Арест православных самураев в Хакодате из православной миссии отца Николая Японского

Арест православных самураев в Хакодате из православной миссии отца Николая Японского.

В журнале «Новый исторический вестник» в 2016 году появился новый интересный материал Соколова Александра Ростиславовича,  доктора  исторических наук, профессора Санкт-Петербургского государственного университета, о православной миссии Николая Японского.  В статье на основе ранее неизвестных архивных документов рассказывается об одном из эпизодов периода становления дипломатических отношений между Россией и Японией, случившемся в 1872 г. Этот эпизод представлял собой дипломатический конфликт, который был вызван арестом двух самураев, принявших Православие и фактически служивших в Российском консульстве в портовом городе Хакодате. Особая значимость конфликта была вызвана тем, что его возникновение и урегулирование были связаны с решением крайне сложного Сахалинского вопроса. Этот конфликтный эпизод иллюстрирует специфические условия, в которых приходилось действовать православной миссии Николая Японского, когда многие действия местных японских властей обусловливались борьбой между консерваторами и прогрессистами Страны Восходящего солнца. Деятельность в Стране Восходящего Солнца православной миссии, возглавляемой отцом Николаем Японским, редко сталкивалась с открытым противостоянием официальных властей. Один из немногих случаев преследования новообращенных христиан имел место весной 1872 г. в смутный период, когда двигавшая страну по пути модернизации  революция Мейдзи еще не одержала окончательной победы.

Историю дипломатических отношений между Россией и Японией принято отсчитывать с Симодского договора, подписанного вице-адмиралом Евфимием Васильевичем Путятиным и Тосиакирой Кавадзи 7 февраля 1855 г. Трактат состоял из 9-ти статей, а его основной целью было установление «постоянного мира и искренней дружбы между Россией и Японией». Для русских кораблей открывались порты Симода, Хакодате, Нагасаки, причем в этих портах Россия получала режим наибольшего благоприятствования в торговле, а также право учредить консульства. В общих чертах определялись границы между двумя империями, причем Курильские острова к северу от острова Итуруп объявлялись владениями России, а Сахалин признавался совместным, нераздельным владением двух стран. Непосредственное установление постоянных дипломатических отношений между двумя государствами оказалось связано с открытием в 1858 г. русского консульства в Хакодате и деятельностью главы этого дипломатического представительства первого российского консула в Японии Иосифа (Осипа) Антоновича Гошкевича.

Для окончательного вопроса о Сахалине в августе 1859 г. на пароходе «Америка» и в сопровождении целой эскадры капитана 1-го ранга Ивана Федоровича Лихарева в японскую столицу Эдо прибыла миссия генерал-губернатора Восточной Сибири графа Николая Николаевича Муравьева-Амурского. Однако внутриполитическая ситуация в Японии в это время не слишком благоприятствовала подобным переговорам. К власти вместо умеренных реформаторов пришли сторонники консервативного курса, рассчитывавшие отказаться от договоров, навязанных Стране Восходящего Солнца великими державами. Произошло несколько нападений на европейцев, причем первом в этом ряду было убийство местными жителями 25 августа 1859 г. в Иокогаме, во время закупки провизии российских моряков, мичмана Мофетт и матроса Ивана Соколова, служивших на эскадре Лихарева. Об этом происшествии стало известно  из рапорта флигель-адъютанта Попова.  

Переговоры о Сахалине закончились неудачей, хотя в письме министру иностранных дел князю Александру Михайловичу Горчакову Н.Н. Муравьев пытался найти какой-то позитив в своей миссии: «... О переговорах моих в Японии, которые в отношении Сахалина не имели желанного успеха ..., но настоящее посещение мое столицы Японии с приличною эскадрою будет, конечно, иметь полезное для нас влияние на умы японцев, а представители там Англии и Американских Соединенных Штатов, без сомнения, будут довольны за те дружеские советы, которые я внушил японскому правительству во время пребывания в Иеддо».

