УДК 902(476)(092)+929Поликарпович

ББК 63.4(4Беи)

Ч-81

Серия академическая. Основана в 1997 году

Н а у ч н ы й  р е д а к т о р доктор исторических наук О. Н. Левко

Р е ц е н з е н т ы:

доктор исторических наук, профессор Е. А. Шинаков кандидат исторических наук В. Л. Лакиза

кандидат исторических наук А. В. Колосов

Чубур, А. А.

Ч-81 Константин Михайлович Поликарпович: жизнь, открытия, ученики / А. А. Чубур. — Минск : Белорус. наука, 2009. — 216 с.: ил. — (Серия «Люди белорусской науки»).

ISBN 978-985-08-1030-4.

Книга о выдающемся белорусском археологе и популяризаторе науки — К. М. Поликарповиче, внесшем бесценный вклад в развитие белорусской и российской археологии, о его открытиях и учениках, посвятивших себя изучению первобытной истории.

Для историков, археологов, преподавателей истории, студентов исторических факультетов, краеведов и всех, кто интересуется историей отечественной науки и открытиями в области первобытной археологии.

УДК 902(476)(092)+929Поликарпович

ББК 63.4(4Беи)

ISBN 978-985-08-1030-4                   ^{© Чубур А. А., 2009}                                               

                                                                   ^{© Оформление. РУП «Издательский}      

дом «Белорусская наука», 2009

ПреДисловие

Монография профессора Брянского университета Артура Артуровича Чубура является чрезвычайно своевременной и актуальной. В 2009 г. исполняется 120 лет со дня рождения одного из основоположников археологической науки Беларуси Константина Михайловича Поликарповича. Нормы человеческой этики таковы, что необходимо сохранить память о первых археологах-ученых, начавших свою деятельность в стенах Белорусской национальной академии наук и оставивших столь впечатляющий след своими открытиями и трудами, которые и сегодня имеют высокое научное значение. К ним относится и К. М. Поликарпович, который проработал в Институте истории научным сотрудником, а затем и заведующим сектором археологии с 1929 по 1963 г.

В 2007 г. в Институте истории Национальной академии наук Беларуси создана научно-музейная экспозиция, в которой нашли отражение все важнейшие разработки в области археологии, сделанные многими нашими коллегами. Однако до сих пор мало кто задумывался над тем, каким был жизненный путь первооткрывателей удивительного мира древней белорусской истории, в какой среде они воспитывались, мужали, что повлияло на их выбор нелегкой профессии археолога и что заставляло быть ей преданными до конца жизни.

В течение последних двух лет собран и частично систематизирован персональный рукописный архив ученых, которые многие годы трудились в Институте истории, прошли сотни километров в поисках новых памятников археологии, собрали и не успели опубликовать свои заметки, зарисовки, фотографии объектов. Ряд памятни3

ков, упоминаемых в их дневниках и рукописях, возможно, уже не существуют. Но есть и другие, о которых хранят информацию полуистлевшие пакеты с карандашными пометками, указывающими, откуда собран подъемный материал. Эти находки, также как и рукописи, чертежи, фототеки, составляют золотой научный фонд отечественной археологии. Сберечь их, донести до всех тех исследователей, которые посвятят свою жизнь археологии — наша задача.

А основа для этого у нас прочная. В Институте в настоящее время имеется значительный по своей информативности, не имеющий аналогов в Беларуси документальный архив, включающий и персональные рукописные материалы, созданы научные археологические фонды вещественных источников и уже действует музейно-экспозиционный комплекс достижений белорусской археологии с научно-информационно-обучающими функциями. Можно с уверенностью сказать, что собранный за многие годы бесценный багаж археологического наследия найдет свое достойное место.

Поэтому публикация первой в отечественной историографии работы, базирующейся в значительной степени на личном архиве К. М. Поликарповича, о белорусском ученом, его жизненном и творческом пути, открытиях, основных достижениях в области археологической науки, должна послужить примером для создания серии работ данного направления.

Мы должны быть признательны людям, которые сберегли архив К. М. Поликарповича и вводят его в научный оборот.

Хочется подчеркнуть, что данная рукопись подготовлена российским автором, известным специалистом в области первобытной археологии и хорошо себя зарекомендовавшим библиографом. Это дает нам право надеяться на дальнейшее плодотворное научное сотрудничество с российскими коллегами.

Однако, к сожалению, объем и сожержание представленной рукописи выходят за рамки серии «Люди белорусской науки», выпускаемой «Издательским домом «Белорусская наука». В связи с этим часть текстов, касающихся родословной К. М. Поликарповича, его личных увлечений, работ и переписки, связанных с памятниками, расположенными за пределами Беларуси, а также раздел об исследованиях его учеников исключены научным редактором из данной книги.

Заведующая центром истории доиндустриального общества Института истории НАН Беларуси, доктор исторических наук

О. Н. Левко

КрУг жизни

Я листаю записные книжки с выцветшими чернилами, складываю, собираю воедино разрозненные листы отпечатанных на машинке рукописей. Иногда мне кажется, что я разговариваю с человеком, ушедшим из жизни за три года до моего рождения, понимаю его, чувствую то же, что чувствовал когда-то он. Словно протягивает он из прошлого руку, и я ощущаю теплое и доброе ее пожатие.

«Книга бытия моего» — так когда-то озаглавил один из своих дневников юноша по имени Костя. Дневники эти пролежали много десятилетий в чемоданах и пыльных мешках на чердаке дома в селе Юдиново на самом юге Брянской области. Пролежали вместе со значительной частью архива всемирно известного ученого, которым Костя стал спустя десятилетия после того, как легли аккуратные строчки в его первые записные книжки. Именно эти записные книжки, а также многочисленные письма, рукописи, черновики помогли раскрыть разные, а часто и малоизвестные страницы жизни и стороны яркой и многогранной личности одного из патриархов белорусской археологии Константина Михайловича Поликарповича.

С именем К. М. Поликарповича связана целая эпоха в археологии Верхнего Поднепровья. Именно он открыл палеолит на территории Белоруссии (стоянки Бердыж и Юровичи), исследовал памятники древнекаменного века Юдиново и Елисеевичи на притоке Десны — Судости, ставшие эталонными для центра Европейской России. Признаны классическими его работы, посвященные разведкам в бассейне реки Сож, где Константин Ми-

хайлович выявил и нанес на карту сотни новых археологических объектов. Его исследования навсегда вплетены золотой нитью в ткань белорусской, российской, украинской, да и в целом мировой археологии. Немало он сделал и как организатор науки и учитель, воспитавший плеяду талантливых научных сотрудников. Константин Поликарпович был не только выдающимся археологом, но и поистине удивительной личностью, заслуживающей внимания историков науки.

В его личном листке по учету кадров от 15 мая 1952 г. отражено потрясающее знание языков: «Хорошо: английский, французский, немецкий, польский, латинский, рус ский, украинский, белорусский, древнерусский, церковнославянский. Слабо: чешский, болгарский, древнегреческий, итальянский, древнееврейский, испанский, ка захский, узбекский, литовский, латышский, финский, эстонский» — итого 22! Такое знание языков позволяло не только знакомиться со всеми доступными изданиями по интересующим темам, часто их рецензируя, но и прекрасно переводить некоторые статьи на русский язык. Примером могут служить переводы с литовского статьи доктора И. Пузинаса «Послеледниковая культура обитателей Литвы», с польского заметки палеонтолога Т. Яниковского «Дикая лошадь на Польше» и т. д. Кстати, последний перевод некогда очень заинтересовал известного петербургского исследователя вымерших млекопитающих В. Е. Гарутта. Поражает картотека прочитанных книг и статей — это перечень тысяч томов и выписок из них на многих языках.

Сохранившиеся в архиве вырезки, сделанные рукой Поликарповича, дают и представление об интересах — они были сходны и в двадцатых, и в тридцатых годах, и к концу жизни: кино, опера, живопись, проблемы литературы, интересные находки, астрономия, природа, краеведение, новые достижения науки и техники. Благодаря многочисленным прочитанным книгам рано сформировался и прекрасный литературный слог, обращающий на себя внимание даже в его сугубо научных произведениях. Еще одно увлечение — астрономию — Константин Поликарпович также пронес сквозь всю свою жизнь. Например, в 1934 г. он, уже известный археолог, с увлечением изучал труд Д. Джонса «Общие идеи космогонии», перечитывал «Микромегаса» Вольтера. В его архиве оказались школьные таблицы по астрономии, многочисленные вырезки газетных заметок о первых шагах по освоению космоса, о солнечных затмениях и падениях метеоритов.

Это был человек с очень широкой сферой интересов, далеко выходившей за пределы основной его деятельности — археологии и истории, обладавший поистине энциклопедическими знаниями. Работая с археологическими коллекциями в музеях, К. Поликарпович неизменно интересовался живописью, скульптурой. Многочисленные зарисовки Константина Михайловича пером и карандашом — пейзажи, натюрморты, портреты и автопортреты и т. д. (большая часть сделана в юношеские годы) свидетельствуют о немалом художественном таланте, прекрасном знании анатомии и невероятной, доходящей порой до педантизма, аккуратности. Педантизм проявлялся во всем, включая переписку: на каждом письме чернилами либо карандашом непременно проставлялась дата, а порой и обстоятельства получения послания.

Не только археологом, полиглотом и искусствоведом был Константин Михайлович. Еще одна стезя — естествознание: он помнил сотни русских, латинских и народных названий трав, вел фенологические наблюдения. Писал физико-географические очерки и научно-популярные статьи — и не только о природе и полезных ископаемых Белоруссии, но и, к примеру, о покорении Эвереста. Мало кто даже в Белоруссии знает и помнит ныне, что именно Поликарпович готовил справку о возможности изображения зубра на капотах могучих грузовиков Минского автомобильного завода. А история науки, в особенности археологической? На юбилейной сессии Академии наук БССР 18 ноября 1947 г. он делал доклад «Археология в БССР за 30 лет». Позже истории археологии был посвящен целый ряд его трудов, самым крупным из которых стала статья «Археологические исследования в БССР в 1945—1953 гг.».

Человек он, как мы уже убедились, универсальный, энциклопедический. На плечи Поликарповича ложилось немало общественных нагрузок. Например, в конце 1940-х он входил в состав редколлегии журнала «Беларусь», а с марта 1953 г. ему пришлось исполнять обязанности ученого секретаря Комиссии по истории земледелия, созданной при Президиуме АН БССР. При всех своих знаниях и навыках Константин Михайлович был чрезвычайно скромным и интеллигентным. Более того, очень добрым, чутким, отзывчивым.

Вот трогательные строки из его дневника: «22 сен- тября 1938 г. был в детском кино в 14 часов. «Детство М. Горького». Картина глубоко тронула меня. Смерть милого человека Цыганка. Его песня «Дай мне, радость, наглядеться на тебя». Вышел из кино в слезах. Быстро, закрывая от встречных свое лицо и слезы и едва удерживаясь от рыданий, зашел за угол Советской к саду. Горько плача, дошел до улицы К. Маркса и только здесь стал спокойнее. Вспоминая теперь то острое чувство жалости и те слезы, не отрекаюсь от них». Константин Поликарпович через всю жизнь сумел пронести свежесть восприятия мира, мечтательность, доброту и непосредственность, которые все мы получаем в детстве, но в жизненной суете тратим, расплескиваем, транжирим без следа. Сентиментальность в нашем представлении сочетается с некоей вялостью, аморфностью. Но нет! Константин Ми- хайлович, каким его помнили и помнят, был необычайно энергичным, жизнерадостным, остроумным человеком. Он очень любил шутить, иной раз беззлобно подтрунивал. Грусть, горе, тоска — все это оставалось внутри и доверялось в основном дневникам, которые частенько перечитывались.

Многие документы и факты, приводимые мною в книге, не имеют ссылок на номера и листы архивных дел. Архив был перевезен в Юдиново шурином ученого после его кончины и… оставлен на чердаке «до лучших времен». Эти времена все-таки наступили благодаря нашедшему и забравшему архив в местный краеведческий музей заслуженному деятелю культуры России Л. И. Гришину.

Я же, узнав о находке, взялся за обработку документов. Получилось так, что идея книги о Поликарповиче родилась, да и сама книга создавалась в процессе разбора архива, когда большая часть документов еще не успела получить шифров и номеров.

Литература по истории археологии не столь обширна, как может показаться на первый взгляд. Поэтому мне показалось не только оправданным, но и необходимым, рассказывая о Поликарповиче, хотя бы несколькими штрихами, крупными мазками кисти на этом полотне дать основную информацию о других исследователях древности. Таким образом, перед читателем развернется не только картина одной личности, но и целая галерея портретов, фоном которым послужит целая эпоха отечественной археологии.

В заключение я должен сказать слова признательности и благодарности тем, кто так или иначе помогал мне в работе над рукописью и в кропотливом разборе архива Константина Михайловича. Это Татьяна Петровна и Валентина Петровна Поликарпович — племянницы ученого, Леонид Иванович Гришин — подвижник-краевед, директор Юдиновского музея, Валерий Николаевич Гурьянов и Александр Михайлович Дубровский — историки и археологи Брянского государственного университета, Евгений Альфредович Шмидт — профессор Смоленского государственного педуниверситета, Лев Михайлович Тарасов — доктор исторических наук, палеолитовед из Санкт-Петербурга, и, наконец, Светлана Степановна Чубур — моя мама и Юлия Борисовна Чубур — моя жена.

Корни и крона

В центре села Самотеевичи стоит каменный Ильинский храм, построенный в псевдорусском стиле. По счастью, он уцелел и в течение двух мировых войн и одной гражданской, и в период воинствующего атеизма, и в период развала Советского Союза, а ныне внесен в реестр охраняемых государством памятников архитектуры Беларуси. С Самотеевичами и стоящим в них храмом связаны не только детские годы выдающегося ученого, но и жизнь нескольких поколений его предков.

И когда мы заговорим в следующих главах о том, каким человеком был Константин Поликарпович, нам вспомнятся его отец, мать, деды и прадеды — священнослужители, военные, просветители, разносторонне образованные и интеллигентные люди, цельные и неповторимые личности.

Начало наша история берет, как минимум, во второй половине XVIII в., славного делами государынь-императриц Елизаветы и Екатерины. Прапрадед Константина Поликарповича — протоиерей Антоний Иванович Рыжков был рукоположен в 1782 г., двадцати лет от роду. Вероятно, он уже был не первым священником в роду Рыжковых. Его жена (прапрабабка Поликарповича) Евгения Ивановна в девичестве носила фамилию Отвиловская. Их сын Петр Антонович так же стал священнослужителем, перед тем сочетавшись браком с Ульяной Антоновной Гурской — дочерью священнослужителя из с. Ваганичи Черниговской губернии. Такие «внутрицеховые» браки, как будет видно из дальнейшего повествования, были сто-двести лет назад явлением не просто частым, а закономерным. Мать Ульяны Антоновны (прапрабабка Поликарповича) — Ульяна Вавиловна Гурская была из рода черниговских помещиков Толстолобовых и прожила до 17 января 1851 г. Замужем за священнослужителем была она лет 20, родила четырех дочерей и двух сыновей, затем вдовствовала более 50 лет, причем последние 18 лет «при видимой целости и невредимости глаз ничего не видела». Сын Яков родился в семье Рыжковых 30 октября 1817 г. в селе Черетовка Могилевской губернии. До семинарии Яков учился в Гомеле в духовном училище, как и большинство мальчиков из семей православных священников. Затем, «1837 года, июля 15 дня» окончил курс Могилевской духовной семинарии. В том же году, 21 сентября, женился на юной (17,5 лет) дочери священника Анне Васильевне Стратоповичевой и уже 17 октября был рукоположен недавно назначенным в Могилев архиереем Смарагдом в священники Черетвинской церкви Белицкого уезда Могилевской губернии (ныне это Гомельская область).

Настоятелем Троицкой церкви в Черетвине о. Иаков пробыл не так уж долго — до 11 июня 1840 г. С сентября он был назначен наблюдателем Комаровичского прихода. Затем — новый перевод в Костюковичский уезд Могилевской губернии. «В Самотеевичи отправлен в 1842 г. ноября 5 дня и прибыл 12 дня в бытность наблюдателя Самотеевского прихода священника Симеона, — пишет Яков Рыжков в дневнике, — и вступил в отправление обязанностей священнослужителя в новом моем приходе».

Каменный Ильинский храм вместо ветхого деревянного в Самотеевичах начали строить в 1842-м, а закончили только в 1844 г. В ходе сооружения храма 8 сентября 1843 г. о. Иаков стал строить в Самотеевичах и свой собственный дом. Он обустраивался здесь на всю жизнь. Радости и горести перемежались. Отношения в среде духовенства в XIX в. были не столь уж безоблачными — шла борьба за обладание приходами. Яков Рыжков так же принимал в этой борьбе активное участие, пытаясь укрепить своих родственников и детей во всех окрестных приходах.

Впрочем, интересы священника Рыжкова были, несомненно, намного шире. Увлекали его, например, наблюдения за необычайными явлениями природы. Любопыт- ны фенологические заметки — о выпадении и таянии снега, дождях и засухах, изменениях погоды. В 1853 г. некоторые записи о. Иаков ведет на полях и на чистых оборотах страниц астрономического календаря, сообщающего читателям одновременно и имена святых и церковные праздники на тот или иной день, и, тут же, уравнения времени, даты по юлианскому и григорианскому стилю. Все эти увлечения передадутся внуку — и фенология, и астрономия. Константин читал огромное количество литературы о Вселенной, собирал газетные вырезки о достижениях астрономии, а на старости лет — и о первых шагах космонавтики.

В семье Рыжковых было много детей, которые в основном пошли по стопам отца: в июне 1863 г. сыновья Феофан, Михаил и Григорий были удостоены: первый — перехода в богословский класс, второй — в философский класс Могилевской духовной семинарии, а третий — в среднее отделение Могилевского духовного училища. Но не все внуки и сыновья посвятили жизнь служению Господу, некоторые отправились на не менее святую службу За Веру, Царя и Отечество.

12 апреля 1877 г. был объявлен Высочайший Манифест о войне с Турцией. Григорий и Антон Рыжковы в чинах поручика и юнкера отправились воевать за братьевславян на Дунай, оставив отца в Самотеевичах переживать и молиться за них. Племянник Костя Поликарпович будет с гордостью вспоминать о своих героических дядьях, рассказывавших о подвигах русского оружия и боевых буднях в частые дни побывок в Самотеевичах.

И тут наступает пора рассказать о том, как возникла семья, в которой появился на свет Константин Поликарпович. Младшей дочери о. Иакова Лидии Рыжковой в 1873-м исполнилось 16 лет. В честь совершеннолетия отец за 75 рублей (немалые по тем временам деньги — пара сапог стоила 3 рубля 50 копеек, а пуд мяса и вовсе 2 рубля 50 копеек) приобрел для нее фортепиано, чтобы она могла совершенствоваться в игре. Замуж она не выходила долго, зато была все время рядом со стареющим на глазах отцом. В октябре 1881 г. состоялось ее бракосочетание со студентом Могилевской духовной семинарии Михаилом Романовичем Поликарповичем — сыном священника Романа из с. Осова. Романа Поликарповича о. Иаков характеризует как доброго сотоварища, активного пастыря и смиренного человека. Вероятно, о. Роман был священником не в первом поколении.

Михаил Романович распределился на учительскую вакансию в Самотеевичи, рассчитывая все же стать священнослужителем. Через некоторое время он принял рукоположение и стал приходским священником в селе Белая Дуброва неподалеку от Самотеевичей. Отец Иаков, уйдя в отставку с должности благочинного, работает вместе с молодым о. Михаилом, своим зятем, передает ему свой опыт, делится советами.

6(18) марта 1889 г. для нашего повествования очень важный день. В этот день в деревне Белая Дуброва (ны- не — Костюковичский район Могилевской обл.) в семье приходского священника о. Михаила родился мальчик — Костя Поликарпович. Был крещен в православной вере 12(25) марта.

В июне 1890 г. Михаил Поликарпович с семьей решил покинуть Белую Дуброву. Более 8 лет он возглавлял в Белой Дуброве приход, ходатайствовал через прихожан о прибавке жалования. Все было безуспешно. Через полгода, «Февраля 15 дня наши Поликарповичи окончательно переселились в Скит (местечко в Гомельском уезде. — А. Ч.), забрав и скот, и гусей, и пчел, и хлеба пудов 60, овса пуда 42 и весь свой скарб».

11 мая 1891 г. постаревший о. Иаков был приглашен участвовать в освящении новоустроенной церкви в Папоротной. Именно тогда он начинает чувствовать, что здоровье уже совсем не то. В мае 1892-го по слабости здоровья стал подумывать об увольнении в заштат, поскольку смог провести освящение полей и благословение скота только в трех деревнях. И одновременно начинает сверлить мысль: кому же оставить приход? Кому? Может быть отцу Михаилу, выбывшему два года назад в Скит? «Но часть удобства его прихода, между прочим, и в том, что на новом месте он не нуждается в продовольственном своем содержании и, большей частью, поблизости г. Го мель и его учебные заведения. Ему, многосемейному, потребно для воспитания сына и дочерей. Нелегко требовать его переезда в Самотеевичи по далекому расстоянию. Понес он так же немало трудов за два года до того при переезде в Скит. От него я обращаю свой взор на внуков. Вороновичевы — один, Василий, кончает курс духовной семинарии. Другой — священник Стефана Россовского, лучший внук мой Антоний. Кому судит Бог заменить меня, Ему одному ведомо». Однако именно на Михаила Поликарповича о. Иаков все же наиболее рассчитывает, как на свою смену. Тогда же навещает о. Иаков старую свою знакомую, мать Михаила — Евгению Николаевну, жившую в селе Бобовичи у дочери Анны и ее мужа — священника Петра Кучина.

30 марта 1893 г. после долгой болезни (воспаление легких) скончалась любимая верная жена Якова, подруга жизни Анна Васильевна «73 лет от рождения и 56 лет в супружеской жизни». В конце осени 1893-го протоиерея Якова Рыжкова тоже не стало. Незадолго до смерти навещала и утешала в горе его дочь Лидия с четырьмя детьми. Хоронивший тестя у Ильинского храма священник Михаил Поликарпович перебрался в Самотеевичи и взял осиротевший приход в свои руки. Так и получилось, что именно в Самотеевичах прошли детство и юность сыновей и дочерей о. Михаила: Бориса, Анны, Натальи, Зинаиды, Константина, Петра и Василия.

О дальнейшей судьбе Бориса и Зинаиды что-либо сказать сейчас трудно. Известно лишь, что Зинаида Михайловна умерла где-то в начале 1920-х годов. Анна вышла замуж за выпускника семинарии, ставшего священно- служителем, — Георгия Тимофеевича Бекаревича. После революции ему пришлось отказаться от сана и стать народным учителем (работал в Горках Могилевской губернии, затем в Мстиславле). В начале 1920-х семья Бекаревичей перебралась на Украину в Приазовье, в с. Веселое (Георгий работал счетоводом в Красном Кресте), а затем в станицу Ново-Щербиновку под Ейском (Северо-Кавказский край), где служил колхозным бухгалтером до смерти (январь, 1933 г.). Константин Поликарпович навещал Бекаревичей часто. В 1944 г. позвал совсем одинокую Анну жить к себе в Минск. 31 января 1946 г. Анна Бекаревич была случайно сбита на улице автомобилем на минской улице…

Натальи Михайловны Поликарпович не стало в конце весны 1937 г. Причиной смерти был порок сердца.

Похоронена она на кладбище в Горках.

Петр Михайлович Поликарпович, как и другие братья, получил хорошее и необычное для семьи образование, став ветеринаром. Не случайно в Первую Мировую он служил в 7-м запасном кавалерийском полку в Тамбове. После войны и революции работал ветеринарным врачом в Репках на Черниговщине, затем  — преподавателем в Белорусской сельскохозяйственной академии в Горках, научным работником в Минске. После войны Петр продолжал работать в Минске, часто виделся с Костей, в котором души не чаял. Костя также всегда был особенно дружен именно с Петром, относился к нему нежно и трогательно: «Думаю о нем, о живом брате, бескорыстном, верном, единственном друге» — записывал он в дневнике весной 1924 г. Умер Петр Михайлович в октябре 1956 г.

Василий — младший в семье — учился в духовной семинарии в Могилеве, провалил экзамены и был оставлен на второй год. Затем работал служащим в Гомельском уезде, учился в Харькове на врача, бывал под Одессой. Василий стал красноармейцем (сам Константин говорил об этом в дневниках). В 1919 г., в период Гражданской войны, следы Василия Михайловича Поликарповича теряются на Украине… Похоже, что он погиб, воюя в рядах Красной Армии. Константин Михайлович его многие годы разыскивал, но — безрезультатно.

Томление духа

Некрасовское «Праздник жизни — молодости годы» — это, похоже, не о Косте. Его детство и юность были окрашены не только в романтические, но и в отчаяннотрагические тона. Мать умерла 9 июля 1900 г., когда Косте пошел 12 год. Недолго после этого прожил и убитый горем отец, скончавшийся в 1902 году… Начало жизненного пути Кости не отличалось от дороги, проторенной отцами, дедами и прадедами. В 1896—1899 гг. Костя учился в народном училище в Самотеевичах, основанном его дедом и принятым «по эстафете» отцом. Рано осиротев, он быстро взрослел. В 1899-м поступил в Могилевское духовное училище, а осенью 1903-го пошел в Могилевскую духовную семинарию. При этом служба в церкви его не привлекала. Еще во втором классе училища Костя решил стать земским учителем, но только так сын священника мог получить образование. Задумчивый подросток любил держать в руках карандаш и перо. На его набросках можно встретить и типажи крестьянских и городских лиц, и строения (особенно, почему-то, его внимание привлекали надгробия, вероятно безвременный уход родителей заставлял сызмальства помнить и размышлять о смерти), и разнообразные пейзажи Самотеевичей и окрестностей, и путевые зарисовки. Множество зарисовок и сейчас не теряют ценности как этнографический материал.

Особое место в учебной программе духовной семинарии, в которой учился Константин, отводилось философии. Этот предмет тогда был своего рода монополией духовных учебных заведений. Преподаватели духовных семинарий Российской империи принимали активное участие в общественной деятельности, занимались научной работой будучи членами научных и благотворительных обществ. Во многих епархиях стали издаваться собственные периодические издания (как правило «Епархиальные ведомости»), в работе над которыми активно участвовали преподаватели семинарий. Они писали статьи по церковной археологии, библиографические рецензии, готовили как богословские, так и общеисторические и литературные труды. Не удивительно, что во время учения Костя увлекся не столько богословием, сколько естествознанием, археологией и этнографией. Интерес к археологии сочетался с жаждой странствий, открытия новых горизонтов. 9 ноября он записывает в дневнике: «Может, брошу археологию и этнографию, съезжу до пределов родных мест»¹.

¹ Здесь и далее цитаты по дневникам из личного архива К. М. Поликарповича: 1. «Саматявичы. 2 лютыча 1908 року» Дневник, 1908 (отрывочно), прочитанное до 1911 г. включительно. Рукопись на 23 л. об. влож. 2 л.; 2. Дневник, октябрь 1908 — январь 1909. Рукопись на 11 л. об.; 3. Дневник, февраль 1909 — октябрь 1910. Рукопись на 25 л. об., влож. 10 л. из записной книжки; 4. Дневник, октябрь 1910 — июль 1911. Рукопись на 31 л. об., влож. 5 л.; 5. Дневник «Книга бытия моего», июль—октябрь 1911. На 10 л. об., влож. фрагмент записной книжки 19 л. 1 л. на обороте письма инспектора народных училищ; 6. Дневник, октябрь 1911 — февраль 1912. Есть рисунки пером, карандашом (Толстой, Горький, местные персонажи). 38 л. об., влож. 2 л. Ряд листов купирован; 7. Дневник, ноябрь 1913 — апрель 1914. 4 л. об. повреждены; 8. Записная книжка-дневник, февраль 1914 — июль 1917. 77 л. Вложен рис. карандашом; 9. Дневник, декабрь 1918 — апрель 1919. Прочитанное. Рукопись. 23 л. об.; 10. Дневник, апрель 1921 — март

1922. Рукопись 15 л. об. // Архив Юдиновского краеведческого музея. Ф. 1, д. 1.

Будучи летом в Самотеевичах он уже самостоятельно вел записи по истории села, по этнографии, особенностям говора, местных названий — своеобразные этнографические зарисовки. Позднее Константин запишет в дневнике: «Вчера вечером вспомнил Костромин под Моги- левом. Должно быть 1905 или, скорей, 1906 г. Сентябрь, может быть канун Воздвиженья. Сумрачный вечер, и звоны колоколов вдали, и темно-багровый закат, и лес за рекой, и пустыня луга, и старина над лугом, и ее неповторимое теперь очарование, и товарищи, и поэтичность жизни» (запись в дневнике от 30.11.1937 г.).

Приезжая на каникулах на малую Родину — в Самотеевичи, Костя, пусть и не вполне профессионально, успел обследовать округу Самотеевичей и даже набросать планы нескольких городищ на Беседи и притоках, вступил в переписку, а затем и работал совместно с археологом С. А. Гатцуком^[1] на раскопках городища у деревни Усовский прудок в Самотеевичской волости в 1906—1907 гг. Кстати, письма Семена Андроновича будут небезынтересны:

«Мглин, д. Чешуйки, Черниговская губерния. 21 марта 1907 г. Спешу ответить на Ваше письмо, но не знаю, будете ли Вы им удовлетворены. 1) раскопки 1901 г. были произведены пробные и дилетантские, само собою разумеется, они для науки не представляли интереса и потому не были напечатаны, так как дали бы больше этнографии, чем археологии. Это были мои первые шаги по работе в археологии. Право, я даже не знаю, где они у меня (библиотека около 1,5 тыс. книг, много рукописей, писем, работ — так что не мудрено не знать). Нужно копаться, а зимой я прекращаю всякие работы и занимаюсь по школе как народный учитель. С 1903 г. мною были производимы раскопки в Черниговской губ. (Мглинский у.), Тверской губ. (4 уезда), Московской, Тульской, Крым и т. д. Отчеты напечатаны в «Трудах Русского Императорского Археологического общества», но эти издания не популяризационные, очень дорогие. Часть работ была помещена в трудах Харьковского Археологического Съезда. Весною я постараюсь выслать Вам часть работ, а Вы откровенно напишите, что Вас более всего интересует в археологии, чтобы я мог удовлетворить Вашу любознательность? В Смоленской губ. много производил раскопок в Братском у. в этом году, быть может буду копать в Калужской губ. (Малоярославец), хотя уверенно не могу сказать: все зависит от средств (денежных). Уведомлю, если желаете, хотя как же путь? По-видимому (простите!) Вы человек небогатый. Из Дегтяревки поступил в Эрмитаж (СПб.) значок монгольского знамени, где находится и поныне. Пребываю всегда в дер. Чешуйках. Дегтяревка, Луговка, Займище, Луговец — словом курганы по р. Сожу и его притокам — радимичи. Северяне селились по бассейну р. Десны. Отчет о раскопках Мглинского уезда будет напечатан, тогда вышлю. Типичные предметы раскопок радимичских курганов: височные кольца, гривны, бусы, встречаются и трупосожжения, не содержащие никаких вещей. Если вы желаете работать по археологии, то рекомендую Вашему вниманию городища (древние поселения, жертвенные места, крепостцы). Курганы Вашей местности основательно исследованы Г. Г. Сизовым и профессором Д. Я. Самоквасовым^[2]. Предметы их раскопок находятся в Московском археологическом музее, за исключением очень редких предметов, всегда централизуемых в Эрмитаже. Простите, что ближе весны (май) не могу удовлетворить Вас: много работы. Если Вы пожелаете писать — буду рад, и сообщите Ваше имя отчество, Ваше общественное положение и образование. Готовый к услугам Гатцук Семен Андронович».

«17 мая 1907 г. Милостивый Государь Константин Михайлович! Я очень скоро уезжаю заграницу, и потому

Ваша просьба может быть удовлетворена, по счастью не отнимет у меня много времени. Брошюру мою о раскопках в 1904 г. позвольте пересказать Вам по памяти. Работы Сизова, помимо издания Виленского, Московского, Киевского Ученых Архивных Обществ находятся в «Материалах по археологии России» (№ 14)… Предметы раскопок Сизова, Антоновича находятся типичные — в Эрмитаже, второстепенные — Москва, Вильно, Могилев… Суражский уезд: небольшие исследования были проведены П. М. Еременко, материалы в «Записках Императорского Русского Археологического Общества», т. VIII, выпуски 1 и 2, 1895, СПб. Там же найдете обработку этих раскопок в изложении А. А. Спицына. Я уже повторяю, что мои раскопки в Луговке и Дегтяревке^[3] не более чем дилетантский пробный результат и ничего для науки не представляют интересного. В этом году я буду раскапывать курганы и городища Новгород-Северского, Глуховского и, кажется, Кролевецкого уездов. Если вы очень интересуетесь, то возвратясь из Европы я могу сообщить Вам и, если угодно, Вы можете принять активное участие в этом. Тогда сообщите: не будет ли это Вам обременительно издержать много денег на свои нужды и отъезд? Конечно, в случае Вашего желания Вам необходимо захватить с собою какой-либо вид для полиции: теперь в особенности это нужно. С глубоким уважением к Вам, как к лицу, интересующемуся доисторической эпохой славян. Гатцук Семен Андронович (17.5.1907) Если сочтете необходимым писать: Малоярославец Калужской губ. Командирован- ному Императорским Археологическим Обществом С. А. Г., до востребования».

«20 декабря 1907 года. С удовольствием готов бы исполнить Вашу просьбу относительно Московского общества, но графиня П. С. Уварова^[4] уехала из Москвы, а Сизов, мой хороший знакомый, умер, так что у меня не находится теперь тех лиц, к которым я мог бы обратиться по Вашей теме».

«15 сентября 1908 г. Только сейчас возвратился с Урала, где были с мая месяца на минералогической экскурсии по сбору коллекции для народного университета, и поскольку не был в Чернигове, не имею никаких сведений за исключением личного сообщения проф. Само квасова, готовившего туда свои труды по раскопкам скифских курганов. К нему Вы и обратитесь: он человек очень хороший, может снабдить Вас изданиями (Москва, Девичье поле, Его Высокопревосходительству Управляющему Архивом Министерства Юстиции профессору Дмитрию Яковлевичу Самоквасову…) Желаю Вам всего лучшего. С. Г.»

Следующее письмо Семена Гатцука оказалось самым важным. По сути дела, оно и определило научную программу Константина Поликарповича, которую он начал осуществлять лишь спустя 15 лет и выполнял всю оставшуюся жизнь:

«28.3.1909 г. Милостивый Государь! Как мне грустно, что Ваши интеллектуальные потребности по археологии всегда встречают препятствия. Так, например, по отношению моих работ по северным уездам Черниговской губ. на съезде в прошлом году было представлено сообщение Археологического общества об издании моих работ по губернии, но незначительные средства Съезда не позволили Комиссии их издать. Вышел всего один том, да и то на средства профессора Самоквасова, давшего 700 рублей на издание. Комиссия же надеется свободные средства употреблять на возможно большее число раскопок, считая, вполне правильно, что через десяток-другой лет памятники старины (курганы, городища и т. п.) могут безвозвратно исчезнуть с лица земли. Адрес Василия Алексеевича Городцова — Москва, Исторический музей. О его книгах ничего не могу сказать — не читал. Лучшее руководство по этому поводу: Нидерле — профессор Чешского университета «Человечество в доисторические времена и, в частности, славянских земель» под редакцией Д. Н. Анучина. Рерих Николай Константинович: СПб., Морская, 38. Очень жаль, что Самоквасов не удовлетворил Вашей просьбы: по-видимому был стеснен в средствах. Каменный век только недавно получил право гражданства у нас в России, и только сравнительно недавно им занялись серьезно. Лучше исследованы вершины Волги, Днепра и Оки, что же касается Придеснянских, Сожских и Двинских бассейнов, то они ожидают своей очереди (выделено мною. — А. Ч.). Из раскопок в Черниговской губернии было раскопано кажется в Кролевецком уезде городище, отнесенное к медному веку. Из других же наиболее были ценные указания на Лопазенское городище (стоянка) неподалеку от р. Ипуть, как составляющее естественную связь между городищами Дьякова типа и городищами Черниговскими и Полтавскими (еще почти неизвестными совершенно)^[5]. Из Придеснянского бассейна в северной части губернии находимы были кости мамонта вблизи Почепа, Старопочепья, р. Косты, но не установленных эпох (случайные находки!). В этом году едва ли буду раскапывать: хочу заняться устройством имения в Могилевской губ. (Климовичский уезд). Вот эта губерния может дать очень много по археологии русской. Курганы там исследованы обстоятельно (раскопки гг. Фурсова и Головкова), они частью радимичские, частью — дреговичей и кривичей. Каменный век совершенно не исследован. Из погребений палеолитических известно лишь только одно на р. Десне вблизи Лепехово Новгород-Северского уезда^[6], возможно, что они должны существовать во многих местах, но, повторяю, исследования каменного века только начинаются в России. Зарегистрировано и определено не более 60—80 мест и только! Из моих раскопок извлечено только резюме для указания, а отчеты лежат при делах и ждут очереди на издание и потому я, к сожалению, не могу выслать Вам.

Будьте здоровы. С. Г. Если, паче чаяния, буду производить раскопки, то сообщу, но я очень редко трогаюсь и предпочитаю бывать в незнакомых местах. Так, в данном случае меня теперь интересует Полесье и ЗападноДвинский бассейн, вообще — Белоруссия. Кстати, мои изыскания по Уралу не увенчались успехом — курганы оказались все ограбленными еще во II–III веках, так что осталась только надежда на приозерные стоянки каменного века».

«7 мая 1909 г. Вы очень меня обязали указанием местного археолога. Приблизительно в последних числах мая или 1—2 июня я предполагаю объехать уезд для занесения на план городищ и, вообще, палеолитических стоянок. Курганы уезда достаточно уже известны, интересен медный и каменный век. Систематических раскопок в больших масштабах не будет, только пробные. Вы бы меня обрадовали, если можете дать какие-либо сведения про уезд. Нет ли у Вас карты подробной уезда? При свидании я ее Вам возвращу. По-видимому, начну с Хотимска. Наезды буду делать из с. Тростино (вблизи Хотимска). Буду очень рад, если Вы будете сопутствовать мне. Где можем встретиться, напишите? О начале экскурсии я сообщу Вам. Буду несколько раз в уездах. Нет ли у Вас топографической карты уезда, я не могу достать у Ильина. Где живет Романов? Пожалуйста, не откажите в Вашей просвещенной помощи относительно края (уезда) собиранием легенд, слухов об исторических местах и т. п. Желаю Вам всего лучшего! Буду писать о выезде».

Тогда же, в мае 1909 г., Константин получил обстоятельное письмо от исследователя славянских древностей С. Ю. Чоловского: «Милостивый Государь, посылаю реферат М. В. Фурсова, в котором найдете ответы на некоторые вопросы Вашего письма. В остальном могу Вам кратко пояснить: 1) Раскопки около Костюковичей на земле помещика Платона Владимировича Плеханова (уже в пределах Чериковского уезда) я производил, кажется, в 1903 или 1902 г. (первое — вероятнее), описание в Губернских Ведомостях, номер я отослал г-ну Плеханову, а вещи в Губ. музей. 2) В последние годы о раскопках в пределах Климовичского уезда я ничего не слышал. 3) У меня имеется лишь малоинтересная в археологическом отношении коллекция (небольшая) разных монет и несколько бус от раскопок 1905 г. при Хотимске (по р. Беседи). Кроме того, у меня было шиферное долото каменного века, найденное при раскопках в Сенненском уезде г-ном Сементковским. Это долото я подарил помещику Плеханову. …Все добытые мною и М. В. Фурсовым вещи при многочисленных раскопках в 5 уездах Могилевской губ. (45 картонок) сперва были посланы губернатором Дембовецким в Вильну на Археологический конгресс, а затем, по требованию Императорской Археологической Комиссии были представлены в Эрмитаж на Высочайшее обозрение для императора Александра III, где и по настоящее время находятся в особой витрине (губернатору было прислано описание), хотя вещи имеют, по-видимому, больше местный интерес и раскопки производились на местные средства. У меня сохранились лишь фотографические снимки о раскопках, а также археологическая карта 5 уездов, составленная мною и М. В. Фурсовым, и несколько рисунков более интересных вещей в натуральную величину от руки. С почтением, Семен Юлианович Чоловский. NB: Орудия каменного века в пределах Клим. уезда были найдены в местечке Хотимске случайно при копке канавы на земле князя Оболенского. 29.5.09.

Климовичи».

Итак — любовь к археологии началась еще в годы семинарии, которая была закончена с отличием, время подыскивать работу. Подходил срок распределения в шко лу. Миновали июнь, июль, август. Вот уже и октябрь: Костя хочет попасть на работу в школу в Хотимске. Четыре месяца длилось ожидание в Самотеевичах и вот 1 декабря 1909 г. пришло назначение в Зеленковичскую церковноприходскую школу. 2 декабря настал первый день учительства. А всего через пару месяцев, в феврале 1910 г.

подав прошение, стал ждать назначения в другую школу.

Новый учебный год 15 октября 1910 г. Костя начал в роли учителя Лущеенского земского училища. Занялся на досуге забытыми было этнографическими наблюдениями: собиранием и изучением местных пословиц, сказаний и заговоров. Но и здесь то же, что в школе приходской. Опять начинается поиск нового места.

Из пачки добравшихся до него с опозданием газет Константин узнал о трагической вести: умер Лев Толстой. Надо сказать, что Лев Толстой был тогда для Поли карповича не просто кумиром, учителем, наставником, а буквально живым пророком. Известие о том, что Лев Николаевич уже две недели назад скончался и похоронен, повергло молодого человека в шок. На следующий день, весь в слезах, юноша всерьез рассуждает о возможности самоубийства на страницах единственного своего друга — дневника. Вслед за этим возникло желание бежать из школы куда угодно, хоть в батраки. «Многие дни плакал о Толстом», — пишет он. 2 декабря наступает первая годовщина учительства. «Дотяну ли до второй?» Долг Кости за свое обучение составляет около 200 рублей, его нужно выплачивать любым путем. «Жизнь первобытного человека была куда легче жизни современного», — печально констатирует он.

А долг еще не отдан, надо экономить на всем. 10 октября подсчитывал во сколько обходится прожить день — вышло около 18 копеек. На следующий день, 11 октября, новое огорчение: сельский староста Калина принес письмо об отказе в переводе на ближайшие два года. Уже 12 октября Костя хочет уйти из Лущеенки и из учительства вообще: «Ощутил себя неспособным к учительству, надоело учительство, бесполезно учительство. Лущеенки, Дороговцы, Болванцы — любви к ним не испытываю. Страшно: кажется чахотка надвигается!» Угнетает и то, что его кумир — Лев Толстой — уже год как умер. В тетрадях дневников то тут, то там попадается знакомый бородатый профиль, то сделанный росчерком пера, то старательно выведенный. И вот, решение принято, главное — отдать долг, и наступит долгожданная свобода. «Осталось несколько месяцев и я начну новую жизнь, в основу которой ляжет любовь, о которой учил Толстой» (9.11.1911).

1 февраля круглая дата: «Два года назад я пошел служить народу…», а уже 12 февраля Костя подал окончательное и бесповоротное прошение об отставке. 19 марта, бросив учительство, по первому весеннему теплу ушел пешком в Самотеевичи.

Бывший учитель церковно-приходской школы поначалу собрался в университет вольнослушателем (студентами выпускники семинарий, согласно указу царского правительства, стать уже не могли), но временно отказался от этой идеи, дабы не попасть в солдаты. С 1 сентября 1912 г. Константин стал преподавателем земского училища в Папоротной, где проработал год, и только 17 августа 1913 г. наконец отправился в Могилев. Друг — Володя Семенов писал ему в Могилев: «Когда ты уехал из Папоротной, то многие мужички плакали, и только единственной утешительной мыслью было у них, что им пришлют такого же человека, как и ты, но ты только не сердись, так как это не лесть: они очень тебя любили»^[7].

С момента переезда некоторое время Константин пребывал в восторженной эйфории. Запоем читал труды Д. А. Анучина, книгу И. И. Фомина «Начало палеолитического периода в Европе». Именно тогда он «заболел» палеолитом. Постепенно вернулась любовь к жизни, трогательное отношение к природе. Возникают и новые увлечения, например, создание нумизматической коллекции, быстро достигшей нескольких сотен экземпляров. С 17 марта 1914 г. он устраивается на работу контролером, а затем и заместителем заведующего в отделе добровольного страхования Могилевской губернской земской управы. Регулярно приходят письма от родных и друзей — младших братьев Пети и Васи, Георгия Бекаревича (его друга и мужа сестры Ани). В апреле Константин начинает посещать библиотечные курсы в Могилевском городском университете им. А. Л. Шанявского.

С 1 ноября 1915 г. Константин по мобилизации попал в армию и служит рядовым, а затем, в чине ефрейтора, командиром отделения 39-го пехотного запасного батальона, писарем канцелярии 4-й роты 303-го пехотного запасного батальона, младшим писарем старшего разряда канцелярии того же полка, постоянно расквартированного в уездном городе Жиздра Калужской губернии. В городе работали два более-менее солидных учебных заведения — женская Мариинская гимназия и Михайловское училище и четыре земских и приходских школы. Для ставшего солдатом Константина было интересней иное — в городе был книжный магазин и библиотека-читальня им. Пушкина. Разве он мог хотя бы неделю прожить без общения с книгой?

Регулярно в течение 1915—1916 гг. приходят в полк письма от родных. Василий учится в Харькове на врача, сдает химию, эмбриологию, устраивается приемщиком в Орельке, интересуется «Как стрельба? Освоился ли с солдатчиной?» Второй брат, Петя, ветеринар по образованию, служит в Тамбове, в 7-м запасном кавалерийском полку.

Даже здесь в армии Поликарповича не оставляет желание заниматься любимой наукой — археологией. 22 июня 1916 г. он выписывает себе из Петрограда у книготорговца И. Ф. Косцова толстенный том Гуго Обермайера «Доисторический человек» — один из лучших трудов того времени по первобытности. Вот его призвание! Первобытная археология!.. В военное училище, куда его звали еще из учебной части и где прочили офицерскую карьеру, он так и не пошел, оставшись писарем.

30 ноября 1917 г. после Октябрьской революции завершилась «военная карьера» Константина Поликар повича. По состоянию здоровья он был уволен в долгосрочный отпуск. В Могилев Поликарпович вернулся уже в должность помощника заведующего отделом добровольного страхования в губернской земской управе. Летом он обследовал археологические окрестности Могилева, в том числе неолитическую стоянку в урочище Костромин у деревни Половинный Лог. Первого ноября 1918-го перешел на службу в Могилевский губернский совет народного хозяйства.

18 февраля 1918 г. немецкие войска, нарушив перемирие, вторглись на территорию Белоруссии. К марту советско-германский фронт проходил по Днепру от Орши до Рогачева. В ноябре началось освобождение белорусской территории частями Красной Армии. 31 декабря 1918 г. в Смоленске, на конференции РКП(б) было принято решение о создании Белорусской Советской Социалистической Республики, 1 января опубликован Манифест, провозглашающий БССР, а 5 января 1919 г. правительство переехало в объявленный столицей освобож - денный Минск. Поликарпович был вовсе не безразличен к новому времени и его судьбоносным событиям. Но политика, война — для него не главное. Его разум, его душа ищут иного применения сил. 12 января Константин находит в газете объявление Губернского Подотдела охраны памятников старины и принимает решение — заняться археологией. Однако война вскоре возвращается на белорусскую землю: в феврале в её пределы вступают польские войска. Белоруссия объединяется.

С 1 февраля 1919 г. Константин получает повышение по службе — он заведующий отделом страховой статистики. Тогда же начал учиться в Могилевском педагогическом институте. Как натура увлекающаяся, Константин, летом уже исследовавший местный неолит, истосковался по настоящим исследованиям и пытается заняться всем сразу. Продолжает много читать, поглощает литературу о племенном союзе радимичей, о древних славянах. На столе у него книги Городцова, Самоквасова, Карамзина, Соловьева… И в который раз возвращаются мысли об археологии.

