге и написавший: «В маленькой мертвецкой, у окна Золотая голова на плахе: Полоса на шее не видна – Только кровь чернеет на рубахе». Этот трагический список можно продолжить. В него войдут зверски убитая бывшая жена Есенина Зинаида Райх, объявившая себя хранительницей наследия поэта; расстрелянные сын Есенина от Н. Изрядновой Георгий, друзья поэта Алексей Ганин и Николай Клюев.

«В медицинских кругах случай с Шукшиным не афишировался, – пишет Т.Пономарёва. – От разговоров о том, что Василия Макаровича насильственно убрали, врачи благоразумно уходили. Это были люди «старой гвардии». Они давали тогда подписки о неразглашении служебных тайн и умели держать язык за зубами, прекрасно зная, чем это кончается…

С Шукшиным опять произошло нечто, чему до сих пор объяснения нет. Он в свое время не вошел, а «вломился» в мир искусства, и так же стремительно оборвался его полет в человеческом мироздании, опять же загадочным образом» [20].

И главную загадку – причину смерти великого писателя пытаются разгадать до сих пор, как и загадку смерти Есенина.

Л. Федосеева-Шукшина утверждает: «Я уверена: в ту ночь произошло убийство. Чего Вася и боялся последнее время. Он показывал мне список своих родственников, которые умерли насильственной смертью. Боялся, что разделит их участь. Предчувствие было. (Согласно этому списку, в разное время погибли: отец, семь дядьев и два двоюродных брата Шукшина). «Господи, дай скорее вернуться со съемок! Дай бог, чтоб ничего не случилось!» Случилось. Когда на разных уровнях заявляют, что не выдержало больное сердце Шукшина, мне становится больно. Вася никогда не жаловался на сердце… Он чувствовал себя прекрасно, несмотря на безумные съемки, ужасную войну, которую снимал Бондарчук. Как раз перед съемками «Они сражались за Родину» Бондарчук устроил его на обследование в самую лучшую цековскую больницу. Врачи не нашли никаких проблем с сердцем. У меня до сих пор хранятся кардиограммы. Там все слава богу. Говорят, что умер оттого, что много пил. Ерунда! Вася не брал в рот ни капли почти восемь лет».

А ещё Лидия Николаевна позже говорила, что видела человека, который буквально «пас» Василия Макаровича последнее время в Москве. Он вдруг появился за несколько дней до смерти Шукшина на теплоходе «Дунай», а потом исчез внезапно и таинственно, как и появился. Журналистка Светлана Хрусталева пишет, что Николай Иванович Дранников, основатель Дней памяти В.М. Шукшина на Дону, уверен: сердце Шукшина остановилось… от испуга. Мол, могло быть такое, он неожиданно увидел в ночи человека, припавшего к стеклу – лицо своего преследователя.

По словам Евгении Яковлевны Платоновой, которая была понятой на теплоходе «Дунай», все в каюте было разбросано. Будто кто-то что-то искал. А сам Шукшин лежал скорчившись. Это никак не вяжется с фотографией криминалистов, где Василий Макарович лежит в ухоженной каюте, прикрытый одеялом, словно спит.

Георгий Буркова, главный свидетель смерти Шукшина, по воспоминаниям современников, никогда не верил в то, что Шукшин умер своей смертью: он тоже был удивлён, что рукописи Василия Макаровича были разбросаны по полу каюты, что было не в привычках Шукшина-аккуратиста, из чего можно было сделать вывод – кто-то копался, что-то искали.

Неопровержимый факт, что и в номере, где нашли тело Есенина, был «полнейший разгром. Вещи были вынуты из чемодана, на полу были разбросаны окурки и клочки разорванных рукописей». «Там на полу лежала скатерть, битая посуда. Всё было перевёрнуто… В номере Есенина были следы борьбы и явного обыска», – известно со слов санитара К.М. Дубровского, который побывал в пятом номере первым.

В разговорах с близкими людьми Г. Бурков, постоянно чего-то опасаясь, упоминал ещё о том, что в каюте Шукшина чувствовался запах корицы – запах, который бывает, когда пускают «инфарктный» газ, а ещё однажды в разговоре с Т.Пономарёвой «молвил вдруг неожиданное: «Не в тромбе там дело было и не в сердечном приступе, а в чашечке кофе…»

«Оказывается, – рассказывает Т.Пономарёва, – когда Георгий Бурков вместе с Шукшиным завернул в его каюту, случилось следующее.

Войдя, Шукшин вдруг остановился у двери, глядя напряженно и внимательно на столик, где одиноко стояла чашка с дымящимся кофе.

– Надо же, кто-то позаботился.

– Заказывал, что ли?

– Да нет, вроде.

– Ну так и что? – Я пока что не понимала, к чему клонит Бурков. Принесли кофе. Этоговорит скорее о доброхотстве, а не…

– Ошибаешься! Когда под утро, проходя мимо каюты и увидев свет в ней, я заглянултуда, то увидел Шукшина в смертельной позе. Первое, что я сделал,– глянул на столик. Чашки с кофе там не было. Кто-то предусмотрительно ее убрал! Унес – и дело с концом. Ничего не докажешь. А в ней-то и мог быть ответ на то, что случилось» [20].

