Война и мир глазами В.Верещагина

Война и мир глазами В.Верещагина (1842–1904) 31 марта 1904 года, когда были в разгаре военные действия русско­японской войны, на мине  подорвался флагманский броненосец русского флота “Петропавловск”. Через несколько секунд после первого взрыва взорвались паровые котлы. Громадная стальная стрела для подъема шлюпок рухнула  на корму, где стоял адмирал Макаров в окружении офицеров. Их раздавило и смело. Там же  находился и Василий Верещагин, спешно рисующий открывающуюся взору панораму… Есть художники, с творчеством которых знакомишься по необходимости: они общепринятые гении.  Но душу зрителя их произведения затрагивают незначительно (например, существует мнение, что  живопись передвижников больше апеллирует к разуму, чем к эмоциям человека). При подготовке  урока мне на глаза попалась характеристика творчества Верещагина, согласно которой оно также  лишено эмоциональности: “Художник писал драматические события, но ему никогда не удавалось вложить в эти сцены хоть  небольшую долю того темперамента, той экспрессии, которую излучали полотна Репина и Сурикова, ­ он слишком документалист”. О вкусах не спорят. Но современники называли Василия Верещагина гением, а после его гибели  гениальные картины постарались спрятать в самые темные углы галерей. Причину я вижу в силе их  психологического воздействия на зрителя, в остром чувстве сопереживания увиденному. Подлинно  творческий художественный замысел никогда не определяется рациональными соображениями, а  всегда непосредственным эмоциональным переживанием. Можно с уверенностью сказать, что в мире  не существует такого объекта, который бы не вызвал в каком­либо человеке активного  эмоционального отношения. Именно вам предстоит стать независимыми арбитрами в этом заочном  споре о темпераменте и экспрессии полотен Верещагина. Биография Василия Верещагина – это, собственно часть его творчества. Его считали человеком  американизированного типа – он был “self­made man” – человеком, который сделал себя сам. Он – сын богатого провинциального помещика. Родители, как им казалось, обеспечили сыновьям  счастливое будущее, т.к. определили их в Морской корпус. “Никогда не любил никакой службы, а  тем более морской, в которой меня укачивало…” ­ запишет впоследствии художник. Несмотря на  трудности и нелюбовь к точным наукам, Верещагин заканчивает корпус первым гардемарином и сразу же отказывается и от блестящей карьеры, и от кругосветного путешествия, меняя все это на  Академию художеств. Отец не захотел помогать непослушному отпрыску: ­ Делай, как знаешь, не маленький. Только на меня не рассчитывай, я тебе в этом не помощник, ничего не дам. Не сразу обрел себя Верещагин как художник. Но и в несовершенных вещах чувствуется его  неудержимый интерес к человеку, а чем старше он становился, тем сильнее его влекло к теме  человека, оказавшегося “на пределе” душевного и физического бытия, в критической ситуации. Летом 1867 года, будучи в Санкт­Петербурге, Верещагин узнал, что генерал Кауфман, назначенный  генерал­губернатором Туркестана, желал бы пригласить в Среднюю Азию художника для создания  художественной хроники покорения края (ведь фотография еще не получила широкого  распространения). Верещагин предложил свою кандидатуру. Результатом его пребывания в Ташкенте  стал первый цикл картин, явившийся причиной скандала и принесший своему создателю известность.  И если Кауфман надеялся получить в лице художника восторженного почитателя и пропагандиста  военных действий, то его ждало глубокое разочарование. “Варвары” – туркестанский цикл картин Верещагина. В него входят и две небольшие по размерам  картины, две притчи о войне – “Победители” и “Побежденные”. Их тема – не торжество  победителей, как может показаться на первый взгляд, а жестокость войны. На первом полотне ­ два солдата­бухарца. Они стоят на выжженной равнине над трупом русского  солдата и с любопытством рассматривают его отрубленную голову, которую один из них приподнял за волосы. Другой приготовил узорчатый мешок, предназначенный для страшных трофеев. Эпизод  достоверен, т.