Курс лекций. История картин. Н. Ярошенко «Курсистка». История изобразительного искусства. ДХШ.

Муниципальное бюджетное учреждение дополнительного образования «ДШИ  Починковского  района» Курс лекций. История картин.  Н. Ярошенко «Курсистка». История изобразительного искусства. ДХШ. Разработчик: преподаватель художественного отделения                         МБУ ДО «ДШИ      Починковского района»                          Казакова Инна Викторовна2017 Н. Ярошенко «Курсистка».   В немецком языке есть два слова, переводящихся как «история». Это «die Historie» и  «das Geschischte». Филологи отмечают, что первое имеет значение ближе к  фактографии, хронологии, а второе обозначает постигаемое разворачивание событий,  связанное с пониманием раскрытия и разрешения противоречий т. е. с теорией в том  смысле, которая понятие теории впервые обрело в классической немецкой философии.  В нашем случае нас интересует «das Geschischte». А одна картина это «Курсистка»  Николая Ярошенко.   Кто автор? Портрет Николая Александровича Ярошенко   Николай Александрович Ярошенко родился в год Краковского восстания (1846) в  Полтаве в семье военного. Его отец достиг генеральского звания, сам же он к моменту  смерти имел звание генерал­майора. Одним словом, генералитет, как сказали бы  французы. А по сословному положению шляхта. В то время эпоха расставляла немного  иные приоритеты чем сейчас, и честный человек ещё мог принадлежать к  административным верхам Империи. В виде исключения, конечно. Как исключение,  высокое положение тогда могли занимать не только честные, но даже талантливые и  ответственные люди. В «первом сословии» изредка попадались   самые настоящие  мыслители и революционеры. Александр Иванович Герцен, Ярослав Домбровский,  Софья Львовна Перовская, Феликс Дзержинский, Владимир Ильич Ульянов и  некоторые другие крупные фигуры российского и польского освободительного  движения происходили из дворянства. К слою революционеров примыкал слой  культурных деятелей, которые по уровню теоретической культуры (как М. Е.  Салтыков­Щедрин), по здоровью (как Леся Украинка) или по характеру своей наиболее полезной для революции деятельности (как Николай Некрасов) оказывались в стороне  от будней революционного подполья. Для таких людей борьба за освобождение массхотя и была делом жизни, но вынуждала их искать обходные пути воздействия на  общественную ситуацию. Эти люди были зажаты в тиски таких противоречий, что их  бессилен выдумать любой драматург. Какой драматург смог бы придумать, что  революционный поэт Некрасов в попытке сохранить легальную революционную печать  будет обращаться с обеденною одою к палачу Январского восстания Муравьёву­ вешателю? Не торговал я лирой, но бывало, Когда грозил неумолимый рок У лиры звук неверный издавала Моя рука. Давно я одинок ­ так позднее писал об этом революционный поэт в стихотворении, где помянул и тех,  которые «жребием постигнуты жестоким» и «перешли земной предел» ­ сосланного  Чернышевского и умершего от туберкулёза Добролюбова. Ранняя молодость Николая Ярошенко приходится на первую революционную ситуацию в России. Ограбление 1861 года так и не привело к масштабным крестьянским  выступлениям. «Ничего не будет»,­ эти исторические слова сказал тогда Некрасов  Чернышевскому. Расстрел крестьян в селе Бездна, виселицы в Польше, в Беларуси и  Литве отметили начало уменьшения накала классовой борьбы. В те годы российская военная среда ещё не была похожа на «Школу обеих Америк»  или штаб «Южного командования войск США». Беспринципные головорезы­флюгеры  даже в период муравьёвской карательной операции не были самой влиятельной группой в Академии Генерального Штаба. В Академии было немало тех, кому были одинаково  антипатичны все группировки господствующего класса, ведущие борьбу в лоне военных ведомств империи. Из революционного кружка Академии Генерального Штаба,  сформировавшегося вначале как польско­литовское землячество, образовался к 1860  году центр революционной пропаганды в военной среде и военных учебных заведениях.  