Дневниковые записи Аркадия Александровича Столыпина о революционном Ржеве.
Столыпин Аркадий Александрович. 1894 - 1990г.
Племянник премьер-министра П.А. Столыпина, журналист, поэт и художник, ротмистр 17-го Нижегородского драгунского полка. Воевал на Юге в составе
сводного полка Кавказской кавалерийской дивизии. В 1920 г. интернирован в
Польшу. В эмиграции жил в Югославии и Швейцарии, работал в посольстве США. В 1917 году с 16 октября (3 октября) по 29 октября (16 октября) в составе Нижегородского драгунского полка находился в революционном Ржеве. В его дневниках и «Записках драгунского офицера» остались записи связанные с этим периодом его пребывания в нашем городе.
Аркадий Александрович Столыпин родился в Москве 26 сентября 1894 года. Он принадлежал к знатному состоятельному роду служилых дворян Столыпиных, представители которого известны с XV-XVI века. На щите фамильного герба Столыпиных был изображён серебряный одноглавый орёл - символ власти и господства, великодушия и прозорливости. Задушенная змея в лапе орла символизирует наказанное зло, а подкова - счастье. Девиз на гербе гласит «Deo spes mea», что значит «Бог - моя надежда». Этого девиза придерживались в своей деятельности многие Столыпины, прославившиеся служением на военном и гражданском поприщах, достижениями в области литературы и искусства. Не был исключением и драгунский офицер, ротмистр Аркадий Александрович Столыпин.
Деятельность старших Столыпиных - отца и дяди, даёт нам преставление о той атмосфере, в которой вырос Аркадий Александрович Столыпин. Он был единственным сыном Александра Аркадьевича и его жены Ольги Николаевны, урождённой Мессинг, и старшим отпрыском мужского пола в своём роду, отчего получил родовое имя Аркадий и из рук П. А. Столыпина - родовую икону. Детство и раннее отрочество Аркадия Александровича, которые прошли в Петербурге, Москве и на дачах семьи, были счастливыми. Об этих годах он писал в своём дневнике: «Вспоминаются огромные пасхальные столы, на них рядом с барашком из сливочного масла лениво возлежал заливной поросёнок, красовалась фаршированная индюшка, окорока всех сортов - и варёный, и копчёный, и цельный, и маленький без костей. А язык? А колбасы всех сортов? Уж не стану говорить про куличи, бабы, пасхи сметанные, творожные, ванилевые, сливочные, с изюмом, цукатами и классическим маленьким розаном, похожим скорее на камелию, нежели на розан, воткнутым в самую вершину. Сколько во всём этом было поэзии и своеобразной красоты! Как горели пёстрые яички, когда скользили по ним солнечные лучи… Красные, синие, зелёные, жёлтые, они красивыми сочными пятнами оживляли и без того пёстрый стол, уставленный цветами. И погода как-то всегда устанавливалась ясная, солнечная, свежая от ещё не совсем стаявшего снега. А может быть, всё это и не было так хорошо, как кажется теперь, и кажется всё это так мило только потому, что это было в прошлом, в детстве, когда всё скрашивается жаждой жизни и беспечной весёлостью. Длинный пост, мрачные в своём грустном величии службы, невольный трепет перед исповедью, умилённая торжественность причастия, любовь и ласка от всех, подарки и, наконец, впереди после экзаменов каникулы, деревня, поля, леса, купание в светлой, быстрой реке, прогулки верхом в свежем лесу, ещё сыром от ночной росы…»
Отец брал Аркадия в свои заграничные путешествия, производившие на него неизгладимые впечатления, которые впоследствии скрашивали трудности его полевой жизни: «Это было в роскошном купе вагона международного общества, который быстро и бесшумно уносил меня среди сырости и тумана северных болот куда-то за границу. Тогда я тоже смотрел, не отрываясь, через покрытое инеем окно, и искры сливались в какую-то причудливую смесь огненных нитей. Ах, эти путешествия за границу! После серых, пасмурных полей, болот, иссечённых мелким дождём, и лесов, окутанных туманом, попасть в жаркую, залитую неумолимым летним солнцем Италию! Приятно вспоминать прошлое; понемногу мысли путаются, искры всё летят и летят то редкой сетью, то сплошным роем, как маленькие золотые пчёлки». Аркадий с блеском учился в 6-й Петербургской гимназии и окончил её с отличием, поступил в Петербургский университет, но когда в 1914 году началась 1-я мировая война, в порыве патриотических чувств, не доучившись, он пошёл в Пажеский корпус на ускоренный курс. Уже 1 июня 1915 года его произвели в подпрапорщики и приняли в 17-й драгунский Нижегородский полк, славный своими боевыми традициями, в котором некогда служил М. Ю. Лермонтов.