Кстати, в Институте Склифосовского, куда привезли тело Шукшина из Волгограда, отказались делать повторное вскрытие, мотивируя это тем, что одно вскрытие уже было произведено

Всё это нельзя было замолчать. Общественность требовала провести экспертизу на предмет отравления. Но Шукшин уже был предан земле. В одной газете появилось сообщение, что создана независимая комиссия по расследованию смерти Василия Макаровича, но в экспертизе этой комиссии «компетентными органами» было отказано.

Подобная специальная комиссия по настоянию председателя Есенинского комитета профессора Юрия Прокушева была создана и по факту смерти Есенина. В нее вошли литературоведы, криминалисты, следователи, почерковеды, потомки поэта и, конечно же, авторы версий. Из архивов и музеев страны были извлечены подлинные негативы посмертных фотографий, а из Пушкинского дома в Санкт-Петербурге была доставлена посмертная маска, сделанная знаменитым скульптором Золоторевским. Восстановлены протокол о смерти и судебно-медицинский акт, записи допросов свидетелей, дневники очевидцев. Во избежание неточности каждый предмет и документ изучали сразу несколько ведущих в своей области специалистов. Исследования продолжались шесть лет. Результаты этого титанического труда, собранные в сборнике «Смерть Сергея Есенина. Документы, факты, версии», были опубликованы в 1996 году. Вердикт экспертов: произошло самоубийство. А вот что или кто подтолкнул его к петле? Однозначного ответа на этот вопрос так и не получено…

Обречённость поэта предрекал ещё при его жизни знаменитый психиатр П.Б. Ганнушкин, земляк Есенина, трогательно любивший Сергея и с риском для своей жизни оберегавший его жизнь.

В преддверье векового есенинского юбилея 95-летняя Надежда Давыдовна Вольпин в беседе с журналистом радио «Свобода» сказала, что по поведению Есенина, по поступкам, по разговорам его она знала, что он покончит жизнь самоубийством, только не знала, когда это произойдёт.

В июне 1925 года Есенин сказал Софье Толстой – ещё невесте: «А умереть я всё-таки умру. И очень скоро!»

Во время последней встречи с Анной Изрядновой осенью 1925 года поэт заявил: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру…» и сжёг свёрток с какими-то бумагами.

Тогда же, как бы прощаясь и готовясь к смерти, навестил Мариенгофа, забрёл к Миклашевской, побывал у Зинаиды Райх, повидал своих детей…

Он, по мнению современников, в 1925 году «потерял нить жизни», а самоубийцей может стать именно тот человек, по оценке Николая Бердяева, который ни во что не верит, ни на что не надеется и ничего не любит.

Анна Ахматова на другой день после смерти Сергея Есенина сказала: «Он страшно жил и страшно умер», а Галина Серебрякова утверждала, что «он нёс в себе трагедию».

Каждый гениальный художник несёт в себе трагедию, словно крест, и никакими лекарствами тут не поможешь.

Подобную трагедию нёс в себе и В. Шукшин. Версия о его отравлении появилась далеко не случайно.

«Художник, разогнувший хребет перед сильными мира сего, всегда представляет опасность, – такое объяснение даёт Т.Пономарёва. – Опасны его непредсказуемые Стенька Разин и Егор Прокудин, по прозвищу Горе, опасна реакция опамятовавшегося народа, который грузовиком сшибает с мостков в реку правительственную «Чайку» (во времена Шукшина на «Чайках» ездили только представители власти), которую после просмотра фильма «Калина красная» попросили заменить на «Волгу»: мол, ненужные ассоциации может вызвать. Вызрел художник, имеющий свою точку зрения на обстоятельства, его окружающие» [20].

Станислав Любшин вспоминает: «…в тех наших встречах я видел очень нервного, издерганного человека, потому что такая травля на него шла! Казалось бы, как национальный писатель, выражающий русскую душу, умеющий понять судьбу любого человека, он начальникам Госкино должен был бы быть нужнее всего. Но они наглую отговорку на все случаи жизни придумали: «Очень много Шукшина на экране будет». Его «Степана Разина» закрыли на киностудии Горького, потому что несколько кинематографистов написали разгромные закрытые рецензии. Картину угробили, и, по-моему, здоровье Василия Макаровича» [26].

То же самое произошло и с другой идеей Шукшина – желанием экранизировать собственную сатирическую сказку «Точка зрения». Во время обсуждения этой заявки на студии имени Горького коллеги Шукшина внезапно приняли его идею в штыки. Известный режиссер С. Юткевич, к примеру, заявил: «Картина в целом предстает настолько неутешительной, что вряд ли она принесет много радости зрителям, даже желающим надсмеяться над своими недостатками и трудностями в наступающем юбилейном году» (приближалось 50-летие советской власти). Убийственные выводы коллег произвели на Шукшина тягостное впечатление: он впервые задумался о самоубийстве.

