Поделиться
ВОЕННОСЛУЖАЩИЕ ВЕРМАХТА ОБ УЧАСТИИ В РЖЕВСКОЙ БИТВЕ.docx
Военнослужащие вермахта об участии в Ржевской битве.
Воспоминания Фрица Ланганке о Ржевской битве.
Рассказ Фрица Ланганке, разведывательный батальон 2-й дивизии СС "Рейх".
После остановки в ремонтной мастерской мы ехали на нашем 8-ми колесном бронированном разведывательном автомобиле от Варшавы через Минск, Смоленск и Вязьму, направляясь в Москву, вплоть до выезда из города Гжатск. Мы двигались по проселочным дорогам. Было очень трудно заставить машину двигаться по русским дорогам и в условиях самой холодной зимы столетия. Именно в этом городе (Гжатске) транспорт всех видов германской армии встал, заполонив собой всю дорогу, во время длинной ночи 19 января 1942 года. Целые толпы фельджандармов безнадежно пытались организовать выезд из Гжатска и направить движение по объездным дорогам к главной. Крики, вопли и ужасные ругательства постоянно сопровождали этот беспорядочный процесс. Разнообразные легковые автомобили, которые либо завязли в снегу, либо просто не заводились, безжалостно сворачивались с дороги и выбрасывались на обочину. Перекрестки и главное шоссе сохранялись свободными от машин для того, чтобы вспомогательные части соединений находящихся в районе Мосальска восточнее от него могли легко добраться до нужного им места.
Было ужасно холодно и я вместе с пулеметчиком слез с машины, пытаясь согреться, немного подвигавшись. Нахождение же внутри машины, когда мотор не работал, можно было сравнить с сидением в глыбе льда. Мы то трогались, то останавливались, проехав всего несколько метров, пока, наконец, мы не попали, затратив на это часы, к выезду из Гжатска и уже хотели покинуть его. Я сказал водителю, чтобы он держал правее, но он продолжал двигаться прямо до тех пор, пока щит противотанковой пушки не уткнулся в снежную стену, образовавшуюся по обеим сторонам дороги. Тут же около нас оказалась группа фельджандармов, которые хотели убрать наш автомобиль с дороги, но они скоро убедились в бесполезности своих попыток, так как наша машина была слишком тяжелой. Сопровождаемые их ужасными проклятиями, мы несколько раз тронулись взад и вперед, пока, наконец, не смогли вновь выехать на дорогу. Впоследствии местность позволила нам съехать с дороги и по большому радиусу мы смогли достигнуть конца города. Дул сильный восточный ветер и этой ночью температура упала до - 40 по Цельсию. Смазка в игольчатом подшипнике была слишком вязкой, поэтому повернуть руль можно было только лишь с огромным трудом. На следующий день мы попытались каким-то образом облегчить его ход, но не знали, как это сделать.
По этой причине я оставил машину вместе с его экипажем, а сам один отправился к месторасположению нашей роты (1-я рота, разведбат, дивизия СС «Дас Рейх»). 21 января я узнал, что командный пункт нашей дивизии расположен в Можайске. На шоссейной дороге мне удалось сесть на попутную машину, которая двигалась на восток, пока немного погодя, все движение полностью не остановилось. На всем протяжении дороги, которое только мог окинуть глаз, все колонны остановились и большинство водителей и экипажей машин вышли из них, наблюдая на северо-востоке потрясающее природное явление. В холодном ветре ярко блестел снег, расходящиеся солнечные лучи почти ослепили нас, а в небе стояли две радуги, зеркально отраженные друг от друга, соприкасаясь друг с другом на своих вершинах. Должно быть, тысячи людей из Ландвера заворожено наблюдали за этим явлением и не могли забыть его на протяжении всей войны.
В Можайске осталось только лишь небольшое подразделение, оставленное, чтобы забрать последние вещи. Разведбатальон был выдвинут в Сычевку, где при температуре - 45 С -- - 48 С началась контратака русских дивизий, которые смяли немецкую оборону около Ржева. Она продолжалась до начала февраля. Это было начало зимней битвы за Ржев - одного из самых важных сражений в России. Вблизи ротного КП в большом темном строении помещался эвакуационный госпиталь. Здесь вся беспощадность зимней войны была явственно выставлена напоказ. С задней части здания под окнами вплоть до подоконника были навалены ампутированные руки, ноги, ступни и кисти рук. Они выбрасывались сюда после операций (в тех ужасающих зимних условиях потери от обморожения превышали боевые).
На следующий день через Сычевку я добрался до месторасположения моего батальона, который располагался в деревне Свиноройка. Свиноройка была взята днем раньше после очень тяжелого боя. Это было селение с 3-мя или 4-мя улицами с расположенными вдоль них домами. Для нашего «братского подразделения» - мотострелкового батальона этот день был особенно жесток. В бою за селение Писино они потеряли 250 человек (из 450-ти), из них было убито 4 офицера и 170 солдат. После боя на поле битвы осталось лежать 450 мертвых русских бойцов.
Я вместе с 3-мя или 4-мя моими товарищами, прибывшими из Можайска, ранним утром были приветливо встречены упавшей до - 51 С температурой. Въезд в деревню представлял собой нечто вроде возвышенного перекрестка, где стояло уничтоженное немецкое орудие. Ветер сдул оттуда весь снег и навалил его в ямы и ложбины, где его глубина была больше метра, из-за чего это место было совершенно открытым, вследствие чего эта точка отлично простреливалась нашими русскими друзьями. Как только кто-нибудь проходил здесь, как русские немедленно открывали огонь из всех видов танковых и противотанковых орудий с любой дистанции. Тяжело дыша, мы, наконец, добрались до ротного КП, находящегося в конце спускающейся с пригорка улицы, где мы были встречены расплывшимися в улыбке лицами наших приятелей. Было очевидно, что они с большим интересом наблюдали за нашей «русской рулеткой». После они сообщили нам, что шансы пересечь эту зону при дневном свете равнялись 50 на 50, и они явственно ощущали, что с тех пор, как в одно прекрасное время я был отправлен в ремонтную мастерскую, мне еще не приходилось проделывать такой трюк, в то время как они, дубея от холода, совершали такое чуть ли не каждый день.
Я отрапортовал моему командиру гауптштурмфюреру Почке, который расположился в углу хижины, служащей КП, которая в следующие дни была укреплена несколькими рядами настила потолка и стен, так что, в конце концов, могла сойти за приличный бункер. Вместе с ним в хижине был унтерштурмфюрер Прикс из первой роты. Но моя игра с удачей в этот день не закончилась. Унтерштурмфюрер Прикс встал со мной у окна и стал объяснять мне текущую обстановку; в это время в окно прямо между нами двумя влетел минометный снаряд и врезался в заднюю стену, не взорвавшись при этом. Приксу порезало лицо мелкими деревянными и стеклянными осколками, но никто не смог бы назвать эти царапины волнением, все выглядело так, как будто он порезался бритвой - всего лишь незначительный инцидент.
Спустя некоторое время я был снаружи с Зеппом Ринешом из Штайнмарка (передний водитель) и Руди Тонером (радиооператор и задний водитель), которые вместе с Херманном Булером (пулеметчиком) и унтерштурмфюрером Приксом составляли экипаж последнего 8-миколесного разведывательного автомобиля, оставшегося в роте (4-хколесных автомобилей больше не оставалось). Они только начали объяснять, что случилось за последние недели, когда на приличном от нас расстоянии в землю врезался снаряд. Это было так далеко, что никто из нас не попытался укрыться. Но все же мелкие осколки долетели до нашей группы и двое наших товарищей были ранены в живот. Раны были неглубокими, так что Зепп Ринеш шутливо крикнул: «Ура, первая весточка!» Но несмотря на это, они были доставлены в перевязочный пункт.
По этой причине я перешел на их машину в качестве водителя вместе с Херманном Бурелом из Балингена (Швабия) в качестве пулеметчика. Это был один из тех парней, на которого можно было слепо положиться в любой ситуации - после того как подобная нашей бронемашина была подбита в Пуховице в припятских болотах (тогда в горящей машине погиб весь экипаж), мы всегда были рады, уходя в разведоперацию, видеть в своем экипаже Булера и Виммера Крайса. Несмотря на то, что от обморожения он потерял большой палец ноги во время отступления от рузской линии и, несмотря на то, что ему было очень больно ходить, он не остался в госпитале и вновь пришел в нашу роту. Но когда где-нибудь в землянке он снимал свой сапог, чтобы сменить тряпку, прикрывавшую то место, где раньше был палец, зловоние было настолько ужасным, что мы были близки к тому, чтобы выкинуть его наружу на снег и мороз.
