ЖЕНЩИНЫ И ВОЙНА

Женщина и война. 

Казалось бы, эти понятия несовместимы. Изначальным предназначением женщины было продолжение человеческого рода, сохранение домашнего очага, воспитание детей, умиротворение воинственности мужчин. Но когда пришла Великая Отечественная война, в которой решалась судьба народов, почти миллион женщин взяли в руки винтовки и надели солдатские шинели.
С первых дней войны они подавали заявления об отправке их в действующую армию.
В ряды защитников Родины встали около 500 тыс. девушек, из них 200 тыс. комсомолок. 70% мобилизованных девушек служили в действующей армии.
Советские женщины служили в войсках Противовоздушной обороны страны (1/4 всех бойцов) и в Военно-Морском флоте. Они были связистками и летчицами, санинструкторами на передовой, врачами в военно-медицинских учреждениях, ходили, наравне с мужчинами, в разведку. Из женщин было сформировано 3 авиационных полка, бойцы которых с честью сражались за освобождение своей земли от фашистских захватчиков.
Двести тысяч из них награждены боевыми орденами, 90 стали Героями Советского Союза. Свыше двухсот женщин были удостоены высшего знака солдатской доблести v ордена Славы, который невозможно получить ни за какие заслуги, кроме подвига на поле боя. 
Четыре женщины стали полными кавалерами этого ордена.
Давая оценку ратному подвигу советских женщин, прошедших с воинами - мужчинами весь боевой путь, Маршал Советского Союза А.И. Еременко писал: «Едва ли найдется хоть одна военная специальность, с которой не справились бы наши отважные женщины так же хорошо, как их братья, мужья, отцы».

Женщина и война…

Оба эти слова женского рода, но как же они несовместимы… Женщина и война… 
В мир приходит женщина, чтоб свечу зажечь. 
В мир приходит женщина, чтоб очаг беречь. 
В мир приходит женщина, чтоб любимой быть. 
В мир приходит женщина, чтоб дитя родить. 
В мир приходит женщина, чтоб цветам цвести. 
В мир приходит женщина, чтобы мир спасти. 
Женщинам грозных сороковых довелось спасать мир. Они были медсестрами, врачами, санитарками, разведчицами, связистками. Многих солдат спасли от смерти нежные добрые женские руки. 
Женщины отгремевшей войны… Трудно найти слова, достойные того подвига, что они совершили. Судьбы их не измерить привычной мерой, и жить им вечно — в благодарной памяти народной, в цветах, весеннем сиянии березок, в первых шагах детей по той земле, которую они отстояли. 
Фронт проходил всюду — в далеком тылу и на передовой. Воевали все — мужчины и женщины. Великая тяжесть легла на хрупкие женские плечи…  С годами мы все больше и больше постигаем бессмертный подвиг женщины на войне, ее величайшую жертву, принесенную на алтарь Победы. Низкий наш поклон женщине, державшей на своих плечах тыл, сохранившей детишек и защищавшей страну вместе с мужчинами. 
На самой страшной войне XX века женщине пришлось стать солдатом. Она не только спасала, перевязывала раненых, но и стреляла из «снайперки», бомбила, подрывала мосты, ходила в разведку, брала «языка». Женщина убивала. Она убивала врага, обрушившегося с невиданной жестокостью на ее землю, на ее дом, на ее детей. 
За годы войны в различных родах войск на фронте служило свыше 800 тысяч женщин. Никогда еще на протяжении всей истории человечества столько женщин не участвовало в войне. 

«Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: „Скорей, сестра. Я еще повоюю“. В горячке...»

«Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине — что? Ему не так страшно, если даже ноги потеряет. Все равно — герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская судьба...»

***

«Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые... У меня были они все...»

***

«Под Макеевкой, в Донбассе, меня ранило, ранило в бедро. Влез вот такой осколочек, как камушек, сидит. Чувствую — кровь, я индивидуальный пакет сложила и туда. И дальше бегаю, перевязываю. Стыдно кому сказать, ранило девчонку, да куда — в ягодицу. В попу... В шестнадцать лет это стыдно кому-нибудь сказать. Неудобно признаться. Ну, и так я бегала, перевязывала, пока не потеряла сознание от потери крови. Полные сапоги натекло...»

***

«Приехал врач, сделали кардиограмму, и меня спрашивают:

— Вы когда перенесли инфаркт?

— Какой инфаркт?

— У вас все сердце в рубцах.

«Мы стремились... Мы не хотели, чтобы о нас говорили: «Ах, эти женщины!» И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: «Навоюют эти бабы...»

«Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала — дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была! Приехал как-то командир дивизии, увидел меня и спрашивает: «А что это у вас за подросток? Что вы его держите? Его бы надо послать учиться».

***

«Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги... Ну, понимаете, травой смывали... Мы же свои особенности имели, девчонки... Армия об этом не подумала... Ноги у нас зеленые были... Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава...»

«Идем... Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок — тридцать километров. Жара дикая... И после нас красные пятна на песке... Следы красные... Ну, дела эти... Наши... Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают... Не смотрят под ноги... Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали... Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки. Пару штук стащим...