Да и вообще, ни одного фильма не вышло, чтобы, как он задумал, так и снял. В этих картинах не было ничего «антисовесткого», просто выражалась своя точка зрения. Но понимали «инстанции», что искусство способно воздействовать на человека, может даже совсем изменить…

«Шукшин всегда был неким перпендикуляром к столичной кинематографической жизни, что вызывало очень серьёзный конфликт, – рассказывает Валерий Фомин, историк кино, сотрудник НИИ киноискусства. – Московская кинотусовка уже тогда была очень прозападной, а Шукшин был ярким патриотом, человеком от земли, от народа. Ещё до поступления во ВГИК он прошёл такие университеты – работал в колхозе, на стройке, служил на флоте, был учителем, стал секретарём райкома комсомола, ездил по сёлам. Шукшин чувствовал себя здесь, в столице, изгоем. Он и говорил, и писал, и думал, и переживал происходящее по-другому. Эта шукшинская особость, инакость вызывала, с одной стороны, восхищение, но одновременно – и страшную зависть, ревность коллег.

Во ВГИКе дисциплину по редактированию фильма я проходил у Шукшина на картине «Живёт такой парень». Был вместе с ним и на «Печках-лавочках», и на «Калине красной». Вся его жизнь прошла у меня перед глазами. Поэтому могу утверждать: от цензуры Шукшин страдал, как никто другой. Мало кто знает, что после первого успешного фильма «Живёт такой парень» следующей постановкой Шукшина должна была стать «Точка зрения. Сказка о пессимисте и оптимисте». В этом ярком сатирическом произведении он бичевал штампованную мёртвую мысль, которая уродовала и деформировала жизнь. Это был хоть и глубоко зашифрованный, но всё же серьёзный выпад против советской идеологии. Сценарий зарубили самым беспощадным образом. Причём зарубила не какая-то сидящая высоко таинственная цензура, а коллеги-кинематографисты. Их рецензии в одночасье похоронили будущий фильм».

«Фильм «Странные люди» мы смотрели в редакции журнала «Искусство кино», – вспоминает Армен Медведев. – После просмотра послышались реплики: «Эх, Макарыч! Тут недотянул, здесь не так сказал». И совсем молодой тогда журналист Юрий Богомолов сказал в ответ: «Когда у человека заткнут рот кляпом, что вы от него хотите?» На Шукшина можно перенести замечательную реплику Солженицына – «безмолвный бунт». Оставалось в его рассказах и фильмах что-то невысказанное, что потом он прокричал в одном из своих предсмертных рассказах: «Братцы, да что же с нами происходит!» И это горькое недоумение не оставляло зрителя ещё долго после просмотренных шукшинских фильмов».

«А как переживал эти подножки, что коллеги ему ставили? – говорит Валерий Фомин. – Лидия Федосеева вспоминала, что он даже спал, не разжимая кулаков. Представляете, какие страсти кипели внутри него и – разрушали! Иначе отчего его настигла такая ранняя смерть?»

А ещё, подобно Есенину в последний год жизни, Шукшин сильно болел и начал говорить о смерти: «Я – сын, я – брат, я – отец… Сердце мясом приросло к жизни. Тяжко, больно – уходить». А задуматься было о чём? Современники вспоминают, что заключительная часть работы над картиной «Калина красная» совпала у Шукшина с обострением язвенной болезни. В. Фомин в своих воспоминаниях пишет: «Я сам своими глазами видел, как буквально умирал, таял на глазах Шукшин, сбежавший из больницы, чтобы исполнить навязанные «исправления» и тем самым спасти картину от худшего. «Калина красная» была уже вся порезана, а самому автору надо было немедленно возвращаться в больницу. Но он боялся оставить фильм в «разобранном» виде, чтобы как-то «зализать», компенсировать нанесенные раны, хотел сам осуществить чистовую перезапись. Смены в тон-студии казались нескончаемыми – по двенадцать и более часов в сутки. Но буквально через каждые два-три часа у Василия Макаровича начинался очередной приступ терзавшей его болезни. Он становился бледным, а потом и белым как полотно, сжимался в комок и ложился вниз лицом прямо на стулья. И так лежал неподвижно и страшно, пока боль не отступала» [27].

После «Калины…» была больница. Каждая больница – это, кроме всего прочего, еще и предупреждение, «совет»: необходимо быть осторожным, в чем—то изменить ритм жизни. Он же не только не изменил, а еще и усугубил. «Вечно недовольный Яковлев», «Ночью в бойлерной», «Рыжий», «Кляуза», «Други игрищ и забав», «Мужик Дерябин», «Жил человек…», «Чужие», «Привет Сивому», «Энергичные люди» (был на репетициях в БДТ, одна запись авторских звуковых ремарок продолжалась подряд девять часов) – всё это создано после «Калины красной». Он пообещал Глебу Панфилову сняться в роли драматурга Феди в фильме «Прошу слова» и вот, воспользовавшись небольшой паузой в съемках «Они сражались за Родину», летит в сентябре в Ленинград.

