Описание понятий казачьей жизни, для уроков кубановедения

КАЗАЧЬЯ ХАТА

Молодые семейные казаки, задумавшие построить собственную хату, верхом на лошади в свободное от работы время спускались вниз, к реке, где глинища и вода, выбирали место для будущего замеса: то ли здесь, у реки, то ли через дорогу от отцовского дома, на выгоне. Не забывали заглянуть на станичный лесосклад, отобрать уже годовую выделку для будущей стройки: окна, двери, рейки и доски для верха.
Издавна повелось в станице - каждый молодой хозяин строил собственную хату.
Одни, похожие на украинские мазанки, принадлежали черноморцам, другие - высокие, просторные, с двух- и четырехскатной крышей, с коридором во всю длину хаты и деревянным крылечком, как было принято на Дону, - линейцам.
Турлучные и саманные жилища возводили обычно сообща, всем "обчеством": силами родственников, соседей, друзей по старой службе, которые считали своим долгом помочь хозяину в этом добром деле.
Хорошего мастера - клальщика самана в то время трудно было найти: он был нарасхват! Потому с ним заранее, еще за полгода до стройки, договаривались об оплате, о сроках начала и конца работы.
Когда стены уже были возведены - неделю - другую давали им для "осадки". После этого приглашали плотника с помощниками, тот вставлял в коробки окна, подгонял их, навешивал двери, ставил стропила наверху. Затем к работе приступал крыльщик, который крыл хату соломой или камышом.
О камыше тоже нужно было побеспокоиться заранее: ведь им не только крыли хату, но и отапливали её в холодное время. Потому заросли вокруг станицы уже давно были выкошены. В поисках камыша отправлялись далеко верхом на лошади.
На крышу хаты шел как крупный камыш - его стелили понизу, так и мелкий - на гребень. Во время работы мастер подбивал камыш узкой доской, чтобы край крыши был ровным - как тогда говорили, "под корешок".
Когда гребень хаты был уже готов, с двух сторон ставили фигурки гривастых коников или хвостатых петушков, вырезанных из жести и прибитых на удлиненный колышек.
Дальше хату мазали (штукатурили), белили. И вот наступал черед входин (новоселья) - торжественных, с обязательным приглашением священника, кучей гостей и родственников.
Начинались песни за столом, огневые пляски в перерывах, тосты за хозяина и хозяйку, и звучало неизменное: "Пусть на века стоит хата!" И что удивительно: простояли!
Добротно, с любовью и старанием сделанные, они выдержали испытание временем, обладая неоспоримым достоинством: летом в них всегда было прохладно, а зимой - тепло. Некоторые из них сохранились до наших дней!
С годами казаки стали жить богаче, саманные хаты строили всё реже. На смену им пришли деревянные и кирпичные дома, где земляные полы заменили деревянными, крашеными. Однако старую постройку, если стены ее были крепкими, не рушили, а перекрывали новым камышом, и тогда она становилась подсобным помещением: кухней, кладовой.
И часто можно видеть, как на широком казачьем дворе стояла старая, уже осевшая в землю хата, а с нею в ряд два-три дома - новые, высокие, с блестящей цинковой крышей, или крытые желтой ребристой черепицей.

