Китай, куда несёшься ты?

По книге Марка Блока « Апология истории или ремесло историка» Введение.  «Апология истории». Но Блок дает своей книге и второе название: «Ремесло историка». Ремесло в том широком и высоком значении этого   слова,   которое   оно   имело   в   далекие   времена,   когда   термин   metier прилагался   к   мастерству,   к   профессиональному   умению   средневекового ремесленника, владевшего всеми тайнами своего цехового труда. Раскрыть эти   тайны,   показать,   как   работает   мастер   исторического   ремесла,   каковы трудности, подстерегающие его при познании прошлого, и возможности их   Насколько преодоления, —   такова   цель,   поставленная   Блоком. животрепещущей   была   и   остается   эта   задача,   свидетельствует   состояние современной Блоку исторической науки. В «Апологии…»  французский  историк  Марк  Блок  обосновывает  как «легитимность» своего ремесла, право историка, в частности и моральное, заниматься тем, чем он занимается, так и «полезность» профессии историка в системе   общественного   разделения   труда.   Но   сколь   бы   ни   был   высок социальный   статус   историка,   позволяющий   ему   претендовать   на   особую внутреннюю   автономию,   в   своих   исследованиях   прошлого   он   не   вправе отстраняться   от   проблем   современной   действительности.Предметом исторического исследования согласно концепции автора является человек во времени. Автор исходит их позиции о том, что сознание человека не является единым на протяжении времени, а изменяется под воздействием тех или иных факторов   и   историку   необходимо   эту   разницу   учитывать.   Блок   убежден: знание прошлого должно помогать человеку «жить лучше». В ведении к своей апологии Истории автор ставит вопрос о сущности предмета истории. Он говорит, что книга будет ответом на детский вопрос: ”зачем   нужна   история”.   Общеизвестно,   что   человека   можно   считать действительно   хорошо   понимающим   свое   дело,   свое   ремесло,   когда   он   с легкостью может растолковать что к чему любому, ничего не ведающему в этом деле индивидууму. А кому еще, как не ребенку нужна вся доходчивость и полнота объяснения. Автор показывает нам нашу жизнь, целиком и полностью пронизанную историей. Религия — история, культура, политика все тоже история. История — интереснейшая наука. Зрелище человеческой деятельности, составляющей ее особый предмет, более всякого другого способно покорять человеческое воображение.   Автор   с   чрезвычайной   рьяностью   доказывает   право   истории называться наукой, доказывая и опровергая кучу мнений и суждений. Основная   часть.  Далее   книга   рассказывает   о   трудности   выбора историка: как тяжело в хаотичном ворохе выбрать поле для деятельности. Автор на ярком, занимательном примере доказывает, что история это не наука о прошлом (этот факт он вообще считает абсурдным), а наука связанная с прошлым, но с обязательным присутствием и деятельностью в нем человека. Предметом истории является человек, а точнее сказать — люди. За зримыми очертаниями пейзажа, орудий или машин, за самыми, казалось бы, сухими документами   и   институтами,   совершенно   отчужденными   от   тех.   кто   их учредил, история хочет увидеть людей. Блок рассматривает два разных типа историков: один из них — люди, изучающие прошлое, старающиеся найти параллели, соединяющие эти факты с настоящим, Другие ученые, напротив, справедливо полагают, что настоящее вполне   доступно   научному   исследованию.   Но   это   исследование   они предоставляют дисциплинам, сильно отличающимся от тех, что имеют своим объектом   прошлое.   