Статья "Эволюция образа «чудика» в творчестве В.М.Шукшина"

Сапа Александр Валерьевич, учитель русского языка и литературы МАОУ Тисульской средней общеобразовательной школы № 1 Тел.8­906­924­94­26 E­mail: aleksandr­[email protected] Эволюция образа «чудика» в творчестве В.М.Шукшина Нам бы про душу не забыть. Нам бы немножко добрее быть... В.М. Шукшин Не  было  у  нас  за  последние  десятилетия   такого художника,  который бы столь уверенно и беспощадно врывался   во всякую человеческую душу и  предлагал ей проверить,  что она есть, в каких просторах и далях она заблудилась,  какому поддалась соблазну или, напротив,  что помогло ей выстоять и остаться в верности и в чистоте…                                                                     В. Распутин Всего 45 лет земной жизни отмерила судьба В.М.Шукшину, но «как бы ни была коротка жизнь Шукшина в искусстве, ­ пишет Г.Горышин, ­  он помог нам вглядеться в таинство жизни, в самих себя – и увидеть, понять нечто такое, без чего мы бы были бедней. Он оставил нам свои книги»1 и фильмы. Творческий путь Шукшина – путь уникальный.  Он сочинил пять томов прозы, которая легко расслаивается на жанры и уровни. Дюжина киноповестей и своего рода повестей­пьес, функциональная природа которых часто подчеркнута: «Энергичные люди» — «сатирическая повесть для театра»; «А поутру они проснулись» — «повесть для театра». Костоломный   историко­революционный   роман   «Любавины»   и   его современное продолжение, автором — закономерно — не законченное и не опубликованное. Исторический роман о любимом герое, Степане Разине, — «Я   пришел   дать   вам   волю» —   переделанный   из   сценария   так   и   не поставленного фильма и сохраняющий его родимые пятна…».2  1 Горышин. Г.Где­нибудь на Руси…// Литературная Россия. – 1975. – 14 марта. – с.16­17 А   ещё   Василий   Шукшин   ­     автор     ста   двадцати   пяти     рассказов, опубликованных за пятнадцать лет (1958—1974), режиссёр шести фильмов («Живёт   такой   парень»,   «Странные   люди»,   «Печки­лавочки»,   «Калина красная» и других), и сценарист одиннадцати, а кроме этого – гениальный актёр, снявшийся в 29 фильмах. «Каждый, кто писал и говорил о творчестве Василия Шукшина, не мог без удивления и даже какого­то чувства растерянности не сказать о его почти невероятной   разносторонности…,   ­     пишет   С.Залыгин.   ­   Шукшин­ кинематографист   органически   проникает   в   Шукшина­писателя,   его   проза зрима,   его   фильм   литературен   в   лучшем   смысле   слова.   Его   нельзя воспринимать по «разделам»…, но «если бы Василий Шукшин был только актером, только режиссером, только сценаристом и драматургом и, наконец, только прозаиком, то и тогда, в этом каждом отдельном случае, мы имели бы перед   собой   выдающееся   дарование. Но   все   эти   дарования   принадлежат одному человеку. Наше    искусство   ещё   не   знало   такого   поразительного  сочетания»3. Но нас интересует прежде всего малая проза Шукшина – его рассказы, где выведен своеобразный и в то же время типичный герой своего времени – «чудик», как образно называл его сам писатель.  В   1960­е   годы,   когда   в   литературной   периодике   появились   первые произведения   В.М.Шукшина,   критика   поспешила   причислить   его   к   группе писателей­«деревенщиков». На то были свои резоны: Шукшин действительно предпочёл писать о деревне, первый сборник его рассказов так и назывался – «Сельские жители». На первый взгляд, Шукшин поэтизировал деревенский уклад, любовался колоритными сибирскими типажами старых крестьян, что побудило   некоторых   критиков   упрекнуть     автора   в   идеализации   старой деревни, в создании «жизнеподобных мифов», в попытке противопоставить духовное богатство деревни современному городу. Но в то же время многие критики увидели в рассказах Шукшина и то главное, что отличало его от большинства писателей­«деревенщиков»: контраст между уходящим и новым, 2 Сухих И. Душа болит ("Характеры" В. Шукшина, 1973) /Звезда. – 2001. ­ № 10.  3 Залыгин С. Герой в кирзовых сапогах/ Шукшин В.М. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1. –  Екатеринбург: Уральский рабочий, 1992. –с.5 между «глубинкой» и ритмом сегодняшнего бытия, который в определённой степени присутствовал в рассказах писателя,  не рождал чувства антагонизма, напротив,   он   зачастую   определял   мягкий   юмор,   лирическую   тональность повествования;   прослеживая   в   рассказах   столкновение   нынешнего   и минувшего, Шукшин сохраняет любовь к уходящему, но проявляет чуткость и к переменам.  Этнографические приметы сельской жизни, внешность людей деревни, пейзажные зарисовки не особенно занимали писателя – обо всём этом если и заходила   речь,   то   лишь   попутно,   бегло   и   вскользь.   Почти   не   было   в   них поэтизации   природы,   авторских   раздумчивых   отступлений,   любования «ладом» народной жизни – всего того, что привыкли находить читатели в произведениях   писателей­«деревенщиков»:   В.И.Белова,   В.П.Астафьева, В.Г.Распутина, Е.И.Носова.  Писатель   сосредоточился   на   другом:   его   рассказы   являли   вереницу жизненных   эпизодов,     драматизированных   сценок,   внешне   напоминающих ранние   чеховские   рассказы   с  их   краткостью   и   стихией   беззлобного   смеха. Персонажами Шукшина стали обитатели сельской периферии, незнатные, не выбившиеся «в люди», ­ одним словом, те, кто внешне, по своему положению вполне соответствовал знакомому по литературе XIX века типу «маленького человека». Однако   каждый   персонаж   в   изображении   Шукшина   имел   свою «изюминку», противился усреднению, являл особый образ существования или оказывался одержимым той или иной идеей. Шукшин   создал   целую   галерею   запоминающихся   персонажей, единых в том, что все они демонстрируют разные грани национального характера.   