«Несмотря на сырость и холод, солдаты почти не болели...»

«Несмотря на сырость и холод, солдаты почти не болели...»

О боевом пути младшего лейтенанта медицинской службы Мотиной (Гусевой) Татьяны Арсентьевны нам рассказала её любящая внучка Петрова Татьяна Владимировна на своей страничке солдата  на портале Бессмертного полка.

О людях, попавших в ряды штрафников, рассказывать тяжело. Особенно, когда в их рядах оказывается женщина… Фронтовики называли их «смертниками», потому что бросали этих ребят в самые горячие точки, в прорыв, где шансов остаться в живых практически не было. Этим, обреченным на смерть людям, говорили: «Искупите свою вину перед Родиной кровью и тогда встанете в общие ряды защитников Отечества».

Моя бабушка, Мотина (Гусева) Татьяна Арсентьевна, встретила войну в 21 год, только-только распределившись на работу в район после Ржевского медучилища. 25 июня 1941 года она уже была на сборном пункте станции Нелидово. Там формировался передвижной походный госпиталь №2297 на конной тяге. Все их хозяйство размещалось в повозках 40 пар лошадей. Вскоре их направили на фронт под Смоленск. Вот, что она рассказывает о дальнейших событиях: «Что там было, достоверно рассказал Константин Симонов в своей книге «Живые и мертвые». Как беру книгу в руки, болит сердце. Работали день и ночь с маленькими перерывами на сон, чтобы не свалиться от усталости. Работа осложнялась еще и тем, что не успевали развернуться, как снова и снова сворачивались, и отступали в сторону Вязьмы. В конце октября нас окружили (Вязьминский котел) и взяли в плен. Гнали в сторону Дорогобужа. Мне удалось бежать. Добрые люди подобрали, переодели в гражданскую одежду, выходили. Я решила пробираться в родную деревню по тылам противникам, оттуда уже через линию фронта к своим. Так, от деревни к деревне пришла в родительский дом (д. Мосягино, под г. Ржев)»

Прадед рассказывал, что его дочь пришла вся больная, истощенная. Неделю ее выхаживали. Однажды, к вечеру прибежала соседка и сказала: «Беги, Татьяна, сейчас за тобой придут немцы, кто-то донес им, что ты здесь». Бабушка успела убежать в соседнюю деревню к родственникам, собралась в путь, и в конце февраля 1942 года в районе деревень Алексино-Грибино пересекла линию фронта. Она рассказывала: «Передо мной взорванный железнодорожный мост, от которого осталась одна рельса. Она, как нитка, связывала два конца моста. Как я смогла перебраться по этой тонкой, шатающейся рельсе до сих пор понять не могу... А потом был особый отдел «Смерша», фильтрационный лагерь в Подольске, где находился офицерский состав от младшего лейтенанта до полковника. Я была в звании лейтенанта медицинской службы. Бесконечные допросы: почему сдалась в плен, как бежала из плена, как перешла линию фронта? Разговаривали как с преступницей, не давали спать. После долгих мытарств мне объявили, что отправляют в штрафной батальон санинструктором. Офицеры из разных родов войск вместе со мной были лишены званий и наград, переодеты все в форму рядовых и направлены на передовую. Только наш батальон прибыл на фронт, как поступил приказ форсировать Волгу и захватить плацдарм в районе деревень Шопорово-Пузырево. Наступали тремя эшелонами. Два эшелона успели проскочить на другой берег, а третий оказался под сплошным огнём немецких пулемётов. Я была в том, третьем эшелоне. Наши пошли в рукопашный бой и вытеснили немцев с плацдарма. Моя задача заключалась в оказании первой помощи, а ночами мы переправляли раненых на другой берег Волги в полевой госпиталь. В жестоких боях нашему штрафбату удалось освободить деревни Толстиково, Молчалово, а уже с общим наступлением мы подошли ко станции Мелихово. К тому времени из штрафбата осталось в живых несколько человек… За 3 месяца боев, я ни разу не сняла ватник, не то чтобы помыться. Глянув на себя в зеркало, ужаснулась, я была вся седая. Все эти дни боев за нами следом шел загранотряд и подпирал нас пулеметами, которых нам очень не хватало на передовой.