Начало марта — тридцатилетний юбилей. Позади уже значительная часть жизни, волей-неволей в такую круглую дату любой человек начинает подводить итоги, оглядываться на пройденный путь. «Думаю, — пишет Поликарпович, — о злой ошибке, совершенной мною в молодости. Нужно было, следуя призванию, идти в универ- ситет. Изучать природу, а часто даже скрывал от всех свою любовь к природе. Как в 1912 году стремился к науке!»

25 марта 1919 г. издан указ о создании при народном комиссариате просвещения Археологической комиссии. Однако долгая жизнь ей не была суждена. В стране становилось все беспокойней. В конце марта в Гомеле вспыхивает контрреволюционный мятеж, на подавление которого большевики вынуждены перебросить части с приближающегося западного фронта. Фронт надвигается на Могилев. 16 апреля сотрудник Губернского подотдела охраны памятников старины и студент Могилевского пединститута К. М. Поликарпович подал в коллегию заяв- ление об уходе со службы, а 1 мая уехал на Украину. Путешествия, а точнее — скитания — длились два месяца и, в конце концов, забросили 30-летнего молодого человека на Южный Буг, к черноморскому побережью. 23 июня он попал в село Зельцы Одесского уезда^[8]. Чтобы заработать на жизнь и пропитание, Константин становился то подсобным рабочим, то батраком. «Работал в разное время на грушах, на кукурузе, у сапожника, на лесопилке».

Наступает зима 1922-го. Жизнь в Зельцах становится почти невыносимой. Холод. Голод. Питаться приходится в основном хлебом из отрубей и похлебкой. Нет работы, нет денег. Изредка дают возможность заработать непосильным трудом на местной паровой мельнице. Согревают только воспоминания о сестрах, о далекой Родине… Но и здесь не покидают мысли об археологии, о таинственных древних кладах, сокрытых в земле, тем более, что местность — степь с возвышающимися таинственными курганами — к этому весьма располагала. «Часто эти годы ходил к кургану у Лисьих нор, мечтал о золотом ковше, будто бы там зарытом, и др.».

Весной 1922-го Константин проходит рубеж зрелости — ему исполняется 33 года. Его «отшельничество» вскоре завершается. Он покидает Зельцы, направившись поначалу в Черниговскую губернию, где 15 января 1923 г. устраивается счетоводом в Корюковской заготконторе (Сосницкий уезд). 15 марта он уже уволен по сокращению штатов. После того, как удается немного подзаработать, путь лежит в Гомель. Позади юношеские метания и мучительные раздумья. «Три моих цели: изучать природу, искусство и жизнь среди природы» — написал Константин в своем дневнике еще 15 декабря 1918 г.

Наступает время окончательно вступить на этот путь и идти по нему всю жизнь. 33-летний Поликарпович не просто отправляется в родные места. Его цель теперь четко определена. Он едет для того, чтобы стать археологом новой Белоруссии, как мечтал еще 15 лет назад.

разбег

В начале 1920-х годов всколыхнулся интерес белорусской интеллигенции к истории и культуре своего народа. Стихийно в разных городах, словно грибы после дождя, стали возникать и разрастаться краеведческие бюро, общества и товарищества. В 1920-м на территории Белоруссии завершилась Гражданская война, а уже в 1921 г. был создан Академический центр Наркомпроса БССР. Он имел в своем составе Научно-терминологическую комиссию, ведавшую не только созданием терминологии во всех отраслях белорусской науки, но, между прочим, и регистрацией, охраной и изучением памятников археологии, а так же выдачей разрешений на их раскопки. Увы, с поставленной задачей народный комиссариат просвещения не справлялся. Отсутствовали образованные специалисты. Должный контроль над сохранением исторического наследия налажен не был. Достояние молодой Белорусской республики продолжало варварски уничтожаться. Унич тожаться с ведома, а иногда и по прямому приказу оказавшихся в местных органах власти бесчисленных невежд, буквально воспринявших слова революционного гимна, что призывал разрушить старый мир «до основанья». Через год на базе комиссии возникло настоящее академическое учреждение — Институт белорусской культуры. Язык, литература, фольклор, этнография, социальная и экономическая история Белоруссии — вот далеко не полный перечень отраслей, изучение которых было вменено в обязанности новому учреждению. В 1923 г. при Инбелкульте учредили Историко-социологическую секцию, занявшуюся подбором кадров для научно-исследовательской работы в различных областях знаний^[9].

Именно с 1923 г. К. М. Поликарпович в качестве волонтера включается в работу Гомельского губернского бюро краеведения, которое входило в состав Центрального бюро краеведения при Инбелкульте. Многие дни он проводит в бывшем дворце и саду генерал-фельдмаршала Ивана Федоровича Паскевича — первого собирателя музейных древностей и диковинок в Гомеле, заложившего в первой половине XIX в. основу коллекций Гомельского краеведческого музея. Ныне в отреставрированном дворце Паскевичей размещается этот самый музей, а в 1923-м там заседало губернское бюро краеведения. Не нужно, правда, забывать при этом, что краевед и археолог Поликарпович вплоть до 12 марта 1927 г. на хлеб насущный зарабатывал далеко не научными изысканиями, а знакомой уже работой контролера Гомельской губернской конторы Госстраха, а затем — инструктором огневого отдела Белорусской конторы госстраха в Минске.

Сложно начинать путь в науку уже в зрелом возрасте — в неполных 34 года, однако Константин Поликарпович в этом вовсе не одинок. Известнейший русский археологклассик профессор Василий Алексеевич Городцов так же прошел сложный (и в чем-то похожий!) путь к науке о древностях. Родившийся 11 марта 1860 г. в с. Дубровичи Рязанской губ. Городцов окончил Рязанскую духовную семинарию, затем — военное училище. Целых 26 лет он пробыл на военной службе, что не мешало ему уже в конце 1880-х вести раскопки курганов и разведки. Лишь уйдя в отставку в 1906 г. он всецело отдался своему главному увлечению. Впрочем, археологией Городцов занимался и раньше, еще в конце 80-х годов XIX в., проводя успешные раскопки курганов и разведки. Вся дальнейшая жизнь его оказалась связанной с Государственным историческим музеем. С книг Городцова и других археологов его поколения, кстати, и началось увлечение юного Кости археологией. «У меня теперь настроение к науке. Никогда еще не был так ею очарован. Она манит к себе, обещая что-то еще незнаемое. А, впрочем, черт ее знает! Мечтаю об археологии Городцова», — записал он в своем дневнике еще в январе 1909 г. Забегая далеко вперед, заметим, что судьба не раз сведет Поликарповича с профессором Городцовым и его наследием уже в зрелые годы. Будут изучение трудов, встречи в Москве, переписка. Будет и критика ошибочных интерпретаций древней мерзлоты, как палеолитических «землянок» на стоянке Тимоновка под Брянском, данных Городцовым^[10]. Городцов умер зимой 1945 г. А уже после кончины профессора, в апреле 1947-го Поликарпович от имени Академии наук БССР будет вести переговоры с его сыном Мстиславом Васильевичем о приобретении личной библиотеки ученого для Института истории…

В 1923 г. К. М. Поликарпович начал профессиональные занятия археологией, получив у Инбелкульта разрешение на проведение разведок. Тогда же уже вполне определились профессиональные пристрастия ученого — эпоха камня и бронзы. Первые систематические поиски памятников каменного и бронзового веков велись по Сожу в ближайших окрестностях Гомеля, а так же в нижнем течении реки Ипуть. Для исследований на Ипути он «скооперировался» с молодым краеведом из Новозыбкова А. В. Кротовым, впоследствии — студентом Новозыбковского политехникума^[11]. Сначала работа велась в низовьях Ипути и на территории Клинцовского округа, затем на участке от Ущерепья до границы с БССР. Во время этих исследований Поликарпович общался с уже пожилым первым новозыбковским археологом П. М. Еременко, проводившим раскопки славянских древностей еще до Октябрьской революции. Завязалась переписка, к сожалению не сохранившаяся, а затем после перерыва пришло печальное известие: «Многоуважаемый Константин Михайлович! Ваше письмо получено, не ответила Вам потому, что болезнь и смерть мужа, Петра Митрофановича, была причиной. Уважающая Вас Еременко. 12.3.1926».

Зима 1923—1924 гг. прошла за обработкой первых, полученных в поле материалов. Вскоре, 21 марта Константин перебрался на новую квартиру на Московской улице. 22 марта он принимал участие в очередном заседании бюро краеведения, а на следующий день отправился новой до рогой по Сожу и по Ипути. Начался полевой сезон, вновь, как и год тому назад, — в окрестностях Гомеля. Как и полагается — по весне, лишь только сошел снег, и еще не поднялась травка. Тогда каждый черепок, каждый кремешок прекрасно видны на влажной, открытой земле.

В начале лета развернул согласованные с Инбелкультом разведки по Сожу — пройден участок вверх и вниз от Гомеля общей протяженностью в 20 км, на котором выявлено порядка сорока новых местонахождений. Во второй половине лета поиск памятников каменного и бронзового веков начат уже на берегах Беседи, Ипути, Вузе. На западном берегу реликтового озера Кожаны (ныне — Клинцовский район Брянской обл.) была обнаружена приозерная неолитическая стоянка.

В издававшейся в Гомеле газете «Полесская правда» К. М. Поликарпович опубликовал первые в своей жизни заметки «Работа губбюро краеведения» и «Угасшая культура», подводившие итог полевым исследованиям первобытных стоянок в 1923—1924 гг.^[12]. Кстати сказать, мы несколько недооцениваем значение археологических публикаций в газетах 1920—1930-х годов. Зачастую, авторы относились к ним не менее серьезно, чем к публикациям в научном сборнике. Да и иной возможности обнародовать свои исследования иногда попросту не было. Каждая книга по археологии была событием (Белоруссия в этом через несколько лет осуществила настоящий прорыв). В наше время, когда ежегодно выходят десятки сборников археологических статей на территории бывшего СССР, когда оперативно появляются публикации в Интернете, трудно понять исследователей, отделенных от нас неполным столетием.

Завязываются контакты Константина Михайловича с ведущими археологами страны. Среди них — такие величины, как Б. С. Жуков^[13], П. П. Ефименко^[14]. Поли карповича интересуют самые новые издания по каменному веку — они необходимы для обработки материалов разведок. Рекомендации и полезные советы не заставили себя ждать: «8.12.1924. По русскому неолиту сделано очень мало. Могу Вам рекомендовать работу Ailio J. Die Fragen der Russischen Steingeit (Finska farnminnes-foreinges Tidskrift XXIX, Helsindfars 1922), как более или менее сводную, охватывающую также и интересующие Вас культуры. Имеются польские работы, например Козловского, захватывающие юго-западный неолит (если он Вас интересует, могу сообщить список). На русском языке некоторая сводка должна появиться в книге Осборна «Люди древнекаменного века», выходящей в Ленинграде под ред. Б. Н. Вишневского. По русским микролитическим культурам вышла хорошая работа П. П. Ефименко «Мелкие кремневые орудия», напечатанная в Русском антропологическом журнале т. 13, в. 3—4 (1924). По неолиту С.-З. Европы (преимущественно Прибалтики) есть моя работа в том же № журнала, причем и у Ефименко, и у меня приведена литература по затронутым вопросам. Сводные по отдельным районам (из новых): Спицына в сборнике «Тежецкий край» (если не ошибаюсь 1922 г.), а так же моя в «Нижегородском краеведческом сборнике» (1924). Сообщите о своих работах. Если хотите серьезно заняться по неолиту — штудируйте морфологические работы. Если можете — приезжайте хоть на месяц работать в Москву. Сообщите, что сделано по Вашему краю в последние годы. Борис Жуков».

Рекомендованные Жуковым книги позднее прислал А. А. Спицын. А общение с Жуковым продолжалось до самого 1930 г., ставшего роковым в жизни профессора: он был арестован НКВД, незаконно осужден и через три года умер в концлагере на Алтае. Но пока, оставаясь в счастливом неведении относительно страшного будущего, ведущий палеоэтнолог страны писал белорусскому коллеге. Даже в этих немногословных посланиях раскрывается перед нами масштабность личности: «7.6.1928 г. Многоуважаемый Константин Михайлович! К сожалению, по юго-западным губерниям ЦПО никаких палеоработ я в этом году не веду за исключением небольшого обследования в районе Супонево, уже законченного моим сотрудником М. В. Воеводским. Закончены также мои работы по Крыму, откуда я только что вернулся. Главные работы пойдут теперь на территории Москва — Тверь — Вятка — Васильсурск — Муром. Я очень был бы рад видеть Вас у себя на работах, а потому сообщаю Вам приблизительный план тех работ, где я сам буду присутствовать. Конец июня — раскопки городища и стоянки в Арзамасском у. Нижегородской губ., 1—15 июля работы на р. Вятке, 15—25 июля раскопки могильника близ Васильсурска, 25 июля — 15 августа раскопки торфяных неолитических стоянок в Кашинском у. Тверской губ. и в Ленинском у. Московской губ. Если будет для Вас что либо интересно, сообщите мне и я Вам напишу подробнее о сроках и пунктах. Пишите по адресу (на ближайшие 3 недели) Н.-Новгород, Коваленко, 59, кв. 1 — мне. О делах Главнауки ничего не могу сообщить, т. к. там не работаю, а сейчас, по случаю экспедиционного времени, и не бываю. Уважающий Вас Бор. Жуков». И еще: «Вятка, 11.7.1928. Многоуважаемый Константин Михайлович! Из того прекрасного далека, где я нахожусь, мне сейчас невозможно точно фиксировать сроки работ в Тверской и Московской губ. Очень буду рад видеть Вас на этих раскопках и думаю, что в течении двух недель Вы сумеете побывать и на Языковской и на Дубнинской стоянках. Полагаю, что нужно будет Вам приехать именно 28.7. через г. Кашин (жел. дор.) в село Языково и искать там нас. Но если хотите более точный срок, то сообщите мне по адресу: Антропологический институт 1 МГУ, куда Вам протелеграфировать перед выездом нашим из Москвы. Воеводский обследовал в Брянском районе Тимоновскую разрушенную стояку по культуре близкую к Супонево.

Уважающий Вас Б. Жуков».

К 1925 г. жизнь Константина Михайловича окончательно вошла в размеренное русло. Поликарпович много путешествует, как с деловыми, так и с личными целями. Еще более тесное сотрудничество с Инбелкультом началось с участия в экспедиции под руководством Ивана Харитоновича Ющенко^[15], которая вела раскопки городища в деревне Любны (Гомельский р-н, Гомельская обл.) в апреле 1925 г. Многослойное городище И. Х. Ющенко датировал бронзовым и железным веками, причем основной период заселения относил ко второй половине I тысячелетия н. э. Летом Поликарпович продолжал разведки памятников каменной и бронзовой эпох по левобережью Днепра от с. Черного до Полесской железной дороги в Речицком р-не, а так же по реке Береза на север и на юг от Борисова (участок между селами Большой Стахов и Гливин). Результатами своих исследований, в первую очередь находками стоянок эпипалеолита, Константин Михайлович в письме поделился с одним из ведущих специалистов по каменному веку — Петром Петровичем Ефименко. Вскоре был получен ответ из Ленинграда, с которым будет интересно ознакомиться тем, кто считает Ефименко столпом стадиальной схемы членения каменного века и противопоставляет его ученым, выделявшим в палеолите культуры:

«Многоуважаемый коллега! Большое спасибо за интересные сведения. Ваши находки целиком входят в ту область микролитической индустрии, которая тянется от Днепра к Балтийскому морю. К востоку же она далеко не идет. В Черниговской губ. сильно беднеет, а в Полтавской уже сменяется иной микролитической культурой, которая за последние годы открыта во многих пунктах ле- вобережной Украины и в Крыму. Любопытно, что эта последняя группа связывается, как оказалось, с Среднеазиатской микролитической индустрией. Для нее, например, характерна такая форма трапеций со струганной спинкой, которая совершенно чужда Днепровской группе. Вообще эта эпоха начинает сейчас все более вырисовываться в русских находках. Не знаю, имеете ли Вы представление о польских работах, главным образом Савицкого и Козловского. Там, в Польше, существует тенденция рассматривать эту культуру, как очень раннюю. Ее связывают чуть ли не с ориньяком. Конечно, некоторое внешнее сходство здесь есть. Но хронологически это совершенно разные вещи. Микролитическая индустрия подстилает непосредственно довольно поздний неолит. Я полагаю, что общий ход развития верхнепалеолитической культуры в южной России за последнее время, особенно в связи с моими открытиями в Воронежской губ. достаточно намечен, чтобы здесь не было места случайностям. О русском палеолите должна вскоре выйти моя статья в журнале «Наука и искусство», издаваемом Главнаукой. Если Вас интересует каменный век и развитие кремневой индустрии, я охотно отвечу на могущие явиться у Вас вопросы. Если же Вы имеете в виду специальные занятия камнем, то, думаю, было бы целесообразнее приехать в Ленинград и поработать здесь на коллекционном материале и с литературой, которых в Гомеле, конечно, не достать. Причем я готов взять на себя руководство Вашими занятиями. В особенности должен подчеркнуть необходимость французской литературы по камню, с которой настоятельно рекомендую познакомиться. Не откажите сообщить, какой характер имеют остальные открытые Вами стоянки. Какой характер носит их кремневая индустрия? За сведения буду Вам весьма признателен.

Готовый к услугам П. Ефименко. 22.11.1925».

1 октября при Инбелкульте была создана Историкоархеологическая комиссия с профессором М. В. Дов- нар-Запольским^[16] во главе и ученым секретарем Д. И. Довгялло^[17] — доцентом Белорусского государственного университета, с которым Поликарповича связали крепкие дружеские отношения^[18]. Кроме них в комиссию вошли 16 сотрудников: 5 человек работали в области истории и археографии, 11 — в области археологии. Среди археологов — И. А. Сербов^[19], П. В. Харлампович, А. Л. Аниховский, С. А. Дубинский, А. М. Лявданский^[20], П. К. Мазаревич, К. М. Поликарпович, Т. М. Кованов и студенты А. Д. Коваленя^[21], М. М. Улащик^[22] и С. С. Шутов^[23]. Последний, кстати, был не историком, а медиком, но при этом сделал немалый вклад в археологическое изучение Белоруссии. Так Инбелкульт объединил на это время под своей крышей почти всех археологов Белоруссии. Одной из первоочередных задач стала разработка плана полевых археологических исследований на лето наступающего 1926 г. Комиссия включила в этот план и продолжение разведок каменного века по долине Сожа, порученное К. М. Поликарповичу.

Знаковым событием для белорусской археологии в целом и для научной карьеры К. М. Поликарповича в частности стал состоявшийся 17—18 января 1926 г. в Минске первый в истории съезд белорусских археологов и археографов. В съезде приняли участие 36 белорусских и смоленских ученых, а так же 21 приглашенный гость. «Гвоздем программы» оказался своеобразный научный бенефис А. М. Лявданского — еще три года назад практически никому неизвестного 40-летнего ассистента Смоленского университета, а теперь, по признанию профессора А. А. Спицына, — «археолога первого разряда». Лявданский доложил о результатах своих масштабных и методически грамотных исследований городищ Верхнего Поднепровья. Он пришел к выводу, что основная часть городищ раннего железного века на территории Белоруссии и Смоленщины принадлежала балтским племенам (хотя поначалу и несколько ошибся с их датировкой, опираясь на созданную Спицыным хронологию). Доклады остальных археологов — И. А. Сербова, К. М. Поликарповича и даже самого А. А. Спицына оказались на этот раз «фоном» для восходящей звезды белорусской археологии.

Главный гость съезда — один из основоположников русской археологии Александр Андреевич Спицын^[24] к 1926 г. был уже почти на самой вершине научной карьеры. Лишь последний ее этап — избрание членом-корреспондентом АН СССР состоялся позже — в 1929 г., за два года до смерти. Спицын прошел все ступени восхождения на Олимп науки: от студента историко-филологического факультета Петербургского университета и учителя истории Вятской гимназии (тогда им были написаны первые научные работы по истории и археологии Вятского края) до члена Императорской археологической комиссии. С 1909 г. он уже читал курс российской археологии в Петербургском университете, а с 1914 г. — курс исторической географии там же и в созданном Археологическом институте. Революция не повредила научной карьере: Спицын — заведующий отделом русских, финских и литовских древностей Государственной академии истории материальной культуры. «Через некоторое время я буду в Минске, — писал он Поликарповичу в открытке от 01.01.1926 г. — Как там получится, не знаю. Я писал в Минский музей, но ответа пока не имею, а пора бы получить. Так как я не знаю в Минске ни одного адреса кроме Вашего и так как Вы археолог, то пока вижу один исход: по приезду явиться к Вам и просить Вашего совета, особенно если притом придет вечером мой хорошо знакомый С. А. Дубинский, мой ученик, но адреса его я не знаю. Думаю, что не осерчаете на меня в виду того, что я везу в Минск нужные Вам книги».

Высокая оценка работы в устах «патриарха русской археологии», таким образом, означала для начинающего Александра Лявданского нечто большее, чем просто признание заслуг. Для Константина Поликарповича значение съезда было сходным, хотя его подъем к вершинам научного Олимпа и не был столь стремительным. Он представил А. А. Спицыну очередные результаты собственных исследований на Соже и Днепре (которому коечто было известно и из предшествовавшей переписки). Профессор дал им не столь громкую, как в случае с Лявданским, но так же весьма высокую оценку. Более того, Спицын включил данные, представленные Поликар пови чем в свою статью «Південно-руський неоліт», опубликованную в 1927 г. в Киеве в юбилейном сборнике в честь академика Д. И. Багалея. Этим самым Александр Андреевич фактически дал начинающему исследователю каменного и бронзового веков «путевку в жизнь». Съезд окончательно оживил белорусскую археологию после летаргии «смутного» времени. Что касается дальнейших отношений между К. М. Поликарповичем и А. А. Спицыным, можно сказать, что их до самой смерти последнего связывала переписка, а изредка и личное общение при встречах. Вот некоторые строки из эпистолярного наследия Спицына, встреченного в архиве Константина Михайловича:

«Очень признателен Вам за выписки из статей Романова. Они ясно показывают, что вещи его «палеолита» происходят из самого Витебска» (2.04.1926). «Книги Тальгрена удобнее всего получить у него. Напишите ему (Helsingfors Suomen Museo prof. A. M. Talgren) сославшись на меня. Новая книга его, насколько знаю, еще не вышла. Знаю, что Вы были в Киеве, это хорошо» (18.10.1926). «Брасовский и Речицкий могильники Орловской губ. есть особая разновидность медного века, близкая к фатьяновской культуре. Время приезда в Петербург безразлично. В намеченное Вами время я буду в городе. Радуюсь, что археологическое дело в Белоруссии пошло нормальными темпами. Будьте здоровы. А. Спицын»

(02.01.1928).

Весной Константин Михайлович намерился попасть в какую-либо дальнюю археологическую экспедицию, например, к работающему в Ленинграде Глебу Анатольевичу Бонч-Осмоловскому^[25] — почти земляку Поликар повича^[26], ассистенту кафедры антропологии Ленинградского университета. С сей просьбой он решает обратиться к главному исследователю каменного века в СССР, уже известному нам Петру Ефименко, одновременно задав ему несколько вопросов научного характера. Тот не замедлил с ответом: «Многоуважаемый Константин Михайлович! Было бы нетрудно устроить Вас с Бонч-Осмоловским, так как он искал сотрудников и с ним уехало много народа. Но он уже в Крыму и пока я с ним спишусь уйдет много времени. В конце мая я еду ненадолго в Самару, где есть признаки палеолита, но развернутся ли там работы уверенно сказать не могу. Затем буду копать Воронежские палеолитические стоянки, а в конце июня рассчитываю попасть под Брянск. Охотно приму Вас на работу — туда, куда Вы пожелаете. Мне не будет трудно оплатить Ваше содержание. Но, к сожалению, в виду того, что денег у меня немного, дорогу оплатить мне было бы труднее. Во всяком случае, Вы можете получить 50 % льготу в Наркомпросе. Если Вам трудно устроить это в Минске, я могу похлопотать через Академию. Чтобы дело не задерживалось, прошу Вас ответить мне немедленно, лучше срочным письмом, по домашнему моему адресу — Надеждинская, 27, кв. 5, Петру Петровичу Ефименко. Относительно взглядов Козловского, да и не одного Козловского, так смотрят Савицкий и Круковский, должен сказать, что совершенно их не разделяю. С Савицким, который главным образом и выдвигает эту точку зрения на микролитическую индустрию (о ее большой древности. — А. Ч.), мне пришлось беседовать лично, но, откровенно говоря, он меня совершенно не убедил в том, что данные стоянки Польши могут относиться к ориньяку-мадлену. Подробнее сейчас, быть может, не стоит говорить, так как возможно, что нам будет случай увидеться и побеседовать. Книжка Козловского по неолиту вышла зимой и здесь имеется. Пока на этом и кончаю, буду очень рад познакомиться с Вами ближе. П. Ефименко. 18.5.1926 г.»

Однако, отъезд в «дальние страны» пришлось отложить, а Бонч-Осмоловский после экспедиции в Крым сам приехал в Белоруссию к Поликарповичу для участия в его разведках. Таких масштабных археологических исследований, как во время полевого сезона 1926 г., Белоруссия еще не знала. Активно включился в «научный десант» и Поликарпович. Весной он участвовал в раскопках Банцеровского городища под Минском (экспедиция под руководством Сергея Антоновича Дубинского^[27], проводившаяся по поручению Белорусского государственного музея). Основное время было уделено разведкам в бассейне нижнего Сожа. С 29 июня по 19 июля Поликарпович обследовал оба берега реки от д. Жаробной и с. Скитка (Терешковское) в Гомельском округе до впадения Сожа в Днепр у Лоева на протяжении 42 км. Этот этап разведок затрагивал не только белорусскую, но и украинскую территории. С 20 июля по 13 августа 56 км было пройдено по Сожу уже от Чечерска до Хальча. На протяжении 98 км (таков суммарный маршрут) открыто около 50 новых стоянок эпох мезолита, неолита и бронзового века, всего обследовано свыше 120 пунктов (учитывая известные ранее).

Самое значимое событие Сожских разведок 1926 г. пришлось на 9 августа. Именно тогда в урочище Колодежки (Чечерский р-н Гомельской обл.) была открыта стоянка Бердыж — первый памятник палеолитической эпохи на территории Белоруссии. Кроме того, удалось обследовать стоянки Гренск (Комарнинский р-н), на впадении р. Споноть в Сож, около с. Антоновки Клинцовского р-на и на болоте Печенеж в Костюковичском р-не Могилевской обл. Стоянке Печенеж посвящена первая научная публикация Константина Михайловича, и это символично: озеро и торфяник Печенеж находятся всего в пяти километрах от его малой родины.

В поисках новой археологической литературы Констан тин Михайлович последовал мудрому совету профессора Спицына и обратился лично к барону Тальгрену^[28]. Ответы ученого, оказавшегося в вынужденной эмиграции, интересны оценкой значения белорусской археологии, интересом к ней.

«Многоуважаемый Константин Михайлович! Благодарю Вас за Ваше любезное письмо. Очень приятно, что в Минске имеется исследовательский институт. Археология Вашей страны пока малоизвестна, но в то же время она имеет очень большое значение для всей Балтики. К великому моему сожалению у меня нет тех трудов, которые Вас интересуют. Я уверен в том, что Вы можете получить те выпуски в обмен изданиями из Депрпта (адрес — библиотека университета). Я Вам полагал бы обмен тоже с финляндским археологическим обществом в Гельсингфорсе. Что бы вы могли послать нам? Б. м. труд Лявданского о городищах в Смоленской губернии или что-нибудь другое? Напишите мне. В трудах финляндского археологического общества вы найдете много статей и исследований о археологических данных При балтики. Нас здесь очень заинтересует т. н. готская культура и мл. железный век (курганный славянский и дославянский). Какой у Вас музей? Какие коллекции? Много ли каменных вещей? Есть ли у Вас керамические изделия стоянок каменного века? С уважением, М. Тальгрен. Хельсинки, Финляндия, 9.1.1927». «Многоуважаемый коллега! С большим удовольствием получил Вашу посылку и Ваше письмо с сообщением о интереснейшей палеолитической стоянке. Да здравствует! Одновременно пошли для Комиссии издания финского археологического общества — в будущем получит Институт все наши издания в обмен. Не хотите ли написать статью об археологии в Белоруссии? Я был бы очень рад. Ваш М. Тальгрен.

27.11.1927».

С 13 июня по 30 августа по поручению Историкоархеологической комиссии Инбелкульта К. М. По ликарпович продолжил разведки в бассейне среднего Сожа в пределах Могилевской и, отчасти, Гомельской областей. Работы велись по методу сплошного обследования, как и в 1926 г. В результате были обследованы остатки свыше 180 древних поселений от мезолита до раннего железного века включительно. Столь плодотворных поисков древностей он раньше еще не проводил. Самым главным достижением было открытие эпипалеолитической (мезолитической, финальнопалеолитической) стоянки Гренск^[29]. С конца июля до начала сентября работы велись на Припяти, под Мозырем, где были обнаружены несколько стоянок эпохи неолита-бронзы и курганная группа (в Мозыре, в урочище Пхов, в Гулевичах, Моисеевичах, Боровиково). Кроме того, он обследовал и правый берег Днепра между Могилевом и Речицей.

Чтобы уточнить свои сведения, сравнить их с проводившимися ранее работами, К. М. Поликарпович связался с вдовой Владимира Бонифатьевича Антоновича^[30]. Ответ ее был таков: «К крайнему сожалению, не могу дать Вам удовлетворительного ответа по интересующему Вас вопросу. Пересмотревши все заметки покойного мужа и мои, я не нахожу указаний на Чечерск. Приходится ограничиться одною памятью, а дело очень давнее. Это было перед Виленским IX археологическим съездом. Чечерская экскурсия была очень кратковременна и я не помню, была ли раскопка курганов, или только осмотр местности, так как дневника раскопок не нахожу. Из Вашего планика мне кажется наиболее вероятною стоянка № 1 у самого местечка, на песках при устье Чечеры. Если есть в окрестностях Чечерска славянский могильник с остатками раскопанных курганов, то это должна быть раскопка В. Б. Антоновича. Если в окрестностях могильника замечаются следы стоянки (кремни и черепки), это может быть также наша стоянка, так как у меня было правилом — всегда исследовать местность в поисках неолита, насколько можно было удалиться от курганов во время перерыва в работах. Вот все, что могу Вам сообщить: много заметок и дневников погибло у меня в предыдущие тяжелые годы. К. Антонович, 1927.12.30, Киев».

Сентябрь был посвящен участию в раскопках стоянки Бердыж под руководством приглашенного сотрудника ГАИМК С. Н. Замятнина^[31], которые стали своего рода тестом на научную зрелость. На эти раскопки Инбелкульт израсходовал значительную часть своего бюджета. В раскопках Бердыжа, как и в разведках 1926 г. участвовал Г. А. Бонч-Осмоловский.

В 1927 г. Спицын повторно знакомится с материалами Поликарповича. Вот как описывает его визит в Минск краевед С. С. Шутов: «2.8.27. Многоуважаемый Кон стантин Михайлович! Оба ваши послания получил в Минске. Читая первое, покраснел, ввиду того, что поздно писал Вам о Турове. Как видно, Вас тоже можно поздравить с интересными находками, о которых Вы только упоминаете. Спицын пробыл в Минске 6 дней вместо 2, как он предполагал. Говорит, что белорусская археология весьма продвинулась вперед. Больше всего времени отвел Вашим находкам. Показывал ему не нашитые вещи (не с планшетов. — А. Ч.), те, которые Вы просили показать. Всю керамику Спицын относит к медному веку, а в неолите, по его воззрениям, керамики еще нет. Много Ваших клиньев отнес к группе пилок. Сергей Антонович (Дубин ский. — А. Ч.) просил меня написать, что он недоволен Вашим отношением к раскопкам в Бердыже, так как не даете никаких указаний что делать и что покупать для раскопок. Извините, что опять так поздно пишу из Нов. Быхова, спешу на сенокос, поэтому много писать не смогу. Думаю, что Сергей Антонович напишет обо всем подробней. Привет от моих домашних. Будьте здоровы. Ваш С. Шутов.»

Вклад К. М. Поликарповича в создание археологической карты Гомельской и Могилевской областей Белоруссии столь значителен, что и по сей день перекрыть его в количественном отношении почти никто не смог. Это еще и свидетельство качества работ: маршрут проходился так, чтобы потом не нужно было «подчищать» недоделки. Разведки по Сожу позволили не только выявить следы сотен древних поселений, но и сделать определенные выводы об особенностях эволюции материальной культуры исследованного региона. Так, предварительно обобщая результаты исследований, Константин Михайлович выделил памятники с микролитической индустрией (среди которых стоянка Коромка, относящаяся, как теперь установлено, к финальным фазам палеолитической эпохи, стоянка Гренск, ставшая «родоначальницей» одной из мезолитических культур). Для неолита отмечены три типа памятников по керамике — с ямочным, лапчатым и гребенчатым орнаментом. Среди сожской неолитической кремневой индустрии он обращает внимание на группу рубящих нуклевидных, миндалевидных, овальных орудий и сближающихся с ними клиновидных топориков. Последние, судя по современным данным, более характерны для раннего бронзового века. Бронзовый век, по К. М. Поликарповичу, представлен стоянками со шнуровой керамикой и стоянками с более грубой керамикой, покрытой линейными насечками (поздний бронзовый век по современным представлениям). Таким образом, разведки 1923—1928 гг. показали основные особенности и этапы развития древнейших культур региона, лежащие в основе современных археологических построений. Материалы 1926 и 1927 гг. вошли в научный оборот с публикацией в 1 и 2 томах инбелкультовского сборника «Працы Катэдры Археолёгii» (1928, 1930). Результатам работ 1928 г. пришлось дожидаться своего часа почти тридцать лет — до 1956 г., когда сборник «Археологические исследования в БССР» вышел под редакцией самого К. М. Поликарпо- вича. Публикации их в 1941 г. помешала война.

Однако, вернемся в 1927 г., когда был принят новый устав Инбелкульта, изменивший структуру института. Все комиссии и секции были сгруппированы в два крупных отдела — Отдел природы и хозяйства и Отдел гуманитарных наук. Они включали в себя 17 кафедр и 23 постоянные комиссии, среди которых была и археологическая комиссия в составе гуманитарного отдела. Комиссия состояла из трех человек — научного секретаря А. Н. Лявданского и членов К. М. Поликарповича и С. А. Дубинского. Лявданский, переехав из Смоленска, возглавил не только комиссию Инбелкульта, но и отдел археологии в Республиканском историческом музее. К этому времени он уже создал уникальную по полноте археологическую карту Смоленщины, во время пеших и велосипедных маршрутов лично осматривая практически все нанесенные на нее памятники. То же К. М. Поликарпович проделал для Гомельской и Могилевской округи.

Вернувшись в Гомель из очередной разведки он находит письмо своего ближайшего друга археолога Сергея Дубинского, написанное 10 октября: «Дорогой Константин Михайлович! Я Вас ищу по всей Белоруссии и не знаю где Вы, а Вы мне страшно нужны. Прежде всего, позвольте Вам сказать, что Вам следовало бы явиться в Минск, ибо без Вас и Вашей «заявы» самотеком нигде на место нельзя устраиваться. Но сегодня за подписью Друщица и Лявданского в президиум подана заява о предоставлении Вам места в ИБК… Сегодня новый ученый секретарь А. М. Лявданский приехал и охотно взялся за это дело. Надо думать, что в результате уже состоявшихся переговоров со Старовиной Ваше место в ИБК обеспечено. Так где же Вы и что не едете? Палеолит сиротливо в ящиках лежит, ждет. Итак до скорой встречи, заезжайте конечно ко мне, я Вам и кровать уже поставил. Всего лепшаго, Ваш С. Д.» Ожидая приезда Поликарповича в Минск, Дубинский в шутку прибавляет в открытке: «Если приедете, то приезжайте без церемоний прямо ко мне, ибо иначе так с Вами поссорюсь, что палеолиту даже будет страшно».

С 1 ноября 1927 г. К. М. Поликарповича зачислили научным сотрудником в штат Инбелкульта. Одновре- менно он стал аспирантом Инбелкульта. Константин Михай лович оставляет опостылевшую за годы до и после революции службу страхового агента, переезжает в Минск.

взлет

Летом 1928-го аспирант и научный сотрудник Института белорусской культуры К. М. Поликарпович продолжил археологические разведки по правому берегу Днепра между Речицей и Тяснами Лоевского р-на и по левому берегу от Старого Быхова до Шапчиц Рогачевского р-на. Однако на этот раз главное внимание уделялось продолжающимся раскопкам палеолита в Бердыже — теперь вполне самостоятельным. Впрочем, специалисты сами ехали в Бердыжскую экспедицию — там побывали, не без пользы для общего дела, палеонтолог В. И. Громов^[32]и геолог-четвертичник Г. Ф. Мирчинк^[33]. Тогда же было проведено и дополнительное обследование окрестностей сел Бердыж, Сябровичи и Городовка на Соже совместно с А. Д. Коваленей и И. Р. Колодкиным, выявившее еще пять местонахождений мезолитического и неолитического времени.

В этот же период устанавливаются контакты с украинским знатоком неолита и палеолита Михаилом Яковлевичем Рудынским. Самое раннее из сохранившихся писем датируется маем 1927 г.

«27.05.1927. Екатеринослав (Дніпропетровск). Глубокоуважаемый Константин Михайлович! Я все написал Дм. Ив. (Д. И. Довгялло. — А. Ч.) о том, что мог написать в свое оправдание за бесконечное молчание. Не сердитесь и верьте, что это молчание не было злой волей. (…) С экскурсиями дело стоит так. С 12.6 и до 3—4.7 буду на Екатеринославщине. Потом отдых, ибо совсем, совсем погибаю. В августе хочу быть у Вас и оттуда — на Смячку, хотя у меня до смешного мало на Смячку денег. В возможность палеолитических исследований не верю, хоть и есть как будто бы какие-то обещания. Во всяком случае — напишу Вам. Что касается экскурсии от ВУАНа^[34], то тут дело обстоит скверно. Денег — нет. Вообще в этом году с «коштами» слабо. Даже на исследования Трипільської культуры — которой Украина увлеклась — ассигнований нет. 1100 р. А ведь это на одного исследователя! Дм. Ив. писал мне о Ваших достижениях. Когда мы увидим их в печати? Это необходимо! Недавно я получил письмо от польского предисторика Людвика Савицко- го, который просит меня помочь ему ориентироваться в дослідженнях наших, и завязать сношения с нашими исследователями. Позвольте ему дать Ваш адрес. Я должен побывать в Минске. Где Ваш ранний неолит? Будете ли Вы в Киеве? Получили ли Вы наше приглашение? Хотя я выставкой и недоволен, все же хорошо было бы, если бы Вы приехали. Приехать следует еще и потому, что мы не имеем Вашего отчета о находках по Сожу (речь идет о работах на нижнем Соже в пределах Украины. — А. Ч.). Хотя это, конечно, можно заменить присылкой его. Очень, очень Вас прошу сделать в этом направлении чтонибудь. Я чувствую себя нехорошо. До некоторой степени я виноват, что это и до сих пор осталось неоформленным, и немного побаиваюсь ВУАНовцев. Необходимо что-то сделать! В Минске мы подумаем о дальнейших планах. Хорошо было бы, если б у Вас были бы хоть какие-то возможности для совместной экскурсии. Я хотел бы тогда показать Вам Смячку в натуре. Пока что будьте здоровы! Не берите пример с меня, если вообще я могу быть примером, и напишите сразу же. Я буду в Киеве от 2—3 до 10—11. До свидания — в Киеве и в Минске! Готовый к услугам Михаил Рудинский».

Встречи в Минске и в Киеве поначалу так и не состоялись — археологов затянули полевые исследования. Лишь в декабре 1927 г. Поликарпович смог выбраться в Киев, чтобы в антропологическом кабинете имени Хведора Вовка поработать с коллекциями Мезинской и других стоянок Украины. Переписка же и обмен научной информацией продолжались.

«7.02.1928. Киев. Глубокоуважаемый Константин Михайлович, очень, очень прошу не думать обо мне хуже, чем я есть на самом деле. Нет времени вообще, а времени для таких писем, которые хочется писать, вовсе. Конечно же тут очень большую роль играет неумение их писать и неумение распределять свое время с толком. Я рвусь к тому, чтобы завязывать связи, и сам же их рву. Так оборвалось с Менгином, так обрывается с Савицким, о котором писал Вам. Поверьте, я так таки и не написал ему (помните, как-то советовался с Вами на этот счет). Масса всякой работы. Самое досадное, что нет времени обработать материал. Смячка лежит, лежит и Мізин. Не успел продумать Смячку, как нашел замечательный неолит ранний на Подолии (Каменецкий и Ушицкий уезды). Оттуда же привез палеолитические находки. Обнаружил новые палеолитические находки по р. Удаю возле м. Журавки, как кажется старше Гонцов. Сооружение Днепростроя заставило ехать туда. Нашел так называемые polissoirs (называю их по нашему шліхуватка) для полировки каменных орудий. Находки исключительные. Достаточно, если скажу, что Ал. Андр. (Спицын. — А. Ч.) не хочет им верить. Но это настоящие полиссуары, близкие к финско-олонецким древностям. На протяжении сезона выезжал шесть раз (дважды на пороги, на Харьковщину, в Журавку, был на Смячке, проехал от Каменца до Могилева на Днестре). Приехал в Киев точно 25.Х. Засадили за отчет о десятилетних достижениях, за печатание Звідомлення (простите, что не выслал, посылаю!), за статьи в «Антропологию», где печатаю уведомление о Журавке, публикую две статьи, даю статью о полиссуарах и несколько примечаний к статье Ф. К. Вовка о трипольских находках (продолжение начатой когда-то печатанием работы). Ну как тут выкарабкаться? Посылаю Вам свои «Кварцитові виробі». Очень хотел бы знать нет ли у Вас сведений о кварцитах. Уверен что вопрос этот — об изделиях из кварцитов — первостепенный, но — в условиях оторванности от Европейских достижений — не имел права сказать свои мысли категоричней. Есть кварцитовая культура, и, кажется, не одна. В письме от 21.XI. Вы спрашивали о городищах на Десне. Вот они: 1 и 2 — Роговка, насколько вспоминаю совсем недалеко одно от другого, 3 — гор. Юдицкого на полдороге от Лісконог до Рогівки, 4 — Кудлаевка недалеко от с. Стахорщина и х. Самохвалова, 5 — Мізин, 6 — Псарівка, 7 — Райгородок. Седьмое в стороне. Керамика старше керамики с волнистой орнаментацией, хоть есть и она. Параллели в находках Макаренко с городищ Роменского уезда. Оттиск штампа, обкрученного веревочкой по-моему. Эта керамика пока что у нас в кабинете. Попробую послать Вам образцы. Пока что, будьте здоровы! Мой привет Дм. Ив. А как я рад за Бердыж! Когда будет напечатано предварительное сообщение? Готовый к услугам М. Рудинский».

Из письма видно, что Поликарпович уже начал проявлять интерес к деснинской долине и ее археологии, видимо мысли о разведках по Десне зародились у него еще в 1927 г. — после открытия в верхнем Подесенье сразу двух значительных палеолитических памятников — Супонево и Тимоновки. Несомненно там есть еще палеолит, Поликарпович в этом уверен! Нет лишь денег на осуществление поисков. Вряд ли их выделит Институт, значит надо копить. И он копит — и деньги, и поступающую от краеведов, учителей, просто любознательных людей информацию. Константин Михайлович уже не один год вел сбор сведений о всех находках ископаемой фауны, справедливо считая наиболее вероятным обнаружение в таких пунктах следов палеолита. Каждый пункт находки ископаемых костей скрупулезно обследовался, и в Бердыже это уже принесло свои плоды. Поздно осенью в Минск пришло сообщение о находке костей мамонта в с. Юровичи под Мозырем. Это определило план полевых исследований на предстоящий сезон.

Тем временем Археологическая комиссия Инбелкульта стала Кафедрой археологии, обзавелась фотографической и камеральной лабораториями, а с 1 января 1929 г. Инбелкульт был преобразован в АН БССР, в составе которой с 15 октября 1929 г. начал работу Институт истории. Константин Михайлович стал сотрудником этого института. Весной Академия наук командировала Поликарповича в Ленинград для работы с материалами по каменному веку, хранящимися в ГАИМК и в Музее антропологии и этнографии (бывшей Кунсткамере). Значение таких поездок трудно переоценить: ведь это не только работа с уникальными материалами, но и общение с ведущими специалистами-археологами. Недаром и П. П. Ефименко еще несколько лет назад звал белорусского археолога в ГАИМК. Но, как всегда, у того не было то времени, то денег, то и того и другого. И вот — свершилось! Ефименко уделил немало времени новому ученику, поясняя и особенности типологии каменных орудий, и основы технического рисунка — правильно кремень способен нарисовать далеко не каждый художник.

В июне начались разведки по Припяти. Вся экспедиция состояла из двух человек — самого К. М. Поликарповича и сотрудника А. Д. Ковалени, обследовавших правый берег Припяти от Мозыря до впадения в Припять реки Словечны на протяжении 61 км. На участке от Мозыря до с. Барбарово, где долина реки сужена, не было найдено ни одной стоянки. Зато от Барбарово до устья Словечны оказалось целых 18 памятников. В их числе мезолитическая стоянка с микролитической индустрией между Конотопом и Ярдишевичами. Завершающим «аккордом» этого этапа стало открытие второй в Белоруссии верхнепалеолитической стоянки в селе Юровичи. Рас- ко пки Юровичей состоялись осенью того же года.

В юго-восточной части бассейна Сожа в июле и сентябре по личному почину Поликарповича (и за его же собственные средства) удалось провести рекогносцировочное обследование долины Беседи от Хотимска Костюковичского р-на Могилевской обл. до с. Голодного Ветковского р-на Гомельской обл. (от Мстиславля до Черикова) недалеко от впадения Беседи в Сож, а так же в Клинцовском округе РСФСР по ее правому берегу. Основная цель — выявление палеолита и мезолита — выполнена не была, но зато удалось зафиксировать несколько стоянок неолита-бронзы как на Беседи, так и на участке Ипути между селами Ущерепье и Вихолка. Кроме того, обследованы местонахождения костей мамонта в Орше на ул. Игнатовской (усадьба К. А. Шварцкопфа), в Горках (Оршанский округ, Дрыбинский р-н), Ивановцах и Кременчуковке (Красногорский р-н Клинцовского округа) и двух пунктов в Мозыре. Близ села Ставишичи (Осиповицкий р-н) в бассейне р. Птичь попутно производились и небольшие раскопки погребения эпохи бронзы.

Наконец, продолжались масштабные раскопки в Бердыже. Деятельность Поликарповича не ограничивалась исследованиями первобытности. На заседаниях Кафедры археологии он делал сообщения не только о стоянках Юровичи и Бердыж, о неолите Сожа, но и о находках древних арабских монет — дирхемов в юго-восточной Белоруссии.

Август был занят давно назревавшей поездкой в «палеолитическую Мекку» — Костенки под Воронежем. Юго-Восточная экспедиция ГАИМК под руководством П. П. Ефименко исследовала там многослойные стоянки Борщево 2 и Костенки 6.

