Анализ стихотворения М.Агашиной "Зачем кольцуют белых чаек?"

Анализ стихотворения М.Агашиной "Зачем кольцуют белых чаек?" В творчестве каждого настоящего поэта есть какая­либо загадка. Самым притягательным для истолкования, для проникновения вглубь у Маргариты Константиновны Агашиной, думаю, является стихотворение, которое  вынесено в заглавие. Оно в большей мере основывается на подтексте, на перекличке значений слов, на  своеобразной звукописи, особенной ритмике. В стихотворении можно условно выделить две части – по две строфы каждая. Первая – о белых чайках, которых кольцуют, но воспринимают это как беду все чайки; вторая – о женщине, которая хочет разорвать кольцо­оковы  и взлететь, как птица (это еще более обобщенное понятие по сравнению с чайкой). Однако движение лиризма в  целом в стихотворении более прихотливо. Указанное выше строение побуждает говорить о параллелизме как о приеме, который, например, широко  используется в фольклоре. Но у Маргариты Агашиной обе части взаимосвязаны, взаимопроникают друг в друга, поэтому на вопрос о  параллелизме можно ответить утвердительно только по первому побуждению. Видимо, нужно говорить о  преемственности, о последовательном развитии темы жажды свободы, стремления стряхнуть давящие оковы и  улететь прочь. Ни в отношении чаек, ни в отношении лирической героини не названы те (тот), кто является причиной страданий. Однако во второй части – о женской судьбе – есть слова: “Когда бывало … чтоб я не плакала в лицо?” – в лицо  того, кто заставил страдать. В первой части – о судьбе чаек – есть три глагола, при которых нет лица, источник  страданий чаек обезличен: “кольцуют”, “мучают”, “дарят”. При этом интонационно резко выделены слова “не  приручая”, “изучая”, которые по отношению к упомянутым выше глаголам воспринимаются почти как оксюморон,  и значение это в глаголах проявляется по нарастающей. В них – “завязка” в движении лиризма стихотворения. Стихотворение написано четырехстопным ямбом (чередуются строки этого размера и четырехстопного ямба с  неполной стопой). Характер пиррихиев таков, что акцентируются в 1ой строфе “белый”, во 2ой – “небо”, в 3ей –  “плакала” и “не распаялось”, в 4ой – “кольцованная” и “вздумалось”. Таким образом, смысловых акцентов много, и  названными выше их перечень не исчерпывается. В первой строфе обращает на себя внимание повтор “Зачем…” (начало первой и второй строк). Но затем –  резкий интонационный излом, о котором уже говорилось выше. Эта дисгармония “поддержана” звукописью. В  первой строфе это очень важный способ передачи испуга, рывков, криков чаек. Они воссозданы через  звукосочетания ча, ца, за, жа и др. В них – боль, напряжение. Схематически первая строфа в этом аспекте  выглядит следующим образом: В этой строфе – наибольшее скопление указанных звукосочетаний. Вряд ли случайно. Во второй строфе их несколько меньше. В первой строфе – момент неожиданного несчастья, беды, ослепления  утратой свободы. Во второй строфе это состояние уже развернуто во времени: все глаголы симметрично  чередуются, как будто одна волна следует за другой в двух сходных по структуре предложениях, каждое из них  – в 2 строки: …бьются…рвутся, …кружат.В первых двух стихах – внешнее, физическое действие, внешнее напряжение. Дополнительно отмечаем  сочетания бй, рв, кр, в которых – усиление, напряжение, стремление преодолеть препятствия. Вторая группа  глаголов этой строфы: …плачут…смеются, …дорожат. Они в большей мере выражают внутреннее состояние, хотя плач и смех имеют и внешнее проявление. Однако  глагол “дорожат” – уже только внутреннего характера. Он – как будто мостик ко второй части, где лишь одно  выражение внутреннего во внешнем – плач; преимущественно же воссоздается внутреннее переживание  лирической героини. Вернемся ко второй строфе: как уже было сказано, в ней воссоздается уже длящееся в течение какого­то  времени несчастье чаек. В 3 и 4 строфах говорится о несчастье лирической героини – гораздо более  длительном и почти не имеющем внешнего выражения; однако в глубине в глубине ее души зреет жажда  разорвать оковы. Чайки (2 строфа) плачут, потому что кто­то посягнул на их свободу. А смеются, видимо, от неожиданности,  нелепости ситуации: чайки – олицетворение свободы – окольцованы… Свободный полет чайки – что может быть прекраснее! И особенно – белокрылой, олицетворяющей не только  свободу, но и чистоту, хрупкую и трогательную гармонию… Волга в художественном целом стихотворения выступает как противовес насилию – кольцеванию, как родная  для чаек стихия. Развязки страданий чаек во второй строфе нет, но в ней эти страдания – состояние отчасти уже привычное,  поэтому сочетаний резких звуков, напоминающих крики, вернее, вскрики чаек, меньше (запись осуществляется  не буквенно, а фонетически): Обращаем внимание и на то, что здесь, в отличие от 1 строфы, эти звуки рифмуются (последние в строках), что  тоже несколько ослабляет тот характер звуковой картины, которую мы видим в 1 строфе. Повтор союза “и” (“и  плачут, и смеются”) – тоже в унисон с обозначенной выше тенденцией. Образ кольца – сквозной для стихотворения в целом. Для чаек кольца однозначно чужеродны, опасны,  оскорбительны. Кольцо лирической героини воспринимается сложнее. Кольца чаек – оковы, кольцо женщины давно стало оковами, женщина – птица, стремящаяся сбросить кольцо и  вырваться на свободу; это основа лиризма стихотворения. Образ кольца – один из традиционных в фольклорных песнях о любви и семейной жизни. Обычно в них кольцо  (перстень, перстенек) – подарок молодца девице или мужа жене: Он оставил ей на помин себе Дорогой перстень с алмазами; На обмен же взял от красавицы Золото кольцо обручальное. (“Не сокол летит по поднебесью”) В указанной песне и во многих других образ кольца связан с представлениями лирических героев об общности  судеб, о кольце как залоге любви, верности, встречи с любимым: На поминочки миленький оставил Со правой руки золото? кольцо. День до вечера колечко носила, В ночи в голову колечко клала... (“Нам не надо в чужие люди торопиться...”)