После освобождения Ржева жалкие остатки батальона сняли с передовой и отправили в Москву, выдали новую форму, вернули звания с понижением на одну степень, наград никому не отдали. Меня, младшего лейтенанта медицинской службы, отправили в медсанчасть железнодорожного батальона». Вместе с этой медсанчастью моя бабушка прошла от Вязьмы до Кенигсберга. Тут познакомилась с моим дедом, фронтовиком-железнодорожником Мотиным Иваном Николаевичем, они поженились. В ноябре 1945 года ее служба закончилась, а в декабре родился мой отец. Было у нее две пеленки, в одну укутывала сына, другую сразу стирала и сушила над печкой. В тяжелые послевоенные годы переехали в Симферополь. Родился второй сын.

Бабушка прожила достойную трудовую жизнь, родилось четверо внуков, меня, единственную внучку, первенца, рожденную 10 мая, назвали в честь бабули - Татьяной. Бабушка всегда говорила, что я ее главный подарок к Дню Победы. Память о бабушке всегда в моем сердце, ее мужество, стойкость, верность  долгу для меня являются примером в нашей, слава Богу, мирной жизни. Она для меня навсегда образец женщины, матери, патриота, воина! Вечная память Героям! Бабуля умерла в 1997 году, похоронена в г. Симферополе.

Мотина (Гусева) Татьяна Арсентьевна.

Спасая раненых солдат, медработники на советских фронтах в последнюю очередь думали о том, как спастись самим. Читая записки о военных дорогах ржевитянки Мотиной Татьяны Арсеньевны невольно сравниваешь - какие люди были раньше и какие сегодня. Понятно, что сейчас не военное время, но тем не менее ужас охватывает от ощущения разницы. Мне кажется, что такие воспоминания ветеранов о Великой Отечественной войне должны изучаться в наших школах, чтобы любой ребенок, когда вырастет, не думал о том - стоит начинать любую войну или нет, и что может принести за собой любая война.

Этот рассказ - исторический памятник. Их автор была живым свидетелем той войны, которая как никакое другое событие сейчас многие пытаются оболгать в разных источниках, начиная от всевозможных мемуаров и кончая откровенной ложью многих историков. Ведь еще живы, слава богу, некоторые ветераны и сейчас, на исходе лет, оставшиеся в живых они не лукавят и не ищут славы, они просто говорят правду, которой очень немного осталось о прошедшей войне.

На портале «Я помню!» есть интервью с младшим лейтенантом медицинской службы Мотиной (Гусевой) Татьяны Арсентьевной о событиях тех лет. Вот что она рассказывает о той войне.

Мотина Татьяна Арсеньевна.

- Я родилась в 1920 г. в деревне Мосягино, что в трех километрах от взлетной полосы Ржевского аэродрома.

Отец мой, Гусев Арсений Парфенович, в Первую мировую был сапером в лейб-гвардии Егерском Его Императорского Величества полку и специализировался на взрыве мостов в тылу германских войск. Ущерб от взрыва моста был колоссальный, поэтому мосты хорошо охранялись. Если немцы обнаруживали диверсионную группу, то принимали все меры по ее уничтожению. Захваченных саперов расстреливали. Но если задание было выполнено, то при возвращении все награждались Георгиевским крестом. У отца было две такие награды. В 1918 г. приехало какое-то начальство, роту построили, и оказалось, что почти половина личного состава награждена царскими наградами. Прибывшие руководители были крайне недовольны. Назвали солдат царскими холуями и в ультимативной форме потребовали награды сдать. Отец вернулся домой и работал в городе Ржеве в артиллерийских мастерских.

Мой брат Петр всю войну летал штурманом на бомбардировщиках. Второй брат, Евгений, служил комендором на башне главного калибра линкора «Октябрьская революция». В начале войны часть экипажа направили на усиление береговых батарей острова Эзель, где он и погиб. Третий брат Павел был фельдшером в танковом батальоне. Умер от ран в госпитале в Белоруссии. Перед войной я окончила Ржевское медучилище и была направлена на работу в Высоковский район медсестрой. Шел мне тогда 21 год.