Они,   например,   анализируют   и   пытаются   понять современную экономику с помощью наблюдений, ограниченных во времени несколькими десятилетиями. Короче, они рассматривают эпоху, в которую живут, как отделенную от предыдущих слишком резкими контрастами, что вынуждает их искать ее объяснения в ней самой. Таково же инстинктивное убеждение многих просто любознательных людей. История более или менее отдаленных периодов привлекает их только как безобидное развлечение для ума. С одной стороны, кучка антикваров, по какой­то мрачной склонности занимающихся   сдиранием   пелен   с   мертвых   богов;   с   другой,   социологи, экономисты, публицисты — единственные исследователи живого… Автор же считает, что незнание прошлого не только вредит познанию настоящего, но ставит под угрозу всякую попытку действовать в настоящем. Более того. Если   бы   общество   полностью   детерминировалось   лишь   ближайшим предшествующим периодом, оно, даже обладая самой гибкой структурой, при резком изменении лишилось бы своего костяка; при этом надо еще допустить, что общение между поколениями происходит, я бы сказал, как в шествии гуськом, т. е., что дети вступают в контакт со своими предками только через посредство   родителей.   Незнание   прошлого   неизбежно   приводит   к непониманию   настоящего.   Но,   пожалуй,   столь   же   тщетны   попытки   понять прошлое,   если   не   представляешь   настоящего.   Способность   к   восприятию живого   —   поистине   главное   качество   историка.   Эрудит,   которому неинтересно смотреть вокруг себя на людей, на вещи и события, вероятно, заслуживает, чтобы его, как сказал Пиренн, назвали антикварным орудием. Ему лучше отказаться от звания историка. Говоря   о   особенностях   исторического   познания,   автор   сравнивает работу историка с трудом следователя, пытающегося по чужим показаниям восстановить картину с места происшествия. И действительно, ведь ни один историк   не   был   современником   Рамсеса   или   свидетелем   сражений   времен Наполеона. Но те события, которые изучают историки оставляют за собой целую   цепочку   “улик”,   которая   и   позволяет   исследователю   добраться   до истины.   Это   все   и   делает   профессию   историка   потрясающе   интересной. Специфическая черта исторического исследования в том, что познание всех фактов человеческой жизни в прошлом и большинства из них в настоящем должно   быть,   по   удачному   выражению   Франсуа   Симиана,   изучением   по следам. Историк должен составлять “вопросник” к свидетельствам, которые он изучает. Только тогда, благодаря своей пытливости и умению найти ответы на все заданные вопросы, историк успешно восстанавливает события тех времен и понимает их сущность. Автор   пишет   о   необходимости   разностороннего   профессионального развития   историка,   Так   как   порой   для   изучения   некоторой   проблемы приходится   иметь   дело   с   целой   цепочкой   событий,   требующих   большой эрудированности   человека.   Мне   кажется,   мало   найдется   наук,   которым приходится   пользоваться   одновременно   таким   огромным   количеством разнородных   орудий.   Причина   в   том,   что   человеческие   факты—самые сложные. Ибо человек—наивысшее создание природы. Историку полезно и, на мой взгляд, необходимо владеть, пусть в минимальной степени, основными приемами его профессии. Хотя бы для того, чтобы уметь заранее оценить надежность орудия и трудности в обращении с ним. Интересную   мысль   автор   высказывает   в   отношении   катаклизмов истории.   Они   якобы   помогают,   сохраняя   многие   свидетельства,   которые иначе были бы затеряны. Например Визувий сохранил Помпеи, а французская революция   посредством   экспроприаций   множество   ценных   документов, которые представляют сейчас огромный интерес для историков, изучающих то время. Автор   объясняет  необходимость   критики  в ремесле  историка, Целая система   проверки   фактов   выработалась   за   многие   годы,   и   является непременным   методом   проверки   достоверности   информации,   что   в   свою очередь   приводит   к   правильному   истолкованию   фактов   и   более   глубоком постижению   сущности   вопроса.   