Еще в конце 1928 г. Константин Михайлович получил сообщение о находке бивня мамонта неподалеку от его родных мест, в с. Клеевичи. Небольшие исследования там проводились им как в июне и августе 1929-го, так и в 1930 г. Полевой сезон 1930 г. оказался для Поликарповича необычайно насыщенным, при этом обширные и трудоемкие пешие разведки велись на личные средства — ситуация до боли знакомая подавляющему большинству советских, а теперь — российских, украинских, белорусских археологов. Начинались эти работы 12 июня именно в Клеевичах на Беседи совместно с А. Д. Коваленей. Там удалось выявить мустьерское местонахождение (ранний палеолит), правда, весьма непредставительное — отщепы и фрагменты нуклеусов. В процессе дальнейших разведок в Кабылицком карьере найдены: рог и коренные зубы северного оленя; трубчатые кости, ребра, 7 позвонков, кости стопы, нижняя часть локтевой мамонта; 2 позвонка, плечевая, коренной зуб и части черепа носорога; локтевая быка; большая берцовая кость лошади. На правом берегу реки собраны большая берцовая кость мамонта, локтевая кость и три позвонка носорога. Всего за 3 дня по Беседи был пройден 51,5 км.

Коваленя 15 июня отправился в Минск, а Поликарпович — в городок Почеп в Брянском округе, где разыскал учителя Гузеева, показавшего хранящиеся в Почепской школе второй ступени древности: каменные орудия и кости мамонта (5 зубов и обломок плечевой), найденные на кирпичном заводе между Витовкой и Пьяным Рогом. Зуб мамонта происходил из самого Почепа, с ручья Немига. Один из крестьян рассказал, что кости мамонта были найдены при строительстве дороги в селе Старопочепье. В селе Дмитрово же вспомнили о частых находках костей в Елисеевичах. На месте ночлега — в Синькове возле церкви — тоже поведали про Елисеевичи, где еще лет 20 назад при обвале берега найдены кости. Не удивительно, что 19 июня Поликарпович отправился именно в Елисеевичи. К вечеру там была открыта новая верхнепалеолитическая стоянка, ставшая впоследствии одним из известнейших поселений «охотников на мамонта» на Русской равнине. Небольшие ее раскопки и осмотр окрестностей длились два дня. В их ходе удалось не только собрать значительную коллекцию палеолитических кремневых изделий в шурфах, но и обнаружить несколько мезолитических (как тогда говори- ли — эпипалеолитических) стоянок у поселка Старая Гать и деревни Горы, в урочищах Глинки и Рябиновая роща. Полевая опись, хранящаяся в архиве К. М. Поликарповича: Пос. Старая Гать, выгон посреди поселка — 2 обломка кремня с негативами сколов, 9 отщепов, 8 отщепов с частичной ретушью. Пос. Горы. 1. Обрыв над Судостью в 1/3 км ниже по течению и на восток от поселка — 11 отщепов, обломок пластинки и 3 обломка с ретушью; 2. Огороды в центральной и западной части поселка — 3 нуклеуса, скребок, трапеция, 5 обломков пластинок с участками ретуши, отщепы — 123, некоторые с участками ретуши; 3. Урочище Глинки под обрывом правого берега Судости — нуклеус полуцилиндрической формы, 11 отщепов, 2 отщепа с ретушью, 2 пластинки, 1 пластинка с выемкой на конце слева, 1 острие ромбической формы с ретушью вдоль края. Кремень черновато-бурый со слабой патиной. Пос. Рябиновая роща против Елисеевичей на левом берегу Судости — нуклеус небольшой такого же кремня, как на стоянке.

Окрыленный небывалой удачей, Константин Михайлович 23 июня вернулся на маршрут к городищу Горянка и обнаружил в серой ископаемой почве на глубине 5—6 м кость конечности мамонта. На следующий день во дворе жителя деревни Гущино — Алексея Фроловича Завадовского были осмотрены бивень мамонта и клык крупного хищника, найденные под Сотниковым, в воде.

В 1925 г. археолог П. И. Смоличев создал свод местонахождений плейстоценовой фауны Черниговщины, в который попал и ряд находок из окрестностей Унечи и Стародуба. 24 июня 1930 г., миновав Юдиново и По суди- чи, К. М. Поликарпович прибыл в Стародуб. По обыкновению, он первым делом занялся осмотром музеев. Музеев в Стародубе было до войны два — при педагогическом техникуме и в «Уголке краеведения» при школе-девятилетке, где лежали кости мамонта из сел Нижнее и Левенка. Некоторые находки хранились и в местном Краеведческом обществе. С территории самого Стародуба происходила очень редкая находка: фрагмент черепа степ ной антилопы сайга с роговыми стержнями. В с. Рябцево, по словам местных краеведов, при копке торфа был обнаружен целый остов мамонта, от которого сохранились зубы и отдельные кости.

Наибольшее внимание привлекли обильные находки ископаемой фауны из села Левенка. В основном они принадлежали мамонту (не менее чем 2—3 особям). Кроме того, оттуда происходили несколько зубов дикой лошади. Из окрестностей Левенки (поселок Дубрава) был доставлен череп бизона с фрагментами роговых стержней, встречаются еще и кремни. Поликарпович пошел осматривать овраги. Вскоре выяснилось, что на южной окраине Юдиново (Селище и Голешовка) часто находят бивни и кости мамонта, как правило, поднимая их со дна Судости. Осмотр мест находок не принес тогда следов древнего человека, отодвинув время открытия еще одного верхнепалеолитического памятника на целых 4 года.

Два дня (4 и 5 июля) Константин Михайлович работал в Трубчевске. Местный краеведческий музей поразил его огромным объемом материала (включая обильные сборы керамики неолитической эпохи и раннего железного века).

Покинув Трубчевск и добравшись до поселка Белая Березка, Поликарпович продолжил маршрут в Каменскую Слободу и далее на Пушкари, затем обследовал окрестности Унечи, Мглина и Суража. По некоторым сведениям в этом этапе работ принимал участие прибывший из Минска А. Н. Лявданский^[35]. Это единственный его выезд на территорию нынешней Брянщины. Возле села Косичи встретилась мезолитическая и неолитическая стоянки. С 1 августа К. М. Поликарпович в течение месяца исследовал неолитическую стоянку в районе Унечи (ныне Брянская обл.).

Вернувшись в Минск, Константин Михайлович получил очередную открытку от московского антрополога Г. Ф. Дебеца, показывающую, что в сфере интересов белорусского ученого была не только первобытная эпоха, но и антропология более позднего населения его родины: «Многоуважаемый Константин Михайлович! Извините за настойчивость, быть может, Вы мне уже послали данные о черепах из раскопок Сербова, и они потерялись. Во всяком случае, я их не получил. Без этого задерживается обработка, хотя, по-видимому, надобности в делении черепов по племенам не представляется. Антропологически древние славяне Белоруссии не отличаются от финнов Люцинского могильника. Во всяком случае, они ближе к ним, чем к славянам других областей. Вопрос о северной расе вероятно должен быть решен отрицательно, возможна только примесь ее в небольшом количестве».

Во время очередного отпуска К. М. Поликарпович до холодов вел раскопки открытой им несколько лет назад мезолитической стоянки на торфянике Печенеж у с. Гайковка Костюковичского р-на.

Осенью начались аресты в руководстве Белорусской академии наук. Тогда был арестован, например, молодой академик Гаврила Горецкий^[36] — впоследствии выдаю- щийся белорусский геолог, проводивший исследования совместно с К. М. Поликарповичем.

Уже к 1932 г. с краеведением в Советском Союзе было практически покончено. Краеведам можно было, и то с оглядкой, собирать материалы и писать только об истории колхозного строительства, да о поисках полезных ископаемых края для народного хозяйства.

Планировавшиеся К. М. Поликарповичем раскопки в Елисеевичах, несмотря на большое желание начать исследования нового памятника, так и не производились ввиду отсутствия средств. Их попросту не дали, сославшись на то, что стоянка находится за пределами Бе лоруссии. В июле продолжились разведки, но уже на Могилевщине, в долине реки Проня от г. Чаусы до г. Пропойска (ныне — Славгород), требовавшие гораздо мень- ших затрат, чем стационарная экспедиция. Палеолита обнаружить не удалось, но несколько новых поселений эпохи бронзы и неолита были нанесены на археологическую карту. Кроме того, были продолжены раскопки в Юровичах.

После восстановления связи с ВУАН К. М. Поликарпович был включен в состав Бугской экспедиции 1931 г. В августе 1931 г. он работал на территории Украины. Там, на правом берегу Южного Буга, им была выявлена верхнепалеолитическая стоянка. Ее раскопки проводились уже в 1932 г. на площади в 20 м². Среди находок кости северного оленя, лошади (мамонта как раз и не оказалось), расщепленные кремни, среди которых были наконечник с боковой выемкой и килевидный скребок^[37]. Это была первая известная науке палеолитическая стоянка на Южном Буге. Лишь в 1960-х годах начались планомерные исследования каменного века этого региона. Ныне в Южном Побужье открыто уже свыше 90 памятников палеолитической и мезолитической эпох, отнесенных преимущественно к анетовской и владимировской археологическим культурам^[38].

По возвращении в Белоруссию в 1931 г. К. М. Поликарпович продолжает напряженные полевые исследования. В сентябре это раскопки в Юровичах. В октябре — обследование около Рудне-Слоневской на Соже (Ветковский р-н), где удалось выявить богатое находками ме - золитическое местонахождение. В июне 1932 г. Поликар- пович продолжал поиск стоянок эпохи камня и бронзы в Припятском Полесье (Мозырский, Петриковский, Туровский и Житковичский р-ны), в июле—августе К. М. Поликарпович провел разведки и раскопки палеолита, мезолита и неолита по Южному Бугу от Гайсина до Первомайска.

Еще раньше, весной, К. М. Поликарпович был поглощен подготовкой к участию в первом в его жизни международном симпозиуме. Состоялась II Международная конференция по изучению четвертичных отложений в сентябре в Ленинграде. Организатором выступила советская секция АИЧПЕ — Ассоциации по изучению четвертичного периода. Впервые в истории геологических съездов здесь пересеклись геологическая и археологическая науки, впервые было признано значение науки о древнем человеке для изучения четвертичного периода — последней геологической эпохи. Подготовительная работа секции ископаемого человека проводилась специальной бригадой ГАИМК. От советской делегации с докладами выступили семь ученых. Доклады были посвящены исследованиям палеолита и мезолита в Крыму (Г. А. Бонч-Осмоловский), в Белоруссии (К. М. Поликарпович), Грузии (Г. К. Ниорадзе), Сибири (Г. П. Сосновский), значению палеолита в изучении стратиграфии четвертичных отложений (В. И. Громов), выделению памятников и культур мезолита (М. В. Воеводский), итогам исследований Ильской стоянки на Кубани (С. Н. Замятнин). Главной задачей было введение в мировой научный оборот значительных открытий в области изучения палеолита в Советском Союзе. Помимо докладов, для наглядной демонстрации результатов исследований была организована выставка, оформление и содержание которой было высоко оценено зарубежными коллегами, в том числе профессорами Вольдштедтом (Германия), Антоневичем (Польша). Они признали, что по организации музейного дела СССР занимает одно из первых мест в ряду европейских стран, и отметили, что музеи СССР, особенно Музей антропологии и этнографии в Ленинграде и Государственный исторический музей в Москве служат делу обучения.

Большинство участников были знакомы Константину Михайловичу по прежним годам, например, С. Н. Замятнин, раскапывавший с Поликарповичем Бердыжскую стоянку, Г. Ф. Мирчинк и В. И. Громов, изучавшие ее геологию и фауну, Г. А. Бонч-Осмоловский, ходивший с ним разведкой по Сожу. Новая встреча с палеонтологом Валерианом Иннокентьевичем Громовым завершилась приглашением белорусского археолога в крупную экспедицию АИЧПЕ. После конференции в Ленинграде, в октябре—ноябре 1932 г. Поликарпович принял участие в работе отдельного отряда Северо-Кавказской геологоразведочной экспедиции под руководством Громова, занимавшегося, в частности, поисками четвертичной фауны. Методика обследования местонахождений была досконально отработана Константином Михайловичем за десятилетие работ на территории БССР, а созданный им свод вызвал у В. И. Громова живейший интерес. Экспедиция проводилась Комиссией по изучению четвертичного периода при АН СССР. Отряд обследовал побережье Азовского моря между Таганрогом и станцией Хопры, окрестности станицы Темижбекская и города Кропоткин на реке Кубани (в карьере близ Кропоткина найдена лопатка мамонта) и, наконец, близ города Пятигорска.

К марту 1933 г. Поликарпович выслал в адрес ВУАН подробный отчет о своих двух сезонах работы на Южном Буге. Летом он запланировал обследовать долину р. Снов, соединяющую бассейн Сожа с бассейном Десны (похоже, что на особенность геологического строения этого участка внимание Поликарповича обратил ведущий геологчетвертичник СССР Г. Ф. Мирчинк). Заявка была направлена в ВУАН. Первым ответом было письмо Ф. Козубовского, датированное 28.02.1933:

«Глубокоуважаемый Константин Михайлович, письмо и заявление Ваше получил. 3 марта поставлю на заседании президиума ВУАН на разрешение. Мне трудно написать Вам сейчас что-либо определенное относительно экспедиций. Академические экспедиции связаны с проблемой «Великого Днепра» и «Полiсся». Сессия ВУАН в основном утвердила план экспедиций. … Для Бугской экспедиции дано дополнительное задание — повернуть линией Кадымы на АМССР и начать исследования на территории Молдавии. … Так что для Вас на Буге работы будет много. … Шлю Вам свой товарищеский привет.

Ваш Д. Козубовский».

Ни на Буг, ни вообще на Украину в этом году Константин Михайлович не поехал, и в следующем — тоже. Работы для специалиста его уровня хватало и в других местах. Он был уже членом отряда Лявданского.

В июне—июле 1933 г. началось обследование Западной Двины. Планомерные археологические разведки здесь велись впервые. Экспедиция Института истории АН БССР состояла из трех человек. Маршрут был очень протяженным, три его участника — А. Н. Лявданский, А. Д. Коваленя и К. М. Поликарпович проходили его по-раз- ному. Первые двое — на лодке с поклажей и оборудованием, Поликарпович — по берегу. Ходить было не привыкать. Маршрут был нелегок — поначалу он проходил по слабо заселенной местности, а в верховьях реки продвижение экспедиции временами оказывалось весьма затрудненным.

Одной из главных целей разведок был поиск палеолита, однако следов этой эпохи обнаружить не удалось. Даже находок плейстоценовой фауны оказалось всего три на 500 км маршрута — кости носорога в Велиже, скопление остатков мамонта в Крыжах и череп мамонта из Тербешово в нескольких километрах ниже Крыжей. Зато там же в Крыжах Лявданским был обнаружен первый мезолитический (эпипалеолитический) памятник в Белорусском Подвинье — стоянка Крыжи. Поликарпович, заложивший позже, в октябре 1936-го, в Крыжах небольшой раскоп, датировал ее временем между анцилловым (бореальным) и литориновым временем. На правобережье Западной Двины в обрыве в красно-желтом суглинке в метре от дневной поверхности были найдены кремневые изделия — отщепы, пластинки, скребки и черешковый наконечник стрелы. Эти находки сопровождались костями благородного оленя. Как пишет Поликарпович, «культурный слой здесь залегал в верхней части глинистого аллювия первой надпойменной террасы ниже современной почвы, отделяясь от последней стерильной прослойкой суглинка толщиной в 0,15 м». В годы Великой Отечественной войны и коллекция и сам памятник были безвозвратно утрачены. В 1988 г. его жалкие остатки обследовал В. П. Ксензов — один из ведущих специалистов Беларуси по палеолиту и мезолиту.

Там же, на Западной Двине, удалось обнаружить и памятники более поздних периодов — «макролитической культуры кампиньи» эпохи неолита. Самая крупная из них была найдена К. М. Поликарповичем и А. Д. Коваленей на правом берегу у пос. Пороги. «В Порогах самым богатым по находкам местом оказалось поле немного выше порога Медведь. Здесь на поле и на склоне его масса кремня. Не меньше трех нуклеусов диаметром сантиметров 15. Масса отщепов. Почва — гумус. В то же время на поверхности песок. В обрыве видно: 1. Серая песчаная почва — ок. 0,15 м; 2. Желтый песок. На террасе идущей к поселку нет находок». Стоянка тянулась на полкилометра. Как пишут Лявданский и Поликарпович^[39], среди находок оказались крупные ударные орудия, напоминающие древние ручные рубила, весившие порядка 2 кг, нуклеусы, скребки, ножевидные пластины. Керамики не было совсем, а крем ня очень много, что в свете современных знаний о технологии расщепления позволяет зародиться сомнению: не были ли гигантские «топоры» порога Медведь пренуклеусами, как, например, знаменитые гигантолиты из Нов город-Северского и топор из Косте- нок 1? И мезолитические, и неолитические топорики весят поменьше. И не шла ли, в таком случае, речь об огромной кремнеобрабатывающей мастерской — мезолитической, неолитической ли — судить трудно. Основная же часть выявленных при разведках памятников относилась к неолиту и бронзовому веку (более 50 стоянок). В целом, плотность их была очень невелика по сравнению с Сожем, например, лишь только у озера Охват оказалось сразу свыше 15, т. е. почти треть таких поселений. «Из сего озера выходит река Двина, которая при самом исходе уже нарочито глубока и пространна… Сей есть истинной исток реки Двины, но жители почитают другие вершины, которые задолго до конца озера верстах в 4 отстоят: они не выходят из болотины, сообщаются с небольшим озерком, Двинец, прозываемым, из которого также небольшим ручьем протекают до озера Охвата»^[40]. Каменным и бронзовым веком занимался, преимущественно Поликарпович. Лявданский и Коваленя выявили значительное число поселений железного века, включая средневековые (44 селища и 28 городищ), а так же 37 курганных групп, включавших 403 кур гана IX–XIII вв. Члены экспедиции отметили, что городища раннего железного века не менее редки на За падной Двине, чем поселения эпохи неолита. Помимо археологических работ, экспедиция вела и общественную работу: в 8 колхозах были прочитаны в клубах лекции об истории первобытной культуры и происхождении человека. На основе своих наблюдений они предположили, что средневековый речной путь, связы- вавший Балтийское мо ре с Черным, шел через верхний Днепр—Касплю—Двину.

По возвращении с Западной Двины для К. М. Поликарповича последовали очень трудоемкие и весьма малорезультативные раскопки близ села Гамково в Смоленской области и в Клеевичах. Руководителем экспедиции был давний друг, коллега Поликарповича Глеб Бонч-Осмоловский, работник Геологического института АН СССР (ГИН). Последняя встреча перед экспедицией в Гамково состоялась на Международном симпозиуме в 1932 г. Сохранился в архиве трудовой договор К. М. Поликарпови- ча с директором ГИНа академиком В. А. Обручевым^[41]. В Гамково на р. Уфинья с 1909 г. многократно находили кости ископаемых животных. Первым на это место обратил внимание А. Н. Лявданский, обследовавший местонахождение в 1926—1927 гг. Вместе с ним в исследованиях приняли участие этнограф А. Ф. Палашенков и геологи Г. Ф. Мирчинк, А. В. Костюкевич, Д. И. Погуляев и Д. Н. Тарасов. Как выяснилось, кости животных залегали на глубине более 4 м в лессовидном суглинке. По определению исследовавшего костные остатки В. И. Громова, принадлежали они преимущественно шерстистому носорогу. В 1932 г. выезжавший сюда Лявданский обнаружил нуклевидный кремень, однако найти культурный слой так и не удалось. Ничего, не считая обломков костей, увы, не дали и исследования 1933 г. Ничего не принесло и упоминавшееся местонахождение Клеевичи.

Вслед за этим Поликарпович на август—сентябрь отправился в крымскую экспедицию (вновь под началом Бонч-Осмоловского). Жизнь продолжалась, продолжалась работа. И работа рано или поздно получала справедливую оценку. 2 февраля 1934 г. по совокупности трудов К. М. Поликарповичу была присвоена ученая степень кандидата исторических наук.

одинокий странник

Светлое и радостное событие в жизни любого увлеченного наукой человека: присвоена ученая степень. Этап работы получил должную оценку. Константин Михайлович должен был быть счастлив, как счастлив любой успешно реализовавший себя человек. В первой полови- не — середине 1930-х годов значительную часть своих исследований он перенес за пределы Белоруссии (1930— 1931, 1934—1937 гг. — Западная обл., 1931—1932, 1935 гг. — Украина, 1932 — Приазовье, 1933 — Крым, 1937 — Курская обл., в 1933 г. планировались и исследования на Оке под Лихвиным, на месте частых находок ископаемой фауны). Случайно ли это? На Десну Поликарповича тянуло давно, с момента открытия Супонево и Тимоновки (вспомним переписку с Рудинским). Но в 1932—1933 гг. началась работа в образовавшейся после «чистки» команде Лявданского. Экспедиция 1933-го по Западной Двине стала последним совместным полевым исследованием Лявданского и Поликарповича.

В 1934 г. работы уже идут порознь. Два Александра — Лявданский и Коваленя, принятый в штат на место Дубинского, уехавшего работать сотрудником ГАИМК в Ленинград, продолжают разведки в бассейне Запад- ной Двины, а Поликарпович копает сначала эпипалеолитическую стоянку Журавель^[42] на Соже, открытую им в 1928 г., а затем им же открытые уже в этом, 1934-м, торфяниковые стоянки рубежа эпох неолита и бронзы в Витебской области. Заезжает на торфяник Кривино на денек в перерыве между маршрутами Коваленя. Лявданский в письме сообщает о результатах своих работ, особенно о тех, что способны заинтересовать коллегу, как «каменщика».

«Здравствуйте, К. М.! Пишу из Витебска. Вчера был в Ст. Селе, Крыжах и ниже, близ Тербышова. В последнем пункте на правом берегу Двины вымыло водой череп мамонта с верхней челюстью и зубами. Череп извлечен был Витебским музеем после сообщения рыбака. По осмотре выяснилось, что он находился во вторичном залегании, чуть выше современного уровня воды в Двине. Череп снесен был с высокого обрыва вместе с оползшей землей и мореной. Берег и характер напластований точно такие же, как и в Крыжах, где были найдены кости носорога и мамонта. Других костей не найдено. В Крыжах ничего нового не обнаружено. В этом году не было размывов берегов, видны только следы прошлогодней стоянки. Коваленя был на р. Дрисса, обследовал 5 городищ раннего типа, стоянок не найдено ни одной, пусто. Курганы встречались в 2—3 местах. В Витебске пришлось задержаться из-за неслыханного бюрократизма со стороны музея. Они не разрешили Ковалене, а затем и мне осматривать и зарисовывать каменные и железные орудия, а так же и кости ископаемых животных. Требовали, чтоб мы представили специальное предписание от Наркомпроса. … Приходится делать зарисовки без паспортов. Есть интересный материал и по камню, и по железу.

26.VII едем на Ловать. Думаем побывать в Левашах, но, вероятно, денег маловато будет. Если у Вас будут лишние, то сообщите в Витебск до нашего приезда в Ловать… А. Л. 24.VII».

Август и часть сентября К. М. Поликарпович проводил на насыщенном находками торфянике в Сенненском р-не Витебской обл. Исследовалось поселение рубежа неолита и бронзового века Кривина с обильными находками кремней, костей, керамики и угля. Информация об этой экспедиции попала даже в центральную прессу^[43]. Вернувшись в Минск и просматривая очередной номер «Правды» за 8 октября 1934 г., он вдруг натолкнулся в разделе «Отовсюду» на сообщение о находке целого скелета мамонта в знакомом ему по разведкам 1930 г. с. Юдиново Погарского р-на Западной обл. Поликарпович тут же связывается со знакомыми краеведами с просьбой проверить сей факт. Выяснилось, что новая палеолитическая стоянка Юдиново была открыта 1 сентября 1934 г. местным учителем В. Д. Зайцевым. 17—18 октября стоянка была обследована К. М. Поликарповичем, а незадолго до него — студенткой-геологом В. Д. Соколовой, увезшей в Смоленск 2 зуба мамонта и несколько кремней. Найдено было всего 15 кремневых изделий. В процессе обследования местности и колхозных картофелехранилищ, из которых происходили кости и кремневые изделия, удалось установить, что речь идет минимум о двух верхнепалеолитических стоянках, расположенных на противоположных бортах очень старой, совершенно заплывшей лощины. Таков был результат второго визита Поликарповича в Юдиново.

Лето 1935 г. «соратники» по Секции археологии вновь проводят порознь. Лявданский и Коваленя ведут разведки по берегам Днепра, а Поликарпович — в бассейне Десны.

Еще в июне 1935 г. К. М. Поликарповичем было проведено обследование западного берега «мертвой» долины (геологи называют такие долины проходными), соединявшей некогда Ипуть с верховьями Снова — от села Новый Крупец Добрушского р-на Гомельской обл. и до впадающей справа в Снов реки Цаты на территории современного Климовского р-на Брянской обл. На протяжении более 45 км маршрута следов палеолита не было встречено. В июле поиск палеолита в долине Снови был продолжен. Поликарпович обследовал участок правого берега реки по всему ее течению, вплоть до с. Брусилова на Черниговщине, где Снов впадает в Десну (маршрут протяженностью около 180 км). Результативными назвать и эти разведки трудно — выявлено всего 3 пункта находок плейстоценовой фауны, одна из них у с. Седнев включала остатки мамонта и носорога, залегавшие под верхней ископаемой почвой. Следов палеолита, однако, не было. И все же интуиция не подводила исследователя. Палеолит здесь был, просто его не удалось тогда обнаружить! Много позже, в 1964 г., в Щорском р-не Черниговской обл. П. И. Толочко обнаружил стоянку Клюсы. Она располагалась в урочище Цегельня на левом склоне большой древней балки, выходящей в долину Цаты. В древности этот приустьевой участок реки не существовал и, таким образом, можно говорить об отнесении стоянки к широкой, хорошо разработанной долине Снова. Мыс высотой 10 м, на котором располагалось древнее поселение, был открыт к югу и защищен с севера и запада массивом коренного берега. Культурные остатки встречались на площади более 2 га. Два года стоянка Клюсы исследовалась И. Г. Шовкоплясом из Института археологии АН УССР.

В начале августа небольшая разведка состоялась на территории Дятьковского р-на совместно с Елизаветой Калитиной. В августе же начались раскопки стоянки, открытой пятью годами раньше в Елисеевичах. Группа Лявданского, которая опять вела разведку по Западной Двине от истоков до границы Полоцкого округа БССР, на такие раскопки денег не имела. Средства изыскал Музей антропологии и этнографии АН СССР. До Великой Отечественной войны этот интереснейший памятник копался К. М. Поликарповичем в течение двух сезонов. Находки из Елисеевичей, поступившие в Кунсткамеру, получили всемирную известность и вошли в учебники по археологии и древней истории.

В январе 1936-го — очередная поездка в северную столицу на пленум Комиссии по ископаемому человеку МАИЧПЕ. Миновала зима, закончен предварительный отчет о первом раскопе в Елисеевичах, принесшем необычайное скопление мамонтовых черепов, орнаментированные пластины из бивня и уникальную женскую статуэтку. Пора и самому ехать в северную столицу для окончательной обработки материалов и решения вопроса о продолжении раскопок. Незадолго до отъезда, 3 марта, пришло очередное письмо от друга Сергея Дубинского.

«Многоуважаемый Константин Михайлович! Я очень благодарен Вам за открытку и любезное в ней сообщение и о долгожданном здесь приезде, и о том, что старик Довгялло вдруг решил раскошелиться. Сначала, впрочем, вот о чем. Я делаю Вам вполне серьезное и резонное предложение: приехать прямо ко мне и у меня проленинградствовать отпущенный Вам минимум времени, кровать есть, тюфяк есть, подушка есть, одеяла есть и т. д. Если что надо захватить — так это наволочку, у меня все изорвались и чистых пока десять, одеяло если обычно возите, то возьмите легкое. Порядок въезда Вашего я рисую так: если поезд приходит утром до полодиннадцатого, то по телефону с вокзала вы звоните (…) и тогда сговариваемся, если меня нет, то, ничем не смущаясь, едете с чемоданами на Песочную 16-а, кв. 2, войдя в темный коридор вправо от двери в углу, за штативом, в калошине или в бумажке находится ключ от комнаты. Открываете и действуете: моетесь, кипятите чай, спите, лежите и т. д. Уходя, ключ кладете на старое место. Вечером, конечно, мы увидимся, если дверь входная будет заперта, позвоните два раза в левый звонок (Кузнецова и Сесюкова) и Сезам откроется. Ну как Вы находите мой проект? … Без шуток серьезно предлагаю остановиться у меня — стеснять меня вы не стесните, ведь видеться будем только вечером и утром — какое тут стеснение? Человек я одинокий, а гостю буду только рад. Итак, соблазняйтесь! (…) Ал. Ник. скажите пускай пришлет через Вас точный более или менее проспект своих пожеланий: что, о чем. С чего начинать, и в каком объеме, а то у меня осталось несколько неясное впечатление: что же важнее — монетные клады, раскопки, перечень и указание мест и памятников? (…) Очень я просил бы Алеся Дзмитриевича написать мне, во-первых, где он живет — уж не на Красном ли переулке возле Габца? Пусть спросит у того и его двоюродного брата Ивана Габца и про моих двоюродных сестер в Старом Осколе. Второе — он бы Олесь сын Митриев, не поленился бы написать про себя кое-что, а попутно и о том, что у него хранится (и хранится ли) из моих вещей (т. е. книг и др. барахла), которые не худо бы хотя бы частично мне извлекать начать из Минска. Просьба ко всем Вам — пришлите мне (а Вас прошу привезти) что-нибудь из того, что изволила Секция напечатать с августа 1934 года или же хотя бы библиографический перечень, дабы я мог «сие ведать». Конечно кончаю тем, с чего начал: приезжайте прямо ко мне, и будет это хорошо… Итак, жду! Жму Вашу руку и у всех других руки археологические и неархеологические. Желаю всего лучшего. С. Дубинский».

В августе—сентябре — новые раскопки в Елисеевичах с участием Алеся Ковалени. Октябрь был занят новой поездкой в Костенки к П. П. Ефименко и раскопками другой мезолитической стоянки Крыжи на Западной Двине, раскоп был небольшой — всего в 12 м². Да на осеннем ветру, практически в одиночку (на несколько дней приезжал только все тот же А. Д. Коваленя), больше и не успеть сделать качественно и за считанные дни. Обстановку в Институте к моменту возвращения Поликарпо- вича из экспедиции описывает его коллега Александр Коваленя:

«Уважаемый Константин Михайлович! Добрый день! Пишу на следующий день своего приезда. Уже успел побывать в Академии и узнать сякие-такие новости, хотя, признаюсь, их нет совсем. В Институте так же работают все на старых местах, как и в нашем отделе. Начну по порядку. Вхожу в помещение Этнографии — вижу, сидит один Калечиц. Вместо приветствия я спрашиваю его: «Чего тебя буря сюда занесла?» «Я, — отвечает он, — теперь в фольклорной комиссии, один на всю секцию этнографии, Гринблат поехал на курорт на месяц, Сло бодецкий также — и аж на 2 месяца, Сербов в экспедиции до 20.Х., Еромолаев убежал». Вхожу в свое помещение — вижу Лявданского и Федосеева. Перед ними на вашем столе груда всяких черепков и фото. Их правят, клеят и рисуют к работе Лявданского: набрано уже 10 листов. Пожелал Лявданскому здоровья. Поздоровались, приветы передали и приняли. … Я рассказал свои новости и тут же занялся правкой чертежей — их уйма, все интересные. А. Н. хочет вставить в свою работу. Через некоторое время захожу в Институт Истории. Обычная картина: вижу Лочмеля, Гольдберга, Богдановича, Жилуновича в углу, на старом обычном месте Кернажицкий, а по помещению ходит (он, видно, только что зашел) с цигаркой в зубах Щербаков. Говорили ни о чем, дыму — хоть топор вешай. Я, конечно, рассказал про нашу работу. Щербаков здорово удивлялся, много вопросов задавал, а потом и говорит: «Как он терпит — такая холодина!» Как видите, у страха были глаза велики. Вас ждут все. Вам дали аванс, теперь вы юридически им пользуетесь, с какого числа — не ведаю. А. Н. обещал Вам написать особо об этом. Он просил, чтоб Вы срочно написали отчет и выслали деньги (остаток) на имя его, Лявданского, поскольку нам не выдают никаких средств на текущие. Директором временно Лебович, Щербаков просто академиком работает в Институте. Вещи Ваши из Елисеевич — 2 коробки с надписью «Выст.» уже получили. Все. Бывайте здоровы, привет от всех. А. Коваленя. 10.10.1936» (перевод с белорусского. — А. Ч.).

В течение 1934—1936 гг. Константин Михайлович работал над огромной рукописью «Нарысы па гісторыі дарадавога і раннерадавога грамадства на Беларусі» объемом в 450 машинописных страниц. Работа эта представляла попытку на основе всех имевшихся на тот момент материалов дать историю первобытнообщинного строя на территории Белоруссии от палеолита до бронзового века. В ней широко освещались физико-географическая среда ледниковой и послеледниковой эпох. После получения рецензии и соответствующей доработки, под новым названием «Гісторыя дакласавага грамадства на Беларусі» эта работа была в 1941 г. вынесена на соискание докторской степени, однако началась война. Впо следствии этот фундаментальный труд погиб во время фашистской оккупации Белоруссии, мы можем судить о нем только по дошедшим до нас разрозненным небольшим обрывкам черновиков, да еще по рецензии, подписанной профессором В. И. Равдоникасом^[44], дающей некоторое представление о работе (как и о господствовавших тогда в советской науке принципах).

«Рецензируемый труд, безусловно, представляет значительный научный интерес. К. М. Поликарпович пользуется широкой известностью среди археологов СССР в качестве лучшего специалиста по палеолиту и неолиту БССР и вообще западной части Советского Союза. В рецензируемом труде он дал ценную сводку всего материала по указанным эпохам для территории Белоруссии с прилегающими к ней районами и этим заполнил существенный пробел в научной литературе по археологии СССР. Описание и интерпретацию своего основного материала Поликарпович дает в связи с первобытной историей Восточной Европы, привлекая в изложение аналогичные памятники с территорий, находящихся за пределами СССР. В целом у него получается обобщающий труд широкого значения, имеющий целью дать научное освещение истории древних эпох по археологическим материалам. Успешное разрешение столь широких задач, естественно, требует от автора кроме овладения фактическим материалом глубокой методологической подготовки, продуманной и правильной общей концепции истории первобытного общества. И если полнота и точность описания фактического материала в труде К. М. Поликарповича бесспорны, то интерпретация этого материала, исторические выводы в этом труде вызывают в ряде случаев большие сомнения. Не может считаться, как мне кажется, правильной концепция развития первобытного общества, лежащая в основе рецензируемого труда и, прежде всего, выраженная в предложенной К. М. Поли карповичем периодизации истории древнейших эпох. Так, эпоху верхнего палеолита (ориньяк, солютре, мадлен) автор рассматривает как время существования «возрастнополовой коммуны с групповым браком (стр. 126—235); родовое общество возникает у него только в неолите и весь период от Кампиньи до развитого неолита включительно он трактует как время «раннеродового общества» (стр. 327—465). Это — прямая уступка буржуазным взглядам (Кунов и мн. др.). На самом деле матриархальный род, без сомнения, возникает не в неолите, а гораздо ранее, в верхнем палеолите, скорее всего уже в ориньякскую эпоху, что доказывается чрезвычайно убедительными фактами (наличие оседлости в ориньяке, женские статуэтки, тотемическая идеология, свойственная родовому обществу и т. д.). Нельзя забывать и о том, что Ф. Энгельс относил возникновение рода к средней ступени дикости, то есть к эпохе именно палеолитических орудий. Само понятие «возрастно-половой орды с групповым браком» является надуманным, искусственным понятием, которому не должно быть места в марксистской периодизации доклассового общества. Между тем, К. М. Поликарпович пользуется этим ложным понятием при исторической интерпретации всех палеолитических памятников и, конечно, входит в серьезные ошибки. Ошибочным является понимание неолитической эпохи как эпохи раннего родового общества, потому что в это время род существует в Европе уже в развитой, зрелой форме (низшая ступень варварства по Энгельсу–Моргану).

Таким образом, рецензируемый труд содержит принципиальные ошибки по коренным вопросам доклассового общества, поскольку верхний палеолит и неолит, занимающие основную, преобладающую часть содержания книги, исторически истолкованы неправильно. Наряду с этим в рецензируемом труде встречаются и частные ошибки. Например, никоим образом нельзя, как это делает автор (с. 393, сл.), ставить в связь фатьяновскую культуру, элементы которой известны и на территории Белоруссии, с культурой ладьевидных топоров северной Германии и Скандинавии. Это типично буржуазная точка зрения на данный вопрос. Вряд ли целесообразно приводить в этой книге периодизацию неолита Монтелиуса, относящуюся, опять таки, к памятникам Северной Германии и Скандинавии и неприменимую к нашим памятникам. Нельзя историю материальной культуры отождествлять с археологией (с. 8), потому что история материальной культуры разрабатывается как на основе архео - логических, так и этнографических источников. Работы Маркса и Энгельса нельзя цитировать по искаженным рязановским изданиям (с. 63, 90 и др.), поскольку имеются полноценные издания ИМЭЛа (Институт МарксаЭнгельса-Ленина). Не следует цитировать авторов, являющихся активными фашистами и клеветниками на Советский Союз (напр. Финдейзен, с. 346 рукописи) и т. д. Целый ряд подобных частных ошибок я указал К. М. Поликарповичу лично во время продолжительной беседы с ним по поводу его рукописи, и такие ошибки частично тут же были им и исправлены. Нет надобности останавливаться на таких ошибках в рецензии, их исправление должно быть произведено в процессе редактирования книги. Необходимо отметить как недостаток рецензируемого труда и то обстоятельство, что автор далеко недостаточно ведет борьбу против враждебных марксизму теорий. В большинстве он излагает мнения буржуазных авторов без должной критики. В частности, от авторабелоруса желательно было бы получить критику польской трактовки древнейшей истории западной части Восточной Европы.

Из сказанного я должен сделать следующие выводы. Безусловно ценный по своему фактическому материалу труд К. М. Поликарповича требует основательной переработки в части периодизации развития первобытного общества и со стороны расшифровки исторического содержания верхнепалеолитической и неолитической эпох, с чем, надо сказать, согласился в беседе со мной и сам автор. Затем данный труд должен подвергнуться тщательному редактированию, которое должно быть поручено вполне компетентным лицам. И только после этого его можно будет опубликовать. Профессор Вл. Равдоникас».

В мае 1937 г., в разгар подготовки к экспедиции, и в разгар «ежовщины», грянули нежданные беды. Лявданский и Коваленя вдруг были арестованы.

С 30 июля началось обследование правого берега Десны между Брянском и Трубчевском на протяжении 68 км. 8 августа Поликарпович отправился в Курск, а 9-го уже осматривал местный краеведческий музей. Переждав в курском Доме колхозника дождь и получив через сберкассу деньги археолог вышел на маршрут, пролегавший поначалу через села Моква, Жеребцово, Пименово, Ванино. В Липино Поликарпович заночевал на столе в избе- читальне.

Фактически, К. М. Поликарпович провел в 1937 г. первую планомерную разведку палеолита в Курском Посеймье, опираясь на выработанную им методику сплошного обследования местонахождений остатков плейстоценовой фауны. Предпринять подобный маршрут настоятельно рекомендовал ему давний друг и товарищ Сергей Замятнин. К сожалению, эти разведки на территории Льговского, Рыльского, Кореневского и Глушковского р-нов не принесли открытий, ибо, как впоследствии выяснилось, палеолитические памятники бассейна верхнего и среднего Сейма концентрируются преимущественно по необследованному Поликарповичем левобережью (микрорегионы Октябрьское, Быки).

Побывав в Минске Константин Михайлович узнал, что он теперь единственный археолог в академии. О судьбе его коллег не говорили. Следствие по их делу длилось три месяца. Лявданский, Дубинский и Коваленя были расстреляны в 20-х числах августа. Посмертно реабилитированы в 1958 г. К 70-летию Лявданского появилась статья в «Советской археологии», посвященная его светлой памяти. В 1993 г. в «Гістарычна-археалагічным зборніку» (№ 3) вышла статья А. В. Ильютик «Памяти репрессированных археологов», впервые сумевшая создать полную библиографию трудов расстрелянных ученых и посвященных им публикаций. Лишь 30 октября 2001 г. в День Памяти жертв политических репрессий белорусские археологи на свои средства установили в Куропатах под Минском крест в память о репрессированных коллегах.

А «органы» и после расстрела археологической команды продолжали терзать Институт истории. Была создана комиссия по обследованию института, Поликарповича, как и других сотрудников, заставили подробно описать свои взаимоотношения со «шпионами и врагами народа». Тогда же, 27.08.1937 он составил первый краткий свод своих исследований по палеолиту: «органам» потребовалось уточнить, не причастен ли он, исходя из содержания своих трудов и мест раскопок, к делу «шпионов», не добывал ли тайно информацию, способную повредить советскому государству и помочь его буржуазным врагам?

Полевые исследования К. М. Поликарповича в 1938— 1939 гг. вновь были сосредоточены на палеолитической стоянке Бердыж (август—сентябрь 1938 и июнь 1939) и тор фяниковой стоянке Кривина-Головск (август—сентябрь 1939). Он делает несколько попыток уйти с работы. Думал он об уходе из Академии в октябре 1938-го, а 4 апреля 1940 г. в очередной раз изъявил желание покинуть Институт истории и написал, наконец, заявление об уходе на имя директора академика Никольского. Тот с большим трудом уговорил Константина Михайловича остаться. Причины не загадка: Сектора археологии, как такового не было, а значит не было ни штата, ни помещения, ни возможности нормально обработать накопившиеся за время исследований огромные коллекции. Они хранились в ужасающем состоянии — многие материалы оказались попросту сваленными в кучу. Заявление стало последней попыткой убедить руководство в невозможности создавшегося положения.

О критическом положении свидетельствует резолюция Президиума АН БССР по докладу Поликарповича: «Заслушав доклад ст. научного работника Института Истории К. М. Поликарповича о работах Бердыжской и Кривинской археологических экспедиций в 1939 г., Президиум АН БССР отмечает: 1) раскопки проведены в основном удовлетворительно; 2) экспедиции были надлежащим образом укомплектованы научными и техническими силами и снабжены необходимыми материалами, за исключением фотоаппаратуры и фотопринадлежностей, качество которых оказалось низким; 3) постановка в Институте Истории археологической работы в настоящее время является неудовлетворительной, что в основном является результатом невыполнения резолюции Президиума по докладу тов. Поликарповича 27.Х.1938 г. о мерах к улучшению археологической работы в АН БССР. Исходя из вышеизложенного, Президиум считает необходимым: 1) продолжить археологические исследования стоянок у д. Бердыжа и на торфянике Кривина с тем, чтобы была исследована и вторая, находящаяся на торфянике стоянка; 2) ввиду того, что, в связи с создавшимся в институте положением, разработка материалов из раскопок в Бердыже и на Кривине является совершенно невозможной, считать нецелесообразным проведение указанных выше экспедиций в 1940 г.; 3) подтвердить резолюцию Президиума АН БССР по докладу т. Поли-

карповича от 27.Х.1938 г. о том, что Президиум признает настоятельно необходимым поднять археологическую работу в Институте Истории на надлежащую высоту, в частности, принять немедленно меры к представлению необходимого для археологической работы помещения, пополнить штат работников по археологии научными и хозяйственными работниками с организацией отдельной Секции Археологии, представить возможность для обработки коллекций из раскопок в Бердыже и Кривине».

1940 год принес новую работу. 03.02.1940 г. Поли карповичем была подана заявка на Открытый лист на раскопки берега Беседи в районе найденного там древнего челна. Институт истории материальной культуры (далее — ИИМК) 3 мая выдал разрешение, но в 1000 руб. отказал до утверждения сметы Института. Затем был возвращен неиспользованный Открытый лист № 18 Института археологии АН УССР от 08.06.1940 на исследования в северной части Черниговской обл. — он пришел слишком поздно: есть срочная работа в Белоруссии! В августе 1939 г. началась Вторая мировая война. При всех обстоятельствах необходимо признать, что для белорусской археологии в этот момент открылись новые широкие перспективы. Правда, события предшествовавших лет оставили на белорусской земле не так много самих археологов. Основные усилия оказались сосредоточенными на обследовании Западной Белоруссии, точнее — Пинской обл. В течение сентября—октября по правому притоку Припяти — р. Стырь было открыто 70 местонахождений эпипалео лита (мезолита) и неолита. Шла работа и с фондами музеев. В архиве ученого сохранились фото вещей рубежа н. э. из Пинского музея.

К 1941 г. Поликарпович завершил работу «Бронзовый век Белоруссии» объемом 4 печатных листа с приложением печатного листа иллюстраций. Статья эта представляла собой полную сводку всех находок орудий труда, оружия и украшений бронзового века на белорусской территории. Один из выводов гласил, что собственного производства бронз в Белоруссии не было. Статья готовилась к изданию. «В течение 1 квартала Поликарповичем выполнены: 1) подготовка материала для сборника «Материалы по археологии Беларуси» — статьи Тарасенко В. Р., статья Поликарповича К. М. «Новые находки остатков четвертичной фауны в Восточной Беларуси», рецензия на книгу А. С. Орлова «Древнерусские надписи XI–XV вв.», статья «Бронзовый век Беларуси»; 2) сделан совместно с тов. Лочмелем и тов. Скакальским для отдела заповедников НКЗ БССР план исторического музея в Беловежье; 3) оборудован склад археологических материалов; 4) выделена археологическая коллекция для Оршанского краеведческого музея; 5) велась подготовка аспиранта по археологии Залесского, сдавшего зачет по палеолиту; 6) велась текущая переписка по вопросам археологии». 1 мая 1941 г. Поликарпович был назначен заведующим секцией археологии. Это значило, что секция, разгромленная органами в 1937-м, была, наконец, после нескольких лет хождения по инстанциям, просьб, требований официально восстановлена. В мае археолог с докладом о результатах раскопок стоянки Бердыж участвовал в конференции по четвертичному периоду в Воронеже. В дальнейшем рукопись доклада в неизменном виде стала второй главой монографии «Палеолит Верхнего Поднепровья». На лето 41-го планировались новые раскопки в Елисеевичах. Осенью планировался выход тома «Материалов по археологии Белоруссии», который должен был стать продолжением трех томов «Прац», вы- ход которых приостановился почти десять лет назад. Выкошенная волной репрессий белорусская археология наконец-то начинала оживать, поднимать голову, набирать силу…

А через месяц началась Великая Отечественная война. Вмиг рухнули все планы и надежды. Эвакуация из Минска была столь поспешной, что не удалось вывезти все накопанные за годы советской власти материалы, а тем более — рукописи, библиотеки, архивы. Пере страиваясь на ходу, Красная Армия отступала. Советскому руководству было не до культурных ценностей: в первую очередь нужно было выводить в тыл производство. Фонды музеев, собиравшиеся по крупице, из подчас уникальных вещей и документов, не успевали, а порой просто не собирались эвакуировать. Все, что не успевали вывезти, подлежало уничтожению — чтобы не попало в руки к оккупантам. Ответ варварством на варварство. Легко ли это было сделать? К. М. Поликарповича, к счастью, не бросили в Минске. Он, единственный археолог АН БССР, оказался в числе эвакуированных советских ученых.

В Алма-Ате Константин Михайлович оказался 3 августа. Стал искать работу. 8 августа получил назначение в Казахском геологическом управлении и выехал 11 августа в Бурлю-Тюбе. Это небольшой поселок на восточном берегу озера Балхаш. Несколько дней ждал пароход. От туда, после очередного долгого ожидания, отправился на железнодорожный разъезд. Поезд довез до Семи- па ла тин ска, затем в Новосибирск, Омск (22 августа), Петропав ловск. И, наконец, 27 августа, на постоянно ломающейся машине добрался до местечка Жана-Арка, где располагалась база Атасуйской экспедиции. В сос- таве Атасуйской геологической партии экспедиции Казгеолуправления Поликарпович был до 1 ноября задействован на поисках месторождений необходимого предприятиям тыла олова в должности старшего коллектора. Нужно было ежедневно ездить за пробами с разрезов. Но даже тяготы военного времени и работа в интересах военной промышленности не оторвали его от научных исследований. Однов ре менно в сентябре— октябре 1941 г. Константин Михай лович по собствен- ной инициативе провел в выходные дни экспедицию по обследованию стоянок камня и бронзы в бассейне рек Атасу и Карасай в Центрально-Казахстанской области Казахской ССР. Период с ноября 1941 по апрель 1942 г. он, голодая и изнемогая от приступов нефрита, проводит в бараке в городе Балхаш, на берегу одноименного озера, а с 28 мая по 28 ноября продолжает в должности коллектора поиски олова в Карасайской геологоразведочной партии. Место работы все то же — Жана-Аркинский район Карагандинской области. Одно- временно Поликарпович продолжает археологическое обследование. Всего за время разведок по Атасу и Карасаю им было открыто более 30 неолитических стоянок. К сожалению, результаты этих разведок так и остались неопубликованными, хотя собранная коллекция должна и поныне храниться в фондах Карагандинского музея.