Такое развитие событий очень непривычно для современной Европы, однако  принципиальная возможность социально­революционных организаций в военной среде  для нашего времени убедительно подтверждается биографией Уго Чавеса Фриаса. И  если с ним сотрудничали в основном венесуэльцы, то в работе разветвлённой военной  социально­революционной сети 1850­1860­х годов уже вскоре после основания  приняли участие военные разных национальностей ­ от поляков до татар и от армян до  финнов. Это немыслимое в наши времена по широте сообщество имело единую цель ­  свержение самодержавия и установление демократической республики. Изучались  работы Чернышевского и Добролюбова, составлялись теоретические рефераты и  извлечения из военных книг на случай восстания. Центральный кружок в Академии  Генерального Штаба так никогда и не был разгромлен, он прекратил деятельность из­за  утраты контактов участниками, разъехавшимися на места для руководства Январским  восстанием. Из этого кружка вышли Зигмунт Сераковский и Ярослав Домбровский. На почве, обработанной военной социально­революционной сетью, прижился чуть  позднее и будущий художник. В 1867 году Ярошенко приехал в столицу и поступил в  Артиллерийскую академию. Он закончил военное образование в 1870 году. На тот  момент Ярошенко уже 10 лет целенаправленно и непрерывно совершенствовал свои  изобразительные навыки. Он почти сразу после приезда выхлопотал право посещать  занятия в Академии Художеств. Что им двигало? Здесь мы упираемся всё в ту же«тайну декабристов». Декабристы хорошо знали жизнь крестьянства, но только с  внешней стороны. Невозможность взглянуть на логику освобождаемого класса  «изнутри» мешала всем деятелям предшествующей эпохи от Павла Пестеля до Симона  Боливара. С появлением материалистической диалектики эта задача была в основных  чертах решена, а затем и теоретически разработана в «Диалектике эстетического  процесса» Канарским. Николай Ярошенко находится здесь на полпути. Художник  пишет образы представителей масс и образы участников освободительного движения.  Иногда выставляет их рядом. Чтобы посетители выставки думали. Современники легко читали подтекст такого соседства; про «хождение в народ и обратно» (1874 ­ 1876)  посетители выставок помнили, а некоторые и по своему опыту. Как Ярошенко поддерживал свои художественные и чувственные способности? О  проблеме притупления чувств и ухода в сытый мизантропизм он думал неоднократно.  Большую часть жизни художник жил во времена, мало способствующие борьбе за  социализм. Он по­своему решил для себя вопрос о роли культурного человека в  контрреволюционную эпоху. По­своему и одновременно весьма близко к тому, как  понимали свою роль в года безвременья Руссо, Фихте, Ленин, Чернышевский,  Ильенков. Как же не очерстветь? Ведь против чувств все обстоятельства, а против  сущности всё существование. Когда Ярошенко как вольноопределившийся учился в Академии Художеств у Ивана  Крамского, тот немало рассказал ему о жизни художников. Рассказал и о работах на  заказ, о зависимости не только настроения, но и содержания миски от полуслепой  конъюнктуры и нелепых желаний особо денежных заказчиков. И предложил выход.  Сложный и затратный, но, как оказалось, единственный разумный: «Лучше будет, если  ты продолжишь военное дело, а картины будешь писать для души. Совмещать это по  времени, конечно, будет непросто. Но ты­то как раз сможешь». Ещё Ленин замечал в смысле тождества объективной и субъективной диалектики, что  капитализм побеждается только неотступным, регулярным и планомерным трудом.  Именно по праву неотступного, регулярного и планомерного труда Николай Ярошенко, не создавший ни одного произведения на заказ, обладал высшим нравственным  авторитетом в Товариществе передвижных выставок. Единомышленники писали, что он «страж лучших традиций Товарищества, как бы совесть его». Когда царские указы  откроют некоторым передвижникам возможность работать в Академии Художеств,  Ярошенко пойдёт даже на конфликт с Репиным, который не увидел в этом утончённой  и коварной попытки подкупа. Нравственная высота Ярошенко, выразившаяся также и в  выборе сюжетов для своих творений, состояла в сильном контрасте с его вполне  удачной военной карьерой. Зрители его картин не всегда могли понять откуда у  офицера может взяться столько понимания безрадостной жизни трудящихся и  участников освободительного движения. Но зрителям было хорошо понятно почему  после смерти Ивана Николаевича Крамского в 1887 году руководство Товариществом  передвижных выставок перешло к Ярошенко. 1890­е годы, как и предшествующее десятилетие, были годами реакции. Никаких  заметных движений на поверхности общественной жизни не случилось. Николай  Александрович Ярошенко примерно с конца 1870­х годов пытается остановить  усиливающийся туберкулёз и проводит много времени в Кисловодске и его  окрестностях. Наложение общественного затишья на трудноизлечимую болезньзаставляет его обратиться к религиозной тематике, но даже в своих произведениях,  создаваемых под нужды культа, Ярошенко остался новатором не только в области  художественной техники, но и в области смыслового наполнения обычных сюжетов  храмовых фресок. Подобно многим другим героям неотступного, регулярного и планомерного труда,  Николай Ярошенко умер на рабочем месте. Смерть застала его за написанием  очередной художественной работы 26 июня (7 июля) 1898 года.   