Полковой священник Константин Николаевич Образцов

Полковой священник Константин  Николаевич  Образцов.

Бывает так, что о каком-либо человеке совсем не знают на его малой родине, но зато о нём бережно хранят память и любят его там, где он жил и работал. Так сложилось и с памятью о нашем земляке - священнике 1-го Кавказского полка, авторе текста Кубанского казачьего гимна отце К счастью сохранились свидетельства о его ратной службе и его автобиография. Вот что можно почерпнуть из этих источников.

 Приказ от 18 марта 1913 года. Пункт 3.

 «Полкового священника о. Образцова выехавшего 17 сего марта в урочище Пуль-и-Хатунь для исповеди и причащения чинов 4-й сотни полагать в командировке, а церковника Шуваева Петра выехавшего вместе с ним, исключить с провиантского, приварочного и чайного довольствия при полку и 3-й сотне с 17-го сего месяца с того - же числа зачислить его на кормовое при полку довольствие».

 Приказ подписан командиром полка, полковником Мигузовым и полковым адьютантом, сотником Сытником.

.

Священник Константин Образцов.

Впервые я узнал об этом легендарном батюшке тогда, когда исполнял обязанности командира взвода казачьего кадетского класса. При подготовке к занятиям с кадетами мне приходилось интересоваться различными вопросами по истории Российского казачества и в некоторых источниках упоминалось имя Константина Образцова. В книге П. И. Стрелянова (Калабухова) «Казаки в Персии 1909-1918 гг.» в главе о полковых священниках об Образцове и его сослуживцах сказано следующее: «… Воспитание нижних чинов армии в началах нравственности и укрепление их в сознании долrа, любви к Царю и Родине основывaлось на релиrии. На этом фундаменте зиждилась крепость и мощь Российской армии, черпающей свои силы в вере в Боrа. Для этоrо и были введены в штаты строевых отдельных частей полковые священники. Проводя все время с полками, участвуя в боевых походах и испытывая лишения войны вместе с нижними чинами и офицерами, священнослужители не раз представлялись к боевым нarpaдaм. В казачьих частях на Кавказском фронте такими полковыми священниками были:

l-­ro Полтавскоrо полка - ­протоиерей о. Вардиев Дмитрий Николаевич - нarpaждeн орденами Святой Анны 2-­й степени с мечами (10 июня 1915 roдa) и Святоrо равноапостольноrо князя Владимира  4-­й степени с мечами и бантом (11 мая 1916 roдa);

l-­ro Лабинскоrо полка - о. Татаринов Феодор - орденом Святой Анны 3-­й степени с мечами и бантом (13 марта 1916 rодa);

l­-ro Taмaнcкoro полка - о. Успенский Павел ­-  орденом Святой Анны 3­й степени с мечами;

l-­ro Кавказскоrо полка -  о. Образцов Константин Николаевич - орденом Святой Анны 3­й степени (22 октября 1915 roдa)…».

Многое о ратной службе отца Константина известно из мемуарных произведений казачьего полковника Федора Ивановича Елисеева. 

О Елисееве, как об известном военном историке,  доктор исторических  наук С. В. Волков говорил следующее: “Жизнь его отмечена событиями, выделяющими её даже на фоне весьма причудливых судеб русских эмигрантов, а фигура его давно заслуживает особого внимания. Федор Иванович Елисеев - не только боевой офицер, но один из наиболее крупных военных историков и мемуаристов русского зарубежья. Он оставил тысячи страниц произведений, посвященных истории полков Кубанского казачьего войска, начиная с предвоенного времени. Собственно, большую часть того, что было написано в эмиграции по истории кубанских частей, составляют именно труды Ф. И. Елисеева... Свод воспоминаний Ф. И. Елисеева о полках Кубанского казачьего войска, в которых ему довелось служить, по объёму, степени подробности и насыщенности фактическим материалом практически не имеет себе равных, являясь ценнейшим источником по истории 1-й мировой и Гражданской войн. Он сохранил для истории имена многих сотен своих товарищей по оружию...” Вот то, что он рассказал нам об отце Константине в своей работе я и хочу донести до читателей моей статьи.