В период полевых работ 1942 г. с Константином Михайловичем произошла трагедия. При отборе очередного образца под ударом геологического молотка осколок породы отскочил ему в лицо. Середину октября заняли операции. В итоге был потерян левый глаз.

Тем временем руководство страны стало развертывать академические структуры в глубоком тылу. Поликарпо- вича перевели в Ташкент, где начала формироваться из эвакуированных ученых Ташкентская группа Академии наук. 24 декабря 1942 г. был издан приказ по Академии наук «о восстановлении Секции Археологии в составе Таш кентской группы Академии в лице сотрудника Поликарповича К. М.». Основная тематика работ, естественно, оборонная: изучение древних горных выработок на предмет наличия стратегически важного минерального сырья, полезных ископаемых. Поселился Поликарпович поначалу в здании университета, а затем в доме, отведенном под эвакуированную Белорусскую академию наук (ул. Кировская, 20), в комнатушке площадью 12 м². Треть ее была занята складом запасов бумаги Белорусской академии наук: жилец одновременно выполнял и функции сторожа. Прописку оформил Ташкентский горсовет по личному ходатайству вице-президента АН БССР Якуба Коласа.

Тыловики стали возвращаться домой, на запад. С января 1944 г. К. М. Поликарповича перевели из Ташкента в Москву старшим научным сотрудником Московской группы Академии наук БССР.

1 июля 1944 г. была воссоздана Секция археологии Института истории АН БССР, ее возглавил К. М. Поликарпович. Вторым археологом секции археологии стал В. Р. Тарасенко^[45]. Василий Родионович был младше Поликарповича на десять лет. Он начинал исследовательскую работу с А. Н. Лявданским. Хорошо и долго, с первых лет в археологии, был знаком с Тарасенко и Поликарпович, об этом говорят сохранившиеся в архиве пись ма Василия Родионовича начиная с 06.09.1930 г. В письме от

03.04.1940 г. он уже не в первый раз приглашал Василия Родионовича Тарасенко на работу в Минск, в Институт истории, в качестве заведующего сектором археологии, о восстановлении которого, через неполных три года после гибели Лявданского и Ковалени, зашла наконец речь. Был обещан оклад 800 руб., преподавание в вузах Минска, работа в музее и обеспечение квартирой или комнатой. Шло обсуждение его участия в сборнике «Материалы по археологии Белоруссии». Однако историк Тарасенко, хорошо памятуя 1937 г., так и не дал согласия на переезд в Минск перед войной. Он потихоньку писал диссертацию, продолжая преподавать в Могилевском университете, где еще в 1932 г. был утвержден в звании доцента. Началась война. В июле 1941 г. его практически уже написанная диссертация и собранные по ней материалы погибли в пожаре при бомбежке Могилева. Дальше — фронт, после ранения была инвалидность (с тех пор Тарасенко хромал, часто падал, теряя равновесие) и преподавание в 3-й специальной артиллерийской школе Москвы. И вот — возвращение в археологию.

В конце февраля 1945 г. вместе с Поликарповичем он был делегатом на Всесоюзном археологическом совещании в Москве. По прибытии в Минск Тарасенко был избран на пост секретаря партийной организации Института истории АН БССР. Отношения между ними были то доверительными, то ненадолго давали трещину. Так, в 1950 г. Василий Родионович резко выступил против хранения всех археологических материалов в секторе, так как «не обеспечивается сохранность, материалы теряются, исчезают вещи». Иногда чересчур резок был и тон взаимных рецензий. И все же Поликарпович и Тарасенко были коллегами, и, несмотря на некоторые трения, всегда готовы были подставить друг другу плечо в профессиональном плане, например, при подготовке экспедиций.

По возвращении в Минск воссозданному Сектору археологии предстояла огромная работа по возрождению национальной археологии: немцами вывезены или уничтожены все коллекции и архивы. Погибли работа Поликарповича по бронзовому веку БССР и его докторская диссертация, уже принятая к защите незадолго до начала войны. Об утратах свидетельствует и служебная записка К. М. Поликарповича в президиум Академии наук БССР:

«При секции археологии Академии наук БССР в 1941 году было собрано значительное количество материалов по археологии Белоруссии. Собрание это являлось результатом работы секции за 1924—1941 гг. сначала в составе Института Белорусской Культуры, а затем Академии наук БССР. Работа секции выражалась, с одной стороны, в организации многочисленных археологических экспедиций с сопровождающими их раскопками, с другой стороны — в собирании при секции случайных находок древности, которые имели место на территории Бело руссии. Общее количество собранных самых разнообразных материалов было настолько значительно, что в 1939— 1940 гг. возник вопрос об организации при АН БССР археологического музея. Все археологические материалы хранились в особом помещении нового здания Академии наук. Помещение было оборудовано специальной мебелью, например картотеками и стеллажами. Здесь же хранились описи коллекций, дневники экспедиций, всякого рода чертежи к ним, археологические карты, большая фототека снимков всякого рода археологических объектов Белоруссии. Собранные материалы охватывали более или менее полно все основные эпохи истории доклассового общества в Белоруссии. Ниже приводится характеристика археологических материалов (дается в хронологическом порядке, по эпохам):

1.        Палеолит. Большое собрание четвертичной фауны из нескольких десятков местонахождений Восточной Белоруссии. Собрание начало составляться с 1926 года. Все костные остатки указанной фауны (мамонт, носорог, ископаемые формы лошади, быка, медведя, волка, песца и др.) представляли коллекцию, заключавшуюся более чем в сотне ящиков. К этой же эпохе относятся материалы, добытые при раскопках в течение нескольких лет палеолитических стоянок Белоруссии в д. Бердыж Чечерского района и в Юровичах Мозырского района. Материалы представляют исключительную ценность, так как дают возможность характеризовать человеческое общество на тер - ритории Белоруссии еще в конце ледникового периода…

2.        Эпипалеолит. Коллекции кремневых изделий со стоянок эпохи эпипалеолита, принадлежащих ко времени, непосредственно следовавшему за окончанием палеолита. Стоянки в количестве около двух десятков были обнаружены по рекам Днепр, Припять, Березина, Сож, Ипуть, Беседь, Западная Двина.

3.        неолитическая и бронзовая эпохи. Очень большие коллекции были собраны экспедициями секции археологии по неолиту и эпохе бронзы. Весь собранный материал обнимал несколько сотен стоянок восточной и западной Белоруссии. Коллекции состояли из различных каменных изделий, остатков глиняной посуды, изделий из кости, остатков фауны. Особую ценность представляли материалы из раскопок 1935 и 1939 гг. на погребенной в торфянике стоянке на болоте Кривина Сенненского района, существовавшей здесь около начала 1 тысячелетия до н. э. Эта стоянка является первой торфяниковой стоянкой, обнаруженной в Белоруссии. Среди костных остатков стоянки были обнаружены древнейшие для территории Белоруссии остатки прирученных (домашних) животных — быка и, по-видимому, собаки. Весьма также ценной являлась небольшая по количеству коллекция предметов (орудий труда и оружия) из бронзы. Они представляют древнейшие для Белоруссии изделия из металла.

4.        железный век. Очень большими и ценными коллекциями располагала секция археологии по железному веку. Они составлялись из предметов, добытых при раскопках городищ и могильных курганов в восточной Белоруссии. Количество обследованных секцией городищ достигало нескольких сот. Часть их была раскопана. Добытые материалы дали возможность установить периодизацию истории Белоруссии раннего железного века и достаточно полно характеризовать жизнь обитателей Белоруссии в различные его периоды. Картину жизни Бело - руссии в 8—12 вв. н. э. дополнили данные раскопок курганов. Последних было исследовано более 200.

5.        случайные находки. Кроме описанных коллекций в секции археологии тщательно регистрировались, собирались и хранились всякого рода случайные находки предметов древности, начиная с каменного века. Была собрана весьма интересная коллекция орудий неолитической и бронзовой эпох, заключавшая в себя около 200 предметов. Большой интерес представляли монетные клады из различных мест восточной Белоруссии. Среди них следует особенно отметить клады собранных монет 9— 10 вв. н. э., например из д. Староселья Чаусского р-на, найденный еще в начале 1900-х годов и поступивший в секцию в 1927—1928 гг. Число зарегистрированных к 1941 г. коллекций (в составе иногда нескольких сот или тысяч предметов), так и отдельных единичных предметов древности достигало по инвентарной описи цифры 1500, которую нужно принять за весьма значительную.

6.        рукописные материалы. Наконец следует сказать и о рукописных материалах, хранившихся в секции. Так, были составлены археологические карты городищ, селищ, монетных кладов, находок фауны. Имелась картотека (более 2000 карточек) на обнаруженные в Белоруссии памятники древности (стоянки, городища, селища, курганы) и случайные находки. Сохранялись до 10 объемистых томов анкет с ответами (1924—1925 гг.) из нескольких сот пунктов восточной Белорусиии о памятниках древности. В секции хранились отчеты и дневники по нескольким десяткам археологических экспедиций. Фо то архив секции заключал в себе около 2000—3000 снимков. Наконец секция располагала несколькими сотнями произведенных в разное время зарисовок предметов древности, чертежей.

Общую стоимость всех перечисленных материалов можно определить в 150000—200000 руб. Старший научный работник АН БССР, бывший руководитель секции археологии Института Истории АН БССР К. Поли карпович. 1944.III.17».

Пропал труд многих лет. Нужно было начинать практически с нуля…

влюбленный патриарх

В первое мирное лето К. М. Поликарпович в условиях практически полного отсутствия финансирования продолжил исследовать два мезолитических местонахождения на торфянике Печенеж у с. Гайковка Могилевской обл. (август), затем провел в августе—сентябре раскопки стоянки эпохи бронзы в д. Гайшин все той же Могилевской обл., а в сентябре—октябре в верхнем и среднем течении Беседи обследовал около 30 местонахождений неолита-бронзы. Все эти работы он проводил в своих родных местах, повидал многих старых знакомых, переживших войну, не раз вспоминал былое, и все так же, как многие годы мучился одиночеством. «Хожу, брожу полный воспоминаниями об утраченном рае молодости» (запись в дневнике от 18 августа 1945 г.).

Осенью наступила пора утвердить планы на следующий год. Предложенная Поликарповичем 27.11.1945 программа полевых исследований даже сейчас поражает размахом, как научным, так и финансовым: Раскопки в Ели сеевичах — 30 дней, 50000 руб. Раскопки эпипалеолитической стоянки Коромка у д. Кистени Рогачевского р-на — 10 дней, 5000 руб. Раскопки неолитической стоянки в торфянике Кривина Сенненского р-на Витеб-  ской обл. (ранее копалась в 1934 и 1939 гг.) — 15 дней, 6000 руб. Раскопки неолитических стоянок Стрелица у д. Юркович и в урочище Шубное у д. Бесеть Ветковского р-на Гомельской обл. — 10 дней, 4000 руб. Раскопки фатьяновского могильника в урочище Коковня у д. Берды- жа — 7 дней, 3000 руб. Обследования памятников по р. Ипути — 15 дней, 2000 руб. С 1 января 1946 г. Секция археологии стала Сектором, на первом заседании которого были утверждены пять главных тем работы: Палеолит Верхнего Поднепровья; Неолит и бронза БССР; Железный век БССР; Раннефеодальная эпоха в БССР; Справочные издания.

28 декабря 1945 г. за самоотверженную работу в тылу Константин Поликарпович был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

В это же время Институт истории АН БССР по инициативе академика Н. М. Никольского выдвинул Поликарповича кандидатом в действительные члены Бело русской академии наук. Для регистрации его кандидатуры понадобились две характеристики научной деятельности. Поликарпович обратился к коллегам — Замятнину и Равдоникасу. С. Н. Замятнин ответил первым: «5.2.46. Дорогой Константин Михайлович, получил сегодня Вашу открытку от 30.1. Отзыв, о котором Вы пишете, я послал на имя Н. М. Никольского заказным письмом в день, когда Вы писали Вашу открытку, так что по всей вероятности Вы его уже имеете. Равдоникас, как я Вам писал, в отъезде месяца на три (уехал на Балканы вместе с Третьяковым, Рыбаковым и Арциховским). Второй отзыв ИИМК поручил написать П. П. Ефименко и он обещал его сделать через пару дней. Но я опасаюсь, что если он затянет еще на день другой, да пока перепечатают, он перепечатанное подпишет, да ИИМК отошлет, может все это и запоздать на несколько дней против указанной Вами даты. Буду подталкивать, насколько смогу. Ваш С. Замятнин».

Отзыв же Замятнина звучал так: «Константин Михайлович Поликарпович, заслуженный исследователь памятников первобытной истории СССР. Работы его посвящены преимущественно изучению древнейших следов человеческой культуры на территории Белорусской ССР и прилегающих областей РСФСР (Орловской и Смоленской). На этой обширной территории К. М. на протяжении свыше двух десятилетий ведет систематические и плодотворные полевые исследования, которым посвящена серия его печатных публикаций. Большой заслугой К. М. является открытие им в Белоруссии и последовательное планомерное изучение древнейших памятников человеческой культуры, относящихся еще к предшествующей геологической эпохе — палеолитических стоянок. Местонахождений этого рода до работ К. М. вообще не было известно на территории БССР. Настойчивые поиски К. М. привели к открытию ныне широко известной Бердыжской верхнепалеолитической стоянки на р. Соже, в дальнейшем обстоятельно им изученной, а затем и ряда других одновозрастных местонахождений (Юровичи, Курово, Новые Бобовичи). Исключительный интерес имеют исследования К. М. на стоянке у д. Елисеевичей (басс.

р. Судости), представляющие в новом и неожиданном све те развитие верхнепалеолитической культуры Восточной Европы. Раскопки эти, доставившие изумительные памятники палеолитического искусства, безусловно заслуживают продолжения. К. М. принадлежит также описание первой на территории Белоруссии находки мустьерской эпохи у с. Светиловичей на Беседи и до сих пор являющейся уникальной для этих широт Европы. Следует отметить, что до недавнего времени открытия палеолитических местонахождений делались у нас лишь случайно и К. М. является одним из первых исследователей, начавших ставить специальные поиски палеолита на заранее заданной территории. Безусловной заслугой его является практическая разработка методики поисковых работ на палеолит. В связи с этим надо упомянуть ведущийся К. М. систематический учет и публикацию сведений о находках четвертичной фауны в БССР, дающих руководящие указания при постановке разведочных работ. Крупное место в работах К. М. занимают исследования более поздних эпох каменного века (мезолит, неолит) и, наконец, эпоха раннего металла (бронзовый век). Памятников этих эпох изучено К. М. очень значительное количество, так что здесь нет возможности остановиться хотя бы на важнейших. Достаточно будет упомянуть о систематических исследованиях, проведенных К. М. в 1924—1927 гг. в долине р. Сожа, во время которых им было обследовано свыше 300 местонахождений памятников каменного и бронзового века и собран огромный коллекционный материал, публикация которого занимает свыше 15 печатных листов и содержит 85 таблиц, рисунков и карт. Памятники древнейшей истории человечества на территории Белоруссии, почти вовсе неизвестные, работами К. М. выявлены в большом числе, систематически изучены и дают отчетливую и солидную картину. Огромный материал, введенный в научный оборот К. М., по своему значению далеко выходит за рамки местного территориально ограниченного исследования и представляет большой общеисторический интерес. Работы К. М. на многие годы явятся одним из основных фондов, на основе которых будет строиться история Восточной Европы в древнейшие эпохи человечества. Заведующий Археологическим отделением Музея Этнографии Академии наук, профессор Ленинградского университета С. Н. Замятнин. 11.2.1946».

Письмо от Ефименко, несмотря на опасения Сергея Николаевича, также не заставило себя ждать: «Вполне присоединяюсь к высокой оценке, данной трудам К. М. Поликарповича в отзыве проф. С. Н. Замятнина, со своей стороны хотел бы лишь подчеркнуть то обстоятельство, что помимо бесспорных и, несомненно, больших заслуг в области изучения памятников палеолита, К. М. Поликарпович в сущности первый из советских археологов поставил на должную высоту методику массового обследования стоянок эпохи неолита и бронзы. Его публикации этого рода памятников, например, для территорий среднего и нижнего Сожа, являются лучшим из имеющихся у нас, я бы сказал, в известной мере образцовыми по полноте и тщательности анализа собранного автором ценнейшего материала. Названные работы приобретают для нас тем большее значение, что в них впервые вырисовываются для соответствующих территорий Днеп ровского Правобережья исторические корни культур эпохи позднего камня и раннего металла. Действительный член АН УССР П. П. Ефименко. 11.2.1946».

Заседание Академии наук было назначено на сентябрь. Тем временем, в апреле пришлось отбросить дальнейшую работу с материалами по археологии Моло дечненской обл., так как ее основные исполнители В. И. Голубович и Е. А. Цегак-Голубович^[46] уехали в Польшу по репатриации. Впрочем, смена не заставила себя ждать: с 6 мая начал работать в отделе новый научный сотрудник — исследователь и знаток истории древней архитектуры И. М. Хозеров^[47]. Судьба этого ученого была нелегкой: репрессии, гибель библиотеки, архива и рукописей в войну. В октябре к нему присоединился выпускник истфака Белорусского университета Л. А. Михайловский^[48], еще студентом работавший на довоенных раскопках Бердыжа.

В экспедицию Поликарповичу удалось выехать только во второй половине лета. Его раскопки в Елисеевичах длились с 3 августа по 22 октября 1946 г.

Когда Поликарпович вернулся из экспедиции, выяснилось, что выборы в академию не состоялись по банальной причине: не удалось собрать кворума. Это не могло не расстроить. Началась рутина регулярных заседаний сектора археологии. Очередное заседание проходило 11 марта 1947 г., присутствовали К. М. Поликарпович, В. Р. Тара сенко, Л. А. Михайловский, М. Я. Гринблат. Повестка дня рядовая: взятие соцобязательств, вопрос о приобретении фотоаппарата и карт БССР. Одно отличало это заседание от предыдущих. На нем не было тяжело заболевшего Ивана Хозерова. 21 марта он скончался. На лето 1947 г. Хозеров планировал раскопки древнего Полоцка, однако обострившаяся болезнь и перенесенные лишения взяли свое. Осталась неизданной большая работа, так и не завершенная ученым. Рукописи Хозерова, а одновременно и оставленные без движения работы Голу бовичей взял на обработку археолог и историк архитектуры

Н. Н. Воронин^[49]. С апреля начинается подготовка к полевому сезону. Интересно почти полностью привести текст подлинного документа — составленной Поликарповичем заявки на проведение экспедиций 1947 г., отражающей и шокирующие реалии времени:

«В дирекцию Института Истории Академии Наук БССР. В соответствии с пятилетним планом по проведению сектором археологии Института археологических исследований в БССР сектор археологии считает необ- ходимым и, учитывая наличие имеющихся в секторе научных сотрудников, вполне возможным проведение в 1947 году трех экспедиций, связанных с нижеследующими проблемами пятилетнего плана. 1 проблема: палеолит верхнего Поднепровья. Экспедиция для раскопок стоянок палеолита в дд. Елисеевичи Почепского района, Курово и Юдиново Погарского района Брянской области. Срок экспедиции — 2,5 месяца. Начало работ с 1 июня. Руководитель работ — К. М. Поликарпович, научные сотрудники — В. П. Левенок, Л. А. Михайловский и другие (4 вакансии). Стоимость всей экспедиции — 82100 руб. (смета прилагается отдельно). 2 проблема: неолит и бронза БССР. Экспедиция для раскопок неолитической стоянки на торфянике Кривина в дер. Головске Сенненского района Витебской области. Срок экспедиции 1/2 месяца, начало работ с 16 августа. Руководитель и научные сотрудники те же. Стоимость экспедиции 13416 руб. (смета прилагается отдельно). 3 проблема: раннефеодальная эпоха в БССР. Раскопки Замчища в Минске. Объем работ — не менее 100 кв. метров основного раскопа; кроме того — 4 шурфа и зачистка края карьера у Замчища. Срок ра- бот — 3 месяца, начиная с 1 июня. Руководитель раско- пок — В. Р. Тарасенко. Научные сотрудники Г. И. Пех,

т. Горбаленя, т. Левант и другие (2 вакансии). Стоимость работ 135545 руб. (смета прилагается отдельно). Общая стоимость экспедиций — 231180 руб. Считаю нужным указать, что ввиду затруднений с получением, в качестве рабочих для раскопок в Минске военнопленных, зарплата на рабочих-землекопов вольнонаемных исчислена из расчета по 40 руб. за человеко-день. Это увеличивает стоимость рабсилы до 90000 руб., т. е. более, чем в два раза в сравнении со стоимостью рабсилы военнопленных. Впрочем, если удастся заменить вольнонаемных рабочих заключенными, то эта стоимость должна выразиться только в сумме 33750 руб. Руководитель сектора археологии Института Истории АН БССР К. М. Поликарпович. 1947.IV.23».

В смету палеолитической экспедиции 1947 г. вошли: оплата проезда к месту раскопок, работы и суточных для научных сотрудников, фотографа (по договору), рабочих (по 10 р. в день на человека), найм помещения для материалов экспедиции, упаковка и пересылка 100 ящиков с предполагаемыми находками и инвентарем по железной дороге, канцелярские и упаковочные принадлежности, необходимые для реставрации гипс (32 кг) и клейцапонлак (10 кг), а так же фотографические принадлежности. Естественно, часть суммы (5000 руб.) была заложена на непредвиденные расходы. Что касается оборудования, его список включал фотопленку на 250 снимков, по 2 кг проявителя и закрепителя, желтый светофильтр, фотобумагу на 500 отпечатков, ванночки и рамки для фотопечати, альбомы для рисования на 200 листов, 8 м ватманской бумаги, 10 канцелярских папок, по 20 простых и химических карандашей, а так же чернильных и карандашных ластиков, 13 м желтой миллиметровки, 5 флаконов черной туши, 3 дюжины чертежных перьев, 48 кг различной бумаги — толстой и тонкой, 5 мотков шпагата, 5 кг ваты, 15 кг ящичных гвоздей, палатку, 4 комплекта спецодежды и резиновых сапог, а так же несколько десятков кистей, совков, ножей и шильев для раскопочных работ. Те, кто и сейчас ежегодно собирает в дорогу свои экспедиции, согласятся, что за полвека списки основного оборудования не претерпели серьезных изменений.

В период подготовки экспедиции — 19 мая — Поликарпович на научной конференции по вопросу о периодизации истории Белоруссии прочитал доклад на тему «Периодизация истории первобытнообщинного строя в Белоруссии». Еще месяц шла подготовка к экспедиции и вот, 12 июля — долгожданный выезд экспедиции в Юдиново. С 1934 г. ждала своего часа эта стоянка. В составе экспедиции работали Л. А. Михайловский (научный сотрудник), В. П. Левенок (чертежник), Ф. М. Заверняев (фотограф), Н. П. Павлова (регистратор). Раскопки длились с 20 июля по 12 сентября, их итоги — коллекция в 50 ящиках, отправленная в Минск по железной дороге. В конце сентября — начале октября были продолжены раскопки в Курово, где наконец-то удалось обнаружить более 20 обработанных человеком кремней. В закладке шурфов участвовал В. П. Левенок (собственно на него в основном и легла эта работа). «Таким образом, — пишет в дневнике К. М. Поликарпович, — 4 октября 1947 года — дата точного установления в Курове палеолита, который я безуспешно пытался доказать еще в 1930 году. 17 лет потребовалось для решения этого вопроса!» Предва рительную оценку полевого сезона 1947 г. Поликарпович дал в заметке, помещенной в стенгазету Института истории, выпущенную к 7 ноября — к 30-й годовщине Октябрьской революции (публикуется впервые).

«В настоящий момент уже можно подвести некоторые предварительные итоги палеолитической экспедиции Сектора археологии 1947 года. Экспедиция под руководством К. М. Поликарповича провела важные раскопки стоянок палеолита в Погарском районе Брянской области — в с. Юдиново (вскрыта площадь около 300 кв. м.) и в с. Курово (около 120 кв. м.). Особенно важные результаты получены в Юдиново. Тут выявлены массовые остатки четвертичной фауны (около 50 мамонтов, песцы, бык, северный олень), изделия из кремня и кости. Большой интерес представляет откопанные в двух местах остатки основ жилья. Одна из них, овальной формы, имеет диаметр до 20 м, другая, круглая — до 5 метров. Техника строительства выявленных фундаментов одна и та же: снаружи они состояли из правильно уложенных крупных костей мамонта, внутри — из ряда приставленных один к другому больших черепов мамонта, врытых вертикально альвеолами бивней в землю. Затем были найдены три очага (один — внутри малого жилья) с диаметрами до 1,5 м, целиком из костного угля. Стоянка относится ко времени около 25 000 лет назад. В процессе работ было выявлено, что верхние пласты вмещают следы слоев более поздних культур. Это, во-первых, остатки славянского поселения XI–XII вв. с массой характерной посуды и значительным количеством стеклянных браслетов. Затем были выявлены две большие землянки VI– VIII вв. н. э. В одной из них была найдена железоплавильная печь (домна), в другой — на углу ее — оказалась довольно хорошей сохранности печь для приготовления еды. Наконец, на площади раскопа выявлен могильник бронзовой эпохи, который дал находки 11 могил с довольно хорошо сохранившимися костяками. При одном оказалось бронзовое копье, при другом — пять кремневых наконечников стрел. Кроме того, в разных могилах найдены три небольших сосуда с круглым дном и с характерным для эпохи бронзы орнаментом. Эта находка имеет для археологии верхнего Поднепровья огромное значение. До этого времени тут совсем не было известно погребений эпохи бронзы. Данный могильник является первой достоверной находкой такого рода. В Курово удалось установить со всей уверенностью стоянку начала эпохи верхнего палеолита с возрастом не менее чем 30 000 лет до н. э. Итак, без всякого преувеличения, можно сказать, что раскопки 1947 г. доставили весьма важные, неизвестные ранее материалы для истории первобытнообщинного строя в верхнем Поднепровье».

Открытия, бесспорно выдающиеся. Они вошли в золотой фонд отечественной науки. Но личного удовлетворения Константину Михайловичу в течение лета они приносили все меньше и меньше. Стала сказываться усталость от многолетней непрерывной работы, кроме которой почти ничего не было. Невозможно всю жизнь существовать только работой, пусть и самой интересной.

И надо ж такому случиться, что именно в Юдиново произошел переворот в личной жизни ученого: главным открытием для него оказалась Маруся, дочь крестьянина Клима Моисеевича Шевцова. Маруся очаровала археолога своей красотой и непосредственностью. Познакомились они в первый же день раскопок — 12 июля. Это почти совпало с ее днем рождения — Марии Климентьевне исполнилось 29 лет. Строки из уцелевшей странички дневника: «Прекрасный солнечный летний день. В 5 ч. 45 м. туман по долине, меж стогов сена под Солнцем. Выглянул в окно, что к улице, увидел — над раскопом стройная фигура, светло-серая одежда и черная коса из-под белого платка» (запись от 7 августа 1947 г.). Константин Михайлович поначалу терялся и смущался, словно старшеклас- сник, прятал глаза, но долго так продолжаться не могло. Наконец-то произошло объяснение, и стройная обладательница черной косы ответила ему взаимностью. С этой минуты мир для археолога переменился и расцвел неведомыми доселе красками. Разница в возрасте почти в тридцать лет не могла разделить влюбленных. Об этой нежной любви можно было бы написать поэму. Были тайные встречи лунными ночами. Были короткие свидания на вокзалах. Были полные безумного, сияющего счастья дни в других городах «на нейтральной территории» и многомесячные разлуки, заполненные трогательными письмами: «Милая Маруся, моя нежность! Не могу быть без тебя и, вот видишь, пишу тебе опять. Не надоел я тебе еще своими письмами? Никакого особенного дела, из-за которого нужно было бы тебе писать сейчас, нет, а я, все-таки, пишу. Значит, есть что-то более важное, чем дела. Про это что-то ты прекрасно знаешь. Много, много раз я в наших разговорах называл это его настоящим именем. С утра до вечера и с вечера до утра я все время, если только не сплю, с тобою в своем сердце, в своих мыслях. Я перехожу от одного воспоминания о тебе к другому воспоминанию и не могу оторваться от них. Во всех этих воспоминаниях — ты, милая Маруся, с твоею неизменной ласковостью, с твоей сказочной нежностью! Ты точно приворожила меня, как говорили про это в старину. Приворожила не на несчастье для меня или на зло, а на радость мне. Пусть эта радость, которую ты без конца мне даришь, будет всегда, всегда!»

И все же проблемы, связанные с работой никто не отменял. В Секторе археологии не хватало научных сотрудников и лаборантов, а значит — невозможно быстро и полноценно обрабатывать результаты раскопок в Елисеевичах и на Замчище. Вопрос об отсутствии необходимого для работы инвентаря и тесном помещении (Минск, пр. Сталина, д. 108, к. 82) можно было попросту не поднимать… Но кто мог ограничить романтиков-археологов в планах и мечтах? Особенно Константина Михайловича, которого окрыляла его любовь. На заседании сектора 17 декабря 1947 г. слушали вопросы о заявке на оборудование и проекте штатного расписания на следующий год: 3 старших научных сотрудника (из них 1 приглашенный), 4 младших научных сотрудника (из них 3 приглашенных), 4 лаборанта, 1 фотограф, 1 чертежник. Шла речь и о том, что необходимо организовать при секторе аспирантуру с 2 вакансиями. На отдаленное будущее речь, по мнению Поликарповича, должна идти уже о 6 старших и 8 младших научных сотрудниках, 4 лаборантах, ученом секретаре, машинистке, чертежнике, заведующем складом и профессиональном фотографе, т. е. о штате сектора в 23 человека! Такой величины и мощи Отдел археологии смог достичь в реальности только в 1970-х годах.

И все же начало 1948 г. принесло несколько ощутимых положительных изменений и в профессиональной сфере. Во-первых, в январе сектор археологии получил новое помещение (48 м²) по адресу: Минск, ул. Пушкина, 56. И этого, правда, было уже недостаточно — раскопки Минского Замчища принесли 20, а раскопки Елисеевичей и Юдиново — целых 50 ящиков находок. Ящики складировались поначалу в цоколе здания Академии наук, затем в подвале 30-квартирного жилого дома, а потом, в конце 1947 г. — в гараже Академии, где даже отсутствовал пол. Расширили и штат, правда, совсем чуть-чуть. С 1 февраля ученик Поликарповича Всеволод Левенок стал наконец-то младшим научным сотрудником Инсти тута истории, на этой должности он проработал до 1 нояб ря, переведясь в Ленинград для продолжения образования. С 15 марта приходит на должность лаборанта Е. Г. Галанова, с 29 октября появляется второй лаборант Р. В. Шматова.

В начале года, после поездки в Стародуб и Унечу для встречи с Марусей, К. М. Поликарпович работает над первыми главами фундаментального труда «История БССР». Тогда же Константину Михайловичу предложили получить докторскую степень без защиты, это было несложно организовать, учитывая все его заслуги перед наукой. Однако он, как человек кристальной честности и скромности не позволил себе пойти таким заманчивым путем. Он — ученый, а не попрошайка, он хотел настоящей, полноценной защиты своих трудов, заслуженной степени, а не подаяния. Его служебная записка от 21.02.1948 по этому поводу звучала так: «Прошу не давать дальнейшего движения постановлению Института о ходатайстве относительно установления мне ученой степени доктора исторических наук без защиты диссертации. Мне, как никому другому, ясно, что никаких оснований для такого ходатайства нет».

С конца марта по начало мая Поликарпович работает со своими довоенными елисеевичскими коллекциями в Ленинграде, в Кунсткамере. В Ленинград он отправился после очередной встречи со своей любимой, каждые несколько дней он пишет ей письма, нежные, трогательные и остроумные: «Многоуважаемая Мария Климентьевна! Всю дорогу от Унечи до Ленинграда я либо спал, либо пил чай и закусывал и совсем забыл о том, что несколько дней назад я встречался с Вами. Не вспоминал об этом и здесь до сегодняшнего дня. Только сегодня как-то случайно вспомнил об этой встрече и хочу теперь написать вот что: Моя милая, дорогая Маруся! Конечно, первые семь строк этого письма просто только шутка. На самом деле все складывается совершенно иначе. И всю дорогу, и здесь после приезда все мои мысли только о тебе, только возле тебя, с тобою. Разве может быть иначе? И разве будет иначе? Нет, мой милый нежный друг, не может быть и не будет. Все время я опять и опять перебираю в уме все воспоминания о нашей встрече, все ее подробности и мелочи, такие милые, такие дорогие. Почему все это так дорого и мило мне? Потому, что во всем, посреди всего — ты, моя Маруся! Ну как ты добралась до Погара и затем до дому? Конечно, у тебя сейчас хлопот полон рот. Однако я очень и очень прошу тебя урвать немного или побольше времени и подробно написать мне обо всем, о чем я тебе говорил и просил. Прежде всего, напиши, разумеется, о здоровье. Перестало ли болеть горло? Как ты теперь говоришь — громко или шепотом? Затем напиши, в каком положении ты застала дела дома. Чем больше ты напишешь, тем лучше, тем яснее, ярче я буду представлять себе твою жизнь. Я приехал в Ленинград завчера, 24 марта, около 6 часов утра. Устроил- ся неплохо. Я здоров. Покупки для тебя я постараюсь сделать поскорее. Милая моя Маруся! Я только что ви- дел те бя, а уже думаю с прежним нетерпением о новой встрече».

Любовь вернула былую работоспособность, вдохновение, жажду творчества. Это не осталось незамеченным. В апреле 1948 г. Президент Академии наук БССР распорядился: как «наиболее отличившемуся в деле выполнения тематических планов и за добросовестное отношение к общественным поручениям объявить благодарность Поликарповичу К. М.». Константин Михайлович 4 мая 1948 г. участвует в заседании сектора палеолита ИИМК АН СССР с отчетным докладом «Работы Академии наук БССР по палеолиту в 1946—1947 гг.».

Не только новая встреча с любимой, но и начало полевого сезона в очередной раз затянулось в связи с важным событием: возвращением обнаруженной в Германии части коллекций, вывезенных фашистами из Минска. С 5 по 18 июня 1948 г. возвращенные коллекции Белорусской АН были под руководством К. М. Поликарповича описаны в Музее Отечественной войны, а следующей зимой все 118 ящиков были переданы в Академию наук. В марте 1949 г. в здании Академии сектору археологии выделили дополнительно 25 м², где и разместились 118 ящиков с возвращенными из Германии коллекциями, а позднее — и часть материалов из раскопок на Минском Замчище, проходивших летом того же года.

В. Р. Тарасенко летом 1948 г. продолжал раскопки Минского Замчища (они длились с 16 июня по 1 сентября), вскрыта часть основания стены храма, найдены погребения молодой женщины и ребенка в гробах с остатками ткани и кожаной обуви. Позднее, в 1950-м, вскрывали алтарную часть храма. Среди особо интересных находок необходимо отметить витой золотой браслет с концами в виде змеиных голов весом 75,5 г. А К. М. Поликарпович провел завершающий этап раскопок в Елисеевичах. Он начался 16 июля и завершился во второй половине августа. Результаты обширных и очень результативных полевых работ необычайно быстро ложились на бумагу. Так, уже к концу 1949 г. Поликарпович завершил рукопись монографии объемом 15 печатных листов (около 400 страниц машинописи!) не считая 200—300 иллюстраций под названием «Раннеродовое общество верхнего Поднепровья по раскопкам верхнепалеолитической стоянки в д. Елисеевичах». Увы, она так и не была опубликована, лишь часть ее вошла впоследствии в книгу «Палеолит верхнего Поднепровья». А чуть позднее, весной 1950 г. К. М. Поликарпович завершил новую монографию о Юдиновской стоянке, также легшую в стол…

На пленарном заседании юбилейной сессии АН БССР 12 января 1949 г. прозвучал обобщающий доклад К. М. Поликарповича «Проблема палеолита в БССР». Для публикации этот довольно объемистый труд (2,5 п. л.) пришлось сократить почти вдвое. Вскоре, под влиянием финансовых обстоятельств, существенно был урезан, сокращен тематический план работы сектора — из пяти основных направлений, утвержденных в 1946-м, было оставлено лишь два — «Раннеродовое общество верхнего Поднепровья» и «Раннефеодальная эпоха в Белоруссии по археологическим данным». 29 сентября Константин Михайлович написал в дирекцию института заявление об уходе по собственному желанию. Директору института академику Никольскому пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить расстроенного сокращением исследовательской программы археолога забрать заявление. В конце 1948 г. из состава Сектора выбыли сначала В. П. Левенок, а затем и Л. А. Михайловский. С их уходом остро встала проблема подбора кадров. Лишь 21 февраля 1950-го возвратилась в Сектор окончившая истфак Белорусского университета Е. Г. Галанова, а с 1 мая в штат вошел А. Г. Митрофанов^[50].

Наконец окончательно объединились судьбы его собственная и его возлюбленной Маруси. Мария Клементьевна стала на годы другом, спутницей и помощницей Константина Михайловича. Да и жили они теперь то в Минске, то в Юдиново.

После насыщенных событиями и открытиями раскопок в Елисеевичах, Курово и Юдиново в полевых исследованиях наступил застой. Причина — самая, что ни есть прозаическая: полное отсутствие финансирования. В АН УССР Поликарпович подал заявку на поиск памятников палеолита, эпипалеолита и бронзового века в Черниговской и Киевской обл. по р. Припять, обратившись лично к директору украинского Института археологии П. П. Ефименко, рассчитывая на возможность выделения хотя бы небольших средств. Он готов был искать палеолит на Припяти, Десне, Днепре, даже на Южном Буге, па- мятном по довоенным работам. Но денег не оказалось и в Киеве, от Петра Петровича пришел вежливый отказ с извинениями. Последней попыткой было обращение в Смоленск за средствами на новые раскопки в Гамково, но у Смоленского музея казна оказалась столь же пуста.

В итоге работу в поле не удалось даже начать.

Решением Президиума Высшей Аттестационной комиссии Министерства высшего образования СССР К. М. Поликарпович не был утвержден в ученой степени кандидата исторических наук и в ученом звании старшего научного сотрудника. Основанием послужило формальное отсутствие высшего образования — не могли же советские научные чиновники признать таковым Могилевскую духовную семинарию. Сведения и документы о наличии кандидатской степени утрачены в годы войны, а значит в праве на ученую степень чиновниками от науки отказано. Все силы Константин Михайлович бросил на свое восстановление в степени кандидата исторических наук. Поначалу он решил написать и защитить диссертацию (почти любая из его рукописей-отчетов могла послужить таковой) и попросил для этого 3-месячный отпуск. Отпуск предоставлен не был, ученому рекомендовали отстаивать свои позиции иным путем. Все обращения Поликарповича в ВАК оказались безрезультатными. Ко мандировка в Москву, взятая для работы с археологически- ми материалами Государственного исторического музея и с литературой в Ленинской библиотеке, превратилась в хождение по инстанциям. Как архичестный человек, Константин Михайлович, вернувшись в Минск написал на имя дирекции Института истории заявление: «Ввиду того, что весь срок предоставленной мне дирекцией 28 октября с. г. за № 39 командировки по 10 ноября в город Москву, продленной затем телеграммой Н. М. Никольского (от 15 ноября) до 17 ноября, использован мною для устройства личных дел, связанных с неутверждением меня Высшей Аттестационной комиссией в ученых степени и звании, прошу дирекцию удержать с меня зарплату, причитающуюся мне за время с 31 октября по 18 ноября. Заведывающий^[51] сектором археологии К. Поли карпович, 1950.XII.30».

Когда надежд уже не оставалось, помогло ходатайст- во Президиума АН БССР, организованное товарищем и начальником Константина Михайловича академиком Н. М. Ни кольским. Решением Пленума ВАК от 13 января 1951 г. археолог был восстановлен в правах. Разъяснения зав. сектором ВАК А. Найденовой по этому поводу прозвучали так: «Секретариат ВАК разъясняет, что Высшая аттестационная комиссия не сочла возможным выдать Вам диплом кандидата исторических наук и аттестат старшего научного сотрудника на основании утверждения Вас Квалификационной комиссией Президиума АН БССР в 1934 г., ввиду отсутствия подлинных или архивных документов, подтверждающих присвоение указанной степени и звания. Однако, учитывая Вашу большую научную эрудицию и научные заслуги в области археологии, высшая аттестационная комиссия утвердила Вас в сте- пени кандидата исторических наук по совокупности научных работ и в ученом звании старшего научного сотрудника. Таким образом, считать Вас имеющим степень и звание нужно со дня решения пленума ВАК, т. е. с 13.1.51 г., эта дата и будет указана в дипломе и аттестате».

Итак, 1951 г. Возвращена ученая степень. Однако к этому времени еще больше возросли финансовые трудности в Институте, археологу работать стало попросту невозможно. Об этом свидетельствует письмо в адрес директора украинского Института археологии, старого знакомо- го — П. П. Ефименко:

«Многоуважаемый Петр Петрович! Обращаюсь к Вам по следующему поводу. В текущем году я не получил в Академии наук БССР средств на проведение экспедиции по палеолиту. Поэтому я выслал недавно в Ваш Институт археологии заявление о выдаче мне открытого листа на Черниговскую область и северную часть Киевской, в чем прошу Вас мне не отказать. Не может ли Ваш Институт отпустить мне на эту работу небольшую сумму на покрытие расходов по разъездам и производству пробных раскопок, если такие раскопки придется вести? Далее, для меня важно было бы принять участие на протяжении небольшого отрезка времени в раскопках Мезинской стоянки. Состоятся ли они в текущем году и в какое приблизительно время? Наконец, мне хотелось бы знать, не могу ли я получить у Вас работу по палеолиту на нижнем Днепре (а также на притоках его нижнего течения начиная от Запорожья и кончая районом Каховки). Основной экспедицией текущего года, на которую мне не отпустили средств, являлась экспедиция в Бердыж. Я полагаю, что значительная часть кремней Бердыжской стоянки не верхнепалеолитической морфологии, с коричневой патиной, относится к мустьерскому времени, в то время, как другая, верхнепалеолитическая, типа Борщево 1 и Костенок 1 заключает в себе черные и темно-серые кремни с легкой голубоватой патиной. Раскопки 1938 и 1939 гг. показали, что стоянка в Бердыже была размыта еще в позднеледниковое время. Благодаря размыву верхнепалеолитический и мустьерский горизонты, залегавшие где-то в одной точке один над другим, были разрушены и отложены течением водного потока в его узком, довольно длинном русле. Интересно, что в фауне Бердыжа В. И. Громов выделил, кроме обычной формы мамонта, еще другую форму — карликовую. На все это я указал еще в 1940 г. на четвертичной конференции в Киеве, в своем докладе о раскопках 1938—1939 гг. Задачей раскопок текущего года было найти хотя бы небольшую нетронутую часть того пункта, с которого культурные остатки могли быть смыты. К. Поликарпович, 5.V.1951».

«Многоуважаемый Константин Михайлович! Открытый лист для Вас я подписал. Очевидно, он Вам выслан. Сообщите, какая сумма нужна была бы Вам на проведение разведок в нашем Полесье? Разведки на палеолит и, если потребуется, раскопки, конечно, будут проводиться на территории Каховского водохранилища. Отчасти это уже начато Бодянским. Ваше участие в работах наших экспедиций весьма желательно. Укажите приемлемые для Вас сроки. Вы могли бы выехать туда в самое ближайшее время. Что касается Мезина, я не уверен, что нам удастся там сделать что-нибудь в этом году. Слишком велика наша загрузка по новостройкам. П. Ефименко, 22.05.1951».

Но выезд на Украину не удался. Отчасти профинансированные Брянским краеведческим музеем раскопки в Новых Бобовичах, где предполагалась палеолитическая стоянка, оказались еще менее результативны. Эффектным был финал года. С 29 декабря 1951 г. К. М. Поликарпович был утвержден докторантом ИИМК АН СССР без отрыва от производства с темой «К вопросу о существовании мустьерской культуры в Белоруссии».

Он уже написал вводную часть, но Президиум АН БССР неожиданно исключил из плана работ экспедицию в Бердыж «ввиду отсутствия ассигнований». Именно она должна была стать основным источником материала. Поэ тому возникла новая тема: «Палеолит верхнего По- д непровья». Весь 1952 г. новоявленный докторант активно работал над разделом «К вопросу о существовании мустьерской культуры в Белоруссии», параллельно ведя инвентаризацию коллекции «Елисеевичи-1948» и сетуя на неизменно отвратительные условия труда и хранения коллекций, которые оказались сваленными в академическом гараже без пола и с дырявой крышей. В работе с коллекциями помогали лаборантки Е. Г. Галанова и Р. В. Шматова — ученица 10 класса вечерней школы. Собственно говоря, они, а также Поликарпович и Тарасенко — таким и был весь штат Сектора к 1 апреля.

Запланированные на 1952 г. обследования Бобруйской, Гомельской, Могилевской, Гродненской областей и новые поиски палеолита в Клеевичах не состоялись: сказалась хроническая нехватка средств. Плановая экономика работала только на бумаге, обеспеченность археологии в 1950-х годах, о которой иногда говорят сейчас с завистью и блеском в глазах некоторые молодые археологи — миф. Вот выдержка из стенограммы выступления К. М. Поликарповича на геологической межрегиональной научной конференции, уже в 1955 г. Это не просто речь, это крик души: «Что касается присутствия палеонтологов, то это не так необходимо. Мы производим очень тщательный отбор. Мы нашли способ отбора фауны, который дает гарантию, что она вся извлекается полностью, вплоть до мельчайших частиц, причем частицы и все содержимое остается невредимым. С этой стороны положения печального быть не может. По определению некоторых черт, связанных с фауной, вопрос ясен. Поскольку предстоит принятие резолюций нашей конференции, я хочу сказать несколько слов в отношении работы археологов. Нет сомнения в том, что археологические данные имеют громадное значение. В крайнем случае, такое же значение, как стратиграфия (показывает на карте районы, имеющие стратиграфическое значение такое же, как и археологическое). У нас в Белоруссии положение с археологическими исследованиями очень печальное. Исследования в течение 5 лет почти совершенно не ведутся. Академия наук Белорусской ССР не отпускает надлежащих средств для этой работы. Если дело так и дальше будет продолжаться, то археологические исследования будут проходить совершенно неудовлетворительно или вовсе прекратятся. Я прошу, чтобы Академия наук Белорусской ССР обращала в дальнейшем внимание на этот вопрос. Эти вопросы входят в план работы Академии. В противном случае мы окажемся в невозможном положении».