КРАСНЫЙ УГОЛ

Свою историю казаки знали и почитали. Кропотливо и бережно хранили все, что имело к ней отношение. Как бы они ни жили - бедно или богато, но в любой дореволюционной станице не было хаты без святого Красного угла.
Если в комнату заходили гости - первым делом крестились подле икон, укрытых сверху вышитыми или кружевными полотенцами, и от волны свежего воздуха начинал колебаться огонек лампады.
Когда строили хату, ее начало - первые ряды из тяжелого, гулкого самана - тоже начинали возводить с восточной стороны, от угла, где впоследствии располагался домашний иконостас.
За несколько дней до входин (новоселья) обязательно приглашали священника, чтобы тот освятил помещение. Тогда же в комнату заносили дорогие сердцу иконы, среди них и те, которыми благословляли молодых на свадьбе. Вскоре хозяин заказывал красивый фигурный стол-угольник темно-вишневого цвета, на котором появлялась белая кружевная накидка - дело рук умелой казачки. Здесь располагались книги: Библия, Евангелие, молитвенники.
В день отправки, по давнему обычаю, он не выходил со двора до тех пор, пока отец с матерью не снимали из Красного угла икону - образ Сына Божьего Иисуса Христа или Николая Угодника - и не благословляли ею молодого воина.
На шею вешали медальон с изображением Георгия Победоносца - покровителя воинов на Руси - или зашивали в одежду маленькую, со спичечный коробок, иконку, чтобы та оберегала их сына от смерти, от вражеской пули. Лишь после этого всей семьей провожали парубка до калитки, где он садился на коня, чтобы присоединиться к своим друзьям-одногодкам, уже поджидавшим его на улице. Молодые воины направлялись в церковь, где священник служил напутственный молебен.
Шли годы. Казак возвращался. Едва он выглядывал из вагона на ближайшей к дому железнодорожной станции, собираясь вывести из товарняка своего боевого коня, как его тут же узнавали и радостно окликал кто-то из земляков. И вот уже весточка о его прибытии бежала по знакомым улицам, приближалась к родному крыльцу.
А там, в доме, царила суета. Родители спешили переодеться в нарядную одежду. Отец снимал дорогую икону в Красном углу, мать дрожащими руками вытирала ее бархоткой. Заметив из окна приближавшегося сына, родители выходили с иконой к калитке встречать его. Благодарили Бога за спасение сына, поздравляли возмужавшего воина с возвращением в "родную степь" (выражения "родная станица" тогда еще не было).
Икона возвращалась на прежнее место, рядом с ней теперь висел казачий медальон.
Красный угол иногда еще называли святым и царским. Можеть быть, потому, что там хранили портреты царя и членов его семьи те, кто служил в Конвое Его императорского величества, но в большей степени, пожалуй, - по названию иконы с изображением Иисуса Христа - Царь Славы.
Потом в этом углу появится красивая шкатулка с наградами и походной иконкой, побывавшей с казаком на службе.
В долгие зимние вечера, когда хозяин мог спокойно посидеть со своими детьми или младшими братьями и рассказать им о своих боевых походах, о полку, где служил, о товарищах-односумах, доставал он содержимое шкатулки, и каждый мог подержать в руках дорогие для него вещи. А походную иконку отца получал сын, отправляясь на службу.
Так святой угол простой казачьей хаты становился началом истории рода, семьи, где жизнь каждого казака переплеталась с историей страны и приобретала свой особый смысл.