Этот   характер   проявляется   чаще   всего   в   ситуации драматического   конфликта   с   жизненными   обстоятельствами.   Шукшинский герой, живущий в деревне и занятый привычной, по­деревенски монотонной работой, не может и не хочет раствориться в сельском быту «без остатка». Ему страстно хочется хоть ненадолго уйти от обыденности, душа его жаждет праздника, а неспокойный разум ищет «высшей» правды. Легко заметить, что при   внешней   непохожести   шукшинских   героев   на   «высоких»   героев­ интеллектуалов русской классики, они, шукшинские «сельские жители», так же не хотят ограничить жизнь «домашним кругом», их так же томит мечта о жизни яркой, наполненной смыслом. А поэтому их тянет за пределы родной околицы, их воображение занято проблемами отнюдь не районного масштаба. В   отличие   от   большинства   писателей­«деревенщиков»,   характерная   для Шукшина   коллизия   –   столкновение   «городского»   и   «деревенского»   ­   не столько   выявляет   социальные   противоречия,   сколько   обнаруживает конфликтные отношения  мечты и реальности в жизни «маленького человека». Исследование этих отношений и составляет содержание многих произведений писателя4.                Художественный мир Шукшина подчеркнуто антропоцентричен, о чем   свидетельствуют   названия   основных   сборников   писателя   («Сельские жители», «Характеры»)   и   многочисленных   его   произведений  («Любавины», «Гринька Малюгин», «Степка», «Непротивленец Макар Жеребцов», «Боря» и др.).  Программный  тезис  писателя:  «Нет,  литература —  это  все  же  жизнь души человеческой, никак не идеи, не соображения даже самого высокого нравственного порядка». Поэтому исследователи не раз обращались к анализу шукшинского героя, понимая, что он является эпицентром прозы писателя и содержит  в себе разгадку подчеркнуто игрового образа автора.  шукшинский герой         Следует отметить тот факт, что само понятие «    » укоренилось   в   современном   шукшиноведении,   однако   оно   отмечено противоречивостью.                   Сам автор, рассуждая о типе героя времени, называет таковым «дурачка», «в котором время, правда времени вопиет так же неистово, как в гении,   так   же   нетерпеливо,   как   в   талантливом,   так   же потаенно и неистребимо, как в мыслящем и умном». Недаром в высказывании Шукшина сходятся крайности («дурачок» и «гений»),  автора «Калины красной» не привлекал   «так   называемый   простой,   нормальный положительный человек». Шукшина прежде всего интересует стихийный тип,   он   «исследует   характер   человека­недогматика,   человека,   не посаженного на науку поведения».        средний,       Шукшинский герой, единство которого было отмечено уже критикой 1960­х   годов,   оказался   неоднозначным,   что   подчеркнуто   и   в   работах, посвященных   анализу   творчества   Шукшина.   В   статье   1978   года   «Путь Василия Шукшина» JI.A. Аннинский попытался осмыслить противоречивую природу   шукшинского   характера   и   не   менее   сложную   проблему взаимоотношений   автора   и   героя,   которая,   по   мнению   исследователя, заключается   в   том,   чтобы   «понять   неправого».   Отметив   пристрастие 4 Шукшин Василий Макарович/ Большая литературная энциклопедия/Красовский В.Е. и др. – М.:  Слово, ОЛМА­ПРЕСС Образование, 2005. – с. 829 Шукшина к «нелогичной, странной, чудной душе», JI.A. Аннинский указывает ее «границы» в прозе писателя: «На одном полюсе этого мятежного мира ­ тихий «чудик», робко тыкающийся к людям со своим добром <.>. На другом полюсе ­ заводной мужик, захлебывающийся безрасчетной ненавистью <.>».             Сложность  шукшинского  характера  отмечает  и H.JI.  Лейдерман. Интересно, что для доказательства тезиса о противоречивости человеческого типа,   созданного Шукшиным,   исследователь   прибегает   к   классике:   «Его (Шукшина)     вовсе   не   умиляет   герой,   который   жил   бы,   подобно   Платону Каратаеву <.>, в стихийном согласии с миром, интуитивно осуществляя закон бытия»5.         Г. Белая также намечает связь героя Шукшина с традициями русской классики,   в   частности   Достоевского,   так   как   оба   писателя,   по   мнению исследователя,   воплотили   «разрушительный   потенциал   «маленького человека»6.               Противоречивость   и   сложность   шукшинского   героя   определяет разный  характер   прочтений  многих   произведений   писателя  и   неутихающие споры о творческом наследии Шукшина. Так, большинство шукшиноведов в одном   из   программных рассказов «Крепкий   мужик»   в   образе   Николая Шурыгина видят современного Герострата. Диаметрально противоположную характеристику герою дает Е.В. Черносвитов в своей монографии «Пройти по краю»: «Шурыгин — явление сложное и неоднозначное. «Крепкий мужик» ­ определение, отнюдь не ироническое, а точное и хваткое. Побольше бы таких крепких   мужиков   на   Руси.   