Они потом уже догадывались, смеялись: „Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали“. Ваты и бинтов для раненых не хватало... А не то, что... Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках... Ну, идем... В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем... К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка страшнейшая, мужчины — кто куда прятаться. Нас зовут... А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде... Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли... Под осколками... Вот оно... Стыд был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло...»

«Наконец получили назначение. Привели меня к моему взводу... Солдаты смотрят: кто с насмешкой, кто со злом даже, а другой так передернет плечами — сразу все понятно. Когда командир батальона представил, что вот, мол, вам новый командир взвода, все сразу взвыли: „У-у-у-у...“ Один даже сплюнул: „Тьфу!“ А через год, когда мне вручали орден Красной Звезды, эти же ребята, кто остался в живых, меня на руках в мою землянку несли. Они мной гордились».

***

«Ускоренным маршем вышли на задание. Погода была теплая, шли налегке. Когда стали проходить позиции артиллеристов-дальнобойщиков, вдруг один выскочил из траншеи и закричал: „Воздух! Рама!“ Я подняла голову и ищу в небе „раму“. Никакого самолета не обнаруживаю. Кругом тихо, ни звука. Где же та „рама“? Тут один из моих саперов попросил разрешения выйти из строя. Смотрю, он направляется к тому артиллеристу и отвешивает ему оплеуху. Не успела я что-нибудь сообразить, как артиллерист закричал: „Хлопцы, наших бьют!“ Из траншеи повыскакивали другие артиллеристы и окружили нашего сапера.

Мой взвод, не долго думая, побросал щупы, миноискатели, вещмешки и бросился к нему на выручку. Завязалась драка. Я не могла понять, что случилось? Почему взвод ввязался в драку? Каждая минута на счету, а тут такая заваруха. Даю команду: „Взвод, стать в строй!“ Никто не обращает на меня внимания. Тогда я выхватила пистолет и выстрелила в воздух. Из блиндажа выскочили офицеры.

Пока всех утихомирили, прошло значительное время. Подошел к моему взводу капитан и спросил: „Кто здесь старший?“ Я доложила. У него округлились глаза, он даже растерялся. Затем спросил: „Что тут произошло?“ Я не могла ответить, так как на самом деле не знала причины. Тогда вышел мой помкомвзвода и рассказал, как все было. Так я узнала, что такое „рама“, какое это обидное было слово для женщины. Что-то типа шлюхи. Фронтовое ругательство...»

                                                  ***

«Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду... Я была пэпэже, то, что расшифровывается «походно-полевая жена. Жена на войне. Вторая. Незаконная. Первый командир батальона... Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно, когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огонь, они зовут: „Сестричка! Сестренка!“, а после боя каждый тебя стережет... Из землянки ночью не вылезешь...

Говорили вам это другие девчонки или не признались? Постыдились, думаю... Промолчали. Гордые! А оно все было... Но об этом молчат... Не принято... Нет... Я, например, в батальоне была одна женщина, жила в общей землянке. Вместе с мужчинами. Отделили мне место, но какое оно отдельное, вся землянка шесть метров. Я просыпалась ночью от того, что махала руками, то одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в госпиталь и там махала руками. Нянечка ночью разбудит: „Ты чего?“ Кому расскажешь?»

***

«Мы его хоронили... Он лежал на плащ-палатке, его только-только убило. Немцы нас обстреливают. Надо хоронить быстро... Прямо сейчас... Нашли старые березы, выбрали ту, которая поодаль от старого дуба стояла. Самая большая. Возле нее... Я старалась запомнить, чтобы вернуться и найти потом это место.

Тут деревня кончается, тут развилка... Но как запомнить? Как запомнить, если одна береза на наших глазах уже горит... Как? Стали прощаться... Мне говорят: „Ты — первая!“ У меня сердце подскочило, я поняла... Что... Всем, оказывается, известно о моей любви. Все знают... Мысль ударила: может, и он знал? Вот... Он лежит... Сейчас его опустят в землю... Зароют. Накроют песком... Но я страшно обрадовалась этой мысли, что, может, он тоже знал. А вдруг и я ему нравилась?

Как будто он живой и что-то мне сейчас ответит... Вспомнила, как на Новый год он подарил мне немецкую шоколадку. Я ее месяц не ела, в кармане носила. Сейчас до меня это не доходит, я всю жизнь вспоминаю... Этот момент... Бомбы летят... Он... Лежит на плащ-палатке... Этот момент... А я радуюсь... Стою и про себя улыбаюсь. Ненормальная. Я радуюсь, что он, может быть, знал о моей любви... Подошла и его поцеловала. Никогда до этого не целовала мужчину... Это был первый.

                                                      ***

«Ноги пропали... Ноги отрезали... Спасали меня там же, в лесу... Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги... Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без... Вместо наркоза — бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы... Столярной... У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: „Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет“. Я держалась... Я привыкла быть на людях сильной...»