Началась война, и 25 июня 1941 г. я уже была на сборном пункте станции «Нелидово». Там формировался наш передвижной походный госпиталь № 2297 на конной тяге. Все оборудование, имущество, медикаменты было запаковано в ящики и погружено в 40 армейских пароконных подвод. Госпиталь в облаках пыли и страшной скученности на дорогах выдвигался навстречу фронту под Смоленск. Развернуться госпиталь не успел. Налетели самолеты и с воем начали на нас пикировать, сбрасывать бомбы и обстреливать из пулеметов. Народ необстрелянный, где прятаться, не знает. Одни полезли под подводы, другие, и я том числе, побежали в пшеничное поле. Казалось, налету не будет конца, а когда все затихло, личный состав стал собираться у дороги, на которой валялись колеса от повозок, перемешанные с землей медикаменты, лежали убитые и раненые, половина коней погибли, часть разбежалась по полю. Практически госпиталь прекратил свое существование, ни разу не развернувшись. Оказав первую помощь оставшимся в живых своим коллегам и отправив их в тыл, мы на оставшихся подводах продолжили движение к месту назначения. Впечатление от увиденного было такое, что почти двое суток я не спала.

Вскоре я познала, что такое фронт под Смоленском. Кровь, увечья и стоны раненых, а над тобой почти без перерывов носятся самолеты с черными крестами. Работа день и ночь с маленькими перерывами на сон, чтобы не свалиться от усталости. Работа осложнялась еще и тем, что не успеем развернуться, как снова и снова сворачиваемся и отступаем в сторону Вязьмы. По беспорядочным командам чувствовалось, что назревает какой-то кризис. Запомнилось, как идем по дороге среди неубранной ржи, а параллельно нам на расстоянии 200-300 метров вдоль леса на бронетранспортерах и танках едут немцы и не стреляют, а кричат «Рус, ком, сдавайся». В сентябре мы уже поняли, что находимся в немецком тылу. Трудно сказать, с какой частью мы отступали. Какие-то подразделения к нам примыкали, потом отделялись и уходили, и все старались у нас оставить раненых. Мы ревели от беспомощности. На 8 медработников у нас было около 70 человек раненых. Если раньше мы могли двигаться на восток днем, то теперь - только ночью с высланной вперед разведкой. Немцы блокировали дороги, и в итоге мы оказались в лесу с нашим обозом. Нашего майора вызвали к командованию, и вернулся он к нам с пренеприятным известием, что с таким тылом подразделение через немецкие порядки не пробьется, раненых придется оставить в близлежащих деревнях, на это нам даются сутки. Трех медработников, которые не могли идти пешком, решили оставить с ранеными. Разделились на три обоза и поехали в разные стороны. Карты не было, и поэтому ехали куда глаза глядят. Повозки должны были оставить в деревнях, а с лошадями вернуться. В итоге вернулись сопровождающие только с двух обозов.

И началось многодневное хождение по лесу. В деревни без разведки не заходили, боялись напороться на немцев. Командование решило в связи с прорывом через немецкую оборону спрятать штабные документы. Для этого на большой поляне, под большой отдельно стоящей сосной вырыли яму, в которую положили металлический сейф и еще какие-то ящики. Вроде бы все нормально, однако кто-то предложил в этот сейф положить документы, и партийные, и комсомольские билеты, и награды, чтобы при прорыве через линию фронта не достались врагу. Это решение обосновывалось тем, что в ближайшее время наши войска перейдут в наступление, и эти документы мы выкопаем в полной сохранности. Знала бы я, какие неприятности мне принесет это дурацкое решение! В итоге я осталась без удостоверения личности и комсомольского билета.

Подошли к какой-то реке и решили переправляться ночью, а днем заготовить плавсредства. Отсутствовали в нужном количестве топоры и пилы. Нашли альтернативные средства в виде брошенных грузовиков, которые разобрали, и из бортов, камер и бензобаков получились вполне сносные плоты. Весь день шел дождь, все промокли до нитки и очень замерзли. Костров не разводили, а уже заканчивался октябрь. Переправились удачно, но под утро напоролись на немцев, и они нас засыпали минами. Весь день то слева, то справа гремел бой, наши подразделения прорывались из кольца, а под вечер нас окружили и взяли в плен.