к. подобное художник воочию видел у стен Самарканда. На втором полотне роли меняются: на первом плане – груда мертвых тел, убитые бухарцы. Рядом  стоит русский солдат и спокойно раскуривает трубку, позади него безучастные товарищи. Война – это смерть, бедствия и страдания, а не красивая маршировка на параде. Война не заслуживает  прославления. Обычно она заканчивается торжеством смерти, запечатленным на  полотне “Апофеоз войны”. Время действия уже не конец 19­го, а 14­15 века. Империя Тамерлана. Зной. Все выжжено. Скелеты  деревьев. Руины города. Хрупкие кустики – все мертвы. В гробовой тишине слышен лишь крик черных ворон, единственных живых существ в этом царстве смерти. На земле груда черепов. Нет, не груда –  ПИРАМИДА. Она сложена во славу победителя. Художник сопроводил этот холст надписью:  ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ ВЕЛИКИМ ЗАВОЕВАТЕЛЯМ: ПРОШЕДШИМ, НАСТОЯЩИМ И  БУДУЩИМ. Сюжет – не фантазия художника. Имеются бесспорные исторические свидетельства того, что по  повелению Тамерлана воздвигались пирамиды из голов побежденных для устрашения подданных. Цветовое решение картины основано на контрастном сочетании трех тонов: желтого песка и того же  цвета городских развалин, желтовато­белых черепов и светло­синего неба (парадокс – это цвета  Владимирской Руси и Сальвадора Дали). Однообразие цвета усиливает впечатление унылой  безотрадности. Идея же далеко перерастает рамки туркестанской серии. Историки подсчитали, что за 5500 лет мировой истории произошло не менее 14500 серьезных вооруженных конфликтов, т.е. за всю  историю было 292 мирных года. В этих конфликтах “богу войны” было принесено в жертву не менее  3540 млн. человеческих жизней. “Апофеоз войны” Верещагина является лишь слабым отголоском  жертвоприношения такого масштаба. Но до него никто еще не осмеливался выступить против  захватнических войн вообще, в принципе, где бы и когда бы они ни велись. “Апофеоз войны” – это трагедия миллионов. “Смертельно раненный” – трагедия одного человека.  Верещагин был очевидцем смерти этого солдата, и описывает ее в своем дневнике: “Пуля ударила в ребра, он выпустил из рук ружье, схватился за грудь и побежал по площадке  вкруговую, крича: ­­Ой, братцы, убили, ой, убили! Ой, смерть моя пришла! ­­Что ты кричишь­то, сердечный, ты ляг, ­ говорит ему ближний товарищ, но бедняк ничего уже не  слышал, он описал еще круг, пошатнулся, упал навзничь и умер, и его патроны пошли в мой запас”.  Как все обыденно и просто. Через 100 лет Юлия Друнина напишет: Я только раз видала рукопашный. Раз – наяву. И тысячу – во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне. //Домашнее задание. Я описала вам и показала картины “Победители”, “Побежденные”,  “Смертельно раненный”. А был еще “Забытый”. Ее уничтожил сам художник, столкнувшись с  абсолютным непониманием со стороны властей и публики. Его обвинили в полном отсутствии  патриотизма, в том, что он извращает факты и позорит армию. “Картины его ужасны и  граничат с изменой”, ­ писали газеты. Напишите небольшое эссе, в котором дайте свой ответ на  вопросы: ­Как вы понимаете слово “патриотизм”? ­Являются ли картины Верещагина изменой? ­Как вы думаете, что было изображено на картине “Забытый”?// После Туркестана Верещагин много путешествует; из континентов он не был разве что в Австралии.  После каждой поездки появляется 100­150 этюдов: великолепные дворцы и мечети, местные жители в национальных костюмах, пещерные жилища в скалах, люди разных рас и национальностей… В апреле 1877 года Россия объявила войну Турции. Главный театр боевых действий развернулся на  Балканах. Просьба Верещагина о причислении к штабу русских войск была удовлетворена. Он был  отправлен в передовой отряд и в одной из опасных операций был тяжело ранен. “Мне приходилось выслушивать множество выговоров за ту легкость, с которою я вошел в опасное  дело. Они, военные, идут по обязанности, а я – зачем? Не хотели люди понять того, что моя  обязанность не менее сильна, чем их: дать обществу картины настоящей, неподдельной войны, нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому прочувствовать и проделать,  участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны… Нужно  не бояться жертвовать своею кровью, мясом, иначе картины мои будут “не то”. Пресса была полна победных реляций с Балканского фронта. Вернувшийся с фронта Верещагин  создает балканскую серию картин, которая стала ушатом холодной воды для России. Мы победили.  Но какой ценой? Художник восхищался героизмом русских солдат, оборонявших Шипкинский горный перевал в  течение пяти месяцев. Но он был свидетелем и другого – беспечности командования, которое не  позаботилось о продовольствии и теплой одежде для солдат. “На Шипке все спокойно”, – так  докладывал в ставку генерал Радецкий, проводивший время за карточной игрой. “На Шипке все спокойно!” – так иронически Верещагин назвал свой триптих, который  воспроизводит последовательность гибели русского солдата, замерзающего на посту. 