Незримая ткань полотна Заслуги любого исторического деятеля Ленин, вслед за Гегелем, требовал оценивать не  по мерке своей эпохи, а по мерке эпохи этого деятеля. Поэтому для того, чтобы понять в чём состоит подвиг художника, мы должны проникнуть разумом в его эпоху. То, что  «Курсистка» наиболее известная из его картин в Польше и Германии, в данном случае  не представляет для нас большого интереса, поскольку этот современный факт не  относится к оценке современников художника, на основании которой мы сможем  глубже проникнуть в ту эпоху. Курсистка ­ это слушательница Высших женских курсов. Что же такое Высшие  женские курсы? Ещё в начале 1850­х годов в Российской Империи официальной проекцией учения  «Православие. Самодержавие. Народность» на женское население были три печально  знаменитых К: «Костёл. Кухня. Колыска». Никакой привязанности к лучшим  достижениям человечества, никакого их знания не может, конечно, возникнуть в  костёле, на кухне, за колыской. В 1860­х годах с угасанием революционной ситуации  утвердилось реакционное аграрное право с состоянием обязанности в отношении вроде  бы уже и бывших панов. Такая расстановка классовых сил естественно предполагала и  реакционное гражданское право. В имперском праве женское население было ограниченно правосубъектно, а все более­ менее значительные правовые решения были увязаны с волей полноправосубъектного  представителя ­ чаще всего мужа или отца. Именно исходя из такой ситуации  рассматривают последствия «самоуправного» заключения брака герои «Что делать?» в  связи с церковным венчанием Веры Павловны и Лопухова. Это культовое действо,  совершённое Мерцаловым, было в тогдашнем имперском праве актом брака. Как целостное произведение роман «Что делать?» охватывает широкую полосу  женской жизни в Российской империи 1860­х годов. Одна из основных тем романа ­ это изнуряющий женский путь в человеческую культуру. О трудности этого пути нам  может напомнить тот факт, что всего за сто лет до Чернышевского в Западной Европе  находили неплохой сбыт произведения, утверждающие отсутствие человеческих  задатков у женского населения и его биологическую неполноценность. Но даже такие  представления были шагом вперёд по сравнению с более ранней гипотезой о том, что  женское население вообще относится к другому биологическому виду. Подобное  варварство, имеющее больше общественные, чем естественнонаучные обоснования,  изживалось лишь вместе с соответствующим им общественным состоянием, т. е. в ходе  преобразования феодальных отношений в буржуазные. При этом в правовом отношении феодальные установления обычно надолго переживали свои экономические основания.Особенно долго эти установления сохранялись в том случае, если они касались  мелочной регламентации и не сильно стесняли накопление капитала. Нетрудно понять, что главной проблемой Высших женских курсов было то, что они  должны были быть устойчиво встроены в уродливую саму по себе систему имперского  права, поддерживающую казённый дух в лоне мирового жандарма. Нет сомнения, что и  сейчас очень полезен (и надеемся востребован) будет опыт того, как реальное живое  дело было встроено в рамки удушающей имперской казёнщины. Опыт Высших женских  курсов в этом плане остаётся актуальным и в современной Польше, где на разложение  целостного и общеобязательного образования направлены усилия местной и  общеевропейской бюрократии. Нашим современникам опыт Высших женских курсов в  романовской монархии показывает великую правоту диалектического положения,  гласящего, что любую формальность можно профанировать. Нет сомнения, что при  следующем общественном подъёме в Европе опыт Высших женских курсов весьма  пригодится для восстановления ядра системы воспроизводства квалифицированных  политехнических кадров с передовым политическим образованием. Начинать  восстановление придётся несомненно ещё в эпоху реакции, ведь иллюзии о том, что  немецко­французский или американский капитал намного прогрессивнее царизма в  области образования ­ это всего лишь иллюзии. А потому и старому опыту придется  дать новую жизнь. Каковы же основные вехи борьбы за Высшие женские курсы? Двадцать лет до 1876 года прогрессивные и фрондирующие, настойчивые и  колеблющиеся представители господствующего класса пытались добиться  определённых правовых гарантий предполагаемым Курсам и их выпускницам.  Создавались гимназические женские курсы. В пользу узаконивания и правовой  определённости положения Высших женских курсов, в пользу их академической  самостоятельности высказывались влиятельные общественные и научные деятели  Империи.