Серьезный кризис в двухсторонних отношениях случился в 1861 - 1862 гг. в связи с событиями вокруг острова Цусима, на котором русские хотели организовать свою морскую базу. Отказаться от этого замысла пришлось как из-за сопротивления японских властей и местных жителей - инцидент с корветом «Посадник», так и в гораздо большей степени из-за враждебных демаршей Великобритании. Спорные проблемы буквально висели в воздухе, о чем, в частности, свидетельствует письмо русского консула в Хакодате от 24 сентября (6 октября) 1862 г. Он сообщал, что «вопрос, касательно южной части острова Сахалин, находится в следующем виде; японцы мало помалу усиливают на Сахалине свое народонаселение, представляя князьям право рыбной ловли по берегам его с условием защиты их - система общая во всей Японии. Природных же жителей острова айнов держат в совершенном угнетении (точно так же, как и на острове Иедо) и запрещают им входить в какие-либо сношения с русскими. На представление мое здешнему губернатору о незаконности подобных действий, приписываемых мною личному распоряжению тамошних мелких чиновников, не знающих существующих между нами трактатов, губернатор отвечал, что местные чиновники поступают в таком случае согласно приказаниям, получаемым от Хакодатских губернаторов, и он полагает, что айны такие же японские подданные, как и чистые японцы. На второе мое возражение, что если земля не принадлежит Японии по трактату, то и природные жители ея, как не завоеванные ими, не подчинившиеся добровольно, не могут считаться ей принадлежащими, я еще не получил ответа...».

Хотя Гошкевич был склонен идеализировать русско-японские отношения, относительная объективность его наблюдения подтверждается событиями 1863 г., когда сторонники консервативного направления, сплотились под лозунгом восстановления императорской власти и убедили сёгуна издать указ об изгнании иностранцев.

По японским портам прокатилась серия нападений на европейцев и американцев, причем Хакодате выглядел на этом фоне счастливым исключением. Однако после предпринятых европейцами (но не русскими) и американцами силовых акций, ситуация постепенно нормализовалась.

Жизнь в Хакодате текла своим чередом. В 1861 г. на должность священника православной миссии прибыл иеромонах Николай (в миру Иван Дмитриевич Касаткин), вошедший в историю как Николай Японский. Свои первые впечатления он описывал следующим образом: «Когда я ехал туда, я много мечтал о своей Японии. Она рисовалась в моем воображении как невеста, поджидавшая моего прихода с букетом в руках. Вот пронесется в ее тьме весть о Христе, и все обновится. Приехал, - смотрю, моя невеста (Япония) спит самым прозаическим образом и даже не думает обо мне. Какое было мое разочарование, когда я встретил совершенно противоположное тому, о чем мечтал! Тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как на злодейскую секту, к которой могут принадлежать только преступники. Мало того, правительство Японии издало такой указ, что если "даже  Сам христианский  Бог явится в Японию, то и Ему голову долой"».

Речь в последней фразе идет о том, что в Японии продолжал сохранять силу закон 1614 г., по которому исповедание христианства в стране запрещалось, а все книги и изображения христианского содержания подлежали безоговорочному уничтожению. Судьба этого и других оставшихся от эпохи самоизоляции законов зависела от исхода борьбы между сторонниками сближения с Западом и приверженцами традиционных ценностей, которые группировались, соответственно, вокруг микадо (императора) и сёгуна. В 1866 г. скончался сёгун Токугава Иэмоти, а его преемник Токугава Ёсинобу (Кейки) оказался последним из тех, кому довелось носить этот титул. В 1867 г. умер император Комэй и на престол взошел его сын - 15-летний Мутсухито, известный также как император Мэйдзи.

Специфика дальнейших событий заключалась в том, что лидеры японских прогрессистов,  сделали императора своим знаменем, что позволило придать их движению форму борьбы за возврат к традиционным ценностям. 1868 - 1869 гг. были насыщены событиями Гражданской войны, завершившейся осадой того самого Хакодате, где на протяжении семи с лишним лет олицетворением Запада было русское консульство. Несмотря на очевидную победу прогрессистов, сопротивление консерваторов продолжалось еще 10 лет, и было сломлено только в 1877 г. после битвы у горы Кагосима. Однако планомерное осуществление реформ, призванных кардинально перестроить экономическую и политическую основу японского общества, изменить его социальную структуру началось сразу же после ликвидации в 1868 г. власти сёгуна. Показательно, что, несмотря на остроту внутренних проблем, даже в этот сложный период Япония продолжала дипломатические контакты с другими странами и даже заключала договора.