«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу... Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины... Они кричали нам: «Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п... наших мужиков. Фронтовые б... Сучки военные...» Оскорбляли по-всякому... Словарь русский богатый... Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит.

Иду-иду и сяду в сугроб. «Что с тобой?» — «Да ничего. Натанцевалась». А это — мои два ранения... Это — война... А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились — сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин — крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: «Читай стихи. Есенина читай».

***

Подбежав к машине, открыла дверку и стала докладывать:

— Товарищ генерал, по вашему приказанию...

Услышала:

— Отставить...

Вытянулась по стойке «смирно». Генерал даже не повернулся ко мне, а через стекло машины смотрит на дорогу. Нервничает и часто посматривает на часы. Я стою. Он обращается к своему ординарцу:

— Где же тот командир саперов?

Я снова попыталась доложить:

— Товарищ генерал...

Он наконец повернулся ко мне и с досадой:

— На черта ты мне нужна!

Я все поняла и чуть не расхохоталась. Тогда его ординарец первый догадался:

— Товарищ генерал, а может, она и есть командир саперов?

Генерал уставился на меня:

— Ты кто?

— Командир саперного взвода, товарищ генерал.

— Ты — командир взвода? — возмутился он.

— Так точно, товарищ генерал!

— Это твои саперы работают?

— Так точно, товарищ генерал!

— Заладила: генерал, генерал...

Вылез из машины, прошел несколько шагов вперед, затем вернулся ко мне. Постоял, смерил глазами. И к своему ординарцу:

— Видал?

***

«Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело пять самолетов, а он обнял ее: «Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую». Ребенок... У ребенка все должно быть детское... Он засыпал со словами: «Мамочка, у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом».

«Лежит на траве Аня Кабурова... Наша связистка. Она умирает — пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: „Как жаль, девочки“. Потом помолчала и улыбнулась нам: „Девочки, неужели я умру?“ В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: „Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома...“ Аня не закрывает глаза, она ждет... Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: „Дорогая моя, любимая доченька...“ Возле меня стоит врач, он говорит: „Это — чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины...“ Дочитали письмо... И только тогда Аня закрыла глаза...»

***

«Пробыла я у него один день, второй и решаю: „Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь“. Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре часа ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу — идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все.

Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю... Что у меня еще осталось? Зачислили санитаркой. Ходила с ним в разведку. Бьет миномет, вижу — упал. Думаю: убитый или раненый? Бегу туда, а миномет бьет, и командир кричит: „Куда ты прешь, чертова баба!!“ Подползу — живой... Живой!»

***

«Два года назад гостил у меня наш начальник штаба Иван Михайлович Гринько. Он уже давно на пенсии. За этим же столом сидел. Я тоже пирогов напекла. Беседуют они с мужем, вспоминают... О девчонках наших заговорили... А я как зареву: «Почет, говорите, уважение. А девчонки-то почти все одинокие. Незамужние.Живут в коммуналках. Кто их пожалел? Защитил? Куда вы подевались все после войны? Предатели!!» Одним словом, праздничное настроение я им испортила... Начальник штаба вот на твоем месте сидел. «Ты мне покажи, — стучал кулаком по столу, — кто тебя обижал. Ты мне его только покажи!» Прощения просил: «Валя, я ничего тебе не могу сказать, кроме слез».

***

«Я до Берлина с армией дошла... Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями. Пожила три дня, а на четвертый мама поднимает меня с постели и говорит: „Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи... Уходи... У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами... “ Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах...»

***

«Под Сталинградом... Тащу я двух раненых. Одного протащу — оставляю, потом — другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца...

Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике... Там, в дыму, не разобралась... Вижу: человек умирает, человек кричит... А-а-а... Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: „Возвращаться за немцем или нет?“ Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови... И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих... Это же Сталинград... Самые страшные бои. Самые-самые. Моя ты бриллиантовая... Не может быть одно сердце для ненависти, а второе — для любви. У человека оно одно».

«Кончилась война, они оказались страшно незащищенными. Вот моя жена. Она — умная женщина, и она к военным девушкам плохо относится. Считает, что они ехали на войну за женихами, что все крутили там романы. Хотя на самом деле, у нас же искренний разговор, это чаще всего были честные девчонки. Чистые. Но после войны... После грязи, после вшей, после смертей... Хотелось чего-то красивого. Яркого. Красивых женщин...

У меня был друг, его на фронте любила одна прекрасная, как я сейчас понимаю, девушка. Медсестра. Но он на ней не женился, демобилизовался и нашел себе другую, посмазливее. И он несчастлив со своей женой. Теперь вспоминает ту, свою военную любовь, она ему была бы другом. А после фронта он жениться на ней не захотел, потому что четыре года видел ее только в стоптанных сапогах и мужском ватнике. Мы старались забыть войну. И девчонок своих тоже забыли...»

***

«Моя подруга... Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится... Военфельдшер... Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: „Зачем ты порвала?“ Она плачет: „А кто бы меня замуж взял?“ — „Ну, что же, — говорю, — правильно сделала“. Еще громче плачет: „Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело“. Представляете? Плачет.»