Со стороны столичного университета открытие Высших Женских Курсов лоббировали  профессора Бекетов, Менделеев, Сеченов, Бутлеров и Бестужев­Рюмин. Курсы  рассматривались как частичная и единственная возможная замена недоступного  женщинам университета. Среди прочих университетских городов возможность  организации Высших женских курсов была открыта в 1876 году и для Варшавы. Но не  так сложно понять, что профессорское прошение 1881 года было отклонено. Такова  была политика нового царя, занявшего место казнённого Гриневицким отца. Определённое правовое положение было лишь необходимым условием деятельности  курсов. Имперские чиновники тем охотнее согласились с открытием курсов, что по­ своему переоткрыли для себя ту известную мысль Маркса, что «люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии  заниматься политикой, наукой, искусством, ...» По этой линии по мере усиления  реакции и ужесточались требования к поступающим на курсы. Кроме разрешения  родителей или опекунов, чиновники внесли требования о финансовой справке, в  которой подтверждалось наличие значительной суммы на цели проживания. Приказное  повышение платы до 200 рублей в год тоже было мерой финансового давления на  курсисток. В рамках того же пакета затрудняющих условий был наложен запрет на  проживание на съёмных квартирах, теперь допускались только общежития при курсах  или пользование помещениями родственников. Почти перекрыты оказались и все пути  получения пособий на обучение. Да и до этого пакета реакционных инициатив  имперская казна, распорядители которой кричали «Кухня, костёл, колыска», не могла  быть источником пособий для курсисток.Увы, логика, по которой в мрачную эпоху «циркуляра о кухаркиных детях» выжили  Высшие женские курсы, уже неприменима для образовательных учреждений. Курсы  финансировались на основании добровольных пожертвований ­ примерно так, как  сейчас финансируется Мавзолей В. И. Ленина в Москве. Фонд покрывает более 9/10  затрат, а государственные структуры обязываются лишь не вмешиваться и оказывать  скорее символическое содействие вроде бесплатного поддержания регистрационной  записи юридического лица. В конце XIX века фрондирующая столичная шляхта и отдельные представители  промышленно­торговых кругов могли доставлять необходимые суммы Фонду Высших  женских курсов. После поражения революции в 1907 году начались некоторые  трудности, а с началом грабительской мировой войны хоть и не прямо, а косвенно, но  ограблены оказались и Высшие женские курсы. Занятия впервые приостанавливались  по причине полного отсутствия финансирования. Этот крах добровольных фондов в  эпоху господства контрреволюции показывает нам то, что в современных условиях для  высшего учебного заведения такой механизм финансирования, вероятнее всего,  превращается в перекупку преподавательских кадров группировками финансового  капитала. При господстве платного образования, в конечном итоге, совершается переложение  издержек формирования рабочей силы на её владельцев. Это можно осмыслить так: за  большую заработную плату, составляющую общественный минимум необходимых  средств получения рабочей силы, за увеличение этого минимума должен платить сам  работник. За то, что из живого труда работника можно выжать больше омертвелого  труда ­ за это обязывают платить в системах платного образования. Эта логика как  тенденция и неотвратимый итог довлела, конечно, и над Высшими женскими курсами,  которые действовали в эпоху быстрого роста капиталистического сектора хозяйства.  Но в качестве важной отдушины и того результата, который мог в прямом смысле  слова бороться с показанной логикой, курсистки имели возможность получения  полулегального и нелегального политического образования, открывавшего им дорогу в  освободительное движение. А без этого движения курсистки, не в пример нашим  современницам, не могли себе представить ни свою жизнь, ни вообще мир человеческой культуры. В 1870­х годах Высшие женские курсы стали удачным компромиссом царизма,  прогрессивной буржуазии и тех, для кого эти курсы организовывались. Буржуазия,  считавшая себя в то время выразительницей интересов общественного развития, охотно выделяла средства для Высших женских курсов, и их вполне хватало даже в периоды  усиления реакции. Через открытие курсов, а позднее ­ через «терпимость», царизм  получал повод для торга с буржуазией и либеральных заигрываний. Курсистки же,  обретая доступ к достижениям человеческой культуры, приобретали возможность  приобщать других как к результатам профессионального и общего образования, так и к социалистической теории, в которой большинство курсисток видело высшее  достижение теоретической культуры, требующее своего преобразования в высшее  практическое достижение.    