В сентябре 1866 г. полномочия на ведение переговоров с Россией Японское правительство дало бывшему губернатору Хакодате Кои-дэ Ямато и чиновнику тайного надзора Исикава Суруга. В январе 1867 г. делегация прибыла в С.-Петербург, где 18 марта была подписана Петербургская конвенция, или «Временные правила» в отношении острова Сахалин (или Карафуто). Согласно этому документу, Сахалин по-прежнему определялся как «совместное» владение России и Японии. Практически сразу же после подписания Петербургской конвенции русскими властями был восстановлен ликвидированный  в  период  Крымской  войны  Муравьевский  пост (на  самом юге острова) и еще пять других постов в различных районах острова. На Сахалин было направлено 200 переселенцев из материковой России.

Освоение острова японцами в основном «ограничивались занятием временным рыболовством». Те же японские колонисты, которые появились на острове в 1860-х гг., начали покидать его, фактически отказавшись от попыток хозяйственного освоения края. Так, только в 1874 г. с Сахалина было вывезено 332  японских поселенца. При этом число русских поселенцев к 1872 г. достигло 1 900 человек, количество военных постов составляло 15. Мирное соперничество двух стран в хозяйственном освоении Сахалина фактически разрешилось в пользу России. Тем не менее, на рубеже 1860-х - 1870-х гг. сахалинский вопрос оставался самым, пожалуй, сложным вопросом двусторонних отношений. В такой ситуации русским дипломатам приходилось проявлять особую деликатность при решении других спорных вопросов и одновременно думать о расширении российского культурного влияния. Здесь главным действующим лицом стал отец Николай, который в 1870 г. отправился в С.-Петербург, где получил назначение начальником миссии и сан архимандрита со степенью настоятеля второклассного монастыря. Ближайшим его соратником стал иеромонах Анатолий (Яков Тихай). В то же время, поскольку закон 1614 г. формально продолжал действовать, по предложению обер-прокурора Святейшего Синода графа Дмитрия Андреевича Толстого членам миссии предписывались крайняя осмотрительность, осторожность и сдержанность при обращении в Православие местного населения. Указывалось, в частности: «До настоящего времени японское правительство еще не признало возможным, подобно китайцам, допустить свободное и открытое проповедование христианства, со включением этого позволения в международные трактаты. Мы видим, правда, что во всех открытых портах Японии уже давно успели поселиться миссионеры разных иноверческих исповеданий, но эти лица, не имея никакого официального характера, действуют, так сказать, на собственный страх, и даже очень редко пользуются поддержкою или покровительством со стороны иностранных дипломатических представителей, за исключением разве только римско-католических миссионеров. Наша духовная миссия находится в совершенно ином положении: учрежденная правительством, она будет состоять под покровительством русского представительства в Японии. Поэтому она должна соблюдать крайнюю осторожность в своих действиях, до тех пор, пока положение христиан-туземцев в Японии не разъяснится окончательно». Ближайшим соратником настоятеля русской миссии стал прибывший в Японию в 1871 г. выпускник Киевской духовной академии иеромонах Анатолий (Тихай). Убедившись в его способности достойно выполнять функции настоятеля храма в Хакодате, отец Николай в феврале 1872 г. переехал в Токио. Буквально через два месяца после его отъезда в Хакодате и произошел конфликт между российскими представителями и японскими властями. Поводом для него стал арест двух состоящих при Консульстве и недавно принявших Православие самураев (в российских документах - дворян) Цута Токунасина (33 лет) и Качета Кеньицихо (35 лет). Официальная позиция японских властей представлена в письме от 27 апреля 1872 г., адресованном исполняющим обязанности русского консула Александру Эпиктетовичу Оларовскому от губернатора Хакодате Сугиура Макото и его помощника Мацудайра Сёсина.