На каком-то большом поле немцы организовали лагерь военнопленных, куда каждый день приводили наших бойцов. Тяжелораненых не было, их немцы добивали на месте. Однако в лагере, где находилось тысяч пять солдат, каждый день выносили в овраг 10-12 человек умерших. Было очень холодно, дождь не прекращался, солдаты сидели кучами, стараясь согреться. Шинелей у многих не было, поэтому, чтобы спастись от дождя, котелками копали яму, делали в ней нишу и там сидели. Солдат немцы не кормили, поэтому все перешли на подножный корм и стали есть траву. Через три дня на поле травы не осталось.

Когда утром поступила команда строиться, все испытали облегчение, ведь идти все же теплее. Колонна построилась и пошла, а в опустевшем лагере раздалась трескотня выстрелов: это немцы добили тех, кто не смог выйти на построение. Гнали нас в сторону Дорогобужа. В этой огромной колонне было всего три женщины, и мы старались спрятаться от немцев в общей массе. Однако скоро были замечены, и немцы между собой стали обсуждать эту тему. Наши солдаты увидели это и говорят, что до вечера нам необходимо из колонны исчезнуть, иначе вечером немцы отделят. А как это сделать, никто не знал. Под вечер случай представился, когда по какому-то селу спускались к речке. Вдоль заборов росли вишни, которые закрывали немцам видимость вдоль колонны. При повороте улицы сзади идущий конвоир потерял нас из виду, и в этот момент хлопцы говорят: «Бегите во двор». Страх парализовал ноги, но нас буквально втолкнули в калитку. Мы вдвоем бросились к дому, а третья женщина, военврач, с криком «Нет!» бросилась обратно. Около дома рвалась на цепи большая собака, но мы находились в таком состоянии, что мы ее не видели и неслись прямо на нее. Собака решила, что мы ее сейчас затопчем, и бросилась в бегство, а мы стали стучать в дверь избы, но никто нам не открывал.

Бросились к сеновалу во дворе и попытались залезть на сено, но без лестницы это нам не удалось. Тогда мы полезли под сеновал. Там был зазор сантиметров 20 между землей и жердями, на которых лежит сено. Это было куриное царство. Куры с криком разбежались, а мы там чуть не задохнулись от пыли. Затаились и не дышим, а колонна проходит мимо. Видим, что после прохода колонны немцы проходят по дворам с осмотром и стреляют в обнаруженных беглецов и собак и подходят все ближе и ближе к нашей избе. Мы аж оцепенели от ужаса. Вдруг они прекратили это занятие и пошли догонять колонну, а в наш двор не зашли. Так мы пролежали еще час. И вдруг открывается в избе дверь и выходит хозяйка. Мы пытаемся выбраться - и не можем. Застряли так, что еле выбрались за полчаса. Мы имели жуткий вид, вывалявшись в пыли. Переоделись в гражданскую одежду, переночевали и утром направились в сторону Ржева. В деревни заходили с опаской, боялись наскочить на немцев или полицаев. Иногда удавалось переночевать в доме и подкормиться. А в основном ночевали где попало - на местах боев в блиндажах, в разрушенных домах, и так от деревни к деревне шла в сторону родного дома. Думала, немного отдохну, наберусь сил и двинусь через линию фронта к своим.

Пришла в Мосягино. В доме - немцы. Родителей нашла в землянке. Сколько у них было радости, что я жива! К сожалению, радость была недолгой: в конце недели вечером прибежала соседка и сказала: «Беги, Татьяна, сейчас за тобой придут немцы, кто-то донес им». Успела с подругой убежать в деревню Марьино к нашим родственникам Снетковым. На их доме была табличка с надписью на немецком языке «Тиф». Это нас спасло. Прожив около месяца у Снетковых, мы с подругой приняли решение идти через линию фронта к нашим.