Смеем   утверждать,   что   благодаря   этой   своей характеристике   Шурыгин   становится   в   один   ряд   с   другими   крепкими мужиками — Разиным, Иваном Расторгуевым, Прокудиным, Шукшиным». На наш взгляд, дело здесь не в исследовательском произволе. Неоднозначность прочтений   и   интерпретаций   шукшинского   текста   связаны   с   его   глубиной, наличием   аллюзий,   реминисценций,   целым   рядом   культурных   «отсылок», 5 Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Василий Шукшин //Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная  русская литература 1950 – 1990­е годы: В 2 т. М.: «Академия», 2003. Т.2.. – с 67 6 Белая Г. Антимиры Василия Шукшина // Литературное  обозрение. ­  1977. ­  №5. большинство   из   которых   ­   русская   классика.   Не   случайно   Б.И.   Бурсов отмечает такую черту шукшинского героя, как «старомодность».                По мнению критиков, шукшинский герой «в кирзовых сапогах» (С. Залыгин)   «пылит   по   проселочным   дорогам»   (Л.   Аннинский).   Алтайских шоферов, механиков, трактористов писатель хорошо знал и нередко встречал на   Чуйском   тракте,   ведущем   от   города   Бийска   до   монгольской   границы, проходящем мимо деревни Сростки, расположенной в предгорной Алтайской степи, на берегу реки Катуни.                 Герои Шукшина из той «шукшинской жизни», которую прожил сам писатель. Как М. Шолохов на Дону, так и В. Шукшин на Алтае нашел своих героев.           Критика   давно   пытается   классифицировать,  «типологизировать» шукшинских   персонажей.   Но   первая   попытка     такой     «типологизации» принадлежит   самому   писателю.   Понятия  «сельские   жители»,   «светлые души»,   «чудики»,   «странные   люди»,   «энергичные   люди»,   «сибиряки», «кержаки», «вольные казаки», «крестьяне», «городские», «притворяшки», «пришей­пристебаи»,   «черти»,   «бессовестные»,   «устоявшиеся   герои»  и т.д.   имеют место (разумеется, не в терминологическом значении) в прозе, кинодраматургии и публицистике В.Шукшина.      Литературная критика, не вдаваясь в теоретические обоснования, эту первичную   классификацию   в   целом   приняла   и   дополнила   её   близкими образными   понятиями:   «живые   люди»,   «герой   в   кирзовых   сапогах» (С.Залыгин), герой, ярко представляющий «межукладный слой», который «из деревни   подался,   к   городу   не   прирос»   (Л.Аннинский).   Значимо,   что И.Золотусский,   «мукой   и   болью   Шукшина,   его   неотвязной   темой,   его невоплощенным идеалом» считал Стеньку Разина. Критик и литературовед Е.Вертлиб   видит   в   Шукшине   и   его   «расконвоированных»   героях   детали «общей картины русского духовного Возрождения».     В   специальных   исследованиях   творчества   писателя   проблема типологизации шукшинских героев достаточно долго опиралась на традиции, сложившиеся   в  литературной   критике.  И  хотя,  по  мнению   В.И.  Коробова, понятия «сельские жители», «странные люди» и «чудики» не исчерпывают всей сложности шукшинского героя, какого­либо иного определения их сути он не дает.  «Человеком земли», чьим идеалом является «воля», видится шукшинский герой в книге Н.П. Толченовой7. Близкое толкование специфики шукшинского   героя   принадлежит   В.М.   Карповой.   Она   видит   в   нем «выражение   народного   характера»,   связанного   с   типом   людей   «цельных, светлых   бескорыстных»,   «бессребреников»,   личность,   противостоящую «приобретательству,   корыстолюбию»,   «зависти».   «Максималистов,   не склонных к компромиссам, покорности и невмешательству» видит во многих героях прозы В.М. Шукшина В.А. Апухтина.   Она видит в Чудике, Броньке  «характеры­опровержения», Пупкове,   ограниченность   обедненных   обывательских «опровергающие   узость, представлений о человеке и жизни»8.   Сане   Залетном,   Степке           В.Ф.Горн   отмечает   значительную   роль   в   художественном   мире В.Шукшина  «народных   типов»,  отображающих   «народный   характер». Литературовед относит к ним Федора Байкалова, Якова Горячего и др. В «народных типах» в качестве наиболее яркого проявления В.Ф.Горн выделяет героя  с «растревоженной   душой»,  отмечает   очень   важную    деталь:   по   его мнению, шукшинский Разин «очень похож на современных героев писателя»9.        В.К.   Сигов   в   монографии   о   творчестве   В.Шукшина   главу   о симпатичных писателю героях называет шукшинским понятием­определением –  «светлые   души».  В   автореферате   его   докторской   диссертации терминология еще более однозначная: там он вводит и мотивирует понятие «положительный   герой».  О   типах,   противоположных   «положительному герою»,   В.К.   Сигов   пишет   как   об   искажениях   народного   характера   «на противоречивых путях ХХ века»10. 7 Толчёнова Н.Слово о Шукшине. – М.: Современник, 1982 8  Апухтна В.А. Проза Шукшина. – М.: Высшая школа, 1986 9 Горн В.Ф. Характеры Василия Шукшина. Барнаул, 1981. 10  Сигов  А.Ю. “Вот и посиди, и подумай…”// Литература. – 2003. ­ № 43 А.Ю. Большакова выдвигает свою интересную, но не бесспорную  «хранители   древностей» классификацию   героев, противопоставлены   «вольным   людям».  В   качестве   последнего   типа исследователю видится шукшинский Егор Прокудин из «Калины красной».    в   которой               А.А.   Дуров   видит   в   ряде   героев   Шукшина   трансформацию традиционного образа дурака.                  Споры о типизации шукшинского героя пока не закончены, и будут вряд   ли   закончены   когда­то,   т.к.   слишком   сложна   жизнь,   изображённая   в произведениях Шукшина. Об этой сложности пишет сам писатель:   «Меня теперь очень и очень беспокоит и волнует судьба современного колхозного крестьянства.   