Конспект урока литературы "Отцы и дети: вместе или врозь?"

Федотова Алла Владимировна,

Учитель русского языка и литературы

МБОУ «Бокситогорская СОШ №2»

Г. Бокситогорск

Урок  литературы в 11 классе

Выпускник  современной школы должен иметь целостное представление об окружающем мире  и в частности о литературном процессе. Немаловажно сформировать у учащихся  ценностное отношение к литературе, основанное на понимании связи литературного произведения с жизнью, умении извлекать для себя жизненные уроки. Размышление о литературном произведении – уникальная возможность   создания условий для формирования у учащихся гражданской идентичности, чувства патриотизма, духовно-нравственных качеств.

 

 Отцы и дети: вместе или врозь?

ЦЕЛИ:

Осмысление произведений х/л с общечеловеческой точки зрения.

Создание условий для самопознания и формирования жизненных приоритетов.

 

1. Учебная доминанта.

 

·         «Наша молодежь любит роскошь, она дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям».    Сократ, V век  до нашей эры.

·         «Я утратил всякие надежды относительно будущего нашей страны, если сегодняшняя молодежь завтра возьмет в свои руки бразды правления, ибо эта молодежь невыносима, несдержанна, просто ужасна».  греческий поэт Гесиод   VIII век  до нашей эры.

·         «Наш мир достиг критической стадии. Дети больше не слушают своих родителей. Видимо, конец мира уже не так далек».   Египетский  жрец   примерно за 2000 лет до нашей эры.

·         «Молодежь растлена до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Они никогда не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру».    надпись сделана в Вавилоне 5000 лет тому назад.

Перед вами несколько цитат. Прочтите их. Что объединяет эти высказывания? Как вы думаете, к какому времени они относятся? Устарели ли они?

Что, по-вашему, стоит за словами «проблема отцов и детей»?

Итак, на этом мы уроке мы поговорим о взаимоотношениях «отцов и детей», вспомним произведения русской литературы, в которых эта проблема затронута.

 

2.  Актуализация материала.

Дома вы посмотрели фрагменты нескольких фильмов, которые объединяет эта тема.

 

1)    – 9 мая. Личное отношение.   «Вокзал»

2)    – «Исаев» (Ю. Семёнов «Бриллианты для диктатуры пролетариата»)

3)    – «Следствие ведут знатоки». «До первого выстрела».

Как вы думаете, в какое время происходит действие этого  фрагмента? Начало 70-х гг, т.е. персонажи -  примерно бабушки и дедушки современных школьников.

4)    «Колье Шарлотты». Монолог отца

 

Конфликт поколений – понятие многогранное. Какие аспекты этого конфликта вы увидели?

Перед вами фрагменты произведений русской литературы. Вам предстоит узнать произведения, вспомнить автора и соотнести с определённым аспектом. Какие произведения вы ещё можете назвать?

 

1)    Неприятие старшим поколением образа жизни младшего поколения.	А.С. Грибоедов. Горе от ума.
2)    Идеологические разногласия.	И.С. Тургенев. Отцы и дети
3)    Непослушание младших // стремление старших «удержать» власть // бытовые разногласия.	А.Н. Островский «Гроза»
4)    Недостаточное внимание со стороны детей, дефицит общения.	К.Г. Паустовский. Телеграмма.
	А.С. Пушкин «Станционный смотритель» Н.В. Гоголь «Тарас Бульба»

 

3. ОБСУЖДЕНИЕ. Работа с текстами  произведений (фрагментами).

1) А.С. Грибоедов «Горе от ума».  Действие 2, явление 2. (ПРИЛОЖЕНИЕ 1)

Чтение по ролям

Чья позиция вам ближе? Почему?

Какие наставления даёт Фамусов? Какие жизненные приоритеты героя раскрываются в этом монологе? Почему у Фамусова сформировалась такая жизненная позиция? Можно ли понять его взгляды?

Молодость Фамусова – век «государыни Екатерины», его жизненные убеждения сформировались задолго до «века нынешнего».

В чём правота Чацкого? Чем, сточки зрения героя, отличается «век нынешний от  века минувшего»? Почему Чацкий не боится так горячо говорить о своих взглядах?

«Легко быть смелым, если разрешили» (А. Дементьев).

Почему Фамусов так перепуган словами Чацкого?

Годами формировавшийся страх так просто не пройдёт. Как человек, умудрённый опытом, Фамусов знает, что времена могут  снова измениться.

Почему героям не удаётся найти общий язык?

Они и не стремятся к этому.

2) И.С. Тургенев «Отцы и дети».  Глава 10. (ПРИЛОЖЕНИЕ 2)

 Случайно ли произошёл этот спор? Каковы его основные линии?

Отношение к дворянству, аристократии, о принципах деятельности нигилистов, об отношении к русскому народу, о взглядах на искусство и природу.

Каковы  суждения героев по этим проблемам? (учащимся предлагаются карточки «высказывания отцов» и «высказывания детей», задание – установить соответствия).

Как вы считаете: в чём сильные и слабые стороны каждой из сторон?

Кто побеждает в этом споре?

Что стало развязкой конфликта? Какие стороны личности героев выявила дуэль?

3) А.Н. Островский «Гроза». Действие 1, явление 5. Действие 2, явления 3 – 7. (ПРИЛОЖЕНИЕ 3)

Инсценирование.

Приходилось ли вам попадать в подобную ситуацию?

