ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ - ПЕСНЬ ЛЮБВИ

СУЛАМИФЬ    Утренний   ветер   дует   с   востока   и   разносит аромат цветущего винограда — тонкий аромат резеды и вареного вина. Темные кипарисы важ­ но раскачивают  тонкими верхушками и льют свое   смолистое   дыхание.   Торопливо переговариваются   серебряно­зеленые   листы олив. Но   вот   Соломон   встает   и   прислушивается. Милый   женский   голос,   ясный   и   чистый,   как это росистое утро, поет где­то невдалеке, за деревьями.   Простой   и   нежный   мотив   льется, льется   себе,   как   звонкий   ручей   в   горах, повторяя   все   те   же   пять­шесть   нот.   И   его незатейливая   изящная   прелесть   вызывает тихую улыбку умиления в глазах царя. Все ближе слышится голос. Вот он уже здесь, рядом,   за   раскидистыми   кедрами,   за   темной зеленью   можжевельника.   Тогда   царь   осто­ рожно   раздвигает   руками   ветки,   тихо пробирается   между   колючими   кустами   и выходит на открытое место. Перед ним, за низкой стеной, грубо сложенной из   больших   желтых   камней,   расстилается вверх виноградник. Девушка в легком голубом платье   ходит   между   рядами   лоз,   нагибается над чем­то внизу и опять выпрямляется и поет. Рыжие волосы ее горят на солнце. Так поет она, подвязывая виноградные лозы, и медленно   спускается   вниз,   ближе   и   ближе   к каменной   стене,   за   которой   стоит   царь.   Она одна — никто не видит и не слышит ее; запах цветущего винограда, радостная свежесть утра и горячая кровь в сердце опьяняют ее, и вот слова наивной песенки мгновенно рождаются у нее на устах и уносятся ветром. .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  Тогда   Соломон   произносит   голосом, ласкающим ухо: — Девушка, покажи мне лицо твое, дай еще услышать   твой   голос.   Она   быстро выпрямляется и оборачивается лицом к царю. Сильный   ветер   срывается   в   эту   секунду   и треплет на ней легкое платье и вдруг плотно облепляет его вокруг ее тела и между ног. И царь   на   мгновенье,   пока   она   не   становится спиной к ветру, видит всю ее под одеждой, как нагую,   высокую   и   стройную,   в   сильном расцвете тринадцати лет; видит ее маленькие, круглые, крепкие груди и возвышения сосцов, от которых материя лучами расходится врозь, и   круглый,   как   чаша,   девический   живот,  и глубокую   линию,   которая   разделяет   ее   ноги снизу   доверху   и   там   расходится   надвое,   к выпуклым бедрам. — Потому что голос твой сладок и лицо твое приятно! — говорит Соломон. Она   подходит   ближе   и   смотрит   на   царя   с трепетом   и   с   восхищением.   Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые   темно­рыжие   волосы,   в   которые   она воткнула   два   цветка   алого   мака,   упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи, и   разбегаются   по   спине,   и   пламенеют, пронзенные лучами солнца, как золотой пур­ пур.   Самодельное   ожерелье   из   каких­то красных   сухих   ягод   трогательно   и   невинно обвивает   в   два   раза   ее   темную,   высокую, тонкую шею. — Я не заметила тебя! — говорит она нежно, и голос ее звучит, как пение флейты.— Откуда ты пришел? — Ты так хорошо пела, девушка! Она стыдливо опускает глаза и сама краснеет, но под ее длинными ресницами и в углах губ дрожит тайная улыбка. — Ты пела о своем милом. Он легок, как серна, как   молодой   горный   олень.   Ведь   он   очень красив, твой милый, девушка, не правда ли? Она смеется так звонко и музыкально, точно серебряный град падает на золотое блюдо. — У меня нет милого. Это только песня. У меня еще не было милого... Они молчат с минуту и глубоко, без улыбки смотрят   друг   на   друга...   Птицы   громко перекликаются среди деревьев. Грудь девушки часто колеблется под ветхим полотном. —   Я   не   верю   тебе,   красавица.   Ты   так прекрасна... — Ты смеешься надо мною. Посмотри, какая я черная...   