Воевал Аркадий Александрович по-столыпински доблестно. Вот как дальше кратко и точно он сам описывает свою судьбу: «Прибыл в полк на Турецкий фронт осенью 1915 г. Вскоре полк переведён на Австрийский фронт, но снова переброшен на восток (в Экспедиционный корпус генерала Баратова). 1 января 1916 года двинут на Багдад. В начале 1917 года полк на отдыхе на Кавказе. После революции двинут на Западный фронт. Я покинул полк и вернулся в конце 1917 года в Батуми. В Добровольческую армию прибыл весной 1919 г. в г. Керчь. Ранен. Из Керчи Сводный полк Кавказской кавалерийской дивизии двинут в направлении на Киев. Вторично ранен. Полк интернирован (армия генерала Бредова) поляками в Силезии. Бежал из лагеря в Сербию. Оттуда прибыл в Крым и зачислен в армию генерала Врангеля. В бою против кавалерии Будённого тяжело ранен около Перекопа и эвакуирован в Севастополь и дальше в Константинополь. Кончил службу в чине ротмистра».
За этими скупыми строками - тяжелейший период жизни Аркадия Александровича, полный военных лишений, страданий, ранений и болезней (возвратного тифа, в частности) и отчаянной борьбы за свои убеждения. После развала полка в декабре 1917 года он уехал на дачу к родителям в Махинджаури под Батуми, попал вместе с ними в турецкую, а затем в английскую оккупацию. Англичане хорошо относились к русским офицерам, поэтому у Аркадия Александровича появилась возможность ухать из Батуми и примкнуть к Белому движению, чем он и воспользовался. Будучи храбрым офицером, он несколько раз после ранений и побега из лагеря для интернированных возвращался в эскадрон своего Нижегородского драгунского полка, воссозданного в Добровольческой армии.
Всё это время А. А. Столыпин вёл дневники, делая записи в тетрадях хорошим разборчивым почерком, очень грамотно. В них он рассказывал о происходивших событиях и своих впечатлениях то по-военному кратко и точно, то красиво и даже поэтично, умело рисуя словами картины боёв и пейзажи окружающей местности. В дневниках много литературных и музыкальных ассоциаций, что совершенно неудивительно, ведь автор вырос в высококультурной семье и блестяще учился.
Значительная часть дневников А.А. Столыпина чудом уцелела в вихре революции и легла в основу его «Записок драгунского офицера», впервые опубликованных в России в 1992 году в 3-й книге сборника «Русское прошлое» (СПб.: СП «Свелен», 1992, с. 6-104). Утерянную часть дневников автору пришлось восполнять по своим воспоминаниям.
Столыпину была суждена очень долгая жизнь. Из Константинополя он перебрался в Белград, где жили в эмиграции его родители. Там в 1925 (по другим сведениям, в 1930) году скончался его отец. Личная жизнь самого Аркадия Александровича так и не сложилась, во всяком случае, в официальном браке он не состоял и потомства не оставил, жил с матерью Ольгой Николаевной, служил в посольстве США в Белграде. Вскоре после фашистской оккупации его арестовали, и он полгода просидел в лагере гестапо. В конце 1944 года А. А. Столыпин перебрался в Австрию, а в 1945 голу в Швейцарию, в Берн, где снова устроился на работу в посольство США. Здесь в 1953 году скончалась его мать. В 1957 году он вышел в отставку и много лет прожил в курортном городе Монтрё. Своих талантов он не «закопал в землю»: был хорошим акварелистом, фотографом, знатоком геологии, увлекался альпинизмом. Даже в очень преклонных летах он выглядел бодрым и подтянутым. Скончался А. А. Столыпин в возрасте почти 96 лет 8 сентября 1990 года и похоронен на кладбище Глион близ Монтрё.