«Имея надобность допросить двух сендайских дворян Цута Токунасин и Качета Кеньицихо, проживающих в Хакодате для изучения русского языка, мы 24 числа прошедшего месяца призвали их и после допроса нашли нужным арестовать их. По поводу этого Вы пришли к г. Сугиура и имели с ним разговор, согласно которого он на другой день, 1 числа сего месяца, был у Вас и объяснил причину, побудившую нас арестовать упомянутых лиц. Но Вы находили, что арестованием их, как живущих в Консульстве, без предварительного уведомления Вас об этом, нанесено Вам оскорбление и поэтому требовали, чтобы они были возвращены в Консульство. На что г. Сугиура не мог с Вами согласиться, так как с ними поступлено одинаково, как с жителями Хакодате. Г. Мацудайра, во время свидания с Вами 2-го числа старался также объяснить Вам, что арестованием вышеупомянутых лиц Вам не нанесено никакого оскорбления, но Вы не соглашались с ним и настаивали на том, что эти лица состоят при Консульстве. Вследствие этого они сегодня были вторично призваны и с вниманием допрошены, и так как они показали, что они не подданные Консульству и не состоят при последнем, как Вы можете видеть из их показаний, препровождаемых при сем, то мы считаем себя совершенно правым не возвращать их в Консульство. Нам было бы весьма приятно, если бы Вы вникли в сущность этого дела и согласились с нашими доводами. В противном же случае нам остается сообщить обо всем нашему правительству».

Помня о необходимости проявлять «осторожность» и «сдержанность», Оларовский все же исходил из того, что на Востоке во многих случаях надо проявлять решительность, чтобы не «потерять лицо» перед партнером. Основные дискуссии разгорелись по вопросу о том, можно ли считать Цуту и Качета служащими российского Консульства или же они таковыми не являлись. При этом, обе стороны отодвигали на второй план вопрос о том, является ли приверженность двух японских дворян Православию причиной их ареста.

Оба арестованных быстро уловили эти дипломатические нюансы, о чем свидетельствуют их показания, копия с которых была передана русскому Консулу. «Как показали третьего дня, мы с позволения бывшего нашего князя приехали в Хакодате с целью изучить русский язык, почему обратились к Отцу Николаю, который вследствие нашей просьбы поместил нас в свою школу в Русское Консульство и учил нас русскому языку. Живя у него таким образом, мы не могли считаться его Кераями, так как мы дворяне и следовательно подданные Японской Империи. Но вследствие бедности мы пользовались его столом и получали от него деньгами по 3 рёо в месяц, и за это по его приказанию занимались литографиею и переписыванием бумаг, почему мы третьего дня и показали, что были литографами у Отца Николая. Будучи вторично призваны к допросу, вследствие того, что консульство считает нас людьми, принадлежащими ему, и нанятыми для литографии, мы вторично показываем, что об этом нам ничего никогда не говорили, но так как мы за неимением средств для изучения русского языка пользовались столом и получали по 3 рёо в месяц деньгами, то мы не можем ничего возразить против того, как бы Консульство нас не считало. Прибавить, что либо к этим показаниям мы ничего не имеем, сколько раз бы нас не допрашивали».