С 1 июля 1952 г. постановлением Президиума АН БССР Поликарпович был зачислен в докторантуру без отрыва от производства сроком на два года. Тема диссертации — «Палеолит Белоруссии и верхнего Поднепровья». Намеченный объем работы — 40 печатных листов, завершение и защита планировались на 01.06.1954 г., а затем несколько отодвинуты — на конец 1956-го. В ноябре Якуб Колас, В. Н. Перцев, Кондрат Крапива и К. Н. Горев повторно выдвинули Поликарповича на соискание звания член-корреспондента АН БССР. Для оформления необходимых документов нужно было представить две характеристики. Поликарпович вновь обращается к коллегам, с которыми поддерживал дружеские отношения. 29 ноября он пишет Сергею Николаевичу Замятнину, а 4 декабря такое же письмо направляет Алексею Павловичу Окладникову. Вскоре отзывы получены, выборы назначены на начало января, однако на заседании Академии наук не собрался кворум…

В начале 1953 г. Поликарпович успел набросать тезисы доклада «Палеолит верхнего Поднепровья», которые стали планом-конспектом будущей монографии и диссертации. 20 марта профессор А. П. Смирнов, зам. директора ИИМК, подтвердил: его институт считает, «что тема, выбранная Вами, вполне актуальна и может послужить основой для монографии. Однако состояние представленных Вами материалов таково, что для завершения докторской диссертации необходим срок не менее двух лет с полным отрывом от производства, в связи с тем, что Вам необходим будет постоянный контакт с консультантом. Только в этом случае Институт сможет решить вопрос о Вашем зачислении в докторантуру». И тут — гром среди ясного неба: ИИМК вдруг отказал археологу в докторантстве… по возрасту. Оказывается, быть докторантом можно только до 45 лет — нашелся вдруг соответствующий документ! Поликарповичу уже 64. А ведь еще пару недель назад вопрос о возрасте не стоял. А буквально перед этим Константин Михайлович выезжал на сессию Института истории и Института философии АН СССР и на раскопочный пленум ИИМКа (26 марта — 2 апреля), одновременно решая вопросы о докторантуре. И никто, ни единым словом… Это был удар по самолюбию и по здоровью.

С 19 по 22 мая Поликарпович участвовал в работе совещания по геологии БССР и прибалтийских республик, а также в состоявшейся по ее окончании экскурсии. На пленарном заседании этого совещания он зачитал доклад «Палеолит верхнего Поднепровья» — фактически краткий конспект своей предстоящей докторской диссертации. Запланированные на лето экспедиции по раскопкам Бердыжа и Минского Замчища были поначалу снова отменены из-за недофинансирования. В итоге на экспедиции было выделено всего 25 000 рублей, чего едва хватило на работы в Новых Бобовичах и Бердыже (Подлужье), планировавшиеся ранее раскопки городищ раннего железного века пришлось отменить. Кроме мустьерского местонахождения в Подлужье была обследована поздненеолитическая стоянка Ивановка, где нашли керамику, кремневый топор и зернотерку (15 июля — 5 сентября). Новые Бобовичи раскапывались практически безрезультатно с 5 сентября по 5 октября. Смоленский областной краеведческий научно-исследовательский институт профинансировал так же раскопки местонахождения плейстоценовой фауны Гамково (22 июня — 2 июля), опять не принесшие результатов: 3 обломка костей на весь раскоп и более ничего. По окончании раскопок выяснилось, что Академия наук СССР предложила Н. М. Никольскому принять участие в отборе докторантов. Он, естественно, вновь рекомендовал Константина Михайловича. Условием было его прикомандирование к докторантуре на два года. Это и стало камнем преткновения: денег у Института истории на пожилого знатока каменного века в очередной раз не нашлось. После полевого сезона возобновились заседания Сектора. Обсуждались и важные проблемы организации науки. Так, 10 декабря 1953 г. проходило обсуждение письма из ИИМКа о создании Прибалтийской экспедиции. Тогда же «сверху» корректно намекнули, что план работы слишком перегружен экспедициями. 1 июня К. М. Поликарпович выезжал на место находки зуба мамонта на кирпичном заводе № 4 у деревни 2-я Лощича. В июле он отправился в Гомельскую обл. Было обследовано нижнепалеолитическое местонахождение Чемерня (Светиловичи) в урочище Каменная гора. Со 2 августа по 8 сентября продолжались исследования в Подлужье, а затем раскапывалась неолитическая стоянка в урочище Неготень у д. Петрополье Светиловичского р-на. Поли карповича все более и более начинают затягивать текущие дела сектора, накладывающиеся на хроническое безденежье во всем, что касается каменного и бронзового веков — перспективными считались только поиски славянских древностей.

На новый 1955 г. Сектор археологии планировал обширнейшие раскопки эпипалеолита в Белоруссии, они опять не состоялись по причине отсутствия обещанных средств. И все же произошло событие, заставившее Белорусскую академию наук «тряхнуть мошной».

Меж отпусками (7.02—19.03 и 24.11—31.12) Поли карпович выезжал для обследования места находки клада на правом берегу р. Березина. Дело было так. В Институт истории 12 мая поступило письмо от учительницы Марии Прокофьевны Титовой из Воложинского р-на Моло дечненской обл., с приложенными к нему двумя серебряными арабскими средневековыми монетами — дирхемами. Константин Михайлович, как опытнейший археолог был командирован в Заберезский сельсовет 14 мая. Знакомство с ситуацией на месте показало, что клад нашел 1 мая в с. Погорельщина школьник Леонид Францевич Яблонский. Он увидел в обрыве берега под его огородом большой почерневший котелок. «Не мина ли?» — подумал ученик. Отец развеял его страхи, открыв сосуд. Он был полон серебряных монет, перекрытых бунтом толстой, треугольной в сечении высокопробной серебряной проволоки и массивная шейная гривна. Часть монет была роздана разным лицам, поначалу Леня хотел утаить от Поликарповича и красивую гривну. Затем он согласился продать клад ученому за 1000 рублей, после некоторого торга (все же он имел дело с бывшим учителем и одновременно бывшим страховым агентом!) уменьшил эту сумму до 800 рублей. Константин Михайлович выплатил за находку имевшиеся у него 500 рублей, выделенных академией, пообещав привезти еще триста позже (что и сделал в 20-х числах, выкупив у жителей остаткок уникальной находки). На огороде близ находки клада археолог поднял лепную славянскую керамику IX века — того же периода, к которому относились монеты. Значит, здесь было поселение, где мог жить в прошлом настоящий хозяин клада, доверивший его земле в минуту опасности. Клад оказался самым крупным, из найденных в Белоруссии. Монет-дирхемов оказалось: целых — 1235, рубленых — 561, часть монет (77) имела ушки для прикрепления к ожерелью-монисту, в 62 проделаны отверстия. Общий вес находки превышал 5 кг. В июне клад был отправлен К. М. Поликарповичем в Государственный Эрмитаж и передан для определения его директору — профессору М. И. Артамонову. Через некоторое время монеты заняли место в экспозиции Исторического музея в Минске.

В течение 1955 г. Поликарпович, как член Оргкомитета, участвовал в подготовке Прибалтийской конференции, состоявшейся в Вильнюсе 25—31 мая, 3—9 августа совершил поездку в г. Волковыск для ознакомления с результатами раскопок В. Р. Тарасенко на Шведской горе. Не обходимо было написать массу рецензий, справок, ответов на письма: Барановичский музей обратился за по мощью в создании экспозиции о дореволюционном прошлом белорусского народа, исторический кружок при Литви но вичской средней школе Кормянского р-на интересуется курганами своей местности, и так далее, и тому подобное.

В 1956-м К. М. Поликарпович успел, как всегда, много. Участвовал в апрельской конференции ИИМК (Ленинград) с сообщением «Жилища стоянки палеолита в Юдинове», составил сборник статей об археологических исследованиях в БССР для 2-го издания Белорусской Советской Энциклопедии. Вел корректуру первого послевоенного научного сборника по археологическим исследованиям в БССР. Принял участие в разработке плана раскопок Минского Замчища. Кроме того, не прекращалась и работа над монографией и докторской диссертацией «Палеолит Верхнего Поднепровья» — ему было ясно: это главная и, быть может, конечная цель жизни.

При этом нельзя сказать, что Константин Михайлович прекратил активные полевые работы. Ему просто вновь и вновь не дают для этого денег. Удалось произвести только разведки раннего палеолита в Кричевском р-не, по правому берегу Сожа с 26 августа по 16 сентября, а также посетить местонахождение Клеевичи и стоянки эпипалеолита на северном берегу болота Печенеж в Гайковке. На весь полевой сезон отпустили 10 000 рублей, из которых нужно было выделить еще и средства на раскопки, проводящиеся аспирантами (молодое поколение — это для Поликарповича свято!). Л. Д. Поболь^[52] при участии Э. М. Загорульского^[53] копал городище у д. Чаплина, Е. Г. Галанова проводила разведки по Западной Двине, А. Г. Митрофанов вел раскопки городищ и курганов Молодечненской обл. Он выделил и изучал группу так называемых западно-двинских городищ, для которых характерна примитивность керамики и некоторое отставание в применении технических достижений в обработке железа. Все они регулярно слали шефу письма о текущих результатах работ. В. Р. Тарасенко копал городище Шведская гора.

В связи с постановлением Совмина об экстренных широкомасштабных раскопках Минского Замчища план работ на 1957 г. был кардинально изменен, сняты почти все годовые темы, все силы, все деньги — все брошено на Замчище, которое могло быть разрушено бурным строительством в центре старого Минска. С 20 мая по 10 августа производились раскопки на средства Совмина БССР под общим руководством К. М. Поликарповича. Часть сил новой экспедиции под руководством Константина Михайловича пришлось бросить на охранные исследования древнего Полоцка. Там бесконтрольное строительство разрушило значительную площадь культурного слоя, включая часть фундамента храма XII в. Профессор М. К. Каргер^[54] из Ленинграда стал научным консультантом, работы в Полоцке велись им в присутствии Поликарповича с 15 по 21 мая и 15—18 июля. Широко развернулись и исследования Белоруссии силами москвичей и ленинградцев: Ю. В. Кухаренко^[55], Ф. Д. Гуревич^[56], О. Н. Мельниковская^[57] и И. И. Артеменко^[58] вели разведки в Брестской, Молодченской и Гомельской областях. Оканчивающий аспирантуру Иван Иванович Артеменко желал дальнейшую свою судьбу связать с изучением неолита и бронзового века Белоруссии и надеялся получить работу в Институте истории, в свою очередь Константин Михайлович пытался выступить в роли протеже, но руководство Института, считавшее, что штат сектора переполнен, оказалось непреклонным: «Ответьте, что взять с. г. не можем, а позже сказать пока трудно», — гласила резолюция на заявлении Артеменко — будущего директора Института археологии АН УССР.

Поликарпович напряженно работал над редактированием текста своей монографии «Палеолит верхнего Поднепровья», собираясь сдать ее в издательство и пред- ставлять к защите в качестве докторской диссертации к 31 января 1958 г. Самым важным достижением этого года следует назвать выход в свет готовившегося несколько лет сборника «Материалы по археологии БССР» (обсуждение шло еще с 1953 г.), который, безусловно, можно назвать детищем Константина Михайловича. За истекшие послевоенные годы это было единственное в Белоруссии научное издание, целиком посвященное региональной археологии.

На очередном заседании сектора 1 апреля 1958 г. обсуждался план экспедиционных исследований. Константин Михайлович решил передать бразды правления тяготившей его Минской экспедицией. 6 голосов против 2 оказались за молодого аспиранта Л. Д. Загорульского в этой роли.

Наступил 1959 г. Мечта Поликарповича 10-летней давности о могучем Секторе археологии — будущем институте — начала воплощаться в жизнь: в секторе уже 8 научных сотрудников, лаборанты, фотограф, художник. В начале года были сданы готовые разделы для нового издания «Истории БССР», 16 страниц сделаны самим Поликарповичем. Несмотря на возраст, он еще полон планов — 7 августа 70-летний ученый вновь подал заявление на участие в конкурсе на замещение должности зав. сектором и опять успешно этот конкурс выиграл. Тогда же, в 1959-м произошла встреча Константина Михайловича, искавшего себе смену, с одной из будущих исследовательниц Юдиново (тогда еще студенткой ЛГУ) — Галиной Григорьевой^[59]. С 7 по 25 августа, а затем и в сентябре он побывал в командировке в Сенненском р-не

Витебской обл. по делам организационной группы Белорусского государственного историко-краеведческого музея и на возобновившихся раскопках стоянки Кривина. В 1960 г. раскопки продолжились, но здоровье не позволило патриарху белорусской археологии выехать туда еще раз. 16 ноября 1959-го он участвовал в очередном заседании Ученого совета Института истории, на котором рассматривались ход подготовки к переизданию «Истории БССР» и отчет аспиранта И. В. Полуяна. Тогда же, в ноябре он в третий раз был выдвинут кандидатом в членыкорреспонденты АН БССР от Института философии, Института истории и Института экономики Академии наук БССР. Однако вскоре состояние здоровья Константина Михайловича резко ухудшилось.

15 марта 1960 г. из Минска Поликарпович пишет письмо в Юдиново своему тестю и почти ровеснику Климу Моисеевичу. Ломаный старческий почерк, совсем непохожий на аккуратный бисер строк в дневниках: «Это письмо пишу двумя руками и потому оно неразборчиво». В таких случаях стала выручать пишущая машинка. Поликарповичу уже 71 год, но он, собравшись с силами, вновь подал заявку на Открытый лист в Институт археологии АН СССР. Он упорно доказывал дирекции Института истории, что его болезнь пошла на убыль, что он

в состоянии вести исследования, что пора, наконец, дать финансирование. Открытый лист № 23 на раскопки Елисеевичской, Юдиновской и Куровской стоянок был выслан ему 28 апреля 1960 г., однако работы так и не производились — болезнь дала рецидив. В 1961 г. Поликарпович наконец вновь выехал в экспедицию — в Юдиново. Это был последний полевой сезон. Вместе с В. Д. Будько он заложил прирезку к раскопу 1947 г., чтобы доследовать жилище из костей мамонта, но так и не довел до культурного слоя.

Наступил 1962 г. По состоянию постоянно ухудшавшегося здоровья Поликарпович уже не мог заведовать отделом археологии, прекрасно понимал это, и весной принял решение не выдвигать свою кандидатуру на новый срок. Тяжело больной патриарх белорусской археологии ушел на покой. Заведующим стал В. Р. Тарасенко. По-

следнее лето Константин Михайлович провел в Юдиново вместе с женой, вел раскопки с В. Д. Будько…

Константин Михайлович Поликарпович скончался 20 февраля 1963 г., не дожив полмесяца до 74-летия. Он был похоронен в Минске. Над могилой его склоняются огромные деревья, шум которых он так любил при жизни. Основной труд его жизни — несостоявшаяся докторская диссертация и, одновременно, монументальная монография «Палеолит верхнего Поднепровья» — увидел свет лишь спустя 5 лет в неполном, урезанном виде.

Константин Михайлович Поликарпович, фото 1950-х годов

Монастырь (рисунок К. Поликарповича)

Церковь в Самотеевичах (рисунок К. Поликарповича)

Михаил Романович Поликарпович

К. М. Поликарпович –  солдат Первой Мировой войны

(около 1915 г.)

Костя Поликарпович,  автопортрет (около 1907 г.)

Керамика неолита Посожья из разведок К. М. Поликарповича

Книги К. М. Поликарповича, посвященные разведкам на р. Сож

  М. Я. Рудинский

  Г. А. Бонч-Осмоловский

К. М. Поликарпович, автопортрет (1937 г.)

  В. И. Равдоникас   А. Н. Лявданский

 С. А. Дубинский С. Н. Замятнин  

  К. М. Поликарпович (1959 г.)

Раскопки в Юровичах, 1961 г.

Константин Поликарпович с женой Марией Шевцовой

Мустьерское рубильце из Бердыжа

Палеолитическая «Венера» из Елисеевичей

Фрагмент сосуда из Юдиновского могильника

Юдиновский могильник бронзового века 

(раскопки К. М. Поликарповича)

 В. Д. Будько

Родственники и друзья на могиле К. М. Поликарповича

слеД нА земле

18 марта 1959 г. Константина Михайловича чествовали в связи с 70-летием в Институте истории АН БССР. Вот как звучало его ответное слово, как бы подводившее итог многолетней научной работы:

«Дорогие товарищи! Разрешите поблагодарить Вас за Ваше внимание и теплое отношение, которое Вы выразили в прочтенных здесь Ваших адресах и обращениях. В то время, когда мне впервые приходилось приступить к археологическим исследованиям, археология Белоруссии представляла собой «tabula rasa» — «чистую доску». По всей Белоруссии, как и в России и на Украине, обращалось главное и почти исключительное внимание на исследование таких поздних памятников, как курганные древности 10—13 веков. После Великой Октябрьской социалистической революции в БССР начали работать археологи А. Н. Лявданский, С. А. Дубинский, А. Д. Коваленя, С. С. Шутов и другие. Благодаря этим людям удалось наполнить археологические исследования в БССР новым содержанием.

Палеолит, то есть культура геологического прошлого ледникового времени, до революции был в Белоруссии совершенно неизвестен. Потому совершенно неожиданным оказалось выявление мною в 1926 г. стоянки верхнего палеолита у деревни Бердыж Чечерского района на реке Соже, и, через три года после этого, в 1929 году также стоянки верхнего палеолита в деревне Юровичах на реке Припяти. Еще более богатыми оказались находки в Брянской области, рядом с Белоруссией. Здесь на небольшом пространстве был обнаружен ряд поселений верхнего палеолита, и таким образом удалось отодвинуть границы древнего заселения этой территории еще дальше к востоку. Дальше, вплоть до Москвы, поселений палеолита здесь до сих пор не выявлено совершенно. Наконец, удалось найти поселение самого древнего пока для БССР типа, стоянку мустьерского человека у деревни Подлужье Чечерского района, насчитывающую по возрасту от 100 000 лет до 40 000 лет до нашей эры. Если добавить сюда еще находки палеолита в селе Семенках на Южном Буге в Подолии (находки 1934 года), затем находки в деревне Светиловичах Гомельской области и в деревне Гамково под Смоленском, то общий итог всех обнаруженных в разное время палеолитических поселений и в Белоруссии и в ее ближайшем соседстве должен охватить количественно десяток поселений. Также значительным является и число выявленных в Белоруссии памятников более поздних эпох — мезолита, неолита, бронзовой эпохи.

Дорогие товарищи! Все то, что было сказано сегодня здесь о моих работах в области археологии, мне удалось только потому, что Коммунистическая партия и Советское правительство все время, неуклонно и всегда, оказывают всем работникам науки, в том числе и мне, свою неизменную помощь и поддержку. Без нее мне никогда невозможно было бы достигнуть того, что мне удалось сделать своей работой за 35 лет в Академии наук. Принося всем свою искреннюю горячую благодарность за выраженные чувства и добрые пожелания, я хочу заверить Вас, дорогие товарищи, в том, что я и в будущем постараюсь приложить все старания к тому, чтобы еще потрудиться, в меру своих сил, во славу нашей советской науки».

Даже последние предложения не стоит рассматривать лишь как «дань времени». Археологическая наука в советский период сделала огромный шаг вперед, став на передовые рубежи в мире. Вклад же Константина Михайловича Поликарповича в это движение по пути познания древнейшего прошлого значителен и неоспорим.

Обращаясь к научному наследию К. М. Поликарпови- ча, следует сказать, что оно, несмотря на ушедшие с той поры полвека, очень актуально и представляет интерес далеко не только для историков науки. Это касается как обширнейшего фактологического материала, собранного ученым, так и его методических разработок и аналитических исследований, базирующихся на потрясающей эрудиции и кругозоре ученого.

Константином Михайловичем была практически впервые применена для поисков палеолита методика, ориентированная на сплошное обследование местонахождений плейстоценовой фауны, давшая значительные результаты. Теоретически об этом говорил еще граф А. С. Уваров, составивший первый в России свод находок плейстоценовой фауны. Однако широко на практике такой поисковый критерий впервые применил именно К. М. Поликарпович. В результате были выявлены четыре палеолитических памятника на Десне и Судости, по одному — на Соже, Припяти, Беседи, Ипути. Почти все открытые памятники быстро стали «классикой палеолитоведения». Более того, встреченные при раскопках Бердыжа и на местонахождениях Светиловичи и Клеевичи мустьерские изделия расширили знания об ойкумене неандертальцев. Не менее интересные результаты принесли и поиски мезолита и неолита на Соже, Днепре, Ипути, Беседи, Западной Двине. Результаты этих многолетних разведок — золотой фонд белорусской и российской археологии.

Стационарные археологические исследования проводились Поликарповичем на бесспорно высоком для своего времени методическом уровне (в частности впервые была применена промывка культурного слоя). Недо с татками методики раскопок следует считать ослабленное внимание к геологии, к наблюдению за разрезами, отсутствие инструментальной нивелировки находок и объектов.

Раскопки стоянки Елисеевичи дали первые на территории Западной области предметы реалистичного палеолитического искусства, а также ряд орнаментированных высокохудожественных вещей, поставив палеолит верхнего Поднепровья в ряд памятников мирового культурного наследия.

В результате раскопок стоянки Юдиново К. М. Поликарповичем впервые в истории археологии не только выявлены, но и верно интерпретированы два палеолитических жилища, построенные с массовым применением костей мамонта в архитектурной конструкции. До него подобные конструкции воспринимались археологами как «свалки отбросов», результаты «безумных пиршеств» предков, истребивших поголовно всех мамонтов Евразии… Дальнейшие исследования в этой области, проводившиеся А. Н. Рогачевым, И. Г. Шовкоплясом, И. Г. Пидопличко, О. Соффер были закономерным продолжением начатого белорусским ученым.

Поиск источника кремня, использовавшегося обитателями стоянки Елисеевичи, позволил выявить и обследовать все основные месторождения минерального сырья на западе Брянской области.

В результате работ экспедиций К. М. Поликарповича на территории Подесенья сделаны первые палеоантропологические находки (Елисеевичи, Юдиново). Тогда же впервые в Подесенье был исследован могильник бронзового века в Юдиново.

Одним из первых в Белоруссии и в России К. М. Поликарпович исследовал следы человека каменного и бронзового веков в торфяниках. Кстати, его материалы исследований стоянок Кривина—Головск и Кривина—Осовец еще не в полной мере опубликованы, как и ряд рукописей по истории археологии, по результатам исследований в Елисеевичах и пр. Ему же принадлежит честь первого обследования древних свайных поселений на территории Белоруссии.

Следует отметить, что Константин Михайлович, несмотря на высочайшую эрудицию и энциклопедизм взглядов, не всегда давал верную оценку и интерпретацию результатов своих работ. Так, следы вечной мерзлоты в Елисеевичах были восприняты им как остатки искусственных сооружений, а посещавшееся палеолитическими людьми природное скопление останков мамонта в Новых Бобовичах он упорно считал разрушенной стоянкой. Все это, однако, ничуть не умаляет достижений ученого и заставляет еще внимательней знакомиться с его научным наследием. Не менее интересна и поучительна для нового поколения ученых история его открытий.

Первопроходцы холодных равнин

С первых лет в археологии К. М. Поликарповича волновал вопрос первоначального заселения Белоруссии. Белорусские земли лежат в умеренной климатической зоне. Иными словами, здесь и в наиболее оптимальные периоды плейстоцена сохранялись низкие зимние температуры, снежный покров в холодном сезоне, и имели место ярко выраженные сезонные климатические колебания. Потому заселение этой природной зоны человеком стало возможным только после того, как уровень развития материальной культуры позволил использовать огонь, простейшие хижины, укрывающие от непогоды и мороза, и элементарную теплую одежду. Большинство академических ученых считают, что сезонные проникновения из субтропиков в умеренный пояс не могли превышать нескольких сотен километров.

Впрочем, представления о далеком прошлом пока не отличаются ни полноценностью, ни однозначностью трактовок. Известно, что почти вся территория Центральной и Западной Европы была заселена уже в лихвинском межледниковье (более 250 000 лет назад, по данным радиоизотопного анализа), о чем свидетельствуют многочисленные находки памятников с материалами ран- неашельского типа. Если мы обратим взор к Азии, то выяснится, что суровый климат и там вовсе не мешал расселению древнейших людей. Пример тому — местонахождение Диринг-Юрях в Якутии. Несмотря на дискуссионность датировок (от 2,5 млн лет, по мнению археолога Ю. И. Мочанова, до 300 000 лет, по оценке геолога С. М. Цейтлина), несомненно, что люди, создававшие на Диринге примитивные орудия жили здесь в природных условиях, существенно не отличавшихся от жесткого современного климата Якутии. Нельзя не упомянуть и сенсационную находку чоппера и клектонских отщепов в VI культурном слое грота Большой Глухой на р. Чусовая, датируемую средним плейстоценом. Объяснить подобный факт кратковременными сезонными выходами ашельских людей на равнину крайне непросто.

Большие возражения, основанные преимущественно на формальной логике, а не на фактах, вызывает у многих палеолитоведов и датировка некоторых находок центра Русской равнины средним плейстоценом. После чрезмерно геологически удревненных геологом В. И. Гро мовым датировок местного мустье доднепровским, до рисским временем в конце 1940-х годов, отечественные палеолитоведы и палеогеографы, словно «испугавшись» прежних оценок, ударились в другую крайность, пытаясь отнести почти все памятники Русской равнины к эпохе вюрмского оледенения. Академик РАЕН А. А. Величко отмечает, что процесс расселения человека в Восточной Европе носит ярко выраженный ступенчатый характер. Он считает, что на протяжении всей ашельской эпохи люди практически не покидали территории Кавказа, делая лишь редкие попытки выхода на равнину. Однако объективного объяснения того, почему процессы расселения раннепалеолитического человека в Западной и Центральной Европе столь резко отличались от таковых в Восточной Европе, пока не существует. Материальная культура и технологии сходны. Что же еще могло столь существенно отличать друг от друга обитателей этих территорий, если в одном случае они в среднем плейстоцене уже освоили Северогерманскую низменность и юг Британии, а в другом — лишь робко спускались в предгорья Кавказа, едва заходя в Приазовье?

К возможности присутствия на территории Белорус- сии шельской и ашельской культур раннего палеолита К. М. Поликарпович в 1950-х годах точно также относился довольно скептически: «Условия первой половины ледниковой эпохи были таковы, что делали невозможным здесь, и не только здесь, но и далее к югу возможным существование млекопитающих и связанных с охотой на них людей. По крайней мере, имеющиеся до сих пор данные о фауне верхнего Поднепровья показывают, что вся она восходит ко времени не раньше середины ледникового периода, то есть рисской эпохи максимального оледенения фауна мамонта и сопутствующих ему животных — шерстистого носорога, северного оленя, лошади, бизона, первобытного быка, пещерного медведя. По всему Верхнему Поднепровью можно указать одну-единст венную находку представителя фауны, стоящую на границе плиоцена и плейстоцена. Это зуб мастодонта, якобы найденный в д. Кираковичах на верхней Десне к югу от г. Ельни и хранившийся до 1941 г. в Ельнинском краеведческом музее. Однако эта находка крайне сомнительна в отношении своего паспорта и не может поэтому быть основанием для каких бы то ни было заключений. С другой стороны, остатков древнейших культур нижнего палеолита — шельской и ашельской до сих пор неизвестно даже далеко к югу от территории, о которой идет речь. Наиболее древние остатки культуры ашельского времени на юге СССР известны только с Абхазского побережья. Позднеашельская стоянка исследована в Крыму. Это пещера Киик-Коба. К последнему времени относится открытие стоянки клектонского облика в урочище Круглик у села Петровское в порожистой части Днепра, на правом его берегу».

И все-таки находки ашельского времени в непосредственной близости от границ Белоруссии были отмечены уже в конце ХХ в. По утверждению археолога А. М. Микляева, следы деятельности раннепалеолитических гоминид (определение Н. К. Анисюткина и Н. Д. Праслова, ИИМК РАН) найдены в 1986 г. близ деревни Ястреб на левом берегу Западной Двины чуть выше г. Велиж Смоленской области^[60]. Параллельно подтверждается и раннее заселение лежащих по соседству центральных областей Русской равнины. Находки, связанные с поздним ашелем, были выявлены археологом Б. В. Грудинкиным в ряде пунктов Поочья (в том числе и на том участке течения Оки, который К. М. Поликарпович планировал обследовать еще в 1933 г., но не получил на это даже минимального финансирования). Есть домустьерские памятники и на Десне: например, местонахождение Неготино. Еще южнее, в среднем Посеймье у села Погребки, позднеашельское копьевидное рубило нашел археолог из МГУ С. Н. Алексеев. Да, исследователям приходится выдерживать напор критики и недоверия части коллег, однако факты — упрямая вещь, а их число растет. Гораздо раньше стало известно о существовании на белорусской территории следов неандертальцев — эпохи мустье, следующей за ашелем. Одно из среднеплейстоценовых потеплений было периодом, когда неандертальцы стали осваивать огромные равнинные пространства к северу от Кавказа.

Одной из первых белорусских находок такого рода стал артефакт из Светиловичей, а точнее — из урочища Каменная гора у д. Чемерни (Ветковский р-н Гомельской обл.) на правом берегу Беседи. Учитель-краевед П. Н. Чайковский нашел здесь в 1929 г. заостренное скребло, типичное для развитого мустье. Кремень был сильно патинирован, грани сглажены водным потоком. Иными словами, находка была многократно переотложена, перемыта. Как и следовало в таких случаях ожидать, последующие поиски, организованные К. М. Поликарповичем в 1930 г. и в июле 1954 г. результатов не дали.

В 1928 г. при раскопках верхнепалеолитической стоянки Бердыж Константин Михайлович нашел еще один поистине уникальный предмет. Вот как описал его сам ученый: «Небольшое мустьерское рубило (длиной 9,3, шириной 6,6, толщиной 2,2 см). Оно было выявлено… в флювиогляциальных крупнозернистых песках, подстилавших мощный слой костей мамонта… с ориньякскими, т. е. более поздними, чем мустьерские кремни орудиями. Оно… характеризуется коричневой патиной и мустьерским типом обработки кремня».

Еще в конце 1928 г. Константин Михайлович получил сообщение о находке бивня мамонта неподалеку от его родных мест, в селе Клеевичи на правом берегу Беседи. Место находки — Кончанский ров — обследовалось неоднократно: в июне и августе 1929 г., в сентябре 1930 и в июле 1933 гг. Проведенные пробные раскопки доставили несколько костей мамонта и лошади и некоторое количество обработанного кремня (отщепов, в том числе ретушированных, и кремней с предположительно негативами искусственных сколов). Сходные предметы встречены и летом 1949 г. В начале августа 1951 г. Поликарпович вновь обследовал местонахождение Клеевичи. В сохранившемся лаконичном полевом дневнике раскопки эти описаны так (с некоторыми сокращениями): «1/8. Раскоп на месте находки бивня мамонта, разрез вдоль стенки северо-восток — юго-запад, указана толщина слоев: 1. Почва светло-серая, песчаная — 0,11—0,2 м; 2. Светложелтый песок — 0,3—0,08 м (к оврагу тоньше); 3. Глинисто-песчаный слой красного цвета (ортзанд) — 0,37 м; 4. Белые и зеленоватые слоистые пески с прослойками ортзанда — 0,62 м; 5. Крупнозернистый песок с косой слоистостью — 0,58 м; 6. Оранжевые, белые слоистые мелкозернистые пески с примесью глинистых зеленоватосерых песков и внизу серо-зеленоватого суглинка — 0,77 м; 7. Зеленовато-серый суглинок с валунчиками диам. до 17 см — 2,17 м. Все слои горизонтальные, только поверхность слоя 2 и почва имеют слабый наклон к западу, к оврагу». В 1964 г. местонахождение обследовал В. Д. Будько с теми же результатами. Он упоминает мустьерское скребло, несколько дисковидных нуклеусов, но как и многие другие сведения Будько, эти данные не вызывают доверия. Памятник нуждается в новом обследовании.

Никаких новых артефактов не встретилось, и у Константина Михайловича исподволь зародились, а затем и оформились серьезные сомнения в том, что Клеевичи вообще имеют отношение к деятельности древнего человека. Быть может это кремни, оббитые водным потоком? Но тогда и масса других, известных и уже опубликованных находок — тоже не более чем эолиты, то есть случайная игра природы! И Константин Михайлович начинает жесткий критический пересмотр всех других местонахождений мустье в центре Русской равнины:

«…Особенно следует отметить ряд местонахождений на правобережье верхнего и, главным образом, средне- го течения (Десны), обнаруженных М. В. Воеводским, В. И. Громовым, В. А. Хохловкиной, Т. Н. Тралло и рассматриваемых некоторыми исследователями (М. В. Воевод ский^[61], В. И. Громов) как мустьерские. На верхней Десне такое местонахождение указывается у д. Неготино выше Бежицы Брянской области. В 1939 г. у Неготино на бечевнике Десны было обнаружено большое количество обломков кремней. Из них некоторые носили следы искусственной обработки. Был заложен шурф, и выяснилось, что кремни вымыты из под морены: так был найден отщеп in situ, аналогичный отщепу, найденному на бечевнике, и, кроме того, ряд других кремней со следами обработки. Как пишет В. А. Хохловкина, «найденные кремни характерны для мустьерской эпохи». В нижней части морены здесь наблюдалось «большое скопление обломков кремня, среди которых встречаются кремни со следами обработки». Рассмотрение найденного здесь in situ кремневого отщепа показывает с несомненностью, что отщеп этот ничем не отличается от любого отщепа кремня из какого-нибудь ручья или реки, где эти кремни залегают. Приводимый у М. В. Воеводского рисунок одного из найденных здесь кремней с полной убедительностью показывает, что вся морфология этого кремня — результат естественных, чисто механических причин, а не обработки его человеком.

Кроме указанного рисунка М. В. Воеводским в другой его работе приведено еще два рисунка обработанных якобы рукой человека кремней, в том числе одного кремня, найденного Т. Н. Тралло здесь в 1940 г. «в верхней части подморенных зеленых песков». Рассмотрение обоих рисунков легко приводит не предубежденного читателя к выводу, что оба кремня не являются человеческими изделиями, и что они вполне могли бы получиться в результате воздействия чисто механических причин (давление, удары о другие камни в быстром течении реки, ручья и т. п.). Всякий, кто наблюдал скопления кремней на его естественных выходах, а также в ледниковых отложениях, на речных отмелях, на бечевнике, согласится с тем, что такие кремни по характеру «обработки» своей поверхности нередко весьма близко напоминают «мустьерские» кремни из Неготино. Сошлюсь на свои наблюдения над кремнями, неоднократно производившиеся на территории Белоруссии. Особый интерес представляют заведомо необработанные людьми кремни с песчаного правого побережья Немана. Осенью 1949 г., при посещении Гродно, были осмотрены на небольшом протяжении бечевника берега Немана, начинающегося у самого уреза воды в реке и поднимающегося к подножию террасы. Среди массы кремней, принесенных водами Немана с вышележащих по течению отрезков реки, отложенных на бечевнике, автором было отобрано несколько кремней, носящих на себе следы сильной оббивки и могущих, при известной натяжке, сойти за искусственно обработанное орудие. То же явление наблюдалось автором на склонах верхней террасы к Вилии в Вилейке, где был поднят аналогичный кремень «с оббивкой». Точно такое же наблюдение было сделано автором в д. Клеевичах Костюковичского р-на Могилевской обл., на правом берегу Беседи. Здесь кремни с ретушеподобной естественной оббивкой были связаны с местным размывом морены. Эти примеры показывают, что для установления искусственного происхождения обработки кремней необходимо принимать во внимание не только такие элементарные признаки, как наличие площадки удара, бугорка отбивания, изъяна, раковистости, но и целесообразность такой обработки и форму орудия, в которое данный кремень мог быть превращен.

При суждении о кремнях из Неготина приходится напомнить историю эолитов Рюто — третичных кремней, в которых теперь никто не видит человеческих изделий. Происходящие из Неготина кремни из сборов Т. Н. Тралло, которые Поликарповичу пришлось видеть в 1940 или 1941 г. в Орловском краеведческом музее, вызывают также сильнейшее сомнение в их искусственной обработке. К отрицательному выводу относительно мустьерского характера всех 14 кремней, найденных в Неготино В. А. Хохловкиной, Т. Н. Тралло и Т. С. Кулигиной, приводит рассмотрение геологических условий их залегания: «кремни вымыты из-под морены», «крупный отщеп был найден в верхней части подморенных зеленых песков», мощность которых составляет 2 м. Хотя кремни и представляли собой «большое скопление под мореной», В. А. Хохловкина нашла возможным сделать совершенно неприемлемое заключение: «маловероятно, чтобы стоянка находилась на дне (древней, дорсской. — К. П.) ложбины. По-видимому, она располагалась где-то выше по склону, и кремни снесены сюда ледником» (и, можно прибавить, сложены в одно место в виде большого скопления. — К. П.).

Близ с. Пушкарей… в 1939 г. В. И. Громовым и В. А. Хохловкиной в урочище Язви была сделана находка in situ под мореной «типичного мустьерского скребла». И эта находка мало убедительна и, по-видимому, не является человеческим изделием. В овраге Ореховый Лог, в районе тех же Пушкарей, был найден на поверхности «обломок раннепалеолитического (поздний ашель — развитое мустье. — К. П.) плоского ручного рубила или крупного остроконечника». Условия залегания не позволяют приписывать этой находке такой древний возраст и допускают возможность отнесения этого обломка к более поздним временам, чем это делается Воеводским.

В урочище Заровская круча у с. Чулатово (местонахождение Чулатово 3) Новгород-Северского р-на было найдено во вторичном залегании 180 кремней «со следами искусственного откалывания и обработки». Описание и рисунки М. В. Воеводского делают вполне обоснованным сомнение в том, что всем этим кремням их теперешний облик придан человеческими руками… Все найденные здесь формы кремня можно с полной уверен- ностью приписать также и действию разрушительной работы ледника либо реки или водного потока. Между тем воздействие последних на каменный материал ни в коей мере не учтено М. В. Воеводским при истолковании «мустьерских» находок как в данном пункте, так и в других описанных им местонахождениях…

Наконец у выселок с. Араповичей того же НовгородСеверского р-на В. И. Громовым и В. А. Хохловкиной в 1939 г. найден, как говорит М. В. Воеводский, «типичный мустьерский остроконечник». «Он лежал на поверхности осыпи крутого склона… оврага, ниже выхода… рисской морены». В пользу приведенного возраста орудия говорит только его морфология. Геологического обоснования, однако, возраст его не имеет. В связи с этим можно указать, что и первая для Белоруссии и верхнего Поднепровья по времени (около 1929 г.) предполагаемая мустьерская находка у Светиловичей Гомельской обл. (описана К. М. Поликарповичем), также обладающая яркой мустьерской морфологией, не имеет в то же время точного геологического определения».

Критический обзор не был опубликован, оставшись для истории науки в виде рукописей. Теперь в наличии раннего палеолита на Десне уже никто не сомневается, а этот текст воспринимается как научный курьез и… предупреждение для современных ученых мэтров с гипертрофированным скептицизмом. Сам Поликарпович не случайно не стал его публиковать, поняв, что скепсис заводит его в тупик и заставляет отрицать даже собственные открытия. Думаю, что, читая ныне с нами эту главу, он и сам был бы не прочь поиронизировать над своим научным нигилизмом. Ведь в глубине души он, даже заочно дискутируя с уже покойным Воеводским, был таки уверен в том, что первоначальное заселение верхнего Поднепровья человеком произошло в раннем палеолите. Не случайно с 29 декабря 1951 г. он стал докторантом ИИМК именно с темой «К вопросу о существовании мустьерской культуры в Белоруссии». Не могла же намеченная докторская диссертация базироваться только на отрицательных и сомнительных результатах!

Наиболее значительным эпизодом исследований К. М. Поликарповичем этой эпохи на территории Белоруссии стали раскопки стоянки Бердыж, где еще в 1920-х годах, при раскопках верхнего палеолита, были встречены архаичные изделия из кремня. Константин Михайлович добивался начала исследований еще с 1950 г., уже успела смениться тема его докторской диссертации (как писать ее без новых раскопок?), а средств так и не находилось. Можно сказать, что и на этот раз выезд в экспедицию состоялся не благодаря, а вопреки «генеральной линии» АН БССР.

Геологию местонахождения, получившего название Подлужье (поскольку с. Подлужье расположено и к нему, и к верхнепалеолитической стоянке заметно ближе, чем с. Бердыж), обследовала М. М. Цапенко^[62]. В общей сложности на раскопе работали более 60 рабочих, не считая специалистов. О том, как проходила экспедиция, а также о методике и некоторых результатах раскопок могут поведать скупые строки полевого дневника Константина Михайловича. Подробности работ в Подлужье, в частности геологические разрезы, ранее не публиковались:

«15 июля 1953 г. среда. В 9³⁰ выезд из Минска грузовой автомашиной в пос. Подлужье Чечерского района Гомельской обл. для раскопок предполагаемого мустьерского местонахождения. Маршрут: Минск — Пуховичи — Бобруйск — Рогачев — Довск — Меркуловичи — Чечерск… Приехали в Подлужье в тот же день вечером. В составе экспедиции — начальник К. М. Поликарпович, младший научный сотрудник Е. Г. Галанова, чертежник (по найму) Г. А. Дроздович.

16      июля, четверг. Утром около 7 ч той же машиной поездка К. М. Поликарповича в Чечерск для предъявления в райисполкоме документов и решения вопросов о сносе леса на месте предполагаемого раскопа, топографической съемки, размере зарплаты землекопам и приглашении фотографа.

17      июля, пятница. Начата утром работа с тремя рабочими — девочками 5—8 класса. Через час они были сняты бригадиром.

18      июля, суббота. Бригадир по этой части колхоза им. Ленина Иван Николаевич Акинчиц дал запискуразрешение на 7 рабочих, которые проработали 8 часов.

К ним присоединялся на 1 час еще один подросток. Заложены на северной части оврага два небольших раскопа — 1 и 2. С 18 июля ведется список находок с нумерацией и кратким описанием каждой находки.

19      июля, воскресенье. Удалось проработать с 2 рабочими 3 часа, с одной — 2 часа. С 18 июля начали отмечать в чертежах на миллиметровке точки находок обработанных кремней в раскопе. К вечеру пришел из Чечерска Ф. М. Заверняев (Почеп).

20      июля, понедельник. Работали 12 человек. Заложен раскоп 3 на углу левой стороны его левого отвершка. Наряд бригадира Акинчица был дан на 11 чел., 12-й рабочий не по наряду — конюх И. К. Гринкевич.

21      июля, вторник. Начали работу в 8³⁰. Рабочие все подростки. Работали на всех раскопах. Обвалы на шурфах 2 и 3. Приходится закладывать ступеньки, обрушив боковые — восточные и западные — стенки. Раскоп 3: 4 кремня в северо-западной части раскопа. Среди них пластинка (по списку № 28) и сломанная чешуйка (№ 29). Там же обломок пластинки (№ 30) из белых песков, обломок пластинки (нижний конец, № 31). Раскоп 2: отщеп, площадка отбивная гладкая, бугорок отбивания неясен, раковистости нет. Е. Г. Галанова говорила в 11 часу с председателем РИКа. Он сказал, что должны будут давать по 10 человек из трех колхозов: Мошки (Бердыж), Коминтерн (Сябровичи), Жданова (Дудичи).

22      июля, среда. Начали работу в 8³⁰ с одним взрослым рабочим. На втором часу работало уже 10 чел., из них 9 подростков и детей. Раскапываются шурфы 3 и 1. Р-3: раскапывается наружный край. Находки не выбираются, так как благодаря краевому положению возможна примесь кремней, попавших со стороны. В северо-западной части треугольный отщеп, голубоватая патина. Очистили в средней части от оползней площадку. На ней находки кремневых отщепов треугольной формы — порядочное число.

23      июля, четверг. Разбирался Р-3. Порядочное количество отщепов. Один рабочий ходил в поселок Пет рополье (или Крыс) поговорить насчет рабочих. Обещали придти будто бы 15 человек. Жаркая погода без ветра. Ясно.

24      июля, пятница. Начали работу в 8¹⁴. Рабочих 19. Основная работа на Р-3. Здесь все утро приходится выбрасывать песок («рушенный слой»). Те немногие кремни, которые найдены — типа мустьерских малых отщепов. Юго-восточная центральная часть раскопа — кремень № 46, отщепок глянцевитый, глубина 3,85 м. У восточной стены мустьерский отщеп. Желтая глубокая патина, глубина 4,70 м. Значительное количество отщепов мустьерского типа в песках раскопа 3. Весь день хорошая ясная погода с небольшим ветром.

25      июля, суббота. Начали работу в 8⁰⁰. На обед в 13⁰⁰. Рабочих 14 местных, 13 из Крыса-Петрополья. Разбираются раскопы 1, 2, 3. Наибольшее количество находок в Р-3 в аллювиальных светло-желтых песках. … На протяжении дня два больших обвала основной стены Р-3. Пришлось отнести границу разрабатываемой площади метра на 1,5 к юго-западу. Площадь всего около 40 м. Выбирались и записывались обработанные кремни. Их к концу дня всего 124 экз. Целые желваки и естественные обломки выбрасывались, их немало, больше, чем кремней с искусственной обработкой. После этого производилась горизонтальная очистка всей площади, начиная от основной СВ стены наружу, до края нетронутой площади. Мустьероидные треугольные отщепы и также чешуйки не вызывают сомнений. Нуклеусов нет. Утром, перед началом работы был небольшой дождь. Весь день было ясно и тепло, несильный ветер.

26      июля, воскресенье. Начали работу в 8⁰⁶. Рабочих 27 человек (12 из Подлужья и Мошков). В 15-м часу на грузовой автомашине приехал почвовед П. П. Роговой из АН БССР с ассистентом и студентом — по пути из Мин ска в Гомель. Показал и провел по старым и теперешним (раскопам). Рассматривал разрез Г. Ф. Мирчинка, обратил внимание на очертания древнего размыва, на поверхности которого лежат археологические остатки прежних раскопок. Уехали в 21 ч на Гомель через Сябровичи, Шепо товичи.

Размыв Г. Ф. Мирчинка виден в Р-2 очень хорошо.

27      июля, понедельник. Начали работу в 8⁰⁶. К концу рабочих было 39 чел. Вскрывали раскопы 2 и 1, заложен новый большой раскоп 4 длиной вдоль оврага 10 м, шириной по верху 2 м. Были интересные находки. Особенно важны находки в Р-2. Они дают возможность определить по времени соотношение мустьерских кремней и более позднего все-таки четвертичного размыва, хорошо видного в боковых стенках Р-2 — восточной и западной.

28      июля, вторник. Начали работу 5 человек в 7³⁵, остальные в 8⁰⁰. Всех рабочих 21 чел. Отбрасывают песок на Р-3. Новые рабочие из д. Науховичей и пос. Ивановки. Первые 5 часов вычищали желтые пески, уже тронутые при раскопках этого года, с места. Делалось это для того, чтобы подчистить всю площадь еще нетронутых песков раскопа 3 и таким образом обеспечить точность определения мест находок обработанных кремней. С 6 часа работы начали разборку этого раскопа. Самой интересной находкой явилось небольшое скребло, помещенное на поперечной стороне отщепа. Вскрывался также верх Р-4. Привезены с кирпичного завода в с. Крутом (колхоз «Чырвоны Араты») три тачки. Железных гонов (досок для откатывания тачек) не оказалось ни на этом заводе, ни на кирпичном заводе в Бердыже.

29      июля, среда. Начали работу в 7⁴⁴. Рабочих 35 чел. С 12 часов удалось пустить в работу 2 тачки. Гоны из трех ополков (досок). Разбирается низ Р-3. Вскрывается верх Р-4, расширенный с сегодняшнего дня до 4 метров. После работы зарисовывались разрезы трех стенок (С, В, З) раскопа 2.