Его «Записки драгунского офицера», особенно дневники, представляют собой важные исторические свидетельства переломной эпохи русской революции 1917 года и Гражданской войны как бы «изнутри». Упоминаемые мной дневники А. А. Столыпина - очень ценный материал для историков, так как события в них описываются по живым впечатлениям, буквально день за днём, порой час за часом, бой за боем. Это позволяет уточнить даты и подробности отдельных событий, а также имена и судьбы некоторых их участников.
А.А.Столыпин. 1962 г.
Вот как 23-летний офицер попал в наш город нам и рассказывают записи из его дневника.
«…16 октября (3 октября). Г. Ржев. Прибыло два новых офицера-пажа, Дейша и Дурасов. Первый назначен в 3-й эскадрон, а Дурасов к нам в 1-й. Чуть не написал в «Эскадрон Его Величества»! Дурасов высок, строен и производит приятное впечатление.
Легли спать рано, но в 3 часа нас разбудил шум и свет. Звонят из штаба полка. К телефону подошел Измаил Гашимбеков. Оказалось, что в 5 утра первый дивизион и пулеметный взвод должны выступить по направлению на Смоленск. Мы сначала подумали, что Гашимбеков шутит, но он клянется, что все правда.
Телефон жужжит, как комар, денщики носятся по комнате, собирая вещи. Слухи, что солдатня где-то разбила винные и водочные склады и пошла громить город Смоленск (а может, Ржев?), что ожидают еврейский погром, что вызванные войска помогают плохо и их солдаты сами напиваются...
В утреннем тумане темнеет построенный эскадрон, лошадиные копыта хлюпают в густой, черной грязи. Предсветный ветерок пробирает до мозга костей - а в комнате было так тепло, и так сладко было спать!
На фоне еще темного неба, более светлого на северо-востоке, чернеют силуэты изб с взъерошенной соломой крыш и старыми коньками, а над ними у самого горизонта медно-красный зловещий серп. Петухи приветствуют алый восток и наше выступление. Утро. Около штаба полка к нам присоединяются 2-й и 3-й эскадроны. Пулеметы мерно позвякивают на тяжелых двуколках и немного запаздывают. Лица не выбриты и заспаны.
В Минске грузят нас быстро и умело, видно, кто-то «сильно ждет» нашего прибытия.
Прицепили сильный паровоз, и мы двинулись. В главном эшелоне с нами князь Никита Трубецкой и пулеметы. Двигаемся мы быстрее обычного и останавливаемся лишь, чтобы набрать воды и фуража и напоить коней.
Вот и Смоленск, где мы узнаем, что двигаемся дальше через Вязьму на г. Ржев. В Смоленске все затихло и безобразия прекратились, но новый взрыв хулиганства вспыхнул в Ржеве, где толпы разнузданных солдат разгромили водочный завод, вернее «фабрику», ибо правильно следует говорить: «Спиртной завод» и «Водочная фабрика». В последней спирт очищается, бутылки наполняются и отправляются дальше для продажи. На нашей фабрике чуть ли не 60 000 ведер спирта и очищенной водки!
В Ржеве все пьяно, все дерутся и безобразят. Части, выписанные для усмирения, присоединяются к гарнизону и сами напиваются. Чудесная старая водка 1911 года льется рекой. «На Руси веселие есть питие». Пьют все: мужчины и женщины, солдаты и штатские, молодые и старые.
Вызвали было юнкеров Тверского кавалерийского училища и пулеметную роту, но что могут они против 30 000 пьяной и озлобленной пехоты? Открыли они огонь поверх голов. «Сначала солдатики испужались», - говорили свидетели, - «страшновато им, видно, стало, а потом ничего, попривыкли, видно, и под свист пуль пьют себе на здоровье водочку и спиртик». Правда «спиртик» не для всех прошел благополучно. Умерло семь человек, иные упали в чаны со спиртом, другие были убиты во время драк осколками бутылок. И это в городе, где бутылка денатурата продавалась на черной бирже за 10 рублей! Черпают спирт из чанов, где на дне лежат покойники и добавляют: «Это ничего, когда дойдем до дна, тогда и вытащим их».
