А.Белый. Жизнь и творчество

                                                    «Нет тверди, безответственность…»

                                                                                                М. Цветаева

                                                    «На грани гениальности!»

                                                                           В. Ходасевич

                                          Почему-то даже пламенное слово «гений»,      

                                                               когда говорят о Белом, звучит как титул»  

                                                                                                      (Илья Эренбург).

ЧТЕЦ (1).

 «Наружность у Андрея Белого, его голубые глаза, седые волосы, его широкая улыбка, появляющаяся, когда он хотел очаровать (а это он умел как никто), его, казалось бы, преувеличенная и несколько старомодная вежливость, когда каждому из его  собеседников не могло не казаться, что именно ему и ему одному уделяет Белый всё своё  внимание, между тем как он, вероятно, ничего не слышал и продолжает витать в собственных небесах, упрямо думая о своём» (Фёдор Степун).

ВЕДУЩИЙ (1).

 Есть в этих описаниях нечто, что их объединяет:  в его внешнем облике отразилась эпоха модерна.

ЧТЕЦ (1) декламирует предисловие к поэме А. Белого «Первое свидание» – «Киркою рудокопной гном…».

Киркою рудокопный гном

Согласных хрусты рушит в томы...

Я - стилистический прием,

Языковые идиомы!

Я - хрустом тухнущая пещь,-

Пеку прием: стихи - в начинку;

Давно поломанная вещь,

Давно пора меня в починку.

Висок - винтящая мигрень...

Душа - кутящая...

                 И - что же?..

Я в веселящий Духов день

Склонен перед тобою. Боже!

Язык, запрядай тайным сном!

Как жизнь, восстань и радуй: в смерти!

Встань - в жерди: пучимым листом!

Встань - тучей, горностаем: в тверди!

Язык, запрядай вновь и вновь!

Как бык, обрадуй зыком плоти:

Как лев, текущий рыком в кровь,

О сердце, взмахами милоти!

Орел: тобой пересекусь...

Ты плоти - жест, ты знанью - числа...

"Ха" с "И" в "Же" - "Жизнь":

                  Христос Иисус -

Знак начертательного смысла...

Ты в слове Слова - богослов:

О, осиянная Осанна

Матфея, Марка, Иоанна -

Язык!.. Запрядай: тайной слов!

О, не понять вам, гномы, гномы:

В инструментаций гранный треск -

Огонь, вам странно незнакомый,

Святой огонь взвивает блеск.

ВЕДУЩИЙ (2).

Из современных поэту живописцев, писавших А. Белого, наиболее точно отразивший его характер портрет создал Лев Самойлович Бакст. Даже современники признавали, что это изображение очень жизненное. Впрочем, сам Белый находил портрет уродливым и вспоминал по этому поводу: «Он (Бакст) отказался меня писать просто, ему нужно было, чтобы я был оживлён до экстаза: этот экстаз он хотел приколоть как бабочку на полотно. Для моего оживления сажались Нувель и Гиппиус, от этого я начинал страдать до раскрытия зубного нерва, хватаясь за щёку, лицо оживлялось гримасами боли, гримасами орангутанга, а хищный тигр Бакст, вспыхивая глазами, хватался за кисть…Так я вышел со сломанной челюстью. Моё позорище (по Баксту) – шедевр»

ВЕДУЩИЙ (1).

Лев Бакст и Андрей Белый – родственные души, их творчество близко своим чувственным восприятием мира, маскарадностью. Смелая палитра Бакста, где с зелёным соседствует красный, а розовый с жёлтым, была прямым вызовом «хорошему вкусу».

  (Звучит «Менуэт»  И. Стравинского.)

ВЕДУШИЙ (2).

В1904 году А. Белый познакомился с Александром Блоком, которому суждено было стать одним из выдающихся русских поэтов. Их личные и литературные судьбы оказались связанными навсегда. А. Блок приехал в Москву с молодой женой Любовью Дмитриевной Менделеевой, которая и оказалась в центре пристального внимания А. Белого, перешедшего позднее в глубокое чувство любви. Надо признать, что это сыграло важную роль в судьбе многих лиц и, в конечном счёте, в истории русского символизма.

    Как разно сложились эти судьбы (жизни) этих поэтов – романтиков. А. Белый был творцом многих мотивов и сюжетов символизма, тогда как Блок воплотил их в своём политическом творчестве.

ВЕДУЩИЙ (1).