Одними из наиболее известных столичных Высших женских курсов были те, которые по фамилии первого директора К. Н. Бестужева­Рюмина звали «Бестужевские Курсы». С1878 года до переезда в 1885 году  на 10­ю линию Васильевского острова они  располагались в здании Александровской женской гимназии на Гороховой улице. Это  примерно посередине между тем местом, где Чернышевский поселил семейство Веры  Павловны в «Что делать?», и тем местом, где расположился первый состав  Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с вредительством и саботажем.  Хороший пространственный символизм, совпадающий с ходом истории. Наверное  неслучайно Гороховая улица переименована в честь польского коммуниста  Дзержинского. Именно тротуары этой улицы Ярошенко мог сделать фоном для  картины «Курсистка». Какую же личностную драму художник перенёс на холст? Изображают ли погодные  условия что­то большее, чем просто местный климат? Ещё в 1840­х годах мысль о  неблагоприятном столичном климате была нецензурной. В городе на Неве заметно  меньше солнечных дней, чем в Варшаве или Кракове. В имперский период жилищные  спекуляции, как и в древнем Риме, привели к исключительной скученности населения.  Не только до Великого Октября, но почти до блокады, плотность населения центра  «северной столицы» была в разы выше плотности населения соседних районов. Эти и  другие климатические, демографические и политические факторы позволили написать  Мицкевичу известные строки: U architektów sławne jest przysłowie, Że ludzi ręką był Rzym budowany, A Wenecyją stawili bogowie; Ale kto widział Petersburg, ten powie, Że budowały go chyba szatany. Спутником скученности были инфекционные заболевания, а самое страшное из них ­  это, конечно, туберкулёз. Он унёс жизни многих выдающихся людей того времени:  Николая Добролюбова, Леси Украинки и самого автора картины «Курсистка».  Туберкулёз оборвал жизнь и той, которая послужила прототипом главной героини  картины. Пропорции и светотеневые контуры художник снимал с жены своего друга  Владимира Черткова, который был издателем и редактором произведений Льва  Толстого. Жизнь Анны Константиновны Чертковой (Дитерихс) тоже была оборвана  прежде срока туберкулёзом. Ей не приходилось вживаться в роль, в момент этюдов она была курсисткой. С этим знанием уместно обратиться к самой картине. Прослеживая развитие форм  искусства в «Генезисе чувственной культуры», Канарский показывает длительный путь  от античной скульптурной пластики до кино. Об разложении формы искусства писал  ещё задолго до Канарского Гегель. Важнейшим искусством для того положения, «пока  народ безграмотен», Ленин считал кино. «Кино­ это не искусство» ­ заявил позднее  Дьёрдь Лукач в мнимом противоречии с ленинским высказыванием. Тенденция вполне  ясна. Современная доступность изображений в мировой сети отучает нас вглядываться  в каждое из них. И это во многом практичный навык, ведь в большинстве из них ничего  не найти даже после того, как выучишь все детали до тошноты. Поэтому читателю  будет очень непросто обратиться к картине, даже зная, что художник постарался  насытить её содержательными деталями. По своему опыту нетрудно догадаться, что  для многих это будет подобно приобретению нового чувства, которое ещё неупражнялось в жизни. Гёте замечал о таких ситуациях, что в них «открываться новый  орган» человеческой деятельности.   Картин с названием «Курсистка» у Ярошенко две, они очень похожи по композиции,  но имеют разные цветовые решения. Иногда под названием «Курсистка» ошибочно  помещается и ещё одна картина с совсем другим сюжетом, которая изображает  сидящую гимназистку. Итак, картина «Курсистка» имеет два завершённых варианта.  Один из них, решённый с большей чёткостью и в более тёмных тонах мы назовём  калужским, по месту хранения. Другой вариант назовём «основным», поскольку он  воспроизводится гораздо чаще. У него светлее фон и в этом варианте художником  используется разная подробность прорисовки деталей для привлечения зрительского  внимания.                         «калужский вариант»                            «основной вариант»   Итак, картина изображает осенний вечер 1882 года или весенний вечер следующего  года. В тротуаре из плит угадывается столичный центр. Героиня картины вероятно  возвращается с курсов. Лекции и занятия были, как правило, вечерние, начинались не  ранее 17.00, а заканчивались позднее 21.00. Днём предполагалась возможность  заработка. Его можно было иметь репетиторством, на учительских и гувернанстких  должностях, шитьём. Стипендий не существовало, поскольку женское образование  было платным. Внешние экстренные пособия если и были, то не могли быть большими.  Потому работе ­ день, труду ­ вечер. Из фонда добровольных пожертвований Высших  женских курсов много не распределишь. Неритмичность поступления пожертвований  обязывала иметь запас и тщательно выбирать статьи расходов. Поздний приход домой перед коротким сном может быть знаком читателю, если он  принимал участие в каких­нибудь летучих или постоянных коммунистических курсах.  