Наш разведывательный автомобиль был ограничен в своих возможностях. После ремонта спустили два колеса, а орудийная башня не вращалась - она была просто застопорена, поэтому в плане огня наш автомобиль походил на самоходку. Но в эти критические дни, без сомнения, он был неоценимой и мощной поддержкой для залегших в снегах пехотинцев. В то время выдалась неделя, когда ночная температура несколько раз опускалась ниже -50 С. Малейшая примесь в бензине (воды, например) мгновенно забивала карбюратор, и тогда приходилось отсоединять карбюратор от топливного насоса, что было необычайно трудно сделать при таких ужасных температурах. Этим можно было заниматься всего пару минут, после чего надо было снова залезать в землянку, чтобы отогреться. Холод и необыкновенная ярость вызывали потоки текущих по лицу слез. Это были одни из самых тяжелых дней, которые я пережил во время войны. Каждые два или три часа надо было подбегать к двигателю и заводить его, чтобы сохранить свою машину работоспособной.
В самую первую ночь со мной случилось событие, преследовавшее меня затем в ночных кошмарах. До тех пор я еще не был посвящен во все подробности той местности и разбудил Херманна Булера, чтобы он сходил к машине вместе со мной. Мы забрались внутрь автомобиля и проехали некоторое расстояние, все время вращая туда и обратно руль, разрабатывая его систему. Неожиданно, руль перестал поворачиваться. Я спрыгнул с машины, чтобы посмотреть в чем же дело. Посмотрев под машину, я был шокирован на всю мою оставшуюся жизнь. На раме машины лежал русский и казалось, что он держит одно колесо. Прошло несколько секунд прежде чем я снова пришел в себя. По всей Свиноройке были разбросаны занесенные снегом мертвые русские. Я переехал через одного из этих мертвых солдат и его окоченевшие конечности полностью находились в нижней части автомобиля. Мы попытались вытащить его оттуда, но сделать это оказалось невозможно.
Не находя другой возможности, я схватил пилу, подполз поближе к русскому и отпилил ему руки. Это было чрезвычайно жутко. Русский был пожилым мужчиной - типичным мужиком с длинной бородой. Наши лица находились очень близко друг от друга. Конечно, пила немного двигала его тело и казалось, что он неодобрительно мотает своей головой. Я чуть было не лишился рассудка, но другого выхода не было. Только лишь несколько случаев в течение всей войны потрясли меня таким же образом.
Зимняя война совершенно отличается от какой-либо другой. Четкой и видимой линии фронта больше не существовало. Строения, любые укрытия от холода были первыми целями для каждого (и конечно, основой всего тактического планирования). Тот, кто после нескольких проведенных на передней линии часов не мог отогреться в каком-либо сооружении, имел весьма небольшой шанс выжить при столь низких температурах.
Без навыков смекалки людей всех званий и рангов (лыжи, сани, самодельные приспособления для адаптации оружия и техники к низким температурам и неизвестным ранее проблемам, связанных с холодом, в то время как подвоз снабжения был очень нерегулярным) и без непоколебимой уверенности в способности выдержать все испытания и в конце концов разбить врага… даже выдающееся командование не было бы достаточным для того, чтобы выиграть эту зимнюю битву за Ржев. К счастью этот вид командования присутствовал у нас в лице исключительного в своем роде командующего 3-ей армии генерала Моделя. Большей частью ночью или же тогда, когда начиналась вьюга и снег залеплял глаза, разведывательные патрули или небольшие подразделения проникали в небольшие городки и деревушки или же нарушали связь между ними. Хотя все и говорили, что вражеский фронт находится к западу и северу от нас, русские еще в большем количестве могли появиться и с востока и с юга. Быть вестовым, санитаром, отправляющим в тыл раненых солдат (по большей части на это вызывались добровольцы), отправляться за снабжением - все это было самоубийственно и очень часто заканчивалось смертью. Когда в ночи мы слышали сигнал тревоги «Русские здесь!», иногда по 2-3 раза за ночь, после чего одна хижина за другой освещалась огнями выстрелов, мы с Херманном Бюлером выскакивали наружу и бежали нога в ногу к автомобилю, одновременно залезая в него. Как и многие мои товарищи он не доверял автоматическому оружию - слишком много автоматов заклинивало при столь низких температурах. Он всегда использовал русский карабин, что же касается меня, то я всегда держал свой автомат под меховой курткой и он никогда не подводил меня. Мы хорошо различали русских на фоне белого снега, так как в этом районе у них не было зимних камуфляжных костюмов и они были хорошо видны в своих бурых шинелях. Таким образом, мы их быстро обнаруживали, хотя их обычное «Ура!» раздавалось теперь только эпизодически. На следующее утро большинство убитых были уже заметены снегом. Тут и там разгорался рукопашный бой, когда атакующие подходили слишком близко. Однажды в подобной ситуации, Херманн попал своим штыком прямо в сердце одного русского, мгновенно его тело свело судорогой и ночью он уже был замороженным трупом. Наутро мы нашли его в той же позе - лицом к нашей машине, с одной ногой согнутой в колене, со стоящим прямо телом, с руками в том положении, в котором он держал свою винтовку, когда его застала смерть. Только лишь винтовка упала вниз.
Когда пуля попадала в лицо, то на обледенелом солдате иногда можно было увидеть расходящиеся от входного отверстия радиально направленные замерзшие маленькие капельки крови. Мороз в - 50 может сделать то, чего не увидишь ни при каких других условиях. Это была война в своем ужасном и страшном обличии.
Источники:
1. 
2. Воспоминания о Ржевской битве. Рассказ Фрица Ланганке, разведывательный батальон 2-й дивизии СС "Рейх".
Позиция "Кенигсберг" - из дневника гренадера 6-й пехотной дивизии вермахта Франца Бельке.
"3 марта 1942 года.
Ночью, 3 марта, наш марш-батальон, все до единого погружены в товарный вагон. В вагонах должны помогать против холода маленькие печки. Встроены нары, которые постелены соломой, - это уже комфорт. В 3 часа утра поезд отправляется в направлении на восток.
Магдебург и Берлин мы проезжаем в первый же день. Шнайдемаль и Граудену - во второй, на третий мы видим Алленштейн и Гумбиннен в Восточной Пруссии; становится все холоднее - леденящий холод! На четвертый день мы в Литве, проезжаем Ковно и Вильнюс и на 5 день достигаем известную нам по бывшему маршу реку Двину с Дюнабургом и Полоцком.
8 марта 1942 года.
В 6.30 происходит выгрузка на вокзале в Витебске. После марша в 10 км мы находим пристанище в колхозе в Ямполе. Каждая группа - по 10 человек - попадает в русский дом. Типично русский дом, 5х5 м, построенный из положенных друг на друга гладких бревен, которые законопачены мхом и состоят из одной комнаты.
Самое главное сооружение в доме - большая печь-стена. В середине - топка с большим отверстием для огня, в которой хорошо горят сухие дрова. При этом столько много выделяется тепла, что тепла от стен печи хватает на всю комнату, а в печке еще можно готовить и печь. Эти печки так широки и стабильны, что на печке имеется удобное спальное место: вся семья - отец, мать и четверо детей.
Для детей это также любимое место пребывания днем и игровая площадка. Сверху они наблюдают и удивляются чужим гостям. В деревянном запасном помещении под печкой ютятся небольшое количество кур семьи, здесь у них теплая квартира.
Туалеты? Совсем просто: присаживаешься на корточки на улице у задней стороны дома, на определенном месте, огражденном от ветра снежными сугробами и увеличивающейся там мощной кучей. Она замерзает тотчас, холодная, но чистое дело.
Ледяной северный ветер с ночными температурами до - 38 градусов. У нас зимнее обучение с ночными тренировками. Лыжники бегают для безопасности ночью большими кругами вокруг деревни.
25 марта 1942 года.
Автобусы нас доставляют в Смоленск. Там мы размещаемся в одном из кинотеатров. Нам не мешает никакая служба, так что наша основная деятельность заключается в приеме скупой провизии и в выпрашивании одной или больше порций из полевых кухонь близлежащих здесь штабов и военно-воздушных соединений.