Ориентировались по канонаде и старались в села не заходить. Шли лесными массивами, если видели немцев, затаивались. Один раз не заметили, как подошли к дороге, а в этот момент выезжают из-за кустов сани с немцами. Мы оцепенели от ужаса, а немцы, видимо, дремали и проехали мимо нас в трех метрах и среди стволов деревьев нас не заметили. Мы с перепугу потом бежали по лесу, пока не попадали без сил. Я уже начинала сомневаться в том, что наша авантюра с переходом линии фронта в феврале завершится благополучно. Был сильный мороз, и мы страшно замерзли, брели по лесу просто вперед и готовы были ко всему. Вдруг услышали звук мотора и увидели, как вдоль опушки проехала полуторка с двумя нашими солдатами в кузове. Радости не было предела. В итоге в районе деревень Алексино и Грибино нам удалось перейти линию фронта. В ближайшем селе мы, счастливые, явились на глаза командованию и представились. Те были очень удивлены, что две девчонки в такой мороз лесами перешли линию фронта.

На следующий день мы предстали перед представителем «Смерша» - в гражданской одежде, без документов, и еще пришли от немцев… Короче, немецкие шпионы. С подругой нас разлучили, и начался бесконечный процесс дознания. В итоге я оказалась в офицерском фильтрационном лагере, который располагался на территории института в городе Подольске. Условия содержания в лагере были очень жесткие: никаких перемещений по территории. Жили в аудиториях по 30-40 человек. Контингент - офицеры от младшего лейтенанта до полковника. Привозили одних, исчезали неизвестно где другие. Все понимали, что без последствий пребывание здесь не окончится. Особо о своих злоключениях никто не рассказывал, боялись подсадных. По ночам вызывали на допросы, где разные следователи задавали одни и те же вопросы. «Ты - предатель. Тебя заслали немцы. Где документы? Цель перехода линии фронта? Как ты смогла самостоятельно пройти через немецкий тыл?» И так за ночь два-три раза. Обстановка рисовала мрачную перспективу. В одну из ночей меня вызвали с вещами. Это был сигнал к тому, что сейчас что-то в жизни произойдет. В комнате за столом в полумраке сидели три человека. Один выпалил заученную речь, что я, изменник Родины, разжалована в рядовые и направляюсь санинструктором в дисциплинарный батальон, чтобы искупить свою вину кровью. Что такое дисциплинарный батальон, я понятия не имела. Но появилась какая-то определенность. Мне выдали обмундирование на два размера больше с заштопанными дырками, и я из лейтенанта медицинской службы превратилась в рядового жуткого внешнего вида. В нашей команде были и бывшие капитаны, и бывшие полковники, все по-разному воспринимали свою трансформацию в рядового, а я почему-то радовалась, что все уже окончилось. Я не представляла, что все только начинается. Нашу команду построили, распределили по взводам, представили нам штатных командиров и предупредили, что любая отлучка из расположения рассматривается как побег. В нашей команде набралось человек 150. Нам выдали по буханке хлеба на двоих и ускоренным маршем погнали к фронту. Оружие, сказали, получим на месте. В этом подразделении был единственный медработник - это я, и в помощь ко мне прикрепили двух бойцов в качестве санитаров.

По мере приближения к фронту появлялось все больше знакомых названий населенных пунктов, и в итоге мы оказались под Ржевом в 10 км от моей деревни Мосягино. Мы как маршевая рота влились в состав дисциплинарного батальона, находившегося под Ржевом.

Только мы прибыли, поступил приказ в районе деревень Шопорово-Поздырево форсировать Волгу и захватить плацдарм на правом берегу в районе дома отдыха им. Семашко. В атаку пошли в темноте без артподготовки, внезапно и стремительно. Наступали тремя эшелонами. Первому эшелону удалось перебежать по льду под береговой обрыв, а части второго и третьему незаметно перебежать не удалось. Немцы открыли шквальный пулеметный огонь. Минометным обстрелом разбили лед на Волге, и все, кто был на льду, стали погружаться в воду. И это при сильном морозе! Все слилось в страшную какофонию: впереди грохотал бой, а над рекой стоял сплошной стон, истошные крики, ругань. В немецких окопах на другом берегу шел скоротечный рукопашный бой. Немцы не выдержали натиска и отступили. Мы захватили территорию дома отдыха и закрепились на захваченном плацдарме. Утром все увидели цену ночной атаки. Вся река была усыпана вмерзшими в лед телами. Так они и лежали до ледохода. Моя задача заключалась в оказании первой помощи раненым и эвакуации их через Волгу. Эту работу приходилось делать только ночью, так как немцы все простреливали фланговым огнем. Бои по удержанию и расширению плацдарма были упорными и жестокими. С боями нам удалось освободить деревни Толстиково, Мончалово и подойти к разъезду Мелихово. От той маршевой роты, с которой я прибыла, осталось несколько человек.