Творчество А. Белого неоднозначно. Послушаем его современников:

      «Нету тверди» (Степун)

      «Безотчетность и беспочвенность» (М. Цветаева)

      «Безответственность»

      «На грани гениальности» (В. Ходасевич)

      «В холостую разгулявшуюся гениальность» (Б. Пастернак).

Сам же А. Белый говорил: «Мне слова нужны как коктебельские камушки, чтобы  составлять». Поэт признавался М. Цветаевой: « Я никогда не читаю стихов. И никогда их уже не пишу. Раз в три года разве это поэт? Стихи должны быть насущной потребностью, человек должен быть на стихи красноречен, как волк на вой. Тогда это поэт».

«Тридцати лет я являл собой личностью многообразие личностей… - теоретик, естественник, логик, поэт, мазилка эскизов, лектор ритмики, резчик, чтобы явить купол «Я»!» - писал А. Белый.

ВЕДУЩИЙ (2).

Современники А. Белого, даже те из них, кого заподозришь в предвзятости, без оснований задавались вопросом: коль скоро читать его – огромный труд, «головоломнейшая задача», то зачем  же и мучить себя?

Философ, учёный, поэт, математик, писатель и мистик уживались в нём, объединяясь в устремлённого, проницательного, частного человека-мыслителя. О чём бы ни говорил он: об искусстве или биологии, о физике или истории, всё казалось его слушателям неожиданным, новым.

 Белый чувствовал не только как поэт, но и как музыкант и художник. Его стихи – симфонии, как он их сам называл – полулитература,  полумузыка. Мотивы, образы его лирики – это синтез звуковых, ритмических и живописных ассоциаций. Но Белому поэзия и музыка – две родные сестры. Ближе всего по духу музыка его современника Игоря Стравинского.

ВЕДУЩИЙ (1).

Гражданскую войну и «военный коммунизм» А. Белый пережил как  все, в лишениях и болезнях.  Он ютился в квартире знакомых, топя печку своими рукописями, голодал.  Чтобы прокормить себя с матерью…читал лекции,  целые дни проводил в настолько холодной библиотеке, что замерзали чернила. В то же время он вёл занятия в антропософском обществе, писал книгу о Л.Н. Толстом. И не переставал думать об отъезде в Европу, говорил, что хочет отдохнуть. Но большевики не отпускали. Наконец, в 1921 году, после смерти А. Блока и расстрела Н. Гумилёва, ему выдали заграничный паспорт.

ВЕДУЩИЙ (2).

Но Европа не дала ни отдыха, ни счастья. «Русский Берлин» с любопытством и злорадством наблюдал, как поэт танцует в ресторанах и кафе, танцевал не просто плохо, а по-настоящему страшно. Это было симптомом тяжелейшего нервного срыва.

ЧТЕЦ (1) декламирует стихотворение «Асе»

Лазурь бледна: глядятся в тень

Громадин каменные лики:

Из темной ночи в белый день

Сверкнут стремительные пики.

За часом час, за днями дни

Соединяют нас навеки:

Блестят очей твоих огни

В полуопущенные веки.

Последний, верный, вечный друг,-

Не осуди мое молчанье;

В нем - грусть: стыдливый в нем испуг,

Любви невыразимой знанье.

ВЕДУЩИЙ (1).

То был не просто танец пьяного человека. То было символическое попрание лучшего в себе, кощунство над собой, дьявольская гримаса самому себе. Это длилось месяцами. Его охраняли, за ним ухаживали: одни из любопытства, другие – с истинной любовью. Можно только удивляться здоровью Белого и его небывалой выносливости, когда после таких бессонных, почти безумных танцевальных ночей (иногда он не мог отыскать дорогу к дому или открыть дверь ключом) он с утра как ни в чём ни бывало усаживался за свой письменный стол перед горкой желтоватых листов и строчил, строчил, строчил…Писал почти без помарок, не редко перечитывал написанное.

ЧТЕЦ (2) декламирует стихотворение «Опять золотеющий…»

Опять — золотеющий волос,

Ласкающий взор голубой;

Опять — уплывающий голос;

Опять я: и — Твой, и — с Тобой.

Опять бирюзеешь напевно

В безгневно зареющем сне;

Приди же, моя королевна,—

Моя королевна, ко мне!

Плывут бирюзовые волны

На веющем ветре весны:

Я — этими волнами полный,

Одетая светами — Ты!

ВЕДУЩИЙ (2).