Смоленск - древний, русский город по обеим сторонам Днепра с круто поднимающимися улицами, важный пункт соединения на железнодорожной и шоссе-трассе Москва-Варшава. Он окружен еще хорошо сохранившейся здесь стеной из XVI века.
Во время наших вылазок в город мы удивляемся современным, великолепно одетым в мрамор большим государственным зданиям. Мы посещаем также знаменитый собор с достопримечательными произведениями с резьбой по дереву, старой стеной с царскими воротами и двумя боковыми воротами. Собор стоит нетронутым среди развалин и сгоревших домов. Русские при своем отступлении подожгли город зажигательными бутылками, и большая часть города сгорела.
1 апреля 1942 года.
По железной дороге нас везут в Вязьму. Там мы будем пересажены в русские вагоны, которые идут по широкому рельсовому пути, в которых мы поедем до южного вокзала города Ржева.
Вечером
3 апреля мы маршируем в полном снаряжении 18 км по трассе Ржев-Калинин до д. Батюки
к месту нашей старой 9 роты 58 пехотного полка.
Что же произошло за время моего отсутствия между сентябрем 1941 и 1 апреля 1942
года в нашем 58 пехотном полку? Взгляд назад.
В сентябре 1941 - обычная позиционная война - никакого особенного успеха. 2 октября военные соединения "Центр" предпринимают наступление на Москву под названием "Тайфун". Вождь и главнокомандующий вермахта, Адольф Гитлер, издает призыв к солдатам восточного фронта: (отрывки)
"Исполненный глубочайшей заботой о самом существовании и будущем нашего народа, я решил 22 июня направить к вам призыв опередить в последний час угрожающее нападение противника. Как мы сегодня знаем, это было намерение властителей Кремля - уничтожить не только Германию, но и всю Европу! Мы взяли свыше 2400000 пленных, свыше 17000 танков и уничтожено или захвачено свыше 21600 стрелков; сбиты или разбиты на земле 14200 самолетов.
Мир подобного еще не видел!!!
С 22 июня прорваны мощнейшие позиционные системы, перейдены мощные реки, взяты штурмом бесчисленные населенные пункты, разрушены бункеры и укрепленные сооружения...
Начав с дальнего Севера, где наши во всех отношениях храбрые финские союзники второй раз доказали свой героизм, вы стоите сегодня до самого Крыма в союзе со словацкими, венгерскими, итальянскими и румынскими дивизиями вглубь на почти 100 километров во вражеской стране.
Присоединяются
испанские, кроатские и бельгийские соединения, другие последуют за ними. Так
как эта борьба рассматривается, вероятно, впервые, как общая акция всех наций
Европы к спасению ценнейшего континента культуры...
Сегодня только начало последней решающей битвы этого года...
Однако, мы отводим опасность сегодня от немецкого рейха и от всей Европы, как во времена гуннов - и позднее, монгольских племен - ужас больше не парит над континентом.
С затаенным дыханием и благословением провожает вас в эти трудные дни вся немецкая родина. Так как вы дарите ей, с помощью Бога, не только победу, но с ней также важнейшую предпосылку к миру!"
(Главная квартира фюрера, 2 октября 1941 года.)
После короткой артиллерийской подготовки на известных позициях противника, 58 полк предпринимает атаку на сильные позиции врага в ранние утренние часы 2 октября через осотненское болото Оссожня. Болотистая местность преодолена при высоких собственных потерях, враг отброшен. 58 пехотный полк с причисленным к нему 3-го батальоном 37 полка в этот первый день наступления оплакивал 109 павших, 372 раненых и 12 пропавших без вести. 6 октября 1941 года выпал первый снег и в последующие дни было очень холодно с длительным снегопадом. Зимняя одежда отсутствовала полностью.
10 октября полком взята Сычевка, день стоил 19 убитых. В последующие дни наша дивизия располагается на развернувшемся фронте - на запад - в оборонительной позиции, шириной в 50 км для того, чтобы воспрепятствовать прорыву оставшимся частям противника к своим линиям, в то время, как танковые дивизии находятся на подступах к Калинину.
Дело идет дальше при снеге, гололедице, также и в оттепель, в глубокой грязи, через Зубцов, вдоль по восточному берегу Волги, на север.
20 октября сюда на найденных русских переправочных средствах переправлены пехотные части через Волгу. Сооружен и укреплен понтонный мост на северо-западный берег. Атаки в северном направлении продолжаются.
2 ноября в д. Тутань достигнута Тьма - приток Волги в 25 км западнее Калинина, При яростном сопротивлении противника взят мост, подготовленный к взрыву. Это наступление стоило полку 35 убитых.
Позиция
на Тьме удерживается до 18 декабря под непрерывными вражескими атаками и
попытками прорыва наших позиций. Термометр падает до - 33 градусов.
Отступаем небольшими группами, под непрерывными атаками врага.
Так,
в Святой вечер 1941 - 4 вражеские атаки и на Рождество уже в 0.30 начинается
грохот. Нападения и ответные атаки приносят нам высокие потери, за эти два
рождественских дня 48 убитых и 107 пропавших без вести.
Термометр падает во второй рождественский день до - 45 градусов, а 29 декабря -
35 градусов. И 2 января - 40 градусов. 2 января 42-й полк занимает
"позицию Кенигсберг" у д. Рамница и Собакино, около 20 км
северо-восточнее Ржева.
Дивизия получает для усиления парашютно-пулеметный батальон и роту
авиа-штурмового полка.
Фронт стабилизировался, он может быть сдержан наступлением русских. Наша 9 рота должна оборонять северо-восточный угол среднего отрезка Восточного фронта, с видом на восток и на север. Отсюда пролегающий в северо-южном направлении фронт проходит резко на запад для того, чтобы затем, спустя 30 км, резко повернуть на юг.
Там, благодаря образовавшемуся люку в 15 км шириной, Советам удалось внедриться 2-мя армиями далеко на юг. Самые передовые части достигли шоссе и железной дороги Смоленск-Вязьма, мощные силы развернулись на восток и стоят на вокзале в Сычевке; общее обеспечение двух немецких армий под угрозой.
К
этому времени главнокомандующим 9 армии назначен генерал Модель. Это его
заслуга, что он, хотя и с тяжелыми жертвами, однако, сумел повернуть эту
критическую, уже сложившуюся как безнадежную, ситуацию-катастрофу.
Водители, писари, счетоводы, сапожники и портные, каждый солдат из обоза
включен в оборону.
17
января 1942 года наш 58 пехотный полк имеет силу в 135 человек. Первоночальный
состав полка на 22 июня 1941-го составлял около 3000 человек.
Позиция "Кенигсберг". - из дневника гренадера 6-й пехотной дивизии вермахта
Франца Бельке.
Источники:
1. 
2. 6-я пехотная под Ржевом. 1941-1942 г. Позиция "Кенигсберг". - из дневника гренадера 6-й пехотной дивизии вермахта Франца Бельке.
Танкист вермахта Людвиг Бауэр о своём участии в Арденском сражении.
Людвиг Бауэр, 2016.
Для
начала расскажите, пожалуйста, немного о себе и своей карьере военного…
Я поступил на службу в Вермахт 4 февраля 1941 г. и получил назначение в 3-ю
роту учебного подразделения Panzer-Ersatz-Abteilung 33 в городе St.
Pölten-Spratzern (Австрия - вероятно, здесь ветеран ошибся: Санкт-Пёльтен
и Шпрацерн - два расположенных неподалеку города - ВК), входившего в 33-й
Танковый Полк (Panzer-Regiment 33).Там я прошел подготовку на различных танках
(Panzer II, III и IV) и позднее - специальный курс обучения обязанностям
наводчика. После обучения я участвовал в боях на Восточном фронте, получив
назначение туда в августе 1941 г. в период операции Барбаросса. По неизвестным
мне причинам, меня отправили в Panzerjäger-Abteilung 521 - батальон
истребителей танков, укомплектованный самоходными противотанковыми установками
Panzerjäger I. В принципе, это была чешская противотанковая пушка калибром
47 мм, установленная на шасси танка Panzer I. Подразделение было
прикомандировано к 3-й Танковой Дивизии. В этой части я прошел боевое крещение.