Когда родители недовольны поступками детей, «учат, как надо», напоминают о своём примере.  «Не надобно иного образца, Когда в глазах пример отца».

Кто из героев вызывает симпатию?

Симпатична ли вам Марфа Игнатьевна? Чем объясняется характер её поведения?

Чем она  недовольна?

Молодые нарушают традицию. Поступают не так, как принято. Понимает, что  в душе дети не признают её власти.

Справедливы ли эти опасения?

Поведение Тихона подтверждает её опасения: он мечтает вырваться из дома хоть на короткое время, чтобы предаться разгулу.

Варвара не признаёт традиционный уклад и бегает на свидания к Кудряшу.

А почему Кабаниха так боится, что дети будут жить «своей волей»?

«Что будет, как старики-то перемрут?» Неизвестно, к чему «воля» приведёт. «Последние времена приходят».

В начале пьесы Катерина, казалось бы, послушна свекрови. Почему же Кабаниха осуждает её даже за проявление нежности к мужу?

Чувства ненадёжны, страсть может разгореться и к кому-то другому. Традиция, установленный порядок  - это, по мнению Марфы Кабановой, основа жизни.

Страх перед будущим, материнская тревога, стремление удержать традиционный уклад заставляет Марфу Игнатьевну быть деспотичной, «поедом есть» своих домашних.

Почему трудно не просто симпатизировать ей, но и понять позицию Кабановой?

Мы не видим не только проявления любви, но и проявления уважения. Чем жёстче Кабанова, тем больше отдаляются от неё родные люди.

Была ли неизбежной трагедия Катерины?

С одной стороны, Катерина – человек традиции, с другой – личность с сильной волей. Это проявляется даже в отношении к Богу: она не просто верит глубоко и истово, но и искренне любит Бога.

Однако бывает и так, что люди отдаляются друг от друга, несмотря на любовь.

 

5)    К.Г. Паустовский «Телеграмма»

 

Выразительное чтение

 

Совсем другой образ женщины-матери встречаем мы в рассказе К.Г. Паустовского. Перечитайте строчки, посвящённые Катерине Петровне. Как думает она о своей дочери?

 

Похожа ли ситуация, изображённая в этом рассказе, на одну из предыдущих?

 

Здесь нет конфликта поколений. Нет никаких упрёков. Проблема «отцов и детей» связана с отношением к пожилой матери. Одинокая старость.

 

Какой персонаж русской литературы вспоминается?

Самсон Вырин («Станционный смотритель»).

 

Частое ли это явление в нашей жизни? С чем   в большинстве случаев связаны причины этого?

Равнодушие, чёрствость, эгоизм детей.

Относятся ли эти упрёки к Насте, дочери главной героини? Нет.

Почему же так произошло?

Работа, жизнь вдали от матери, стремление быть полезной…

 

Почему именно после «телеграммы» Катерина Петровна умерла?

Потеряла надежду, поняла, что ждать больше нечего.

 

Какую роль играет в рассказе образ молоденькой учительницы?

Она может оказаться в той же ситуации, что и Настя.

 

Как получается, что самому дорогому, а иногда и единственному родному человеку практически не находится места в жизни близких?

В повседневных  делах, суете  жизни, постоянных заботах   общение с родителями становится непозволительной роскошью.

 

4. Рефлексия.

 

Скажите, пожалуйста, кому из героев, о которых мы сегодня вспомнили, удалось преодолеть конфликт поколений?  Отец и сын Кирсановы.

 

Как вы понимаете смысл названия  романа И.С. Тургенева?

«Отцы и дети» - с одной стороны, это  вечное противостояние, с другой – единое целое, потому что через оба эти состояния  проходит каждый человек.

Как тургеневский герой – Николай Петрович Кирсанов –  сказал об этом?

«Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать... Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька — а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю».

Скажите, пожалуйста, как, по-вашему: неизбежен ли  конфликт  поколений?

Давайте вспомним литературные примеры, где  нет острого конфликта между представителями поколений? Где мы можем наблюдать духовную близость  между отцами и детьми?

Л.Н. Толстой «Война и мир» (Болконские и Ростовы);

И.А. Гончаров «Обломов».

Семейная  любовь, взаимное уважение помогают сохранить отношения между близкими людьми разных поколений.

5. Домашнее задание.

Дома вам предстоит написать сочинение на тему «Отцы и дети: вместе или врозь?»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Явление 2

Фамусов, Слуга, Чацкий

Фамусов

     А! Александр Андреич, просим,

Садитесь-ко.

Чацкий

                        Вы заняты?

Фамусов

(Слуге)

                                             Поди.

Слуга уходит.

Да, разные дела на память в книгу вносим,

        Забудется того гляди. —

Чацкий

        Вы что-то не весёлы стали;

Скажите, отчего? Приезд не в пору мой?

        Уж Софье Павловне какой

        Не приключилось ли печали?

     У вас в лице, в движеньях суета.

Фамусов

        Ах! батюшка, нашел загадку,

        Не весел я!.. В мои лета

Не можно же пускаться мне вприсядку!

Чацкий

        Никто не приглашает вас;

        Я только, что спросил два слова

Об Софье Павловне, быть может, нездорова?

Фамусов

     Тьфу, господи прости! Пять тысяч раз

        Твердит одно и то же!

То Софьи Павловны на свете нет пригоже,

        То Софья Павловна больна, —

     Скажи, тебе понравилась она?

     Обрыскал свет; не хочешь ли жениться?

Чацкий

А вам на что?