«Мы должны были, – вспоминает Глеб Панфилов, – снимать сцену у художницы – первую встречу драматурга Феди с Елизаветой Уваровой. Когда он вошел в павильон, у меня было физическое ощущение, что он не идет, а парит, почти не касаясь пола. Потом я узнал, что примерно то же самое почувствовали и все остальные – такой он был высохший, худой. Не человек, а его тень. Джинсы на нем болтались, вязаная кофточка, прикрытая модным кожаным пиджаком, висела как на вешалке, а на ногах – босоножки в пластмассовых ремешках. Глаза красные, с неестественным блеском, – верный признак бессонных ночей; за сутки он выпивал банку растворимого кофе…

На следующий день он был и вовсе измученный – ездил к дочке в Зеленогорск, не спал всю ночь, но на съемки пришел подтянутый, собранный и строгий… стоило мне сказать «мотор», как снова перед нами сидел молодой, переполненный энергией человек, вот такой, каким мы его увидели на экране. Это был дух необычайной силы, нерв, который включался властью его воли, его характера, и казалось, ничто не может его сломить, казалось, что вот такая его усталость и есть гарантия его жизни».

…Думал ли он, чувствовал ли, что эти напряженнейшие, до предела насыщенные творчеством дни и ночи – последние? Нет, наверное, не думал он умереть так скоро, но и на долгую жизнь уже не рассчитывал. Отсюда – неуемная рабочая жажда, никакой пощады себе. Он снова загонял себя. Самосжигал.

Валентин Курбатов в предисловии к книге В. И. Коробова «Василий Шукшин: Вещее слово» метафорически определил возможную причину раннего ухода Шукшина из жизни: «Нам всем полегче, и мы подольше живем, потому что «свидетелями» умеем быть, не везде в участники суемся, кое—что и мимо пропускаем. Посетуем про себя – вот сволочи, что делают! – но обойдем за версту. А он так и не научился этому житейскому искусству и, кажется, даже попытки не сделал выучиться, а сразу летел в самый клубок ситуации и уже махал кулаками, кричал, срывал голос и изнашивал сердце, так что в 45 лет, когда он ушел, оно, по свидетельству врачей, было как у

80–летнего. Он пустил жизнь «в себя», и она взялась в нем за жаркое самоосмысление, пока не разорвала его. Незадолго до смерти он говорил в интервью «Сибирским огням»: «Теперь, я думаю, надо обострять, обострять как можно активнее, безжалостнее. Доводить разговоры до предела…» – и дальше настаивал, что особенно высоко надо ставить «вопрос совести». Можно только предполагать, до какой степени «безжалостности» и «обострения» он мог возвысить свое творчество. Сердце указало этот предел: разорвалось ночью так стремительно, что не успела рассосаться таблетка валидола под языком. Как всегда, до предела он довел прежде всего себя» [25].

Опять стекло туманное в дожде,

Опять туманом тянет и ознобом…

Когда толпа потянется за гробом,

Ведь кто—то скажет: «Он сгорел… в труде», -

это строчки из стихотворения Н.Рубцова «В гостях», написанного в 1962 году, но они обо всех мастерах, ушедших безвременно в мир иной, в том числе об Есенине и Шукшине, двух братьях по духу, по корню, по Божьему дару и таланту, по великому почитанию в народе… Оба – самородки…

Проводы в последний путь Есенина, а затем и Шукшина – это было по-настоящему всенародное горе, охватившее страну. Так народ оплакивает только народных заступников, народных гениев, праведников…

Несметное число людей шло за гробом Есенина. Со дня похорон Некрасова в Петербурге – почти полвека – Россия не видела такого величественного прощания народа с поэтом! Под плач и крики «Прощай, Сережа» гроб опустили в могилу. На насыпном холме воздвигли простой деревянный крест.

Прощаться с Шукшиным народ начал ещё в Волгограде: самолет с гробом решено было отправить рано утром, но волгоградцы запрудили аэропорт и до полудня самолет не мог взлететь: толпы шли и шли мимо самолета, прощаясь с Василием Макаровичем, как с национальным героем.

В Москве 6 октября 1974 года провожали, прощались тысячи и тысячи. Сергей Герасимов сказал на одном из первых вечеров памяти Шукшина, что подобных похорон деятеля культуры Россия не помнит со времени прощания с Львом Толстым… Попрощаться с любимым актером, режиссером, писателем хотела вся Москва. И каждый пришедший проститься с Шукшиным приносил веточку калины. К концу панихиды весь гроб был покрыт красными ягодами горькой калины.

Смерть Шукшина, как и в своё время Есенина, народом была воспринята как величайшая утрата, оплакана как самое большое и общее горе. С пронзительной силой эти общие чувства, которые владели тогда всеми, кто провожал в последний путь В.М.Шукшина, были переданы в стихотворении Ольги Фокиной (всего же стихотворных откликов – опубликованных и неопубликованных – на смерть Шукшина было не менее ста. В. Высоцкий, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, И. Драч, А. Марков… – всех не перечислить):

Сибирь в осеннем золоте, В Москве – шум шин. В Москве, в Сибири, в Вологде Дрожит и рвется в проводе:

– Шукшин… Шукшин…

Под всхлипы трубки брошенной

Теряю твердь…

Да что ж она, да что ж она Ослепла, смерть?! Что долго вкруг да около Бродила – врет! Взяла такого сокола, Сразила влет.

