՞Клара՞ Юрий Васильевич Бондарев

ЮРИЙ БОНДАРЕВ

Юрий Васильевич Бондарев родился в 1924 году. Он известный русский писатель, наш современник. Основная тема его романов „Батальоны  просят  огня”,  „Горячий снег” – подвиг народа в Великой Отечественной войне. Герои его книг – обычные люди с чистой душой, которые героически ведут себя на поле боя, храбро сражаясь  за  Родину.  В  романах  Бондарева – „Тишина”,  „Берег” ставятся проблемы нравственного характера: связь со своим временем, отношения между людьми. В лирических и философских миниатюрах, вышедших под названием „Мгновения”,  писатель размышляет о жизни и смерти, о назначении человека, ожестокости и милосердии, о добре и зле. Одно из таких „мгновений” описано в рассказе  „Клара”, в основу которого лёг реальный случай из жизни писателя.

КЛАРА

     Рассказ художника посвящается дочери Кате. Моя профессия заставляет меня разъезжать по всей стране. Я люблю сходить ночью на маленьких лесных станциях, стоять на безлюдной платформе, слушать отдалённые вздохи уходящего паровоза.

  Леса спят, и эхо гулко катится попросекам, как в пустых коридорах. Я люблю шагать по вечернему лесу и слушать его шорохи, сонные вскрики птиц, попискивание куликов на близких озёрах, потом шагать по мягкой пыльной полевой дороге и видеть далёкие огоньки на косогорах. Летом они кажутся тёплыми, осенью мерцают и дрожат на ветру. Тогда Орион всю ночь горит над лесами в чёрных омутах глухих озёр. Обычно я поселяюсь на всё лето до осени в деревне. Каждое утро встаю назаре и целый день брожу по полянам и лугам. Я испытываю волнение, когда сумерки застают меня вдали от деревни, на покойных лесных озёрах. Я вижу, как рождается ночь. Синий густой сумрак и туман ползут из неподвижной чащи деревьев на воду, и озёра засыпают. На западе красноватый отблеск ещё теплится, светится возле камышей, а с востока быстро надвигается темнота. И в притаившейся студёной воде уже плавают зелёные звёзды. Становится сыро и очень тихо. Только иногда, мелькнув мимо угасающей над лесом поздней зари, на озеро со свистом, с плеском садится стая диких уток.

     Я люблю проснуться на сеновале, где я обычно сплю, глубокой ночью, почти перед самым рассветом. Мне зябко, я прислушиваюсь и чувствую – в тишине кричат сверчки, к заре похолодало, щели в крыше полны лунного света, и сквозь раскрытый чердак сильно тянет из сада росистой свежестью. Облитый луной, он словно стынет в синем дыму. Без всего этого, мне кажется, я не могу жить и летом всегда работаю в деревне. И вот однажды мне пришлось поехать не в деревню, а на юг, в санаторий, отдыхать, на прекрасный юг с его жарой, декоратив-ными пальмами и душными бархатными ночами, где нет холодных лесных озёр, в которых на закатах бьют хвостами пудовые щуки.      Здесь мне нравится и пленяет только море. Это удивительное зрелище. Утром оно лиловое, гладкое как стекло, над ним подымается легкий парок; днём оно ослепительно нежное, синее, вечером быстро темнеет, на горизонте подолгу пылают огромные пожары и тают дымки пароходов, уходящих в этот огненный закат. Однако мне было скучно на юге, не хватало тут северных лесов, и был я точно одинок без них. И никак не работалось. Раз, проспав восход. я встал в плохом настроении. Вся палата была залита горячим солнцем, слабый ветерок играл белой занавеской на балконе. Я долго валялся в постели и смотрел на мольберт: вчера начал писать вечернее море. Но этот этюд мне совсем не понравился в то утро, я закурил и подумал сердито: „Надо уезжать, это безобразие!” (Стр. 117)

     Вдруг я услышал будто шелест крыльев, и показалось: что-то чёрное взъерошенным комом упало за тюлевой занавеской балкона. Я удивился и вышел на балкон. На перилах сидела нахохлившаяся ворона и одним глазом смело и внимательно поглядывала на меня. С какой целью она прилетела сюда, было неизвестно. Внизу зеленел санаторный парк, пальмы и кипарисы, за ними – море и пляж, усыпанный телами загорающих: везде был солнечный простор.