Иконы в казачьей семье

Каждая большая казачья семья - а они, как правило, были такими - счита­ла долгом одну из дочерей в возрасте двенадцати-тринадцати лет отправить на целый год к монашкам.
Те жили во всех станицах, чаше всего по двое, поблизости от церкви. Казаки их звали сестрицами. Относились к ним почтительно, с подчеркнутым уважением за истовое служение Богу, преклонялись перед их праведной от­шельнической жизнью.
Именно «христовым невестам» казаки доверяли судьбу одной из дочерей. Она должна была во время пребывания в их доме учиться смирению, почтению к старшим, тихой любви к Богу. Все это время ей полагалось ходить в церковь, участвовать в церковной службе, крепко запоминать слова, советы, пожелания, как в мирской жизни претворять заповеди Всевышнего.
Одновременно девочку обучали свободно читать Библию (а значит, пред­полагалось владение церковнославянским языком), изучали Евангелие.
В самом начале девочку испытывали. Монашки брали сито, переворачивали его вверх дном, укрывали кашемировым платкам и сверху клали Евангелие.
- Прочтешь до конца - платок твой! - говорили они ей. оставляя одну в комнате.
Сами уходили. Но исподволь все же подглядывали, как она читает: серьез­но, вдумчиво или постоянно подскакивает, поглядывая в окна на улицу, читает все подряд или просто перелистывает. Затем следовала беседа и вопросы по содержанию отдельных глав. Только потом принималось окончательное решение: останется она в доме монашек или возвратится домой.
Девочек, которые прошли такое обучение, в станице называли воспитанницами монашек. Ими гордились родители. Да и как было не радоваться, если в доме отныне жил человек, придирчиво следивший за всем, что касалось глубины веры, правильного служения Богу; а в случае, если в семье кто - то умирал, - было кому его отпевать, соблюдая давние традиции предков.
Именно эти девочки и подсказывали выбор иконок - миниатюрных, со спичечный коробок изображений Иисуса Христа, Богоматери, Николая Чу­дотворца, Георгия Победоносца, ангелов-хранителей.
Маленькие иконки были очень распространены среди казаков. Ими пользо­вались постоянно. Отправляясь на ярмарку, пусть даже в соседнюю станицу, казак непременно возьмет с собой в нагрудный карман иконку с Николаем Святым; чтобы не было скандала в доме - поможет Гурий, Самой и Явив; чтоб дома все были здоровы - просили целителя Пантелеймона, собираясь на военную службу — обращались к Георгию Победоносцу.
Большим праздником для станичников были дни, когда из далекого изве­стного монастыря привозили чудотворную икону. Ей устраивали пышную встречу. На всем пути от железнодорожного вокзала до центра, где находилась церковь, вдоль дороги с двух сторон выстраивалась чуть ли не вся станица. Когда мимо проносили икону - люди опускались на колени, кланялись ей до земли, крестились. В церкви, где икону устанавливали для поклонения, не иссякал живой поток казаков.
Великим уважением окружали в станице тех, кто отправлялся в святые места, — паломников.В церкви торжественно оглашали их фамилии, служили в честь этого события молебен,желали удачи п счастливого пути.
Дорога к святым местам: Киево-Печерской лавре. Новому Афону - была долгой, порой опасной, потому паломники чаше всего присоединялись к ку­печеским обозам или к чумакам.
То, что паломники приносили по возвращении, было самым ценным, до­рогим подарком: нательные крестики, Евангелие, иконы и иконки.
Казачьи семьи радушно принимали паломников из далеких мест, через Кубань в Новороссийск проходил путь в Иерусалим. Их оставляли на ночлег, щедро угощали, жадно слушали рассказы о святых местах.

КАЗАЧЬЕ ПОДВОРЬЕ

Ничто так ярко не отражало характер и хозяйскую жилку казака, как его двор.
Достаточно было только взглянуть на него, чтобы безошибочно определить, пустил ли поселенец на новом месте "корни".
Даже ширина двора имела значение.
Если был он широким, просторным - значит, хозяин уже думал о постройке новых хат, где будут жить взрослые сыновья, если узкий двор - наверняка в семье одни девки, а значит, никакого расширения не предвидится.
В обустройстве подворья казаки всегда придерживались главного правила: здесь все должно быть на виду, под рукой.
Главная достопримечательность казачьего двора - пространство между крылечком, что выходило во двор, и хозяйственными постройками вокруг него.
Зелень здесь не росла, поскольку ее вытаптывали с весны и до осени детвора, взрослые, домашний скот, кони.
В воспоминаниях старых казаков, не по своей воле покинувших родину, нельзя не заметить светлой грусти именно об этом маленьком, но таком милом сердцу уголке отцовского двора.
Да и как его можно было забыть!
Здесь в детстве бегали, оседлав тополиные прутики, на конце которых были привязаны ременные петельки, подобие уздечек.
Когда мальчишке исполнялось пять лет, отец или старший брат подводил к крыльцу коня, поднимал казачонка на руках и водружал в седло. И тот, держась за дужку седла, горделиво посматривая сверху на стоявших в сторонке бабушку, мать, сестренок, осторожно натягивал уздечку и проезжал верхом по двору. А уж к семи годам проехать на коне без уздечки было для казачонка привычным делом.
Памятна эта площадка еще и тем, что именно здесь казаки молотили снопы: поначалу тяжелыми цепами, позже - каменными катками.
Когда земли прибавилось и зерна привалило в хозяйстве, появились локомобили. Скооперировавшись с соседями, на выгон неподалеку от хаты привозили снопы с поля, "кормили" ими ненасытную пасть машины; закончив работу, довольные, развозили по своим дворам готовое зерно.
Количество построек во дворе могло быть больше или меньше, смотря по достатку хозяина.
В своем дворе казаки много скота не держали - для этого хватало простора степи.
На одной стороне двора ставили плотницкую, конюшню, при ней - хомутовку, где хранили хомуты, седла, конскую упряжь, щетки, деревянные гребни для расчеса гривы и хвоста лошадей. Дальше располагались коровник, помещения для телят, свиней, птицы.
На противоположной стороне - хлебные амбары, ближе к хате срубленный колодец, летняя печь под черепицей - навес на четырех столбах, кирпичный погреб.
За хозяйственными постройками начинался огород, тянувшийся до фруктового сада у реки, с поляной, где дремали колоды пасеки.
Подойдет срок службы казака - и унесет его верный конь в далекие края: может, в турецкую сторону, может, к холодным скалам Дагестана или островерхим крышам Померании. Но всегда и везде будет помнить казак тропинку детства, что проторил босыми ногами по белесой тугой траве на зорьке.
Никогда не забудет он, как вослед ему доносился радостный звон молочных струй, что ударялись о края подойника; впереди в зарослях уже проснулась камышанка, а вдоль клубящейся реки там и тут из прогалин камыша виднелись бледные силуэты лодок первых рыбаков.
Истончался туман. Вокруг становилось светлее. И вдруг все пространство от одного берега до другого охватывал голос одинокой кукушки. Эхо бережно переносило его, боясь обронить или потерять, и незаметно опускало на самое дно детского сердца, где оно затаивалось на долгие годы, чтобы полыхнуть в час воспоминаний жгучим огнем.

