Римские впечатления в «Итальянском дневнике» В.Розанова.

Римские впечатления в «Итальянском дневнике» В.Розанова. «Есть только одна религия, в которой человек нашел себя. Это — христианство. Истины о первоначальном добром состоянии человека, о его испорченности, которая явилась потом, о возвращении его к первозданной своей чистоте... — эти истины высказаны в этой религии с полнотой и ясностью, которая не оставляет человеку сомнений... ему остается внимать и прислушиваться, но не искать вновь, не заблуждаться, не падать.» ― Василий Васильевич Розанов В биографии известного русского религиозного философа, литературного  критика и публициста Розанова Василия Васильевича(1856­1919) путешествие по Европе занимает одно из важнейших мест в его творчестве и становится  средством обогащения художественного опыта, раскрывает специфику его  мировоззрения. Редкие поездки критика по Европе обусловлены тем, что  родная земля дает почву для исследования важных вопросов, проблем,  требующих творческого подхода для их решения и дающих пищу для  размышлений. Но все же Философ, несмотря на свое истинно­патриотическое  чувство любви к России, посещает места, выходящие за пределы нашей  страны. Объектом своего визита он выбирает Италию. Ответы на вопросы чем  обусловлен такой выбор и что его там заинтересовало дает сочинение  «Итальянские впечатления». Еще в "Опавших листьях" он писал, что «кроме русских, единственно и  исключительно русских, мне вообще никто не нужен, не мил и не интересен».  И словам этим есть подтверждение в самих впечатлениях об Италии. Еще в  предисловии он сообщает читателю о том, что за границу нужно ехать не с  «пустым сердцем» и без определенных целей, а с великим желанием созерцать красоту достопримечательностей и выдающихся мест зарубежного социума.  Иначе совокупность ресторанов и людей не представляет никакой ценности,  так как это можно увидеть и в России. Василий Розанов выбирает именно Италию, потому что она интересна ему с  точки зрения религиозных исканий и взглядов. Он всегда был ярым  христианином, глубоко верующим, считал, что этой религии противостоит  католицизм. Но его взгляды в данном русле часто изменялись, и он уже писал  про христианство и стоицизм: «Стоицизм есть благоухание смерти,  христианство — пот, муки и радость рождающей матери, крик  новорожденного младенца… Христианство — без буйства, без вина и  опьянения — есть полная веселость, удивительная легкость духа, никакого  уныния…». Италия привлекла философа тем, что там сохранились памятники  католической культуры со следами языческой древности, наличием  резиденции духовного руководства католической церкви – Ватиканом. Повествование начинается с пребывания автора в соборе Святого Петра в  страстную пятницу.  Художник слова разворачивает перед читателем  панораму происходящих действий в соборе, отмечает особенность одежд  католиков, красивое пение хора. Находясь в храме, он не отдается молитве, а  рассматривает особенности лиц находящихся здесь священников и делает  замечание касательно католицизма: «Простой взгляд, простое наблюдение  показывают вам, что католицизм вобрал в себя все талантливое из расы и  оставил политике, торговле, литературе объедки своего вкусного завтрака.» Розанов отмечает такую черту будущих прелатов, как наличие дисциплины.  «Но это дисциплина не мертвая, а живая.» Без внимания не остается и Колизей, который освещается с десяти часов  вечера. Литературный критик замечает это высокое, чудовищное детище  архитектуры еще издалека. Читая его произведение, читатель не найдет широкого описания Италии. А лишь изредка Розанов дает нам небольшое описание улочек и  достопримечательностей: «Нужно заметить, что все древние здания Рима  находятся ниже уровня окружающих улиц и площадей, оттого что с веками и  наконец тысячелетиями уровень улиц поднялся от естественного хлама,  щебня, сора уличной жизни и от натаскивания земли. Где человек, там и навоз, и где человек проживет тысячу лет, там почва вспухнет, нарастет, вырастет.  Так древний Forum Romanum стоит среди современной площади, но он на 2  или 3 аршина падает уступом из нее и представляет обширный и плоский, не  закрытый сверху погреб: на этом древнем форуме еще сохраняются остатки  старых ветхих колонн, как пни срубленных деревьев в лесу, и некоторые  скульптурные около них украшения. Почва земли наросла и около Колизея;  но, я убежден, он и сам опустился, сжав землю под собой невероятной  тяжестью.» Часто посещая те или иные места Рима, автор невольно погружается в  воспоминания,еще раз доказывая преданность своей стране. Так, например, еще  при посещении собора Святого Петра, слушая пение  молитв, автор предается воспоминаниям, связанными с Росссией: «Но я  помню, в Петербурге, в Александро­Невской лавре, на отпевании покойного  генерал­контролера Штрика, пение митрополичьих певчих: звуки неслись, как ангельские, и точно искали в сводах храма выхода, чтобы унестись в небо.  Таков их состав был и характер. В св. Петре звуки земные. Но вот их  преимущество: сила, уверенность. Когда слушаешь это пение, некрасивое  прелатов или красивое хора, чувствуешь, что это голос людей, которые  уверены в своем будущем. Тысяча побед за спиною слышится в тоне: "мы  всегда побеждали", "мы проигрывали только на время", "и мы все победим, и  мы всех победим". И ни малейшего сомнения.» Или же при виде Колизея: «Я вспомнил, как в коронационные дни императора Александра III Московский кремль впервые был освещен электричеством;  снимки этого освещения были приложены к иллюстрированным изданиям, и  тогда же писали, что "все выступы башенок, все незаметные днем карнизы и  архитектурные линии кремлевских стен от линий лампочек стали заметны ­ и  красота получилась несравненная".» В ходе повествования можно проследить и мысль о том, что христианство и  католицизм «глубоко не похожи».  