Суть этих показаний заключалась в следующем: если, признав нас служащими русского консульства, власти отпустят нас из-под ареста, мы не возражаем, чтобы нас таковыми считали. Исходя из этого, Оларовский и выстраивал линию их защиты в следующем письме направленном губернатору Хакодате и его помощнику: «При каждом Вашем свидании Вы почти начинали разговор, спрашивая меня, что протестую ли я против преследования Христиан или нет, и каждый раз получили от меня ответ, что я не смешиваю ареста Цута и Качета с делом преследования христианства, хотя насильный арест их и был следствием последнего, и что хотя я имел бы право протестовать против преследования христиан на основании 8 ст. американскаго трактата 1858 г., в коей ясно сказано, что Японское правительство не должно делать ничего такого, чтобы могло возбуждать религиозную ненависть между двумя народами. Но не желая смешивать два дела вместе и желая дать Вам понять, что я требую освобождения Цута и Качета не потому только, что они христиане, а потому, что они находятся на службе в Консульстве и что не могли быть арестованы без моего согласия. Требование свое я основываю на международном праве, которое ясно говорит, что Посольства и Консульства, где нет Посольств (как, например, в настоящем случае, так как у нас нет пока еще представителя в Едо), пользуются правом Exterritorial или правом собственных владений того государства, коего они являются представителями, на основании вышеприведенного права. Exterritorial, принято считать резиденциею Посольств и Консульств, изъятой из-под влияния местного управления и следовательно все живущие и слуги пользуются покровительством той нации, под флагом которой они живут. Вы в разговоре со мной хотя и не отвергали моего права требовать освобождения арестованных, основанного на праве Международном, тем не менее находили невозможным освободить лиц, арестованных Вами без моего ведома, ссылаясь на то, что Вам не было известно, что они живут и служат в Консульстве. Согласитесь сами, что такого оправдания я принять не могу. Во-первых, Вам конечно известно, что знать о жительстве того или другого есть дело полиции, следовательно Вы должны бы были прямо с нее взыскать за незнание, но никак не приводить этого незнания, как доказательство Вашего права арестовать Цута и Качета. Во вторых, статьей 4 Русского трактата Японское правительство согласилось дозволить устраивать госпитали и школы при Русском Консульстве, если найдет это нужным для того более, чтобы опровергнуть заявление Ваше, что Цута и Качета не могли пользоваться покровительством Русского Консульства, быв собственно учениками, а не служащими. Следовательно, если б действительно и было так, как Вы утверждаете, т.е. что Цута и Качета ученики, а не служащие, то и тут даже из простой вежливости Вам не следовало бы брать этих людей без уведомления Консула, так как 4-й ст. русского трактата 1858 года, приведенной выше, школы и больницы могут быть устраиваемы при Консульстве, следовательно и пользуются покровительством последнего... Вчера Вы прислали мне письмо с показаниями, снятыми Вами с Цута и Качета, как доказательство, что они не находятся на службе в Консульстве и как оправдание Вашего оскорбительного поступка в отношении консульства той нации, с которой по официальным заявлениям Вашего Превосходительства Вы желаете быть в тесной дружбе. К этим показаниям я теперь и обращусь. К удивлению эти показания прямо клонятся к тому, чтоб подтвердить и некоторым образом узаконить мое требование об освобождении Цута и Качета, но никак не служат доказательством Вашего права на их арест. Не буду приводить всего текста их показаний, которые Вы мне препроводили вчера, и обращу Ваше внимание на некоторые пункты. Ясно из показаний видно, что вопрос им был предложен Керай ли они Русскаго Консульства? Конечно, они ответили отрицательно, ибо они ни есть подданные России, а подданные Японии, так как слово Керай означает подданного. Это объяснение японского слова Керай я беру из заявления князя Сацума, который в своей прокламации говорил, что он Керай Его величества Микадо, подразумевая под словом Керай слугу верноподданного. Но что Цута и Качета ясно признают себя служащими Консульства видно из следующего за тем показания, где они говорят, что жили в Консульстве, получали жалованья 3 рёо в месяц и пользовались кроме того столом и исполняли все приказания, какие получали от отца Николая или отца Анатолия, у коих они находились в распоряжении. На вторичном допросе, сделанном им вследствие моего требования об их освобождении, они показали то же самое, т.е. что они не подданные и не слуги в смысле японского слова Коцгай, а что жили в Консульстве и получали жалованья от отца Николая. Каким образом Вы присланными показаниями желаете оправдать оскорбление, нанесенное Вами Консульству нарушением неприкосновенности Консульства и живущих в нем, пользующегося этим правом на основании общепринятого международного права, для меня остается тайной и принуждает меня выразить Вам мое желание о разъяснении этой тайны».