В период (1921-1923гг.) Андрей Белый пытался найти опору в среде антропософов. Но «учитель» Рудольф Штейнер отверг его, отношения с русскими эмигрантами тоже не сложились. Белый казался им перебежчиком, потому что заявил, будто подлинная культура – в Советской Росси, а убежавшие от революции – «мертвят и смердят». Но поэт не сразу решился вернуться. Он оставался в Германии до 1923года.

 ЧТЕЦ (1) декламирует стихотворение «Родина»( «Те же росы, откосы, туман…»)

Те же — росы, откосы, туманы…
Над бурьянами —
Рдяный
Восход;
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий бедный народ.
И в раздолье, на воле — неволя;
И суровый,
Свинцовый
Наш край —
Нам бросает с холодного поля,
Посылает нам крик: —
— «Умирай».
Мараморохи по полю носят:
Те же стаи несытых смертей
Под откосами
Косами косят —
Под откосами
Косят
Людей.
Свищут желтые, желклые травы;
И грозит горизонтов кольцо: —
Свистоломами точит
Суставы;
Пустоплюями мочит
Лицо.
Отголоски собачьего лая…
Тучи — взапуски. Небо — взадуй…
Коловерть, —
Сумасшедшая, злая…
Смерть, —
Пади: и меня — расколдуй.
1908 (25)

ВЕДУЩИЙ (1).

Осенью 1923 г. Андрей Белый приехал в Россию. Деятельным революционером он, конечно, не стал, хотя внутренне не был чужд революции. Но, подобно Блоку или Гумилёву, понимал её совсем не так как большевики.

Его почти не печатали. В эти годы А. Белый усиленно писал воспоминания – такие же странные, как и он сам. В молодости Белый, получив пощёчину, с улыбкой мог подставить другую щёку. В старости, в своих мемуарах, он описал своих бывших друзей так, что даже Лев Каменев назвал книгу «жестокой»

ЧТЕЦ (2) декламирует отрывок из главы «Золотое руно» из книги                                                                        А. Белого «Между двух революций».

1

Золотея, эфир просветится

и в восторге сгорит.

А над морем садится

ускользающий солнечный щит.

И на море от солнца

золотые дрожат языки.

Всюду отблеск червонца

среди всплесков тоски.

Встали груди утесов

средь трепещущей солнечной ткани.

Солнце село. Рыданий

полон крик альбатросов:

«Дети солнца, вновь холод бесстрастья!

Закатилось оно —

золотое, старинное счастье —

золотое руно!»

Нет сиянья червонца.

Меркнут светочи дня.

Но везде вместо солнца

ослепительный пурпур огня.

2.

Пожаром склон неба объят...

И вот аргонавты нам в рог отлетаний

трубят...

Внимайте, внимайте...

Довольно страданий!

Броню надевайте

из солнечной ткани!

Зовет за собою

старик аргонавт,

взывает

трубой

золотою:

«За солнцем, за солнцем, свободу любя,

умчимся в эфир

голубой!..»

Старик аргонавт призывает на солнечный пир,

трубя

в золотеющий мир.

Все небо в рубинах.

Шар солнца почил.

Все небо в рубинах

над нами.

На горных вершинах

наш Арго,

наш Арго,

готовясь лететь, золотыми крылами

забил.

Земля отлетает...

Вино

мировое

пылает

пожаром

опять:

то огненным шаром

блистать

выплывает

руно

золотое,

искрясь.

И, блеском объятый,

светило дневное,

что факелом вновь зажжено,

несясь,

настигает

наш Арго крылатый.

Опять настигает

свое золотое

руно...

ВЕДУЩИЙ (2).

 Гений? Чудак? Пророк? Шут? Андрей Белый потрясал всех с ним встречавшихся. «Воля художника, - говорил он, - несёт слишком большую нагрузку». Поэтому «вне творчества» поэт был иногда просто беспомощен.

Среди множество так называемых друзей не было ни одного, кто бы просто по-человечески помог этому ребёнку полегче устроить свою жизнь. Белый был чрезвычайно рассеянным человеком, мог «поперчить» суп из чернильницы, подлить в стакан с вином молока из молочника,  надеть чужое пальто или, прощаясь, поцеловать руку поражённому собеседнику-мужчине.

- Я бегу, я бегу, прощайте, прощайте, - говорил Белый, перебегая от одного к другому, стремительно забирая из угла вместо трости швабру и бросаясь с ней к двери.