Я принял участие в сражении за Киев, где мы взяли в плен более 650 000 русских
пленных и захватили более 3 000 единиц артиллерии и 800 танков. Там было много
боев. В октябре, в период операции Тайфун - наступления на Москву - наша часть
получила четыре новых танка Panzer II. Поскольку я ранее проходил подготовку на
этой модели, меня назначили наводчиком в один из экипажей. То есть, это был мой
первый «настоящий» танк. Нас, в основном, использовали для прикрытия флангов во
время крупных атак. Я сражался под Смоленском, Мценском и Тулой, где получил
ранение, когда мой танк был уничтожен.
Поправившись после ранения, я вновь получил назначение на Восточный фронт в апреле 1942 г., на этот раз - в 1-ю Роту 33-го Танкового Полка (1. /Panzer-Regiment 33 - 9th Panzer Division). Рота только что была укомплектована танками Panzer IIIс длинными 50-мм пушками, и я снова стал наводчиком одного из экипажей. Затем я принял участие в сражении за Воронеж - определенно, это был самый опустошительный и тяжелейший момент в моей жизни. Там было даже тяжелее, чем в сражении за Ржев, которое имело место позднее, в том же году…
1 октября 1943 г. я закончил офицерские курсы и получил звание лейтенанта. После этого я получил под свою команду взвод 3-й Роты и принял участие в боях под Кривым Рогом. Трудное было время, день и ночь в танке, отражая одну атаку за другой. Мы оставались в этом районе довольно долгое время. В феврале 1944 г. мы сражались рядом с долиной Буга в районе Арнаутовки и, понеся тяжелые потери, переместились на юг, в сторону Одессы, а оттуда в Румынию. В итоге, мы оказались в городе Ним/Nimes, во Франции, где нашей Дивизии было дано время на отдых. Когда союзники высадились в Нормандии 6 июня 1944 г., наша Дивизия была на крупных учениях в районе Arles-Aix (города Арль и, вероятно, Экс-ан-Прованс на юге Франции - ВК). Там, [во Франции], и произошли серьезные столкновения с американской 3-й Армией, неподалеку от города Авранш/Avranchesв августе 1944 г., хотя господство союзников в воздухе сделало ведение сколь-нибудь эффективных оборонительных боев невозможным. В Нормандии Дивизия потеряла бóльшую часть своих танков и транспортных средств из-за атак противника с воздуха. К концу октября 1944 г., после небольших стычек с врагом в районе Венло/Venlo, наша Дивизия получила подкрепления в городе Айфель/Eifel, и это случилось незадолго до Сражения за Выступ (Battleofthe Bulge - англ.) или Unternehmen Wachtam Rhein (нем.). Позднее я принимал участие в боях уже на земле Германии в районе города Eifel/Айфель, на Рейне, близ Кельна и в самом городе. Остатки нашего полка были распущены в лесу близ города Iserlohn/Изерлон 16 апреля 1945 г. Через несколько дней я попал в плен к американцам.
В
1946 г. я был освобожден из плена. В 1962 г. я поступил на службу в новую
Германскую армию в звании лейтенант резерва. Моя карьера военного закончилась в
1975 г., когда я уже был в звании Generaloberst резерва.
Вы говорили, что находились в составе 9-й Танковой Дивизии в районе города
Айфель в октябре 1944-го. Где конкретно вы были?
Дивизия была на отдыхе и переформировании в районе Waldniel-Eiken (города Валдниль и Айкен - ВК). Я хорошо это помню, поскольку неподалеку оттуда запускали ракеты V1. Там впервые за всю войну я увидел их… Потеряв большую часть нашей бронированной техники в Нормандии, мы получили новые машины 30 октября 1944 г. - 2-я и 3-я роты получили танки Panzer IV, предполагалось, что моя 1-я Рота получит самоходные орудия, которые прибыли через несколько дней.
Самоходки? В танковом полку? Не было ли это чем-то необычным? Были ли вы недовольные таким решением?
Это были машины, имевшиеся в наличии, но, само собой, мы были этим недовольны. В основном, потому что это означало потерю одного из членов экипажа. В танковом экипаже было 5 человек, в экипаже самоходки - 4. Это был серьезный удар для нас, поскольку мы были крепко сплоченной группой. Там было много споров, но выхода из той ситуации не было. Позднее мы обнаружили, что самоходки Sturmgeschütz III (далее - Штуг - ВК) были, на самом деле, более эффективными и безопасными машинами, чем наши танки Panzer IV. Потери нашей роты были ниже, чем у других, и мы уничтожили больше машин противника, чем другие роты. Это был превосходный и эффективный боевой инструмент.
Потребовалось
ли вам дополнительное обучение, чтобы вести в бой Штуг?
Вероятно, нам нужно было дать время, чтобы привыкнуть к новому «коню», но
времени на это не было. У нас, старых танкистов, было много трудностей с
адаптацией к переменам. Вообще, машины были очень похожи на танки. Нам нужно
было только привыкнуть к ограниченному полю обстрела. Пушка была такой же, как
и танка Panzer IV, но ее можно было повернуть только на 15 градусов влево и
вправо. Если требовалось больше, нужно было поворачивать всю машину. Нам,
старым танкистам, казалось наиболее важным пристрелять наши пушки. На это
потребовалось бы немалое количество боевых снарядов, но старший офицер отверг
нашу просьбу. К тому времени наши машины были хорошо упрятаны в лесу и
замаскированы. Полагаю, командование боялось, что шум пушечной стрельбы
встревожит противника и спровоцирует атаки с воздуха. Мы все этого боялись.
Самоходка Людвига Бауэра в декабре 1944 г.
Когда вы узнали о предстоящем наступлении и, на тот момент, верили ли вы в то, что эта операция увенчается успехом?
Разрешите мне ответить сначала на второй вопрос! Да! Мы не только верили в это, мы были в этом абсолютно уверены! Я помню, что мы впервые услышали об этом 17 декабря 1944 г. во время инструктажа, проводимого для офицеров. Оберст-лейтенант Вайсс-Кафанке (Oberst-leutnant Weiß-Kafanke) употребил слова, который я до сих пор не забыл: «Фюрер просит нас сделать все от нас зависящее, и мы не подведем его. Нам нужно задержать противника примерно на три месяца.» Еще три месяца, и у нас было бы новое чудо-оружие, которое заставило бы противника вступить в переговоры. Я в это верил. Я был настоящим молодым офицером: полным энтузиазма, энергичным и, если взглянуть на это с сегодняшней высоты, слегка туповатым. Мы все в это верили. Едва ли в ротах были какие-либо старшие офицеры: мы все были лейтенантами и оберст-лейтенантами. Все наши старшие товарищи к тому времени были убиты или ранены… К тому времени средняя продолжительность пребывания офицера-танкиста на войне была примерно 28 дней: за это время его убивали, или он был ранен. В пехоте все было еще хуже: примерно 19 дней. Мы, молодняк, верили Фюреру, верили в Фатерлянд. Мы знали, что противник превосходил нас в численности войск, танков, артиллерии. У него были неограниченные возможности в снабжении [всем необходимым], полное господство в воздухе. Однако, верьте мне, когда я говорю: мы все еще знали, что можем побить его на земле в любой момент времени, когда наши шансы более-менее равны и он не может бросить в бой свою авиацию. Мы были обстрелянными солдатами с большим опытом ведения боевых действий в самых трудных условиях. Мы чувствовали, что можем это сделать…
Людвиг Бауэр на фронте.
Когда
началась ваша Битва за Выступ, и о чем вы хотели бы рассказать?
Одна вещь очень важна. Это может показаться вам дикостью, но я не помню
большого числа подробностей о боях в Арденнах. Начиная с последних недель
декабря 1944 г. до примерно середины февраля 1945 г., едва ли я вообще вылезал
из танка. Мы все время были в бою, и времени на то, чтобы расслабиться и
отдохнуть, было совсем мало. Мы покидали машины только по зову природы, и даже
это иногда делалось в котелок прямо в боевом отсеке. Время на сон измерялось
минутами, а не часами. Непрерывный бой, все время начеку, все время в движении…
Я помню большие отрезки времени, проведенного в Арденнах, будто во сне. Через
какое-то время можно было прийти к выводу, что ты у кого-то на дистанционном
управлении. Мы просто функционировали. Трудно описать это кому-то, кто сам это
не испытал.
Ну и как вы справлялись со всем этим? Вы что-то принимали, чтобы облегчить себе жизнь?
Вы
говорите о первитине (pervitin)? Нет, ничего этого у нас не было. За всю войну
нам давали первитин дважды, и это было в конце 1941 г. и во время боев под
Воронежем в 1942-м. После этого я тех таблеток ни разу не видел. Мы были
солдатами, мы просто должны были преодолевать все это сами.