***

«Мы поехали в Кинешму, это Ивановская область, к его родителям. Я ехала героиней, я никогда не думала, что так можно встретить фронтовую девушку. Мы же столько прошли, столько спасли матерям детей, женам мужей. И вдруг... Я узнала оскорбление, я услышала обидные слова. До этого же кроме как: „сестричка родная“, „сестричка дорогая“, ничего другого не слышала... Сели вечером пить чай, мать отвела сына на кухню и плачет: „На ком ты женился? На фронтовой... У тебя же две младшие сестры. Кто их теперь замуж возьмет?“ И сейчас, когда об этом вспоминаю, плакать хочется. Представляете: привезла я пластиночку, очень любила ее.

Там были такие слова: и тебе положено по праву в самых модных туфельках ходить... Это о фронтовой девушке. Я ее поставила, старшая сестра подошла и на моих глазах разбила, мол, у вас нет никаких прав. Они уничтожили все мои фронтовые фотографии... Хватило нам, фронтовым девчонкам. И после войны досталось, после войны у нас была еще одна война. Тоже страшная. Как-то мужчины оставили нас. Не прикрыли. На фронте по-другому было».

***

«Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет... Приглашать на встречи... А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины — победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими... У нас, скажу я вам, забрали победу... Победу с нами не разделили. И было обидно... Непонятно...»

***

«Первая медаль „За отвагу“... Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: „Вперед! За Родину!“, а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой...»

.

Татьяна Маркус

21 сентября 1921 — 29 января 1943. Героиня киевского подполья в годы Великой Отечественной войны. Выдержала полгода фашистских пыток.

 На протяжении полугода ее пытали фашисты, но она выдержала все, не выдав своих товарищей. Фашисты так и не узнали, что в жестокий бой с ними вступила представительница народа, который они обрекли на полное уничтожение. Татьяна Маркус родилась в городе Ромны Полтавской области в еврейской семье. Через несколько лет семья Маркус перехала в Киев.

 В Киеве, с первых дней оккупации города стала активно участвовать в подпольной деятельности. Она была связной подпольного горкома и членом диверсионно-истребительной группы. Неоднократно участвовала в диверсионных актах против гитлеровцев, в частности, во время парада оккупантов бросила гранату, замаскированную в букете астр, в марширующую колонну солдат.

 По подложным документам её прописали в частном доме под фамилией Маркусидзе: подпольщики сочиняют Тане легенду, согласно которой она -грузинка, дочь князя, расстрелянного большевиками, хочет работать на вермахт, - снабжают ее документами.

 Карие глаза, черные бровы и ресницы. Слегка вьющиеся волосы, нежный-нежный румянец. Лицо открытое и решительное. На княжку Маркусидзе засматривались многие немецкие офицеры. И тогда, по заданию подпольщиков, она использует и эту возможность. Ей удается устроиться официанткой в офицерскую столовую, войти в доверие к начальству.

Там она успешно продолжала диверсионную деятельность: подсыпала отраву в еду. Несколько офицеров погибло, но Таня осталась вне подозрений. Кроме того она своими руками застрелила ценного гестаповского осведомителя, а также передала в подполье сведения о предателях, работавших на гестапо. Многих офицеров немецкой армии привлекала её красота и они ухаживали за ней. Не смог устоять и высокопоставленный чин из Берлина, прибывший для борьбы с партизанами и подпольщиками. На своей квартире он был застрелен Таней Маркус. За время своей деятельности Таня Маркус уничтожила несколько десятков фашистских солдат и офицеров.

 Но с очередного задания подпольщиков не возвращается отец Тани, Иосиф Маркус. Высокопоставленным комсомольским функционером, 1-ым секретарем Киевского горкома комсомола, а ныне подпольщиком Иваном Кучеренко предан Владимир Кудряшов. Гестаповцы одного за другим хватают подпольщиков. Сердце разрывается от боли, но Таня действует дальше. Теперь она готова на все. Товарищи сдерживают ее, просят быть осторожной. А она отвечает: Моя жизнь измеряется тем, сколько я уничтожу этих гадов...

Однажды она застрелила гитлеровского офицера и оставила записку: "Всех вас, фашистских гадов ждет такая же участь. Татьяна Маркусидзе". Руководство подполья приказало вывести Таню Маркус из города к партизанам. 22 августа 1942 года она была схвачена гестаповцами при попытке переправиться через Десну. В течение 5 месяцев её подвергали в гестапо жесточайшим пыткам, но она никого не выдала. 29 января 1943 года она была расстреляна.

Награды:

- Медаль Партизану Великой Отечественной войны

- Медаль За оборону Киева.

- Звание Герой Украины

Татьяне Маркус установлен памятник в Бабьем Яру.

 Людмила Павличенко

12.07.1916 года [Белая Церковь]- 27.10.1974 года [Москва]. Выдающийся снайпер, уничтожила 309 фишистов в том числе 36 снайперов противника.