Она   поднимает   кверху   маленькие темные   руки,   и   широкие   рукава     легко скользят вниз, к плечам, обнажая ее локти, у которых такой тонкий и круглый девический рисунок. И она говорит жалобно: —   Братья   мои   рассердились   на   меня   и поставили меня стеречь виноградник, и вот— погляди, как опалило меня солнце! — О   нет,   солнце   сделало   тебя   еще   красивее, прекраснейшая из женщин! Вот ты засмеялась, и   зубы   твои—как   белые   двойни­ягнята, вышедшие из купальни, и ни на одном из них нет   порока.   Щеки   твои   —   точно   половинки граната под кудрями твоими. Губы твои алы— наслаждение смотреть на них. А волосы твои... Знаешь, на что похожи твои волосы? Видала ли ты, как с Галаада вечером спускается овечье стадо? Оно покрывает всю гору, с вершины до подножья, и от света зари и от пыли кажется таким же красным и таким же волнистым, как твои кудри. Глаза твои глубоки, как два озера Есевонских   у   ворот    Баттрабима.   О,   как   ты Как башня Давидова! – повторяет красива!   Шея   твоя   стройна   и   красива,   как башня Давидова!.. ­ она в упоении. .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  Она   переходит   через   Кедронский   мост, огибает   окраину   Силоамской   деревни   и каменистой дорогой взбирается постепенно на южный   склон   Ватн­эль­Хава,   в   свой виноградник. Брат ее спит еще между лозами, завернувшись в шерстяное одеяло, все мокрое от росы. Суламифь будит его, но он не может проснуться,   окованный   молодым   утренним сном. Как   и   вчера,   заря   пылает   над   Аназе. Подымается   ветер.   Струится   аромат виноградного цветения. — Пойду погляжу на то место у стены, где стоял мой возлюбленный,—говорит Суламифь. —Прикоснусь   руками   к  камням,   которые   он трогал, поцелую землю под его ногами. Легко скользит она между лозами. Роса падает с   них,   и   холодит   ей   ноги,   и   брызжет   на   ее локти.   И   вот   радостный   крик   Суламифи оглашает виноградник! Царь стоит за стеной. Он   с   сияющим   лицом   протягивает   ей навстречу руки. Легче   птицы   переносится   Суламифь   через ограду   и   без   слов,   со   стоном   счастья обвивается вокруг царя. Так   проходит   несколько   минут.   Наконец, отрываясь губами от ее рта, Соломон говорит в упоении, и голос его дрожит: —   О,   ты   прекрасна,   возлюбленная   моя,   ты прекрасна! — О, как ты прекрасен, возлюбленный мой! Слезы восторга и благодарности — блаженные слезы блестят на бледном и прекрасном лице Суламифи. Изнемогая от любви, она опуска­ ется на землю и едва слышно шепчет безумные слова: — Ложе у нас—зелень. Кедры—потолок над нами...   Лобзай   меня   лобзанием   уст   своих. Ласки твои лучше вина... Спустя   небольшое   время   Суламифь   лежит головою  на  груди  Соломона. Его  левая  рука обнимает ее. Склонившись к самому ее уху, царь шепчет ей что­то,   царь   нежно   извиняется,   и   Суламифь краснеет от его слов и закрывает глаза. Потом с   невыразимо   прелестной   улыбкой   смущения она говорит: —   Братья   мои   поставили   меня   стеречь виноградник...   а   своего   виноградника   я   не уберегла. Но Соломон берет ее маленькую темную руку и горячо прижимает ее к губам. — Ты не жалеешь об этом, Суламифь? — О нет, царь мой, возлюбленный мой, я не жалею. Если бы ты сейчас же встал и ушел от меня   и   если   бы   я   осуждена   была   никогда потом не видеть тебя, я до конца моей жизни буду произносить с благодарностью твое имя, Соломон! — Скажи мне еще, Суламифь... Только прошу тебя, скажи правду, чистая моя... Знала ли ты, кто я? Нет,   я   и   теперь   не   знаю   этого.   Я — думала...   И   я   думала:   не   Гор   ли   ты,   сын Озириса, или иной бог? — Нет, я только царь, возлюбленная. Но вот на этом   месте   я   целую   твою   милую   руку, опаленную солнцем, и клянусь тебе, что еще никогда:     ни   в   пору   первых   любовных томлений   юности,   ни   в   дни   моей   славы,   не горело   мое   сердце   таким   неутолимым желанием,   которое   будит   во   мне   одна   твоя улыбка,   одно   прикосновение   твоих   огненных кудрей, один изгиб твоих пурпуровых губ! Ты прекрасна, как шатры Кидарские, как завесы в храме   Соломоновом!   Ласки   твои   опьяняют меня. Вот груди твои—они ароматны. Сосцы твои—как вино! — О да, гляди, гляди на меня, возлюбленный. Глаза   твои  волнуют   меня!  