«…История кубанского войскового гимна. Не говоря уже о рядовом казачестве - редко кто из казачьей интеллигенции, даже и офицерства, знает - откуда и когда появилась эта песнь, ставшая впоследствии «Войсковым гимном Кубанского Казачьего Войска», и кто таков ее автор. Автора давно уже нет в живых. Он расстрелян большевиками в Тифлисе еще тогда, в период их первого владычества, за свои смелые выступления против них. Это был полковой священник 1-го Кавказского полка Кубанского Казачьего Войска - отец Константин Образцов. Какого места России он уроженец, где он раньше служил, откуда он прибыл к нам - мы тогда этим как‑то не интересовались, но в полк он прибыл еще до войны 1914 года, в город Мерв Закаспийской области (Туркестан), где 1-й Кавказский полк имел постоянную «стоянку» еще со времени завоевания этого края, с 1881 года. Отец Константин имел внешне неказистый вид и был с некоторыми недостатками и странностями. Маленького роста, слегка сгорбленный, близорукий, всегда в очках и всегда как‑то всей своей неказистой фигурой, смотревший вперед и вниз, всегда с красным одутловатым и лоснящимся лицом, с худенькой рыженькой поповской косичкой на голове, с жирными и короткими пальцами на руках, в  полуистоптанных сапогах - он производил на всех самое заурядное впечатление, чтобы не сказать худшее. К тому же он не отличался чистоплотностью. А если принять во внимание, что порою он не отказывал себе в лишней рюмке водки и не останавливал себя в «речах» при всех абсолютно случаях, с подчеркиваемой мыслью о какой‑то «правде» - то его даже  недолюбливали, слегка третировали, а казаки, в особенности его «причт», подсмеивались над ним за глаза. Любил он при всех отправлениях своих церковных «треб» говорить проповедь, при венчании - «слово», и - если кто в них вникал - они были не лишены глубокого евангельского содержания. Говорил же он всегда с увлечением, даже как будто порою «мудрствовал». Но наряду с этими странностями и недостатками он имел большой запас гражданского мужества, порою наивно - вызывающего. За эту свою «правду» и «смелость» он и поплатился самым ценным для себя - жизнью.

А вот один характерный случай. В 1915 году в Турции, в селении Санжан, на Войсковом празднике, в просторной палатке командира полка на оскорбительную остроту последнего (командир полка любил подтрунивать над всеми. То был полковник Д. А. Мигузов - казак из осетин  Терского казачьего Войска) отец Константин незамедлительно, в присутствии офицеров, ответил ему дерзким вызовом, и когда командир вынудил его удалиться вон - он, войдя в свою палатку, стоявшую здесь же рядом, - в оскорбленном бессилии громко запел «Отче наш…». Офицеры вначале переглянулись между собою, улыбнулись, но… веселие как‑то не пошло. Видимо, душа была на стороне священника.

* * *

С объявлением войны Отдельная Закаспийская казачья бригада (1-й Кавказский, 1-й Таманский и 4-я Кубанская казачья батарея - кроме Туркменского конного дивизиона) была переброшена в Персию, в Макинское ханство и сосредоточена в г. Маку, в 20 верстах от турецкой границы. Помню, я как‑то взобрался на высокое «плато», возвышавшееся непосредственно над нашим биваком, и там случайно встретил отца Константина. Наблюдая местности и высящиеся невдалеке, словно две сахарные головы, Большой и Малый Арараты - он стал пояснять мне о библейских временах сих мест, о Ноевом ковчеге, о бывшем дне морском на нашем месте и в доказательство этого, порывшись в земле, достал оттуда несколько морских ракушек. «А вот слово! - Адам. («Адам» по - тюркски это значит - «человек»)». «Почему оно имеет здесь такое нарицательное определение?» И на эту тему он развил мне целую историю о первой колыбели человечества сих мест, последовательно, связав его с именем нашего прародителя и первого человека Адама. Не знаю, ветхозаветная ли местность, далекое ли наше уединение от людей иль мое напряженное внимание к его словам вызвали в нем поток какого-то откровения и экстаза… Я слушал его, и в моих глазах постепенно перерождался наш неказистый на вид «батюшка» и выявлялся человек с большою душою и глубоким содержанием.