Людмила Михайловна Павличенко родилась 12 июля 1916 года в поселке (ныне город) Белая Церковь. Затем семья переехала в Киев. С первых же дней войны Людмила Павличенко добровольцем уходит на фронт. Под Одессой Л. Павличенко получила боевое крещение, открыв боевой счет.

К июлю 1942 года на счету Л. М. Павличенко было уже 309 уничтоженных гитлеровцев (в том числе 36 снайперов противника). Кроме того за период оборонительных боев Л. М. смогла обучить множество снайперов.

Каждый день, как только забрезжит рассвет, снайпер Л. Павличенко уходила «на охоту». Часами, а то и целыми днями, в дождь и на солнцепеке, тщательно замаскировавшись, лежала она в засаде, дожидаясь появления «цели».

Однажды на Безымянной вышли против нее в засаду шесть автоматчиков. Они заметили ее накануне, когда вела она неравный бой весь день и даже вечер. Гитлеровцы засели над дорогой, по которой подвозили боеприпасы соседнему полку дивизии. Долго, по-пластунски, Павличенко поднималась в гору. Пуля срезала ветку дуба у самого виска, другая пробила верх фуражки. И тогда Павличенко сделала два выстрела — замолчал тот, кто едва не поразил ее в висок, и тот, кто чуть-чуть не угодил ей в лоб. Истерично стреляли четверо живых, и снова, уползая, она била точно туда, откуда раздавался выстрел. Еще трое остались на месте, только один убежал.

Павличенко замерла. Теперь нужно ждать. Один из них мог притвориться мертвым, и, быть может, он выжидает, когда она пошевелится. Или тот, кто убежал, уже привел с собой других автоматчиков. Сгустился туман. Наконец Павличенко решила подползти к своим врагам. Взяла автомат убитого, ручной пулемет. Тем временем подошла еще одна группа немецких солдат и из тумана снова раздалась их беспорядочная стрельба. Людмила отвечала то из пулемета, то из автомата, чтобы враги вообразили, будто здесь несколько бойцов. Павличенко смогла выйти живой из этого боя.

Сержанта Людмилу Павличенко перевели в соседний полк. Слишком много бед принес гитлеровский снайпер. Он уже убил двух снайперов полка.

У него был свой маневр: он выползал из гнезда и шел на сближение с противником. Долго лежала Люда, ждала. День прошел, вражеский снайпер не подавал признаков жизни. Она решила остаться на ночь. Ведь немецкий снайпер наверняка привык спать в блиндаже и поэтому вымотается быстрее, чем она. Так лежали они сутки не шелохнувшись. Утром опять лег туман. Голова отяжелела, в горле першило, одежда пропиталась сыростью, и даже руки ломило.

Медленно, нехотя туман рассеялся, просветлело, и Павличенко увидела, как, прячась за макет коряги, снайпер передвигался едва заметными толчками. Все ближе и ближе к ней. Она двинулась навстречу. Одеревеневшее тело стало тяжелым и неповоротливым. Сантиметр за сантиметром преодолевая холодную каменистую подстилку, держа винтовку перед собой, Люда не отрывала глаз от оптического прицела. Секунда приобрела новую, почти бесконечную протяженность. Вдруг в прицел Люда уловила водянистые глаза, желтые волосы, тяжелую челюсть. Вражеский снайпер смотрел на нее, глаза их встретились. Напряженное лицо исказила гримаса, он понял — женщина! Мгновение решало жизнь — она спустила курок. На спасительную секунду выстрел Люды опередил. Она вжалась в землю и успела увидеть в прицеле, как моргнул полный ужаса глаз. Гитлеровские автоматчики молчали. Люда выждала, потом поползла к снайперу. Он лежал, все еще целясь в нее.

Она вынула снайперскую книжку гитлеровца, прочла: «Дюнкерк». Рядом стояла цифра. Еще и еще французские названия и цифры. Более четырехсот французов и англичан приняли смерть от его руки.

В июне 1942 года Людмила была ранена. Вскоре ее отозвали с передовой и направили с делегацией в Канаду и Соединенные Штаты. В ходе поездки она была на приеме у Президента Соединенных Штатов Франклина Рузвельта. Позже Элеонора Рузвельт пригласила Людмилу Павличенко в поездку по стране. Людмила выступала перед Междуранодной Студенческой Ассамблей в Вашингтоне, перед Конгрессом Промышленных Организаций (CIO) а также в Нью Йорке.

Многим американцам запомнилось тогда ее короткое, но жесткое выступление на митинге в Чикаго:

— Джентльмены, — разнесся над многотысячной толпой собравшихся звонкий голос. — Мне двадцать пять лет. На фронте я уже успела уничтожить триста девять фашистских захватчиков. Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?!..

После войны в 1945 году Людмила Павличенко окончила Киевский университет. С 1945 по 1953 год была научным сотрудником Главного штаба Военно-Морского флота. Позже вела работу в Советском комитете ветеранов войны.

 Награды:

- Герой Советского Союза — Медаль «Золотая Звезда» номер 1218

- Два Ордена Ленина

- Медали

* Именем Людмилы Павличенко названо судно Министерства рыбного хозяйства.