МЕЛОЧИ ХОЗЯЙСТВА

Казаки знали толк в ведении хозяйства, были рачительны и трудолюбивы. И не было для них большей награды, чем услышать одобрение от соседей, друзей, атамана, когда те приходили в гости и, оглядывая ухоженный скот и хозяйственные орудия под навесом, говорили: "Да, хозяин в этом дворе есть!"
Образцовая хозяйственность к казаку, естественно, приходила не сразу. Бывало по молодости и легкомыслию: "Что во дворе - это не мое дело. Забот в поле и без него хватает!"
Зато уж когда казак обретал чувство хозяина, оно дальше только укреплялось. "Свое добро надо оберегать постоянным трудом", - говорили в станицах.
Чтобы хозяйка не бегала каждый раз в погреб за кувшином молока, у крылечка, что в центре появлялся шип, похожий на богатырский палец. На него навешивали старое тележное колесо на высоте человеческого роста, чтоб можно было дотянуться рукой. Между спицами его ставили кувшины с молоком, укрытые сверху марлей. Само колесо можно было вращать. Поставленное утром молоко скисало к вечеру, вечернее - к утру было прохладным.
Каждое утро казак обходил свой двор, заглядывал в конюшни, коровник, загоны для скота. Все, что оставалось после ночи под ногами лошадей и коров - солома, трава, бурьян, все, что называли изъедьем - собирали граблями и вилами, перебрасывали овцам. Не пропадать же добру!
Когда во дворе было много животных, возникала проблема "лишнего" навоза. Опытные казаки успевали его и для поля заготавливать, и подбрасывать на базу под ноги овцам и быкам - чтобы те утаптывали его с осени до лета.
В жаркие дни, когда скот выгоняли на траву, на станицу, утоптанный животными навоз резали волнистой лопатой на небольшие прямоугольники - кизяки, которые потом сушили, складывали пирамидой. Позже их переносили в сарай или под навес, оберегая от дождя и сырости; долгой зимой лучшего топлива не найти: и горит долго, и жар в печи остается.
Казачий двор выглядел бы сиротливо, если бы не стоял в нем деревянный амбар для зерна. Иногда их было несколько, крытых черепицей или цинком. Внешне громоздкие, внутри амбары были на редкость удобными.
Посередине - проход, слева и справа от него - закрома с зерном. Здесь помещали и специальный сундук для муки с совочком внутри, чтоб удобнее было насыпать.
Когда молодайка несла из амбара муку в большой чашке, сверху накрывала настольником, чтобы случайный ветер не развеял муку.
Амбары ставили обычно на высоких пиленых ракушечниках, чтобы зерно внутри не сырело и не сгорало.
Казаки благоговейно относились к хлебу не только за столом - после еды не оставалось крошек! - но и в поле, еще во время уборки урожая.
Заранее готовили мажару или шарабан для перевозки снопов, последний для этого случая "наращивали" дополнительными досками; то и другое внутри укрывали брезентом.
На поле снопы передавали из рук в руки: тот, кто был на повозке, не "пулял" их, а укладывал осторожно, как живое существо, соблюдая порядок - колосками внутрь: если и будут сыпаться, то все упадет на брезент.
Обычно снопы с поля во дворы перевозили мальчишки, но гонок по дороге никогда не устраивали.
Чтобы быстрее убрать урожай, работали с раннего утра и до поздней ночи.
Дома поджидали снопы. Место, где собирались молотить, поливали водой, утаптывали ногами или укатывали каменными катками, которыми потом и молотили. Сами снопы складывали в одонки, предварительно расстелив на этом месте парусный брезент.
Количество одонок становилось показателем урожайности года. Если говорили:"Пять одонок намолотили!" - то это был скромный урожай, а вот если десять - пятнадцать - соседи завидовали.