О,  какая   радость: ведь   это   ко   мне,   ко   мне   обращено   желание твое! Волосы твои душисты. Ты лежишь, как мирровый пучок у меня между грудей! Время прекращает свое течение и смыкается над ними солнечным кругом. Ложе  у  них — зелень, кровля — кедры, стены — кипарисы. И знамя над их шатром—любовь.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  Семь дней прошло с той поры, когда Соломон — поэт, мудрец и царь — привел в свой дворец бедную   девушку,   встреченную   им   в   вино­ граднике на рассвете. Семь дней наслаждался царь ее любовью и не   мог насытиться ею. И великая   радость   освещала   его   лицо,   точно золотое солнечное сияние. Стояли   светлые,   теплые,   лунные   ночи— сладкие   ночи   любви!   На   ложе   из   тигровых шкур   лежала   обнаженная   Суламифь,   и   царь, сидя   на   полу   у   ее   ног,   наполнял   свой изумрудный   кубок   золотистым   вином   из Мареотиса,   и   пил   за   здоровье   своей возлюбленной,   веселясь   всем   сердцем,   и рассказывал   он   ей   мудрые   древние   странные сказания. И рука Суламифи покоилась на его голове, гладила его волнистые черные волосы. — Скажи мне, мой царь,— спросила однажды Суламифь,—   не   удивительно   ли,   что   я полюбила   тебя   так   внезапно?   Я   теперь припоминаю все, и мне кажется, что я стала принадлежать   тебе   с   самого   первого мгновения, когда не успела еще увидеть тебя, а только   услышала   твой   голос.   Сердце   мое затрепетало   и   раскрылось   навстречу   к   тебе, как раскрывается цветок во время летней ночи от южного ветра. Чем ты так пленил меня, мой возлюбленный? И   царь,   тихо   склоняясь   головой   к   нежным коленям   Суламифи,   ласково   улыбнулся   и ответил: Тысячи   женщин   до   тебя,   о   моя — прекрасная,   задавали   своим   милым   этот вопрос, и сотни веков после тебя они будут спрашивать   об   этом   своих   милых.   Три   вещи есть в мире, непонятные для меня, и четвертую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины.   Это   не   моя   мудрость,   Суламифь, это слова Агура, сына Иакеева, слышанные от него учениками. Но почтим и чужую мудрость. — Я помню, Суламифь, как обернулась ты на мой зов. Под тонким платьем я увидел твое тело, твое прекрасное тело, которое я люблю как   бога.   Я   люблю   его,   покрытое   золотым пухом,   точно   солнце   оставило   на   нем   свой поцелуй.   Ты   стройна,   точно   кобылица   в колеснице   фараоновой,   ты   прекрасна,   как колесница   Аминодавова.   Глаза   твои   как   два голубя, сидящих у истока вод. — О милый, слова твои волнуют меня. Твоя рука сладко жжет меня. О мой царь, ноги твои как   мраморные   столбы.   Живот   твой   точно ворох пшеницы, окруженный лилиями. Окруженные,   осиянные   молчаливым   светом луны, они забывали о времени, о месте, и вот проходили часы, и они с удивлением замечали, как   в   решетчатые   окна   покоя   заглядывала розовая заря. Также сказала однажды Суламифь: — Ты знал, мой возлюбленный, жен и девиц без числа,   и   все   они   были   самые   красивые женщины   на   земле.   Мне   стыдно   становится, когда   я   подумаю   о   себе,   простой,   неученой девушке,   и   о   моем   бедном   теле,   опаленном солнцем. Но,   касаясь   губами   ее   губ,   говорил   царь   с бесконечной любовью и благодарностью: —   Ты   царица,   Суламифь.   Ты   родилась настоящей царицей. Ты смела и щедра в любви. Семьсот   жен   у   меня   и   триста   наложниц,   а девиц   я   знал   без   числа,   но   ты   единственная моя, кроткая моя, прекраснейшая из женщин. Я   нашел   тебя,   подобно   тому   как   водолаз   в Персидском   заливе   наполняет   множество корзин   пустыми   раковинами   и   малоценными жемчужинами,   прежде   чем   достанет   с морского   дна   перл,   достойный   царской короны. Дитя мое, тысячи раз может любить человек, но только один раз он любит. Тьмы тем людей думают, что они любят, но только двум из них посылает бог любовь. И когда ты отдалась   мне   там,   между   кипарисами,   под кровлей   из   кедров,   на   ложе   из   зелени,   я   от души благодарил бога, столь милостивого ко мне. Жадно   внимала   ему   Суламифь,   и,   когда   он замолкал, тогда среди тишины ночи смыкались их губы, сплетались руки, прикасались груди. И   когда   наступало   утро,   и   тело   Суламифи казалось пенно­розовым, и любовная усталость окружала   голубыми   тенями   ее   прекрасные глаза, она говорила с нежной улыбкою:          ­ Освежите меня яблоками; подкрепите меня вином, ибо я изнемогаю от любви. .