* * *

18 октября ст. ст. 1914 года Турция объявила войну России, и мы на рассвете 19-го с боем перешли персидско - турецкую границу - вошли в пределы Турции и заняли ряд сел. А через два дня заняли и историческую крепость Баязет, в которой в 1877 году наши деды - кавказцы, окруженные турецкими войсками и терпя голод, по жребию резали своих строевых лошадей и ели их, пока подошла выручка. Этот эпизод в русской военной истории известен под названием «Баязетского сидения». С этого времени и начался наш бесконечный боевой поход по гористой и полудикой Турции, вначале интересный, а потом полон лишений и невзгод, порою, в зимний период, с долгими и нудными «сидениями» в голодных, холодных и абсолютно разрушенных курдинских «зимовниках», а большею частью - в низких и тесных палаточках. Полк долго стоял в Баязетской долине, в истоках библейской реки Евфрата, в с. Диза, что перед знаменитым Топоризским перевалом. Несколько раз «затыкая дыры», в жестокие турецкие холода, по бездорожью, проходил опорные этапы - Диадин, Ташлы - чай - Суфра, Каракилиса, избороздил всю Алашкертскую долину, высылая разъезды на укрепленный турками Клыч - Гядукский перевал и проходя ими, для связи с Сарыкамышской группой, исторический Даярский проход. Два раза переваливал он через высочайший Чингильский перевал, а с весною 1915 года, когда в долинах была уже зелень, а в Игдыре, в Армении, цвели абрикосы - он, рубя просеки в снежных заносах, с боем занял Топоризский перевал, - долгое наше «бревно в глазу», и спустился в дикую долину Аббага. Здесь, форменно разметав курдов и пройдя двадцативерстное Бегрикалинское ущелье, 6 мая того же 1915 года занял город Ван - центр Турецкой Армении. Развивая дальнейшую общую стратегическую операцию, он был брошен далее на юг, в направлении к Джулямерку (Мессопотамия), наперерез войскам Халил - бея, отступавшим из Сарая, из Персии. В горных трущобах своими разъездами полк достиг здесь истоков второй библейской реки - Тигра. Легкое затишье на фронте и необходимый отдых в благодатном Ване был нарушен неожиданным прорывом Халил - бея в направлении к Кагызману, где передовые части турок достигли даже пределов нашей государственной границы. Это заставило весь левый фланг русских войск - 4-й Армейский сводный корпус - спешно оттянуть назад, очистить всю занятую местность и вновь отойти к Баязету. В тылу зашевелились курды. Новый поход сотен полка по старым дорожкам на склоны Большого Арарата - новые пепелища, и новая кровь с обеих сторон, а затем всю бригаду спешно перебрасывают в самый Мелязгерт и после легкой боевой операции полк сотнями и дивизионами разбрасывают на десятки верст держать линию фронта против неугомонных курдов. Штаб же бригады и 1 - го Кавказского полка отводятся в селение Санжан, что на левом берегу Евфрата, возле Дутаха, на трактовую дорогу Мелязгерт - Каракилиса. Здесь началось новое сидение, но более чем когда‑либо тяжелое. Наступила дождливая осень 1915 г.; затем выпал снег; ударил мороз. Проходами многих войск, недавними жестокими боями вся испепеленная местность, ни деревца даже для растопки… Снег, морозы и… казаки в палатках. Началось рытье землянок. Надгробные плиты турецких могил использовались для нужд построений… Все занесено снегом; подвоза фуража нет… Разными приспособлениями сгребали снег и доставали старую высохшую траву или неубранный хлеб и это - за версты от стоянки. От бескормицы конский состав полка погибал на глазах у всех. От холода давно погибли сотни текинских лошадей, мобилизованных в Туркестане для обоза, которые в жизни своей никогда не видели снега… Противотифозная прививка форменно положила всех казаков в их скудное ложе в палатках… Люди едва несли необходимый полковой наряд… Все это, все эти бесконечные походы и переходы через высочайшие снежные перевалы, эти восточные извилистые каменистые тропы - дороги, по которым расстояния могут измеряться только «саатами» (часами); эти раскаленные летние жары и зимние турецкие морозы, и эта постоянная жизнь в палаточках или в разрушенных «ханах», с их дымными «тандырями» и дырою в потолке вместо трубы; этот постоянный недостаток в продуктах и вечный фуражный голод, грязь и паразиты… а отсюда - тоска и тоска по родному краю, по родимой сторонушке, по далекой станице, по дому отчему… Проводя все время с полком, участвуя абсолютно во всех боевых его перипетиях, живя также в своей одинокой палаточке, как и другие, тащася в хвосте колонны верхом на своей захудалой клячонке, наблюдая ежедневно и ежечасно жизнь - лишение казаков, невольно прислушивался к их разговорам, прислушивался к их заунывным песням, когда в своей палаточке в пасмурные долгие нудные вечера, без всякого освещения, съежившись «комочком» от холода и вспоминая свою далекую цветущую богатством, милую родную Кубань - казак пел песнь ей - молитвенно и восторженно - отец Константин, как духовный отец, не мог не запечатлеть всего этого в своей чуткой и поэтической душе. Вот тогда‑то именно, в этот особенно тяжелый период жизни казаков 1-го Кавказского полка, - вот тогда‑то, в 1-й год войны на Турецком фронте и зародилась эта знаменитая песнь Кубанская, которую теперь поют все, которую любят все, кто ее хотя бы один раз услышал…