Фамусов

                        Меня не худо бы спроситься,

        Ведь я ей несколько сродни;

        По крайней мере искони

        Отцом недаром называли.

Чацкий

Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?

Фамусов

     Сказал бы я, во-первых: не блажи,

     Именьем, брат, не упрекай оплошно,

     А, главное, поди-тка послужи.

Чацкий

     Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Фамусов

        Вот то-то, все вы гордецы!

     Спросили бы, как делали отцы?

     Учились бы, на старших глядя:

     Мы, например, или покойник дядя,

Максим Петрович: он не то на серебре,

На золоте едал; сто человек к услугам;

     Весь в орденах; езжал-то вечно цугом;

     Век при дворе, да при каком дворе!

             Тогда не то, что ныне,

При государыне служил Екатерине.

     А в те поры все важны! в сорок пуд...

     Раскланяйся — тупеем не кивнут.

        Вельможа в случае — тем паче,

     Не как другой, и пил и ел иначе.

        А дядя! что твой князь? что граф?

        Сурьезный взгляд, надменный нрав.

        Когда же надо подслужиться,

        И он сгибался вперегиб:

На куртаге ему случилось обступиться;

Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;

        Старик заохал, голос хрипкий;

Был высочайшею пожалован улыбкой;

        Изволили смеяться; как же он?

Привстал, оправился, хотел отдать поклон,

     Упал вдруго́рядь — уж нарочно, —

А хохот пуще, он и в третий так же точно.

     А? как по вашему? по нашему — смышлен.

        Упал он больно, встал здорово.

     Зато, бывало, в вист кто чаще приглашен?

     Кто слышит при дворе приветливое слово?

     Максим Петрович! Кто пред всеми знал почет?

        Максим Петрович! Шутка!

     В чины выводит кто и пенсии дает?

Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, — ну-тка!

Чацкий

     И точно начал свет глупеть,

     Сказать вы можете вздохнувши;

     Как посравнить, да посмотреть

     Век нынешний и век минувший:

     Свежо предание, а верится с трудом;

Как тот и славился, чья чаще гнулась шея;

     Как не в войне, а в мире брали лбом;

        Стучали об пол не жалея!

Кому нужда: тем спесь, лежи они в пыли,

А тем, кто выше, лесть как кружево плели.

     Прямой был век покорности и страха,

Всё под личиною усердия к царю.

Я не об дядюшке об вашем говорю;

     Его не возмутим мы праха:

Но между тем кого охота заберет,

     Хоть в раболепстве самом пылком,

     Теперь, чтобы смешить народ,

     Отважно жертвовать затылком?

     А сверстничек, а старичок

     Иной, глядя на тот скачок,

     И разрушаясь в ветхой коже,

Чай приговаривал: ах! если бы мне тоже!

Хоть есть охотники поподличать везде,

Да нынче смех страшит, и держит стыд в узде;

Недаром жалуют их скупо государи.

Фамусов

     Ах! Боже мой! он карбонари!

Чацкий

     Нет, нынче свет уж не таков.

Фамусов

Опасный человек!

Чацкий

                                Вольнее всякий дышит

И не торопится вписаться в полк шутов.

Фамусов

     Что говорит! и говорит, как пишет!

Чацкий

У покровителей зевать на потолок,

Явиться помолчать, пошаркать, пообедать,

        Подставить стул, поднять платок.

Фамусов

        Он вольность хочет проповедать!

Чацкий

Кто путешествует, в деревне кто живет...

Фамусов

        Да он властей не признает!

Чацкий

        Кто служит делу, а не лицам...

Фамусов

Строжайше б запретил я этим господам

        На выстрел подъезжать к столицам.

Чацкий

        Я наконец вам отдых дам...

Фамусов

        Терпенья, мочи нет, досадно.

Чацкий

        Ваш век бранил я беспощадно,

        Предоставляю вам во власть:

             Откиньте часть,

        Хоть нашим временам в придачу;

        Уж так и быть, я не поплачу.

Фамусов

И знать вас не хочу, разврата не терплю.

Чацкий

     Я досказал.

Фамусов

                        Добро заткнул я уши.

Чацкий

     На что ж? я их не оскорблю. —

Фамусов

(скороговоркой)

     Вот рыскают по свету, бьют баклуши,

     Воротятся, от них порядка жди.

Чацкий

     Я перестал...

Фамусов

                     Пожалуй, пощади.

Чацкий

        Длить споры не мое желанье...

Фамусов

Хоть душу отпусти на покаянье!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

ЦИТАТЫ НА КАРТОЧКАХ

—   Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду [чтение Пушкина]. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать… Я думаю, Бюхнерово «Stoff und Kraft» 1 на первый случай.

 

–  «Дрянь, аристократишко

   – Я уважаю аристократов — настоящих. Вспомните, милостивый государь  английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.

- Без  чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе нет никакого прочного основания   общественному зданию.

- Личность, милостивый государь, — вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится.

— вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.

 

— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы  — подумаешь, сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.

 

— Да на что нам эта логика [истории]? Мы и без нее обходимся. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!

— Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным. В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.

— Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете... Да ведь надобно же и строить.

— Это уже не наше дело [строить]... Сперва нужно место расчистить.

— Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры...

— Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом — он русский, а разве я сам не русский.

— Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.

— Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?

— Болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда,   это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали,  и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся,   мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого,    <…> самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.

 – Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила — да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, un barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех — миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!

— Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше «Девушки у фонтана» не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли?

— По-моему, Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его.