Там, где дело организуют люди, «пропустившие через себя» Сократа, образуется та  чудесная атмосфера совместной работы, которая так удачно перенесена художником  на лицо героини своей картины в обеих вариантах. В калужском варианте картины лицо главной героини выражает, кроме того, беспокойство. Сохранится ли эта атмосферауважения к человечности, к самостоятельному поиску истины, к цели всей  последующей работы? Вот простая хроника предшествующих лет: 1879 год. Предписано принимать в вольнослушательницы Высших Женских Курсов  лишь тех, кто имеет постоянный заработок или живёт в семьях в том городе, где  находятся курсы. Но и такой приём был обусловлен индивидуальным решением  попечителя учебного округа. 1881 год. Комиссия по вопросу об усилении надзора за учащейся молодежью в своём  официальном заключении требует закрытия Высших женских курсов. 1882 год. Ликвидированы женские врачебные курсы. Совещание, возглавляемое  Победоносцевым и Деляновым, признало женское медицинское образование опасным  для царизма. В документе курсы описывались как «клоака анархической заразы». Уже после написания картины приём слушательниц на Курсы и вовсе был на несколько  лет приостановлен. Если мы обратимся к позднейшей хронике, то убедимся, что  художник не зря умело выразил на холсте беспокойство за судьбу Курсов. В 1889 году приём на столичные курсы возобновился, но они были реорганизованы так,  что теперь добровольное Общество могло лишь финансово поддерживать  существование Курсов, а состав преподавателей утверждал назначаемый чиновниками  директор. Программу занятий и вовсе разрабатывали для всех курсов сразу, а по  физиологии и естественной истории программ и вовсе утверждено не было ­ эти  дисциплины запрещались к преподаванию. Мелкий слякотный дождь на картине это не только обычная ленинградская вечерняя  погода. Художник мог подразумевать всевымачивающие капли ливня реакционных  инициатив во всех сферах жизни. От них трудно уберечься, но движение рук  показывает зрителю, что сбережены сухими конспекты, в широком смысле ­ культурное наследие человечества. Давайте посмотрим на обувь. Она лучше прорисована в основном варианте картины.  Обувь не очень подходит для дождливого вечера под северным небом. Столица  Российской империи это вовсе не Пхеньян, где в тряпочных тапочках на резиновой  подошве можно ходить до конца октября. Хотя простая мысль, что «другой обуви нет» не должна была удивлять посетителей передвижной выставки. Одни сапоги на двоих  были на памяти ещё живущего поколения, заставшего первые годы Народной Польши.  Оглядываясь на современную политическую обстановку, можно предположить, что и  нашему новому поколению придётся узнать, что такое обобществление обуви. Ведь  эффективно противостоять тем, кто ведёт дело именно к такому хозяйственному  краху, мы ещё долго не сможем. Антивоенные силы ещё долго не смогут парализовать  военную машину, заведённую и раскручиваемую инвесторами, желающими увеличить  контролируемые ими стоимости. По юбке мы можем определить возможное происхождение героини картины. В Варшаве такие были в моде в начале 1870­х, картина изображает время куда более позднее.  Может, быть это подарок подруги? То, что осталось от ее пышного шляхетского  гардероба? По нижнему нашиву мы узнаём дворянский заказ предыдущего  десятилетия. Дорожная для дворянских барышень одежда изображена здесь как  повседневная и ноская. Это было хорошо понятно реакционным рецензентам  передвижной выставки. В калужском варианте мы можем видеть грубый чёрный  кожаный ремень, в основном варианте его фактура оставлена не отделанной. Это ещёодин диссонирующий со шляхетским вкусом элемент. Здесь нет ни корсетов, ни  трёхметровых в диаметре платьев со сложным опорным каркасом и приподнимающим  механизмом для ходьбы по лестницам или лужам. Вообще трудно отделаться от  впечатления, что вся картина отделана и по манере, и по содержанию противоположно  традиционным «сарматским портретам» вельмож. Иная светотень, иная постановка  фигуры, иные жизненные цели героев, иной фон, ­ некую художественную полемику  можно увидеть во всём. Синяя накидка тоже не может быть вполне названа элементом одежды. Мы ожидали бы может увидеть куртку или пальто, но нашего современника очень трудно убедить  простым и правдивым доводом «не по средствам». Нам очень не хочется замечать, что  всё это существует рядом. В одну из холодных зимних недель в том месяце, который  мы не зря зовём лютым, коллеги одного моего знакомого, украинские заробитчане  поддевали под низ куски тканей неопределённого назначения, похожие скорее на  скатерти. Ещё одним вызовом вкусам шляхты была причёска. Калужский вариант показывает  мокрые волосы, основной вариант ­ несколько подсохшие, но они не достают и плеч.  