Он был готов к сражениям, Но не под нож. Он жил не на снижении, На взлете сплошь! Ему ничто, припавшему К теплу земли.

Но что же мы… но как же мы

Не сберегли, Свидетели и зрители, Нас – сотни сот!

Не думали, не видели,

На что идет

Взваливший наши тяжести

На свой хребет… Поклажистый?

Поклажистей Другого нет…

Но даже во время похорон того и другого столкнулись две силы: народная и официальная.

Есенинские похороны были грандиозными. Чиновники постарались. Кто распорядился? Чья была идея? Неизвестно. Так до него не хоронили ни одного русского поэта. У гроба с телом Есенина играл военный оркестр, читала стихи погибшего отца маленькая Танечка. Гроб трижды обнесли вокруг памятника Пушкина, где читал стихи Василий Качалов…

«Мы знали, что делали – это был достойный преемник пушкинской славы», – горделиво вещал через тридцать лет Юрий Либединский.

Трезво и безжалостно смотрел на всё происходящее в эти дни Евгений Сокол: «…Гроб Есенина несли и похоронили «ближайшие друзья поэта». Так было написано в газетах… И это звучало дико для тех, кто близко знал Есенина и его друзей».

Официальная Москва не была готова к трауру по Шукшину. И после смерти этому человеку завидовали тайной завистью. А из боязни, что народное признание и проявление любви к умершему примет большие масштабы, похороны назначили в будний день.

«На панихиду выделили всего два часа, – вспоминает Т.Пономарёва. – Но уже в первые минуты у Дома кино стояло примерно два квартала приезжих и москвичей. Несли гроздья багряной калины, цветы и слезы свои, будто прощаясь с родным человеком.

Московские шоферы, сговорившись, проезжая или провозя грузы и пассажиров мимо Дома кино, нажимали на клаксон, и площадь возле здания, запруженная народом, невольно оглядывалась, слыша долгий, истошный вой сирен, которым поклонники В. М. Шукшина… отдавали должное памяти ушедшего от нас кинорежиссера, воспевшего их нелегкий и благородный труд» [20].

В тот день таксисты Москвы решили, как один, колонной проехать мимо Дома кино, где проходила панихида, и клаксонами подать сигнал печали. Однако сделать это им не позволили. В Союзе кинематографистов узнали об их инициативе и тут же связались с КГБ. Сразу после этого по всем таксомоторным паркам последовало распоряжение задержать выезд машин в город.

Мало того, отдано было негласное указание ничего не снимать во время похорон Василия Макаровича, поэтому ни Мосфильм, ни Детская киностудия им. Горького, ни ЦСДФ, ни телевидение не увековечили потрясающие кадры народной скорби и любви. Кроме одного человека, который рискнул нарушить железный запрет и одним этим поступком встал в ряды настоящих друзей Шукшина, понимая всю значимость этой фигуры для российского искусства!.. Это был оператор Валерий Головченко, который, затерявшись в толпе, снял поразительные кадры всенародного горя и любви.

По свидетельству супругов Бальяновых, в беседе с известным поэтом Робертом Рождественским услышали сразившую их фразу, врезавшуюся навсегда в память,– «Шукшина хоронили те, кто при жизни его убивал». Возможно, поэтому настоящие друзья и не хотели себя видеть в этом ряду и держались несколько поодаль от официальных лиц.

Жене Василия Макаровича предложили похоронить супруга… на Немецком кладбище! Это после фильма «Они сражались за Родину» воспринималось как оскорбление. И, конечно, Федосеева-Шукшина категорически отказалась подобное совершить, объявив, что в этом случае она увезет гроб мужа на Алтай. Самое коробящее в этих баталиях, развернувшихся вокруг мертвого Василия Макаровича Шукшина, было то, что русскому человеку отказывали похороны на русском кладбище в столице, заложенной русскими людьми! Дело тогда дошло до самого Председателя Совета Министров СССР А. Косыгина, который взял ответственность за решение этой проблемы на себя. Хоронить Шукшина было благосклонно разрешено на Новодевичьем кладбище.

«Всю жизнь свою рассматриваю как бой в три раунда: молодость, зрелость, старость. Два из этих раунда надо выиграть. Один я уже проиграл», – записал когда-то Шукшин. А третьего – старости – ему было не дано. Шукшин прожил всего 45 лет…

И хотя могилы Есенина и Шукшина оказались далеко друг от друга – на Ваганьковском и Новодевичьем кладбищах – их посмертная судьба снова сближает их: вокруг их имён и после смерти не смолкает шум.