* О поединке Павличенко с немецким снайпером Н. Атаров написал рассказ "Дуэль"

Американский певец Вуди Гатри написал о Павличенко песню.

Русский перевод песни:

Мисс Павличенко, ее слава известна

Россия твоя страна, сражение - твоя игра

Целый мир полюбит ее на долгие времена

За то что более чем три сотни нацистов пали от ее оружия

ПРИПЕВ

Пали от ее оружия, да

Пали от ее оружия

Более чем три сотни нацистов пали от твоего оружия

Мисс Павличенко, ее слава известна

Россия твоя страна, сражение - твоя игра

Твоя улыбка сияет, как утреннее солнце

Но более чем три сотни нацистских собак пали от твоего оружия

ПРИПЕВ

В горах и ущельях притаилась, как олень

В кронах деревьев, не ведая страха

Ты поднимаешь прицел, и падает Ганс

И более чем три сотни нацистских собак пали от твоего оружия

В летнюю жару, холодной снежной зимой

В любую погоду ты выслеживаешь врага

Мир полюбит твое милое лицо, так же, как и я

Ведь более чем три сотни нацистских собак пали от твоего оружия

ПРИПЕВ

Не хотел бы я приземлиться с парашютом в вашей стране, как враг

Если ваш Советский народ так сурово поступает с захватчиками

Не желал бы я найти свой конец, пав от руки такой красивой девушки,

Если ее имя - Павличенко, а мое три-ноль-один

 Марина Раскова

Пилот, Герой Советского союза, установила несколько женских рекордов по дальности перелетов. Создала женский боевой легкобомбардировочный полк, прозванный немцами "Ночные ведьмы".

Родилась 28 марта 1912 года в Москве.

В 1937 году в качестве штурмана участвовала в установлении мирового авиационного рекорда дальности на самолёте АИР-12; в 1938 году — в установлении 2-х мировых авиационных рекордов дальности на гидросамолёте МП-1.

24-25 сентября 1938 года на самолёте АНТ-37 «Родина» совершила беспосадочный перелёт Москва-Дальний Восток (Керби) протяжённостью 6450 км (по прямой — 5910 км). При вынужденной посадке в тайгу выпрыгнула с парашютом и была найдена только через 10 суток. В ходе перелёта был установлен женский мировой авиационный рекорд дальности полёта.

Когда началась Великая Отечественная война, Раскова использовала своё положение и личные контакты со Сталиным, чтобы добиться разрешения на формирование женских боевых частей.

С началом Великой Отечественной войны Раскова приложила все свои усилия и связи, чтобы добиться разрешения на формирование отдельной женской боевой части. Осенью 1941 года с официального разрешения правительства она приступила к созданию женских эскадрилий. Раскова разыскивала по всей стране воспитанниц аэроклубов и лётных школ, в состав авиаполков – от командира до обслуживающего персонала – подбирались только женщины.

Под ее руководством были созданы и отправлены на фронт авиаполки – 586 й истребительный, 587 й бомбардировочный и 588 й ночной бомбардировочный. За бесстрашие и мастерство немцы прозвали лётчиц полка «ночными ведьмами».

Сама Раскова, одна из первых женщин, удостоенная звания Герой Советского Союза, была награждена двумя орденами Ленина и орденом Отечественной войны 1 степени. Еще она автор книги «Записки штурмана».

Ночные ведьмы

Девушки авиаполков летали на легких ночных бомбардировщиках У-2 (По-2). Девушки нежно назвали свои машины «ласточками», но широко известное их название – «Небесный тихоход». Фанерный самолетик с маленькой скоростью. Каждый вылет на По-2 был сопряжен с опасностями. Но ни вражеские истребители, ни зенитный огонь, встречавший «ласточек» на пути не могли остановить их полет к цели. Летать приходилось на высоте 400-500 метров. В этих условиях ничего не стоило сбить тихоходные По-2 просто из крупнокалиберного пулемета. И нередко самолеты возвращались из полетов с изрешеченными плоскостями.

Наши маленькие По-2 не давали покоя немцам. В любую погоду они появлялись над вражескими позициями на малых высотах и бомбили их. Девушкам приходилось делать по 8-9 вылетов за ночь. Но бывали такие ночи, когда они получали задание: бомбить «по максимуму». Это означало, что вылетов должно быть столько, сколько возможно. И тогда их число доходило до 16-18 за одну ночь, как это было на Одере. Летчиц буквально вынимали из кабин и несли на руках, - они валились с ног. Мужество и отвагу наших летчиц оценили и немцы: фашисты назвали их «ночные ведьмы».

Всего самолёты находились в воздухе 28 676 часов (1191 полных суток).

Лётчицами было сброшено 2 902 980 кг бомб, 26 000 зажигательных снарядов. По неполным данным полк уничтожил и повредил 17 переправ, 9 железнодорожных эшелонов, 2 железнодорожные станции, 46 складов, 12 цистерн с горючим, 1 самолёт, 2 баржи, 76 автомобилей, 86 огневых точек, 11 прожекторов.