Явный и сильный контраст со шляхетским идеалом панны с волосами до колен. Да и  головной убор, который не является широкополой сложной шляпой, контрастирует со  шляхетскими предпочтениями. Его важнейшие черты ­ это дешевизна и небольшой  размер. Весь внешний вид выражает практичность и неприхотливость героини картины. Как,  вероятно, может вывести читатель из своего опыта, такая практичность и  неприхотливость может сочетаться у его знакомых с развитой идейно­духовной  жизнью. Размышление над какими вопросами выразил художник в чуть заметном наклоне  головы у героини калужского варианта картины? Мы можем опираться только на наше  понимание исторического времени. Центральная мысль наверняка касается долга перед народом. Если она не подчиняющая, то, несомненно, глубинная. Не стоит сужать  исторический горизонт подобного мышления. Понятие о нравственном обязательстве  вовсе не является специфическим для российских народников, а его разработка в  международной социально­революционной партии „Пролетариат" не является  результатом российского влияния. Судя по всему, проблема, которую российские  народники умещали в понятии нравственного обязательства, остаётся актуальной и для современного практического материализма, если только он собирается стать ещё и  практикующим. Уже в наше время на исключительно далёких от народничества (и  «весьма циничных», по отзывам) немецких курсах материалистической диалектики с  сократической серьёзностью разбирают такую категорию как Pflicht (нравственное  обязательство). Как и у народников, эту категорию связывают с историческими  задачами эпохи, которые понимаются уже монистически­материалистически. Кажется, что в своих размышлениях курсистка при возвращении с занятий занимается  именно разбором важнейших черт своей эпохи и своих возможностей.   Впрочем, в основном варианте Ярошенко меняет лицо своей героини. Усталость и  вопросительность почти убраны. Фону даны более светлые тона для выставления  картины в зале, изменена на более условную фактура зданий у тротуара. Убран грубый  ремень, но чётче показан мокрый подол и сухие рукописи, резче прорисовано лицо. Оновыражает уже крепко подкреплённую многими сомнениями уверенную решимость. По  известной пословице «страх в очах, руки в делах». Куда и откуда спешит героиня картины вечером по пустой улице столичного центра  под мелким ли дождём, сразу ли после него? По калужскому варианту картины, где  показана усталость, можно предположить, что занятия дались непросто. У героини  основного варианта картины можно увидеть другие размышления. Художник делает  для нас достоверным предположение о том, что полученные на занятиях знания  оказались практичными. «Как их применить?» Вот что могло быть вложено в тщательно проработанное художником лицо курсистки. Что это могли быть за занятия? Высшие женские курсы, как частная образовательная  инициатива, не подчинялись некоторым министерским циркулярам и регламентам.  Хотя чиновники царизма и стремились сократить число и жизненное значение  преподаваемых дисциплин, к преподаванию могли привлекаться люди, попадавшие в  списки административно преследуемых и лишённые прав преподавания в министерских заведениях. Впрочем, даже те преподаватели, которые не имели проблем с царизмом,  часто вели себя не менее смело, чем Чернышевский в саратовской гимназии. На одних  из Высших женских курсов преподавательскую работу вёл экономист М. И. Туган­ Барановский, бывший одно время пропагандистом экономического наследия Маркса.  По воспоминаниям одной из курсисток, занятия заключались в чтении I тома  «Капитала» и дискуссиях. Помимо нерегулярных посетительниц и пассивных  слушательниц, в этих занятиях активно участвовало около 50­60 человек. Да, уже один  этот факт может серьёзно задеть самомнение не только организаторов наших польских  летучих курсов по материалистической диалектике и научному коммунизму, но и  организаторов аналогичных немецких курсов. Даже набор восточногерманиских курсов по «Капиталу» в 2008 году был меньше, чем 50­60 человек, не говоря уже об участии и, тем более, активном участии, именно слушательниц курсов. Для лучшего уяснения  атмосферы на Высших женских курсах мы должны осознать также тот факт, что в  самодержавной стране там читался специальный курс истории демократических  учений. Курсовым преподавателем был М. М. Ковалевский. Поэтому если  предположить, что героиня картины Ярошенко идёт с этих занятий, то очень логично,  что в основном варианте художник снял усталость с лица героини для придания  картине большей остроты и полемичности. Что ждёт героиню картины впереди? К счастью, мы можем в буквальном смысле  рассмотреть самый лучший вариант ­ комнаты совместного проживания бестужевских  Высших женских урсов.   