Я   думаю   об   этом,   и   вот   как   мне   представляется   картина нынешней деревни. Одна часть крестьянства (преимущественно молодые) без боли и сожаления уходят из деревни, оставляют землю и пытают судьбу в городе.   Их,   наверное,   нельзя   обвинить,   но   не   сказать   о   них   правду   тоже нельзя: в большинстве случаев они пополняют армию дремучего мещанства, начинают безудержно ценить рубль, раздельный санузел, тахту, балкон и черт знает что. Грустно и больно. Вторая часть крестьянства раскорячилась; не знает, как быть. Уехать уехал, а что­то томит, что­то тянет назад в деревню, снится она ночами.  Тоскливо. Причем это большая часть. Подтолкнуть бы ее каким­нибудь образом опять в деревню! Но уж они «хватили» города, уже скоро и квартира будет, и санузел, и даже телефон, чтобы по воскресным дням   просто   так   «потолковать»   с  дружками   из   СМУ:   «Ну   как?   Да?   Ага. Ничего.   Ну,   будь!   Всего!»   И   третья   часть.   Самая   дорогая   и   любимая. Осталась в деревне. Трудно? Да. Но не может он оторвать от сердца то, к чему смолоду привык, что полюбил смолоду, без чего ­ и жизнь, в общем­то, не та, и чужбина не манит».               Типология героев В.Шукшина не вмещается в заданные пределы. Его герои   и   чисто   деревенские,   и   чисто   городские,   и   промежуточные.   А   в некоторых случаях ­ беспризорные: действие происходит в деревне, а не про деревню,   мужики,   а   жизнь   ведут   немужицкую,   ­   одним   словом,  чудики, живущие   особую,   не   совсем   повседневную,   «шукшинскую   жизнь»   (термин изобретен Г.Митиным, подхваченный и развитый Л.Аннинским).          Важен не только герой, но и ракурс его изображения. В простом, обыкновенном   герое   «в   кирзовых   сапогах»,   о   котором   писали   многие, Шукшина интересует то, мимо чего проходили все, – душа. «Меня больше интересует   «история   души»,   и   ради   ее   выявления   сознательно   и   много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует», – говорил Шукшин.   Но   и   не   всякая   «душа»   близка   писателю.   «...Так   называемый простой, средний, нормальный, положительный человек меня не устраивает. Тошно.   Скучно...   –   писал   Шукшин.   –   Мне   интереснее   всего   исследовать характер   человека­недогматика,   человека,   не   посаженного   на   науку поведения. Такой человек импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естествен. Но у него всегда разумная душа».                              Человек­недогматик в обыденной жизни часто смотрится как человек   странный,   не   от   мира   сего.   Шукшин   написал   достаточно   много рассказов   об   этих   людях   ("Мастер",   "Выбираю   деревню   на   жительство", "Микроскоп",   "Штрихи   к   портрету",   "Алеша   Бесконвойный"   и   др.);   более того,   именно   об   этих   людях   его   кинофильм   "Странные   люди"   (1969),   в который вошли его новеллы: "Чудик" (в сценарии – "Братка"), "Миль пардон, мадам"   (в   кино   –   "Роковой   выстрел"),   "Думы".   Определение   этому   герою критики взяли из прозы самого Шукшина – чудик.                         Появление героя Шукшина в начале шестидесятых годов было несколько неожиданным. Автор сам понимал, что герой его выглядит не по принятой форме, но он с горячностью доказывал, что ничего странного в его герое нет. «Он человек живой, умеющий страдать и совершать поступки, и если   душа   его   больна,   если   поступки   его,   с   общепринятой   точки   зрения, несуразны,   то   вы   попытайтесь,   попытайтесь   разобраться,   почему   это произошло, спросите себя, не завидуете ли вы ему».  Писатель   не   выдумывал   своих   героев,   но   искал   их   с последовательностью   аналитика,   изучал   природу   характера,   социальные обстоятельства, формирующие этот тип. Интерес   к   подобным   характерам   идёт   от   традиции   русской литературы. Вспомним знаменитое горьковское: «Чудаки украшают мир». В  большинстве   толковых   словарей   слова «чудик»  нет,  зато   есть  в словарях   другое,   корневое   слово   «чудо».   Слово,   которым   русский   народ испокон века обозначал самое знаменательное и самое таинственное в жизни, самое радостное, светлое, чудесное и самое отвратительное – чудовищное. В словаре Ожегова даётся такая трактовка слова: «чудик – странный, со странностями, чудной человек».  В. М. Шукшин не зря называл своих героев не «чудаками», а именно «чудиками», ласково. В самом названии есть что­то   маленькое,   детское,   незащищённое.   «Чудик»   –   это   метка,   которой люди весьма легко и беззаботно наделяют друг друга в повседневной жизни. Тут слышится и насмешка, и снисходительное любование, и пренебрежение, и восхищение.  Назвав так своего героя, В. М. Шукшин этим подчеркнул, что «чудик» –   его   любимый   персонаж.   Вообще,   «чудики»   ассоциируются   с   коренным, исстари   идущим   типом   «дурака»   из   балагана,   сказок.   Их   «чудинки» свидетельствуют   о   непредсказуемом   богатстве   русской   души.   Они   тихие, робко тыкающиеся к людям со своим добром, вечно попадающие впросак и теряющиеся, когда их ненавидят.  Обобщённый образ чудика можно представить в следующей схеме: В   рассказах   В.М.