—А я тогда буду готов согласиться с вами,  когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.

— Я вам миллионы таких постановлений представлю, миллионы! Да вот хоть община, например. Семья наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян!

— Ну, насчет общины, — промолвил он, — поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.

—— закричал Павел Петрович.

— И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах?

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

Действие 1

Явление пятое

Кабанова, Кабанов, Катерина и Варвара.

Кабанова. Если ты хочешь мать послушать, так ты, как приедешь туда, сделай так, как я тебе приказывала.

Кабанов. Да как же я могу, маменька, вас ослушаться!

Кабанова. Не очень-то нынче старших уважают.

Варвара (про себя). Не уважишь тебя, как же!

Кабанов. Я, кажется, маменька, из вашей воли ни на шаг.

Кабанова. Поверила бы я тебе, мой друг, кабы своими глазами не видала да своими ушами не слыхала, каково теперь стало почтение родителям от детей-то! Хоть бы то-то помнили, сколько матери болезней от детей переносят.

Кабанов. Я, маменька...

Кабанова. Если родительница что когда и обидное, по вашей гордости, скажет, так, я думаю, можно бы перенести! А, как ты думаешь?

Кабанов. Да когда же я, маменька, не переносил от вас?

Кабанова. Мать стара, глупа; ну, а вы, молодые люди, умные, не должны с нас, дураков, и взыскивать.

Кабанов (вздыхая в сторону). Ах ты, господи! (Матери.) Да смеем ли мы, маменька, подумать!

Кабанова. Ведь от любви родители и строги-то к вам бывают, от любви вас и бранят-то, все думают добру научить. Ну, а это нынче не нравится. И пойдут детки-то по людям славить, что мать ворчунья, что мать проходу не дает, со свету сживает. А, сохрани господи, каким-нибудь словом снохе не угодить, ну и пошел разговор, что свекровь заела совсем.

Кабанов. Нешто, маменька, кто говорит про вас?

Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.

Кабанов. Да отсохни язык...

Кабанова. Полно, полно, не божись! Грех! Я уж давно вижу, что тебе жена милее матери. С тех пор как женился, я уж от тебя прежней любви не вижу.

Кабанов. В чем же вы, маменька, это видите?

Кабанова. Да во всем, мой друг! Мать чего глазами не увидит, так у нее сердце вещун, она сердцем может чувствовать. Аль жена тебя, что ли, отводит от меня, уж не знаю.

Кабанов. Да нет, маменька! что вы, помилуйте!

Катерина. Для меня, маменька, все одно, что родная мать, что ты, да и Тихон тоже тебя любит.

Кабанова. Ты бы, кажется, могла и помолчать, коли тебя не спрашивают. Не заступайся, матушка, не обижу небось! Ведь он мне тоже сын; ты этого не забывай! Что ты выскочила в глазах-то поюлить! Чтобы видели, что ли, как ты мужа любишь? Так знаем, знаем, в глазах-то ты это всем доказываешь.

Варвара (про себя). Нашла место наставления читать.

Катерина. Ты про меня, маменька, напрасно это говоришь. Что при людях, что без людей, я все одна, ничего я из себя не доказываю.

Кабанова. Да я об тебе и говорить не хотела; а так, к слову пришлось.

Катерина. Да хоть и к слову, за что ж ты меня обижаешь?

Кабанова. Экая важная птица! Уж и обиделась сейчас.

Катерина. Напраслину-то терпеть кому ж приятно!

Кабанова. Знаю я, знаю, что вам не по нутру мои слова, да что ж делать-то, я вам не чужая, у меня об вас сердце болит. Я давно вижу, что вам воли хочется. Ну что ж, дождетесь, поживете и на воле, когда меня не будет. Вот уж тогда делайте что хотите, не будет над вами старших. А может, и меня вспомянете.

Кабанов. Да мы об вас, маменька, денно и нощно бога молим, чтобы вам, маменька, бог дал здоровья и всякого благополучия и в делах успеху.

Кабанова. Ну, полно, перестань, пожалуйста. Может быть, ты и любил мать, пока был холостой. До меня ли тебе; у тебя жена молодая.

Кабанов. Одно другому не мешает-с: жена само по себе, а к родительнице я само по себе почтение имею.

Кабанова. Так променяешь ты жену на мать? Ни в жизнь я этому не поверю.

Кабанов. Да для чего же мне менять-с? Я обеих люблю.

Кабанова. Ну да, да, так и есть, размазывай! Уж я вижу, что я вам помеха.

Кабанов. Думайте как хотите, на все есть ваша воля; только я не знаю, что я за несчастный такой человек на свет рожден, что не могу вам угодить ничем.

Кабанова. Что ты сиротой-то прикидываешься! Что ты нюни-то распустил? Ну, какой ты муж? Посмотри ты на себя! Станет ли тебя жена бояться после этого?

Кабанов. Да зачем же ей бояться? С меня и того довольно, что она меня любит.

Кабанова. Как зачем бояться! Как зачем бояться! Да ты рехнулся, что ли? Тебя не станет бояться, меня и подавно. Какой же это порядок-то в доме будет? Ведь ты, чай, с ней в законе живешь. Али, по-вашему, закон ничего не значит? Да уж коли ты такие дурацкие мысли в голове держишь, ты бы при ней-то, по крайней мере, не болтал да при сестре, при девке; ей тоже замуж идти: этак она твоей болтовни наслушается, так после муж-то нам спасибо скажет за науку. Видишь ты, какой еще ум-то у тебя, а ты еще хочешь своей волей жить.