- Да это щетка, Борис Николаевич, - хватают его за локоть. Белый с наивной улыбкой: «Щетка? Как странно. Да, это щетка! Действительно! Как странно…Спасибо, спасибо… Прощайте…Бегу…

 Рассеянность его в основном происходила в основном от постоянной сосредоточенности на каких-нибудь  мыслях. Однако при всей рассеянности он ни разу не спутал того, на что сознательно обращал внимание, не потерял ни одной бумажки, билета или стихотворения, записанного на листке. А если и терял, то непременно находил…

 ЧТЕЦ (1).

Марина Цветаева вспоминала: «Потерял рукопись! – с этим криком он ворвался ко мне в комнату. – Рукопись потерял! Золото потерял! В лазури потерял! Потерял, обронил, оставил, провалил! В каком-то проклятом кафе, на которые я обречён, будь они прокляты! Зашел в кафе, то или другое, или третье, сначала в то, потом в другое, или третье. И после – удар по ногам: нет рукописи! Слишком уж стало легко идти, рука левая слишком зажила своей жизнью! В правой трость – а в левой ничего… И это «ничего» - моя рукопись, труд – сплав тогда и теперь, я  двадцать лет своей жизни оставил в кабаке.

…Заходим в кафе. Белый – хозяину: «Я здесь забыл свою рукопись. Манускрипт, понимаете? Здесь, на этом стуле! Чёрную папку! – кричит всё более и более раскрасневшийся Белый, стуча палкой: - «Я писатель, русский писатель, моя рукопись – для меня всё!»

В этом воспоминании Цветаевой – весь поэт Белый.

ЧТЕЦ (2) декламирует стихотворение «Поёт облетающий лес…».

Поет облетающий лес

нам голосом старого барда.

У склона воздушных небес

протянута шкура гепарда.

Не веришь, что ясен так день,

что прежнее счастье возможно.

С востока приблизилась тень

тревожно.

Венок возложил я, любя,

из роз - и он вспыхнул огнями.

И вот я смотрю на тебя,

смотрю, зачарованный снами.

И мнится - я этой мечтой

всю бездну восторга измерю.

Ты скажешь - восторг тот святой...

Не верю!

Поет облетающий лес

нам голосом старого барда.

На склоне воздушных небес

сожженная шкура гепарда.

ВЕДУЩИЙ (1).

Согласно своему поэтическому пророчеству, умер белый от «солнечных стрел» – от солнечного удара. Случилось это 8 января  1934г. в Коктебеле, на бывшей даче поэта Макса Волошина. Прах Белого был захоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.

ЧТЕЦ (2) декламирует стихотворение «Друзьям» («Золотому блеску верил…»)

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел,

Не смейтесь над мертвым поэтом:
Снесите ему цветок.
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.

Цветы на нем побиты.
Образок полинял.
Тяжелые плиты.
1Жду, чтоб их кто-нибудь снял.

Любил только звон колокольный
И закат.
Отчего мне так больно, больно!
Я не виноват.

Пожалеете, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите —
Я, быть может, не умер, быть может,
Проснусь — Вернусь!

ВЕДУЩИЙ (2).

На панихиде по Белому в Париже, в Сергиевом подворье, на православных проводах было всего 17 человек. Никто из писателей, связанных с ним не только временем и ремеслом, но и долгой личной дружбой, кроме Ходасевича и Цветаевой не было. Впоследствии Марина Ивановна писала: «Странно, но я всё время забывала, вернее, я ни разу не осознала, что гроба нет, что его нет, что я несколько раз ловила себя на мысли: сначала – все, потом – я. Прощусь последняя. До того, должно быть, эта панихида была ему необходима, и до того сильно он на ней присутствовал. И ещё никогда, может быть за всю жизнь, я  с таким рвением и осознанием не повторяла за священником, как в той тёмной, от пустоты огромной церкви Сергиевского подворья над мерещащимся гробом, за тридевять земель сожженного: «Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего Бориса»

ВЕДУЩИЙ (1).

Андрей Белый не так уж ошибся, когда с надеждой сказал, что творческие усилия его будут оценены в 2000 году, - «потомки тех, кто меня осмеивал, как глупо и пусто верещащий телеграф». Мы думаем, что читать. Белого необходимо, если мы размышляем о жизни и смерти о природе творчества и его тайнах. Такое чтение трудно, но спасительно.

(Звучит финал «Пульчинеллы» И.Стравинского.)