30      июля, четверг. Начали работу в 8⁰³. Работают 28 чел. Несколько новых рабочих. Работа во всех 4 раскопах. На раскопе 4 — две тачки. Редкие кремни в раскопах 1, 2, 3. Площадь в Р-3 разрабатывавшаяся сегодня и 29.7 равна 5,6 ½ 3,9 м (СЗ-ЮВ — СВ-ЮЗ). Из 28 рабочих два работают на тачках по цене 20 руб. в день при 2 набрасывающих землю (1 тачечник) и без набрасывающих — 1 человек по 30 руб. в день. После обеда в 16²⁵ прекратили работу из-за дождя. При окончании сказано рабочим из пос. Крыс больше не приходить. 31 июля работы не было. 1 августа, суббота. Начали работу в 8⁰⁰. Рабочих 26 чел. 2 из Крыса. Описание горизонтальных слоев для древнего размыва на Р-2, окончены Р-1 и Р-2. Никаких находок. Разрез раскопа 2 (северная стена): 1. Темно-серая почва песчаная — 0,01—0,27 м; 2. Желто-грязный сыпучий песок — 0,28—0,9 м; 3. Светло-желтый песок с волнистыми тонкими полосами ортзандов — 0,91—2,75 м; 4. Светложелтый песок с крупными и широкими слоями глинистого плотного песка, слой наклонен к востоку — 2,76— 3,78 м; 5. Светло-желтый песок, падает на 25° к востоку, заходит в восточной части глубоким карманом в нижний слой; 6. Совершенно горизонтальный, с горизонтальными же красноватыми полосами — 4,79—6,60 м.

2         августа, воскресенье. Утром не работали из-за дождя. Начали работу в 14 часов, рабочих 9 девочек без тачек. Прекратили работу из-за дождя. Утром уехала работница из Минска Н. А. Сокольчик.

3         августа, понедельник. Начали работу в 8⁰⁰. Работали 24 чел., в том числе 3 с тачками. Разбирали Р-4. Начали третий уступ, начались находки кремня.

4         августа, вторник. Начали в 8⁰⁰. Рабочих 42 чел., несколько новых из д. Науховичей. Сделан фотоснимок на раскопе 4: следы ручьевидного узкого потока с севера на юг на фоне красного плотного песка. Основная работа на Р-4. Выкидывали землю и вверх на стену, и вниз в овраг с третьего по глубине метра — третьей плоскости. Наверху работали 2 тачки, внизу в овраге 1. Найдены несколько кремней с признаками расщепления. С утра заложен раскоп 5 ниже всех раскопов по оврагу (правая сторона оврага). Проведена запись всех снятых фото. Фотоработу ведет Ф. М. Заверняев фотоаппаратом «Москва-2». Все рабочие работают с зарплатой 11 р. в день. Только за работу с тачкой платится 20 руб.

5         августа, среда. Начали в 8⁰⁰, рабочих 42 чел. Продолжали раскоп 4. Большая площадь в нем занята красной твердой супесью. Пришлось применять 2 ло- ма для вскрытия. В восточной части несколько кремней, большинство в смысле обработки сомнительно. Почти все время работали 3 тачки. Продолжалось углубление раскопа 5. Весь день ясный, без дождя. С утра холодно.

6         августа, четверг. Из-за дождя проработали только 4 ч 40 мин. Рабочих было 17 чел. Работали на раскопе 4. Ф. М. Заверняев заявил об оставлении работы, ушел перед вечером на пароходную пристань Кремень. Я ходил вслед за ним туда. Ночевал в Городовке, куда приехал пароходом.

7         августа, пятница. Работали 8 часов. Рабочих 38 чел. Тачки не работали. Вскрывали Р-4 и 5.

8         августа, суббота. Работали 8 час. Рабочих 32 чел. Работали 2 тачки. Выбрасывали пески на раскопе 4. На раскопе 5 — 4 человека, хорошая находка отщепа, не вызывающая сомнений в условиях (залегания. — А. Ч.).

9         августа, воскресенье. Работали 8 часов, рабочих немного — 19 чел., из них 2 с тачкой. Выбрасывали исключительно уже тронутые раскопками с места пески для того, чтобы ограничить и выделить нетронутую площадь песков. Число рабочих нарочно уменьшено в целях большего порядка в работе.

10      августа, понедельник. Начали работу в 8 ч. Рабочих 26 чел. Выбрасывали тронутые пески Р-4, подготовлялась площадка для поисков кремня. Работали 3 тачки.

11      августа, вторник. Начали работу в 8 ч., работали 29 чел., из них 3 с тачками. С утра продолжали вчерашнюю работу: выкидывали сброшенные уже пески в раскопе 4, лежащие ниже дна оврага. Цель этого выкидывания — выделить площадку нетронутых песков, в которых предполагается наличие обработанных мустьерских кремней. Площадка с кремнями возвышается над очищенным дном на 0,85. Размеры ее 15,8 (В-З), ширина — 8 м в восточной и 4,4 м в западной части. На 4 часу работ начали разборку подготовленной площади. Немало кремней, но обработанных среди них очень мало. Кремень № 289 — обломанная пластина. Сегодня номера с 278 по 312. Разрез в западной половине северной стены раскопа 4: 1. Почва темно-серая (песок) — мощность 0,23 м; 2. Грязно-серый песок — 0,23 м; 3. Белый сыпучий песок — 0,69 м; 4. То же с частыми узкими горизонтальными полосами ортзандов — всего 2,9 м.

12      августа, среда. Начали работу в 8⁰⁰. Рабочих 32. Тачек 3. Разбирается западная часть Р-4. Обработанные кремни редки. Аллювиальные белые горизонтальные пески без фауны. Кремни с 313 по 364. В середине площади прекрасный отщеп № 364, плоская с голубоватой патиной нижняя поверхность, до 8 фасеток на спинке. Найдено несколько чешуек. Найдены in situ отщепы 339—342, 346, 347, 354, 364, 365 и пластины 344, 349, 351, 352.

13      августа, четверг. Работа начата в 8⁰⁰. Рабочих 30. Разбираются пески Р-4. Пересмотренные пески отбрасываются на восточную низкую стенку, остальные к югу и юго-западу. Найдено несколько малых отщепов.

14      августа, пятница. Начали работу в 8⁰⁰, рабочих 34 чел. Немного времени искали кремни, большую часть рабочего времени производили выброску песков. После обеда прекратили работу из-за дождя.

15      августа, суббота. Начали работу в 8¹⁵. Рабочих 30 чел., 3 тачки. Работа по двум линиям: 1) выбрасываются пески, накапливающиеся при добывании кремней; 2) разбираются пески, содержащие кремни. Разбирается западная часть Р-4. Есть несколько обработанных кремней. В западной части раскопа слой красного глинистого песка на глубину лопаты. В центре раскопа желтовато-серые пески без находок. Редкие необработанные кремни. Раскоп 6 расширен с востока на 1 м, в нем с севера слоистость, косо падающая на запад. Здесь — желтый крупнозернистый песок. В раскопе 6 на глубине 1,2 м в восточной части прекрасный отщеп, массивный, окатанный, от мустьерского нуклеуса.

16      августа, воскресенье. Начали в 8¹⁵, рабочих 32, 3 тачки. Разбираются раскоп 6 и западная часть раскопа 4. В Р-6 хороший отщеп, второй по счету в этом раскопе, мустьерский. Раскоп 4 вскрывается по всей длине. Кремни в западной части в темно-красном ли- бо темно-ржавом плотном песке. Белый песок только в восточной части раскопа. Закончена Е. Г. Галановой запись кремней за 13, 14 и 15 августа. Наибольшая глубина раскопа 4—5,6 м. Под красной супесью темножелтый песок. В раскопе 6 морена под песками, на морене — хорошая пластина, 3-й обработанный кремень из этого раскопа.

17      августа, понедельник. Работали утром с 8¹⁵ до 10³⁰. Прекратили работу из-за дождя. Возобновили работу в 12³⁸, прекратили в 16³⁰ из-за надвигающегося дождя. Рабочих было 34, тачки 3. Разбирали Р-4 с кремнями и Р-6. Р-6 расширен до 4 м в ширину, там обвалы. Приехала из Минска через Гомель и пароходную пристань Городковку Р. В. Шматова. Под красным плотным песком в западной части Р-4 оказался песок. Получено письмо бухгалтера Ф. Т. Чайникова от 11.8, в котором он сообщает, что деньги на производство раскопок до получения отчета об израсходованном авансе высылаться не будут.

18      августа, вторник. Начали работу в 8⁰⁵, рабочих 34, вскрывали раскопы 4 и 6. Раскоп 6 — 3 м вдоль оврага, 4 м поперек оврага. Последний номер кремня — 862. Поперек раскопа 4 высокая полоска неразобранного слоя, в которой хорошо виден разрез. В нем такие слои: 1. Темно-красная супесь, горизонтальная на всем протяжении; 2. Оранжево-желтый песок, горизонтальный, выклинивается, толщина 0,40 м; 3. Белый слоистый горизонтальный песок, дна не видно, толщина видимая 0,15 м. Все слои с очень слабым падением 5° к югу. В западном конце Р-4 на уступе 4 высотой 4,75 разрез такой: 1. Желто-белый песок; 2. Диагонально-слоистый серый песок — 0,65 м; 3. Красная супесь — 0,34 м; 4. Светложелтый горизонтально-слоистый песок, виден на 0,46, идет ниже еще на 0,39 м.

19      августа, среда. Начали работу в 8⁰⁵, рабочих 30. Разбирается западная часть Р-4 и Р-6. В Р-4 — небольшой отщеп № 913 in situ под северной стеной. В конце дня прекращена раскопка западной части Р-4. Описание разреза северной стенки Р-1: 1. Почва — 0,15 м; 2. Грязновато-серый, белый песок мелкозернистый — 0,3 м; 3. Серовато-белый и желтоватый песок с ортзандами, такой же мелкозернистый, как и 2 — 0,95 м; 4. Темножелтый крупнозернистый песок, нижний его прослой — темно-серый гравий — 0,4 м; 5. Красная супесь, плот- ная (размытая морена) с мелкими валунами до 0,025 м в диаметре — 0,6 м; 6. Слоистый крупнозернистый и косослоистый песок с валунчиками в 0,03 м, подымается к востоку, цвет — белый, желтый, прослойки гравия до 3,5 см — 0,8 м; 7. То же, что слой 5, полосы красного, розового, зеленого, белого цвета (различной моренной супеси) — 1,1 м; Сбоку слоя 7 мелкий белый песок, вскипает с HCl — 1,0 м; 8. Темно-желтый чистый песок — 0,25 м; 9. Белый слоистый песок в боковых с З и В стенках —

2,8 м.

20      августа, четверг. Начали работу в 8⁰⁷, рабочих — 35. Во второй половине дня отправился в Чечерск, чтобы уехать в Минск — получить деньги для расчета с рабочими. Был заложен раскоп-7 на месте раскопа 1939 г. с целью установить залегание морены. Размеры 3,5 (С-Ю) ½ 8 (В-З). 21—24 августа работы не велись ввиду отъезда в Минск начальника экспедиции, вернулся в Подлужье 24.8 около 11⁰⁰.

24      августа, понедельник. Начали работу в 14⁰⁵, рабочих — 7. Разбираются остающиеся еще неразобранными части (средние и восточные участки) Р-4. Произведены последние зарисовки разрезов этого раскопа (низов).

25      августа, вторник. Работ на раскопе не велось: начальнику экспедиции пришлось на подводе ехать в Чечерск за казенными деньгами, положенными в сберкассу (от аванса 10 000 р. и 3 000 р. личными) для расчета с рабочими. Но поездку ушло время с 8 до 15 ч. Немедленно по приезде раздавалась рабочим зарплата за время с 1 августа по 20 августа, раздача велась до конца дня. Весь вечер пришлось работать над дополнением и уточнением по раздаче зарплаты.

26      августа, среда. С 7 ч. начата раздача зарплаты. Днем в 11 ч. пришел топограф Д. П. Порасочко из Чечерска, сдал план места раскопок, не совсем удовлетворительный. С 14 до 17 ч. рабочие вели работу по окончанию раскопа 3—4. За 25 и 26 августа роздано рабочим около 7 500 р. В предыдущий авансовый отчет вошло около 6 000 р. Итого расхода по Бердыжу около 13 500 р. Утром уехал к автобусу в Чечерск и далее в Минск чертежник Е. А. Дроздович.

27      августа, четверг. Начали работу в 9⁴⁰, рабочих 7. Разбирается Р-4 (западная часть). Е. Г. Галанова направляется сегодня в Чечерск, чтобы ехать в Минск для сдачи табеля зарплаты рабочим и для получения остатка денег, отпущенных на раскопки. 28 и 29 августа работы не велись из-за дождя…

30      августа, воскресенье. Кое-как с 4 рабочими в 10¹⁵ начали раскопки. Заканчивается Р-4. Место раскопок имеет следующий общий вид. Это — спускающийся к пойме Сожа край верхней надпойменной террасы, отдаленно напоминающий ледниковый цирк, спускающийся мягко к пойме Сожа. С севера, юга, запада — более высокие края цирка. В северной и южной третях цирк, середина которого явно ниже краев, прорезается двумя молодыми оврагами. Вершина северного выше его устья. Поверхность цирка слагается песчаной почвой, покрытой травой. Вдоль обрыва у леса можно хорошо проследить профиль оврага. Сперва верх — почва — идет горизонтально, затем нерезкий, но заметный уклон, который идет в сторону Бердыжской верхнеориньякской стоянки и луга. Вероятно, начало уклона связано с рельефом древнего размыва (балочка, по терминологии геолога Г. Ф. Мирчинка), который был занят верхнеориньякской стоянкой. Пространство между овражками в профиле с З на В представляет возвышение, которое постепенно снижается от З к В в сторону поймы. Закончена разборка дна Р-4. Кремней весь день не было. Перед вечером осмотрены стенки северного оврага. Собрано несколько кремней, сложены в две пачки.

31      августа. Начали работу в 8²⁵, рабочих 13 (1 парень). На дне раскопа 4 рылась ямка на уровне отметки Порасочко. Размер 3 ½ 2 м (СЮ–ВЗ). Дно раскопа и ниже — сыпучий светло-желтый песок (аллювий?), без кремня и без камней. Раскоп 6 углубляется. Дно — красная, вязкая супесь. 2 валуна. Раскоп 7 углубляется. Песок. В западной стенке крупные валуны. Ширина южного оврага у устья 5,05 м, северного у устья 3,5 м. От СЗ угла Р-7 до ЮВ угла Р-5 по прямой 38,8 м. В раскопе 3—4 флювиогляциальные пески на 4 отвесной ступеньке и ниже.

1         сентября, вторник. Начали работу в 8²⁵. Рабочих 7. Копают раскопы 6 и 7, углубляя их для выяснения слоев с мореной. В морене Р-6 много мелких валунов. Р-7, СЗ угол — в углу супесь красная и зеленовато-белый песок. Хороший отщеп на глубине 1,2 м от колышка Д. П. Порасочко. Р-6 расположен на дне оврага, в его верховье. Начало на склоне оврага, разрез такой: 1. Почва, дерн — 0,03 м; 2. Серо-желтый песок — 0,2 м; 3. Светло-желтые и белые пески с ортзандами — 0,05 м; 4. Флювиогляциальные пески вперемешку с светло-желтыми прослойками среднезернистых песков — 0,03 м; 5. Красная супесь с мелкими валунами (диаметр 2,5—12 см) — 1,34 м; 6. Оранжево-желтый песок — 0,41 м; 7. Белый песок, более крупный, чем в слое 6 — 0,44 м; 8. Оранжево-желтый песок, более светлый, чем слой 6, видимая мощность — 0,27 м. Р-7 — восточная стена — группа в 4 кремня. Красный песок. Холодно, облачно, солнечно. По словам Ф. Д. Окунева, в пос. Ивановке красная глина с валунами диаметром 0,1 м встречена при рытье ямы на глубине 1 м. В Сябровичах на глубине 0,5—1 м, но без камней.

В раскопе 7, в СВ стенке разрез такой: 1. Почва — 0,13 м; 2. Грязно-серый песок — 0,39 м; 3. Красная супесь, мелкие валуны, а один диаметром 0,2 м — 0,73 м; 4. Красножелтый песок — 0,82 м; 5. Красная супесь — около 0,1 м. Поверхность почвы над уровнем нижнего колышка Д. П. Порасочко на 1,05 м. Яма в раскопе 3—4 на уровне колышка Порасочко имела такой разрез: 1. Желто-серый песок — 0,1—0,31 м; 2. Коричнево-желтый песок — 0,31— 0,34 м; 3. Желто-белый муаровый песок — 0,35—0,77 м; 4. Флювиогляциальный песок — 0,77—0,9 м; 5. То же, что и слой 2 — 0,9—0,98 м; 6. Темно-желтый песок — 0,98— 1,22 м; 7. Серо-желтый песок — 1,22—1,33 м; 8. Светлосерый беловатый мелкослоистый песок — 1,33—1,63 м. Слои 6—8 — слоистые. Р-4. Разобрана западная часть нижней ступени. Найдены два кремня (№ 970—971). Начали разборку этой ступеньки под восточной стеной. В это время произошел громадный обвал западной стенки этого раскопа. Пришлось приостановить дальнейшие работы из-за опасности обвала. На этом раскопки закончены.

2         сентября, среда. Работы не велись. Ожидался телеграфный перевод из Минска на 2 000 р. на расходы по экспедиции. Решил оторваться около 16 часов в Чечерск для того, чтобы выяснить вопрос об этом переводе. Пришел вместе с Р. В. Шматовой около 20 часов в Чечерск, ночевали в гостинице.

3         сентября, четверг. Утром на почте узнал, что получен телеграфный перевод из Минска на мое имя, вместо 2 000 р. только почему-то на 1 700 р. Перевод пошел в Бердыж, но без денег. Начальник Чечерской конторы обещал переслать деньги для выдачи мне по переводу сегодня. В 16 часов видел начальника п/о в Бердыже Бухтилова, который сообщил, что деньги еще не получены. Заказаны рабочие на завтра для разбора завала.

4         сентября. Начали работы около 8 часов. 5 рабочих. Закончили разборку обвала. Собрано небольшое количество кремней. Завернуты отдельно, как «кремни из обвала». Производились окончательные расчеты по зарплате, какие еще оставались по Подлужью.

5         сентября. Выезд из экспедиции. Утром рано отправил тачки в Крутое. Около полудня отправился в правление колхоза, договорились относительно грузовика до Новых Бобовичей».

Находки, сделанные в Подлужье, согласно описи, были таковы: желваки — 10, пластины и их обломки — 64, обломки — 69, отщепы — 642, чешуйки — 137, скребло — 3, нуклеусы — 19 (в том числе 2 обломка, есть с 1, 3, 6 площадками), отбойники — 6, ретушированная пластина — 1. Результат представлялся бесспорным, и на VII конференции Института археологии АН УССР (1— 6 февраля 1954 г.) К. М. Поликарпович сделал доклад «Мустьерская культура в Белоруссии», посвященный новым исследованиям Бердыжа. Новые раскопки со 2 августа по 8 сентября 1954 г. (расширение раскопа 3—4) увеличили число собранных обработанных кремней и позволили исследователю утвердиться в мнении, что он обнаружил наконец-то пусть и переотложенный, но все же находящийся в четких стратиграфических условиях памятник раннего палеолита.

Вскоре была готова к публикации развернутая статья «К вопросу о мустьерской культуре в верхнем Под непровье», базировавшаяся преимущественно на данных исследований Бердыжа. Во многом она дословно повторяла отчет Поликарповича о полевых исследованиях. В конце 1954 г. известный уже археолог из Ленинграда А. Н. Рогачев, рецензируя статьи готовящихся к печати «Материалов по археологии БССР», счел материал Константина Михайловича неубедительным, написав: «нельзя… признать вывод о существовании мустьерской эпохи в Белоруссии». Статья все же была опубликована в 1957 г., но на чем же базировались доводы оппонирующей стороны?

К. М. Поликарпович, выбирая место для основных раскопов, удалил их от верхнепалеолитической стоянки Бердыж, дабы самые древние материалы не оказались смешанными с более поздними. Это, увы, не помогло — материал все равно оказался смешанным, раннепалеолитические кремни соседствовали с ориньякскими. Именно поэтому сначала А. Н. Рогачев, а затем ученик Рогачева и Поликарповича — В. Д. Будько, работавший с коллекцией Подлужья, отметил признаки верхнепалеолитической индустрии. Он называет 4 пластинки с ретушью (одна при этом с подтеской с брюшка), два боковых резца, резец супоневского типа, осколок кремня с краевой ретушью, отщеп с чешуйчатой подтеской концов, несколько архаических отщепов и 20 типично верхнепалеолитических пластинок, снятых с призматических нуклеусов. Остальной материал, по мнению Будько, аморфен и вряд ли вообще бывал когда-либо в руках человека. Итак — менее 50 артефактов из коллекции, превышающей 2 000 экземпляров! Мог ли так безнадежно ошибиться, набрав в качестве находок кучу безделиц и перепутав технологии разных периодов такой корифей, как Поликарпович?

Сам Владимир Дмитриевич Будько в 1959—1960 гг. заложил в Подлужье несколько небольших шурфов, которые принесли совершенно аналогичный материал — раздробленный моренный кремень и верхнепалеолитические изделия. И по облику, и по обследованным геологом

Л. Н. Вознячуком^[63] геологическим условиям Подлужье было датировано верхним палеолитом. Наличие же архаичных отщепов, согласно Будько, не свидетельствует о мустьерском возрасте, ибо аналогичные артефакты встречаются и в ориньякское время. Анализировавшая позднее находки К. М. Поликарповича в Подлужье Елена Геннадьевна Калечиц^[64] так же признала, что основная часть описанных и опубликованных им предметов не является мустьерскими изделиями, да и вообще не имеют отношения к деятельности человека. За одним лишь исключением, о котором чуть позже. Казалось бы, вопрос о неандертальцах в Бердыже закрыт. Открытие К. М. Поликарповича опровергнуто, труд нескольких лет его жизни похоронен. Однако, вот что интересно: Будько ни словом не обмолвился в автореферате своей диссертации о самой главной довоенной находке: о «рубильце», а также не обратил внимания на то, что архаичные отщепы заметно отличаются по сохранности от остального материала. Более того, в оврагах Подлужья собрал целую серию мустьерских отщепов в 1953—1954 гг. брянский археолог Ф. М. Заверняев — один из учеников Поликарповича, работавший в его экспедиции фотографом. Именно он впоследствии открыл на территории Брян- ской области несколько мустьерских местонахождений: в 1958 г. — ныне всемирно известное богатое находками ашело-мустьерское Хотылево 1 на Десне, а в 1959 г. уже забытое местонахождение мустьерских орудий на Ипути (бассейн Сожа) у с. Новые Бобовичи. Кстати, оба пункта связаны с переотложенной мореной.

Переотложенная морена — вовсе не факт, свидетельствующий против искусственного происхождения кремней: в перемытой морене лежит большинство находок раннего палеолита на Десне и Оке. Автор лично расчищал промытый древним водным потоком в песках «карман», заполненный переотложенной мореной на открытом мною и моим коллегой Владимиром Владимировичем Миненко местонахождении раннего палеолита Неготино 4. Было это в июне 2000 г. Лишь 1 из приблизительно 15 кремней, встреченных на Неготино 4, носил признаки искусственной обработки, остальные были «оббиты» ледниковыми валунчиками. Такой же процент артефактов среди кремня, если не ниже, наблюдается и на местонахождении Хотылево 1. Иначе и быть не может. Огромное количество раздробленного природного кремня в аллювии или морене всегда наблюдается там, где есть его месторождения. Однако никто на этом основании не ставит ныне под сомнение ранний палеолит из Неготино, Хотылево, Чулатово. Почему же мы должны отказать Подлужью в праве на раннепалеолитический возраст? С поправкой, конечно, на то, что значительная часть крем- ней — эолиты, игра природы. В том числе и среди зачисленных Поликарповичем в мустьерские. Но мустьерские отщепы и изделия в Подлужье есть.

Забытое Владимиром Будько и взятое на заметку Еленой Калечиц «рубильце» из Бердыжа — не просто архаичный предмет, вышедший из грубоватых рук мастеранеандертальца. Как оказалось, этот артефакт, утраченный в годы войны и известный нам по рисункам и фотографиям, вполне можно назвать культуроопределяющим. Он охарактеризован одним из ведущих палеолитоведов мира Николаем Дмитриевичем Прасловым как «скреблонож», близкое к изделиям из уже упомянутого всемирно известного ашело-мустьерского местонахождения Хотылево 1. Имеются у него черты сходные с изделиями неандертальцев из Хотылево 1 и у находок в Светиловичах и других, недавно выявленных в Белоруссии пунктах. Это заставляет задуматься о возможности включения всех этих местонахождений в единую культурно-историческую область конца раннего палеолита — СреднерусскоПолесскую. Она тянется от Посеймья на юге до верхнего Подесенья, Поднепровья и Поочья на севере и до Житомирщины, где имеется очень близкая по каменному инвентарю стоянка Рихта, на западе. Стали множиться новые находки артефактов раннего палеолита и в Белоруссии. В 1960 г. в с. Обидовичи Быховского р-на Могилевской обл. археологи Л. Д. Поболь и В. И. Бибиков^[65] во время разведки на бечевнике левого берега Днепра в урочище Красная (Червоная) горка обнаружили архаичное кремневое орудие. Это было скребло размером 12 ½ 8 ½ 3,5 см. Есть сведения, что там же впоследствии был найден и мустьерский остроконечник. Такие же изделия архаичного облика, без привязки к определенным геологическим условиям, найдены близ населенных пунктов Тулятичи и Белановичи. Наличие раннего палеолита в Верхнем Поднепровье именно усилиями К. М. Поликарповича, а затем и его последователей и учеников перестало быть дискуссионной темой. Детально проблема проанализирована в вышедшей в Минске в 1984 г. монографии Е. Г. Калечиц, которая так и называется: «Первоначальное заселение территории Белоруссии». Дело теперь за уточнением дат и за поиском находок в строго определенных геологических условиях, а это — вопрос времени.

Главное было — решиться сделать первый шаг. Для этого нужно было очень верить в свою звезду и в себя. И, конечно, настойчиво, профессионально вести поиск, преодолевая препоны и недоверие. А отыскав — не сдаваться.

Пращуры австрийских кровей

Они покинули горную страну в самом центре Европы и отправились за стадами мамонтов на пронизанные холодными северными ветрами равнины. Они несли с собой нехитрый скарб: запасы кремневых, острых, как бритва, пластин; копья, оснащенные наконечниками из бивня; колдун прятал от лишних взглядов амулеты — духи, прячущиеся в них, обещали помощь в пути. Они пересекали большие, но безымянные реки, которые только спустя десятки тысяч лет получат привычные для нашего уха имена: Висла, Буг, Днепр, Сож, Десна, Ока. Они встречали иногда других людей, но редко. Очень редко. По крайней мере, реже, чем хотелось бы молодым охотникам для того, чтобы взять из чужого рода жену. Время от времени они останавливались, основывали поселок, а затем опять двигались дальше. Путешествие длилось не недели и месяцы — целые столетия. Это было сродни описанным фантастами межзвездным перелетам. Конечной цели путешествия — нынешнего Подмосковья — достигли лишь праправнуки тех, кто покинул родные места. И о том, что ждет там, у этой неизведанной цели, точно так же не знал никто. Первопроходцев каменного века от героев фантастических романов отличало то, что они передвигались не на звездолетах, а пешком, и осваивали не чужой, а наш собственный мир — планету Земля. А вместо космических, сверкающих экранно-вакуумной изоляцией доспехов на них были надеты меховые куртки с капюшонами, кожаные штаны да мокасины. Иногда простые, а иногда — затейливо расшитые костяным бисером. Чтобы было теплее (зимы стояли по-настоящему лютые — мороз до 50 градусов!), поверх одежды в холода и на голое тело вечерами короткого и холодного лета надевали меховой плащ, сшитый то ли на манер мексиканского пончо, то ли на манер армейской плащ-палатки. Головы украшали вырезанные из бивня мамонта обручи, удерживавшие длинные волосы, на запястьях женщин — шумящие костяные браслеты.

Впрочем, мы забежали далеко вперед в рассказе о предках-первопроходцах. Все это удалось узнать о них только к настоящему времени, а в начале ХХ в. территория верхнего Поднепровья, да и Белоруссии в целом, представлялась исследователям палеолита холодной, почти безжизненной пустыней. Правда, мамонты и носороги в эту пустыню в далеком прошлом все-таки забредали. Более того, краевед Е. Р. Романов в своей работе «Старина доисторическая северо-западного края» (Вильно, 1908) указывал, что «кости мамонта и быка найдены у нас (т. е. на северо-западе Российской Империи. — А. Ч.) вместе с каменными орудиями в размывах реки Сожа, в Гомельском уезде…». И действительно, ископаемые кости на Соже находили к тому времени неоднократно у деревень Дятловичи, Терешковичи, Шерпиловка, Островки, Старое Село Гомельской обл. Но случаев совместной находки костей и каменных орудий Романов так и не указал. Время шло. Настали 1920-е годы — годы разведок К. М. Поликарповича по Сожу. Надо сказать, что Константин Михайлович изначально был уверен в наличии стоянок верхнего палеолита на Соже, Припяти, верхнем Днепре. Однако голословным утверждениям в науке верить не принято. Дело было за доказательствами, и кропотливый упорный труд помог их добыть в самом скором времени.

Наиболее значимое событие Сожских разведок пришлось на 9 августа 1926 г., когда в урочище Колодежки между селами Бердыж и Подлужье Константин Михайлович заговорил о находках древностей с местным пастухом, восседавшим на большой кочке. Каково же было его удивление, когда кочка при ближайшем рассмотрении оказалась… черепом мамонта! Так был открыт первый (и до сих пор наиболее значительный) памятник палеолитической эпохи на территории Белоруссии. Пробные раскопки производились 14 августа, 1—8 и 10 сентября. Раскоп размером 3,5 ½ 3 м показал наличие многочисленных костей мамонта (∼70, включая целую челюсть), а так же отщепов и 4 ножевидных пластин, сопровождавшихся мелкими костными угольками. Среди костей оказались также ребро лошади и позвонок медведя. Наличие палеолитического памятника было несомненным, но дабы еще раз в этом удостовериться, дирекция Инбелкульта обратилась в ГАИМК, откуда был получен ответ:

«Ознакомившись с материалами, добытыми т. Поликарповичем при разведке на берегу р. Сож в 1926 г. я пришел к следующим выводам: 1. Большая глубина найденных осколков кремня и костей четвертичных животных указывает на большую древность находок. 2. Факт нахождения в нетронутом слое осколков кремня вместе с костями мамонта не оставляет сомнений в четвертичном возрасте этого местонахождения. 3. Общий облик кремневых осколков, наличие на одном из них ретуши, присутствие обожженных костей с несомненностью указывает, что в данном случае т. Поликарповичу удалось открыть следы стоянки палеолитического человека. 4. От сутствие типичных кремневых орудий пока не позволяет датировать ее более точно. Можно лишь высказать предположения (на основании характера осколков и ретуши) о позднепалеолитическом возрасте этого местонахождения. 5. Ввиду того, что в Белоруссии, насколько мне известно, до сих пор не было найдено следов палеолитического человека, открытие тов. Поликарповича имеет большой научный интерес и настоятельно требует продолжения исследования, которое должно осветить одну из древнейших страниц Белорусского края. Старший помощник хранителя Русского Музея Г. Бонч-Осмо ловский 1 февр. 1927 г.»

Таким образом, вопрос о необходимости продолжения исследований сомнений не вызывал. В. Довгялло — ученый секретарь Инбелкульта так отразил это в восторженно-грубоватом письме Поликарповичу: «В первых строках моего письма поздравляю тебя с открытием твоего Бердыжа, который является памятником твоего усердия в археологической работе. Если ты помрешь — так привезем тебя и закопаем на Бердыже: пускай и дальше навсегда он будет связан с тобой, как место находки, связанной в науке с твоим именем — первой находки палеолита на Беларуси». Инбелкульт был готов бросить на раскопки в Бердыже значительную часть своего бюджета. Стоял иной вопрос: как правильно исследовать открытую стоянку? Ведь археолог, как и сапер, ошибается один раз. Неправильно раскопанный памятник повторно уже не вскроешь. Даже сейчас, в начале XXI в., другие археологи — слависты, бронзовики и т. д. называют палеолитоведение «наукой в науке», методика раскопок древнейших памятников особенно тонка и скрупулезна. Потому ничуть не удивительно, что Инбелкульт решил пригласить специалиста по палеолиту, обратившись в ГАИМК, а так же одновременно в Германию к археологу Эберту. Тем более, необходимо признать, что будущий крупный палеолитовед с мировым именем К. М. Поликарпович сам поначалу не очень-то представлял себе особенности раскопок палеолитических памятников, уже в 1920-х существенно отличавшиеся от методики, применяющейся, например, на городищах железного века. Об этом откровенно и недвусмысленно свидетельствует письмо от ведущего советского исследователя палеолита П. П. Ефименко:

«Многоуважаемый Константин Михайлович! Обращение Института Белорусской Культуры в Академии получено и на него уже, вероятно, послан ответ. Академия согласна послать специалиста на раскопки Вашей стоянки в состав Комиссии Инбелкульта. Лично мне, к сожалению, не удастся побывать у Вас на раскопках. Полагаю, что мой аспирант Сергей Николаевич Замятнин прекрасно справится с задачей, так как он зарекомендовал себя уже целым рядом палеолитических стоянок (Борщево, Ильская, Липецкая). Кроме того, он работал со мной в Воронежской губ. Это один из способнейших моих учеников и, несомненно, лучше, чем кто-нибудь у нас знает русский и западный палеолит. Из Вашей сметы я усмотрел, что главный расход в 600 рублей Вы полагаете на наем рабочих для разборки культурного слоя. Эта работа не производится рабочими и требует достаточно подготовленных сотрудников, которые и проделывают ее с помощью самых тонких инструментов. Полагаю, что относительно всей техники раскопок Вы сможете списаться с Замятниным. Мое летнее расписание несколько изменилось и я полагаю, что попаду в Воронежскую губ. только к сентябрю, вряд ли раньше. Академия обещала свое содействие в определении материалов из Вашей стоянки. Все, что будет нужно, может быть обработано и определено в Институте Археологической Технологии (включая всевозможные органические остатки). Во всяком случае, если Вам нужны сведения теперь же, поторопитесь, потому что близко время летних работ и нужные лица могут выехать. О материалах советую списаться с Замятниным. Что предполагает делать летом Украинский Архео логический Комитет, я совершенно не осведомлен. Готовый к услугам П. Ефименко. 2.5.1927. P. S. Очень прошу Вас не возмещать мне почтовые расходы, ибо и мне это придется делать по отношению к Вам».

31 мая 1927 г. близкий друг Поликарповича археолог Сергей Дубинский передал отправившемуся в разведки Константину Михайловичу слова встретившегося с ним профессора А. А. Спицына: «Предположение вызвать Эберта забавно и не делает чести белорусам. Ведь это археолог пока весьма среднего достоинства. Да и стыдно русским обращаться в палеолите к немцам. Ефименко не едет только потому, что ему некогда. Я давал ему мысль приехать на несколько дней. Замятнин вполне благона- дежный исследователь, я предпочел бы его Бонч-Осмоловскому. Вероятно Ефименко увижу сегодня и переговорю…»

Желание попасть на уникальные раскопки любой ценой было у многих энтузиастов-краеведов. Вот что писал ученик профессора Городцова, археолог и краевед из Гомеля И. Х. Ющенко в письме от 10.05.1927: «Одновременно с сим посылаю непосредственно в институт для комиссии 2 заявления о включении меня в состав сотрудников на исследование стоянки в Бердыже. В отрицательном случае прошу сообщить мне официально или частно о дне начала работ, так как я, возможно, приеду, хоть за счет своего зимнего пальто, которое уцелело за время безработицы. В общем положение мое немного улучшилось: с 10 апреля опять работаю в городском архиве (по распоряжению исполкома зачислен для оплаты на спецсредства)».

Поскольку С. Н. Замятнин в этом же сезоне вел исследования Ильской стоянки на Северном Кавказе и Га гаринской в Тамбовской губернии, до последнего момента существовали сомнения: прибудет ли он в Бердыж. Руководство Инбелкульта подыскивало варианты, то и дело «тормоша» руководство ГАИМК. Встал так же вопрос о необходимости работы в Бердыже геолога. Об этом Сергей Дубинский сообщал в Гомель Поли карповичу: «Для Бердыжа, если Замятнин не освободится, Спицын указывает Константина Петровича Сосновско- го^[66], аспиранта АИМК, который работает или будет работать в Сибири, а потом к нам мог бы приехать. Во всяком случае, если ни один из них — тогда Бадера^[67] надо кликать. Эберта ИБК заказывает на август, не заполучим — тогда сами копанем, а то иначе впредь ни копейки не дадут…» «Сейчас я изображаю всю комиссию без дел и ключей. Ищу геолога, пока с ВСНХ есть 2 геолога из Москвы, м. б. кого-либо заполучу… Где же мы теперь найдем Мирчинка? Попробуйте его пригласить на 7—10 дней в конце августа. Эберта не будет, ему даже не писали. Замятнин ответа еще не дал… Если Замятнина не будет, извольте быть руководителем Вы!.. Ваше мнение о приглашении Лявданского в состав нашей экспедиции каково будет? Коваленя отказался решительно от участия…» Поликарпович прекрасно понимает, что еще не имеет достаточного опыта и начинает активно отказываться от руководства экспедицией. Ответ Дубинского не заставляет себя ждать: «От имени Вашего детища Бердыжа заявляю Вам: стыдитесь! Ай-яй как не хорошо малодушничать! Возможно я приеду в Гомель 31, а сбор, т. е. приезд Замятнина и сотрудника-фотографа состоится 1-го. Остановимся в доме Рабпроса или в музее у Ющенки… Ждем и Лявданского. Итак, маловеры, до скорой встречи!»

27 августа 1927 г. ученый секретарь Инбелкульта В. Д. Довгялло пишет Поликарповичу: «Исследования в Бердыже должны быть выполнены в полной мере на всю выделенную сумму (1600–250 = 1350 рублей). Я отнимаю 250 руб. потому, что эта сумма должна быть оставлена на оплату Замятнину за разработку находок Бердыжской раскопки. Однако, если вы решите по обстановке раскопок, то и всю эту сумму можете пустить на Бердыж. Однако взятое использовать на другие раскопки нельзя». Итак, долгожданная экспедиция наконец-то началась, первые сотрудники прибыли в Гомель: «Константин Михайлович, целым трио (импрессарио Ющенко) ищем Вас повсюду. Вещи наши в музее, ночевать будем в ЦРК № 2, Советская ул., спросить Шутова. 6 часов вечера, Гомель, БССР, веранда Вашего палаццо. Мы же будем у себя после 8 часов, так около полдевятого, Иван Харитонович встретил нас в доме Рабпроса, вместе ходили и на обрыв, и в Луна-парк, и сюда». На следующий день приехал и Сергей Замятнин. Он оказался серьезным, доброжелательным человеком, сразу расположившим к себе археологов-белорусов. Дружба, связавшая Сергея Николаевича и Константина Михайловича, продлилась затем до самого конца 1958 г., когда Замятнин скончался от лучевой болезни на самом пике своего творческого расцвета.

Первые широкомасштабные раскопки в Бердыже длились с 1 по 22 сентября. За это время было вскрыто 60 м² к западу от разведочного раскопа 1926 г. Раскопки 1927 г. позволили четко определиться с культурной принадлежностью открытого памятника. Наконечники с боковой выемкой, ножи с подтеской и другие, пусть немногочисленные, но выразительные кремневые орудия однозначно свидетельствовали о сходстве материалов Бердыжа с находками из Костенок 1, исследовавшихся П. П. Ефименко. Как раз с разговора о кремне и начинается очередное письмо С. Н. Замятнина:

«16.3.28. Многоуважаемый Константин Михайлович! Простите за долгое молчание; все не мог собраться написать, хотя это не значит, что в такой же неопределенности находится дело с обработкой Бердыжских материалов. Кремни я благополучно все получил, и из Инбелкульта, и несколько штук из Смоленска от гр. Конвисарева, вероятно Вашего художника. Получил также и материалы (заключение Г. Ф. Мирчинка, полевую опись, фотографии и рисунки кремней). Несколько кремней из Бердыжской стоянки оказались также у меня в посылке с неолитическими сборами. Среди присланных кремней я их начал было искать, и обеспокоился, т. к. не нашел, хотя и помнил их, а потом перерыл посылки с неолитическим кремнем и нашел пакетик, в котором они были, как следует, с ярлычками (6 кремней — из них 5 орудий). Теперь о рисунках. Должен сознаться, они меня весьма обескуражили. Я лишний раз убедился, что собственно для того, чтобы хорошо нарисовать кремень важно быть палеоэтнологом, но неважно быть художником. По-мое- му — присланные две таблички рисунков вашего художника, технически сделанные превосходно, ровно ничего не стоят с палеоэтнологической точки зрения. Они совершенно не передают материала и не пригодны для печати. Я не умею рисовать и поэтому для того, чтобы мне добиться удовлетворительного рисунка приходится тратить уйму времени и труда, заранее зная, что с технической стороны они будут слабы. Но все-таки я считаю, что они, безусловно, во много раз пригоднее, чем даже черновой набросок специалиста, даже больше, чем рисунок художника, не понимающего кремня. Это рисование основательно меня задержало и статью я Вам пришлю лишь в самом конце этого месяца. Еще одно, и, по-моему, серьезное затруднение возникает вот из-за чего. Если моя статья будет переводиться на белорусский язык, то я боюсь, что в наиболее существенной части она потеряет значение из-за отсутствия терминологии. Хорошо было бы выработать белорусскую терминологию, как мы об этом говорили в Бердыже. Я боюсь, конечно, что это похоже на то, что называется — «на охоту ехать — собак кормить», но все-таки попытаться надо. А если это будет дело очень медленное, то тогда можно будет попытаться поискать и другой выход. Я прилагаю официальное заявление на этот счет в Археологическую комиссию Инбелкульта. Относительно отчета мне хотелось бы получить еще следующие сведения: 1) В каком виде предполагается издание и на какое качество иллюстраций можно рассчитывать (мне бы хотелось поместить некоторые фотографии, кроме рисунков кремней и разрезов). 2) Можно ли дать французское резюме статьи на пару страничек. Это мне представляется совершенно необходимым независимо от того, на каком языке будет печататься статья, русском или белорусском. В понедельник я отправляю в Инбелкульт посылку с большей частью кремня, оставив у себя еще на некоторое время те, которые нужно нарисовать. Собственно говоря, всю остальную массу кремня не стоило бы сохранять в коллекции, т. к. они не имеют интереса. Я не представлял себе, что такая уйма наберется образцов совершенно не обработанных.

Относительно плана совершенно беспокоиться не стоит. Безусловно, он необходим для дальнейшей работы на стоянке, необходим для того хотя бы, чтобы теперь, исходя из данных прошлогодних работ и из направления горизонталей, наверняка искать центральные очаги стоянки. Но издавать его сейчас вовсе нет необходимости, раз раскопки будут вестись и дальше. Я бы хотел получить, если можно, на некоторое время тот лист трехверстки, на котором имеется Бердыж и окрестности. Здесь не сумел его достать. Я его верну в конце этого месяца вместе с остальными материалами и своей статьей. С. Замятнин».

Видно, что Замятнин считал Бердыж полным аналогом раскопанных П. П. Ефименко Костенок 1 и рассчитывал обнаружить центральную линию очагов. Написание статьи, судя по дальнейшим письмам, несколько задержалось, в связи с тем, что Замятнин слег с тяжелым воспалением легких и последующими осложнениями. Его материал был включен во второй выпуск «Прац» (1930). Одновременно был опубликован и материал палеонтолога Валериана Иннокентьевича Громова, обработавшего остатки добытой в Бердыже фауны. Редактировал эту статью также К. М. Поликарпович.

В. И. Громов в феврале 1928 г. приезжал в Минск, в это время он был сотрудником Зоологического музея в Ленинграде. Между ним и К. М. Поликарповичем установились прочные товарищеские отношения, впоследствии в 1934 г. Поликарпович участвовал в экспедиции Громова по Приазовью. В послевоенные годы между Громовым и Поликарповичем развернулась дискуссия о роли и месте мамонта в жизни первобытного человека, но это уже другая история.

Изучением геологии стоянки Бердыж занимался Георгий Федорович Мирчинк — глава российских геологов. Кредо этого человека звучало так: «Если я не возьму эту работу, то она не состоится». К 1928 г. Г. Ф. Мирчинк закончил длительное исследование по железнодорожной линии Орша — Ворожба и был готов вновь присоединиться к продолжающимся исследованиям в Бердыже. Кстати, именно он одобрил участие Громова в «бердыжском проекте» в качестве палеонтолога: «Многоуважаемый Константин Михайлович! Очень извиняюсь за опоздание с присылкой заключения. Мне очень хотелось побывать в Ленинграде и повидаться с Замятниным прежде, чем посылать Вам заключение. Я недавно был в Ленинграде и там узнал, что Вы приглашаете Валериана Иннокентьевича Громова для определения собранных ископаемых. Я могу только приветствовать Ваше решение: он сейчас является после М. Н. Павловой лучшим знатоком четвертичной фауны. При случае я охотно сделал бы у Вас доклад о геологических исследованиях в Белорус- сии и, в частности, по исследованиям четвертичных отложений. Уважающий Вас Г. Мирчинк. Москва, 4.1.28». «…Я в ближайшие дни постараюсь исполнить вашу просьбу и выслать имеющиеся у меня снимки у Бердыжа. Что касается моей поездки в Минск, то я ее откладываю до завершения своей работы по обработке материалов по разведочным работам. Удобнее будет побывать у Вас сразу для двух целей. От Валериана Иннокентьевича (Громова. — А. Ч.) я имею письмо, из которого вижу, что он выехал к Вам. Жалею, что не удастся побывать у Вас вместе с ним. Уважающий Вас Г. Мирчинк. Москва, 23.1.28». «…Посылаю Вам просимое описание строения террас всего пространства между Чечерском и Лоевым. Простите, что в целях ускорения посылаю не в переписанном виде. Если бы Вам понадобилось конкретно осветить определенные регионы, то я отлично это сделал бы. Боюсь, что в этом году не удастся раньше начала июня побывать в Минске, т. к. сейчас на меня совершенно неожиданно свалилась новая работа. В мае я предполагаю отправиться на всесоюзный съезд в Ташкент. Готовый к Вашим услугам Г. Мирчинк. Москва, 14.4.28».

Дальнейшие раскопки в Бердыже К. М. Поликарпович стал вести уже самостоятельно, но при этом он справедливо счел необходимым постоянно поддерживать связь как с С. Н. Замятниным, так и с его учителем, ведущим палеолитоведом страны П. П. Ефименко, который по мере сил консультировал начинающего археолога: «Многоуважаемый Константин Михайлович! Не побывав на месте раскопок, затрудняюсь что-нибудь Вам советовать. Вообще говоря, было бы естественно заложить несколько раскопов в разных местах, чтобы ориентироваться в характере и распространении стоянки и нащупать места очагов. Но, насколько я знаю, условия работы в Бердыже достаточно специфичны. Глубина залегания и непрочность грунта — обстоятельства, с которыми нельзя не считаться. Предполагаемый Вами раскоп слишком велик, чтобы быть разведочным и не будет ли он, с другой стороны, при необходимости оставлять значительный уклон и большой глубине слоя, вообще мало продуктивным? В Костенках буду работать в августе-сентябре. Буду рад видеть Вас на раскопках. П. Ефименко, 20.5.1928».

Новые раскопки в Бердыже состоялись в июле— августе 1928 г., из специалистов, кроме Поликарповича, в них участвовали А. Н. Лявданский и В. И. Громов. Геолог Г. Ф. Мирчинк задержался с приездом в экспедицию: «Задержался с выездом и по дороге застрял в Смоленске, где и получил Ваше письмо. Поездка моя на строящиеся линии откладывается, а так я охотно поехал бы с Вами. Если обстоятельства изменятся, я сообщу Вам дополнительно. Доклад постараюсь не делать. Уважающий Вас Г. Мирчинк» (дата по штемпелю — 7.7.1928).

Дополнительные геологические исследования в Бердыже были организованы осенью, когда наконец-то стал возможен приезд Г. Ф. Мирчинка: «12.9.28. Многоу важаемый Константин Михайлович! Я только что вернулся из Сибири. Охотно принимаю Ваше приглашение. Для меня наиболее удобно было бы попасть к Вам между 25 сентября и 1 октября. Теперь в связи с изменением расписания до Буды-Кошелевской придется ехать маршрутом Москва–Минск–Буда-Кошелевская. Если бы можно было найти лошадей в Гомеле, то можно было бы поехать и прямым путем. Пароходом воспользоваться нельзя, т. к. он отходит на полчаса раньше прихода московского поезда. Из Инбелкульта пока известий не имею. Кстати, где Вас искать — в Бердыже или в деревне над раскоп- ками?»

