Консультация для педагогов и родителей - Бродяжничество.

БРОДЯЖНИЧЕСТВО   2) Бродяжничество ­   1)   одна   из   форм   крайней   социальной   дезадаптации   и маргинальности   индивида,   выражающаяся   в   отсутствии   постоянного   места   жительства, работы   и   стабильного   дохода;   социально­психологические   проявления патохарактерологических и иных личностных расстройств, выражающиеся в периодически возникающей и часто компульсивной потребности в резкой смене социального окружения, в неспособности   к   полноценной   интеграции   в   группах   членства   и   к   установлению партнерских отношений, в поведенческой ригидности, в отсутствии мотивации достижения, в отчетливо выраженной предрасположенности к асоциальной активности и т. п. Проблема бродяжничества   рассматривается   многими   авторами,   прежде   всего   применительно   к молодежной   среде.   При   этом   сам   термин   «бродяжничество»   часто   выступает   как рядоположенный   с   терминами   «беспризорность»   и   «безнадзорность»   и,   более   того   в неразрывной   связке   с   последними   (А.   В.   Глаголева).   Подобный   подход   совершенно оправдан при изучении социальных и социально­педагогических аспектов данных явлений. Однако, если говорить о специфической социально­психологической реальности, именно «бродяжничество»   выступает   в   данном   случае   родовым   понятием.   В   этом   смысле беспризорность   и   безнадзорность   можно   рассматривать   как   социальные   факторы, провоцирующие   бродяжничество   и   в   то   же   время   выступающие   в   качестве   одних   из возможных его следствий. Совершенно не случайно бродяжничество является актуальной проблемой   и   объектом   социально­психологических   исследований   во   многих   странах Западной Европы и в США, где в значительной степени отсутствуют или минимизированы социальные и экономические причины беспризорности и безнадзорности, актуальные для современной России. По   сути   дела,   речь   идет   о   достаточно   универсальном   социально­психологическом феномене, имеющем устойчивые и отчетливо выраженные признаки. Надо сказать, что еще в конце   XIX   в.   бродяжничество   стали   рассматривать   как   психологическую,   точнее психиатрическую   проблему.   Было   введено   даже   специальное   понятие   «пориомания»   — «инстинкт   бродяжничества»   или   «болезненное   миграционное   состояние»,   обозначавшее особый вид патологии личности, этиологически связанной с эпилепсией (А. В. Глаголева). Позднее психиатры  и клинические  психологи  в качестве  первопричины  бродяжничества называли   психопатии   различного   генеза.   Эти   гипотезы,   хотя   и   подвергались   критике, позднее   получили   подтверждение   в   многочисленных   исследованиях,   в   частности,   В.   А. Жмурова, В. В. Ковалева, М. В. Коркиной и др. В результате этих исследований список как психических,   так   и   иных   расстройств,   рассматриваемых   в   качестве   первопричин бродяжничества   был   существенно   расширен.   К   ним,   в   том   числе,   были   отнесены шизофрения,   невротические   расстройства,   задержки   развития,   ранние   стадии   различных органических поражений и т. п. При   том,   что   бродяжничество   безусловно   может   выступать   как   своеобразный симптомокомплекс   перечисленных   патологий,   практика   показывает,   что   в   целом   ряде случаев   к   нему   склонны   лица   и   в   первую   очередь   подростки,   не   имеющие   отчетливо выраженных   психических   и   иных   патологий.   Гораздо   более   универсальными   причинами бродяжничества   являются   совершенно   определенные   особенности   психосоциального развития   личности,   в   частности,   негативное   разрешение   базисных   конфликтов   четырех первых стадий эпигенетического цикла и как следствие крайняя степень психосоциальной спутанности, либо негативной идентичности. 1Так, разрешение первого базисного конфликта в пользу недоверия влечет за собой временную   спутанность   или   утрату   временной   перспективы   в   зрелом   возрасте.   Это приводит к тому, что в субъективном восприятии индивида, «каждая отсрочка становится обманом, каждое ожидание — переживанием бессилия, каждая надежда — опасностью, каждый   план   —   катастрофой,   каждый   возможный   помощник   —   потенциальным изменником»1. Отсюда — психологическое «цепляние» за прошлое, попытки проживать его снова и снова, тем самым, как бы поворачивая время вспять, в сочетании со стремлением «законсервировать» настоящее, чтобы избежать неисчислимых и неизбежных опасностей и неприятностей,   затаившихся   в   будущем.   Другим   проявлением   утраты   временной перспективы   является   патологическая   фиксация   на   будущем.   