Шукшина   предстаёт   целая   галерея   «чудиков», открытая героем одноимённого рассказа, написанного в 1967 году. На сайте «Русская семёрка» (http://russian7.ru/) опубликована статья Григория Саблина «Семь   чудиков   Василия   Шукшина»,   где   представлены  чудики,   которых Шукшин   считал   героями   своего   времени:  Василий   Князев  («Чудик»), Андрей   Ерин   («Микроскоп»),   Александр   Козулин   («Даёшь   сердце!»), Бронислав Пупков  («Миль пардон, мадам!»), Константин Валиков («Алёша Бесконвойный»), Фёдор Грай («Артист Фёдор Грай»), Семён Рысь («Мастер»). При   всей   похожести   чудиков   друг   на   друга,   они   разные: герой­«чудик» эволюционирует.  Сначала  он  наивен,  это  светлая душа,  которая пытается  отыскать идеальное   начало   русского   характера.   А   оно,   это   идеальное   начало, заключается в гармонии. А гармония составляет внутренний  мир наивного «чудика». Он счастлив, потому что живёт на этой земле (Гринька Малюгин («Гринька   Малюгин»),   старуха   («Письмо»),   Ермолай   («Дядя   Ермолай»), старик   («Как   помирал   старик»),   Сёмка   Рысь   («Мастер»),   Андрей   Ерин («Микроскоп») и другие). Куда бы ни заносило таких людей, в плохое их занести не может.  В   шестидесятые   годы   в   рассказах   В.М.Шукшина     появляется задумывающийся «чудик». Он понимает, что в жизни не всё так хорошо, как кажется на первый взгляд. Это герой­странник. Он ищет смысл жизни, потому что произошла утрата гармоничного мироощущения человеком деревенского уклада   (   Чудик   («Чудик»),   Игнаха   («Игнаха   приехал»),   Сашка   («Обида»), шофёр   Иван   («В   анфас   и   профиль»),   Максим   («Верую!»),   Мотя   Квасов («Упорный»), Спринька («Сураз») и другие). Они любят весь мир, но мир, этот большой мир, их не понимает. Они задают этому большому миру вопрос: Почему? Люди, что с нами происходит?  Вот тут­то и происходит нравственное размежевание двух сред (город­ деревня), и появляется третий тип «чудика», или иначе его можно назвать «античудиком». Это люди тяжкого, земного, материального устроения. Они всегда лишены важнейших для писателя качеств – внутренней наполненности, глубины, духовности.  Критик А.Марков очень точно вскрыл причину обращения В.Шукшина к «чудикам»: «он хочет пробудить у читателя интерес к этим людям и их жизни, показать, как, в сущности, добр и хорош простой человек, живущий в обнимку с природой и физическим трудом, какая это притягательная жизнь, несравнимая с городской, в которой человек портится и черствеет». Из всего многообразия высказываний критиков о феномене «чудика», о   его   внутренней   сути   нам   кажется   более   точной   характеристика,   данная И.В.Новожеевой (приводим её почти полностью): «шукшинский образ чудика не   выпадает   из   общей   концепции   маргинальной   личности:   человек полугородской­полудеревнский,   находящийся   на   изломе   культурных   эпох, жизненный   путь  героя   определяется   разрывом  привычных   связей.  В  то  же время   художественный   образ   чудика   уникален,   так   как   разрушает представления о стереотипности и единообразии духовной жизни советского человека   и   воплощает   идею   индивидуальной   уникальности   человека. Чудачество, по мнению В.Астафьева, ­ характерное свойство натуры русского человека: «В селе нашем, что ни двор, то причуда иль загиб какой, если не в хозяйстве, то в хозяине»11.   Человек с чудинкой в эпоху раскрестьянивания 11  Астафьев В.П. Сочинения:  в 2­х томах. – Екатеринбург: У­Фактория, 2003. ­ Т.1. – с.319 страны и исчезновения русских деревень являет собой самобытный русский характер. Нравственно­психологический   образ   слагается   из   нескольких параметров, важнейшим из которых выступает экстравагантность поступка. За   кажущимся   внешне   странным   поступком   скрыта   вполне   адекватная   и последовательная поведенческая реакция человека, соответствующая логике его характера, которая в определённой ситуации срабатывает и проявляется в причудливых   формах   поведения.   Человек   в   изображении   В.Шукшина действует   естественно,   непосредственно,   в   силу   своих   внутренних нравственных   понятий,   поэтому   чудачество   выступает   некой     мерой духовности   человека,   а   не   стихийным   и   вечным   абсурдом,   органически укоренённым   в   народной   жизни,   отголоски   которого   заметны   в   повестях В.Белова. В   образе   чудика   актуализирован   мотив   детского   восприятия   мира, инфантильность   героя   представляется   особым   просветлённо­нравственным отношением к миру и окружающим.   душа   ищущая. Показателем   духовности   человека   в   контексте   прозы   В.Шукшина выступает   неспокойная   совесть,   Сомнения   героя, неудовлетворённость   собой,   типологический   характер.     Чудик   способен   к рефлексии, понимаемой двояко: как способность индивида абстрагироваться от внешнего, телесного и постоянное, мучительное соотношение своего «Я» с неким   абсолютом.   Герой   ищет   оправдания   жизни,   поступков,   слов,   но   не является ни правдоискателем, ни праведником, для него важно не познать истину, а жить по правде. Чудик стремится вырваться из привычного круга жизни, придать своим будням праздничную украшенность, расцветить жизнь воображением, зрелищным, театральным поведением. Шукшинский праздник не имеет ничего общего с концепцией западного карнавала, характерного для сознания горожанина. Представление о празднике связано со стремлением к обновлению жизни, и праздник становится результатом своего рода очищения, «снятия   морока»,   болезненного   отрешения   от   неправды   и   лжи   (рассказы «Привет Сивому!», «Алёша Бесконвойный»). Таким   образом,   …в   образе   человека   с   чудинкой   реализован   тип русского   национального   характера,   вобравшего   в   себя   и   трагическую рефлексию на несовершенство мира, и духовную устремлённость к правде, и стремление русской души к празднику»12. Интересную   трактовку   образа   шукшинского   чудика,   анализируя   его эволюцию,   предлагает И.