Из других фрагментов этого же письма следует, что сразу же после ареста Цуты и Качета Оларовский встречался с Сугиурой, пытаясь решить дело не официально. Более того, он настаивал и на встрече с генерал-губернатором всего острова Хокайдо Куродой, от которой тот уклонился. Такое поведение весьма рассердило русского дипломата, видевшего теперь именно в Куроде главного виновника всего инцидента. Вот, что еще консул писал Сугиуре: «Официальным ответом Вашим вчера Вы как бы поддерживаете оскорбление, сделанное Консульству и вызываете меня на официальную переписку по вышеозначенному обстоятельству, не смотря на это я и тут не желал принять Ваш вызов, не испробовав сначала как средство окончить мирным образом возникшего дела чрез свидание с главным здешним начальником г. Курода. Не поняв моего желания мирно окончить вышеупомянутое дело и того шага, который я сделал обратившись лично к нему для объяснений, он отказался под самым незначительным предлогом от свидания со мной и тем дал мне повод быть убежденным, что и он поддерживает нечаянно сделанное, как Вы изволили выразиться, оскорбление. Неужели г. Курода было не все равно сняться с якоря в 2 или в 3 часа ночи, так как пароход «Вулкан» находился в его распоряжении. Я думаю, что оскорбление, сделанное с его ведома представителю державы, с которой по всем официальным заявлениям Ваше превосходительство желало и желает быть в дружественных отношениях, достаточно важное дело, что он мог бы на полчаса отложить свой отъезд и тем устранить всякие недоразумения. Теперь же, отклонив свидание со мной, он тем самым усложнил вопрос. Положим, что я, зная чувства, питаемые лично г. Курода к России и ко всему русскому, мог бы ожидать отказа с его стороны видеть меня, но никак не ожидал, чтоб личные чувства кого бы то ни было могли иметь какое-нибудь влияние на дела официальные. К сожалению, я в этом ошибся. Об этом, как и обо всем остальном деле я вынужден буду сообщить как своему Правительству, так и Министру Иностранных Дел в Едо».

Заканчивал свое письмо Оларовский следующим образом: «Я требую освобождения вышепоименованных лиц не потому только, что они христиане, так как в противном случае я бы присоединил к их именам и арестованного Сакая, о котором я лично Вам в официальном заявлении и не упоминал. Точно с таким же требованием обратился бы к Вам, если б арестованные были японской религии Синто или Буддисты. Для меня важен факт оскорбления, но сделано ли это оскорбление чрез аресты того или другого лица, для меня безразлично. Что же касается протеста против преследования христианства, я предоставлю себе право, если найду нужным обратиться по этому делу к Министру Иностранных Дел в Едо, так как до приезда г. Бюцова я пользуюсь этим правом. Прибавлю еще также, что в случае не удовлетворения справедливого настоящего моего требования я вынужден буду перенести вышеизложенное дело в Едо.

Обращают на себя внимание следующие моменты. Оларовский дважды подчеркивает свое не желание придавать дело широкой огласки и то, что он буквально-таки вынужден вывести спор на официальный уровень с вовлечением в него обоих внешнеполитических ведомств. Консул акцентирует внимание на роли Куроды как инициатора конфликта, что давало японской стороне возможность списать все на его самоуправство, но в то же время могло объясняться и личными неприязненными отношениями Консула и генерал-губернатора. Наконец, в этом послании упоминается и имя еще одного православного японца - некоего Сакая, далее нигде не встречающееся. Все эти моменты содержатся и в официальном рапорте А.Э. Оларовского директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел Петру Николаевичу Стремоухову от 25 мая 1872 г.: «Я узнал достоверно, что все случившееся сделано по приказанию Курода, который для преследования Христиан воспользовался циркулярным предписанием Японского Государственного Совета от 1867 г, и ненависть к русским и к России заставили его сделать оскорбление Консульству арестом двух лиц, служащих в Консульстве и следовательно на основании Международного права пользующихся покровительством Консульства.

Узнав и убедившись вполне в том, что все дело затеяно и ведется вследствие приказаний Курода, я решился ни в каком случае не уступать в этом деле и не изменять своего требования относительно освобождения Цута и Качета. 27 Апреля я получил официальную бумагу от здешних властей и показания Цута и Качета, каковые я при сем имею честь представить в копиях Вашему Превосходительству на русском и японском языках. Японские власти, как Ваше Превосходительство увидите из показаний Цута и Качета, желали означенным допросом доказать справедливость и основательность своего поступка в отношении Консульства и не сообразили, что показания эти скорее клонятся к тому, чтоб обвинить их в противузаконном поступке и оправдать мои требования.