Таким   образом,   читатель   получает   хоть   и менее интересные, зато правдивые сведения. Существует два типа ложных свидетельств: одни   —   намеренная   фальшивка,   изготовленная   по   тем   или   иным соображениям,   другая   —   просто   искаженная   передача,   ввиду   того,   что свидетель находился в определенном эмоциональном состоянии, или просто ввиду искаженности фактов памятью свидетеля, его менталитетом. Оба типов “обмана” затрудняют работу исследователям. Настоящий историк должен уметь тщательно взвешивать все возможные варианты   свидетельств   и   степени   их   правдоподобности,   проделывать титанический труд, сравнивая их с другими предметами той эпохи, так как одним из вернейших способов критики является сравнение. Историк   не   имеет   право   анализировать   вероятность   того   или   иного события в прошлом. Гадать можно только о будущем. Прошлое есть данность, в   которой   уже   нет   места   возможному.   Прежде   чем   выбросишь   кости, вероятность   того,   что   выпадет   то   или   иное   число   очков,   равна   одному   к десяти. Но когда стаканчик пуст, проблемы уже нет. Возможно, позже мы будем сомневаться, выпало ли в тот день три очка или пять. Неуверенность тогда будет в нас, в нашей памяти или в памяти очевидцев нашей игры. Но не в фактах реальности. Ученому,   историку   предлагается   склониться   перед   фактами.   Эта максима, как и многие другие, быть может, стала знаменитой лишь благодаря своей двусмысленности. В ней можно скромно вычитать всего­навсего совет быть честным. Но также — совет быть пассивным. И перед нами возникают сразу   две   проблемы:   проблема   исторического   беспристрастия   и   проблема исторической   науки   как   попытки   воспроизведения   истории   (или   же   как попытки анализа). Беспристрастность   историка   автор   сравнивает   с   беспристрастностью судьи,   получает,   что   это   разные   вещи,   сходные   только   по   звучанию   и написанию   слова.   Чтобы   проникнуть   в   чужое   сознание,  отдаленное   от   нас рядом поколений, надо почти полностью отрешиться от своего “я”. Но, чтобы приписать этому сознанию свои собственные черты, вполне можно оставаться самим собою. Последнее сделать гораздо проще. В   наших   трудах,   пишет   автор,   царит   и   все   освещает   одно   слово: “понять”. Не надо думать, что хороший историк лишен страстей — у него есть   по   крайней   мере   эта   страсть.   Слово,   сказать   по   правде,   чревато трудностями, но также и надеждами. А главное — полное дружелюбия. Даже действуя,   мы   слишком   часто   осуждаем.   Ведь   так   просто   кричать:   “На виселицу!” Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас — иностранец, политический противник,— почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история — это обширный и   разнообразный   опыт   человечества,   встреча   людей   в   веках.   Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет братской. Как ученый, как всякий просто реагирующий мозг, историк отбирает и просеивает, т. е., говоря коротко, анализирует. И прежде всего он старается обнаружить сходные явления, чтобы их сопоставить. Автор   рассказывает   о   многогранности   и   обширности   исторического исследования, как бы рассказывая нам насколько интересна может быть его наука.   Передо   мной   надгробная   римская   надпись:   единый   и   цельный   по содержанию текст. Нас интересует язык? Лексика и синтаксис расскажут о состоянии латыни, на которой в то время и в определенном месте старались писать. В этом не совсем правильном и строгом языке мы выявим некоторые особенности   разговорной   речи.   А   может   быть,   нас   больше   привлекают верования? Перед нами — яркое выражение надежд на потустороннюю жизнь. Политическая система? Мы с величайшей радостью прочтем имя императора, дату его правления. Экономика? Возможно, эпитафия откроет нам еще не известное ремесло. И так далее. История, как ни одна другая наука, не обходиться без абстракции. Дело историка   —   непрестанно   проверять   устанавливаемые   им   подобия,   чтобы лучше уяснить их оправданность, и, если понадобится, их пересмотреть. Автор говорит нам о необходимости изучения истории в совокупности, не дробя  ее  на  части, на  которые  она казалось бы  так легко  разбивается. “Вообразите, что сто специалистов разделили меж собой по кускам прошлое Франции. Верите ли вы, что они смогут создать историю Франции? Я в этом сильно сомневаюсь. У них наверняка не будет взаимосвязи между фактами, а эта взаимосвязь—также историческая истина” (Фюстель де Купанж). Знание фрагментов, изученных по отдельности один за другим, никогда не приведет к познанию целого—оно даже не позволит познать самые эти фрагменты. С другой стороны, автор настаивает, что наиболее полного изучения истории   можно   добиться   именно   изучая   ее   по   частям,   с   последующим объединением всех кусочков, предварительно тщательно их проанализировав и   классифицировав.   