МАСТЕРОВЫЕ НА КУБАНИ

Многолетний опыт давал казакам возможность чувствовать себя уверенными и в военном деле, и на поле.
Но когда дело доходило до гончарного, сапожного, портняжного мастерства - тут они уступали приоритет "городьбе" - иногородним, селившимся рядом с ними с первых лет появления станиц.
Их кузни, бондарки, колесни, лавки, мастерские по пошиву одежды, обуви, изготовлению ювелирных украшений стояли обычно на Шляховой улице, проходивший через центр многих тогдашних населенных пунктов. Название сое эта улица получила от шляха (дороги), который заворачивал из степи в станицу, соединяя ее с многочисленными хуторами, селами, городом.
Попасть в центр станицы и открыть там лавочку, или, как тогда говорили, "свое дело", стремились многие из тех, кто направлялся сюда в поисках счастливой жизни. Пришельцы получали ироническое прозвище "рассейцы", возникали скорые поговорки об их занятиях: "Рассея хлеба не сея", "мелочь пузатая: ни вилами ковырять, ни шашкой рубануть", об их первых хатах - "хоромы из земли и соломы".
Однако обойтись без иногородних казаки не могли. В станице выделяли специальное место для постройки их жилищ, называемое "городок". Редко здесь попадались люди ленивые, бесшабашные, легкомысленные, чаще это были истинные мастера, не нашедшие счастливой доли на скудных землях нечерноземья и отправившиеся в далекий путь с последней надеждой благополучно устроить свою жизнь. Они работали в станице не только на уборке хлеба - каждое утро в те горячие дни по улицам "городка" можно было видеть мажары, собиравшие людей для работы в поле, - но и помогали казакам в доме: мастеровых людей приглашали починить плуг, борону, сеялку, наладить работу молотилки, паровика, сноповязалки.
Наиболее сноровистые и трудолюбивые пристраивались к казачьим семьям; в тех домах, где казаки ушли на службу и не хватало рабочей силы, иногородних даже приглашали в долю, образуя союз - скопщину, причем хозяин и мастеровой работали вместе от начала и до конца уборки. Когда скашивали урожай, то поровну делили хлебные копны.
Но подавляющее большинство "городчан" принимали заказы на дому, и это становилось основным источником их дохода. Казаки заказывали им все что угодно: ярмо для быков, рогач и кочережку для кухни, специальный крючок для дерганья сена из стога, конскую упряжь, коты для женщин, черкеску и бешмет для мужчин, корыто или ступку из дерева, ведра и лейки из жести. Построить дом, конюшню, амбар - все это могли "городовики".
Не отставали от мужчин-умельцев их жены и дочери, рукодельницы да кружевницы, каких свет не видывал. Приехавшие из разных российских уголков, они поражали кубанских девушек своими изделиями. Только им заказывали подвенечные наряды - подзорники. На кубанских рушниках для икон - наброзниках - новгородские олени соседствовали с черно-красными украинскими узорами. Умели приезжие умелицы и вязать скатерти для стола, ткать попонки и ложники.
Особым почетом у казаков пользовались сапожники, которые держали шорные мастерские. Конская упряжь одноконная и пароконная, седла, нагайки, казачьи пояса с набором - все это изготавливали шорники. Упряжь была и рабочая, и праздничная. Заказывали также упряжь выездную - московского и таврического фасонов, цирковую - специально для цирковых лошадей. Верховые седла делились на казачьи и драгунские. Сырье закупали в Екатеринодаре или Ростове-на-Дону.
Слава иногородних мастеров бежала далеко впереди них. Неудивительно, что заказами от казаков они были обеспечены на весь год.