В каких местах вы были в бою?
Мы сражались в районе Бастони, Новиля/Noville и Фуа/Foy. Позднее в районе городка Уффализа/Houffalize - там, где в январе были ожесточенные бои. Американская 101-я Воздушно-десантная Дивизия была нашим противником близ Фуаи-Уффализа. Тяжелые были бои… очень тяжелые.
Большие были потери?
Да, хотя в нашей роте они были не такими серьезными, как в других. 13 января лейтенант Румпф (Rumpf) был убит в результате прямого попадания в его Panzer IV. Я принял на себя командование ротой. Много было погибших, не хочу говорить об этом… Помню, что в ночь на 13 января (с 13-го на 14-е) лейтенант Беккер (Becker) приказал мне повести 1-ю Роту в атаку на Фуа. Сначала она развивалась успешно, но этот успех длился недолго, поскольку пехота не смогла продвинуться вместе с нами. Думаю, фельдфебель Клотц (Klotz) и его экипаж были ранены, когда их танк был подбит. После той атаки мы отступили на позицию между Фуа и Новиль. На следующий день американцы предприняли контратаку силами танков и полугусеничных бронемашин. Я не помню, сколько их было, но мы страшно уступали им в численности. Мы вступили с ними в бой силами шести Штугов, и развернулся настоящий танковый бой - то, что на Западном фронте было редкостью. Мы уничтожили большую часть машин противника, не понеся никаких потерь. В том бою было уничтожено около 15 Шерманов и множество бронемашин. Многие из них горели, а между ними на земле остались трупы американских солдат. Вскоре после боя в поле зрения появился американец, размахивающий флагом с красным крестом. Я открыл командирский люк и высунулся из него, чтобы разглядеть ситуацию получше. К этому моменту было видно уже много американских полугусеничных бронетранспортеров и просто грузовиков с красными крестами. Они пытались эвакуировать своих раненых и, чтобы сделать это, всей этой колонне пришлось бы проехать напротив моей самоходки на расстоянии 100-150 метров. Это было весьма необычное зрелище, что для нас, что для американцев. Они ездили туда-сюда, пока все тела не были подобраны, и я припоминаю, что, когда они проезжали мимо меня в последний раз, на подножке одной из машин находился американский офицер. Проезжая мимо, он попытался встать по стойке смирно и отдать мне честь. Это был жест, который произвел впечатление, и я от всего сердца ответил тем же. Однако, когда они скрылись из виду, у меня в животе появилось нехорошее ощущение, какой-то инстинкт подсказал мне, что произошло что-то вызывающее подозрения. Я отдал приказ запустить моторы, и не успели мы отойти на пару сотен метров в сторону Новиля, как на участок, где мы только что находились, обрушился довольно интенсивный артиллерийский огонь противника. Конечно, я ничего не могу доказать, но я до сих пор испытываю неприятные чувства, когда думаю об этом…
Боевые награды Людвига Бауэра.
Какова была ситуация со снабжением? Не было ли в вашем подразделении нехватки топлива или боеприпасов?
Конечно, я знаю, что были тяжелейшие проблемы со снабжением во время Сражения за Выступ, особенно когда погода позволила союзникам бросить в бой авиацию. Однако сам я, лично, не испытывал нехватки чего-либо. Припоминаю, что как-то раз наша рота получила приказ сменить подразделение танков Panzer IV, которые, я думаю, были из дивизии Hitlerjugend, дело было в районе Бастони. Когда мы прибыли на место, у нас было маловато топлива, и к нам подошел гауптштурмфюрер (Hauptsturmführer) из дивизии Hitlerjugend и сказал, что каждый из нас может взять в свои баки по 150 литров горючего из их машин. В другой раз, когда я получил приказ атаковать силами своей роты позиции американцев, - уже не помню, где это было, у нас было так мало горючего, что я знал: оно кончится до того, как мы сможем вернуться на свои позиции. Я отклонил этот приказ, что было воспринято без проблем. Боеприпасов всегда хватало.
Против каких боевых машин противника вы вели бои в Арденнах и как бы вы оценили их?
В Арденнах я сталкивался с машинами Sherman/Шерман всех видов, с истребителями танков…Hellcats или Wildcats, с легкими американскими танками, с бронемашинами и полугусеничными транспортерами. Становым хребтом американских танковых частей были Шерманы. Это был хороший и боеспособный танк. Особенно для Нормандии, где местность была такова, что бои на больших дистанциях были редкостью.
Штуг в Арденнах.
Каким было среднее расстояние боя на этих театрах войны?
Метров 500-600. На этом расстоянии пушка стандартного Шермана того периода времени могла эффективно поражать наши Panzer IV и Штуги. Эти танки были относительно быстрыми, мобильными и, что наиболее важно, их поставляли [на фронт] в неограниченном количестве! Наши пушки были лучше, в целом, они были более мощными и отличались лучшей дальностью прицельной стрельбы. Наши оптические приборы были лучше. С пушкой 75/L48 Штуга и Panzer IV мы могли поражать противника с расстояния около 1000 м даже без необходимости прибегать к расчету траектории. Ты мог просто навести пушку на цель и стрелять - снаряд попадал туда, куда ты целился. Разумеется, длинная пушка Пантеры была даже более эффективной. Они [Шерманы] легко загорались после попаданий, и еще одним моментом, который я часто наблюдал у Шерманов, было раскалывание брони. Даже попадание по касательной из мощной пушки могло расколоть броню Шермана. С нашими танками этого не случалось. Основной слабостью американских танков были…, хотя я должен принести извинения, говоря это, их экипажи.
Горящий Шерман.
Как бы вы пояснили это?
Хм,
я не люблю говорить об этом, поскольку в нынешние времена людей легко
оскорбить. Просто разрешите мне сказать о том, что кое-что из того, что мы
делали на Западном фронте, мы никогда не смогли бы сделать на Восточном. Там
[на Западе], … в определенной степени, ну… не хватало… как вам сказать… Дайте
мне привести пример. Я видел много раз, как американские экипажи выскакивали из
танка после попадания в него. Всего лишь одного попадания! Непроникающего! Это
означает, что танк еще в боевом состоянии, а экипаж жив и здоров. На Востоке
это было бы просто немыслимо. Некоторые [американские танковые] части дрались
яростно, но, в большинстве случаев… ммм…
Близ Кельна я как-то раз наблюдал, как экипаж Шермана сдался пехотинцу, который
навел на них панцерфауст. Он выскочил из окопчика и нацелил свое оружие на танк
- тут люки распахнулись, и танкисты выкарабкались наружу. Двигатель все еще
работал. Не было сделано ни одного выстрела. Вероятно, это был особенный
случай, но, в целом, у американцев не было той ярости и той силы воли, с
которыми мы сталкивались на Восточном фронте. Это относится и к их пехотинцам…
То есть, бои на Востоке отличались от боев на Западе?
Да. Все классические доктрины танкового боя, которые мы могли эффективно использовать на Востоке, на Западе не работали. На Западе превосходство союзников в авиации и артиллерии играло решающую роль. Наших ВВС там, в реальности, просто не было. Крупные перемещения в дневное время и по открытому пространству были невозможны, как и маневрирование в бою. Когда бы союзники ни сталкивались с сопротивлением любого вида или даже с ожидаемым сопротивлением, они отходили, ждали подкреплений, в то же время обрушивая на нас артиллерийский огонь и атаки с воздуха. Они были осторожны, я бы сказал, слишком осторожны. С моей точки зрения, ошибочность этой стратегии заключалась в том, что у нас всегда было время на то, чтобы отступить и закрепиться на новых оборонительных позициях. На все это у нас оставалось намного больше времени, чем могло бы…
Как вы оцените немецкие войска на Западном фронте в 1944 - речь идет о недавно сформированных пехотных [Volksgrenadier] дивизиях?