– Ты зачем? – сказал я, но ворона ничуть не испугалась моего голоса, взглянула любопытно другим глазом и, кивнув мне, произнесла, вроде знакомясь:

    – Кла-ра!

   Тогда я усмехнулся, подошел ближе, ворона продолжала сидеть на перилах, только опять нагнула голову; и я, протянув руку, погладил её.

     – Ишь ты! – сказал я. – Ты откуда?

     – Кла-ра! – несколько уже недовольно повторила ворона и нетерпеливо тряхнула хвостом. Я засмеялся, указал на дверь и пригласил её:

      – А ну заходи ко мне, если ты не боишься.

 Не успел я это сказать, как ворона спрыгнула с перил, отодвинула клювом занавеску и вошла в комнату, стуча по паркету когтями. Я был окончательно удивлён. Паркет оказался так гладко натёрт, что ворона, спеша войти, неожиданно поскользнулась, но сейчас же подпёрлась своим хвостом, как палкой, снова пробормотала с неудовольствием:

  – Кла-ра! Я сразу догадался, что мне надо делать: быстро взял в ванной мыльницу, сполоснул, поставил её на пол, накрошил хлеба, потом налил туда молока. Глядя на мои приготовления, ворона всё с нетерпением трясла хвостом, а раздовольно сердито стукнула клювом по мухе, которая села на пол рядом с мыльницей.

     – Ну ешь! – весело сказал я и при этом отошёл в сторону, чтобы она нестеснялась.  (Стр. 117)

      Ворона подошла к мыльнице и стала так мотать в клюве хлеб, что во всестороны полетели брызги молока.

   – Как тебя звать? – спросил я.

   – Кла-ра! – ответила ворона с полным клювом хлеба и посмотрела на меня презрительно, точно говоря: „Будто и не знаешь!”

    – А, Клара! – обрадованно сказал я, но больше вопросов не задавал, сел на стул и начал наблюдать. Кончив есть, Клара немного подумала, почесала ногой голову и стала ходить по комнате. Она увидела зеркало, радостно каркнула и прошлась перед ним туда и назад, как женщина, которая рассматривает себя.  Потом она заметила мой шлёпанец возле тумбочки, подержала его в клюве и швырнула под кровать.

    После этого с хозяйственным видом она оттащила мыльницу к дверям балкона.

     – Правильно, наводи порядок! – сказал я и засмеялся.

     Клара покосилась в мою сторону и вдруг вспрыгнула мне на плечо. Я замер, ожидая, что будет дальше. Клара повозилась на плече, тихонько ущипнула мою шею и стала что-то шептать мне на ухо.  

    – Не понимаю, – сказал я растерянно и почувствовал, как она принялась вытягивать за ремешок часы из моего кармана. Часы повисли, сверкая крышкой на солнце.  Клара с восторгом каркнула и вытянула голову к часам, будто хотела послушать, и показалось: её глаза блестели от любопытства. Только тогда я понял, что Клара хотела. Я вспомнил рассказы о том, что вօроны, как и сороки, любят блестящие предметы. Я сконфузился и спрятал часы в карман, чтобы не было обиды. А Клара вспрыгнула мне на голову, потопталась, начала клювом перебирать мои волосы и, сделав какую-то причёску, довольная, спрыгнулана пол, подошла к мыльнице и оглянулась умоляюще.

  – Кр-расота! – каркнула она.

      Сомнений не было: она выклянчивала у меня мыльницу.

  – Ну, Клара, – сказал я. – А как же я буду бриться?

  Клара, наверное, обиделась и тут же заспешила, вышла на балкон. Я в раздумье смотрел, как она летела над санаторным парком, и было непонятно: откуда здесь появилась эта ручная ворона. Никогда в жизни ручных ворон я не встречал. Они всегда казались мне сердитыми и угрюмыми птицами. просека – узкая дорога в лесу косогор – склон горы омут – глубокая яма на дне реки или озера церемонно – важно, торжественно сконфузиться.  (Стр.118)

Подвиг-սխրանք 

 омутах –հորձանուտներ

омутах глухих озёр  - խուլ  լճերի  հորձանուտում   

сумерки - մթնշաղ    

сеновале-խոտի դեզ

Зябко- знобко, промозгло, прохладно ցուրտ

Взъерошенный (встрёпанный) – խառնաշփոթ

взъерошенным комом – խառնաշփոթ գնդով

коготь-ճանկ;    когтями - ճանկեր

шлёпанец- հողաթափ

сконфузиться – ամաչել, շփոթվել

Письменно ответить на вопросы

1. Что привлекало художника в северных пейзажах?