При подъезде к Ржеву нас уже на станции обдал резкий запах спирта. Всюду осколки стекла и разбитые бутылки. Среди луж спирта - трудно глазам своим поверить - но видел стаю пьяных уток, которые, конечно, спирт не пили, но ошалели от испарений. Они едва двигались, шлепали по мокрой мостовой зигзагами, падали и были невероятно смешны.
У стен завода горы битых бутылок, горы поломанных ящиков, бутылки всех размеров, начиная с небольшого «мерзавчика» и кончая внушительной «четвертью». Нет буквально квадратной сажени земли, не пропитанной водкой и не устланной сверкающими на солнце осколками стекла! Днем сравнительно спокойно. Завод охраняется кубанскими казаками. Носится обалделое и испуганное начальство - разные комиссары, военные и другие. На вокзале ждали долго. Наконец прибыл генерал, тип «генерала с решительным лицом» - сорт, присылаемый туда, где надо усмирить.
Драгуны уже где-то достали водки, но им было обещано достать вдоволь лучшей водки, а не спирта, чтобы устроить празднество после «усмирения».
Потом нас передвинули на Виндавский вокзал и мы высадились, причем меня выслали квартирьером, а со мной «комиссара юрода», который испуганными глазами взглянул на высокую драгунскую лошадь, неуклюже взобрался на нее не с той стороны и судорожно вцепился в повод и гриву. Надо было только видеть рожи драгун!
Город невелик, дома деревянные и чистенькие. Высыпали барышни и дамы, полные любопытства и желания познакомиться. Из окон епархиального училища нас разглядывал целый цветник свежих, молодых и веселых лиц, среди которых много хорошеньких. Словом, все как полагается при въезде кавалерийского полка в уездный город, переполненный пехотой; и в таких случаях я всегда чувствую себя немного смешным и чуть-чуть героем, что, впрочем, и невинно, и забавно. Дом офицеров моего эскадрона один из лучших в городе, недаром я был квартирьером. Хозяйка, милейшая вдова, Екатерина Ивановна Колесникова, купеческого сословия, но скорее похожая на монашенку, старается во всем нам угодить…»
Итогом пьяного Ржевского бунта было разграбление 9 тыс. ведер пива и 17 тыс. ведер водки, а также выход на свободу 28 уголовных элементов из Ржевского тюремного замка, о чём сообщалось в выпуске «Утра России» от 7 октября 1917 г.
20 октября (7 октября). Г. Ржев. Наш дом на Большой Спасской. В окнах нашей комнаты кисейные занавески, много растений, филодендроны, фикусы, араукарии, бегонии, жаль только, что нет почти обязательного «кенаря» в клетке у окна. Пожалуй, эта лучшая квартира, которую я до сих пор видел на Западном фронте.
Город делится на две части Волгой, которая здесь совсем узенькая среди крутых берегов. Та часть города, в которой мы живем, называется «Князь-Дмитриевская», а противоположная «Князь-Федоровская». Это остаток старины, когда городом владели два князя, Федор и Дмитрий, которые постоянно враждовали между собой, и Волга была границей их владений. Но в городе, кажется, исторических памятников нет.
Жители почти все старообрядцы, в том числе и наша хозяйка, почтенная Екатерина Ивановна. Ходит она в черном, на голове платочек, грамоте не училась, но зато службу церковную знает назубок. По углам понавесили много старинных образов. От прадедов еще они, и темные лики сурово глядят из тяжелых, пудовых риз.
В комнатах у печей лежанки. Войны как будто и не было: дом - полная чаша: варения, печения, меда всех сортов - и липовый, и из акаций, сушеные и маринованные грибки и огурчики, сухарики, блинчики, словом, полное вам удовольствие.
Наряд у нас, увы, тяжелый: полуэскадрон у водочной фабрики, посты на Виндаво-Рыбинском вокзале, у казначейства, телеграфа и т.д. Водочная фабрика - это мрачное сборище домов разных размеров и стройки, разбросанные вдоль Александровской дороги и обнесенные высоким, деревянным тыном. Темно-красный кирпич зданий от сырости кажется почти черным, словно запекшаяся кровь.