Сохранилась в архиве полевая опись найденных в 1928 г. костей, составленная В. И. Громовым, представляющая интерес для археозоологов (тем более, что ма- териал утрачен в годы войны). В нее входят: Мамонт: обломки неопределимые — 48; черепа — 2; фрагменты черепа — 11 (в т. ч. скуловая дуга, 2 мыщелка, 1 межчелюстная кость с зубами М 1—2); челюсти нижние (целые и фрагменты) — 4; бивни — 10 (в т. ч. 5 концов); позвонки — 99 (в т. ч. 2 эпистрофея и 3 атланта, 2 крестца); ребра — 105 (1 — с искусственными нарезками); лопат- ки — 8 (в т. ч. 1 — от молодой особи); плечевые — 7; локтевые — 9; лучевые — 7; тазовые — 15; бедренные — обломков 8 (в т. ч. 1 — со следами работы), а нижних эпифизов — 4, причем 1 от молодой особи; больших берцо- вых — 12, включая 2 от карликовой особи; пяточных костей — 5 (1 — от карликовой особи); таранных кос- тей — 4; костей дистальных отделов конечностей (метаподии, фаланги и т. д.) — 60; коленных чашечек — 3. Наконец отдельных зубов найдено — 21, причем нельзя сказать что подавляющее большинство принадлежит очень молодым особям, как это утверждается в литературе, скорее они отражают типичный возрастной состав мамонтового стада. Оленю принадлежит предположительно 1 трубчатая кость. Песцу — 1 большая берцовая, лошади — 2 ребра, а волку — локтевая, плечевая и 2 бедренные кости. Всего же найдена была 451 кость. В то же время, согласно описи Поликарповича, так же обнаруженной в архиве, встречено лишь 80 кремней, среди них всего 4 ножевидных пластины и нож костенковского типа. Имелись редкие костные угольки. Все свидетельствовало о том, что работы ведутся на периферии стоянки, и вот-вот начнется богатый находками культурный слой. Планами дальнейших раскопок Поликарпович в очередной раз поделился с Ефименко, который 22.6.1929 г. дал следующий отзыв: «Не считал бы намеченный план раскопки Бердыжской стоянки вредным для нее, в том случае, однако, если бы была полная уверенность, что в заложенном выше по склону раскопе не будут накапливаться грунтовые воды и не произойдет весьма нежелательного размыва неисследованной части стоянки».

Раскопки 1929 г. в Бердыже проходили при участии А. Д. Ковалени и И. Х. Ющенко. Раскоп 6 был самым большим: 7 ½ 6 м (42 м²). Всего к концу сезона на стоянке было вскрыто уже более 120 м² культурного слоя — солидная площадь для палеолита. Раскопки продвигались на запад от устья оврага, где в 1926 г. был заложен разведочный шурф. Огорчало, что на этом большом пространстве так и не удалось встретить структурных элементов поселения — лишь беспорядочные нагромождения костей мамонта, да разбросанные среди них кремневые орудия и заготовки вперемешку с обычными осколками «дикого» кремня. А ведь, судя по раскопкам Ефименко в Костенках, следовало ожидать землянок, хозяйственных ям, очагов — следов древнего поселка. Лишь в западной части раскопа наметилось что-то похожее на заполненную костями яму, уходящую в юго-западный его угол.

Пертурбации в Инбелкульте — Институте истории и поставленные перед исследователями новые задачи, а затем волна репрессий временно приостановили исследования Бердыжа. Они были продолжены только в 1938 г., когда в Минске остался только один археолог — Поликарпович. К этому времени Бердыж уже успел получить известность в мировой науке.

Экспедиция 1938 г. выехала из Минска 1 августа. По прибытии поселился Поликарпович в крайней с юга хате в Бердыже, у Василия Федоровича Гордеенко. После подготовительного этапа, 4-го начались раскопки с участием трех рабочих, а к 6 августа на раскопе трудились уже до 30 человек из местных крестьян. Всего в этом году удалось исследовать площадь в 54 м². Скопление культурных остатков тянулось грядой с юго-запада на северо-восток. Оно оказалось связанным с ямой длиной до 10 м, шириной 4 и глубиной до 3 м, заполненной культурными остатками. Однако землянкой яма не была: как установил Константин Михайлович, радость была преждевременной, яма оказалась древним размывом, имевшим природное происхождение. Впрочем, и огорчения тоже не последовало: как известно, отрицательный результат — тоже результат.

Лирическое, отрешенное от мирской суеты настроение начальника экспедиции хорошо передают его дневники: «16 августа, вторник, 23²³. Был сейчас во дворе. Тихо. На востоке — где-то за облаками, низко, ущербная уже Луна. Дни бегут. Вот и полнолуние, прекрасное и торжественное, уже осталось позади. Эти дни — милая мечта. Шел с работы под вечер 14 августа, как бы впервые замечая все особенности дороги, бугорки, овраги, лески березы и дуба. Вчера, 15 авг., также при возвращении перед вечером, как будто впервые увидел вербовую такую красивую рощицу на южном конце Бердыжа, у луга… А как сладостно всходить, и так часто, на гору и смотреть к Бердыжу, и видеть бегущую к нему тропку под горой, овеянную прекрасной мечтой…» 7 сентября раскопки были окончены. До вечера 10 сентября шла упаковка найденных костей в 29 ящиков, а 15 сентября состоялся отъезд в Минск. Поликарповича до самой деревенской околицы провожал местный пес, ранее ходивший с ним к раскопу и понадеявшийся, видимо, отправиться в столицу с этим добрым человеком. «Шарик побежал за подводой. Я погрозил ему пальцем, и он остался», — пишет Константин Михайлович в своем дневнике.

В августе 1939 г. раскоп продвинулся еще западнее, заняв площадь в 60 м². В раскопках вместе с К. М. Поликарповичем участвовали студенты-археологи Л. А. Михайловский и А. Н. Рогачев. План раскопок 1939 г. был якобы утрачен во время войны, но затем «чудесным образом» оказался «восстановленным» и опубликованным

В. Д. Будько, увидевшим в нем остатки палеолитических жилищ. При ближайшем рассмотрении эти весьма надуманные «жилища» оказываются произвольно обведенными скоплениями костей. Столь же надуманными оказываются и некоторые другие «жилища» палеолитической эпохи, выделенные на волне открытий 1950—1960-х годов. Например, о вошедшем в монографии и учебники жилище неандертальцев из Молодово на Днестре очень скептически отзывались М. В. Аникович и Н. К. Анисюткин (ИИМК РАН), посетившие место раскопок А. П. Черныша. Это был последний год исследований верхнего палеолита в Бердыже с участием первооткрывателя. В 1952—1953 гг. Константин Михайлович вернулся в Бердыж с целью найти неоспоримые следы мустьерской эпохи. Верхнепалеолитический культурный слой он уже не исследовал.

О том, что значил для него Бердыж, говорят лирические строки из дневника Константина Михайловича, датированные сентябрем 1938 г.: «Кончил работу в 18 часу. Возвращаясь, долго сидел на кладбище (Подлужье) среди молодых березок, смотря на долину Сожа, устье Покоти, высокий берег за ней, леса, какую-то нелепую рощу вдали. Сидел и не вспоминал (так подумалось), как Пушкин «воспоминая с грустью иные берега, иные волны». И если говорить о счастье, то оно было в моей душе в тот момент и позже, при возвращении в Бердыж. Это чувство счастья, это — сознание того, что жизнь твоя в эти дни почти идеально такова, какой она, по-твоему, должна быть: среди природы и днем и в ночи». «Хочется снова и снова вернуться сюда, прожить здесь осень, зиму, весеннюю радость…»

В 1958—1960 и 1969—1971 гг. работы на стоянке продолжал В. Д. Будько, а затем в 1974 г. пыталась найти сохранившийся участок культурного слоя Е. Г. Калечиц. В общей сложности было вскрыто 380 м², но непотревоженных склоновыми процессами культурных остатков найти так и не удалось.

Открытие второй в Белоруссии верхнепалеолитической стоянки в селе Юровичи состоялось летом 1929 г.

Его подробности рассказаны в ранее не публиковавшемся письме К. М. Поликарповича коллегам — А. Н. Лявданскому и С. А. Дубинскому. «Многоуважаемые Александр Николаевич и Сергей Антонович! Я сегодня уже послал на кафедру телеграмму о палеолите в Юровичах и о выделении дополнительных средств на ведение раскопок. Дело в том, что от 200 руб. у меня осталось рублей 130—140. На эти деньги вести большие раскопки сложно. Необходима сумма рублей в 300, чтобы развернуть работы как следует. Может быть, Президиум Академии и отыщет нужную сумму — 200 руб. Если, паче чаяния, та- кие средства были даны, я приступил бы к работе немедленно и просил бы приехать Вас, по телефону можно было бы вызвать Ющенко из Комарина — он бы наверное приехал бы. Таким образом, набралось бы 6 человек (с Коваленей и со мной). Привезите с собой большой фотоаппарат с соответствующим количеством пластинок и ящик со всем необходимым, что было собрано для Бердыжа Коваленей. Если средства могут дать позже — телеграфируйте, когда именно. Прошу также телеграфировать и об отрицательном решении Президиума, которое в летних условиях (разъезд, ассигнование сверх сметы…) представляется наиболее вероятным… Стоянка обнаружена 8 июля после начатой 6 июля и ведомой с перерывами пробной раскопки на месте находки в ноябре 1928 г. ископаемой кости, сохраненной учителем местной семигодки Ю. Ю. Попелем. Последний указал мне место находки — откос на мысу южной стороны оврага, который прорезает высокий берег долины Припяти (Припять протекает в 1—1,5 км) под местечком… Глубина залегания костей от 1 до 5 м в откосе, протяжение метров 12 приблизительно, верхний пласт над костями — песок. Костей много, очень плохой сохранности. Разбросаны в беспорядке, мамонта имеется по-видимому 3 экз., найдена фаланга какого-то малого животного (лошадь. — А. Ч.), обнаружен один череп и одна нижняя челюсть и несколько зубов молодых мамонтов, из крем- ня — два острия типа граветт (ориньяк). Всего раскопано около 10 квадратных метров вдоль откоса. В Мозыре я также обнаружил, по-видимому, палеолит, но без кремней и костей: ископаемую почву с углями под слоем лесса в 10 м толщиной. Это место подробнее отмечу по окончании работ на Припяти… Будьте здоровы! К. Поликарпович, 9.7.1929, Мозырь».

Получивший письмо С. А. Дубинский летом не смог приехать — 2 июня у него умер брат. Однако в Минске он сумел походатайствовать о выделении дополнительных средств на раскопки. В итоге более масштабные исследования начались с 16 сентября и длились до 7 октября 1929 г., в них помимо К. М. Поликарповича участвовали А. Н. Лявданский, С. А. Дубинский, С. С. Шутов (Инбелкульт) и Г. Э. Гиттерман (Новозыбковский политехникум). Рабочим, набранным из местных крестьян, выплачивалось по 3 руб. 50 коп. за вынутый куб земли. В ходе летних и осенних работ было вскрыто 36 м² разрушенного склоновыми процессами культурного слоя. Главными находками оказались плохо сохранившиеся кости мамонта и чуть более десятка обработанных кремней. Одновременно А. Н. Лявданский провел раскопки древнерусского городища в Юровичах и синхронного кургана с двумя погребениями на горизонте.

Продолжились раскопки новой стоянки в 1931 г. Вместе с К. М. Поликарповичем на этот раз в них участвовал молодой археолог А. Д. Коваленя, раскоп вскрыл 23 м² все такого же разрушенного культурного слоя. Найденные кости были преимущественно мамонтовыми, лишь несколько экземпляров, по мнению палеонтологов В. И. Громова и В. В. Щегловой, принадлежали лошади, быку и плейстоценовому песцу. За два сезона количест- во найденных кремневых артефактов едва превысило 30 штук. При этом трудоемкость раскопок оказалась чересчур высокой — приходилось снимать 6-метровый балласт. Новый памятник быстро перестал казаться перспективным. Более в Юровичи Константин Поликарпович не возвращался. Уже после войны были глобальные планы, но все они оказались отвергнутыми по финансовым соображениям: денег давалось немного, объем работ предстоял нешуточный, а серьезных результатов, судя по итогам двух сезонов, не ожидалось. Следует заметить, что в 1,5 км к юго-западу от палеолитической стоянки К. М. Поликарпович и А. Д. Коваленя нашли и отчасти раскопали и стоянку эпохи мезолита. В 1960 и 1965 гг. ее исследования активно продолжил Владимир Федорович Исаенко^[68], выявивший следы 4 очагов, 280 обработанных кремней, включая 71 орудие: намного больше, чем на размытом еще в древности палеолите Юровичей за все годы его исследований.

Новые раскопки Юровичской стоянки вел в 1958— 1960 гг. В. Д. Будько. Он вскрыл 122 м² культурного слоя. Опубликованные им материалы говорили о наличии двух слоев, массе находок, каменных вымостках у очагов. В 1976 г. исследования в Юровичах провел на площади 77 м² В. П. Ксензов. Ничего существенно нового по сравнению со сведениями, полученными Поликарповичем, узнать о памятнике не удалось. Выяснилось, что дву- слойность стоянки кажущаяся, и происходит она оттого, что размыв культурного слоя шел неравномерно: остатки легли по склону двумя шлейфами, один над другим. Среди находок больше всего привлекает внимание огромный (3,5 ½ 14 см) кремневый клинок на отборной пластине с приостряющей ретушью по краю.

Как же теперь, по прошествии стольких лет после раскопок Константина Михайловича и его последователей, видится место Бердыжской и Юровичской стоянок в верхнем палеолите Восточной Европы? Вот здесь-то и наступает пора вернуться к лирическому началу нашего повествования о пращурах австрийских кровей. Да и почему, собственно, австрийских?

В Австрии есть местечко Виллендорф, где при раскопках были обнаружены изделия, как две капли воды похожие на те, что встретились Поликарповичу в Бердыже: наконечники копий и дротиков с боковой выемкой, ножи с подтеской, листовидные острия, двугранные и иные резцы. Основной формой кремневой заготовки служила крупная, массивная ножевилная пластина. Аналогичные находки сделаны также на стоянках Краков — улица Спадзиста в Польше, Авдеево на р. Сейм, в Костенках на Дону (Костенки 13, 18, верхние слои Костенок 1 и 14). Эта древняя культура так и называется теперь среди археологов — Виллендорфско-Костенковская или Костенковско-Авдеевская. Бердыжу «не повезло» — он не стал титульной стоянкой. Слишком бедны на нем находки по сравнению с остальными памятниками, хотя и не менее выразительны.

Костенковско-авдеевская культура начала свое существование около 30 000 лет назад в Виллендорфе, в Центральной Европе, и успешно пережила максимальное похолодание, случившееся 20 000 лет назад. Об этом говорят находки на стоянках Зарайск в Подмосковье, а также ряд радиоизотопных дат для других стоянок в пределах 14—16 тысяч лет. Даты же, полученные для Бердыжа при подсчете радиоактивного изотопа углерод-14, оказались равными 23 430 и 24 000 лет назад.

Бердыж был смыт древним водным потоком. На других стоянках часто выявляют сложные жилые комплексы. Каждый из них представлял собой овальный многоочажный жилой объект, по периметру которого располагались крупные хозяйственные ямы и небольшие полуземлянки, а на площадке — многочисленные, перекрывающие друг друга небольшие ямки. По центру обычно лежала линия очагов, с которой, возможно, было связано узкое и длинное наземное жилище. Большинство памятников виллендорфско-костенковского типа отличается выразительным костяным инвентарем. Это так называемые «тесла», реалистичные и стилизованные женские статуэтки, статуэтки животных, браслеты, головные обручи, булавки. Своеобразны и богаты также орнаментальные мотивы — косой крестик, косая и прямая клетка, поперечная короткая черточка, клиновидная насечка, прорезной зигзаг, «елочка» или шеврон. Почти ничего этого в Бердыже не осталось: растущий овраг не пощадил ничего. Чудом сохранились пластинки бивня со знаменитым рядком косых крестиков. Их опубликовала в своей монографии американская исследовательница Ольга Соффер^[69].

В последнее время становится все более очевидным, что из центральной Европы мигрировала не одна, а несколько (минимум две) группы населения, близкие, но вовсе не идентичные по традициям кремнеобработки и обработки кости. В частности одним из основных отличий была форма заготовки для кремневых орудий — в одном случае широкая, а в другом — узкая пластина. Если одна группа связана с памятниками типа Бердыжа, Костенок 1, Авдеево или Зарайска, то ко второй группе на Русской равнине относились памятники близкие к моравским стоянкам Павлов, Дольни Вестонице и Пшедмост (Предмостье): Хотылево 2, Гагарино, Костенки 8 слой 2, Костенки 4 слой 2. И, конечно же, известные нам уже Юровичи. Похоже, что обитатели Юровичей «прибыли» на Припять из центральной Европы, а затем отправились дальше — на Десну и на Дон. Дальнейшая судьба этих пришельцев не вполне ясна, хотя скорее всего они дожили до мезолита и дали начало целому ряду культур позднеледниковой эпохи.

В отличие от костенковских изделий, кремневые орудия Юровичей и сходных стоянок изготовлены на узких удлиненных пластинах. Ведущую роль играют уже не ножи с подтеской и наконечники с боковой выемкой, а пластинки с притупленным краем. Эти изделия, скорее всего, использовали, закрепляя в пазах костяной или деревянной оправы. Так получался клинок необходимой длины, который очень легко починить в случае поломки. Нужно было просто сменить изношенный или выкрошившийся вкладыш.

Об индустрии этого типа памятников легче судить по открытому и изученному учеником Поликарповича Ф. М. Заверняевым памятнику Хотылево 2 на верхней Десне. Комплекс кремневых изделий также близок к восточному граветту Моравии. На хорошо ограненных стандартизированных пластинах удлиненных пропорций изготовлены резцы (преобладают двугранные, ретушных меньше), концевые однолезвийные скребки без ретуши по краю заготовки, выразительные серии пластинок и микропластинок с притупленным краем, острий граветт, усеченные ретушью пластины и проколки. Наконечники с боковой выемкой были, но имели несколько иную — вытянутую форму, по сравнению с костенковскоавдеевскими и названы атипичными. Что касается костяной индустрии и искусства — они была похожи на костенковско-авдеевские шедевры^[70]. Обработанная кость Хотылево 2, как и кремень, подтверждает принадлежность памятника к культурной общности восточного граветта, а точнее — его павловской ветви. Среди костяных изделий серия уникальных женских статуэток, стилизованные антропоморфные фигурки, браслеты из бивня, проколки, фибулы и пр. Некоторые из них типичны для виллендорфско-костенковского круга памятников, некоторые не находят аналогов. Среди разнообразных орнаментальных мотивов выделяется косой крест и ромб.

Юровичам, как и Бердыжу, не повезло. Обработанная кость здесь, в отличие от Хотылево, совершенно не сохранилась. Зато Юровичи древнее Бердыжа. Их радио- углеродная дата зашкалила за 26 000 лет! Это самое начало развитой поры верхнего палеолита и путешествия древнейших землепроходцев.

Итак, первые (и пока единственные) памятники белорусского палеолита Бердыж и Юровичи принадлежали к различным волнам заселения, но связаны с одним явлением, научное имя которому — восточный граветт. Оно дано за сходство (но, конечно же, не родство) с некоторыми палеолитическими индустриями с территории Франции, носящими имя «граветьен». Что касается палеолита под Гомелем (ведь именно на Гомельщине открыты Бердыж и Юровичи), то его история получила неожиданное продолжение. Когда Гомель восстанавливали после Великой Отечественной войны, в вырытом под дом котловане недалеко от дворцово-паркового ансамбля Румянцевых—Паскевичей обнаружили скопление костей мамонта. Изучив находки, Поликарпович сделал предположение о нахождении здесь стоянки человека времен палеолита. Однако раскопки произвести не удалось — не было средств. Сейчас на этом месте жилой дом, по соседству — облисполком, Дворец спорта, ресторан, старинный парк-усадьба и дворец Паскевичей. О находке, обследованной Поликарповичем, долгое время напоминала только небольшая заметка в газете^[71][72]. И вот в ноябре 2002 г. кандидат исторических наук Олег Макушников, преподаватель Гомельского университета, проводил раскопки в центре города, возле дворца Румянцевых—Паскевичей. Экспедиция была внеплановой: дворец находился на реконструкции, и прежде чем дать доступ строителям к фундаменту и коммуникациям, охранную зону должны были обследовать археологи. В 10 м от здания обнаружили остатки рва и вала древнего Гомийского замка. Под культурным слоем встретилась кость шерстистого носорога. Макушников пригласил осмотреть находку Елену Геннадьевну Калечиц. Оказалось, что на кости отчетливо заметны следы работы — древний человек использовал кость в качестве терочника. Находка подтверждает провидческое предположение Поликарповича о наличии в историческом центре Гомеля палеолита. Где и как теперь искать саму стоянку, а не переотложенные следы? Макушников не уверен, что даже взятие точкой отсчета места находки не станет залогом успеха, тем более, культурный слой может лежать на многометровой глубине (так, на стоянке Хотылево 2 в соседней Брянской области до слоя археологам приходится «идти» вглубь 4—6 м). Разворотить парк на большой площади никто не позволит, да и деньги — вопрос не праздный. На одном энтузиазме далеко не уедешь^[73]. Примеры находок палеолита на месте древних крепостей и замков уже есть — взять хотя бы открытую в Подмосковье стоянку Зарайск, на месте которой расположился впоследствии Зарайский кремль. В древности любили люди селиться на открытых, обдуваемых ветром мысах. На таких же мысах позднее удобно было строить укрепления. Похоже, в скором времени Гомель войдет в число пунктов, через которые пролегал путь великой авантюры каменного века.

венера елисеевичская

На заседании Черниговской губернской ученой архивной комиссии^[74], состоявшемся 25 ноября 1904 г. было зачитано письменное сообщение с места земского учителя из с. Синьково Мглинского уезда К. А. Зеленецкого. Оно говорило о фактах многочисленных разновременных (1870-е годы, 1900, 1904 гг.) находок костей мамонта в деревне Елисеевичи^[75]. Комиссия постановила обследовать место в случае поступления новых сведений, так как возможно речь идет о «кладбище» мамонтов. И все же открытие уникальной верхнепалеолитической стоянки Елисеевичи было отдалено на четверть века.

Во время разведок по Судости в 1930 г. жители сел Дмитрово и Синьково сообщили Поликарповичу о находках больших костей в Елисеевичах лет 20 назад при обвале берега. 19 июня 1930 г. археолог прибыл на место находки и открыл на усадьбе Д. И. Бессчастного и его соседей новую палеолитическую стоянку, ставшую одним из известнейших памятников Восточной Европы. Разборка культурного слоя шла по штыкам, на протяжении четырех штыков лопаты встречались находки, в числе которых оказались не только кремневые орудия, но и изделия из кости.

Первые публикации встретили бурные заинтересованные отклики среди столичных археологов. Однако секция археологии Института истории АН БССР отказала К. М. Поликарповичу в выделении средств для раскопок в Елисеевичах и в 1931 и 1933 гг., несмотря на наличие насыщенного культурного слоя. Формальным основанием для отказа послужило то, что памятник лежит за пределами БССР. Поиск источников финансирования привел К. М. Поликарповича к коллеге и другу С. Н. Замятнину. Вот что тот сообщил в письме от 22.7.1934 г.:

«Вчера в ИИМКЕ мне показали Вашу открытку

с просьбой об открытом листе на Елисеевичи. … На днях мне пришлось спешно составлять план экспедиционной работы на будущий 1935 г. Эту работу Институт Антропологии и Этнографии считает необходимым сосредоточить на палеолите, собрав все возможные исследовательские силы. Ассигнования по-видимому будут даваться солидные и в плане я наметил ряд палеолитических экспедиций (П. П. Ефименко — Костенки-Борщево, Сосновский — Сибирь, Городцов — Тимоновка, я — Кавказ и К. М. Поликарпович — Елисеевичи…). Я в смете на Ваши работы поставил 5000 рублей… Видимо Елисееви- чи — первоклассный памятник и необходимо, чтобы Вы могли провести достаточно широкие раскопки (тем более, что в Тимоновке, по-видимому близкой к Елисе евичам, — столько неясностей в характере размещения культурных остатков!). Сообщите мне Ваше отношение к этому проекту. Всего лучшего, С. Замятнин».

Раскопки в Елисеевичах на средства МАЭ были начаты К. М. Поликарповичем 14 августа 1935 г. и завершились 29 сентября. Палеолитическая «Венера», дошедшая до нас сквозь восемнадцать или даже более тысячелетий, лежала еще на дне раскопа.

Ожидания обмануты не были. В пределах раскопа было обнаружено скопление костей мамонта (причем в основном — бивней и черепов, последних — 27, что заставило исследователя предположить культовый характер скопления) и значительное число кремневых и костяных орудий, которых особенно много было в скоплении зольной массы у южной стенки раскопа. Кость отличалась хорошей сохранностью. Особо важно, что среди поделок из кости оказались уникальные произведения первобытного искусства: орнаментированный бивень мамонта, пластины из бивня с гравированным орнаментом (шестиугольник, параллельный зигзаг и параллельная линия), названные Поликарповичем на манер австралийских аборигенов — «чуринги». И наконец — долгожданная женская статуэтка из бивня. Раскопки были хорошо для того времени документированы, однако часть документации при неясных обстоятельствах была утрачена, попытки реконструировать план этого участка специалистами 1970—1990-х годов поначалу оказались неудачными, а затем убедительными, что подтвердили схемы и чертежи, обнаруженные нами при обработке архива Поликарповича. «Чуринги» и статуэтка располагались под скоплением черепов и крупных костей мамонта, представлявших собой конструкцию вокруг неглубокой искусственной ямы^[76].

Естественно, что результаты первых стационарных исследований Елисеевичей вызвали в северной столице восхищение и проблем с финансированием следующего полевого сезона практически не возникло. К. М. Поликарповичем от ждущего его приезда в Ленинград С. Н. Замятнина было получено 6 мая 1936 г. сообщение: «На работы в Елисеевичах Вам ассигновано ИАЭ 6000 рублей (когда приедете — надо будет смету с указанием сроков выдачи средств и предусмотрением камеральных работ). С открытым листом никаких недоразумений у Института с ГАИМК выйти не может, Ваше беспокойство напрасно. Надо будет составить план монографии о Елисеевичах для сметы изданий 1937 г. (хорошо ее подогнать к 20-й годовщине Октября)».

Новые раскопки в Елисеевичах начались 9 августа

1936 г. и завершились 10 октября, вскрыт на этот раз был 61 м² насыщенного культурного слоя к западу и северу от раскопа 1935 г. Отсутствие в экспедиции профессиональных геологов не позволило К. М. Поликарповичу выявить мерзлотные деформации в раскопах 1935—1936 гг. (раскопы 1 и 2). Он воспринял мерзлотные жилы как следы сооружений — углубленного «хода» длиной более 6 м из вертикально поставленных плоских и трубчатых костей мамонта. В работах 1936 г. участвовали также

В. П. Левенок, А. Д. Коваленя, Е. А. Шмидт и др. Атмосфера в Елисеевичской экспедиции была самая, что ни есть, теплая и дружественная.

Говоря о довоенных раскопках в Елисеевичах нельзя не вспомнить о Бежицком краеведческом обществе, принявшем в исследованиях немалое участие. Еще в 1933 г. почти все краеведческие общества в стране были закрыты, их издания уничтожались. И все же в Западной области продолжали работать «последние из могикан» брянского краеведения, которых террор пока обошел стороной. Это учителя И. Е. Благодатский и Н. И. Лелянов.

В 1935 г. в Смоленске вышла в свет статья Н. И. Лелянова «Палеолитический человек на территории За падной области» — первый специальный обзор для Брянского края на данную тему, к тому же снабженный приложением: сводом находок плейстоценовой фауны. Остальные археологические материалы провинциального исследователя так и не были опубликованы. Отчетов на эти темы в архиве ИИМК РАН нет. В 1958 г. у Хотылево ученики Н. И. Лелянова Ф. М. Заверняев и Е. А. Шмидт открыли раннепалеолитическое местонахождение, ныне там усилиями местных и столичных археологов, включая автора этих строк, известно уже около 20 палеолитических стоянок. К 1936 г. Н. И. Леляновым были учтены свыше 700 археологических памятников Подесенья. Среди собранных древностей и кости мамонта, и неолит, и диоритовая мотыга из Пригородного хозяйства Орджоникидзеграда, и даже монета Боспорского царства IV в. н. э., найденная на берегу Десны в Бежице. Бесспорно Лелянов был в 1930-е годы лучшим знатоком северо-востока современной Брянской области.

Вышедшее в 1937 г. «Типовое положение о краеведческом музее» определяло такое учреждение, как «орудие по коммунистическому воспитанию» и «комбинат политико-просветительной работы». Такая политика государства окончательно выхолащивала научную сторону деятельности музеев. 10 июня 1937 г. вышло постановление СНК РСФСР, запрещающее существование центрального и местных бюро краеведения.

В целом два года довоенных раскопок в Елисеевичах принесли коллекцию кремневых изделий свыше 45 000 экземпляров, позволившую датировать памятник нижнемадленской стадией палеолита. Находки из Елисеевичей вошли в сокровищницу мировой культуры, быстро получили всемирную известность и вошли даже в учебники по археологии и древнейшей истории.

Запланированная к юбилею октябрьской революции монография так и не была написана и напечатана. Не были продолжены и раскопки в 1937 г. Дальнейшие работы К. М. Поликарпович планировал перенести на недавно открытую стоянку Юдиново, однако Орловский краеведческий музей, в который он обратился за финансированием, неожиданно предложил продолжить исследова- ния в Елисеевичах.

Поликарпович представил смету на период с 15 мая по 15 июля 1941 г. в 17 000 руб. и план исследований, согласно которому предстояло вскрыть участок в 100 м². Помешала война. Но даже в военное время Поликарпович думал о совершенствовании методики раскопок. В эвакуации методика работ разведочных партий натолкнула К. М. Поликарповича на мысль о применении подобной технологии при археологических раскопках. «Приме нялась, — вспоминал он, — ручная промывка песков и суглинков, содержащих олово, в обычной посуде — глубоких тарелках или мисках. Способ прост, удобен и доступен»^[77]. После войны Поликарпович впервые применил технологию промывки при раскопках 1946 г. Результат оказался потрясающим: десятки тысяч мельчайших кремневых чешуек, обломочки костяных иголок, бусинки и даже хрусталики глаз пресноводных рыб. Ныне промывка культурного слоя применяется на большинстве исследующихся палеолитических памятников и многие молодые ученые даже не помнят, кто был первопроходцем этого метода.

Работа К. М. Поликарповича в Елисеевичах в 1946 г. возобновилась 3 августа и закончилась 17 октября и проводилась уже за счет средств АН БССР, а не Кунсткамеры. В раскопках участвовали Л. А. Михайловский, Ф. Ф. Павлов, Н. Г. Павлова и В. П. Левенок. Новый раскоп дал насыщенный мощный культурный слой (свыше 4 500 кремневых изделий, 2 886 костей и их фрагментов) с частично разрушенной конструкцией из костей, получившей условное наименование «круг». Под одним из двух выявленных скоплений бивней отмечено очажное скопление угля округлой формы, которое было окружено конструкцией из трубчатых и плоских костей. Результаты раскопок были доставлены в Минск.

Летом 1948 г. раскопки в Елисеевичах были про- должены. Экспедиция в составе К. М. Поликарповича, Л. А. Михайловского, В. П. Левенка, уже известного нам Ф. М. Заверняева работала с середины июля по начало сентября. Всего раскоп принес, благодаря применению промывки, более 214 тысяч расщепленных кремней, более 2/3 составляли мельчайшие чешуйки. Материалы были вновь переданы в Институт истории АН БССР. В общей сложности раскопки 1930—1948 гг. выявили сложные костяные конструкции и иные объекты, дали 265 512 изделий из кремня (включая чешуйки) и рекордную по количеству самобытную, во многом по сей день не находящую аналогий в палеолите Русской равнины костяную индустрию — свыше 6 000 предметов. При этом сложный в геологическом отношении памятник так и не был понят до конца исследователем.

В 1949 г. проведено и определение ископаемой фауны из раскопок в Елисеевичах 1930, 1935 и 1936 гг. Эту задачу успешно выполнил сотрудник и ученый секретарь Зоологического института АН СССР (именно туда была передана коллекция фауны) И. М. Громов. Уже к концу того же 1949 г. К. М. Поликарпович завершил работу над монографией по результатам раскопок стоянки Елисеевичи 1930, 1935 и 1936 гг. В урезанном виде она вошла в посмертное издание «Палеолит верхнего Поднепровья».

Отдельной проблемой для К. М. Поликарповича стал поиск источников кремня, которыми пользовались обитатели стоянки Елисеевичи. Для этого он в 1951 г. произвел обследование природных месторождений кремня на территории Брянской обл., по правому берегу Десны. Во Вщиже оказались богатейшие выходы кремня черного цвета в желваках, имеющих форму цилиндров, полых внутри. Анализ привел ученого к выводу: наиболее ве- роятным местонахождением, откуда происходят кремни Елисеевичской стоянки, следует считать с. Вщиж.

В течение 1950-х Константин Михайлович неоднократно пытался продолжить исследования стоянки, но мешало то отсутствие средств, то ухудшающееся здоровье. В 1959 г. Министерство культуры РСФСР направило на имя Поликарповича запрос о том, насколько полно исследована стоянка и целесообразно ли ее снятие с государственной охраны. Но до завершения исследований этого памятника, естественно, было далеко.

В 1979 г. в результате обследования окрестностей стоянки удалось, наконец, решить поставленную К. М. Поликарповичем проблему кремня: стало ясно — кремень Елисеевичей имеет местное происхождение и добывался в оврагах в непосредственной близости от стоянки.

Кладбища древних гигантов

Интересные факты, подтверждающие масштабы торговли мамонтовой костью приводит К. М. Поликарпович в отрывке главы 1 рукописи монографии «Палеолит верхнего Поднепровья», не вошедшем в окончательную редакцию: «Небезынтересно указать на следующий факт: в середине 1930-х годов в Минске, на улице Немиге, при земляных работах по регулированию речки Немиги, в культурных слоях XVI—XVIII столетий был найден большой кусок бивня какого-то слона длиной не менее 0,2 м. Бивень еще вполне сохранял свою свежесть и крепость. На концах этого куска были следы хорошего поперечного распила. Этот бивень, несомненно, происходил из какой-то мастерской резчика по слоновой кости. В Минск он мог попасть из Сибири, через Москву… При раскопках 1958 г. на Замчище раннефеодального Минска в слоях XVI–XVIII вв. был найден небольшой кусок бивня с сохранившимися следами поперечных распилов. Размер этого куска 5,5 см, при диаметре одного распила в 4 см, другого — в 3 см. Отрезок хорошей сохранности, соответствующей сохранности бивня, найденного в 1930-х годах в Минске на Немиге». «Известно, что в музее, который существовал при коллегии иезуитов в Полоцке, в 1780 г.

сохранялись в кабинете редкостей 3 клыка мамонта»^[78].

Находок останков мамонта зафиксировано множество. Некоторые из них первые краеведы XIX в. уже пытались связать с деятельностью человека. Например, вблизи Витебска, на правом берегу р. Лучесы в 1895 г. Е. М. Романов нашел зуб мамонта, а так же диоритовый сверленый топор. Несомненно, находки меж собой связаны не были (топор относился к бронзовому веку), на что краевед, кстати, и указал в своей работе. Но совпадение было признано любопытным. На связь палеолита и таких находок четко указал и К. М. Поликарпович: «Одним из лучших указаний на наличие палеолитических местонахождений являются находки остатков четвертичных животных. Как известно, в большинстве случаев стоянки палеолита обнаруживаются, прежде всего, при исследованиях мест находок таких остатков»^[79][80]. Опираясь на это суждение Константин Михайлович в поисках палеолита осматривал все, становящиеся известными места находок плейстоценовой фауны. Почти все открытые им памятники палеолитической эпохи — Елисеевичи, Бердыж, Курово, Юдиново, Юровичи — были выявлены именно благодаря такому подходу. Все местонахождения заносились в реестр. Список Поликарповича включал к 1932 г. 129 находок, к 1936 — уже 150. Эти материалы опубликованы во втором и третьем томах «Прац» Инбелкульта. Позднее, в 1941 г. Поликарповичем была написана еще одна работа со сведениями о приблизительно 20 новых местонахождениях. Она готовилась к изданию и была утрачена в годы Отечественной войны. Некоторые сведения из этой работы можно восстановить по документам и выдержкам из рукописей Константина Михайловича.

«Особенный интерес представляет местность к северу от Орши, на южном берегу мертвой древней долины между реками Днепром с востока и Оршицей с запада. Здесь из года в год на верхней надпойменной террасе в древнеаллювиальных песках находят, при разработке карьеров для добычи песка, много остатков мамонта (особенно часто), носорога, северного оленя и быка. Очень много костей добывалось в 1890 годах со дна р. Сожа к югу от Гомеля, у дд. Бобовичей, Терешковичей, Дятловичей… Много находок остатков четвертичной фауны доставили разрабатывавшиеся гравийные карьеры у д. Леонтьева Добрушского района Гомельской обл. (левобе- режье Сожа). Нередки находки костей мамонта и носорога в г. Мозыре (урочище Свидовка и другие места) и его окрестностях (д. Новики к югу от Мозыря). Массовое нахождение остатков мамонта имело место несколько ранее 1939 г. к югу от Гродно на левом берегу Немана, под пятиметровой толщей древнеаллювиальных песков»^[81].

А вот описание одного из местонахождений, которое не успело попасть в публикацию 1936 г. Этот отчет показывает, как проходили такого рода обследования: «В секцию археологии Академии наук БССР. 2 января 1936 года я при возващении в Минск из Ленинграда, с пленума Комиссии по ископаемому человеку МАИЧПЕ Советской Секции (20—24.12.1935 г.) прибыл на ст. Осиновку в местечко Дубровну и 3 января в совхоз Станиславов (иначе Слепцы, на юг от Дубровны) относительно находки в котором остатков мамонта Секцией археологии Академии наук БССР было получено уведомление Дубровенского краеведческого товарищества от 6.12.1935 г. В Станиславове, которое находится километра за 2 на юг от местечка Дубровны я направился к директору совхоза с просьбой сообщить мне подрбности о находке и указать кем именно, где и когда означенные находки были сделаны. Ни на один из этих вопросов директор не смог мне дать вразумительного ответа и советовал мне обратиться с этим к агроному совхоза. Однако агроном оказался в отъезде. У находящейся рядом конторы я выяснил, что кости находили при разработке гравийного карьера, который располагается возле совхоза по дороге в Дубровну. Тут же мне были переданы небольшие обломки кости из этого карьера, и при этом сообщено, что кости находили в карьере в июне—июле 1935 года, залегали они на глубине около 2,0 м. Однако и тут мне ничего не могли сообщить относительно самих находчиков. Только при опросе рабочих были наконец выявлены два рабочих, которые работали при указанных разработках гравия. У одного из них — гр. Шульги были мною куплены за 20 рублей искомые остатки, которые им и другими рабочими были найдены в указанном карьере: 1) трубчатая кость (бедренная) — обломок длиной 30,9 см; 2) небольшой позвонок; 3) незначительные обломки — 2; 4) трубчатая кость, обломок длиной 12,6 см (инвентарь секции № 1398, 1—5). Кроме того, в декабре 1935 года в секцию археологии была при указанном письме доставлена из Станиславова одна почти целая кость (плечевая) слона (мамонта) (инвентарь секции № 1392). Карьер, из которого происходят все эти находки, был мною осмотрен. Он размещается в 1 км от совхоза на север на берегу р. Слепчанки, впадающей примерно через 1 км в реку Дубравенку. Картер находится примерно метрах в 50 от берега Слепчанки, от которого он отделен неширокой поймой и постепенно поднимающимся в сторону карьера полем. Карьер занимает вытянутую с запада на восток площадку на восток от дороги на Дубровну, размерами приблизительно 60 (W-O) ½ 40 (N-S) шагов. Хотя в момент моего обследования карьер был засыпан снегом, однако некоторые более высокие части его стенки от снега были свободны. Как можно было видеть, сверху здесь залегала темносерая песчаная почва мощностью 10—20 см. Под почвой примерно на 40 см желтый крупнозернистый песок, который, согласно полученным мною в конторе сведениям, сменяется постепенно гравием. Тут же встречаются небольшие валунчики известняка и кремня диаметром до 77 см (взято 6 образцов, инвентарь секции № 1398, 6—11). Как указали находчики, кости встречались не в одном пункте карьера, а в разных его частях. Концевые морены выступают особенно четко и выразительно на правом берегу Днепра между станцией Осиновкой и мест. Дуб ровной. Пески и гравий, которые наблюдаются в карьере можно поэтому рассматривать как отложения, связанные с возникновением этих концевых морен. Тут будет интересно отметить, что все остатки четвертичной фауны северной Белоруссии (Крыжи на Западной Двине ниже Витебска — остатки мамонта, носорога, северного оленя; Витебск — находка в 1886—1887 гг. остатков овцебыка; с. Горки-Любичи Бешенковичского р-на — зуб мамонта; и некоторые другие) тоже связаны обычно с образованиями концевой морены. Это наводит на мысль о том, что перед последним вюрмским оледенением, которое оставило на всей этой территории свои концевые морены, был некоторый период, когда ледник находился далеко отсюда в северном направлении и тогда на этой территории могла обитать фауна, представленная упомянутыми остатками. Сотрудник секции археологии Академии наук БССР К. М. Поликарпович».

То, что огромные мамонтовые кости помогали обратить внимание на следы палеолита не секрет. Но, оказалось, что и следы палеолитического человека заставляют нас задуматься о его взаимоотношениях с окружающей природой, в том числе и о судьбе неразлучного спутника наших предков — шерстистого мамонта.

Вернулся он в Юдиново для стационарных исследований только в 1947 г. Методика раскопок практически не отличалась от методики исследований Елисеевичей (сетка квадратов имела порядковую нумерацию; показанное на опубликованном плане цифро-буквенное обозначение квадратов введено уже задним числом). Неточная ориентация раскопов Поликарповича по сторонам света была связана с положением хозяйственных ям, на месте которых раскопы закладывались. Следует заметить, что все однажды вскрытые участки не засыпались при прирезке новых площадей — это можно назвать удачным гибридом кессонной методики и метода раскопок широкой площадью, апробированного П. П. Ефименко на костенковском палеолите и ставшего классикой советской археологии. Именно методом, который применил в Юдиново К. М. Поликарпович, только еще медленнее, еще тщательнее, чтобы не нанести ущерба фиксации, копают палеолит теперь.

Главным в исследовании стоянки Юдиново несомненно следует считать открытие костно-земляных жилищ эпохи палеолита. Приоритет К. М. Поликарповича в этом неоспорим. На сооружение одного только костноземляного жилища уходило по 20—30 скелетов. А жилищ таких на каждой стоянке по 3—4. Откуда столько мамонтов оказалось в распоряжении первобытных строителей? Как они добыты?

Известнейший палеонтолог и геолог-четвертичник В. И. Громов, участвовавший вместе с Поликарповичем в раскопках стоянки Бердыж, писал о своем впечатлении от этого памятника: «наличие большого числа костей без всяких следов деятельности человека, как и в некоторых других аналогичных пунктах наводит на мысль о наличии здесь кладбища мамонтов, погибших без участия человека и позднее частично использованных человеком для своих хозяйственных целей»^[82]. Почти все памятники палеолита с массовыми скоплениями мамонтовых костей он считал располагавшимися близ таких мамонтовых кладбищ.

Для подтверждения существования таких удивительных природных объектов и, более того, их относительной многочислености вернемся опять в начало ХХ в. В июне 1927 г. крестьяне села Новые Бобовичи на реке Ипуть при сооружении колодца на дне большой балки на глубине 5,44 м от поверхности балочного дна, наткнулись на крупные кости. Извлекли 156 костей, принадлежавших 13 мамонтам. На уровне костища из грунта выступала вода, так что раскопки приходилось вести стоя в жидкой грязи. Среди костей был обнаружен комбинированный резец на кремневой пластине, принятый за каменный нож^[83]. В августе 1928 г. находки осмотрел К. М. По ликарпович, который решил, что в Новых Бобовичах найдена новая палеолитическая стоянка. Местонахождение прочно вошло в научную литературу, но, между тем, собственно древнее поселение здесь выявлено так и не было.

В сентябре—октябре 1953 г., по завершению раскопок в Бердыже, на оставшиеся от экспедиции деньги К. М. Поликарпович предпринял последнюю попытку поисков палеолита в Новых Бобовичах, заложив 4 раскопа на склонах балки выше, чем в 1951 г., а так же на площадке обнаруженного им городища раннего железного века. Месяц — с 5 сентября по 4 октября — шли раскопки. В составе экспедиции работали Е. Г. Галанова, Р. В. Шматова из сектора археологии, директор Новозыбковского музея И. Е. Кесслер, сотрудник Брянского краеведческого музея М. М. Говоров. Масштабы раскопок, однако, оказались несравнимыми с их результатами. Четвертичные отложения были пройдены до морены днепровского ледника, но найдено лишь несколько переотложенных кремневых отщепов и обломков костей. Новые Бобовичи — памятник особого рода.

Стратегия расселения была ориентирована именно на «кладбища» мамонтов. Мамонт давал людям практически все: мясо, жир, шкуру брали у убитых или недавно погибших зверей. А широко распространенные мамонтовые «кладбища» снабжали топливом (подсохшая, но богатая жировой клетчаткой кость прекрасно и жарко горит), сырьем для поделок и, наконец, строительным материалом для костно-земляных жилищ — таких, как открытые Поликарповичем в Юдиново.

Вернемся теперь в Новые Бобовичи. Аргументы К. М. Поликарповича в пользу оценки новобобовичской находки как остатков охотничьей добычи людей — отсутствие анатомической связи костей, так же, как и наличие большого числа молодых особей, как стало ясно теперь, несостоятельны. Это все вполне характерно и для естественных скоплений. Согласно данным Г. Э. Гиттермана, 5 мамонтов были моложе знаменитого пятидесятилетнего Берёзовского мамонта, экспонирующегося в Музее ЗИН РАН, 7 — близки к нему по возрасту, а 1 — старше. Таким образом, соотношение молодых и взрослых особей равно 39 к 61%. Отсутствие окатанности основной части костей Новобобовичских мамонтов — еще одно свидетельство того, что они не сносились по склону или по тальвегу балки на большие расстояния склоновыми процессами и водными потоками.

Получается, что, как это ни парадоксально, Поликарпович раскапывал в Новых Бобовичах именно «кладбище» мамонтов со следами посещения собирателями, несмотря на то, что категорически отрицал роль таких явлений в жизни палеолитического человека. Впрочем, Константин Михайлович всегда легко принимал все новое в науке. И доживи он до открытий на Берелехе, под Севском, гипотеза «мамонтовых кладбищ» могла бы стать его рабочей гипотезой.

Болотные люди

В широкой долине речки, что впадает слева в За падную Двину и называется теперь Кривиной, среди огромной болотистой поймы меж теперешними деревнями Осовец и Головск видны несколько небольших низких островков. В 1925 г. было решено осушить это огромное болото — торфяник. Начали копать большие глубокие канавы, или, как их называют, магистрали. Одна такая магистраль, в конце концов, перерезала древнее поселение у Головска. Рабочие выбрасывали наверх пережженные камни, угли, кости, черепки посуды. Наблюдавший за работами техник обратил внимание на обломок посуды, непохожий на теперешнюю. Она была грубо слеплена из глины и украшена узором в виде елочки. Техник передал черепок известному ботанику — профессору В. С. Доктуровскому^[84], а тот, в свою очередь — К. М. Поли карповичу^[85].