Было вызвано 811 пожаров и 1092 взрыва большой мощности. Также было сброшено 155 мешков с боеприпасами и продовольствием окружённым советским войскам.

Есть ли что-нибудь более нелепое, чем сочетание: «Женщины и война»? Казалось бы, это несовместимые и несочетаемые понятия. Тем не менее в жизни они сочетались. И не раз. Не раз девчонки с оружием в руках защищали Родину, были на передовой, бомбили с воздуха фашистов. Не раз матери теряли своих детей. Не раз труженицы стояли у станка и делали всё для фронта, для победы.

«Мои героини»
Здесь над Волгою
Небо спокойно и сине,
Словно не было
Той самой страшной из войн.
Здесь прошли вы с боями,
Мои героини,
Чтоб спасти синеву
Над моей головой.

Я люблю вас, вчерашних, —
В походных шинелях…
Пусть девчонки –
В атаках никто не дрожал.
Я люблю ваши песни –
За то, что их пели
Перед смертью,
В разлуках, в сырых блиндажах.
Я люблю вашу верность
Товарищам близким –
И спасённым, и павшим
Друзьям боевым.
Эту верность
В молчанье хранят обелиски,
Завещая бессмертную
Память живым.
И теперь вы
Своей безупречной судьбою
Призываете молодость
Правде служить.
Вам ещё –
Поколенья вести за собою:
Вас проверила смерть.
И проверила жизнь.
Я люблю вас, сегодняшних, —
Милых и звонких…
Как вы в праздник Победы
Светлы и шумны, фронтовые подруги,

Седые девчонки, молодые мои ветераны войны!

«Суровый танец»
И на току,
И в чистом поле
В войну я слышала не раз:
— А ну-ка, бабы,
Спляшем, что ли!
И начинался сухопляс.
Без музыки.
Без вскриков звонких,
Сосредоточены, строги,
Плясали бабы и девчонки,
По-вдовьи повязав платки.
Не павами по кругу плыли,
С ладами чуткими в ладу,
А будто дробно молотили
Цепами горе-лебеду.
Плясали, словно угрожая
Врагу:
— Хоть трижды нас убей,
Воскреснем мы и нарожаем
Отечеству богатырей!
Наперекор нелёгкой доле,
Да так, чтобы слеза на глаз,
Плясали бабы в чистом поле
Суровый танец –
Сухопляс.

«Ей приснилось, что она – Россия»
Автор: Л.Татьяничева

Пуля, жизнь скосившая сыновью,
Жгучей болью захлестнула мать.
Некого с надеждой и любовью
Ей теперь под кров свой ожидать!
От глухих рыданий обессиля,
Задремала. И приснилось ей,
Будто бы она – сама Россия,
Мать ста миллионов сыновей.
Будто в поле, вихрем опалённом,
Где последний догорает бой,
Кличет, называя поимённо,
Сыновей, что не придут домой.
Беззаветно храбрых и красивых,
Жизнь отдавших, чтоб жила она…
Никогда их не забыть России,
Как морей не вычерпать до дна…
Свет дымится; он пропитан кровью.
Меж убитых тихо мать идёт
И с суровой терпеливой скорбью
В изголовье Вечность им кладёт.
А в душе не иссякает сила.
И лежит грядущее пред ней,
Потому что ведь она – Россия,
Мать ста миллионов сыновей!

«Пусть не в меня в прямом бою…»
Автор: Л.Татьяничева

Пусть не в меня в прямом бою
Вонзался штык чужой огранки,
Прошли сквозь молодость мою
Года
Тяжёлые, как танки.
О трудный марш очередной
За хлебом,
Клеклым от бурьяна,
И над молчаньем площадей
Суровый голос Левитана…                                                           А дети в ватничках худых,
А вдов опущенные плечи!
Нет горше будней фронтовых,
Но эти –
Вряд ли были легче…
Ты знаешь это.
Ты видал
Цеха бессонные, в которых
Из гнева плавится металл,
А слёзы
Превращались в порох.

«Вовкина бабушка»
Автор: Л.Преображенская

Была простая бабушка
У Вовки Черемных.
Ничем не выделялась
Она среди других.

Пекла для Вовки шанежки,
С морковкой пирожки,
Трусы ему стирала
И штопала носки…

Но вот пришёл однажды
Какой-то генерал.
Он крепко-крепко бабушку
При всех расцеловал.

Так вот какая бабушка!
А Вовка и не знал:
Спасён от смерти бабушкой
Вот этот генерал.

И все в отряде знали
Настёну Черемных.
Разведчицей отважной
Слыла она у них.

Теперь для Вовки шанежки
Вкуснее во сто раз.
А всё, что скажет бабушка, —
Как воинский приказ!

«Материнская слава»
Автор: Е.Хоринская

Она при встрече людям говорила:
— Какие ж были у меня дела…
Я никогда в разведку не ходила
И самолеты в небо не вела.