Патологическая   в   том смысле, что будущее выступает не как естественное продолжение настоящего момента в рамках единого жизненного цикла, но как отдаленная абстрактная возможность, оторванная от текущей реальности. К классическим примерам такого рода можно отнести буквально­ догматическое восприятие религиозных учений, социальные и личностные утопии и т. п. Во всех своих проявлениях временная спутанность влечет за собой бегство от реальности. Как фиксация   на   прошлом   в   сочетании   со   стремлением   «заморозить»   настоящее,   так   и фиксация на будущем, направлены в конечном счете на создание параллельных миров, в которых индивид ищет убежища от опасностей и дискомфорта, не заслуживающего его доверия реального мира. Вполне понятно, что такие индивиды совершенно не способны к реальной близости и установлению не только подлинно партнерских, но и вообще сколько­ нибудь стабильных межличностных отношений. Отметим, что в рамках психосоциального подхода   шизофрения   и   психозы   этиологически   связаны   именно   с   ярко   выраженным негативным разрешением первого базисного конфликта развития. Негативное   развитие   на   второй   психосоциальной   стадии   приводит,   по   мнению   Э. Эриксона, к формированию болезненного самоосознования как антитезы свободной воли и уверенности в себе. Такое самоосознование направлено на фиксацию «противоречия между самооценкой,   образом   “я”   автономной   личности   и   образом   “самого   себя”   в   глазах окружающих»1. Вполне очевидно, что самооценка индивида с генерализированным чувством стыда и сомнения,   как   правило,   «заморожена»   на   предельно   низком   уровне.   И   чем   ниже   этот уровень,   тем   яростнее   отвергается   вообще   любое,   а   не   только   критическое   мнение   о собственной   персоне   со   стороны   социального   окружения.   Как   отмечает   Э.   Эриксон, «тотальное   разрушение   самооценки   у   наших   пациентов   резко   контрастирует   с нарциссическим и снобистским презрением к мнению других». В этом суть патологического парадокса самоосознования как деструктивного вклада в спутанность идентичности. Это ничто иное, как примитивная форма защиты, позволяющая «сохранить шаткую уверенность в себе в противовес чувству сомнения и стыда»2. Типичным   проявлением   самоосознования   индивида   в   социальной   жизни   является неспособность устанавливать полноценные партнерские отношения, привнесение в любой вопрос   личностно­аффективного   содержания.   Не   случайно   Э.   Эриксон   тесно   увязывал феномен   самоосознавания*   с   негативным   разрешением   конфликта   «доверие   против недоверия»: «Самоосознование — новая редакция того первоначального сомнения, которое касалось возможности доверия родителей и самого ребенка только в отрочестве; однако, такое сомнение имеет отношение и к вопросу надежности всего периода детства, которое теперь   остается   позади,   и   возможности   доверия   всему   социальному   универсуму,   перед лицом   которого   он   стоит».   В   качестве   компенсаторного   механизма   поведенческой патологии   такого   рода   часто   выступает   гипертрофированная   тяга   к   идентификации   с 2группой,   «посредством   которой   недостаточная   уверенность   в   себе   может   на   время замаскироваться   “групповой”   уверенностью»3.   При   этом,   поскольку   такой   индивид оказывается патологически неспособен найти сколько­нибудь приемлемый баланс между самооценкой   и   восприятием   себя   другими   членами   группы,   все,   как   правило, ограничивается принятием им внешней групповой атрибутики в сочетании с формальными групповыми   нормами.   То   есть   проживание   даже   первой   стадии   вхождения   личности   в группу (стадии адаптации) происходит лишь частично. В результате наступает быстрое и, что существенно важно, взаимное, разочарование и отвержение, и индивид превращается в «вечного странника», бесконечно ищущего приемлемую социальную нишу и не способного ее найти. Разрешение третьего кризиса детства в пользу вины влечет за собой, с точки зрения Э. Эриксона,   тотальную   ролевую   фиксацию   как   альтернативу   здоровому   чувству   цели   и свободному ролевому экспериментированию. При этом происходит регрессия к тотальному кризису   доверия   и   «...выбор   саморазрушительной   роли   часто   остается   единственной приемлемой формой инициативы на пути назад и наверх, осуществляемой в форме полного отказа от амбиций, что только и позволяет полностью избежать чувства вины»1. На уровне социального функционирования личности, это обычно находит выражение в установке на полный отказ от мотивации достижения, тотальной приверженности позиции «маленького человека»,   от  которого  «мало  что  зависит».  Такие  люди   склонны   к  демонстративному, часто   аффективному   поведению,   обычно   направленному   на   «обыгрывание»   темы «несчастливой   судьбы».   Еще   одним   классическим   проявлением   тотальной   ролевой фиксации является крайняя как интеллектуальная, так и поведенческая ригидность. Негативный вклад в спутанность идентичности, связанный с разрешением четвертого кризиса психосоциального развития в пользу неуспешности, выражается в неспособности индивида   работать   или   стагнации   действия,   являющейся,   по   мнению   Э.   Эриксона, «...логическим   следствием   глубокого   чувства   неадекватности   собственных   общих возможностей». В социальном аспекте это приводит не только к очевидному ограничению потенциала   индивида   в   смысле   перспектив   карьерного   роста,   самореализации   в профессиональной   деятельности   и   т.   п.,   но   зачастую,   полностью   парализует   всякую созидательную активность личности. Компенсаторная реакция в таких случаях не редко проявляется   в   форме   агрессивных   и   социопатических   действий.   