* * *

Эта «песнь» вышла в печати маленькою брошюркою в 6-8 страниц, вместе с другими стихами автора, к осени 1915 года. Тогда же с собственноручною надписью автора отца Константина, в знак приветствия назначения моего полковым адъютантом 2 ноября 1915 года, я получил ее «на память» в селении Санжан, в убогой землянке его. 1-й Кавказский полк через несколько дней неожиданно был сменен 1-м Лабинским полком, и мы, после 15-месячного непрерывного пребывания в полудикой Турции, испытав нечеловеческие лишения, измотанные и обтрепанные - с нескрываемой радостью выступили на отдых в Карс. Но отдохнуть полку не удалось. Пробыв всего лишь несколько дней, он был спешно переброшен в г. Ольты, т. к. началась Эрзерумская операция, закончившаяся падением этой первоклассной турецкой крепости. Развивая успех, с непрерывными и жестокими боями полк прошел Мема - Хатунь, Барна - Кабан, Байбурт, Хан - Дараси, закончив все это занятием далекого и уже полуевропейского города Эрзинджана, расположенного в богатой и плодородной долине, где впервые в Турции нашли мы яблоки, груши, огурцы и даже арбузы. И далее, распространяясь в глубь Турции, дивизион полка занял город Кемах, в 60 верстах западнее Эрзинджана, по шоссе на Сивас. Это был самый далекий пункт, где только могли быть русские войска в Турции… И лишь к осени 1916 года, когда полк, в составе 5-й Кавказской казачьей дивизии (Закаспийская казачья бригада, с включением в нее 3-го Екатеринодарского и 3-го Линейного полков, были переименованы в 5-ю Кавказскую дивизию), абсолютно издерганный и надорванный, был вновь переброшен на продолжительный отдых в район крепости Карса - здесь впервые появилась эта песнь, уже переложенная на трогательную музыку и с восторгом подхваченная не только в сотнях нашего полка, но и в полках всей дивизии, так как глубокий смысл этой песни одинаково затронул изболевшуюся и надорванную душу каждого казака, перенесшего нечеловеческие лишения на голодном Турецком фронте… Далеко - далеко еще до мысли о ней как о гимне, во всех Кубанских войсковых частях - будь то казаки, поющие, как всегда, в широком кругу, иль г. г. офицеры в своем собрании - всегда они, родные и верные Кубани кубанцы, при словах последнего двустишия - снимали папахи и, продолжая петь: Шлем Тебе, Кубань Родимая, До сырой земли поклон…

кланялись ей полупоклоном торжественно и умиленно… Вот почему в год падения Императорской России, когда Царский гимн не мог быть выявлен в жизни и не мог всколыхнуть сердца казаков в их стремлении уберечь свой край от развивавшейся общерусской анархии - эта песнь - молитва священника 1-го Кавказского полка отца Константина Образцова так остро задела душу кубанского казачества, что была абсолютно всеми - фронтовиками и «дедами», штатскими и военными, рядовыми казаками и офицерами, казаками и иногородними и даже нашими гордыми и благородными соседями черкесами - в период тяжких испытаний и борьбы, кровавой борьбы «ЗА СВОЙ ПОРОГ И УГОЛ»… на перелом насильственного изжития казачества, в годы его физического уничтожения коммунистическою властью, когда фактически самою жизнью, кровавою смутою, сам собою поднялся вопрос «БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ КАЗАЧЕСТВУ» эта Войсковая песнь - молитва была всем населением Кубанского края воспринята как ВОЙСКОВОЙ ГИМН КУБАНСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА, с которым кубанское казачество воевало и… умирало…

За Твою ли славу старую Жизнь свою ли не отдать…»

Ещё много чего о ратной службе отца Константина и о том как он создавал свои стихи можно узнать из произведений казачьего полковника Федора Ивановича Елисеева, но и этого будет достаточно, чтобы иметь представление о ратных и литературных трудах полкового батюшки.  Бывший Донской Атаман, генерал от - кавалерии Краснов в своём письме обращаясь к Елисееву написал следующее: « Глубокоуважаемый Господин Полковник! Прекрасную Вашу книгу - «История Войскового Гимна Кубанского Казачьего Войска», да еще, с глубоко меня тронувшею надписью, получил. Прочел ее с громадным наслаждением. В ней так четко и красиво, тепло и любовно обрисовали Вы образ автора гимна, отца Константина Образцова и так прекрасно его истолковали. Много казачьей мудрости в Вашем благородном гимне, полном любви к Родине. Так хорошо, что Вы его издали и растолковали. Он стал от Ваших любовно теплых, от сердца идущих слов, еще лучше, понятнее и глубже.

Искренне уважающий и благодарный

П. КРАСНОВ.

23 марта 1930 г. № 176.

Santeny.»

«Кто из казаков, да и вообще из русских людей, живших и воевавших вместе с казаками - не знает эту чудесную Кубанскую песню: «Ты Кубань, Ты наша Родина»? Удивительная задушевность, глубокое чувство любви к родному краю, красота строя и напева - делают ее одним из высоких образцов народной поэзии, перед которой меркнут многие надуманные, лишенные вдохновения, стихи поэтов… И недаром все мы, казаки, какого бы Войска ни были, - так искренне любим эту прекрасную песню и так охотно всегда поем ее на наших собраниях, рядом со своим Войсковым гимном. И она давно уже стала не только песнью Кубанскою, а - Кубанским Войсковым гимном, признанным и утвержденным самою жизнью. Казаки - певучий народ. И в горе, и в радости у казака всегда найдется своя песня, нередко дедовских боевых времен, соответствующая его настроению. Он не знает имени автора, где и когда песнь была написана, да это и не нужно ему: он сам всей душой в этой песне, она ему родная с молоком матери. Ее начало - в далекой старине. Но «Ты Кубань, ты - наша Родина» - еще юная красавица. Ее родила Великая война, взлелеяла извечная горячая любовь казака к родному краю, и будет жить она вовеки, пока будет на свете Казачество… А пока будут в нашей душе такие светлые чувства, какие так ярко выражены в ней, пока она, эта родная всем нам песнь будет будить в нас и поддерживать действительную любовь к Родине - не страшны нам козни христопродавцев - большевиков. Их судьба решена…. Помянем же добрым словом того скромного, погибшего от злодейских рук, полкового священника 1-го Кавказского полка Кубанского Казачьего Войска отца Константина Образцова, который сумел так талантливо сложить, записать и дать стройную форму казачьей думе… Скажем сердечное спасибо и автору настоящей маленькой книги, хорунжему того же полка тех времен Ф. И. Елисееву, в которой он так тепло и хорошо рассказал историю этой песни - гимна.