Древние говорили: главное не то, как ты жил, а каким тебя запомнили люди. И сколько бы ни «шипели змеи», для народа это были люди, которым был неравнодушен человек и Россия, которые пропускали увиденную и самими прожитую жизнь через собственное сердце, через страстную, ранимую, мятущуюся и нежную душу. Каждый из них ощущал себя именно русским, национальным художником, возведя «в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту…». Разве не русский национальный характер или отдельные его черты стремились передать Есенин и Шукшин во многих своих произведениях! Разве не о современной им России, ее проблемах и ее людях страстно говорит каждая страница их творчества!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

И последнее. Наверное, каждый из нас не раз смотрел фильм Шукшина «Калина красная», который является своеобразной визитной карточкой писателя. И вот только, заканчивая это повествование, ко мне пришло осознание, что сюжет этого фильма полностью проецируется на жизненную судьбу Есенина. Егор Прокудин (человек совсем не деревенский) возвращается из заключения, пытаясь полностью порвать с прошлым, найти покой в последней любви, в созидательном труде, увидеть, может быть, в последний раз мать и попросить у неё прощения, а потом…, поставив все точки над i, очистив душу, обрести душевный покой. Не такова ли сюжетная линия последних лет жизни Есенина – отказ от «хулиганства», возвращение на родину, воспевание образа матери, попытка последний раз обрести семейное счастье, попытка подвести итоги своей жизни (попрощаться со всеми родными, сжечь лишние бумаги, создать итоговую поэму «Чёрный человек», издать собрание сочинений) и покончить счёты с жизнью:

До свиданья, друг мой, без руки и слова,

Не грусти и не печаль бровей, – В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей.

«Калина красная» – это повесть и фильм о ценности человеческой жизни, о попытке человека, нарушившего нравственный закон, расстаться со своим прошлым. Разве это не об Есенине?! «Тема эта, когда жизнь человеческая разменивается на пятаки, прожигается просто так, меня волнует необычайно», – говорил В. Шукшин. В сцене встречи главного героя Егора Прокудина, по кличке Горе, с матерью вершится беспощадный суд над ним, поправшим нормы человеческой морали, но в повести есть и сострадание – народное отношение к горю, трагедии. После выхода в свет «Калины красной» В. Шукшин писал, что Егор умер от того, что понял: ни от людей, ни от себя прощения ему не будет. По признанию Шукшина, показать самоубийство у него духу не хватило, пришлось закончить нелепостью – мобилизовать бандюжек – застрелили. Так и хочется добавить: «как Есенина».

Мамаша, успокойтесь – он не хулиган.

Он не пристанет к вам на полустанке В войну – Малахов помните курган С гранатами такие шли под танки.

Такие строили дороги и мосты,

Каналы рыли, шахты и траншеи,

Всегда в грязи, но души их чисты…

Навеки жилы напряглись на шее…

Что за манеры – сразу за наган?

Что за привычки – сразу на колени? Ушел из жизни Маяковский – хулиган, Ушел из жизни хулиган – Есенин.

Чтоб мы не унижались за гроши,

Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски, Ушел из жизни хулиган – Шукшин, Ушел из жизни хулиган Высоцкий.

Мы живы, а они ушли туда, Взяв на себя все боли наши, раны. Горит на небе новая звезда, Её зажгли, конечно, хулиганы! (Валентин Гафт) Примечания:

1.Левашова О.Г. Шукшинский герой и традиции русской литературы XIX в. (Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой). Диссертация на соискание докторской степени//Электронная библиотека диссертаций – http://www.dissercat.com/

2.Кабакова С. А. В.М. Шукшин и М.А. Булгаков: творческий диалог в русской литературе конца 1960-х – первой половины 1970-х годов: диссертация кандидата филологических наук: Ишим, 2012.– 222 с.

3. Куляпин А.И. Шукшин и русская классика / А.И. Куляпин, О.Г. Левашова. – Барнаул: Изд-во АГУ, 1998. – 102 с.

4.Геллер М. Василий Шукшин: В поисках воли // Вестник русского христианского движения. Париж – Нью-Йорк – Москва. – 1977. – № 120.

5.Фрейлих, С. Беседы о советском кино . – М.: Просвещение, 1985

6. Бердяев Н.А. Душа России// Русская идея: Сборник статей. – М.: Республика, 1992

7.Лейдерман Н.Л.Сергей Есенин. Метаморфозы художественного сознания. – Екатеринбург, 2007

8.Бабицина Н.Н.Эволюция лирического героя как выразителя национального характера в творчестве Есенина// Вестник МГОУ. Серия «Русская филология» – 2011. – № 3

9. Сухих И. Душа болит («Характеры» В.Шукшина)// Звезда. – 2001. – № 10

10. Соционика и другие типологии – [битая ссылка] http://www.socionic.ru/index.php

(Соционика выделяет 16 психотипов: Дон Кихот, Дюма, Гюго, Робеспьер, Жуков, Есенин, Гамлет, Максим Горький, Наполеон, Бальзак, Джек Лондон, Драйзер, Гексли, Габен,

Штирлиц, Достоевский)

11.Есенина А.А. Родное и близкое// С.А.Есенин в воспоминаниям современников в 2 томах. Т.1. – ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Ru – http://modernlib.ru/

12. Эрлих В. Право на песнь. – Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1930

13. Шукшин В. М. Слово о «малой родине» // Шукшин В. М. Собрание сочиненийв пяти томах. – Б.: «Венда», 1992. – Переиздание – Е.: ИПП «Уральский рабочий». Т. 5. Рассказы, публицистика – С. 424—430

14.Белов В. Тяжесть креста: Воспоминания о В.М.Шукшине// Наш современник. – 2000. № 10

15. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Василий Шукшин //Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература 1950 – 1990-е годы: В 2 т. Т.1. – М.: «Академия», 2003.