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  В упоении поцеловал царь губы своей милой. Но Суламифь вдруг встала на своем ложе и прислушалась. —   Что   с   тобою,   дитя   мое?..   Что   испугало тебя?—спросил Соломон. — Подожди, мой милый... сюда идут... Да... Я слышу шаги... Она замолчала. И было так тихо, что они различали биение своих  сердец. Легкий шорох послышался за дверью, и вдруг она         распахнулась    быстро и беззвучно. — Кто там? — воскликнул Соломон. Но   Суламифь   уже   спрыгнула   с   ложа,   одним движением   метнулась   навстречу   темной фигуре человека с блестящим мечом в руке. И тотчас   же,   пораженная   насквозь   коротким, быстрым   ударом,   она   со   слабым,   точно удивленным криком упала на пол. .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  Старший врач сказал: — Царь, теперь не поможет ни наука, ни бог. Когда извлечем меч, оставленный в ее груди, она тотчас же умрет. Но в это время Суламифь очнулась и сказала со спокойною улыбкой: — Я хочу пить. И когда напилась, она с нежной, прекрасной улыбкой остановила свои глаза на царе и уже больше не отводила их; а он стоял на коленях перед ее ложем, весь обнаженный, как и она, не замечая, что его колени купаются в ее крови и что руки его обагрены алою кровью. Так,   глядя   на   своего   возлюбленного   и улыбаясь   кротко,   говорила   с   трудом прекрасная Суламифь: — Благодарю тебя, мой царь, за все: за твою любовь, за твою красоту, за твою мудрость, к которой   ты   позволил   мне   прильнуть   устами, как к сладкому источнику. Дай мне поцеловать твои руки, не отнимай их от моего рта до тех пор, пока последнее дыхание не отлетит от ме­ ня.   Никогда   не   было   и   не   будет   женщины счастливее   меня.   Благодарю   тебя,   мой   царь, мой   возлюбленный,   мой   прекрасный. Вспоминай   изредка   о   твоей   рабе,   о   твоей обожженной солнцем Суламифи. И   царь   ответил   ей   глубоким,   медленным голосом: — До тех пор, пока люди будут любить друг друга, пока красота души и тела будет самой лучшей и самой сладкой мечтой в мире, до тех пор,   клянусь   тебе,   Суламифь,   имя   твое   во многие века будет произноситься с умилением и благодарностью. К утру Суламифи не стало. Тогда царь встал, велел дать себе умыться и надел   самый   роскошный   пурпуровый   хитон, вышитый золотыми скарабеями, и возложил на свою   голову   венец   из   кроваво­красных рубинов. .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  Ничего не ответив первосвященнику, он пошел дальше, в зал судилища. Как   и   всегда   по   утрам,   двое   его   писцов, Елихофер и Ахия, уже лежали на циновках, по обе стороны трона, держа наготове свертки па­ пируса, тростник  и чернила. При входе царя они встали и поклонились ему до земли. Царь же   сел   на   свой   трон   из   слоновой   кости   с золотыми   украшениями,   оперся   локтем   на спину   золотого   льва   и,   склонив   голову   на ладонь, приказал: — Пишите! “Положи  меня,  как   печать,   на  сердце  твоем, как   перстень,   на   руке   твоей,   потому   что крепка, как смерть, любовь и жестока, как ад, ревность: стрелы ее — стрелы огненные”. И, помолчав так долго, что писцы в тревоге затаили дыхание, он сказал: — Оставьте меня одного. И   весь   день,   до   первых   вечерних   теней, оставался   царь   один   на   один   со   своими мыслями,   и   никто   не   осмелился     войти   в громадную, пустую залу судилища. .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  Так посетила царя Соломона – величайшего из царей и мудрейшего из мудрецов – его первая и последняя любовь.                                  А.И. Куприн