Старшие в роду

Станичный атаман постоянно обращался к совету старейшин. Не каждый удостаивался чести быть приглашенным в его состав. Учитывалось здесь многое: и пожилой возраст (а следовательно, богатый житейский опыт), и безупречная воинская служба, и награды, и примерное ведение хозяйства.
Такой совет имелся в каждой станице, и без него, по существу, не обходились ни станичный сход, ни проводы в армию, ни лагерные сборы новобранцев; к нему прислушивались, его решения регулировали всю жизнь в станице.
Уважительное отношение к старшим было принято в семье. Казаки издавна считали, что старик в доме - лицо почитаемое, воля его - закон для всех. Слово отца в доме было главным, без него не начинали даже есть.
Семья рассаживалась за обеденным столом в определенном порядке: "Впереди сидит отец с матерью, подле него старший сын, затем второй, третий и так далее. Подле матери сидит старшая невестка, подле нее вторая... Все тихо и безмолвно. Дети отвечают лишь на вопросы отца или матери. После обеда молятся Богу, благодарят отца и мать за хлеб-соль и расходятся по работам". Выйти из-за стола младшие могли только после того, как вставали взрослые.
Такое уважение к старшим было золотым стержнем, который крепил и держал всю семью изнутри. И это при том, что в некоторых домах постоянно находилось от 25 до 30 человек (с пожилыми родителями могли жить пятеро сыновей со своими женами и детьми).
К родителям дети почтительно обращались на "вы". Авторитет отца и матери считался непререкаемым. Они были постоянным примером для детей. Им подражали, их возвышали, старались быть похожими на них: "мамаша сказала", "мамаша обидится", "папаше не понравится такое", "они наказывали" (в смысле давали советы) - эти слова слышались в казачьем доме изо дня в день.
Памятуя пословицу "Женился на скорую руку да на долгую муку", старшие долгое время держали брачную инициативу в своих руках. Впрочем, уже во второй половине XIX века, по наблюдению Ф.А.Щербины, у казаков "почти исчезло принудительное заключение браков; вообще в семейном быту заметно стало развиваться личное начало, ярче стало обнаруживаться уважение к личности".
Казаки редко хвалили своих детей, считая, что человека хвалит его работа. Допустим, отец рассматривает подшитый сыном хомут, ему нравится, как это сделано, но в присутствии сына он скажет всего два слова: "Хороша работа!" - а сын счастлив: отец заметил его старание и умение.
Большим грехом считалось обмануть родителей.
Когда старшие находились в комнате и о чем-то беседовали, дети не имели права заходить и мешать их разговору. Если все же кто-то из детишек отваживался пойти к ним, то он должен был, постучавшись, открыть дверь, спросить разрешения войти и остановиться у порога, ожидая, когда родители его спросят: "По какому делу ты пришел?" Заметьте - делу!
Когда приходили гости, считалось неприличным присутствие при этой встрече детей. Единственным исключением был приход родственников.
В присутствии старших никто не ругался чёрными словами. Боевой казак, георгиевский кавалер, когда возвращался домой, стыдливо прятался от матери, если собирался закурить.
Старшие, в свою очередь, заботились не только о хозяйственном благополучии, но о том, чтобы все в доме жили дружно, мирно. Собираясь на базар, отец семейства не забывал спросить каждого в семье, что бы тот хотел получить в подарок. В частности, невесткам, чтобы они не ссорились из-за обновок, покупались одинакового цвета платья, юбки, отрезы материи.
Если казачонок где-нибудь на улице напроказничает, заберется в чужой сад за яблоками - самым угрожающим для него было предупреждение: "Ну, подожди, я твоему деду все расскажу!"