В общежитииАльтернативой было проживание у родственников, среди которых (особенно не у  дворянок) попадались невежды, пьяницы и семейные деспоты. В этом отношении  типажи семейной жизни в столице и Королевстве Польском мало отличались. И  хорошо, если курсистке приходилось только наблюдать все эти бессмысленные  моральные тягости быта, а то ведь иной раз вернувшийся пьяница мог и не разбирать  жертв побоев. Как же жилось слушательницам курсов? Для того, чтобы это примерно понять, мы  должны хотя бы примерно представить себе всё то, чего у них не было в отличие от нас. Начать можно с того, что даже внутригородская электрификация долгое время  обходила Курсы стороной. Освещение свечами, холодильник ­ в минус.   Горячая вода  в одном кране на этаж, и тоже не вдоволь. Если возвращаться к судьбе жены друга художника, ставшей прототипом героини  картины «Курсистка», то она уже с портретной точностью была изображена на картине  «В теплых краях» (1890), хранящейся в ленинградском Русском музее.Ещё более безрадостно художник изобразил судьбу того исторического типа, который  показал на картине «Курсистка». Уже на следующий год, на XII Передвижной выставке (1884) внимание публики привлекла картина Ярошенко «Причины неизвестны» (не  сохранилась). Художник так описывал сюжетное решение картины: «В глубине  небольшой комнатки, среди беспорядка, вызванного непрошеными посетителями, на  кровати похолодевший труп молодой девушки, не вынесшей, быть может, оскорблений, а быть может, и укоров совести за то, что в её шкатулке нашлись письма, принесшие  собой гибель близкому и дорогому человеку». Толчком к разработке сюжета было  газетное сообщение о курсистке, совершившей суицид после обыска. «Сохранился рисунок Ярошенко ­ ночное вторжение жандармов. Разбуженная девушка  испуганно сидит в постели. В распахнутых дверях статный жандармский офицер. Возле него, видимо, квартирная хозяйка в капоте и теплых домашних туфлях. За спиной  офицера теснятся жандармы, готовые ворваться в комнату». С автором цитируемого  очерка о картине «Причины неизвестны» трудно не согласиться в том, что именно  результат ночного обыска (а не начало или сам процесс) давал возможность  максимально насытить картину содержательными деталями. Закончилась ли на этом история? Нет. На самом деле, в изображении женской доли в  освободительном движении искусство отставало и безнадёжно отстаёт в своём  теоретическом идеале от действительности. В подтверждение этих слов можно найти  немало примеров биографий, которые так и не дождались своего художественного  осмысления потому, что художники слова, звука и цвета так и не смогли даже  приблизительно овладеть теми средствами, которые могли бы адекватно передать то  напряжение, которое выдерживали курсистки, участвовавшие в освободительной  борьбе.   Эпилог А что касается самих Высших Женских Курсов, то их история закончилась именно так, как желали этого их выпускницы и преподаватели. Незадолго до конца истории  Высших женских курсов им пришлось пережить непростые испытания. Уместно  привести фрагмент воспоминаний современника: «Революция 1917 года застала  Высшие курсы П. Ф. Лесгафта в тяжелом положении. Ни в 1917, ни в 1918 годах  приёма не было, преподавательский состав работал без всякого вознаграждения, ведя  лишь отдельные групповые занятия; слушателей было около двухсот, но лекции  посещались лучше, чем во многих других учебных заведениях Петрограда, несмотря на  скудное питание и самые неблагоприятные условия передвижения по городу. Занятия  велись в неосвещённых, нетопленных помещениях, и подчас маленькая свеча  зажигалась лишь для того, чтобы на несколько минут осветить формулу на доске.  Серьезным препятствием для нормальной работы являлось также вечернее время  проведения занятий, так как большинство слушателей работали. Воскресные и  праздничные дни использовались для проведения практических занятий, посещения  специальных музеев и экскурсий с детьми». Героизм преподавательского состава был  по достоинству оценен Анатолием Луначарским. Он приложил все усилия для  скорейшей наладки нормальной работы образовательных учреждений, а когда их  нормальная работа была восстановлена по постановлениям советских органов в связи с  устранением правовой дискриминации по признаку пола, все Высшие женские курсыбыли расформированы. Их имущество и преподавательский состав передавались во  вновь формирующихся или уже существующие высшие образовательные учреждения  Республики, в которые вёлся «приём обучающихся без различия по признаку пола».