Кабанов. Да я, маменька, и не хочу своей волей жить. Где уж мне своей волей жить!

Кабанова. Так, по-твоему, нужно все лаской с женой? Уж и не прикрикнуть на нее, и не пригрозить?

Кабанов. Да я, маменька...

Кабанова (горячо). Хоть любовника заводи! А! И это, может быть, по-твоему, ничего? А! Ну, говори!

Кабанов. Да, ей-богу, маменька...

Кабанова (совершенно хладнокровно). Дурак! (Вздыхает.) Что с дураком и говорить! только грех один!

Молчание.

Я домой иду.

Кабанов. И мы сейчас, только раз-другой по бульвару пройдем.

Кабанова. Ну, как хотите, только ты смотри, чтобы мне вас не дожидаться! Знаешь, я не люблю этого.

Кабанов. Нет, маменька! Сохрани меня господи!

Кабанова. То-то же! (Уходит.)

Действие 2

Явление третье

Те же. Кабанова и Кабанов.

Кабанова. Ну, ты помнишь все, что я тебе сказала? Смотри ж, помни! На носу себе заруби!

Кабанов. Помню, маменька.

Кабанова. Ну, теперь все готово. Лошади приехали, проститься тебе только, да и с богом.

Кабанов. Да-с, маменька, пора.

Кабанова. Ну!

Кабанов. Чего изволите-с?

Кабанова. Что ж ты стоишь, разве порядку не знаешь? Приказывай жене-то, как жить без тебя.

Катерина потупила глаза в землю.

Кабанов. Да она, чай, сама знает.

Кабанова. Разговаривай еще! Ну, ну, приказывай! Чтоб и я слышала, что ты ей приказываешь! А потом приедешь, спросишь, так ли все исполнила.

Кабанов (становясь против Катерины). Слушайся маменьки, Катя!

Кабанова. Скажи, чтоб не грубила свекрови.

Кабанов. Не груби!

Кабанова. Чтоб почитала свекровь, как родную мать!

Кабанов. Почитай, Катя, маменьку, как родную мать!

Кабанова. Чтоб сложа ручки не сидела, как барыня!

Кабанов. Работай что-нибудь без меня!

Кабанова. Чтоб в окна глаз не пялила!

Кабанов. Да, маменька, когда ж она...

Кабанова. Ну, ну!

Кабанов. В окна не гляди!

Кабанова. Чтоб на молодых парней не заглядывалась без тебя!

Кабанов. Да что ж это, маменька, ей-богу!

Кабанова (строго). Ломаться-то нечего! Должен исполнять, что мать говорит. (С улыбкой.) Оно все лучше, как приказано-то.

Кабанов (сконфузившись). Не заглядывайся на парней!

Катерина строго взглядывает на него.

Кабанова. Ну, теперь поговорите промежду себя, коли что нужно. Пойдем, Варвара!

Уходят.

Явление четвертое

Кабанов и Катерина (стоит, как будто в оцепенении).

Кабанов. Катя!

Молчание.

Катя, ты на меня не сердишься?

Катерина (после непродолжительного молчания, покачав головой). Нет!

Кабанов. Да что ты такая? Ну, прости меня!

Катерина (все в том же состоянии, слегка покачав головой). Бог с тобой! (Закрыв лицо рукою.) Обидела она меня!

Кабанов. Все к сердцу-то принимать, так в чахотку скоро попадешь. Что ее слушать-то! Ей ведь что-нибудь надо ж говорить! Ну, и пущай она говорит, а ты мимо ушей пропущай. Ну, прощай, Катя!

Катерина (кидаясь на шею мужу). Тиша, не уезжай! Ради бога, не уезжай! Голубчик, прошу я тебя!

Кабанов. Нельзя, Катя. Коли маменька посылает, как же я не поеду!

Катерина. Ну, бери меня с собой, бери!

Кабанов (освобождаясь из ее объятий). Да нельзя!

Катерина. Отчего же, Тиша, нельзя?

Кабанов. Куда как весело с тобой ехать! Вы меня уж заездили здесь совсем! Я не чаю, как вырваться-то, а ты еще навязываешься со мной.

Катерина. Да неужели же ты разлюбил меня?

Кабанов. Да не разлюбил; а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь! Ты подумай то: какой ни на есть, а я все-таки мужчина, всю жизнь вот этак жить, как ты видишь, так убежишь и от жены. Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов эких на ногах нет, так до жены ли мне?

Катерина. Как же мне любить-то тебя, когда ты такие слова говоришь?

Кабанов. Слова как слова! Какие же мне еще слова говорить! Кто тебя знает, чего ты боишься! Ведь ты не одна, ты с маменькой останешься.

Катерина. Не говори ты мне об ней, не тирань ты моего сердца! Ах, беда моя, беда! (Плачет.) Куда мне, бедной, деться? За кого мне ухватиться? Батюшки мои, погибаю я!

Кабанов. Да полно ты!

Катерина (подходит к мужу и прижимается к нему). Тиша, голубчик, кабы ты остался, либо взял ты меня с собой, как бы я тебя любила, как бы я тебя голубила, моего милого! (Ласкает его.)

Кабанов. Не разберу я тебя, Катя! То от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь.

Катерина. Тиша, на кого ты меня оставляешь! Быть беде без тебя! Быть беде!

Кабанов. Ну, да ведь нельзя, так уж нечего делать.

Катерина. Ну, так вот что! Возьми ты с меня какую-нибудь клятву страшную...