Донской Атаман,

Генерал БОГАЕВСКИЙ

5 февраля 1930 г.

Париж.»

Как оказалось, в печати осталось не так уж много сведений рассказывающих непосредственно о жизни полкового священника, оставившего о себе память в истории Кубанского казачьего войска, как создателя Гимна Кубани. Это был очень талантливый и несчастливый в жизни человек. Жизнь никогда не была благосклонна к Константину Образцову. За отличие во время военных действий, священник был награжден орденом Святой Анны 3-й степени, без мечей. В 1919 году песня на его стихи становится Гимном кубанской войсковой Рады, а позднее и Гимном Кубани: «Ты Кубань, Ты наша Родина». Как позднее сложилась судьба о. Константина Образцова, талантливого и трудолюбивого человека - достоверно неизвестно. Есть разные версии о его судьбе: расстрелян в Тифлисе, расстрелян в Екатеринодаре, умер от сыпного тифа и похоронен на Всесвятском кладбище в Екатеринодаре, якобы в фондах ГА РФ есть сведения о священнике Образцове протоиерее в Галлиполи. Неизвестно, как прожил он свои последние годы, но где бы  ни встретил свой смертный час отец Константин Образцов, он навсегда останется автором бессмертного Гимна Кубани.

В Кубанском Казачьем Вестнике от 5 июня 1916 года была опубликована подборка стихотворений отца Константина и там же была помещена его автобиография.

« Вот моя краткая биография. Родился я в 1877 году 28 июня в г. Ржеве Тверской губернии. Отец мой - Николай Дмитриевич Образцов - служил там на Рыбинско-Бологовской железной дороге. Происходил он из духовного звания - сын священника и сам первоначально учился в духовной семинарии, но по домашним обстоятельствам ему пришлось переменить карьеру. Немало жизненных неудач выпало ему на долю, но, будучи человеком подвижного и неунывающего характера, он стойко превозмогал все невзгоды.

Много светлых детских воспоминаний сохранилось в моей памяти. Помнится тихий уют деревни Акинино, скромно приютившейся неподалеку от г. Рыбинска. Там прошли первые четыре года моей жизни. Типичная русская деревня: смиренный ряд избушек, колодец с журавлем, околица, огороды, две развесистых рябины около нашего дома и качели на них, палисадник и в нем цветник и кусты малины, а дальше - поля и луга, необозримая гладь и голубые ленты притоков Волги. И Волга помнится, катания в лодках по ней, и разливы ее, и баржи бесконечные, и тягучие песни бурлаков, и снега глубокие...

Отец был все время занят службой. Нас, детей, было двое: я да сестра (старше меня двумя с лишним годами). Мы были всецело на попечении матери - Екатерины Алексеевны (урожд. Милорадовой). Кроткая и ласковая, терпеливая мать-подвижница! Помню ее часто молившеюся по ночам у детской колыбели.

В 1882 году отец мой перевелся на Кавказ, в г. Тифлис, а мы, пока он устраивался там на закавказской железной дороге, более года проживали в сел. Васильевском, у родственников по матери. Село большое и богатое и чрезвычайно живописное. По соседству тянулись леса и обширная тенистая роща с богатой помещичьей усадьбой в ней. На краю высокая каменная церковь. Это село мне тем особенно памятно, что там я от матери получил первые уроки грамоты, научился читать по складам. Для отца это было сюрпризом. Мне было тогда не более пяти лет. Таким образом, на Кавказ я приехал уже грамотным.

Не долго прожила на Кавказе мать. Спустя год по переезде она умерла от простуды в г. Тифлисе (в 1884 году). Начался трудный период скитаний для нас, детей. Негде было отцу пристроить малышей, оставшихся без призора. Ввиду этого отец, по миновании траурного года, женился на второй - грузинке, Евфросинии Мерабовне (урожд. Цкитишвили). Она осталась бездетной и это обстоятельство помогало ей отдавать свое внимание нашему воспитанию. Особенно заботилась она о моем религиозном развитии. Ей же, собственно говоря, я обязан и своими первыми стихотворными попытками, так как уже с восьми лет я слагал рифмованные поздравления в день ее ангела и получал за это большие похвалы. Это заставляло меня повторять опыты. Первым более сознательным пробуждением моей малютки-музы было стихотворение «Караван», написанное на девятом году жизни. Оно, как помнится, вышло у меня большое и картинное. Конечно, оно бесследно пропало, как и все мои тетради с первоначальными поэтическими упражнениями. Признаться, я и сам немало пожег их по чувству неудовлетворенности. Читал усердно. Что попадется под руку. Очень любил читать «Переписку с друзьями» Гоголя. А он ведь сжег же вторую часть своих «Мертвых душ» и великие риторы древности советовали: «Чаще поворачивай стиль», т. е. стирай обратным концом написанное тобой на вощеной доске. Я так и делал: «сжигал» и «чаще стиль поворачивал»...