За три месяца боев я ни разу не сняла с себя ватник. Не то что помыться, а даже взглянуть на себя не было возможности. А когда однажды взглянула на себя в зеркало, ужаснулась: я вся была седая. Поразительно, но при постоянном пребывании в холоде и сырости без сна и отдыха солдаты практически не болели респираторными заболеваниями. В основном доставали фурункулы. Отступили холода, началась другая беда - распутица. Вода была везде: на дорогах, в траншеях, окопах и блиндажах. Укрыться от немецкой пули можно было только лежа в луже. Вывезти раненых в тыл была проблема. Если раньше машины с трудом проезжали низкие места, где водители не гнушались бросать в колею немецкие трупы и ехать по ним, то теперь движение автотранспорта прекратилось вообще, а лошадьми много не вывезешь. С дороги свернуть боялись: из-под снега рядами вытаивали мины, и наши, и немецкие. Тепло принесло страшный запах разложения. За каждым кустом лежал труп или нашего бойца, или немца, и некому было их закапывать. Расплодилось невероятное количество мух.

Все эти дни боев за нами следом шел заградотряд и подпирал нас пулеметами, которых у нас явно не хватало. Наши ребята дрались смело и умирали не потому, что сзади шел заградотряд, а потому, что всеми двигал один порыв - бить фашистов и гнать их с родной земли.

Я ползала по передовой, пытаясь оказать посильную помощь раненым. Немцы видели, что ползает девчонка, смотрели и не стреляли. Часто махали рукой и звали к себе. Но иногда, после кровопролитной атаки, обозленные, не давали возможности даже высунуться из окопа, сразу открывали огонь на поражение. Тогда приходилось дожидаться темноты, чтобы собрать раненых, но многие не доживали. После очередной атаки поползла оказывать помощь раненым. Ползешь от бойца к бойцу и видишь, что у одного есть надежда выжить, и радуешься, а у другого - никакой; плачешь и утешаешь, что сейчас за ним придут.

Подползаю к очередному бойцу и начинаю его перевязывать, и в этот момент в него попадает еще одна пуля. Я затаилась и только пробую развернуться, как в бойца попадает еще одна. Тут во мне все сжалось от ужаса: я поняла, что немец решил меня пристрелить. Затаилась, не шевелюсь, пролежала полчаса. Не поднимая головы, стараюсь осмотреться. Вижу, слева в двух метрах - воронка от снаряда, значит, мне надо попасть туда. Начинаю медленно разворачиваться головой к воронке, и в этот момент - удар в спину прямо по позвоночнику. В глазах - искры, а в голове - одна мысль: «Вот и все». С этого момента не слышала больше ни грохота боя, ни свиста пуль, наступило какое-то безразличие. Попробовала пошевелить одной ногой - шевелится, попробовала другой - тоже шевелится, значит, не все потеряно. Пробую рукой ощупать спину - там что-то мокрое. Смотрю на руку: пальцы красные, но от них идет какой-то забытый на войне запах. И вдруг вспоминаю, что так пахнет рыба, но не могу понять, откуда тут рыба. В голове - одна мысль: надо добраться до воронки, там - жизнь. Подтягиваю под себя ноги, резко отталкиваюсь ими и лечу головой вперед прямо в воронку, и в этот момент что-то раскаленное вонзается в ногу выше колена. Немец в меня попал в полете и прострелил ногу навылет. В воронке я оказалась не одна. Один боец уже умер с кишечником в руках, а у второго была агония. Я перевязала свою ногу и стала ощупывать спину. На спине у меня был немецкий вещмешок, в котором были личные вещи: буханка черствого хлеба, маленькие ботинки и две банки консервов - это командир роты принес из тыла и сегодня утром меня наградил. Все свое таскали с собой, так как не знали, где придется ночевать. Стала разбирать мешок и обнаружила, что немецкая пуля пробила хлеб, две банки консервов, новые ботинки. Консервы оказались килькой в томате, и их содержимое текло через дыру на спину. Когда стало темнеть, услышала, кто-то зовет: «Сестричка». Это ребята приползли меня искать. Меня вынесли с поля боя, переправили через Волгу и отправили в госпиталь в Москву.