Кабанов. Какую клятву?

Катерина. Вот какую; чтобы не смела я без тебя ни под каким видом ни говорить ни с кем чужим, ни видеться, чтобы и думать я не смела ни о ком, кроме тебя.

Кабанов. Да на что ж это?

Катерина. Успокой ты мою душу, сделай такую милость для меня!

Кабанов. Как можно за себя ручаться, мало ль что может в голову прийти.

Катерина (падая на колени). Чтоб не видать мне ни отца, ни матери! Умереть мне без покаяния, если я...

Кабанов (поднимая ее). Что ты! Что ты! Какой грех-то! Я и слушать не хочу!

Голос Кабановой: «Пора, Тихон!»

Входят Кабанова, Варвара и Глаша.

Явление пятое

Те же, Кабанова, Варвара и Глаша.

Кабанова. Ну, Тихон, пора! Поезжай с богом! (Садится.) Садитесь все!

Все садятся. Молчание.

Ну, прощай! (Встает, и все встают.)

Кабанов (подходя к матери). Прощайте, маменька!

Кабанова (жестом показывает на землю). В ноги, в ноги!

Кабанов кланяется в ноги, потом целуется с матерью.

Прощайся с женою!

Кабанов. Прощай, Катя!

Катерина кидается ему на шею.

Кабанова. Что на шею-то виснешь, бесстыдница! Не с любовником прощаешься! Он тебе муж — глава! Аль порядку не знаешь? В ноги кланяйся!

Катерина кланяется в ноги.

Кабанов. Прощай, сестрица! (Целуется с Варварой.) Прощай, Глаша! (Целуется, с Глашей.) Прощайте, маменька! (Кланяется.)

Кабанова. Прощай! Дальние проводы — лишние слезы.

Кабанов уходит, за ним Катерина, Варвара и Глаша.

Явление шестое

Кабанова (одна). Молодость-то что значит! Смешно смотреть-то даже на них! Кабы не свои, насмеялась бы досыта. Ничего-то не знают, никакого порядка. Проститься-то путем не умеют. Хорошо еще, у кого в доме старшие есть, ими дом-то и держится, пока живы. А ведь тоже, глупые, на свою волю хотят, а выдут на волю-то, так и путаются на покор да смех добрым людям. Конечно, кто и пожалеет, а больше все смеются. Да не смеяться-то нельзя; гостей позовут, посадить не умеют, да еще, гляди, позабудут кого из родных. Смех, да и только! Так-то вот старина-то и выводится. В другой дом и взойти-то не хочется. А и взойдешь-то, так плюнешь да вон скорее. Что будет, как старики перемрут, как будет свет стоять, уж и не знаю. Ну, да уж хоть то хорошо, что не увижу ничего.

Входят Катерина и Варвара.

Явление седьмое

Кабанова, Катерина и Варвара.

Кабанова. Ты вот похвалялась, что мужа очень любишь; вижу я теперь твою любовь-то. Другая хорошая жена, проводивши мужа-то, часа полтора воет, лежит на крыльце; а тебе, видно, ничего.

Катерина. Не к чему! Да и не умею. Что народ-то смешить!

Кабанова. Хитрость-то не великая. Кабы любила, так бы выучилась. Коли порядком не умеешь, ты хоть бы пример-то этот сделала; все-таки пристойнее; а то, видно, на словах-то только. Ну, я богу молиться пойду; не мешайте мне.

Варвара. Я со двора пойду.

Кабанова (ласково). А мне что! Поди! Гуляй, пока твоя пора придет. Еще насидишься!

Уходят Кабанова и Варвара.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели. Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора. Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь. По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи перестали гонять в луга стадо. Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало ещё труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный «Вестник Европы», пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась тёмная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать.

Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта — портрет ее отца, а вот эта — маленькая, в золотой раме — подарок Крамского, эскиз к его «Неизвестной». Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом — известным художником. В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село, жил на покое и занимался садом. Писать он уже не мог: дрожала рука, да и зрение ослабло, часто болели глаза.

            Дом был, как говорила Катерина Петровна, «мемориальный». Он находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрёт она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала. А в селе — называлось оно Заборье — никого не было, с кем бы можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни, о том лете, когда Катерина Петровна жила с отцом в Париже и видела похороны Виктора Гюго. Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, — девчонке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды из колодца, подмести полы, поставить самовар.

Катерина Петровна дарила Манюшке за услуги сморщенные перчатки, страусовые перья, стеклярусную чёрную шляпу.

— На что это мне? — хрипло спрашивала Манюшка и шмыгала носом. — Тряпичница я, что ли?

— А ты продай, милая, — шептала Катерина Петровна. Вот уже год, как она ослабела и не могла говорить громко. — Ты продай.

— Сдам в утиль, — решала Манюшка, забирала все и уходила.

Изредка заходил сторож при пожарном сарае — Тихон, тощий, рыжий. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга, строил дом, заводил усадьбу.

Тихон был тогда мальчишкой, но почтение к старому художнику сберёг на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко вздыхал:

— Работа натуральная!

Тихон хлопотал часто без толку, от жалости, но все же помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

— Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?

Катерина Петровна молчала, сидя на диване — сгорбленная, маленькая, — и всё перебирала какие-то бумажки в рыжем кожаном ридикюле. Тихон долго сморкался, топтался у порога.

— Ну что ж, — говорил он, не дождавшись ответа. — Я, пожалуй, пойду, Катерина Петровна.