Но и по получении от Губернатора бумаги и показаний я не хотел вести это дело посредством официальной переписки, надеясь окончить его чрез свидание с Курода, к которому я и написал, прося его назначить мне час, в котором он сможет меня видеть; под самым незначительным предлогом Курода отказался от свидания со мной. Тогда на другой день я написал им бумагу за № 53, которую при сем и имею честь представить на благоусмотрение Вашего Превосходительства. Японские власти в Хакодате ничего мне не ответили на бумагу, сообщили только, что они отправили копию с моей бумаги и.д. Генерал Губернатору Курода, и что до получения от него приказаний они не имеют право ничего сделать. При личном свидании с Губернатором 1-го Мая я заявил ему, что так как удовлетворения я по их словам получить без распоряжения от высшего начальства не могу, то для скорейшего окончания этого дела я отправлюсь в Едо с пароходом от 25-го Мая. Считаю нелишним прибавить, что во время свидания с Губернатором Сугиура и его помощником Мацудайра я убедился, что кроме того, что дело это начато и ведется по приказаниям Курода, что Сугиура и Мацудайра вполне осознают несправедливость и оскорбительность их поступка.

Я уверен, что если б не было Курода на Едо, то дело это никогда бы не случилось. Я решился преследовать это дело и не уступать в нем японским властям боле потому, как я упомянул выше, что дело это ведется и начато Курода, который принадлежит к числу таких лиц, которые уступчивость в чем бы то ни было приписывают слабости и неумению вести дела. Куроде необходимо дать понять, что всякая его попытка к сделанию чего бы то ни было противузаконного встретит энергическое противодействие. Иначе он будет постоянной помехой к удовлетворительному окончанию Сахалинского

вопроса, так как Сахалин находится в его ведении.

Из моей бумаги к Японским властям в Хакодате за № 53 при сем приложенной, Ваше Превосходительство усмотрите, что я отнюдь не смешивал преследование Христиан с арестом Цута и Качета, несмотря на то, что оба они Христиане, так как по делу преследования Христиан я могу только высказывать свои личные взгляды и предложения, ибо подробных инструкций по этому вопросу в Консульстве не имеется. До настоящего времени православных Христиан почти что не было, но теперь труды наших миссионеров Отца Николая и Анатолия увенчались неожиданным успехом, число православных христиан ежемесячно увеличивается. Поэтому я осмеливаюсь покорнейше просить Ваше Превосходительство снабдить меня инструкциями по вопросу преследования Христиан».

Показательно, что недоброжелательный по отношению к русским настрой Куроды, да и вообще весь инцидент Оларовский увязывал с противоречиями двух держав по сахалинскому вопросу. Однако воинственый настрой Консула не встретил понимания в С.-Петербурге, о чем свидетельствует письмо, адресованное министром иностранных дел Российской империи А. М. Горчаковым обер-прокурору Святейшего синода Д.А. Толстому от 24 августа 1872 г. В нем констатировалось: «Дело об арестовании японскими властями двух туземцев-христиан, находившихся в услужении у Настоятеля Консульской церкви в Хакодате, члена Духовной Миссии о. Анатолия - приняло оборот менее удовлетворительный, чем сначала можно было ожидать.

Хакодатский Губернатор заявил, что вследствие наведенных им справок и произведенного арестованным допроса, он их не считает слугами Консульства и поэтому не находит нужным их освободить».

Далее глава МИД делал выводы и высказывал пожелание к главе церковного ведомства: «Образ действий в этом деле японских властей ясно свидетельствует о преобладающем у них враждебном настроении против христианства вообще, и в виду такого положения вещей крайне необходимо, чтобы наша Духовная Миссия в действиях своих избегала с особенною тщательностью всего того, что могло бы возбудить подозрение и недоверчивость Японского Правительства.

От осторожности и умеренности, с которыми будет действовать наша Миссия в этом отношении зависит успех ея деятельности, а также и избежание столкновений с местными властями, могущих вовлечь наше Правительство в весьма нежелательные усложнения.