Само собой, многие из этих частей были далеки от того, чтобы их можно было назвать элитными, но, поверьте мне, ими не командовали идиоты. Все они могли вести бой вполне эффективно, если была необходимость. В целом, наша доктрина постановки боевых задач Auftragstaktik давала нам преимущество в наземных боях. В германской армии нам говорили, что нужно сделать, но не как нужно это сделать. Выбор пути достижения успеха оставляли младшим офицерам на передовой. В союзных армиях офицерам говорили, что нужно сделать и как это нужно сделать, лишая их гибкости в бою, поскольку им приходилось ожидать новых приказов, когда дела шли не так, как планировалось. У нас эта концепция свободы в принятии решений в бою работала на всех уровнях от командующего армией до командира взвода. Награждали за успех, а не за следование приказу. Этому принципу следовали во всех частях германской армии, и, хотя эффективное применение Auftragstaktik зависело, в значительной мере, от опыта и уровня подготовки офицеров и солдат, эта концепция оставалось одним из наших основных достоинств. Боевой дух был высок, особенно в обстрелянных частях, таких как наша.
Брали ли вы пленных, и как происходило пленение противника?
Мы были бронетанковой частью, и обычно нам нужно было оставаться в движении. Это означало, что, если мы брали пленных, им приказывали бросить оружие и следовать в наш тыл, пока они не наткнутся на немецкую пехоту. Тогда им полагалось поднимать руки вверх в знак капитуляции. Это был довольно простой процесс. Если вы спрашиваете об этом из-за происшествия с солдатами Пайпера (Peiper) около Мальмеди/Malmedy, разрешите мне сказать вам, что вся эта истории выглядит подозрительно. В нашем полку мы не убивали пленных: я сам бы расстрелял любого, кто открыл бы огонь по беззащитным людям. Я встречался с Йоахимом Пайпером во время войны, а после войны подружился с ним, когда он работал в компании Porsche, а я - в компании BMW.
Арденны: пленные американцы.
Говорили ли вы с ним о том, что приключилось под Мальмеди?
Да, часто и подолгу. Разрешите мне просто сказать, что я не видел чего-либо такого в том, что случилось на том перекрестке дорог. И Пайпер не видел. Немало американцев было убито во время короткого боя. Взяли пленных. После того, как их разоружили, танки продолжили движение вперед, тогда как пленных отправили в тыл. Когда другие следовавшие за наступавшими машины прибыли на место, некоторые пленные снова были с оружием. Открыли огонь. Это вкратце то, что мне рассказывал Пайпер. Я бы тоже открыл огонь по вооруженному противнику. Все мы знаем, что случилось во время судебного процесса, сегодня данные о случившихся фактах находятся в открытом доступе, если кто-то пожелает ознакомиться с ними. Однако люди повторяют историю о Мальмеди снова и снова. Йоахим Пайпер был офицером, который произвел на меня наибольшее впечатление на фоне всех, кого я когда-либо встречал. Очень опытный боец с большой харизмой и сильным характером. Преступления совершались отдельными людьми с обеих сторон. Американцы постоянно расстреливали пленных немцев, но ни один из них не был за это наказан. Будучи единственным родом войск, который носил черную форму и черепа на воротнике, мы отлично знали, что могло случиться с нами, попади мы в руки противника. Еще раз скажу, что об этих фактах легко узнать тому, кто захочет найти данные о них. Это все, что я могу сказать по этому поводу в настоящий момент.
Чтобы разрядить ситуацию - была история, касающаяся пленного американца, которую я никогда не забуду…
Расскажите ее!
Думаю, это было в январе, и опять в районе Фуа. Мне с моей самоходкой приказали охранять перекресток дорог вскоре после боя, который произошел неподалеку. Мы сидели в машине, мой люк был открыт, и мы курили наши последние сигареты, когда услышали стук - кто-то случал по машине камнем или чем-то твердым. Ожидая увидеть немецкого солдата, я встал, выглянул из машины и увидел американского солдата без каски и оружия, говорившего мне что-то по-английски. Я вообще ничего не понял, поэтому позвал моего радиста, который работал до войны в одном из отелей Лондона и свободно говорил по-английски. Он был крайне удивлен, обнаружив, что тоже совершенно не понимает американца! Мы продолжили беседу при помощи жестов, и тут неожиданно попали под огонь американских минометов. Если бы существовала голливудская версия этих событий, в ней я бы, вероятно, сразу же застрелил бы американца. Однако вместо этого мы затащили его в наш тесный боевой отсек. Здесь мы медленно начали понимать друг друга. Американец по-доброму разделил с нами свою пачку сигарет. Припоминаю, что он был сельскохозяйственным рабочим, но забыл, откуда. Когда обстрел закончился, мы сказали ему, в каком направлении идти и как долго. Ему сказали, чтобы он поднял руки, когда увидит первого же немецкого пехотинца, который и возьмет его в плен.
Когда он исчез в лесу, за нами, я попытался немного поспать. Примерно через час кто-то опять постучал по танку снаружи - это был мой американский приятель. Он пошел по направлению, которое мы ему показали, но так и не встретил немецких пехотинцев. У нас не было возможности возиться с пленным, поэтому, без особых раздумий, я попросил моего радиста сказать парню, чтобы он шел в противоположном направлении, и чтобы он не поднимал руки, когда увидит американцев. Больше никогда я не видел подобной улыбки… Он потопал прочь и больше не возвращался. Я часто думал о том, что с ним случилось дальше…
Были ли у вас потери от атак союзной авиации?
В моем отделении не было, но в других были потери от атак штурмовиков союзников. Был период в рождественские дни 1944 г., когда они были очень активны, и потом опять в середине января.
Примерно в то время я чуть было не погиб. Не могу вспомнить точное местоположение, но опять это было где-то в районе Новиль-Фуа. Было раннее утро, мы продвигались по асфальтированной дороге. Я стоял, высунувшись из командирского люка и, полагаю, не был начеку в той степени, в которой было необходимо. Неожиданно я услышал звук мотора, явно исходивший от самолета. Я взглянул вверх: облака только начинали рассеиваться, и высоко в небе я увидел делавший круги самолет. Он был далеко, или мне так показалось. Мы продолжили движение на большой скорости и, когда мы поднимались вверх по склону, я почувствовал, что шум мотора стал громче. Как я уже говорил, все мы очень устали и, полагаю, я каким-то образом потерял чувствительность к происходящему в тот момент. Мы поднялись по склону, затем спустились вниз по противоположному спуску, и буквально мгновения спустя гул мотора оглушил меня. Все это случилось в течение секунд. Вражеский штурмовик пролетел над гребнем за нашей спиной и, клянусь вам, он находился не более чем в 5-6 метрах над землей. Помню, как я завопил: «Дерьмо! Стой, Карл! Scheisse! Haltan Karl!», и мой механик-водитель немедленно среагировал, остановив наш Штуг. В этот самый момент две или три ракеты воткнулись в землю в метре или около того прямо перед нашей машиной. Взрыв был такой силы, что ее переднюю часть приподняло над землей сантиметров на 20-30. Штурмовик, думаю, это был англичанин, прошел у меня над головой так низко, что я уже ждал, что он снесет мне голову… Он пошел вверх и исчез в облаках. Скажу вам, что после этого мы все сразу проснулись…
Источники:
1. 
2. Танкист вермахта о
своём участии в Арденском сражении. Оригинальное интервью - Dan Snow и Robin Schäfer.
Ганновер, 2016 https://gottmituns.net/2016/12/23/the-front-is-where-the-tanks-are-knights-cross-holder-ludwig-bauer-remembers-the-battle-of-the-bulge/
Перевод и обработка - Владимир Крупник.
Воспоминания о русском плене Вольфганга Мореля - солдата седьмой танковой дивизии.
Меня зовут Вольфганг Морель. Это фамилия гугенотская, потому что мои предки пришли из Франции в 17 веке. Я родился в 1922 году. До десяти лет учился в народной школе, а потом почти девять лет в гимназии, в городе Бреслау, нынешнем Вроцлаве. Оттуда 5-го июля 1941 года меня призвали в армию. Мне как раз исполнилось 19 лет.
Я избежал трудовой повинности (перед службой в армии молодые немцы обязаны были полгода отработать на Имперскую службу труда) и шесть месяцев был предоставлен сам себе. Это был как глоток свежего воздуха перед армией, перед пленом.
Перед тем, как попасть в Россию, что вы знали о СССР?