2. Как вы думаете, почему, несмотря на великолепный морской пейзаж, художнику „никак не работалось” ?

3. Прочитайте пейзажные зарисовки леса и моря и скажите, какими словесными средствами пользуется автор, описывая природу.

4. Как состоялось знакомство художника с Кларой?

Что особенного было в этой птице?

*** Перед завтраком я пошёл на пляж, чтобы выкупаться в утреннем море. Лежална тёплом песке, слушал шелест волн, нежный звон гальки, которую катала возле берега зелёная морская вода, и думал, что у нас на севере Клара не стала бы такой ручной. Там было лесное раздолье, огромные поля, там она гнездилась бы на осинах и берёзах в лесах.

  Внезапно я услышал рядом с собой разговор. Один из загорающих на пляже говорил другому, чтобы тот не клал запонки и особенно часы на видном месте, так как здесь, в санатории, объявилась какая-то ужасная ворона. Она всё ворует, вчерана глазах стащила у соседа по столовой булавку от галстука, которую он положилна подоконник.

   – Здесь, говорят, дрессировщик в нашем санатории, слышали? – сказал он и назвал мою палату.

   – Да он давно уехал, – сказал другой.

  И я догадался: „Ах, вон оно что!”

  А на следующее утро опять послышался шорох крыльев на балконе, и я, обрадованный, увидел, как, отодвинув занавеску, моя знакомая Клара процокала по паркету в комнату и, как вчера, здороваясь, вежливо наклонила голову, навсякий случай представилась вторично:  „Кла-ра!” – и разрешила себя погладить.   – Доброе утро! – сказал я приветливо.

 – Можете проходить и завтракать. Вам всё готово. Я действительно Клару ожидал и всё приготовил. Пока она завтракала, я сел к мольберту и быстро набросал её с особым удовольствием, потому что она была жительницей северных лесов, по которым скучала моя душа. А Клара кончила есть, взобралась на моё плечо и, пощёлкивая клювом, вкрадчиво зашептала что-то на ухо: или благодарила, или, как давеча, выклянчивала мыльницу. Но тотчас заприметила рисунок, перебралась на стул перед мольбертом, в удивлении вытянула шею и то одним глазом, то другим принялась разглядывать. Вдруг перья её взъерошились, она рассерженно стукнула крылом по мольберту и неистово затрясла хвостом.

– Брр-рак! – заругалась она.

– Др-рянь! Вр-раньё!..

     Я обиделся. Критика мне не понравилась.

   – Почему? Нет, Клара, ты ничего не понимаешь!

  – Др-рянь! – продолжала ругаться Клара. Она спрыгнула на пол и с серьёзным видом зашагала к мыльнице, на ходу восторженно произнесла: „Кр-расота!”

   – И поволокла мыльницу к балкону, пятясь. Я понял: Клара воспринимала искусство по-своему. И не стал с ней спорить, улыбнулся и сказал:

  – Ну, Клара, ты права, и мыльница хороша, но всё же её оставь, я не могу ходить небритым. Когда Клара улетела, я целый час сидел перед мольбертом, так и сяк смотрелна рисунок и, неудовлетворённый, чесал лоб и вздыхал: „Нет, надо уезжать скорее на север, надо уезжать!”  (Стр. 119)

      Наша дружба с Кларой продолжалась. Мы привязались друг к другу, и, если она запаздывала, не прилетала утром на завтрак, я скучал невыносимо.

    Однажды вечером разразилась сильная буря. Огромные волны неслись на берег, с грохотом разбивались о скалы; казалось, стреляли орудия. Наш санаторий, расположенный на скале, дрожал от этих залпов. Лил дождь. Я стоял около закрытых дверей балкона, наблюдал за разбушевавшимся мореми с тревогой вспоминал о Кларе при каждой вспышке молнии, поёживаясь, представлял, как ей тяжело приходится сейчас. Только в одиннадцатом часу я разобрал постель и неспокойно задремал под грохот моря. Сквозь дремоту мне послышалось, вроде почудилось невнятное постукиваниев дверь балкона, и, мгновенно подняв голову, я прислушался. Сначала мне показалось, что это резкий дождь колотит по стёклам. Но стук уже яснее повторился, громкий, требовательный стук. Я вскочил, бросился к двери и торопливо открыл её. Вместе с дождем и ветром в комнату, запутавшись взанавеске, ворвалась Клара, мокрая, взъерошенная, злая. Она выпуталась из занавески, поскользнулась на паркете и закричала: „Бур-ря!”