— Иди, Тиша, — шептала Катерина Петровна. — Иди, бог с тобой!

Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья. Керосиновый ночник вздрагивал на столе. Он был, казалось, единственным живым существом в покинутом доме, — без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.

Ночи были уже долгие, тяжёлые, как бессонница. Рассвет все больше медлил, все запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам ещё с прошлого года лежали поверх ваты когда-то жёлтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья.

Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.

Катерина Петровна знала, что Насте теперь не до нее, старухи. У них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, своё счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни, сидя на краешке продавленного дивана так тихо, что мышь, обманутая тишиной, выбегала из-за печки, становилась на задние лапки и долго, поводя носом, нюхала застоявшийся воздух.

Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца весёлый молодой почтарь Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей. Он осторожно придерживал Катерину Петровну за руку, когда она расписывалась, чтобы не расписалась там, где не надо. Василий уходил, а Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо. Катерина Петровна осторожно перебирала пухлые бумажки. От старости она забывала, что деньги эти вовсе не те, какие были в руках у Насти, и ей казалось, что от денег пахнет Настиными духами.

Как- то, в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада. Катерина Петровна забеспокоилась, долго обвязывала голову тёплым платком, надела старый салоп, впервые за этот год вышла из дому. Шла она медленно, ощупью. От холодного воздуха разболелась голова. Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю. Палые листья мешали идти.

Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:

— Кто стучит?

Но за забором никто не ответил.

— Должно быть, почудилось, — сказала Катерина Петровна и побрела назад. Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клён. Его она посадила давно, ещё девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи.

Катерина Петровна пожалела клён, потрогала шершавый ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.

«Ненаглядная моя, — писала Катерина Петровна. — Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, — смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет — совсем уж не тот, — да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Манюшка, шмыгая носом, отнесла это письмо на почту, долго засовывала его в почтовый ящик и заглядывала внутрь, — что там? Но внутри ничего не было видно — одна жестяная пустота.

Настя работала секретарём в Союзе художников. Работ»было много, Устройство выставок, конкурсов — все это проходило через ее руки. Письмо от Катерины Петровны Настя получила на службе. Она спрятала его в сумочку, не читая, — решила прочесть после работы. Письма Катерины Петровны вызывали у Насти вздох облегчения: раз мать пишет — значит, жива. Но вместе с тем от них начиналось глухое беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

В дверях появилась курьерша из Союза — добрая и бестолковая Даша. Она делала Насте какие-то знаки. Настя подошла к ней, и Даша, ухмыляясь, подала ей телеграмму. <…>

Настя вернулась на свое место, незаметно вскрыла телеграмму, прочла и ничего не поняла: «Катя помирает. Тихон». «Какая Катя? — растерянно подумала Настя. — Какой Тихон? Должно бить, это не мне».

Она посмотрела на адрес: нет, телеграмма была ей. Тогда только она заметила тонкие печатные буквы на бумажной ленте: «Заборье». Настя скомкала телеграмму и нахмурилась. Выступал Першин.

— В наши дни, — говорил он, покачиваясь и придерживая очки, — забота о человеке становится той прекрасной реальностью, которая помогает нам расти и работать. Я счастлив отметить в нашей среде, в среде скульпторов и художников, проявление этой заботы. Я говорю о выставке работ товарища Тимофеева. Этой выставкой мы целиком обязаны — да не в обиду будет сказано нашему руководству — одной из рядовых сотрудниц Союза, нашей милой Анастасии Семёновне.

<…> Настя быстро встала, вышла, торопливо оделась внизу и выбежала на улицу.

Валил водянистый снег. На Исаакиевском соборе выступила серая изморозь. Хмурое небо все ниже опускалось на город, на Настю, на Неву. «Ненаглядная моя, — вспомнила Настя недавнее письмо. — Ненаглядная!» Настя села на скамейку в сквере около Адмиралтейства и горько заплакала. Снег таял на лице, смешивался со слезами.

Настя вздрогнула от холода и вдруг поняла, что никто ее так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье. «Поздно! Маму я уже не увижу», — сказала она про себя и вспомнила, что за последний год она впервые произнесла это детское милое слово — «мама».

Она вскочила, быстро пошла против снега, хлеставшего в лицо.

«Что ж что, мама? Что? — думала она, ничего не видя. — Мама! Как же это могло так случиться? Ведь никого же у меня в жизни нет. Нет и не будет роднее. Лишь бы успеть, лишь бы она увидела меня, лишь бы простила».

Настя вышла на Невский проспект, к городской станции железных дорог. Она опоздала. Билетов уже не было. Настя стояла около кассы, губы у нее дрожали, она не могла говорить, чувствуя, что от первого же сказанного слова она расплачется навзрыд.

Пожилая кассирша в очках выглянула в окошко.

— Что с вами, гражданка? — недовольно спросила она.

— Ничего, — ответила Настя. — У меня мама… Настя повернулась и быстро пошла к выходу.

— Куда вы? — крикнула кассирша. — Сразу надо было сказать. Подождите минутку.

В тот же вечер Настя уехала. Всю дорогу ей казалось, что «Красная стрела» едва тащится, тогда как поезд стремительно мчался сквозь ночные леса, обдавая их паром и оглашая протяжным предостерегающим криком.