Сухих в своей статье «Душа болит» («Характеры» В.Шукшина»)13.                Хотя первый шукшинский сборник назывался "Сельские жители" (1963),   писатель   иногда   протестовал:   не   о   деревне   я   пишу —   о   душе человеческой.                           «Любимый шукшинский персонаж — "маленький человек" (как говорили   в   ХIХ   веке),   "простой   cоветский   человек"   (как   привычно формулировали через столетие). Шофер, механик, слесарь, пастух...                          По мировоззрению и поведению — странный человек, домашний философ.   Чудик,   придурок,   шалопай,   психопат,   дебил,   упорный,   рыжий, сураз...                          В соответствии с жанром Шукшин не излагает последовательно жизненную историю этого героя­протагониста, пишет не процесс, но намечает пунктир судьбы, обозначает некие константы, ключевые точки, в которых все время берутся психологические пробы.                            Мечтатель —   чудик —   человек   тоскующий —   человек уходящий —   в   эту   рамку   укладывается   жизнь   центрального шукшинского персонажа.               Первая точка­эпоха — деревенское босоногое детство в войну или после войны  (здесь проза Шукшина наиболее автобиографична, даже исповедальна) —  это   тяжелый   труд,   голод   и   холод,   безотцовщина,   ранний уход из дома, неприязнь городских. Но одновременно это сладость детских игр,   первые   свидания,   природа,   гудящий   в   печке   огонь   и —  главное — 12 Новожеева И.В. Концепция человека в деревенской прозе 1960­1980­х годов// Известия  Российского   государственного  педагогического университета им. А.И. Герцена. ­  2007. ­  Том10. ­ № 31 ­   http://cyberleninka.ru/  13  Сухих И. Душа болит («Характеры» В.Шукшина)// Звезда. – 2001. ­ № 10 ­  http://magazines.russ.ru/zvezda/2001/10/suhih.html четвёртый   надежда на будущие сияющие вершины где­то на горизонте  ("Далекие зимние вечера", "Дядя Ермолай"). Главный герой – мечтатель.              Но вот герою уже под тридцать, молодость на исходе, жизнь отлилась в какие­то определенные формы, он крутит баранку или кино в деревне, жена или случайные подруги пилят его по разным поводам, уже другие школьники мечтают о космосе или читают «Мертвые души» — но его детская наивность и   восторженность   никуда   не   делись,   только   приобрели   какие­то парадоксальные   формы:   непредсказуемых   конвульсий,   психологических взрывов и взбрыкиваний.                          Деревенский парнишка­мечтатель превращается в  чудика, великовозрастного мечтателя.                              Один   покупает на припрятанные от жены деньги микроскоп и изучает   микробов,   мечтая   избавить   от   них   человечество   («Микроскоп»), другому     достаточно   просто   покупки   городской   шляпы,   чтобы   гордо   и независимо пройти в ней по деревне («Дебил»),                             третий тешит самолюбие,   ставя   на   место   знатных   земляков   дурацкими   вопросами   и дискуссиями   («Срезал!»),     изобретает   «вечный   двигатель» («Упорный»).              Подобное состояние души может затянуться до старости.     Таких героев   Шукшин   пишет   со   сложным   чувством   насмешливого   понимания. Курьезный выброс энергии, нелепый поступок чаще всего бескорыстен — это только попытка заявить о своем существовании…  Но герой заявляет о своей самости не со смирением, а с агрессивностью, злобой...              Следующая точка, в которой Шукшин ловит в фокус своего героя, оказывается   где­то  на   рубеже   пятидесяти.  Мечты,   надежды,   планы, любовь, трактаты, картины уже позади — наступает время сожаления и осмысления.  На   смену   великовозрастному   мечтателю   приходит  человек тоскующий.                   «— У тебя болит, што ль, чего? — Душа. Немного. Жаль... не нажился. Не устал. Не готов, так сказать» («Земляки»).                 «Куда человеку деваться с растревоженной душой? Ведь она же болит, душа­то. Зубы заболят ночью, и то мы сломя голову бежим в эти, в круглосуточные,   где   их   рвут.   А   с   душой   куда?   Где   тебя   послушают, посочувствуют?» («Ночью в бойлерной»).                              «Если бы однажды вот так — в такой тишине — перешагнуть незаметно эту проклятую черту... И оставить бы здесь все боли и все желания, и шагать, шагать по горячей дороге, шагать и шагать — бесконечно. Может, мы так и делаем? Возможно, что я где­то когда­то уже перешагнул в тишине эту черту — не заметил — и теперь вовсе не я. А моя  душа  вышагивает по дороге на двух ногах. И болит. Но почему же тогда болит?» («Приезжий»").                 Может быть, это главный шукшинский вопрос.                 Благостный «мир», который писала «деревенская проза», взрывается у   Шукшина   вечными   вопросами,   мучающими   обычных   сельских   жителей. Оказывается,   душу   придумали   не   священники   или   писатели,   а   над проклятыми   вопросами   бьются   не   только   интеллигенты.   Шукшинским трактористам и шоферам вполне знакомы и байроническая мировая скорбь, и рефлексия   лишних   людей,   и   бесконечная   тяжба   с   миром,   которую   ведут персонажи Достоевского.                            