Не   случайно,   по наблюдениям Э. Эриксона, «общим для шизоидов и делинквентов является недоверие к самим себе, неверие в возможность когда­нибудь совершить что­либо полезное»2. Закономерным итогом такого выражено патологического психосоциального развития в детстве является спутанности идентичности или формирование негативной идентичности в подростковом   возрасте   (см.   «Идентичность»).   Первая   в   буквальном   смысле   толкает индивида к бесконечным скитаниям в поисках ответа на жизненно важный вопрос «Кто я?», вторая к асоциальной и, более того, антисоциальной активности. Результаты современных исследований бродяжничества вполне укладываются в рамки приведенной схемы. Как отмечает А. В. Глаголева, «большинство исследователей: Л. А. Грищенко (1988). Б. Н. Алмазов (2000), А. Рожков (1997), А. А. Реан (2000), Е. Г. Слуцкий (1998), А. М. Нечаева (2001), S. Morich (1999), P. Peterich (2001) и др. — рассматривают проблему   бродяжничества   несовершеннолетних  как  один  из  вариантов  компенсаторного поведения в конфликтной ситуации, неадекватной реакции на неблагополучную обстановку воспитания в семье, школе»1. При этом «Побег из дома ... следует рассматривать не просто как удаление из семьи, где назрела конфликтная ситуация, а как перемещение ребенка в социальную   среду   бродяжничества   несовершеннолетних,   как   приобщение   к   “уличному 3племени”, где есть свои нравы, обычаи, привычки, нормы и закономерности поведения. С таким перемещением связано усвоение новых норм, ценностей: подросток меняет субъектов идентификации, меняется ее нравственное и правовое сознание»2. К аналогичным выводам пришли и некоторые зарубежные исследователи. Так, С. Мориц «...описывает поведение уличных детей, на примере гамбургских подростков. Уличные дети — это молодежь от 13 до 16 лет, которая преимущественно была брошена на “общественное воспитание”, т. е. воспитание улицы. Эти дети образовывали определенные сообщества — “союзы молодежи”. Контакт этих детей ограничивался контактом с подобными им группировками. Поэтому компенсация значимых для них контактов оказалась для них чрезвычайно трудной»3. Рассмотрение   проблемы   бродяжничества   через   призму   психосоциального   подхода позволяет,   в   частности,   ответить   на   вопрос,   каким   образом   формируется   склонность   к бродяжничеству в социально совершенно благополучных семьях. Как отмечал Э. Эриксон, «...степень доверия, определяемая самым ранним детским опытом, по­видимому, не зависит от абсолютного количества еды или демонстраций  любви, а зависит от качества связей ребенка  с матерью»4.  Хотя  данное высказывание  напрямую  относится  к первой  стадии эпигенетического   цикла,   в   метафорическом   смысле   оно   применимо   и   к   последующим стадиям развития в детстве и юности. Хотя материальные условия и играют совершенно определенную роль тем не менее решающим фактором выступает способность референтных фигур   поддерживать   детскую   витальность   через   установления   отношений   и   способов взаимодействия адекватных актуальным потребностям развития. Между   тем,   согласно   данным   А.   В.   Глаголевой,   «в   современной   действительности дети,   развивающиеся   в   благоприятной   социально­экономической   обстановке,   также находятся   в  ситуации   дефицита  внимания   со   стороны   родителей.  ...   Ребенка  с   раннего детства обучают иностранным языкам, развивают музыкальные и спортивные способности. В семье просто не хватает времени на совместный отдых, общение, игры. Ребенок в такой семье   находится   в  ситуации   неудовлетворенной  эмоциональной   близости   с родителями, которая затем трансформируется в отчуждение и полную изоляцию. У родителей недостает теплоты   и   нежности   при   общении   с   ребенком,   а   нередко   и   понимания   его   основных потребностей, возрастных и индивидуальных особенностей. Свои потребности в теплом и неформальном общении с родителями он начинает удовлетворять в неформальном общении со сверстниками, что создает условия для формирования асоциального и антисоциального поведения».   Хотя   трудно   согласиться   с   однозначным   утверждением   о   том,   что неформальное общение со сверстниками создает условия для антисоциального поведения (такого   рода   общение,   начиная   с   достаточно   раннего   возраста   является   совершенно необходимым условием полноценного развития личности), вывод А. В. Глаголевой о том, что существует прямая взаимосвязь между дефицитом эмоциональных контактов в семье и тем,   что   «правоохранительные   органы   неоднократно   фиксировали   детей   из   семей   с социально­экономическим достатком в среде беспризорников, наркоманов, проституток»1, представляется вполне обоснованным. Прямой   профессиональной   обязанностью   практического   социального   психолога, работающего в образовательной сфере, является своевременное выявление «группы» риска с точки зрения склонности к бродяжничеству и организация профилактических программ, включающих   работу   с   родителями,   педагогами   и   школьной   администрацией,   а   также мероприятия,   направленные   на   предотвращение   распространения   бродяжничества   в курируемом   сообществе   через   социальное   заражение.   Понятно,   что   именно   в   рамках должностных   обязанностей   психолога   оказывается   необходимость   осуществления 4психокоррекционного и социально­реабилитационного воздействия на лиц, склонных или подверженных бродяжничеству.              Материал подготовлен педагогом­психологом – Е.М.Бондарь 5