Я в жизни подвигов не совершила,
Жила, как все, в простой семье своей,
Я просто мыла, стряпала и шила,
Да вот еще растила сыновей…

А сыновья ее шептали имя,
Идя родную землю защищать.
И шла она незримо вместе с ними,
Совсем седая, ласковая мать.

В платке цветном встречала за оградой,
Рассматривала молча ордена…
И каждою сыновнею наградой
Она сама была награждена.

ЖЕНЩИНЕ

 Нияра Самкова.

Порою не хватает даже слов,
Чтоб описать всё то, как ты жила.
Война, разруха, голод и любовь.
Не знаю , как ты выдержать смогла.

Пахала землю, горькою слезой,
Пропитан каждый колос на полях.
Ты принимала свой тяжелый бой,
Который, трудно описать в стихах.

Ты на свою Голгофу крест несла.
И верила в победу всей душой.
А по ночам рыдала и ждала,
Надеялась, что муж придёт домой.

Детей растила, хлеб в печи пекла.
И песни пела для всего села.
Но похоронка и к тебе пришла.
Не знаю, как ты выдержать смогла.

Ты хлебороб, ты пахарь, тракторист.
Ты женщина прекрасная, ты мать.
И если подыграет гармонист,
То песней всё ты можешь рассказать.

И жизнь твоя, как песня широка.
Ее напев тревожит душу мне.
А в той победе и твоя рука.
Ты, как солдат, сражалась на войне.

И песне той я низко поклонюсь.
И с гордостью могу теперь сказать.
Ты женщиной сильна, родная Русь.
Ты воин, ты волшебница, ты Мать.

У ПАМЯТНИКА СКОРБЯЩЕЙ МАТЕРИ

Великой скорбью переполнен взгляд, 
В тиши плакучих ив, в тиши берёз, 
Над сыновьями, что в земле лежат,
Застывший в камне памятник из слёз. 

И скорбен этой вечности покой.
Ветра ведут печальный счет годам. 
Ты, проходящий мимо, здесь постой,
Прислушайся, что шепчет мать ветрам.

Всё помнит, собрала ему с утра, 
Нехитрый, материнский узелок. 
Икону, божьей матери, дала. 
« Пусть сохранит она тебя, сынок!» 

Перекрестив его нелёгкий путь, 
Не плакала, на сердце боль храня. 
Шептала: « Бей фашиста, не забудь, 
Что дома ждут с победою тебя». 

И вот война к деревне подошла. 
Горело всё; поля, леса, дома. 
Средь раненых бойцов, его нашла. 
Глазам своим, не верила сама. 

Вот обнялись, но плакать не могли. 
Сын вздрогнул и тихо простонал 
« Вот, мама, до тебя мы и дошли. 
Я этой встречи, очень долго ждал»

Тут он обмяк и снова стал шептать:
«Прости меня и в поле схорони. 
Я на родной земле хочу лежать. 
Иконку эту, мама, сохрани» 

Затих, остался, на руках лежать, 
Застыло небо в голубых глазах. 
Над сыном, скорбно, наклонилась мать, 
Окаменела, с сыном на руках. 

Великой скорбью переполнен взгляд, 
В тиши плакучих ив, в тиши берёз. 
Над сыновьями, что в земле лежат, 
Застывший в камне памятник из слёз. 
                      *****
В тиши плакучих ив уснувшие,
Собою вечность покорившие,
Мир ярких красок нам вернувшие,

Вы, списком на стене застывшие.
Над вами наклонилась в вечности,
От ужаса войны поникшая,
Молитва к Богу в бесконечности,
Седая мать, вас окрестившая.
Лицо морщинами увенчано,
Седая прядь, платком прикрытая,
Скорбит над вами матерь-женщина,
Слезой небесною омытая.

Восемнадцать было вам в то лето, 
Первым чувством сердце расцвело. 
Грянула война и на полсвета 
Распростерла черное крыло. 
Что тогда вы, милые, умели? 
Знали лишь одно — пришли враги. 
Не в театр надели вы шинели, 
Не на бал обули сапоги. 
В тот июнь чего не повидали вы, 
Женщины с военными медалями! 
На войне в кустах не отсидеться, 
Трудно, страшно — маму не зови. 
Защищали вы и наше детство, 
Юные защитницы земли. 
Как солдатам вы нужны бывали — 
Отпускала боль фронтовика, 
И быстрее раны заживали, 
Лишь коснется девичья рука. 
Все перенесли, перестрадали вы, 
Женщины с военными медалями. 
Где он, юный, синеглазый, милый — 
Та любовь, та первая весна? 
Сколько их, таких, безумной силой 
Растоптала и сожгла война! 
Вы глаза одним закрыли сами, 
Не простясь, оплакали других. 
Письма с полевыми адресами 
И сегодня ждете вы от них… 
Где та юность, за какими далями, 
Женщины с военными медалями? 
Прошла война, прошла страда, 
Но боль взывает к людям: 
«Давайте, люди, никогда 
Об этом не забудем!» 

Скачано с www.znanio.ru