Душа болит, потому что взыскует смысла, потому что хочет праздника. Для одного таким праздником становится субботняя баня («Алеша Бесконвойный»),   для   другого —   недолгая   жизнь   с   женой­изменщицей («Беспалый»), для третьего — простая покупка верной жене («Сапожки»).                            Но праздник не бывает долгим, и малые дела лишь на время заглушают большую боль.               Последняя ситуация, в которую Шукшин ставит своего героя, — подведение   итогов   накануне   ухода.  В   рассказах   появляется  человек уходящий                В сотне с лишним шукшинских рассказов множество случайных и закономерных смертей, убийств, самоубийств — не меньше, чем в бунинских «Темных аллеях».                Поначалу Шукшин и здесь пытается быть как все: писать мудрых стариков, которые спокойно ждут неизбежного.                Но очень скоро и этот сюжет Шукшин взламывает неразрешимыми вопросами. «Нет  счастья  в жизни...  Отсюда  одна  дорога —  на  тот  свет», —  спокойно формулирует молодой парень, у которого на год отобрали шоферские права. – «Заелись вы все, надо просто работать, хлеб выращивать, мы в ваши годы так не думали», ­ воспитывает его очередной мудрый старик.­  «Вы дремучие были.   Как   вы­то   жили,   я   так   сумею.   Мне   чего­то   больше   надо...   Но  чем успокоить   душу?   Чего   она   у   меня   просит?  Как   я   этого   не   пойму!» — возражает   молодой   и   уходит   на   следующий   день   из   родной   деревни, пропустив мимо ушей стариковское: «Помру я скоро, Иван»…                 Оправдана ли просто жизнь, простая жизнь? Есть ли в ней смысл, или   никакого   смысла   нет?   Вопросы   эти   мучают   шукшинских   героев, превращая   бывших   чудиков   в   косноязычных   домашних   философов —   не мудрецов, а вопрошателей». Что же это за литературный тип – «чудик»? Что в нём такого, что возбуждает   в   читателях   тревогу   и   совесть   и   вызывает   почти   потерянное, ностальгическое   сочувствие   к   нему,  человеку   отнюдь   не  лучших   правил   и установлений? Вот   те  ключевые   доминанты,   психологические   характеристики, которые можно вычерпать из критических статей, посвящённых анализу этого литературно­психологического типа: 1. «Это «странные люди», чьи жизненные ценности и взгляд на мир  не совпадают с обывателями. Порой эти герои смешны, порой трагичны…Его (Шукшина)   чудики   несут   в   себе  не   только   духовную   неудовлетворённость советских   людей,   но   и   извечную   русскую   тоску   по   смыслу   человеческой жизни».  2. «Все они выламываются за рамки организованного существования, в котором «все люди живут одинаково». 3.   «Герои   Шукшина   –   это   неудачники.   Но   их   житейская несостоятельность – это своего рода жизненная позиция». 4. «Герой Шукшина беспокойно ставит миру вопросы. Он уже знает, как он хочет жить, но он ещё не знает, как надо жить…»14 5.   Для   чудиков   характерно   «страстное   желание   исправить несовершенство мира, противостоять равнодушию, хамству, чванству». 6.   «Одержимость   –   вот   качество   души,   свойственное   шукшинским чудикам»15. 7.   «Русский   человек   в   изображении   Шукшина   –   человек   ищущий, задающий   жизни   неожиданные,   странные   вопросы,   любящий   удивляться   и удивлять. Он не любит иерархию – ту условно житейскую «табель о рангах», согласно   которой   есть «знаменитые»  герои  и   есть  «скромные»  труженики. Противясь   этой   иерархии,   шукшинский   герой   может   быть   трогательно­ 14  Черняк М.А.Современная русская литература (10­11 классы): учебно­методические материалы. – М.: Эксмо, 2007. – с.64 15  Очерки русской литературы Сибири. В 2­х томах. – Новосибирск: Наука, 1982. – Т.2. – с.512­513 наивным, как в рассказе «Чудик», невероятным выдумщиком, как в «Миль пардон,   Мадам!»,   или   агрессивным   спорщиком,   как   в   рассказе   «Срезал». Такие   качества,   как   послушание   и   смирение,   редко   присутствуют   у персонажей   Шукшина.   Скорее   наоборот   им   свойственны   упрямство, своеволие,   противление дистиллированному   здравомыслию.   Они   не   могут   жить   не   «высовываясь». Замечательна финальная авторская характеристика героя «Чудика»: «Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом».   нелюбовь   к   пресному   существованию, 8. «Шукшинский герой хотел бы придать своему быту праздничную украшенность,   расцветить   жизнь   воображением;   в   нём   избыток   чувств   и стремлений, он любит зрелищные, театральные формы поведения». 9.   «Высоким   порывам,   которыми   одержимы   чудики,   не   дано реализоваться   в   жизни,   и   это   придаёт   воспроизведённым   ситуациям трагикомическую   тональность.   Однако   ни   анекдотические   случаи,   ни эксцентричное поведение персонажей не  мешают писателю разглядеть в них главное   –   народную   жажду   справедливости,   заботу   о   человеческом достоинстве, тягу к наполненной смыслом жизни».  10. «Простой» человек в изображении Шукшина оказывается совсем «непростым»,   а   деревенская   жизнь   –   внутренне   конфликтной,   таящей   за повседневной маетой нешуточные страсти»16. 11.   Герои   В.Шукшина   ждут   от   жизни   чего–то   особенного, запредельного, им «скучно на один желудок работать», как заявляет герой рассказа «В профиль и анфас», молодой парень Иван. 12.   «Юродивые «чудики»  шукшинских  рассказов   и  повестей –  это сочетание умиляющей наивности и душевного «недокорма». Немногие из них додумываются до понимания неблагополучия на родине и до вопроса «Что с нами происходит?», с которым Василий Шукшин ушёл из жизни»17 16 Шукшин Василий Макарович/ Большая литературная энциклопедия/Красовский В.