Россия была для нас закрытой страной. Советский Союз не хотел поддерживать связь с Западом, но и Запад не хотел связей с Россией - обе стороны боялись. Однако, еще в 1938 году, 16 летним парнем, я слушал немецкую радиостанцию, регулярно вещавшую из Москвы. Надо сказать, передачи были не интересные - сплошная пропаганда. Производство, визиты руководителей и так далее - это никого не интересовало в Германии. Была информация и о политических репрессиях в Советском Союзе. В 1939 году, когда произошел поворот во внешней политике, когда Германия и СССР заключили договор о ненападении, мы увидели советские войска, солдат, офицеров, танки - это было очень интересно. После подписания договора сильно возрос интерес к Советскому Союзу. Некоторые мои школьные товарищи начали изучать русский язык. Они говорили так: «В будущем мы будем иметь тесные экономические отношения и надо говорить по-русски».
Когда начался формироваться образ СССР как врага?
Только после начала войны. В начале 1941 года чувствовалось, что отношения ухудшаются. Ходили слухи, что СССР собирается отказаться от экспорта зерна в Германию, хотели экспортировать свое зерно.
Как восприняли начало войны с Советским Союзом?
Чувства были очень разные. Некоторые считали, что через неделю все враги на Востоке будут уничтожены, как это произошло в Польше и на Западе. Но старшее поколение восприняло эту войну скептически. Мой отец, воевавший в России в первую мировую войну был убежден, что мы не доведем эту войну до счастливого конца.
В конце июня я получил письмо, в котором мне предписывалось в такой-то час такого-то числа быть в казарме воинский части. Казарма располагалась в моем родном городе, так что ехать было не далеко. Меня готовили на радиста два месяца. Однако первое время я больше играл в теннис. Дело в том, что мой отец был знаменитый теннисист и сам я начал играть с пяти лет. Наш теннисный клуб располагался недалеко от казармы. Как-то в разговоре я сказал об этом командиру роты. Он очень хотел научиться играть и тут же взял меня с собой на тренировку. Так я вышел из казармы гораздо раньше других. Вместо строевой подготовки я играл в теннис. Командира роты моя строевая выучка не интересовала, он хотел чтобы я играл с ним. Когда началась подготовка по специальности, игры закончились. Нас учили приему-передаче на ключе, учили подслушивать вражеские разговоры на английском и русском. Пришлось учить русские знаки азбуки Морзе. Каждый знак латинского алфавита кодируется четырьмя знаками Морзе, а кириллического - пятью. Освоить это было не просто. Вскоре обучение закончилось, пришли курсанты следующего набора и меня оставили инструктором, хотя я и не хотел. Я хотел на фронт, потому что считалось, что война вот-вот закончится. Мы разгромили Францию, Польшу, Норвегию - Россия долго не продержится, а после войны лучше быть ее активным участником - больше льгот. В декабре по всей Германии собирали солдат тыловых подразделений для отправки на Восточный фронт. Я подал рапорт и меня перевели в команду для отправки на войну.
До Орши мы ехали по железной дороге, а от Орши до Ржева нас перебросили на траспортных Ю-52. Видимо, очень срочно требовалось пополнение. Надо сказать, что когда мы прибыли в Ржев меня поразило отсутствие порядка. Настроение армии было на нуле.
Я попал в седьмую танковую дивизию. Знаменитая дивизия, которой командовал генерал Роммель. К тому времени, как мы прибыли в дивизии танков уже не было - они были брошены из-за отсутствия горючего и снарядов.
Выдали ли вам зимнее обмундирование?
Нет, но мы получили несколько комплектов летнего. Нам выдали три рубашки. Кроме того, я получил дополнительную шинель. А ведь в январе стояли морозы под сорок градусов! Наше правительство проспало наступление зимы. Например, приказ собрать лыжи у населения для армии вышел только в марте 1942 года!
Когда прибыли в Россию, что поразило больше всего?
Пространство. Мы мало контактировали с местным населением. Иногда останавливались в избах. Местное население нам помогало.
Из нашей группы стали отбирать лыжников для операций в тылу противника - нужно было подсоединяться к линиям связи противника и прослушивать их. Я в эту группу не попал и 10-го января я уже был на передовой в качестве простого пехотинца. Мы чистили дороги от снега, воевали.
Чем кормили на фронте?
Горячее питание было всегда. Давали шоколад с колой, иногда ликер - не каждый день и ограниченно.
Уже 22-го января я попал в плен. Я находился один в боевом охранении, когда увидел группу русских солдат человек пятнадцать в зимней одежде на лыжах. Стрелять было бесполезно, но и сдаваться в плен я не собирался. Когда они подошли поближе я увидел, что это монголы. Считалось, что они особенно жестокие. Ходили слухи, что находили изуродованные трупы немецких пленных с выколотыми глазами. Принять такую смерть я был не готов. Кроме того, я очень боялся, что меня будут пытать на допросе в русском штабе: сказать мне было нечего - я был простой солдат. Страх перед пленом и мучительной смертью под пытками привел меня к решению покончить с собой. Я взял свой Маузер 98к за ствол, и когда они подошли метров на десять вставил в рот и ногой нажал на спусковой крючок. Русская зима и качество немецкого оружия спасли мне жизнь: если бы не было так холодно, а части оружия не были так хорошо подогнаны, что смерзлись, то мы бы с вами не разговаривали. Меня окружили. Кто-то сказал «Хенде хох». Я поднял руки вверх, но в одной руке я держал винтовку. Ко мне приблизился один из них, забрал винтовку и что-то сказал. Мне кажется, что он сказал: «Радуйся, что для тебя война кончилась». Я понял, что они настроены вполне дружелюбно. Видимо я был первым немцем, которого они видели. Меня обыскали. Хотя я не был заядлым курильщиком, но в моем ранце была пачка, 250 штук, сигарет R-6. Все курильщики получили по сигарете, а оставшееся вернули мне. Эти сигареты я потом менял на пропитание. Кроме того, солдаты обнаружили зубную щетку. Видимо они столкнулись с ней впервые - внимательно ее разглядывали и смеялись. Один пожилой солдат с бородой потрепал меня за шинель и пренебрежительно бросил: «Гитлер», потом показал рукой на свою шубу, шапку и уважительно сказал: «Сталин!» Меня тут же хотели допросить, но никто не говорил по-немецки. У них был маленький словарь, в котором была глава «допрос пленного»: «Wie heissen Sie? Как Фамилия?» - Я назвался. - «Какая часть» - «Я не понимаю». Я решил на допросе держаться до последнего и не раскрывать номер своей части. Немного помучившись со мной они прекратили допрос. Пожилому солдату, который хвалил свое обмундирование приказали сопровождать меня в штаб, который находился в шести километрах в деревне, оставленной нами два-три дня назад. Он шел на лыжах, а я пешком по полутораметровому снегу. Стоило ему сделать пару шагов, как я оставался на много метров позади него. Тогда он указал мне на плечи и концы лыж. Я бы мог ударить его кулаком в висок, забрать лыжи и сбежать, но у меня не было воли к сопротивлению. После 9 часов на 30-40 градусном морозе мне просто не хватило сил решиться на такой поступок.