Девяти лет определили меня в городское училище при Александровском учительском Институте. Из третьего отделения этой первой моей школы родители перевели меня в Тифлисское духовное училище. По окончании там курса я прошел в Тифлисскую духовную семинарию.

За это школьное время мои поэтические опыты не прекращались. В духовном училище моим цензором и руководителем был преподаватель русского языка В. В. Раевский, которому я отдавал на оценку стихи, тщательно переписывая их в тетради. Человек чуткий и музыкальный, он любил поощрять благие порывы в своих питомцах. Потом большое влияние на меня оказал А. П. Альбов, семинарский преподаватель русской литературы и философских наук. По его предметам я занимался с особенной любовью и усердием. Он также был пестуном моей музы.

Но особенным подспорьем для меня явилось то обстоятельство, что еще с первых классов духовного училища я тесно сдружился с одним из своих товарищей (И.  П. Б-в), таким же мечтателем и любителем поэзии и писательства. Мы были неразлучны в семинарии. Всюду видели нас вместе, так что одного без другого нас не могли и представить. Словно «Кастор и Полукс». Мы усердно занимались чтением, саморазвитием. К каждой прочитанной странице относились критически. Увлекались произведениями корифеев русской литературной критики и публицистики. Перечитали Белинского, Добролюбова, Писарева, даже Шелгунова и Скабичевского. Но все-таки во главе чтения у нас были поэты. Мы не расставались с творениями Пушкина и Лермонтова. Они были нашими друзьями. Они создали в наших молодых душах свой пленительный мир грез и очарований. И, конечно, мы усердно старались подражать им, особенно - Лермонтову. Нас пленяли дивные красоты кавказской природы. Были даже попытки под ее наитием написать целые поэмы («Нирван», «Лейла», «Подвижник» и др.). Любили мы и Надсона. Чуть ли не всего декламировали наизусть. Да и кто из юношей нашего поколения не тяготел к этому кристально чистому поэту? Среди кумиров наших были также Некрасов, Плещеев и Майков. Зачитывались и произведениями К. Р. Из западных же корифеев нас особенно пленяли Байрон, Шелли, Шатобриан, Шекспир, Виктор Гюго и Смайльс.

К тому времени относится и моя первая попытка постучаться в двери редакции. Попытка оказалась успешной. Это было в 1893 году 3 сентября, когда я отнес в редакцию издававшейся в то время в Тифлисе газеты «Новое Обозрение» свое стихотворение: «Полно, утешься, дитя мое милое» (Утешение). Первый успех окрылил мое усердие, и от поры до времени я стал помещать свои стихи в местном «Вестнике Грузинского Экзархата».

Но тут началась для меня с моим неразлучным приятелем удивительная полоса увлечения аскетическими творениями. Началось так незаметно, под влиянием миссионерской и проповеднической деятельности нашего инспектора семинарии иеромонаха о. Исидора Колоколова, весьма даровитого и пылкого оратора. Начитались Эпиктета, Сократа и других моралистов древности. Перешли на произведения святых отцов и византийской аскетики. Мы усиленно штудировали книгу «Невидимая брань» еп. Феофана. Выписывали в особые тетради огромные выдержки из творений Макария Египетского, Ефрема Сирина, Фомы Кемпийского, о. Иоанна Кронштадтского. То было всепоглощающее увлечение с твердым намерением все почерпаемое в этих книгах копировать в себе, применять к личной жизни, невзирая ни на что. Увлечение доходило почти до фанатизма. Всякие препятствия учитывались нами как подвиг искуса. Тут имели место акафистные моления на всю ночь, хождения с богомольцами по монастырям, добровольные обеты, не исключая даже таких, как обет полного молчания, что, конечно, было очень не выгодно в нашем положении как учеников, прежде всего. А потом все это весьма отражалось и на наших молодых организмах. Мы запостились не на шутку. Для моего приятеля это завершилось длительной болезнью, не позволившей ему даже закончить семинарского курса. Моя комплекция оказалась выносливей. Да и сам я, наконец, понял крайности такого увлечения. Последнему способствовало то обстоятельство, что отец мой поместил меня в семинарское общежитие, требования которого заставили меня войти в известную норму жизни. Там же, в общежитии, вновь ожила моя муза; опять я окружил себя поэтами и подолгу засиживался с ними. Писал дневник, и даже рассказы.