Е. и др. – М.: Слово,  ОЛМА­ПРЕСС Образование, 2005. – с. 829 17 Казаркин А.П.Русская литературная классика XX века: Учебное пособие для учителя. –  Кемерово, 1995. – с. 207 13.   «У шукшинских героев   есть   черта,   которая   их   делает   частью индивидуального   художественного   мира   писателя,   –   отсутствие   духовной инертности,   неравнодушие.   Эти   простые   люди   озабочены   не   благами материальными,   а   своим   внутренним   миром,   они   думают,   ищут,   пытаются понять смысл своего существования, свои чувства, отстоять себя. По словам В. Распутина, до Шукшина «никто еще в нашей литературе не заявлял с таким нетерпением права на себя, никому не удавалось заставить слушать себя по столь внутреннему делу. По делу мающейся души... Душа – это и есть, надо полагать,   сущность   личности,   продолжающаяся   в   ней   жизнь   бессменного, исторического человека, не сломленного временными невзгодами».   Можно   было   продолжать   и   дальше   цитировать   критиков,   но   пора   Это   стремление   подняться, подводить  итоги.             Василий Шукшин привёл в литературу новый тип героя. Его «чудики» своим   существованием   поступками   опровергают   узость   и   ограниченность обычных   представлений   о   человеке   и   жизни.   Чудаковатость   героев   В.М. Шукшина это, прежде всего проявление их духовности. Это неповторимый строй   их   души,   ума,   судьбы,   а   также   их   ответ   обстоятельствам.   Это стремление   вырваться   из   заколдованного   круга,   ежедневных   забот   и обязанностей.   восторжествовать   над обыденностью.   Чаще   всего   поступки   и   действия   героев   направлены стремлением к счастью, к справедливости, к духовному поиску. Шукшинские персонажи ­ фантазеры и мечтатели. Причем мечтают герои Шукшина о вещах недостижимых. Они оригинально мыслят, воспринимают жизнь поэтически; стремятся   наделить   её   собственной   легендой,   веселой   выдумкой,   сказкой. Шукшинские   герои   откровенно,   независимо,   горячо   спорят   о   вечном   и сиюминутном, о добре и зле, о смысле жизни, о призвании человека; разделяя пафос   духовных   исканий   писателя,  предлагают   свои   объяснения   того,  что происходит с человеком, свои программы усовершенствования личности.             «Чудик» ­ это «человечек»,  отличающийся желанием «почесаться», «взбрызнуться»,   своей   бесшабашной импульсивностью   самовыражения.   Такие   качества,   как   послушание   и смирение, редко присутствуют у персонажей Шукшина. Скорее наоборот: им свойственны   упрямство,   своеволие,   нелюбовь   к   пресному   существованию, противление   привычному   здравомыслию.   У   них   обостренная   реакция   на унижение человека человеком, они не признают иерархии, согласно которой есть «знаменитые» герои и есть «скромные» труженики. Они не могут жить, не   «высовываясь».   Герои   Шукшина   ­   спорщики,   опытные   говоруны,   «завестись   с   полуоборота», владеющие   множеством   интонаций,   умеющие   к   месту   вставить   поговорку, пощеголять   «ученым»   словцом,   а   то   и   яростно   выругаться.   Шукшинский герой часто не знает, куда себя деть, как и на что использовать собственную душевную   «широту»,   он   мается   от   собственной   бесполезности   и бестолковости,   он   совестится,   когда   причиняет   неудобство   близким.   Но именно это делает характеры героев живыми и устраняет дистанцию между читателем и персонажем: шукшинский герой безошибочно угадывается как человек «свой», «нашенский». Образами   своих   «чудиков»   писатель   охватил   широчайший   спектр характеров,   в   которых   пробудившиеся   духовные   потребности   не организованы зрелым самосознанием. Энергия, бьющая наобум, это бывает не только горько (от пустой траты души), но и страшно. Поступки шукшинского героя чаще всего демонстрирует, насколько же он далек от действительно высшего смысла. Потому­то он – «чудик»: не чудак, живущий в идеальном мире   и   далекий   от   реальности,   а   именно   чудик   ­   человек   из   реальности, возжаждавший   идеального   и   не   знающий,   где   его   искать,   куда   девать накопившуюся в душе силу. Литература 1.Шукшин В.М. Собрание сочинений в 5 томах. – Екатеринбург: Уральский рабочий, 1992.  2.Залыгин С. Герой в кирзовых сапогах/ Шукшин В.М. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1. – Екатеринбург: Уральский рабочий, 1992. 3.Лейдерман   Н.Л.,   Липовецкий   М.Н.   Василий   Шукшин   //Лейдерман   Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература 1950 – 1990­е годы: В 2 т. М.: «Академия», 2003.  4.Новожеева   И.В.  Концепция   человека   в   деревенской   прозе   1960­1980­х годов//  Известия     Российского     государственного     педагогического университета   им.   А.И.   Герцена.   ­ http://cyberleninka.ru/    2007.   ­   Том10.   ­   №   31   ­ 5.  Очерки русской литературы Сибири. В 2­х томах. – Новосибирск: Наука, 1982. – Т.2.  6.Сигов В. И. Русская идея В. М. Шукшина: Концепция народного характера и национальной судьбы в прозе. – М.: Интеллект­центр, 1999 7.Сухих И. Душа болит ("Характеры" В. Шукшина, 1973) /Звезда. – 2001. ­ № 10.  8.Черносвитов   Е.В.   Пройти   по   краю.   Василий   Шукшин:   мысли   о   жизни, смерти и бессмертии. – М., 1989. литературная 9.Шукшин энциклопедия/Красовский   В.Е.   и   др.   –   М.:   Слово,   ОЛМА­ПРЕСС   Макарович/ Василий     Большая   Образование, 2005.