Эти различия он замечает даже в еде. В  Риме не замечается поста, тут даже бедняк ест мясо, в то время, как в России  во время разговения мы можем баловать себя куличами и пасхой. Пост в Риме представляет собой всего лишь литургические молитвы. Различны и цвета одежды священнослужителей. Автор пишет о том, что  присутствие красного цвета у россиян несет двоякую символику: «он  знаменует кровь, пролитую за нас Спасителем, и взаимно знаменует кровь,  которую ближайшие сотрудники папы готовы ежеминутно пролить... за папу!  За Христа! За себя!», в то время, как у римлян это путается. Разница замечается и в пении, у них нет таких коротких, обрубленных,  повторяющихся слов. Путешествия по старому Риму становятся для Розанова удивительной смесью  христианских и языческих впечатлений.  Заканчивая это путешествие Розанов еще раз убеждается, что именно  христианство одна из самых признанных религий, и делает для себя  определенные умозаключения: «В самом деле, все в религии и все религии  умерли, кроме одного христианства. Никогда я этого не сознавал так ясно,  как стоя перед храмом Януса.» Без внимания литературного творца не остается и творчество Рафаэля. В то  время, как туристы любуются красотой его фресок, Розанов находит эти  фрески очень старыми, выцветшими, что через лет 400 они не будут  представлять никакой эстетической и культурной ценности. Любуясь утраченной первостепенной  красотой  живописью известных миру  художников, он начинает философские рассуждения:  «Мы не свободны, мы не свободны", ­ твердил я, бродя по комнатам. И еше:  "нужно свободы, доходящей до безумия, до безрассудства, чтобы начать так  творить". Оговорюсь: ведь каждый американец теперь, т. е. сын, казалось бы,  свободной страны, в сущности есть подданный своего лакея, буфетчика,  истопника печи, обычая городского, государственного, общекультурного. Он  не свободен от прически до веры, от выбора невесты и до "фасона" гроба, в  который его положат. Не в том веке, но в той же цивилизации (ибо это была  целая цивилизация), в которой творили Микель­Анджело и Рафаэль, Де­Фоэ  написал своего "Робинзона" ­ это самое жадное в отношении к свободе  творение; жадное, как огонь к кислороду. Ибо тут природа. Вот природной­то жажды к свободе, не подогретой, не искусственной, в нас и нет или ее мало;  мало ее в американце и в русском, а в тех людях она была.» На протяжении всего хода повествования автор часто обращается к  библейским мотивам, вспоминая Христа, апостолов и многие известные  сцены. Находясь в Сикстинской капелле, он машинально обращается к  библейским сюжетам, и говорит читателю о том, что существуют книги  языческие и христианские. Делится своим мнением о прочитанных книгах и  сделанных о них выводах. Так,например,он сообщает о том, «что вне  христианского и иудейско­канонического круга священных книг были  языческие книги, в которых содержатся (или думают, что содержатся) тайные намеки на пришествие в мир Спасителя. Книги эти, ритмического и  стихотворного сложения, называются "Сивиллиными книгами" и относимы  были к легендарному лицу особых пророчиц, Сивилл.» Бродя по музеям Ватикана, Розанов знакомиться с их необозримыми  сокровищами. Ему кажется, что даже наш Эрмитаж  количественно и  качественно мал рядом с ними. Здесь он еще раз смотрит христианскую  живопись, греческую и римскую скульптуру. Любуясь этими достояниями  культуры, он снова проводит параллель с христианством и русской историей,  вспоминая св.Владимира: «Известно, что когда св. Владимир отправил послов испытать чужие веры, то  им в Греции более всего понравилось, что там молящиеся стоят, и на Западе  не понравилось, что там молящиеся сидят. Т.е. в религии, как главного, они  искали уважения, почтения, религиозного страха. Но вот на что обратим  внимание: сидение соответствует более домашнему настроению духа, а  стояще ­ более официальному. И у нас наблюдается, что в домовых церквах  более подается стульев, чем в общественных церквах, более возможно сесть старому или слабому, более есть психологии сидения. 'Итак, все католические церкви уже от этого присутствия сидений более приближаются к духу и  стилю домовых церквей.» Рассуждая о христианстве, он говорит о категории счастья. И счастье это  заключается в том, что христиане имеют то, за что не жалко и умереть. Они  следуют за Петром и Павлом.  «Христианство все было сосредоточено в одну точку, и шел собственно один  вопрос: променять ли на лик Христа сонмы мраморных и живых ликов,  маленьких, ограниченных, гнойных, или позорных, или незначительных. Весь  вопрос христианства в первые века был только вопросом этого обмена. Оно  все было только нравственным вопросом, без огромных метафизических  дополнений.» Подводя итог всему вышесказанному, можно прийти к выводу о том, что  «Итальянские впечатления» являются истинно русской книгой, несмотря на  то, что там изложено путешествие в Италию, посещение самых известных  достопримечательностей. Хоть книга и посвящена Италии, но мы редко там  встретим описание городов и особенностей культуры. Философа больше  интересует религиозный аспект, на основе которого он еще раз убеждается в  том, что христианство является для его восприятия самый близкой по духу  религией, самой сильной, ведь только вера в единого Бога объединяет народ и сподвигает на общественно значимые поступки.