Первые раскопки стоянки Кривина–Головск, лежащей в 12 км от г. Сенино, проходили в августе—сентябре 1934 г., руководил ими К. М. Поликарпович, к которому на несколько дней приезжал и А. Д. Коваленя. Вскрыть удалось немного — всего 20 м². Дело в том, что работа на торфяной стоянке особенно сложна. Копали Кривину 3—6 человек рабочих (включая подростков), набранных Поликарповичем из местных крестьян. За день 22 августа вскрыли значительный участок, перекидав 41 м³ грунта. За куб землекопу Поликарпович выплачивал 1 руб. 25 коп., замечая в дневнике, что «это, безусловно, дорого». Из-за выступающей воды работать на раскрытом культурном слое стало почти невозможно, и Поликарпович изменил классическую методику «раскопок на месте». Он предложил выносить фрагменты культурного слоя на носилках наверх, чтобы там разбирать. Крестьяне, работавшие на раскопе, носилки поначалу так и не принесли, а разборка слоя на месте стала почти невозможной. Ведрами выносили воду из раскопа, а слой, поднятый на носилках, разбирать оказалось очень сподручно. Разрез стенки рас- копа, согласно дневникам Поликарповича, был таков:

1. Сухой светло-бурый торф слабо разложившийся, книзу черноватый — 1,05 м; 2. Торф черный, хорошо разложившийся — 0,68 м; 3. Культурный слой — 0,3 м; 4. Песок с галькой — материк. Особый интерес среди находок представляли кости домашних быка и собаки — древнейшие в Белоруссии свидетельства доместикации животных. В процессе раскопок и осмотра окрестностей на этом же торфянике была выявлена Поликарповичем и другая стоянка Кривина–Осовец.

Продолжились раскопки на торфянике Кривина только в августе—сентябре 1939 г. На этот раз в Кривине— Головске помимо следов жилья были найдены два погребения с пятью бусами из привозного янтаря.

Поныне Кривина продолжает оставаться одним из интереснейших кустов памятников эпохи неолита-бронзы в Белоруссии и изучается многие годы. В верхних пластах открытого К. М. Поликарповичем поселения Кривина–Осовец была найдена костяная скульптура человека, видимо использовавшаяся при магических обрядах. Археологи Михась и Максим Чернявские обнаружили в Кривине новое погребение с изящной орнаментированной посудой, находившейся у головы умершего. По словам кандидата исторических наук Николая Кривальцевича, «сенсационность открытия состоит в том, что на территории Северной Беларуси, это, пожалуй, самое древнее захоронение из всех, ранее обнаруженных археологами». Палинологическим методом, одним из пионеров которого был уже упомянутый проф. Доктуровский, ныне изучены разрезы шести скважин в торфянике Кривина. Проведенные исследования позволили установить, что торфяной массив образовался в начале атлантического периода, т. е. около 7 800 л. н. на месте озера, существовавшего здесь еще со среднего дриаса. Была восстановлена история развития растительности от дриаса до наших дней¹.

Поликарпович, хотя и известен в первую очередь как исследователь эпохи камня, с первых лет работы в археологии уделял немалое внимание и бронзовому веку. Его разведки 1920-х годов позволили нанести на археологическую карту Белоруссии сотни новых пунктов нахо- док — и не только стоянок, но и мест обнаружения от-

¹ Симакова Г. И. Палеогеография Кривинского торфяного массива (Белорусское поозерье) в позднеледниковье и голоцене // Литосфера.

2000. № 13. С. 46–52.

дельных предметов: бронзовых кельтов, каменных сверленых топоров и т. д. Помимо этого Поликарповичем был проделан колоссальный труд по созданию картотеки таких находок по дореволюционным и зарубежным изданиям. К сожалению, в годы войны она отчасти была утрачена, но и уцелевшая часть поражает масштабами и ждет специалиста, которому могла бы стать опорой в работе. Не только картотеке, но и большинству трудов по эпохе бронзы не повезло.

Если сведения о разведках по Сожу, Днепру и другим рекам, отдельные случайные находки были опубликованы, то более фундаментальные работы погибли в годы войны. Это 450-страничная рукопись «Гісторыя дакласавага грамадства на Беларусі», рукописи «Бронзовый век БССР» в 36 листов и, наконец, монография «Бронзовый век Белоруссии» в 4 печатных листа с приложением печатного листа иллюстраций. Не увидели свет и детальные описания раскопок в Кривине, теперь о них можно узнать только из кратких сообщений и трудно читаемых, написанных карандашом полевых дневников с минимумом подробностей.

Одной из проблем, занимавших в те годы Константина Михайловича, было определение рубежа неолита и бронзового века в Белоруссии, связывавшееся тогда с появлением первых бронзовых изделий. Медь, основная составляющая бронзы, встречается сравнительно редко, поэтому она могла распространяться только посредством налаженного обмена племен различных местностей меж собой. Доказательством наличия такого обмена служили не только бронзовые изделия, но и упомянутые уже янтарные бусы из торфяника Кривина. «Если представить весь ход распространения первых металлов — меди и бронзы — в Азии и Европе, станет совершенно понятной та картина, которая наблюдается в отношении находок бронзового века в Белоруссии», — писал К. М. Поликарпович. «Как известно, формы наиболее древних изделий из меди и бронзы в Европе указывают на заимствование их основных типов с востока. Оно, безусловно, не было прямым, непосредственным для всех стран, а происходило путем постепенного и, конечно, весьма медленного распространения их от восточных центров к периферии. О таком именно пути ознакомления с бронзой ярко говорит хронология начала бронзового века — на востоке за 2000 лет до н. э. и в Европе за 1000— 1500 лет до н. э. …Для Швейцарии, Англии, Шотландии, южной Германии, Чехии О. Монтелиус^[86] дает одинаковые археологические даты. В Северной Германии и Скан ди навии медь употреблялась уже во второй половине III тыс. до н. э. …Начальный период собственно бронзовой эпохи на севере показывает сильное подобие бронзовому веку Италии. Поэтому можно думать, что северные страны познакомились с бронзой уже в первых столетиях II тысячелетия до н. э. К этому же времени относится древнейшая бронзовая эпоха Сицилии. В средней и северной Италии известны находки медного века от III тыс. до н. э. Оловянная бронза появилась здесь, самое позднее, около 2000 лет до н. э. То обстоятельство, что начало бронзового века в Италии падает на первые столетия II тыс. до н. э., имеет наибольшее значение для установления хронологии среднеевропейского и скандинавского бронзового века, так как на север от Альп очень часто находятся предметы, похожие на итальянские того времени. В это время не только медь, но и бронза были известны в средней Европе и Скандинавии. …В позднейший отрезок бронзового века также дает о себе знать близость бронзовой индустрии Польши и западной Украины к Венгрии, меньше количество предметов, которые могли попасть сюда из других близких стран (Скандинавия, Германия, Италия). В то же самое время в северо-западной Померании (побережье Балтийского моря) появляются в большом количестве предметы северного скандинавского происхождения. На местную бронзовую индустрию в Польше указывают многократно сделанные находки бронзы-сырья, наковальни (Перемышль), изредка — матриц (форм для литья)». «Скандинавские страны раньше, чем освоить технику обработки металлов, вынуждены были удовлетвориться ввозом в форме уже готовых металлических изделий», — заключает Поликарпович. «В Северной Германии, Скандинавии в начале бронзовой эпохи еще продолжали существовать поздненеолитические формы таких орудий, как кинжалы, топоры. Как во многих других странах, так и здесь, бронзовые предметы представляли собой главным образом украшения (причем не только из меди, но даже и из золота)». Эти рассуждения в полной мере могли быть отнесены и к тер ритории Белоруссии и прилегающих регионов.

В послевоенные годы Константин Михайлович отдался любимому направлению — исследованиям палеолита. Однако в 1947 г. во время раскопок в Юдиново его поджидал сюрприз, заставивший вернуться к старой теме: «При вскрытии раскопа 1 у его северо-восточной стены, в западной половине был обнаружен небольшой хорошо сохранившийся бронзовый наконечник копья, длиной 13,9 см, шириной 3,1 см с двумя отверстиями на втулке. Он лежал острием в направлении на северо-восток на глубине всего около 0,4 м с правой стороны черепа человека. Было также найдено некоторое количество других человеческих костей. Все это давало основание видеть в находках остатки погребения бронзового века и предполагать, что оно представляет лишь одно из погребений целого могильника этой эпохи. Ввиду большой важности данной находки для территорий Подесенья и Белоруссии, где за исключением погребения в с. Пушкарях НовгородСеверского р-на Черниговской обл., не было известно достоверных погребений эпохи бронзы, были начаты поиски других погребений могильника. Эти поиски увенчались успехом: несколько восточней находки черепа с брон зовым наконечником копья было обнаружено 10 целых и разрушенных погребений указанного типа (ингумация на глубине 0,4—0,9 м, на спине, головой к северу либо к северо-востоку. — А. Ч.). При погребениях было найдено три небольших, почти круглодонных, ребристых глиняных сосуда с орнаментом, близким к орнаменту из Волосова под Муромом и сосудов из Мало-Окуловских курганов того же района (позднее Поликарпович в книге «Палеолит верхнего Поднепровья» сравнивал орнамент сосудов из Юдиново с орнаментом на сосудах поздняковской культуры. — А. Ч.). Кроме того, у ступни правой ноги одного из погребений лежали справа пять наконечников стрел. Юдиновский могильник можно отнести ко времени, близкому к срубной культуре». Так Поликарпович обнаружил и исследовал первый в Подесенье могильник бронзового века. Открытие подтолкнуло к воссозданию работы по эпохе бронзы.

В архиве ученого сохранился план-аннотация работы «Бронзовый век верхнего Поднепровья»: «Задачей темы являлось написание работы о бронзовом веке БССР и Брянской и Смоленской областей. В основу работы положены а) материалы раскопок Юдиновского могильника бронзового века и находки бронзового века в Брянской и Смоленской областях; б) данные, выявленные до настоящего времени по бронзовому веку БССР. Работа делится на две главы: Глава 1. Бронзовый век Брянской и Смоленской областей. (Описание раскопок Юдиновского могильника в 1947 г. — характеристика могильника как памятника бронзового века, материальная культура могильника, орудия труда из кремня, оружие из бронзы, керамика могильника и ее место среди бронзовых культур Восточной Европы, отношение к аналогичным памятникам средней России, Прибалтии, Украины; другие памятники бронзового века Брянской и Смоленской областей). Глава 2. Бронзовый век БССР. История исследования. Основные находки (Материальная культура бронзового века БССР, соотношение культур камня и бронзы, каменные орудия труда, оружие, керамика, бронзовые орудия труда, оружие, украшения; Характеристика бронзового века БССР)».

Эта работа по сути дела впервые ставила проблему культурной принадлежности бронзового века верхнего Поднепровья: «Известен ряд мест поселений с этой керамикой на Соже: д. Гайшин (урочище Вапельня, урочище Первые), д. Дубна (урочище Бышарино поле), д. Старая Каменка (урочище Сосновая грива), д. Лядцы (урочище Гренск), д. Бердыж (ур. Коковня, найдено по одному сосуду в 1926 и 1945 гг.), д. Присно (ур. Замостевье), д. Осовцы (ниже Гомеля возвышенность среди луга к востоку от деревни) и целый ряд других пунктов. Эта керамика встречается на Днепре (г. Речица, урочище Грушевица), в водосборах р. Остра (район Рославщины, исследования С. М. Соколовского), р. Десны (сосуд из Брасово в 50 км к востоку от Трубчевска, на р. Нерусе). По-видимому, эта керамика связана с отдельной фацией — можно было бы назвать ее днепровско-деснинской — фатьяновской культуры».

Сама работа, как и значительная часть трудов Константина Михайловича, была написана «в стол» — издательские возможности Белорусской академии наук были крайне ограничены, особенно для археологов. Но вести новые исследования это не мешало. Рубеж 1950-х годов был ознаменован целой серией археологических открытий, касающихся «болотных людей» неолитической и бронзовой эпох. В 1950 г. пришло сообщение из д. Лубяное Волыничского р-на Могилевской обл. от Николая Григорьевича Гончарова (орфография оригинала сохранена): «Между двумя деревнями Фоино и Лубяное среди большого болота находится большоя озеро Вейня. Озеро было глыбокое, в нем водилось много рыбы и разной дичи. Но при осушке болота с озера Вейня была прокопана канава больше двух километров в р. Друть и это озеро сейчас спущено и заросло травой. И сейчас посреди этого озера видны сваи в количестве не меньше 60 штук. Видать, что в далеком когда-то было что-то построено среди озера. Меня и население окружающих деревень интересует знать при Вашей помощи что было здесь построено и когда, то есть в какие времена. 13.10.1950».

Поликарпович подготовил обстоятельный ответ, который и сейчас мог бы лечь в основу методики описания подобных археологических объектов: «…Ответить на Ваш вопрос теперь довольно трудно. Для того, чтобы дать такой ответ необходимо обследовать место, где найдены сваи. Такое исследование может быть проведено только в летний период. Пока Сектор Археологии просит сообщить следующее: 1) где находятся сваи: у берегов бывшего озера или на его середине; 2) какого размера сваи, т. е. какой они длины и толщины; из какого дерева сваи;

3) как глубоко в воде могли сваи находиться в то время, когда озеро еще не было спущено; 4) не могла ли в старину в направлении свай проходить дорога, и не могут ли эти сваи представлять просто остатки моста…»

Ответ Гончарова так же оказался на удивление обстоятельным и насыщенным информацией: «…Сообщаю, что озеро Вейня находится среди большого болота (около 350 гектар). Само озеро около 80 гектар. Подход к озеру летом невозможен на 30 метров, там на это расстояние берег заросший мохом и травой и непроходимый. Само озеро сейчас, после осушения, летом тоже пробраться по им нельзя ввиду того, что дно илистое, то есть болотистое. …Глубина озера до осушения была до 5 метров водяной пласт, а в ниже илистое дно, в некоторых местах доходило до 20—30 метров до твердого грунта. На Ваши вопросы даю ответ: 1) Сваи (их по точному подсчету около 150 штук, так как они поднимаются со дна постепенно ежегодно) находятся на середине озера. 2) Длина сваи 5—6 метров, толщина 25—30 см диаметром, сваи все сосновые. 3) В то время, когда озеро еще не было спущено, они находились глубоко в воде, так как их никто не замечал, даже рыбаки. 4) Сваи расположены были по фи- гуре построения дома или какого-либо здания. А насчет того, проходила здесь дорога или нет — никаких предсказаний. А насчет дома здесь были в старину разговоры, что было когда-то местечко Вейня и оно потонуло и образовалось озеро. Конечно, это может быть и не так, но все-таки что-то было. Больше добавительных сведений не имею…»

Лишь 18—19 июня 1952 г. Константин Михайлович получил командировку для обследования территории озера Вейня. Заночевав на сеновале у заместителя председателя местного колхоза и выслушав рассказы местных стариков об ушедшем в бездонное озеро местечке Вейня (Хвойня) и о видениях, что бывают на озере, он наконец добрался до места. Сосновые сваи располагались в 200 м от южного и в 250 м от восточного берегов и занимали примерно пространство двора — около 10 м. Так был подтвержден факт существования на территории Белоруссии свайных поселений эпохи неолита-бронзы. На берегах озера в те же дни Поликарпович выявил 6 синхронных поселений — урочища Соловьи, Подозерье и др.^[87]. Архео- л ог Александр Микляев впоследствии назвал открытые в Беларуси и в соседних с нею Псковской и Смоленской областях России остатки поселков неолита-бронзы «цивилизацией строителей свайных селищ». Эти селища строились на столбах-сваях и на настилах на низких берегах озер или на мелководье в устьях небольших рек. В результате подъема воды поселки гибли. Влажная почва, торф и донные отложения стали отличным «архивом информации», где в наилучшем виде сохранились остатки зданий, вещи из костей, дерева и коры.

На смену себе в области исследований неолита и бронзового века стареющий Поликарпович стал готовить Евгению Георгиевну Галанову (в замужестве — Красковскую), лаборантку, а затем научную сотрудницу сектора археологии Института истории АН БССР. Она окончила Белорусский государственный университет, долгое время была бессменным ученым секретарем Сектора археологии Института истории АН БССР, проходила по направлению Поликарповича обучение искусству археолога-реставратора в Эрмитаже. Еще в 1952 г. на заседаниях сектора археологии рассматривался вопрос о том, чтобы доверить Евгении Георгиевне самостоятельные исследования. В 1954 г. Поликарпович и Галанова изучали поселение эпохи неолита-бронзы у с. Рудня в урочище Стрелица на Соже. Была вскрыта площадь в 170 м², основную массу предметов, найденных при раскопках, составили многочисленные и разнообразные по орнаменту обломки лепной ямочной и ямочно-гребенчатой керамики и большой набор кремневых орудий.

Ору дия труда (наконечники копий, обработанные отжимной ретушью, наконечники стрел довольно разно- образных форм, миниатюрные топорики, скребки, скребла, пилки и т. д.) изготовлены из качественного темносерого кремня обычной для неолита техникой. Найдены и шлифованные топоры. На месте стоянки обнаружен могильник, относящийся к эпохе бронзы. Было исследовано 6 погребений, которые заключали в себе инвентарь: бронзовый нож — редчайшая находка в БССР, браслет из бронзы, янтарные подвески, в очередной раз свидетельствующие о межплеменном обмене с Прибалтикой, и каменные полированные боевые топоры с просверленными отверстиями, а так же рабочие клиновидные отшлифованные топоры. В 1955 г. Евгения Георгиевна обследовала район Минского водохранилища, в 1956 г. вела разведки поселений неолита и бронзы по Западной Двине, а в 1961— 1963 гг. именно она продолжала раскопки уже известных нам стоянок на болоте Кривина.

В середине 1950-х годов стали развиваться плодотворные контакты Константина Михайловича с аспирантом ИИМКа, а затем молодым кандидатом наук Иваном Ивановичем Артеменко. Он, регулярно получая Открытые листы от АН БССР, наиболее успешно смог продолжить то, что не раз начинал Поликарпович. Хотя И. И. Артеменко и нельзя назвать непосредственным учеником Константина Михайловича, необходимо отметить, что молодой ученый регулярно советовался с патриархом белорусской археологии по различным вопросам и даже надеялся перейти к нему в сектор на работу (помешал квартирный вопрос). Поликарпович со своей стороны как мог опекал нового яркого исследователя бронзового века: «Многоуважаемый Иван Иванович! Простите за такое опоздание с ответом на Ваше письмо от 25 октября. Сектор археологии готовит к изданию том археологических материалов по БССР. Том будет сдан в декабре. Против напечатания статьи под тем или другим предполагаемым Вами заглавием возражений нет. Готовьте статью и в ближайшее время присылайте ее по моему адресу в АН БССР с тем, чтобы получить ее к 5 декабря. Высылайте иллюстрации. Не забудьте приложить две ре-

цензии на Вашу работу. Вы в прошлом письме предлагали такие две темы: 1. «К вопросу о неолите и бронзовом веке верхнего Поднепровья» и 2. «Памятники бронзового века верхнего Поднепровья». Давайте то, что успеете написать в ближайшее время. Будьте здоровы! Простите за опоздание! К. Поликарпович. 28.11.1958».

Как видно, заявленная тематика статей (увы, так и не увидевших свет) весьма совпадает с тем, о чем неоднократно писал «в стол» сам Константин Михайлович. Но совпадение отчасти кажущееся. На материалах как своих широкомасштабных разведок и раскопок, так и предшествовавших раскопок и разведок Константина Михайловича, Артеменко обосновал новый ареал среднеднепровской и следующей за ней во времени сосницкой археологической культуры.

Обстоятельства сложились так, что последние десятилетия жизни Константин Михайлович был поглощен работой над монографией «Палеолит Верхнего Подне провья». Как человек мудрый, он понимал, что прав Козьма Прутков: «нельзя объять необъятное». И потому все идеи свои, все результаты разведок и раскопок, касающиеся бронзового века, Поликарпович щедро раздаривал ученикам, ссылками на работы которых теперь полны монографии и статьи об эпохе бронзы лесной зоны. Так, уникальный Юдиновский могильник, например, добросовестно опубликован И. И. Артеменко уже через десять лет после кончины Константина Михайловича^[88]. Сам же Поликарпович в последние годы жизни большей частью печатал небольшие заметки, посвященные отдельным интересным находкам — о неолитическом гарпуне из Сожа, о новых находках каменных топоров, костяных мотыг. Тем более несправедливо будет новым поколениям археологов забыть, кто был пионером и вдохновителем последующих трудов в этой области знаний о первобытной истории Верхнего Поднепровья и Белоруссии.

Приложения

Приложение 1

основные этапы жизни и деятельности  К. м. Поликарповича

1889, 6 (18) марта родился в с. Белая Дуброва Студенецкой вол. Могилевской губ. в семье приходского священника и крещен в вере православной.

1896—1899 — обучение в Самотеевичском народном училище.

1899—1903 — обучение в Могилевском духовном училище.

1903—1909 — обучение в Могилевской духовной семинарии.

1906—1907 — раскопки в экспедиции С. А. Гатцука.

1909—1914 — учитель Зеленковичской церковно-приходской школы, земских училищ в д. Лущеенки и Папоротной (Че риковский уезд).

1914—1915 — библиотечные курсы при Могилевском университете, работа страховым агентом, контролером, помощником заведующего отделом добровольного страхования в Могилеве.

1915—1917 — служба в армии по мобилизации (рядовой, инструктор, ротный писарь, писарь полка) в г. Жиздра Ка лужской губ.

1918—1919 — работа страховым агентом в Могилеве. Три месяца учился в Могилевском пединституте. Археологические разведки у Могилева.

1918—1923 — жизнь на Южно-Бугском лимане в Зельцах, чернорабочий, батрак, рабочий паровой мельницы.

1923—1927 — работа счетоводом в Черниговской губ. С осени 1923 г. в Гомеле в страховой конторе, с 1926 г. в страховой конторе в Минске.

1923—1924 — работа на общественных началах в Гомельском губернском бюро краеведения. Разведки по Сожу близ Гомеля, по Ипути, Беседи, Вузе.

1925 — в экспедиции И. Х. Ющенко (городище Любны, Гомельская обл.). Разведки по Днепру и Березе. Член археологической комиссии Инбелкульта.

1926 — участие в раскопках городища Банцеровичи (экспедиция С. А. Дубинского). Разведки по нижнему Сожу, Вихре и Беседи. Открытие стоянки Бердыж. Обследование стоянки Печенеж.

1927 — разведки в бассейне среднего Сожа в Могилевской и Гомельской обл., на Днепре между Могилевом и Речицей, на Припяти близ Мозыря. Раскопки в Бердыже с С. Н. Замятниным и Г. Ф. Мирчинком. Зачислен в штат Инбелкульта.

1928 — разведки по Днепру от Речицы до Тясны Лоевского р-на и от Старого Быхова до Шапчиц Рогачевского р-на. Раскопки и разведки в Бердыже при участии Г. Ф. Мирчинка. Обследование находок в Горках остатков шерстистого носорога (совместно с Ф. В. Люнгерсгаузеном, проф. Белорусской сельхозакадемии), в с. Вовчас — костей ископаемой лошади, в Каничах — костей мамонта. Обследование местонахождения в Новых Бобовичах.

1929 — открытие и раскопки стоянки Юровичи, раскопки стоянки Бердыж и погребения эпохи бронзы Ставишичи. Разведки по Припяти, на юго-востоке бассейна Сожа, раскопки в Клеевичах. Участие в Костенковской экспедиции под руководством П. П. Ефименко.

1930 — разведки по Ипути, Беседи, Судости, Десне в Западной обл. Раскопки стоянок Унеча и Печенеж, местонахождения Клеевичи. Участвует в археологической экскурсии в По- д нестровье и в раскопках Мезинской стоянки с М. Я. Рудинским.

1931 — разведки по Десне от Ельни до Брянска, по долине реки Проня и на Южном Буге. Открытие палеолитической стоянки Семенки, раскопки в Юровичах.

1932 — разведки в бассейне Припяти, по Южному Бугу, участие в отряде Северо-Кавказской геологоразведочной экспедиции под рук. В. И. Громова (Азовское побережье, р. Кубань, окрестности Пятигорска).

1933 — разведки по р. Западная Двина и в Клеевичах (мустьерское местонахождение и древнерусский курган). Участие в раскопках Г. А. Бонч-Осмоловского в с. Гамково Смоленской обл., поездка в Крым.

1934 — по совокупности трудов присвоена ученая степень кандидата исторических наук. Раскопки мезолитической стоянки Журавель. Открытие и раскопки стоянки Кривина в Витебской обл. Обследование палеолитической стоянки Юдиново (открыта В. Д. Зайцевым) и открытие стоянки Юдиново 2.

1935 — разведки по р. Снов. Раскопки и разведки в Елисеевичах, разведки в Дятьковском р-не Брянской обл. Разведки в Шаблыкино.

1936 — раскопки палеолитических стоянок Елисеевичии местонахождения Курово (10 августа — 26 октября), раскопки мезолитической стоянки Крыжи, раскопки неолитических стоянок Сябровичи (29 июля — 5 августа) и Струмень (30 октября — 5 ноября). Обследование местонахождений фауны Станистлавов и Киселевка. 13—19 октября работа в составе Костенковской экспедиции под рук. П. П. Ефименко.

1937 — разведки по р. Десна от Брянска до Трубчевска и раскопки под Трубчевском (Шакин ров). Осмотр места находки бивня и костей мамонта на р. Вабля. Разведки по р. Сейм и Свапа от Курска до Рыльска.

1938 — раскопки стоянок Бердыж (палеолит) и Кривина (неолит-бронза). Обследованы места варварски взорванных при строительстве шоссе Борисова камня и Рогволодова камня — памятников древнерусской письменности. В Курской обл. обследованы местонахождения остатков четвертичной фауны у сел Ржава, Хорцево и Макаровка.

1939 — раскопки стоянок Кривина и Бердыж.

1940 — разведки на территории Западной Белоруссии в Пинской и Барановичской обл., поездка в Беловежскую пущу по вопросу создания там Исторического музея, обследование предполагаемого свайного поселения в м. Озеры Скидельского р-на Белостокской обл.

1941—1942 — эвакуация в Восточный Казахстан, разведки каменного и бронзового веков на реках Атасуй и Карасан, работа на поисках олова.

1943 — работа в Ташкенте в составе Белорусской академии наук.

1944 — возвращение в Минск, возглавил Сектор археологии Института истории.

1945 — раскопки стоянки Печенеж. Награжден медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941—

1945 гг.».

1946 — раскопки в Елисеевичах. Участие в выборах в АН БССР.

1947 — раскопки в Юдиново и Курово.

1948 — раскопки в Елисеевичах. Женился на М. К. Шевцовой, крестьянке из Юдиново. Участие в выборах в АН БССР. Отказ от присвоения докторской степени без защиты диссер- тации.

1949 — награжден Орденом «Знак Почета».

1950 — незаслуженно лишен ученой степени кандидата исторических наук и ученого звания старшего научного сотрудника, так как в годы войны утрачены подтверждающие документы.

1951 — раскопки в Клеевичах (мустьерское местонахождение и 2 древнерусских кургана) и Новых Бобовичах. Восстановлен в степени кандидата наук и звании старшего научного сотрудника. Зачислен в докторантуру АН БССР и АН СССР.

1952 — работы на свайном поселении оз. Вейня.

1953 — раскопки в Бердыже и в Новых Бобовичах. Отказв приеме в докторантуру АН СССР по возрасту. Участие в выборах в АН БССР.

1954 — раскопки мустье в Бердыже (Подлужье), раскопки неолита в Петрополье (Неготень), разведки в Светиловичах (Каменная гора) — Гомельская обл.

1955 — обследование места находки клада дирхемов в д. Погорельщина Молодечненской обл., поиски нижнего палеолита на Соже в Кричевском р-не, посетил местонахождение Клеевичи.

1956 — обследование местонахождения Клеевичи и северного берега болота Печенеж (Костюковичский р-н Могилев- ской обл.).

1957 — раскопки Замчища в Минске.

1958 — работы на р. Сож с 1 по 15 сентября.

1959 — повторно избран зав. сектором археологии Института истории АН БССР. Участие в выборах в АН БССР.

1960 — раскопки в Юдиново, Елисеевичах, Курово срываются из-за болезни.

1961—1962 — раскопки Юдиновской стоянки совместно с В. Д. Будько.

1963, 20 февраля — скончался в Минске от церебрального атеросклероза.

Приложение 2

опубликованные научные  и научно-популярные труды К. м. Поликарповича

1.        Работа губбюро краеведения // Полесская правда. 1924. 10 окт.

2.        Угасшая культура // Полесская правда (Гомель). 1925. № 93. С. 3.

3.        Неолітычная стаянка каля балота Печенеж на Калининчіне // Историко-археологический сборник Инбелкульта.

Минск, 1927. № 1. С. 235—241, 3 табл., илл.

4.        Дагістарычные стаянки сярэдняга и ніжняга Сожа // Працы катэдры археалогіі. Інбелкульт. Минск, 1928. Т. 1. С. 125— 252, 52 табл., илл., 3 карты.

5.        Доследы культур каменнага і бронзавага перыядаў у ўсходняй Беларусі // Працы катэдры археалогіі. Інбелкульт. Минск, 1928. Т. 1. С. 263—274.

6.        Дагистарычные стаянки сярэдняга Сожа. Матерыалы абследовання 1927 г. // Працы секціі археалогіі. Минск, 1930. Т. 2. С. 382—478, карта, 33 табл., илл.

7.        Нова-Бабовіцкая палеалітычная стаянка // Працы археалагичной камисіі. Минск, 1930. Т. 2. С. 382—478, 4 илл.

8.        Раскопки Юравіцкай палеалітычной стаянкі. Папя рэднее паведамленне // Працы археалагічной камисіі. Минск, 1930. Т. 2. С. 499—501.

9.        Досьледы культур каменнага і бронзавага пэрыодаў ў БССР, заходняй Смаленшчыне і Клiнцоўшчыне ў 1928— 1929 гг. // Працы археалагічной камисіі. Минск, 1930. Т. 2. С. 505—509.

10.     Знаходкi рэштак чацьвярцёвых жывел ў БССР ў 1928— 1929 гг. // Працы археалагічной камисіі. Минск, 1930. Т. 2. С. 509—510.

11.     Знаходкi прылад бронзавага перыяду ў БССР // Працы археалагічной камисіі. Минск, 1930. Т. 2. С. 519—520, 1 табл., илл.

12.     Палеоліт на р. Судасьцi (вадазбор р. Дзясны) // Працы сэкцыi археологii АН БССР. Минск, 1932. Т. 3. С. 159—162, 12 илл.

13.     Знаходкi рэштак чацьвярцёвай фаўны на тэрыторыi БССР // Працы секцыi археалогii АН БССР. Минск, 1932. Т. 3. С. 167—185, 3 карты.

14.     Палеоліт і мезоліт БССР у некаторых суседніх краін Верхняга Паднепроўя. Тезисы доклада да І Ўсесаюзнага з’езду археолагаў і этнографаў ў Ленінградзе // Працы сэкцыi археологii АН БССР. Минск, 1932. Т. 3. С. 218—221.

15.     Досьледы культур каменнага і бронзавага пэрыодаў у Заходняй вобласцi ў 1930—1931 гг. // Працы секцыi археалогii АН БССР. Минск, 1932. Т. 3. С. 227—230.

16.     Археалагічныя нататкі // Працы секцыi археалогii АН БССР. Минск, 1932. Т. 3. С. 246—249.

17.     Да гісторыі жалезнай прамысловасці на Беларусі на данных археалогіі // Савецкая краіна. 1932. № 5. С. 55—66, 3 илл.

(в соавт. с А. Н. Лявданским).

18.     Палеолітична стоянка коло с. Семенки на Бозі // Ко зубовський Ф. А. Археологічні дослідження на території БОГЕСУ.

Киев, 1933. С. 61—70, илл.

19.     Папярэднія вынікі археалагічнай экспедыцыі на р. Зах.

Дзвіну // За пролетарскую навуку. 1933. 29 окт. (в соавт. с А. Н. Лявданским).

20.     Адкрыты новыя стаянкі першабытнага чалавека. Работы экспедыцыі сэкціі археалогіі БелАН // За пролетарскую навуку. 1934. 29 окт.

21.     Палеолит и мезолит БССР и некоторых соседних территорий верхнего Поднепровья // Тр. междунар. конф. Ассоциации по изучению четвертичного периода Европы. Л., 1934. Вып. 5. С. 75—87, 5 табл., 5 илл.

22.     Das palaolithikum und mesolithikum der Weissrussischen SSR und einiger nachbargebiete am oberen Dnjepr // Abhandlungen der II internationalen konferenz der assoziation für das studium des europäischen quartärs. M.; L., 1935. Р. 70—83.

23.     Археалагічныя доследы ў БССР ў 1933—34 гг. // Записки Белорусской Академии наук. Минск, 1936. № 5. С. 211—223, 10 илл. (в соавт. с А. Н. Лявданским).

24.     Археалогія, антрапологія // Праект слоўніка. Редакция Белорусской Советской энциклопедии. Минск, 1935. Вып. 8.

Столбцы 1—38 (в соавт. с А. Н. Лявданским).

25.     Стоянка человека четвертичной эпохи (открытие в Юдиново) // Рабочий (Минск). 1935. 6 мая.

26.     Стоянка людей ледникового периода (о работе в Елисеевичах) // Рабочий (Минск). 1935. 21 нояб.

27.     Дзве археалагічныя экспедыцыі БелАН // Чырвоная змена. 1935. 17 нояб.

28.     Первая находка мустьерской эпохи в БССР // Совет. археология. 1937. Вып. 3. С. 197—199.

29.     Новая верхнепалеолитическая стоянка в бассейне р. Десны // Совет. археология. 1937. Вып. 3. С. 213—217.

30.     Проблемы древней истории Белоруссии // Вестник древней истории. 1938. № 1. С. 164—175 (в составе коллектива авторов под ред. акад. Н. М. Никольского, К. М. Поликарповичу принадлежит авторство с. 167—170).

31.     Што ў курганах // Піонер Беларусі. 1940. № 6.

32.     Работы по исследованию палеолита и эпипалеолита в БССР и Западной области в 1933—1935 гг. // Совет. археология. 1940. Вып. 5. С. 81—86, 2 илл.

33.     Работы по палеолиту в Западной области в 1936 году // Совет. археология. 1940. Вып. 5. С. 285—290, 7 илл.

34.     Торфяниковые стоянки Кривина и Осовец // Бюллетень Комиссии по изучению четвертичного периода. 1940. № 6—7. С. 44—46.

35.     Деревня Елисеевичи и др. (Западная обл.) // Археологические исследования в РСФСР в 1934—1936 гг. М., 1941. С. 32—37.

36.     Белоруссия — физико-географический очерк // История БССР. Минск, 1946. Вып. 1. С. 5—18.

37.     Первобытно-общинный строй на территории Бело руссии // История БССР. Минск, 1946. Вып. 1. С. 19—36.

38.     Археологические раскопки в дер. Елисеевичах Жирятинского района // Коммунист. 1946. 5 сент.

39.     Вынікі археалагічных даследванняў на Беларусі пасля Кастрычніцкай сацыялістычнай рэвалюцыі // Весці АН БССР, сер. гіст. 1947. С. 5—18.

40.     Николай Михайлович Никольский (к 70-летию со дня рождения и 45-летию научно-педагогической деятельности) // Совет. Белоруссия. 1947. 12 нояб.

41.     Первобытно-общинный строй. Тезисы, раздел 1 // Тезисы об основных вопросах истории БССР. Минск, 1948. Ч. 1. С. 5—8.

42.     Первобытно-общинный строй // Известия АН БССР. 1948. № 3.

43.     Археология в БССР за 30 лет // Наука в БССР за 30 лет. Минск, 1949. С. 483—502.

44.     Белоруссия. Физико-географический очерк // История БССР. Минск, 1949. С. 5—15.

45.     Первобытно-общинный строй на территории Белоруссии // История БССР. Минск, 1949. С. 17—40.

46.     Проблема палеолита в Белоруссии // Материалы юбилейной сессии АН БССР, октябрь 1949 г. Минск, 1949. С. 102—122.

47.     Археология БССР // Большая Советская Энциклопедия. М., 1950.

48.     Банцеровское городище // Большая Советская Энциклопедия. М., 1950.

49.     Бердыж // Большая Советская Энциклопедия. М., 1950.

50.     Елисеевичи // Большая Советская Энциклопедия. М., 1950.

51.     Буйны скарб манет // Звязда. 1951. 13 студз. 52. Гісторыя агню // Беларусь. 1952. № 6. С. 19.

53.     Старажытная карта Беларусі // Беларусь. 1952. № 6. С. 19.

54.     Адкуль з'явіўся агонь // Піонер Беларусі. 1952. 10 апр.

55.     Старадаўні геаграфічны атлас // Звязда. 1952. 7 мая.

56.     Знаходка касцей маманта // Звязда. 1952. № 209.

57.     Прылады першабытнага рыбалоўства // Беларусь. 1953.

№ 1. С. 32.

58.     Старадаўняя прылада // Звязда. 1953. 29 лютага.

59.     Цікавая палеанталагічная знаходка // Чырвоная змена. 1953. 23 мая.

60.     Рэшткі жывёлы ледніковага перыяду // Звязда. 1953. 15 мая.

61.     Интересная находка (О находке черепа овцебыка в Гродненщине) // Ленинское знамя. 1953. 23 мая.

62.     Палеолит Верхнего Поднепровья // Всесоюзное геологическое совещание. 1953. Ротапринт. АН СССР. 851. Вк. 14.5.58.

63.     О чем рассказывают археологические раскопки // Зорька. 1953. 3 июля.

64.     Цікавая знаходка ў Вялчіцах (о 3 каменных топорах) // За коммунизм. 1954. 9 апр. (в соавт. с А. Г. Митрофановым).

65.     Ценные археологические находки // Совет. Белоруссия. 1954. 18 июня.

66.     Археалагічныя знаходкі // Гомельская правда. 1954. 22 сент.

67.     Археалагічныя раскопки ў Беларуси // Звязда. 1954. 31 кастр.

68.     Старажытнасці Беларусі (находки в Велятичах Борисовского р-на) // Беларусь. 1954. № 12.

69.     Цікавая археалагічная знаходка (о находке костей мамонта) // Гомельская правда. 1955. 2 марта.

70.     Знаходка рэшткаў маманта // Звязда. 1955. 8 сакав.

71.     Скарб старадавних арабских монет // Звязда. 1955. 15 мая.

72.     Новая находка мустьерской культуры на территории Белоруссии // Краткие сообщения Института Археологии АН УССР. Киев, 1955. Вып. 4. С. 101—102.

73.     Археологические исследования в БССР в 1954—1955 гг. // Тезисы докладов на объединенной конференции по археологии, этнографии и антропологии Прибалтики. М., 1955. С. 18—19.

74.     Археологічныя раскопки // Звязда. 1955. 13 лістап.

75.     Находки древности // Совет. Белоруссия. 1957. 27 янв.

76.     Археологические исследования в БССР в 1945—1953 гг. // Материалы по археологии БССР. Минск, 1957. С. 5—29.

77.     К вопросу о мустьерской культуре в Верхнем Под- не провье // Материалы по археологии БССР. Минск, 1957. С. 30—44.

78.     Стоянки среднего Посожья (материалы обследования 1928 г.) // Материалы по археологии БССР. Минск, 1957. С. 45— 148.

79.     О работе С. В. Кирикова «Исторические изменения животного мира нашей страны в XIII–XIX вв.» // Материалы по археологии БССР. Минск, 1957.

80.     Скарб старажытных манет // Звязда. 1957. 6 студз.

81.     Клад древних монет // Заря (Брест). 1957. 20 янв.

82.     Археалагiчныя экспедыцыi // Звязда. 1957. 2 чэрв.

83.     Раскопки Минского Замчища // Минская правда. 1957.

3 авг.

84.     Полезное начинание // Звязда. 1957. Май.

85.     Территория района Минска в эпоху первобытнообщинного строя // Беларусь. 1957.

86.     Археологические раскопки в Белоруссии в 1957 г. // Совет. Белоруссия. 1957. Сент.

87.     Археалагiчныя даследаваннi 1957 года // Минская правда. 1957. 10 сент.

88.     Белорусская Советская Социалистическая Республика // Краткая историко-художественная энциклопедия. М., 1961.

89.     Палеолит верхнего Поднепровья. Минск, 1968. — 202 с.

Приложение 3

неопубликованные работы  К. м. Поликарповича

1.        Древнейшие культуры Клинцовского и Новозыбковского уездов (водоемы рек Беседь и Ипуть). Ок. 1930 г. (утрачена).

2.        Першабытная стаянка на Крывiне, отдана 21.07.1934 в газету «Коммунист Сенненщины».

3.        Статьи по археологии для Белорусской Советской Энциклопедии. Сданы в редакцию БСЭ в 1935—1936 гг.

4.        Гісторыя дакласавага грамадства на Беларусі. 450 л. 1934— 1936 гг.

5.        Заметка об обследовании правого берега р. Снови в 1935 г.

Архив Института Археологии НАН Украины. 13.07.1936. 2 л. № 107.

6.        Бронзовый век БССР. 36 л. для 1 тома «Истории народов СССР» (ИИМК АН СССР).

7.        Бронзовый век Белоруссии. 4 п. л., иллюстрации — 1 п. л., была предназначена для сборника «Материалы и исследования по археологии Белоруссии», планировавшегося к выпуску осенью 1941 г. (утрачена).

8.        Статьи для Белорусской Советской Энциклопедии в количестве 21, 1935—1936 гг. (утрачены).

9.        Новые находки четвертичной фауны на территории Белоруссии. 1 п. л. для сборника «Материалы и исследования по археологии Белоруссии», планировавшегося к выпуску осенью 1941 г. (утрачена).

10.     Находка фигурок «скифа» и «викинга» в Белоруссии и Латвии. 1/3 п. л., утрачена в 1941 г. Она же в доработанном виде: Находка в Тычи (Tici) (Латвия) и Лутчицах (БССР). Рукопись. 10 л. 1946 г.

11.     Основные моменты археологического изучения Бело руссии. 6 л. 1941 г.

12.     Город Пропойск и река Проня. 1944 г. (утрачена).

13.     Периодизация истории первобытнообщинного строя Белоруссии. 7 с., статья написана по заданию отделения Общественных наук АН БССР. 1946 г.

14.     Тезисы к статье «Периодизация истории первобытнообщинного строя Белоруссии». 2 л. Написана по тому же заданию. 1946 г.

15.     Зубр. Справка о возможности использования изображения зубра в качестве марки для Минского автозавода. Общий объем — 1/4 п. л.

16.     Археолагiчныя работы 1947 г. Стенгазета Института истории АН БССР.

17.     Минская область: физико-географический очерк. Рукопись, написанная по заданию Минского облвоенкомата, апрель 1948 г.

18.     Раннеродовое общество верхнего Поднепровья по раскопкам верхнепалеолитической стоянки в д. Елисеевичах. Минск, 1949 г. Рукопись по плановой теме. Частично опубликована в качестве главы монографии «Палеолит верхнего По- д непровья».

19.     Очерк истории первобытного общества на территории БССР. Написано для издания «Геология БССР» в 3 т., 1949 г., л. 168—211 рукописи 1 тома, хранящейся в Институте геологии АН БССР.

20.     Археологический очерк БССР. 2 л. 1950.

21.     Юдиновская стоянка верхнего палеолита. Минск, 1950 г. Рукопись по плановой теме. Частично опубликована в книге «Палеолит верхнего Поднепровья».

22.     Древние памятники Полоцкой области. Рукопись для радио, июнь 1951 г.

23.     Елисеевичская верхнепалеолитическая стоянка по раскопкам 1946 и 1948 гг. Минск, 1951 г. Рукопись работы по плановой теме.

24.     Ударные орудия верхнего палеолита (палицы) по раскопкам в 1935—1948 гг. стоянки в д. Елисеевичах Брянской области. 13 л., ок. 1952 г.

25.     Плисский монетный клад. 1952 г. 2 л. и 1 л. — допол- нение.

26.     Первобытнообщинный строй на территории Белоруссии. Рукопись передана в Общество распространения политических и научных знаний. 199 л. 1954.

27.     Археологические исследования в БССР в 1954 г. 10 л.

28.     Из глубины десятков тысячелетий. Научно-популярный вариант статьи «Мустьерская культура в Белоруссии». 4 л.

29.     Археологические памятники Белоруссии. Рукопись передана в Об-во по распространению политических и научных знаний. 100 л. 1955 г.

30.     Археологические памятники Белоруссии. Рук. сокращенная, передана в Об-во по распространению политических и научных знаний. 40 л. 1955 г.

31.     История города Минска. Около 1955 г., черновик рукописи. 7 л.

32.     Очерк истории Минска в первобытнообщинное время.

5 л. 1955 г.

33.                       Бронзовый век Белоруссии, Брянской области и Смоленщины. 1956 г.

34.                       Находки остатков овцебыка в Белоруссии. 1957 г. Сохранились черновики рукописи. 8 л.

35.                       О некоторых находках древности в Белоруссии (о средневековых монетных находках). 21 января 1957 г. 7 л.

36.                       Раскопки древнего Минска. 6 л.

37.                       К вопросу о Томском мамонте. Февраль 1958 г.

38.                       Тезисы «Об основных вопросах истории БССР» (в соавт.

с В. Р. Тарасенко). 5 л. 1959 г.

соДержАние

Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                                3

Круг жизни . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                                6

                    Корни и крона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                   10

                   Томление духа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                  16

                    Разбег . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                   30

                    Взлет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                   48

                   Одинокий странник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                  64

                   Влюбленный патриарх . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                  85

след на земле . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 129

Первопроходцы холодных равнин . . . . . . . . . . . . . . . 133

Пращуры австрийских кровей . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157

Венера Елисеевичская . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180

Кладбища древних гигантов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 186

Болотные люди . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 193

Приложения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 205

Основные этапы жизни и деятельности К. М. Поли-

карповича . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 205

Опубликованные научные и научно-популярные

труды К. М. Поликарповича . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 208

Неопубликованные работы К. М. Поликарповича . . . 213

Научно-популярное издание

Люди белорусской науки

Чубур Артур Артурович

КонсТАнТин михАйловиЧ ПолиКАрПовиЧ:

жизнь, открытия, ученики

Редактор Т. П. Петрович

Художественный редактор Т. Д. Царева

Компьютерная верстка Н. И. Кашуба

Подписано в печать 23.02.2009. Формат 84½108¹/₃₂. Бум. офсетная № 1.

Гарнитура Таймс ЕТ. Усл. печ. л. 11,45. Усл. кр.-отт. 11,87.  Уч.-изд. л. 10,5. Тираж 150 экз. Заказ 95.

Республиканское унитарное предприятие «Издательский дом «Белорусская наука». ЛИ № 02330/0131569 от 11.05.2005.  ул. Ф. Скорины, 40, 220141, г. Минск.

Напечатано в РУП «Издательский дом «Белорусская наука».

свеДения оБ АвТоре

Артур Артурович Чубур — профессор Российской академии естествознания, заведующий сектором кафедры Отечественной истории древности и средневековья Брянского государственного университета им. академика И. Г. Петровского.

С 1990 г. ведет археологические работы в центре Русской равнины, исследовал ряд палеолитических памятников на Сей ме и Десне. Автор монографий «Система человек—мамонт в бас сейне Десны», «Курский край: каменный век» (в соавт.), «Курский край: эпоха раннего металла», «Быки: новый палеолитический микрорегион и его место в каменном веке Русской равнины», «Михаил Вацлавович Воеводский: страницы биографии», «Деснянский палеолит: проблемы истории исследований, историографии, источниковедения», «Трубчевский самородок» (в соавт.), нескольких учебных пособий и более 130 научных статей в области археологии, истории, палеонтологии, историографии.