Апокрифы живописи Юрия Попова

Апокрифы живописи Юрия Попова  Пространство, обжитое холстами История Школы космонавтики в Зеленогорске канула в лету. Однако именно в те времена в наших краях  появился Юрий Попов – художник с особым культурным пространством вокруг себя. Когда меня уговаривали съездить к нему, я кочевряжилась, оттягивала встречу. Но, наконец–то, переступив порог дома–мастерской,  вмиг прониклась его атмосферой и поняла, что здесь есть дело искусствоведу. Тогда один из многочисленных  моих материалов о Ю. Попове назывался так: “И эта глушь – столица здешних мест”. С той поры много воды  утекло… Сегодня Юру не встретить в окрестностях Зеленогорска. И слушая мои впечатления о Париже или  Амстердаме, он уверенно бьет мои карты своими козырями – за это время ему удалось и мир посмотреть, и  себя показать.  Сотрудничество в Женеве с галереей “Cigarini” позволило Юре осмотреться в пространстве швейцарской  столицы. Не проезжим туристом, а представителем современного российского искусства считают нашего  земляка в Париже в “Galerie Figure”. Столица Франции – город далеко не гостеприимный для тех, кто  пытается в нем зарабатывать, а не тратить – сделала некоторые уступки, предоставив художнику возможность  показаться в престижных залах Пьера Кардена, известного своим изысканным вкусом во всем мире. Эта  экспозиция проходила недавно в рамках кинофестиваля “Paris–Art–Moscow”. Не затерялся художник Попов и  в столице нашей Родины Москве. Не только в Доме Художника на Крымском валу можно увидеть его  живопись, но и в “Арт–студии Реброва” на Никольской, а теперь вот появился и новый адрес: Старая площадь, 10/2 – здесь находится Администрация Президента РФ. Художник по–прежнему востребован ценителями из  Новосибирска, а Красноярск, волей судьбы ставший местом постоянного проживания, достаточно хорошо  обжит поповскими холстами в стенах галереи “Хинган”. Творческая личность – всегда тайна, которую не  разгадать, хотя следует помнить о том, что искусство – не самый худший повод для общения между людьми.  Открывая автора, мы начинаем интересоваться человеком. Мы хотим знать, о чем он думает, как творит, чем живет, в надежде получить ответы, открывающие скрытые смыслы полученных впечатлений – они настоящие  двигатели нашего любопытства. Неутраченные иллюзии – Юра! Чаще всего мы общаемся с тобою про искусство и его смыслы. Но давай поговорим о тебе ?  – Давай, – миролюбиво позволяет он. Мой глаз зажигается зеленым светом, молниеносно настраиваясь на неизвестную волну, и я произношу: – Каким ветром занесло тебя в Сибирь из Вологодчины? Юра начинает неторопливо, вдумчиво: – Отъезд мой был в большей степени случаен. В очередной летний отпуск приехала мамина сестра, в  очередной раз я с завистью слушал рассказы о горах, о Енисее, о Красноярском “море”, смотрел черно–белые  фотографии, казавшиеся самыми цветными на свете. Тетушка предложила маме забрать меня на год – закончить 8–й класс, попробовать позаниматься в  художественной школе. В нашей глухомани никаких художественных заведений не было, поэтому  мама решилась “поискать звезду” мою в других краях. Отец находился в командировке, и это решение –  поехать пусть и ненадолго, не насовсем, как тогда предполагалось, – оказалось тем более трудным. – Понятное дело – вопрос ведь не из праздных, – аккуратно вставляю свое слово я. – На мой взгляд, когда  кардинально меняется место жительства, то и мир души переезжает как бы на другой адрес. Интересно, каким  было твое первое живое впечатление от Сибири? – Мне запомнилось, как теплым августовским вечером, пересев на дивногорскую электричку, мы переезжали  мост: в те полторы минуты над Енисеем, сквозь рябь металлических ребер, всплыли желтые впереди и синие  сзади гигантские туши гор над страшноватой рекой. И уже все было решено. И даже если бы пришлось уехать  через год, я все равно вернулся бы сюда.  – Стало быть, вернуться на родину через год, как планировалось, не удалось, и ты поступил в красноярское  художественное училище? – почти что констатирую я. – Так точно, – соглашается Юра. – В училище поступил сразу. Группа подобралась очень–очень яркая: все  абсолютно непохожие один на другого, и гораздо талантливее меня. Все и работали по–разному, и лидировали  в разном, учились друг у друга, и было очень мощное движение вперед. Я не помню ни одного момента вражды – работали и дурили (и немало) дружно. Правда, я сначала разрывался – все выходные пропадал в пещерах, на  “Столбах”, в горах. И пару вечеров в неделю – в клубе бардов. Я уже нечасто ночевал у тетушки – бывало, жил на “Столбах”, в мастерской прямо, пропадал у геологов, да и просто оставался, где ночь застигла. Это был  тоже счастливый период – такой плотной по событиям, жизнерадостной жизни уже не будет… Юра! А дальше? – настаиваю я с желанием сдвинуть зависшую паузу.  – Дальше? – переспрашивает мой собеседник, меняя скорость нашего общения. – Дальше, через три дня после  окончания училища, я был уже в армии. После демобилизации с ходу поступил в институт – это было тоже  довольно насыщенное время, и хотя училось легко и даже на повышенную стипендию, все–таки хотелось  слепить из себя что–то нестандартное, и институт я бросил. Дальше, опять же случайно, – Школа  космонавтики... Ну, да эту историю ты уже знаешь. – Ну, я знаю и то, что ты всегда помнишь, откуда родом, хотя и прирос к нашим местам. Твоя малая родина  подпитывает дух, обостряет чувства. Какой фильм воспоминаний крутится в твоей голове? – О чем бы ни рассказывал, все мои воспоминания связаны с рекой Сухоной. Она сильно обмелела, и теперь  редко можно увидеть какой–нибудь буксир, – как о свершившемся факте говорит Юра. – Воспоминания о  детстве не то чтобы перечеркнуты – как–то немного заслонены тем, что я осознал позднее. А детство было  действительно счастливым – село да деревня, река, лес, велосипеды, арбалеты, воздушные змеи и огромная  пластилиновая крепость. Юра замедлил свой рассказ, но воскресшая в памяти жизнь уже не отпускала. Он продолжил: – Пара ярких впечатлений. Меня пускают в рубку “Зари” и дают порулить. Кругом – сверкающая гладь! И я –  рулю!!! А потом меня оставляют ночевать в крохотной каютке капитана. И мне не до сна – такой восторг: вокруг  пристани, на водяных бликах, пыхтят, разворачиваются буксиры; “Заря” качается; прожектора; громкие  команды. И так жаль, что никто из друзей не видит, что я в каюте капитана. Или я в деревне, которой уже нет, ем сушеные ломтики яблок на печке. В окне – рожь во все поле, а по радио – “На  дальней станции сойду...” в исполнении Г. Белова. И было просто счастье от осознания того, что я родился в этой  стране, а не там, где угнетают негров.