      Я засмеялся от радости, стал гладить её, на мокшую, возбуждённую, успокаивать, но она была чрезвычайно сердита; видно, промёрзла на дожде и ветру и долго жаловалась и ворчала, ходя по углам. Наконец я лёг, а Клара тотчас села на спинку кровати, в моих ногах, нахохлясь, закрыла глаза и среди ночи несколько раз вскрикивала спросонок при громе и блеске молний.    Утром я проснулся от какого-то шума в комнате.

     Оказывается, ко мне вошла палатная сестра, и с ней увязался санаторный котёнок. Увидев его, Клара ревниво подскочила к нему и так долбанула клювом по голове, что котёнок с визгливым мявом, прижав уши, выкатился за дверь, едва не сбив с ног сестру.

   – Др-рянь! – ворчала Клара, видимо не любившая кошек.

– Ка-акая дррянь!  Я пожурил её за невежливое поведение, однако Клара успокоилась лишь тогда, когда подошла к блестящей мыльнице и победно прокаркала: „Кр-расота!”  (Стр. 120)

   А через несколько дней я должен был уезжать. В тот день отъезда, как и всегда, Клара позавтракала, потом с заискиванием выпрашивала мыльницу, дружески пощипывая меня за ухо, а я грустно глядел на свои чемоданы – и возникла мысль, не взять ли Клару с собой, но неизвестно было, как всё-таки довезу её до Москвы. А Клара будто понимала, что я уезжаю, и была особенно нежна со мной: после завтрака не хотела улетать и, вроде бы желая сделать приятное, залезла мне наголову и перебирала мои волосы.   Я первый раз взял Клару в руки – у неё часто стучало сердце, – посадил на стол перед собой.

   – Прощай, Клара, – сказал я, – уезжаю...

  – Гр-рустно! – сказала Клара. – Грустно!

       И ласково пожала клювом мой палец.

  – Поедешь со мной ? – спросил я растроганно.

 – А ? Поедешь на север ?

    Клара молчала. Я вздохнул, взял свой чемодан, затем вспомнил, раскрыл его и достал мыльницуи старые запонки. Всё это я оставил на балконе. Клара по-прежнему молчала и недвигалась. Она сидела подле упакованного мольберта и смотрела на меня чёрными умными глазами.

    – Что ж, – сказал я, – ты понимаешь искусство односторонне... Возьми, это твоё.

      И начал спускаться по лестнице в вестибюль. Клара – следом, прыгая поступеням. Около дверей вестибюля, жмурясь на солнце, зевал заспанный котёнок, и Клара так злобно повернулась в его сторону, что котёнок, не дозевав, в ужасе шарахнулся и как сумасшедший шмыгнул в кусты пыльных акаций.

     Я последний раз погладил Клару и залез в автобус, а она села на пальму и, пристально вглядываясь оттуда, кивала мне.

   – Прощай, Клара, – сказал я, помахал рукой и отвернулся.

   Потом многие пассажиры говорили, что Клара до ворот санатория летела за автобусом и тоскливо кричала. (Стр. 121)

Давеча(только что)   հենց նար             вестибюль – նախասրահ

залпов – համազարկեր                            подле-возле, рядом

Неудовлетворённый (раздражённый)  դժգոհ

выклянчивать – надоедливо выпрашивать угрюмый – невесёлый, мрачный неистово – сильно, гневно, яростно долбануть – ударить,

стукнуть (клювом)

Ответить на вопросы письменно (գրավոր)

 1. О чём догадался художник, услышав разговор на пляже?

2. Что случилось однажды ночью? Чем, по-вашему мнению, можно объяснить волнение и беспокойство художника?

3. Перескажите сцену прощания художника с Кларой.

4.Как вела себя птица?

5.Как вы думаете, почему художник оставил в номере мыльницу и запонки?

6.Какие чувства он испытывал перед отъездом?

7. Каковы ваши впечатления от рассказа?

8.Скажите, как бы вы поступили, если бы оказались в подобной ситуации.

Скачано с www.znanio.ru