16.Любшин о Шукшине – [битая ссылка] http://srostki.ucoz.ru/blog/2009-11-29-9

17. Куняевы С.Ю. и С.С. Жизнь Есенина. Снова выплыли годы из мрака… – «Бессмертные имена». – М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2001

18. Протоирей Сергий Фисун (С.А.Фисун). О духовных исканиях В.М.Шукшина//

Электронный научный журнал «Евразийство: Философия. Культура. Экология». Выпуск №

5. – 2012. – http://evrazistvo.ru/

19. Зиновьева Н.М. Помнить и любить. – [битая ссылка] http://

www.shukshin.museum.ru//meetings/july.html

20.Пономарёва Тамара. Потаённая любовь Шукшина. – ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Ru – http://modernlib.ru/

21.Никулин Юрий. Почти серьёзно. – ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА ModernLib.Ru

– [битая ссылка] http://modernlib.ru/

22.Марченко А.М. Сергей Александрович Есенин// Есенин С.А. Стихотворения. Поэмы. – М.: Дрофа: Вече, 2002

23.Есаулов И.А. Ранняя лирика С. Есенина и его последняя поэма// Русская классика:

новое понимание. – СПб: АЛЕТЕЙЯ, 2012. – 448 с.

24.Мариенгоф А. Роман без вранья. – Л.: Прибой, 1927

25.Коробов В.И. Василий Шукшин: Вещее слово (ЖЗЛ). – М.: Советская Россия, 1980

26.Любшин – о Шукшине: «Более искреннего человека я не встречал» – [битая ссылка] http://www.rg.ru/2004/07/23/shukshin.html

27.Шигарева Ю. «Василий Шукшин чувствовал себя изгоем»//Еженедельник «Аргументы и факты». – 2009. – № 30

Книга "Шукшин и Есенин: "идущие по одной дороге"

Александр Сапа В.М.Шукшин и

Здравствуй, ты, моя черная гибель,

Зверь припал… и из пасмурных недр

Даже эти небольшие замечания подтверждают, что

Даёшь сердце!»), Бронислав Пупков («Миль пардон, мадам!»),

Позже появляется третий тип «чудика», или иначе его можно назвать «античудиком»

А многие рассказы писателя – это зарисовки о его детстве и юности, о людях, которые ему были дороги в жизни

Есенин сохранил в своей душе с детских лет

Сергеевны Поповой, – уроженцев той же местности, предки которых переехали сюда из

Сростки. Но зато в одном селе образовалось несколько краев с разными обычаями и говором

А живет в нас от всей родины или косогор какойнибудь, или дом, или отсыревшее бревно у крыльца, где сидел когда-то глухой весенней ночью и слушал…

И мать это подтверждала в своих воспоминаниях: «Бывало, до рассвета проговорим, а он, милый, все бы слушал да слушал»

Вспоминая, как дед читал ему старообрядческие книги,

Многому он научился у нее, но высшим наследием были человечность, душевная щедрость, естественная природная сметка и разум

Но Шукшин «обидел» мать – внезапно, в расцвете сил ушёл из жизни

Сергея с затаённым дыханием… Она отлично понимала и глубоко чувствовала стихи сына и многие из них запоминала…»

Есенина, как бы обращается с теми же чувствами к матери своей

В восемьдесят лет завершила Татьяна

Приходил я к себе домой. И навстречу испуганной маме

Именно поэтому так жалко корову

Но не следует думать, что это было лишь какой-то игрой или позой , – пишут в своей книге «Жизнь

Или он был таким послушным, или помогло ее искреннее желание помочь

Учитель я был, честно говоря, неважнецкий

Естественно, сильно переживала по этому поводу, считая, что

Первая любовь Сергея Есенина – местная молодая помещица

Итак, летом 1954 года Шукшин оказался в

Примечательно, что студенту не хватает именно времени, а не денег

А выход из этой «долины змей» только один – доказать, что ты лучше, талантливее

Молодой Есенин улыбался, но иногда в глазах загорался недобрый огонёк и чувствовалось, что долго такое добродушие длиться не может

Чащина); актриса Лидия Федосеева, которая стала самой большой любовью

Может поздно, может слишком рано…», «Кто я?