Кое-где забор разломан, и в эти бреши недавно с криком и пальбой валил пьяный народ и пехотинцы. Всюду сор, стружки, опилки, кирпичи, битое стекло и бутылки. Все загажено. Весь день и всю ночь вокруг фабрики, где я находился, как в осажденной крепости, было неспокойно.
Бродили какие-то штатские и толпы мрачно настроенных пехотинцев; между заборами и вдоль канав мелькали подозрительные тени, слышались пьяные окрики и раздавались отдельные выстрелы. Иногда мелкие группы объединялись и начинали напирать на наши посты и караулы. Тогда, тихо крадучись, неприметно для толпы за наружной стеной, в темноте, подходил драгун, перебирался через горы ящиков, проскальзывал по лестницам, задевая сырые стены прикладами карабинов, и вдруг появлялся перед толпой, которая нехотя отходила.
После полуночи стало тише, но лишь с рассветом мы окончательно успокоились. Домой вернулся усталый и продрогший, перекрестился на громадного, темного святого Николая и пошел в баню. После, обессиленный жарой, растянулся в глубоком кожаном кресле и блаженно заснул.
Хорошо живет купеческая вдова Колесникова в городе Ржеве, на Князь-Дмитриевской стороне, на Спасской улице, в тепле, среди фикусов, запаха лампадного масла, под ликами темных икон. Хорошо живет. Весь вопрос в том, долго ли продлится ее мирная и спокойная жизнь.
22 октября (9 октября). Г. Ржев. Беспорядки были постепенно подавлены. Насмерть перепуганные обыватели стали выползать на свет Божий, лавки стали открываться, тяжелые ставни пропустили свет в темные склады, балясины отодвинулись. Генерал с «решительным лицом» стал еще храбрее и решительнеe. Приказано расформировать 50-й и 70-й пехотные полки, Белостокский пехотный полк (стоянка - Севастополь) и Рижский пехотный полк (стоянка - Седлец). Часть солдат будет послана на фронт как пополнение. При этом начальство опиралось на три наших эскадрона, на эскадрон 15-го Уланского татарского полка (стоянка - Полоцк), на сотню кубанцев, сотню сибирских казаков, пулеметную роту и два броневых автомобиля. Не маловато ли?
Часть пехоты, а именно Белостокский полк, с ропотом, но все же покорился и отправил пополнения на фронт, а вот делегатам Рижского полка решительно заявили, что «без боя воевать не пойдут». Надо находиться осенью 1917 года на Северо-Западном фронте, чтобы оценить такую формулировку: «Без боя воевать не пойдем!».
Утром получили приказ построиться к 9 часам и быть готовыми к «отправлению пехоты на фронт». С нами рядом живет командир 70-го полка, старый армейский офицер. Значит, просыпаемся мы утром и говорим ему, что вот, мол, господин полковник, мы сейчас на вас пойдем войной... «Милости просим, милости просим, только давайте сначала чайку выпьем, а уж потом, с Богом, отправим моих негодяев как-нибудь...». Вот мы и выпили чайку, а затем построились перед штабом полка. Прибыли и уланы, и казаки, с грохотом подкатили броневики. Из-под нависших башенок пулеметы выглядывают, словно из нор. Появляется комиссар в капитанском чине и говорит подходящую к данному случаю речь. У меня иногда впечатление, что скорее «случаи подгоняют к речам». Теперь самое простое событие не может обойтись без речей и ненужных подробностей. Так и с нами.
Ночью было «совещание», затем были переговоры комиссаров и делегатов по «прямому проводу», затем были доклады и речи. Наконец упорство пехоты было сломлено. Комиссар, вероятно, до сих пор считает, что победа одержана благодаря речам, совещаниям и болтовне по прямому проводу, но я думаю, что одно наше присутствие и решительный «ультиматум» привел бы к тому же, и быстрее.
Когда мы с музыкой прошлись по улицам города и броневики подкатили к вокзалу, погрузка пехоты пошла ускоренным темпом. Мелкие затруднения сразу были устранены, и все пошло на лад. Отправили несколько эшелонов, остальные пойдут завтра и в ближайшие дни.