За год перед окончанием семинарского курса меня постигло горе: умер мой отец и я, таким образом, оказался круглым сиротой. В 1900 году я окончил курс духовной семинарии по первому разряду, студентом. Семинарское начальство направляло меня в Духовную Академию (Петроградскую), как лучшего воспитанника; но тогда у нас, семинарской молодежи, было крайнее увлечение университетом. Потянуло и меня туда же, несмотря на полное отсутствие материальных средств. Предостерегал меня  ректор семинарии (о. Стефан Архангельский, впоследствии архиепископ Могилевский), но, видя мою настойчивость, потом и сам помог мне добраться до университета. В том же 1900 году я поступил по предварительному экзамену в Юрьевский университет по юридическому факультету. Новые условия жизни, свободной и кипучей, как сама юность, студенческие кружки, лекции, новые веяния, все это увлекало молодую душу. Посещая лекции не только своего, но и других факультетов, я нашел для себя более сродным историко-филологический факультет, на который спустя семестр и перечислился. Но трудно было учиться без всякой материальной поддержки. В Юрьеве на кондиции рассчитывать было нельзя. На лето я ездил на Кавказ в г. Тифлис, где и прирабатывал себе уроками и службой на железной дороге. В одну из таких поездок (в 1902 году) я женился на девице С. П. Б-овой, сестре своего товарища (И. Б-ва), о котором была речь выше. Таким образом, наша давнишняя дружба завершилась родством.

Женитьба дала мне нравственную жизненную опору, освободив меня от угнетавшего меня чувства одиночества. Вместе с тем во мне усилилось первоначальное тяготение посвятить себя на служение церкви. Это мое стремление встретило большую поддержку со стороны жены и вот, уволившись из университета, в 1904 году 13 июня я принял священный сан и был назначен на штатное место священника при Карсском епархиальном соборе. Там же я потом исполнял обязанности Карсского окружного миссионера. Меня увлекла деятельность проповедническая, и в этом направлении я старался работать над собой.

В 1908 году я был переведен на должность миссионера Згодан, проповедника по Борчалинскому уезду Тифлисской губернии (уроч. Джелал-Оглы), а вслед за тем в том же году перевелся во владикавказскую епархию на должность помощника епархиального миссионера-проповедника и был командирован епархиальным начальством на киевский всероссийский миссионерский съезд в качестве депутата от епархии.

Но слабое здоровье не позволило мне долго нести миссионерские обязанности. Спустя год я по прошению занял приходское место (настоятеля) в станице Слепцовской. Но там крайне не повезло мне. И прежде всего - там посетило меня великое горе: в один год (1910) я потерял детей. Смерть малюток, особенно сына-первенца, необычайно даровитого и прекрасного мальчика - Коли, крайне потрясла меня и жену. Мы, осиротелые, чувствовали себя как бы выбитыми из жизненной колеи, и только одна милость Божия спасла нас тогда от окончательной гибели. Памяти сына я написал большую поэму («Над родной могилой»), в которой дал простор своим слезам и своей примиряющей вере в Промысел Божий. То был мой поэтический сорокоуст по сыну. Поэма по частям была в то время отпечатана в разных журналах («Русский Паломник», «Кормчий», «Искры жизни», «Владикав. епархиальн. ведомости»).

В 1912 году, после кратковременного перевоза в ст. Новопавловскую, я перешел на службу в военное ведомство, получив назначение в 1 Кавказский полк Кубанского казачьего войска, где и служу по настоящее время.

За все эти годы после женитьбы я не прерывал своей литературной работы. Сотрудничал во многих журналах, преимущественно в духовных («Русский Паломник» и «Странник», «Кормчий», «Утешение и наставление в православной вере христианской», «Почаевский Листок», «Божия Нива», «Воскресный Благовест», «Искры жизни», «Мирный труд», «Епархиальные ведомости», «Вестник военного и морского духовенства», и во время текущей великой отечественной войны - в «Кубанском Казачьем Вестнике»).

Из написанных за этот период стихотворений составился довольно большой сборник под общим заглавием - «Благовест Сердца», в котором все стихотворения распределены в трех книгах и сгруппированы в особые отделы, связанные одной общей идеей. Сборник уже совсем почти готов к печати, и только война помешала мне начать его издание.

1916 г., 5 июня

Кавк. Армия».

Над письмом.

Не слышно раскатов грозы боевой,
Бойцы утомились борьбой.
Осенняя ночь, точно ворон крылом,
Покрыла окопы кругом.

***
И ветер унылую песню поет,
Как нищий слепой у ворот,
И дождь задробил по кустам,
И вволю отдался слезам.

***
Свеча догорает… Над милым письмом
Склонился я грустно челом;
А грезы живые, как в радужном сне,
Толпою слетают ко мне.

***
Я дома… Я снова в родимом краю…
Я вижу голубку мою…
Мне сердце ласкает взор милых очей
И слышится лепет детей…

***
Родной уголок!.. В нем тепло и уют,
В нем счастье нашло свой приют…
Там думы и песни рождались мои,
Как вешних потоков струи…

***
Ах, греза… ты болью мне душу прожгла
И камнем на сердце легла!..
Свеча догорела… Над милым письмом
Проплакал всю ночь я потом.