Первый допрос в штабе проводил комиссар. Но прежде чем меня вызвали на допрос я сидел в сенях дома. Я решил воспользоваться минутой и вытряхнуть снег, который набился в мои сапоги. Я успел снять только один сапог, когда ко мне обратился офицер богатырского вида, одетый в каракулевую накидку. На французском, которым он владел лучше меня, он сказал: «Повезло, что ты попал в плен, ты обязательно возвратишься домой». Он отвлек меня от вытряхивания снега из сапог, что впоследствии мне дорого стоило. Нас прервала переводчица крикнувшая из-за двери: «Войдите!». Предложение слегка перекусить мой пустой желудок принял сразу же. Когда мне протянули черный хлеб, сало и стакан воды, мой нерешительный взгляд бросился в глаза комиссару. Он сделал знак переводчице попробовать пищу. «Как видите, мы не собираемся вас травить!». Я очень хотел пить, но в стакане вместо воды оказалась водка! Потом начался допрос. Меня опять попросили назвать фамилию, имя, дату рождения. Потом последовал главный вопрос: «Какая воинская часть?» На этот вопрос я отказался отвечать. Удар пистолета по столу заставил меня придумать ответ: «1-я дивизия, 5-й полк». Полная фантазия. Не удивительно, что комиссар тут же взорвался: «Врешь!» - Я повторил. - «Вранье!» Он взял маленькую книжку, в которой видимо были записаны дивизии и входящие них полки: «Слушайте, вы служите в 7-ой танковой дивизии 7-й пехотный полк 6-я рота». Оказалось, за день до этого были взяты в плен два товарища из моей роты, которые рассказали, в какой части они служат. На этом допрос был окончен. За время допроса снег в сапоге, который я не успел снять, растаял. Меня вывели на улицу и повели в соседнюю деревню. За время перехода вода в сапоге замерзла, я перестал чувствовать пальцы ног. В этой деревне я присоединился к группе из трех военнопленных. Почти десять дней мы шли от деревни к деревне. Один из товарищей умер у меня на руках от потери сил. Мы часто чувствовали ненависть к себе местного населения, чьи дома при отступлении были разрушены до основания во исполнение тактики «выжженной земли». На разгневанные окрики: «Фин, фин!» мы отвечали: «Германски!» и в большинстве случаев местные жители оставляли нас в покое. Я отморозил правую ногу, правый сапог был разорван, и я использовал вторую рубашку как перевязочный материал. В таком жалком состоянии мы встретили съемочную группу киножурнала «Новости недели», мимо которой мы должны были несколько раз прошагать по глубокому снегу. Они сказали пройти и еще раз пройти. Мы старались держаться, чтобы представление о немецкой армии не было таким плохим. Наша «провизия» в этом «походе» состояла в основном из пустого хлеба и ледяной колодезной воды, от которой я получил воспаление легких. Лишь на станции Шаховская, восстановленной после бомбежек, мы сели втроем в товарный вагон, где нас уже ждал санитар. В течение двух-трех дней, что поезд ехал до Москвы, он обеспечивал нас необходимыми медикаментами и едой, которую готовил на печке-чугунке. Для нас это был пир, пока еще был аппетит. Пережитые лишения сильно потрепали наше здоровье. Меня мучили дизентерия и воспаление легких. Примерно через две недели после пленения мы прибыли на один из грузовых вокзалов Москвы и нашли пристанище на голом полу у сцепщицы вагонов. Два дня спустя, мы не поверили своим глазам. Часовой посадил нас в белый, шестиместный лимузин ЗИС, на котором был нарисован красный крест и красный полумесяц. По пути в госпиталь нам показалось, что водитель специально едет окольными путями, чтобы показать нам город. Он с гордостью комментировал те места, мимо которых мы проезжали: Красная площадь с мавзолеем Ленина, Кремль. Дважды мы пересекали Москву-реку. Военный госпиталь был безнадежно переполнен ранеными. Но здесь мы приняли благотворно подействовавшую на нас ванну. Мою обмороженную ногу перевязали и с помощью подъемных блоков подвесили над ванной. Нашу униформу мы больше никогда не видели, так как должны были одеть русские шмотки. Нас отправили в котельную. Там уже находилось десять совершенно изможденных наших товарищей. На полу стояла вода, в воздухе стоял пар из вырывавшийся из дырявых труб, а по стенам ползли капли конденсата. Кроватями служили носилки, поднятые на кирпичах. Нам дали резиновые сапоги, чтобы мы могли ходить в туалет. Даже появляющиеся время от времени санитары были в резиновых сапогах. Мы провели в этом ужасном подземелье несколько дней. Лихорадочные сны, вызванные болезнью, затягивают воспоминания об этом времени… Дней через пять, а может и десять нас перевели во Владимир. Разместили нас прямо в военном госпитале, находившемся в здании духовной семинарии. В то время во Владимире еще не было лагеря для военнопленных, в лазарете которого нас могли бы разместить. Нас уже было 17 человек и мы занимали отдельную палату. Кровати были застелены простынями. Как решились разместить нас вместе с русскими ранеными? Явное нарушение запрета на контакт. Один мой русский друг, занимавшийся по роду своей деятельности изучением судьбы немецких военнопленных во Владимире, признался мне, что ни разу не видел ничего подобного. В архиве Советской Армии в Санкт-Петербурге он наткнулся на карточку из картотеки, документально подтверждающую наше существование. Для нас же подобное решение было огромным счастьем, а для некоторых даже спасением. Там мы почувствовали отношение к себе, как к своим, в том, что касалось медицинского обслуживания и условий жизни. Наше питание не уступало питанию красноармейцев. Охраны не было, но несмотря на это, никто даже не думал о побеге. Дважды в день проходили врачебные осмотры, по большей части их проводили женщины-врачи, реже сам главный врач. Большинство из нас страдало от обморожений.
Я уже доходил. Аппетит пропал и я стал складывать хлеб, который нам выдавали под подушку. Мой сосед сказал, что я дурак и должен распределить его между остальными, поскольку я все равно не жилец. Эта грубость меня спасла! Я понял, что если я хочу вернуться домой, то должен заставлять себя есть. Постепенно я пошел на поправку. Мое воспаление легких сдалось после двух месяцев лечения, в том числе банками. Дизентерию взяли за рога введением внутримышечно марганцовки и приемом 55 процентного этилового спирта, что вызвало неописуемую зависть окружающих. С нами обращались действительно как с больными. Даже легкораненые и медленно выздоравливающие были освобождены от любой работы. Ее выполняли сестры и нянечки. Повар-казах приносил частенько до краев полную порцию супа или каши. Единственно немецкое слово, которое он знал, было: «Лапша!». А когда он его произносил, то всегда широко улыбался. Когда мы заметили, что отношение русских к нам нормальное, то и наш враждебный настрой поубавился. Этому помогла и очаровательная женщина-врач, которая своим чутким, сдержанным отношением относилась к нам с симпатией. Мы называли ее «Белоснежка».
Менее приятными были регулярные посещения политкомиссара, надменно и во всех подробностях рассказывавшего нам о новых успехах русского зимнего наступления. Товарищ из Верхней Силезии - у него была раздроблена челюсть - пытался перенести свои знания польского языка на русский и переводил, как мог. Судя по тому, что он и сам понимал не больше половины, он был совсем не готов переводить все и вместо этого ругал политкомиссара и советскую пропаганду. Тот же, не замечая игры нашего «переводчика», подбадривал его переводить дальше. Часто мы едва сдерживали смех. Совсем другие новости дошли до нас летом. Два парикмахера под большим секретом рассказали, что немцы стоят под Каиром, а японцы оккупировали Сингапур. И тут сразу возник вопрос: а что ждет нас в случае страстно желаемой победы? Комиссар повесил над нашими кроватями плакат: «Смерть фашистским захватчикам!» Внешне мы ничем не отличались от русских раненых: белое белье, синий халат и домашние тапочки. Во время частных встреч в коридоре и туалете в нас, конечно же. сразу узнавали немцев. И лишь у немногих наших соседей, которых мы уже знали и сторонились, такие встречи вызывали негодование. В большинстве случаев реакция была другой. Примерно половина была нейтрально настроена к нам, и примерно треть проявляла различную степень заинтересованности. Высшей степенью доверия была щепотка махорки, а порой даже и скрученная сигарета, слегка прикуренная и переданная нам. Страдая оттого, что махорка не входила в наш рацион, страстные курильщики, как только к ним возвращалась способность передвигаться, устанавливали в коридоре дежурство по сбору табака. Постовой, который сменялся каждые полчаса, выходил в коридор, вставал перед нашей дверью и обращал на себя внимание типичным движением руки курильщиков, «стреляя» чинарик или щепотку махорки. Так проблема с табаком была как-то решена.
Какие разговоры шли между пленными?
Разговоры между солдатами на родине шли только на тему женщин, но в плену тема № 1 была еда. Я хорошо помню одну беседу. Один товарищ сказал, что после обеда он мог бы кушать еще три раза, тогда его сосед схватил свой деревянный костыль и хотел его побить, потому, что по его мнению, можно было бы есть не три, а десять раз.
Среди вас были офицеры или были только солдаты?
Офицеров не было.
В середине лета почти все снова были здоровы, раны залечены, никто не умер. И даже те, кто поправился раньше, все равно оставались в лазарете. В конце августа пришел приказ о переводе в трудовой лагерь сначала в Москву, а оттуда в район Уфы на Урале. После почти райского времени в лазарете я понял, что совсем отвык от физической работы. Но расставание стало еще тяжелее и оттого, что ко мне здесь относились дружелюбно и милосердно. В 1949 году, проведя почти восемь лет в плену, я вернулся домой.
Источники:
1. 
2. Интервью и лит. обработка беседы с Вольфгангом Морелем : А. Драбкин http://iremember.ru/protivniki/morell-wolfgang/stranitsa-2.html
Скачано с www.znanio.ru
Материалы на данной страницы взяты из открытых источников либо размещены пользователем в соответствии с договором-офертой сайта. Вы можете сообщить о нарушении.