А   иначе   никакой   ученый   не   осилит   всего   объема,   с которым придется работать. Одной   из   серьезных   проблем   истории   автор   считает   терминологию. История не может, как другие науки, выдумывать себе термины, она должна перерабатывать   уже   придуманные,   порой   потрепавшиеся   и   устаревшие понятия,   что   затрудняет   четкое   формулирование   знаний.   В   отличие   от математики   или   химии   наша   наука   не   располагает   системой   символов,   не связанной с каким­либо национальным языком.  Историк говорит только словами, а значит, словами своей страны. Но когда он имеет дело с реальностями, выраженными на иностранном языке, он вынужден   сделать   перевод.   Тут   нет   серьезных   препятствий,   пока   слова относятся   к   обычным   предметам   или   действиям,—   эта   ходовая   монета словаря   легко   обменивается   по   паритету.   Но   как   только   перед   нами учреждения,   верования,   обычаи,   более   глубоко   вросшие   в   жизнь   данного общества, переложение на другой язык, созданный по образу иного общества, становится весьма опасным предприятием. Ибо, выбирая эквивалент, мы тем самым предполагаем сходство. Историческое   рассуждение   в   своей   повседневной   практике   идет   по следующему пути. Наиболее постоянные и общие антецеденты, сколь бы ни были   они   необходимыми,   попросту   подразумеваются.   Кому   из   военных историков   придет   в   голову   включить   в   число   причин   победы   силу притяжения, от которой зависят траектории снарядов, или физиологические особенности   человеческого   тела,   не   будь   которых,   снаряды   не   могли   бы наносить   смертельные   раны?   Антецеденты   более   частные,   но   все   же наделенные   известным   постоянством,   образуют   то,   что   принято   называть “условиями”.   Самый   же   специфический   антецедент,   тот,   который   в   пучке причинных   сил   представляет   как   бы   дифференциальный   элемент,   он­то преимущественно и получает наименование “причины”. Заключение. «Апологию истории» Марка Блока невозможно читать без волнения   —   его   любовь   к   истине, —   пафос   познания,   обаяние   честного историка,   размышляющего   о   своем   ремесле,   как   и   трагизм   обстановки,   в которой было написано это научное завещание, не оставят равнодушным того, кому дорога наука, поставленная на службу высоким идеалам человечности.  В целом я считаю, что автор выполнил поставленную задачу. Конечно ребенок, прочитав эту книгу, остался бы далек от понимания предназначения истории,   но   для   человека   сознательного,   желающего   разобраться   в поставленной   проблеме,   книга   очень   актуальна.   Автор   с   упоением рассказывает о своем любимом ремесле, ремесле историка. Каждая мысль, раскрывающая   сущность   предмета   истории,   сопровождается   интересными, убедительными доказательствами и примерами. Это создает ощущение чтения настоящего научного труда, что захватывает и увлекает. Автор сопоставляет огромное количество мнений различных философов, социологов, историков разного   времени,   и   их   словами   наиболее   четко   формулирует   свои   мысли. Автор пытается затронуть каждую проблему современной истории, постоянно сравнивает ее с другими науками, что позволяет нам глубже понять сущность и отличительные черты истории как науки.  Список использованной литературы: 1.  Блок, М. Апология истории или ремесло историка. – 2­е изд., доп. – М.: Наука, 1986. – 178 с.