1916 г., 
Кавк. армия

Моей Музе Звездочке

Свети, моя звездочка,
Свети, моя ясная.
С тобой мне не боязна
Невзгода ужасная.

***
В душе разгораются
С тобой, путеводная,
Терпенье и мужество
И мысль благородная.

***
Осилим мы, звездочка,
Врагов силу дикую,
На славу отпразднуем
Победу великую…

Кубанский Казачий Вестник. 1917. 15 янв.

Судьбы казаков, среди которых и священник К. Образцов, изображен на фотографии:  

Справа налево стоят:

1. Командир 6-й сотни есаул Н. А. Флейшер, казак ст. Дондуковской. В чине полковника расстрелян красными в Армавире, в 1920 г.

2. Полковой делопроизводитель, коллежский ассесор Е. Т. Чирсков. Терский казак. Зверски замучен красными в марте 1918 г.

3. Подъесаул С. И. Доморацкий, из Майкопа. В чине войскового старшины поднят красными на штыки летом 1918 г. в составе 68 кубанских офицеров, по возвращении с Персидского фронта.

4. Полковой священник о. Константин Образцов, автор Кубанского гимна. Убит красными в первые дни революции. 

5. Пом. командира полка есаул Ерыгин, казак ст. Бжедуховской. В чине войскового старшины умер в 1916 г. 

6. Командир полка /в фуражке и кителе/, полковник Д. А. Мигузов, терский казак. Расстрелян красными на одном из островков Каспийского моря, возле Баку, в 1920 г. 

7. Командир 1-й сотни подъесаул Ф. М. Алферов, казак ст. Урупской. Кавалер ордена Св. Георгия 4-й ст. в 1916 г. В чине войскового старшины убит в конной атаке против красных под Армавиром в 1918 г. 

8. Командир 4-й сотни есаул С. Е. Калугин, казак ст. Ладожской. Командир 1-го Кавказского полка в 1919 г. В чине полковника сослан на Урал в 1920 г. По старости лет возвращен на Кубань, где был зверски замучен красными в 30-х годах. 

9. Полковой адъютант /в кителе и папахе/ сотник И. Н. Гридин. В чине полковника сослан на Урал в 1920 г.

10. /Позади него/ подъесаул В. Н. Авильцев, из Майкопа. В чине полковника сослан на Урал в 1920 г. 

11. Командир 3-й сотни подъесаул Г. К. Маневский, казак ст. Царской. В чине полковника и командира Линейной бригады смертельно ранен в бою на Маныче в 1919 г. 

12. /Позади него/ командир 5-й сотни есаул Е. М. Успенский, казак ст. Каладжинской, родной брат Кубанского Войскового Атамана генерала Успенского, умершего в 1919 г. В чине полковника убит немецким снарядом в Белграде во 2-й мировой войне.

13. Хорунжий Ф. И. Елисеев, казак ст. Кавказской. Полковник, известный писатель и военный историк русского зарубежья. 

14. /Позади него/ хорунжий В. А. Поволоцкий. В чине есаула сослан на Соловки в числе 6 тыс. кубанских офицеров и военных чиновников 1920 г. 

15. Хорунжий Н. В. Леурда. казак ст. Горячий Ключ. В чине подъесаула застрелился в Екатеринодаре в феврале 1918 г. 

16. Хорунжий И. В. Маглиновский, казак ст. Брюховецкой. В чине есаула погиб в бою в 1919 г. 

Лежат справа налево: 

1. Хорунжий В. Н. Калабухов, казак ст. Ново-Покровской. Есаулом и старшим адъютантом при Атамане Баталпашинского отдела ККВ умер в декабре 1919 г. 

2. Пом. полкового врача, классный фельдшер Целицо, казак. Умер в 1915 г.

3. Заведывающий оружием, чиновник Самойлов. Умер в 1916 г. 

4. Командир полкового обоза, подъесаул П. А. Ламанов, казак ст. Кавказской. В чине есаула погиб в Пензе, в плену у красных в 1921 г.

Литература:


1. Из истории Кубанского казачьего хора: материалы и очерки / Администрация Краснод. края, гос. научно-творческое учрежд . «Кубанский казачий хор» / Составление и общ. ред. профессора В.Г. Захарченко. - Краснодар: Диапазон-В, 2006. - 312 с.

2. В память 1-го Кубанского Похода. Сборник под редакцией Б. И. Казановича, И. К. Кириенко и К. Н. Николаева. Издание Главного Правления Союза Участников 1-го Кубанского Похода,  г. Белград. 1926 г.

3. П.Н. Стрелянов (Калабухов) Казаки в Персии. 1909-1918 rr. М.: ЗАО Центрполиграф , -  2007.  -  442 с. (Россия забытая и неизвестная).

4. Дневники казачьих офицеров / Составление, научная редакция, предисловие, приложения, комментарии, подбор иллюстраций П. Н. Стрелянова (Калабухова). - М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. - 362 с.

Скачано с www.znanio.ru