Жители чуть не со слезами радости благодарят нас за «избавление от пехоты».
29 октября (16 октября). Г. Ржев. Все еще сидим здесь, ждем отправки. Приехал Сахновский, грустный после разлуки с молодой женой. Два слова о новом командире нашего полка - полковнике Генерального штаба Брандте. Брандт одет хорошо, выправка у него прекрасная, что-то в нем не русское - похож на английского офицера, что ли? Особенно офицерам он не понравился, уж больно не похож он на командира Нижегородского полка - лицо сухое, усов почти нет - все выбрито, кроме щеточки-полосочки под носом. Голос тягучий, высокомерный, медлительный, с ударением на отдельных местаx, долженствующих быть запомненными младшими офицерами. Как я уже упомянул, одет нарядно, на груди «почетный легион». Служил в артиллерии в японскую кампанию.
Мелочен до крайности, придирается к плохо выбритому подбородку, неровно пришитой пуговице, слишком узкому поясу, не того цвета перчаткам и т.д. Все это отчасти хорошо, т.к. благодаря вечным блужданиям по Турции и Персии и хроническому отсутствию денег наши офицеры стали обращать слишком мало внимания на свою внешность. Но, с другой стороны, посылать офицера в Москву заказывать погоны, потому что не у всех серебряные золоченные, а «попадаются» и никелевые, в то время как полк едва не разлезается по швам благодаря разным пропагандам, по меньшей мере странно!
Хуже еще то, что он покушается на самый «дух» полка, на <…> дикости кавказских обычаев, которые давали полку определенную окраску, отличая его от чисто «российских» полков. У нас кавказские традиции, песни, тулумбаши, пестрые башлыки, чудесные старинные шашки, малиновые фуражки - все это красочно, весело и ярко. Все это не нравится новому командиру полка - ни удалая лезгинка, ни чудесное грузинское «мраволжание» за стаканом кахетинского вина. Что ему надо? Превратить нас в англизированных офицеров?
В общем, в полку настроение немного лучше. Столкновение с пехотой немного отрезвило веру драгун в качестве республиканского воинства, и драгуны увидели, во что превращаются войска без дисциплины. Я вырезал из газеты «Постановление офицеров Гвардии Петроградского полка». Сколько правды и горечи в этих страшных строках!
Московское Совещание общественных деятелей со своей стороны старается настоять перед Временным правительством на проведении в жизнь армии некоторых начал.
Боюсь, что все эти последние попытки что-то спасти уговорами, доказательствами и мольбами успехом не увенчаются. Дело дошло до того, что одна сила может что-либо изменить; не уговоры, а пулеметный огонь; не просьба, а удар штыка... и последним доказательством является шашка!
Прочел эти строки и ужаснулся - неужели это я написал?
Источники:
1. Столыпин А.А. Дневники 1919-1920 годов. Романовский И.П. Письма 1917-1920 годов. Москва - Брюссель: Conference Sainte Trinity du Patriarcate de Moscou ASBL; Свято-Екатерининский мужской монастырь, 2011.
2. Столыпин А.А. Записки драгунского офицера. 1917-1920 гг. // Альманах "Русское прошлое", 1992, № 3.
3. Русское прошлое№3. Парижский выпуск. Архивы эмиграции. Санкт-Петербург, ул. Сердобольская, д.1, СП "Свелен", 1992 г.
Дневниковые записи Аркадия Александровича
Не был исключением и драгунский офицер, ротмистр
Нижегородский полк, славный своими боевыми традициями, в котором некогда служил
Ольгой Николаевной, служил в посольстве
Вот как 23-летний офицер попал в наш город нам и рассказывают записи из его дневника
В Ржеве все пьяно, все дерутся и безобразят
При подъезде к Ржеву нас уже на станции обдал резкий запах спирта
Дом офицеров моего эскадрона один из лучших в городе, недаром я был квартирьером
Город делится на две части Волгой, которая здесь совсем узенькая среди крутых берегов
Жители почти все старообрядцы, в том числе и наша хозяйка, почтенная
Не маловато ли? Часть пехоты, а именно
Все это отчасти хорошо, т.к. благодаря вечным блужданиям по
© ООО «Знанио»
С вами с 2009 года.