В русской классической поэзии этот образ обогащается новыми, сложными значениями, обусловленными  характером художественного мира того или иного поэта. Например, “заветное кольцо” мы встречаем в  стихотворении А. Блока “О доблестях, о подвигах, о славе...”, в котором – явь и сон, грезы лирического героя.  Есть этот образ и у Марины Цветаевой: О, сто моих колец! Мне тянет жилы, Раскаиваюсь в первый раз, Что столько я их вкривь и вкось дарила, Тебя не дождалась! (“Тебе – через сто лет”) Я с вызовом ношу его кольцо! – Да, в Вечности – жена, не на бумаге!.. (“С.Э.”) В образе кольца у М. Цветаевой – проявление страстности, свободолюбия, нежности и уязвимости лирической  героини. У Маргариты Агашиной кольцо – тоже “овеществление” сложных взаимоотношений между женщиной и  мужчиной. Но эти взаимоотношения помещены в контекст жизни природы, в ее катастрофы, каковой  воспринимается поэтессой и кольцевание чаек. Лирическая героиня внутренне часть живого свободного мира, она стремится к гармонии и свободе. Но в гармоничном, природном мире человек разрушает что­то важное, основополагающее, тем более  беспощаден он в мире человеческих отношений, отношений к той, которая рядом. Чайки обезображены кольцами, но у них все же есть простор, есть Волга. Лирическую героиню кольцо должно  было бы украшать (“золотиться”), но для нее это оковы. Душа ее в тисках. Она лишена не только простора, но и  выбора. “Когда бывало, чтоб... я не плакала в лицо?” “Лицо” рифмуется с “кольцо”, еще более подчеркивая  напряжение и безысходность во взаимоотношениях. В движении лиризма это кульминационная точка. Кольцо – оковы лирической героини – “давно дареное”. А в первой строфе о чайках: “Им дарят кольца навсегда”  – “не приручая”, “изучая”... В связи с чайками речь идет о жестоком эксперименте, а не о подарке. В судьбе лирической героини кольцо,  конечно, подарок, но такой, который привязывает ее к подарившему, и это чем­то напоминает взаимоотношения  чаек и того (тех), кто над ними экспериментирует. Внутренние противоречия в отношениях мужчины и женщины настолько сильны, что удерживать ее при помощи  кольца – тоже жестокость. Эти противоречия лирическая героиня пытается высказать, что­то объяснить, но получается только плач – “в  лицо”. Если окольцованные чайки, кружа над Волгой, “и плачут, и смеются”, то лирическая героиня уже только  плачет. Это состояние – долгое, мучительное. (“Не распаялось, не сломалось давно дареное кольцо”; “Оно, как  прежде, золотится...”) Внутренняя потребность бодрости, жизнелюбия, полета жива в лирической героине, но пока – только плач...  Самой лирической героине кажется, что это состояние родилось в ней в тот момент, когда на руке ее появилось  кольцо: она не помнит себя смеющейся. В плане звукописи третья строфа почти “чиста” от звуков, связанных, как говорилось выше, с криками, стонами  чаек. Следовательно, это наиболее “внутренне углубленная” строфа. Добавим: не случаен и повтор двух “не”... В четвертой строфе вновь возникают резкие сочетания звуков, но их мало, и они несколько другие по  характеру; кроме того, они не объемлют всю строфу: Последние в строках сочетания рифмуются.Сочетаний этих мало, но они очень важны: в них окончательно “оформляется” взаимопроникновение линий,  образов чайки и женщины; в судьбе лирической героини эхом откликнулась судьба птицы, и эти линии слились. В восприятии читателя теперь оказывается возможным полет лирической героини из “тюрьмы”, на простор, в  свободный мир. В последней строке есть сочетание взд – оно не связано с чайками, оно рождено усилием лирической героини  оттолкнуться и улететь, взд – как трамплин, как пригорок, откуда легче лететь. (Ср.: у чаек звуки, связанные с  усилием, преодолением, ­ бй, рв, кр). Звукопись – одна из форм воссоздания желания героини взлететь, парить в свободном пространстве, а не  “беседовать”, будучи к нему провязанной, с кольцом, которое “... молчит – и говорит!”, не плакать, не  сокрушаться. То, что заложено в звукописи, – по контрасту – подчеркнуто и с помощью повтора “Оно...” Движение лиризма обрело развязку. В этом замечательном, изящном и трагичном стихотворении, полном сложных подтекстовых смыслов, рождается  образ женщины­птицы. Судьба ее надломлена, но не безысходна. В ней зреют силы, которые позволят ей  разорвать оковы и обрести внутреннюю свободу. Это стихотворение Маргариты Константиновны Агашиной – значительный вклад в русскую любовную лирику  двадцатого столетия. Поэтесса создала незабываемый поэтический образ, обогативший русскую литературу.