В виду вышеизложенных соображений, которые я уже имел честь высказать Вашему Превосходительству в отношении от 10-го текущего месяца, не признаете ли Вы возможным предложить Святейшему Синоду дополнить в этом смысле данную Духовной Миссии инструкцию».

В соответствии с принятой бюрократической практикой этот вопрос был вынесен на заседание Святейшего Синода. Однако из-за разного рода проволочек необходимая инструкция в форме «определения» была принята только 15 декабря 1872 г. и сводилась к следующему: «Сообщение о заарестовании в Хакодате японцев, принявших православие, принять к сведению. Отзыв же Министерства Иностранных Дел относительно того, что Духовная Миссия наша в Японии соблюдала крайнюю осторожность в своих Миссионерских действиях, сообщить в копии начальнику Миссии, Архимандриту Николаю, для должного в потребных случаях руководства. Для сообщения Министерству Иностранных Дел о таковом определении, предать из оного выписку в Канцелярию Обер-Прокурора Святейшего Синода».

Как показали дальнейшие события, проявленная российским Министерством иностранных дел сдержанность оказалась разумной. Арест состоявших при православной миссии японцев по сути представлял собой атавизм уже уходившей  в  прошлое  политики  изоляционизма,  что  подтвердили  изданные в 1872 - 1873 гг. императорским правительством указы о свободе вероисповедания.

Цута и Качета вышли на свободу, а уже в июле 1872 г. в Хакодате приехавший с инспекцией епископ Камчатский, Курильский и Алеутский Вениамин совершил первое на японской земле торжественное архиерейское богослужение. В рапорте в Святейший Синод он подробно описал это событие:

«Православная Церковь в г. Хакодате по внутренней красоте своей после Благовещенского кафедрального собора есть лучшая во всей Камчатской епархии. Она деревянная на каменном фундаменте; построена в русско-византийском стиле на самом высоком месте в городе, так что как бы господствует над всем городом, придавая и ему самому издали вид православного русского города. Внутри церковь отделана с изяществом, достойным храма Божия; карнизы и купол украшены золотыми багетами, иконостас позолоченный, с иконами академической живописи, ризница весьма приличная, чистота в храме постоянная, потому что японцы не иначе вступают в храм, как оставивши обувь за дверями. И таким благоустройством Хакодатская церковь обязана главным образом попечению архимандрита Николая, который не только собирал на нее пожертвования и наблюдал за всеми работами, но и сам личным трудом участвовал в работах. Богослужение по воскресным и праздничным дням совершается постоянно, а в великий пост сверх того совершалось для говеющих на пятой и страстной седмице. За отсутствием из Японии псаломщика обязанности его по усердию исполнял сам Хакодатский консул Оларовский... Богослужение вообще совершается на церковно-славянском языке, только "Господи помилуй", "Святый Боже", Апостол и Евангелие, "Верую" и "Отче наш" читается и поется по-славянски и по-японски. Кроме японцев-христиан и язычников, Хакодатскую православную церковь посещают для молитвы и христиане англиканского исповедания, англичане и американцы. В Хакодате есть еще Церковь Римско-католическая в доме французской церковной миссии; но англичане и американцы предпочитают ей церковь православную...».

Япония продолжала быстрыми темпами двигаться по пути обновления, признаком которой стала и свобода вероисповедания. Русские же дипломаты и православные миссионеры продолжали честно делать свое дело, способствуя сближению между двумя державами. В 1873 г. С.-Петербург посетила японская дипломатическая миссия и был назначен японский посланник, а 7 мая 1875 г. состоялось подписание документа, который фактически предусматривал размен Сахалина на Курилы и на ближайшие четверть века подвел черту под русско-японскими территориальными спорами. Несмотря на принадлежность к разным цивилизационным типам, стороны учились говорить на одном языке, хотя очень скоро им станет язык пушек.

Литература:

1.     А.Р. Соколов.  «Арест православных самураев: конфликтный эпизод из истории русско-японских отношений (1872 год)».

2.     https://cyberleninka.ru/article/n/arest-pravoslavnyh-samuraev-konfliktnyy-epizod-iz-istorii-russko-yaponskih-otnosheniy-1872-god.

Скачано с www.znanio.ru