1. Немолодой солдат, съёжившийся в холодной шинели… 2. Он еле стоит на ногах под шквалом ветра… 3. Ветер уже победил. Поистине, на Шипке все спокойно – здесь мертвая тишина. Завершает серию картина “Скобелев под Шипкой”. Современным искусствоведам это полотно  напоминает диораму. Это единственная из верещагинских картин данной серии, посвященная победе  русских войск. После боя под Шейновом 9 января 1878 года турецкая армия Вессель­паши сдалась  русским, и Скобелев объезжает победоносное войско. Но сцена смотра отодвинута на второй план и  занимает сравнительно небольшое место на полотне. Скобелев на белом коне, в сопровождении свиты  скачет вдоль строя. Солдаты встречают его могучим “ура!”, подбрасывая вверх шапки. Над  шеренгами солдат возвышаются покрытые снегом горы, кажущиеся неприступными. А весь первый план занят снежным полем, заваленным еще неубранными трупами русских и турецких  солдат. Это цена, заплаченная за победу. Таким образом, тема торжества победителей сливается здесь с темой страданий и гибели людей. В балканской серии картин Верещагин решительно порывает с академическими условностями. Его  композиционные решения становятся более свободными, разнообразными. Вся серия проникнута  осуждением войны как способа решения конфликта, сочувствием к рядовым солдатам, на чьи плечи  ложится основная тяжесть. И это неизбежно должно было привести к конфликту между  бескомпромиссным художником и сановными кругами. Об отношении сановной верхушки к творчеству Верещагина можно судить по мемуарам военного  министра Д.А. Милютина (не самого отсталого человека своего времени): “Верещагин, неоспоримо  талантливый художник, имеет странную наклонность выбирать сюжеты для своих картин самые  непривлекательные, изображать только неприглядную сторону жизни и вдобавок придавать своим  картинам надписи в виде ядовитых эпиграмм…” На протяжении десяти с лишним лет Верещагин работал рад эпопеей 1812 года. Замысел с самого  начала был необычен. Национальный дух русского народа он решил показать не путем прославления  русского оружия, а глазами захватчика, Наполеона Бонапарта. И серию свою он назвал “Наполеон I в России”. Вся серия состоит из двадцати законченных полотен и множества этюдов и набросков. Образ французского императора долго не давался Верещагину. На картинах французских баталистов  он слишком красив и романтичен. Он Божество! Если Наполеон и был Божеством, то злым,  задиристым и сумрачным. Что такое Наполеон? Почему он вступил в войну с Россией? Кто виновен в  пожаре Москвы? Как был одет Наполеон во время наступивших морозов? Последний вопрос далеко не праздный. Мы привыкли представлять… каким? (учащиеся создают  устный портрет). Правильно, в треугольной шляпе и сером походном сюртуке посреди российских  снегов. Верещагин провел подробное исследование и доказал, что великий полководец “преисправно  кутался в длинную соболью шубу, меховую шапку с наушниками и теплые сапоги”. Скажете, мелочь? А вы представьте Наполеона в таком костюме. Нет Героя. Нет Гения. Нет  Божества. Он вождь тех, кто пришел жечь и грабить. Не все картины, посвященные 1812 году, удались. В целом они уступают по художественной ценности двум предыдущим сериям. Некоторые страдают излишней театральностью. Наиболее удачным получилось полотно “Не замай! Дай подойти!”, где Верещагин достигает большой силы в типизации  людей. Это – партизанская засада, во главе которой статный бородач­крестьянин с умным и волевым  лицом. Как и все предыдущие серии картин о войне, “Наполеон I в России” был встречен в штыки. Пресса  уже не знала, в чем еще обвинить Верещагина, – и роль Александра I не показана, и Наполеон был не  такой, и не воспроизвел художник во всем блеске французскую гвардию; говорили, что старые  картины лучше новых (забыв, что в свое время эти же картины были обозваны “навозными кучами”).  Всех превзошел бульварный журнал “Шут”, поместивший карикатуру, где изобразили художника,  высунувшегося из бочки с кровью с кинжалами за поясом. Два кинжала он держал в руках, с них  капала кровь. А возле бочки в луже крови валялась отрубленная голова какого­то экзотического  субъекта в чалме. “Передо мною, как перед художником, Война, и ее я бью, сколько у меня есть сил…”, ­ писал  Верещагин. А война била в ответ. Тяжелое ранение на Балканах – предостережение. Но Верещагин  никому и никогда не позволял решать за себя, он всегда делал то и только то, что сам находил  хорошим. И Война его убила, слишком опасен он был. Вдруг человечество прислушается, вдруг  поймет, что война не может быть красивой, она отнимает то, что сама дать не в состоянии – жизнь. У  него нет даже могилы. Но у нас есть его картины. И надежда, что когда­нибудь люди откроют глаза и  ужаснутся тому, что они натворили. И хорошо, если не будет поздно.