После выздоровления меня восстановили в офицерском звании на ступень меньше и направили в резерв. Оттуда направили в санитарную летучку, занимающуюся эвакуацией раненых из передовых госпиталей. И вдруг дают новое направление в 48-й отдельный железнодорожный восстановительный батальон. Первое, что подумала, что теперь пешком ходить не буду, а буду ездить на поезде. Сильно я заблуждалась. Пришлось пешком следом за фронтом пройти от Вязьмы до Кенигсберга, восстанавливая железнодорожное полотно и движение поездов. Батальон на 70% был укомплектован жителями среднеазиатских республик. Многие ни слова не понимали на русском языке, что создавало большие проблемы. Двигались вслед за фронтом, восстанавливая железнодорожный путь, который немцы очень добросовестно разрушили. Норма восстановления была 2 км в сутки. Рельс перерубали тремя ударами по зубилу. Сверлили отверстия для стыков рельсов с помощью сверла с трещоткой. Норма была 40 отверстий за смену. Если фронт останавливался, батальон бросали на лесозаготовки, при этом переводили на третью категорию снабжения. Плохое питание, тяжелая работа делали свое дело. Начинались болезни, фурункулы, авитаминоз. Когда раздавалась пища, можно было наблюдать картину, когда впереди идет зрячий, а за ним, держась друг за друга, человек пять, потерявших зрение от авитаминоза. В принудительном порядке перед получением пищи заставляли выпить кружку настоя из сосновых веток. Работа на лесоповале, изготовление шпал приводили одежду в полную негодность, хотя срок ее носки не истек. Поэтому, как только фронт приходил в движение, посылали к передовой роту с задачей сбора обмундирования, при этом не брезговали и немецким. Приодевшись, мы приступали к своей непосредственной работе по восстановлению пути. К этой работе активно привлекали немецких военнопленных, которые трудились наравне с нашими солдатами. Особенно запомнились бои за Кенигсберг, как из кусков рельсов по полтора-два метра длиной укладывали железнодорожное полотно прямо на передовую, и по нему на прямую наводку выдвигались артиллерийские железнодорожные системы большой мощности, чтобы пробивать стены фортов. Один ствол орудия перевозился на двух платформах.

После капитуляции немцев занимались восстановлением железнодорожного хозяйства в Восточной Пруссии - Калининградской области. Особенно запомнился уровень жизни немцев в этих краях. Самих немцев было очень мало, они успели эвакуироваться, а вот свое отлаженное хозяйство бросили. Были масса скота и более мелкой живности. Коров таких размеров на Руси не видывали. Все это потом отправлялось в Россию, только куда делось, неясно. Практически в каждом хуторе на чердаке вялились окорока и колбасы. Мы в России такой пищи не ели, и тут не могли не оценить немецкое изделие. Наше воинство с голоду накинулось на это добро, наелось и начало разбрасывать мясо по подоконникам. Пришлось командованию наводить в этом деле порядок. И вообще призывали к пище относиться осторожно, попадалось отравленное. Были случаи массовых отравлений. Однажды вечером я со своей коллегой поднялись на второй этаж и легли спать, а наши офицеры расположились на первом. Ночью просыпаюсь от грохота выстрелов и очередей из автоматического оружия. Пули летят снизу через полы. Мы прижались к стенам, чтобы уцелеть от этого обстрела. Не поймем, что происходит. Оказалось, пришла информация о капитуляции Германии, а наши офицеры на радостях устроили пальбу, забыв, что на втором этаже спят медики. К сожалению, в других частях были небоевые потери после 8 мая. Так, в одном подразделении 10 человек напились метилового спирта, ослепли и умерли от отравления. Но на фоне общей радости от окончания войны на это уже никто внимания не обратил.

Демобилизовалась в конце 1946 г.

Источник: Я помню! https://www.km.ru/spetsproekty/2012/03/06/pamyat-o-velikoi-otechestvennoi-voine/nesmotrya-na-syrost-i-kholod-soldaty-p

Скачано с www.znanio.ru