Отправившись на гастроли в Крым,

После развода в письме к матери

Среди трактовок финала поэмы нам кажется самой убедительной трактовка

И всё-таки спастись не удалось

Дважды – до обеда и после – Шукшин звонил в

Вот же, пью чай, чувствую – сладко…»

После смерти Шукшина в народе внезапно поползли слухи о том, что умер он не естественной смертью – мол, ему помогли это сделать

У меня до сих пор хранятся кардиограммы

Подобная специальная комиссия по настоянию председателя

Очень много Шукшина на экране будет»

Представляете, какие страсти кипели внутри него и – разрушали!

Посетуем про себя – вот сволочи, что делают! – но обойдем за версту

Сибирь в осеннем золоте, В Москве – шум шин

Московские шоферы, сговорившись, проезжая или провозя грузы и пассажиров мимо

ПОСЛЕСЛОВИЕ И последнее. Наверное, каждый из нас не раз смотрел фильм

Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,

Протоирей Сергий Фисун (С.А.Фисун)

Материалы на данной страницы взяты из открытых истончиков либо размещены пользователем в соответствии с договором-офертой сайта. Вы можете сообщить о нарушении.

05.03.2018

Книга "Шукшин и Есенин: "идущие по одной дороге"

Шукшин и Есенин: «идущие по одной дороге»

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ

ЕДИНСТВО ТЕМЫ И ГЕРОЯ

ПСИХОТИП «ЕСЕНИН»

РОДНЫЕ МЕСТА

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ И РУССКОМУ НАРОДУ

ОКРУЖАЮЩИЕ ЛЮДИ

ВСЕ МЫ РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В СТОЛИЦЕ

ЖЕНЩИНЫ

УХОД

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Книга "Шукшин и Есенин: "идущие по одной дороге"

Александр Сапа В.М.Шукшин и

Сапа А. В., 2017 © SelfPub.ru, 2017

Здравствуй, ты, моя черная гибель,

Зверь припал… и из пасмурных недр

Даже эти небольшие замечания подтверждают, что

Даёшь сердце!»), Бронислав Пупков («Миль пардон, мадам!»),

Позже появляется третий тип «чудика», или иначе его можно назвать «античудиком»

А многие рассказы писателя – это зарисовки о его детстве и юности, о людях, которые ему были дороги в жизни

Есенин сохранил в своей душе с детских лет

Сергеевны Поповой, – уроженцев той же местности, предки которых переехали сюда из

Сростки. Но зато в одном селе образовалось несколько краев с разными обычаями и говором

А живет в нас от всей родины или косогор какойнибудь, или дом, или отсыревшее бревно у крыльца, где сидел когда-то глухой весенней ночью и слушал…

И мать это подтверждала в своих воспоминаниях: «Бывало, до рассвета проговорим, а он, милый, все бы слушал да слушал»

Вспоминая, как дед читал ему старообрядческие книги,

Многому он научился у нее, но высшим наследием были человечность, душевная щедрость, естественная природная сметка и разум

Но Шукшин «обидел» мать – внезапно, в расцвете сил ушёл из жизни

Сергея с затаённым дыханием… Она отлично понимала и глубоко чувствовала стихи сына и многие из них запоминала…»

Есенина, как бы обращается с теми же чувствами к матери своей

В восемьдесят лет завершила Татьяна

Приходил я к себе домой. И навстречу испуганной маме

Именно поэтому так жалко корову

Но не следует думать, что это было лишь какой-то игрой или позой , – пишут в своей книге «Жизнь

Или он был таким послушным, или помогло ее искреннее желание помочь

Учитель я был, честно говоря, неважнецкий

Естественно, сильно переживала по этому поводу, считая, что

Первая любовь Сергея Есенина – местная молодая помещица

Итак, летом 1954 года Шукшин оказался в

Примечательно, что студенту не хватает именно времени, а не денег

А выход из этой «долины змей» только один – доказать, что ты лучше, талантливее

Молодой Есенин улыбался, но иногда в глазах загорался недобрый огонёк и чувствовалось, что долго такое добродушие длиться не может

Чащина); актриса Лидия Федосеева, которая стала самой большой любовью

Может поздно, может слишком рано…», «Кто я?

Отправившись на гастроли в Крым,

После развода в письме к матери

Среди трактовок финала поэмы нам кажется самой убедительной трактовка

И всё-таки спастись не удалось

Дважды – до обеда и после – Шукшин звонил в

Вот же, пью чай, чувствую – сладко…»

После смерти Шукшина в народе внезапно поползли слухи о том, что умер он не естественной смертью – мол, ему помогли это сделать

У меня до сих пор хранятся кардиограммы

Подобная специальная комиссия по настоянию председателя

Очень много Шукшина на экране будет»

Представляете, какие страсти кипели внутри него и – разрушали!

Посетуем про себя – вот сволочи, что делают! – но обойдем за версту

Сибирь в осеннем золоте, В Москве – шум шин

Московские шоферы, сговорившись, проезжая или провозя грузы и пассажиров мимо

ПОСЛЕСЛОВИЕ И последнее. Наверное, каждый из нас не раз смотрел фильм

Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,

Протоирей Сергий Фисун (С.А.Фисун)