…Тихон пришёл на почту, пошептался с почтарем Василием, взял у него телеграфный бланк, повертел его и долго, вытирая рукавом усы, что-то писал на бланке корявыми буквами. Потом осторожно сложил бланк, засунул в шапку и поплелся к Катерине Петровне. Катерина Петровна не вставала уже десятый день. Ничего не болело, но обморочная слабость давила на грудь, на голову, на ноги, и трудно было вздохнуть.

<…> Пришел Тихон. Он кашлял, сморкался и, видимо, был взволнован.

— Что, Тиша? — бессильно спросила Катерина Петровна.

— Похолодало, Катерина Петровна! — бодро сказал Тихон и с беспокойством посмотрел на свою шапку. — Снег скоро выпадет. Оно к лучшему. Дорогу морозцем собьет — значит, и ей будет способнее ехать.

— Кому? — Катерина Петровна открыла глаза и сухой рукой начала судорожно гладить одеяло.

— Да кому же другому, как не Настасье Семёновне, — ответил Тихон, криво ухмыляясь, и вытащил из шапки телеграмму. — Кому, как не ей.

Катерина Петровна хотела подняться, но не смогла, снова упала на подушку.

— Вот! — сказал Тихон, осторожно развернул телеграмму и протянул ее Катерине Петровне.

Но Катерина Петровна ее не взяла, а все так же умоляюще смотрела на Тихона.

— Прочти, — сказала Манюшка хрипло. — Бабка уже читать не умеет. У нее слабость в глазах.

 

Тихон испуганно огляделся, поправил ворот, пригладил рыжие редкие волосы и глухим, неуверенным голосом прочел: «Дожидайтесь, выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя».

— Не надо, Тиша! — тихо сказала Катерина Петровна. — Не надо, милый. Бог с тобой. Спасибо тебе за доброе слово, за ласку.

Катерина Петровна с трудом отвернулась к стене, потом как будто уснула.

Тихон сидел в холодной прихожей на лавочке, курил, опустив голову, сплёвывал и вздыхал, пока не вышла Манюшка и не поманила в комнату Катерины Петровны.

Тихон вошёл на цыпочках и всей пятернёй отёр лицо. Катерина Петровна лежала бледная, маленькая, как будто безмятежно уснувшая.

— Не дождалась, — пробормотал Тихон. — Эх, горе ее горькое, страданье неписаное! А ты смотри, дура, — сказал он сердито Манюшке, — за добро плати добром, не будь пустельгой… Сиди здесь, а я сбегаю в сельсовет, доложу. Он ушел, а Манюшка сидела на табурете, подобрав колени, тряслась и смотрела не отрываясь на Катерину Петровну.

Хоронили Катерину Петровну на следующий день. Подморозило. Выпал тонкий снежок. День побелел, и небо было сухое, светлое, но серое, будто над головой протянули вымытую, подмёрзшую холстину. Дали за рекой стояли сизые. От них тянуло острым и веселым запахом снега, схваченной первым морозом ивовой коры.

На похороны собрались старухи и ребята. Гроб на кладбище несли Тихон, Василий и два брата Малявины — старички, будто заросшие чистой паклей. Манюшка с братом Володькой несла крышку гроба и не мигая смотрела перед собой. Кладбище было за селом, над рекой. На нем росли высокие, жёлтые от лишаев вербы. По дороге встретилась учительница. Она недавно приехала из областного города и никого ещё в Заборье не знала.

— Учителька идёт, учителька! — зашептали мальчишки.

Учительница была молоденькая, застенчивая, сероглазая, совсем ещё девочка. Она увидела похороны и робко остановилась, испуганно посмотрела на маленькую старушку в гробу. На лицо старушки падали и не таяли колкие снежинки. Там, в областном городе, у учительницы осталась мать — вот такая же маленькая, вечно взволнованная заботами о дочери и такая же совершенно седая.

Учительница постояла и медленно пошла вслед за гробом. Старухи оглядывались на нее, шептались, что вот, мол, тихая какая девушка и ей трудно будет первое время с ребятами — уж очень они в Заборье самостоятельные и озорные.

Учительница наконец решилась и спросила одну из старух, бабку Матрену:

— Одинокая, должно быть, была эта старушка?

— И-и, мила-ая, — тотчас запела Матрена, — почитай что совсем одинокая. И такая задушевная была, такая сердечная. Все, бывало, сидит и сидит у себя на диванчике одна, не с кем ей слова сказать. Такая жалость! Есть у нее в Ленинграде дочка, да, видно, высоко залетела. Так вот и померла без людей, без сродственников.

На кладбище гроб поставили около свежей могилы. Старухи кланялись гробу, дотрагивались тёмными руками до земли. Учительница подошла к гробу, наклонилась и поцеловала Катерину Петровну в высохшую жёлтую руку. Потом быстро выпрямилась, отвернулась и пошла к разрушенной кирпичной ограде. За оградой, в легком перепархивающем снегу лежала любимая, чуть печальная, родная земля.

Учительница долго смотрела, слушала, как за ее спиной переговаривались старики, как стучала по крышке гроба земля и далеко по дворам кричали разноголосые петухи — предсказывали ясные дни, лёгкие морозы, зимнюю тишину.

В Заборье Настя приехала на второй день после похорон. Она застала свежий могильный холм на кладбище — земля на нем смёрзлась комками — и холодную тёмную комнату Катерины Петровны, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно. В этой комнате Настя проплакала всю ночь, пока за окнами не засинел мутный и тяжелый рассвет.

Уехала Настя из Заборья крадучись, стараясь, чтобы ее никто не увидел и ни о чем не расспрашивал. Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с нее непоправимой вины, невыносимой тяжести.