Дипломная работа на тему :Женские образы в романе Шолохова "Тихий Дон"

Содержание  Введение 3  Глава 1. Образ женщины в русской культуре  o 1.1. Концепция женственности в русской культуре 7 o 1.2. Женские образы в русской культуре 17  Глава 2. Женские образы в романе М. Шолохова «Тихий Дон»  o 2.1. Роль женских образов в романе М.Шолохова 33 o 2.2. Образ Аксиньи 42 o 2.3. Образ Натальи 53 o 2.4. Образ Ильиничны 61 o 2.5. Другие женские персонажи: Дарья, Елизавета Мохова, Дуняша 67  Заключение 77  Список использованной литературы 81  Введение  Разные женщины, разные судьбы, разные образы представлены на страницах  художественной литературы, публицистики, в живописи, скульптуре, на киноэкране.  Образ женщины реальной и созданной воображением творца можно обнаружить во  всех жанрах и видах художественного творчества: от фольклора до самых  современных проявлений культурной мысли. По мнению С.Н. Булгакова, «всякий  подлинный художник есть воистину рыцарь  Прекрасной Дамы». В русской культуре женщина предстает в самых различных  ипостасях: тотема, древнеязыческого божества, нередко в роли воительницы,  мстительницы, носительницы зла и доброй чаровницы, Богородицы, Царь­девицы,  сестры, подруги, соперницы, невесты и т.д. Ее образ бывает прекрасным и  безобразным, чарующим и отталкивающим.  Фольклорные мотивы, как известно, оказали влияние на все стороны развития  литературы, искусства и культуры в целом. О соотношении злых и добрых начал в  женщине говорят и пишут, как уже было отмечено в предыдущих главах, большинство  авторов, кто хоть как­то касался этого вопроса. В целом для русской культуры характерна идея, выраженная Ф.М. Достоевским, о  сочетании в женщине «идеала мадоннского» и «идеала содомского», что, видимо,  вполне правомерно.  Ушли в прошлое идеалы, освященные православием, навеянные Пушкиным, Толстым,  Тургеневым, Достоевским. Розановым. В частности, Василий Розанов писал: «Как  героизм в мужчине конечно есть добродетель, ­ так главная добродетель в женщине,  "семьянинке и домоводке", матери и жене, есть изящество манер, миловидность  (другое, чем красота) лица, рост не­  большой, но округлый, сложение тела нежное, не угловатое, ум проникновенно­ сладкий, душа добрая и ласковая. Это те, которых помнят; те, которые нужны  человеку, обществу, нации; те, которые угодны Богу и которых Бог избрал для  продолжения и поддержания любимого своего рода человеческого».  Многие прежние женские идеалы, женские роли, женские лики стали для немалого  числа представительниц прекрасного пола архаичными, пополнившими «факультет  ненужных вещей». И это прежде всего женское самопожертвование, и, как ни  печально, женская сострадательность. Результаты социологических опросов  свидетельствуют о том, что 60% женщин в возрасте от 16 до 25 лет, независимо от  социального статуса и образовательного уровня, обладают следующими  особенностями личности: независимостью, активностью, завышенной самооценкой,  честолюбием, развитым чувством соперничества, стремлением к доминированию,  самоутверждением за счет других, прагматичностью в чувствах. Считают, что  действуют не по женской, а по мужской модели, хотя и полагают, что самое ценное  качество в женщине ­ женственность.  Произведения русской литературы создают образы женщин, в которых отражаются  национальные представления о важнейших качествах. Таков и роман М.Шолохова  «Тихий Дон», в котором в женских образах выражается не только общечеловеческое  представление о женственности, о роли женщины в жизни, но и прослеживаются  тесные связи со всей национальной традицией в изображении женского характера.  Таким образом, возникает проблема: как женские образы романа М.Шолохова «Тихий  Дон» связаны с концепцией женственности и традицией изображения женщины в  русской культуре?  Цель работы: рассмотреть особенности создания женских образов в романе  М.Шолохова «Тихий Дон» с точки зрения концепции женственности и связи с  национальной традицией изображения женщины в русской культуре.  Основными задачами, исходя из цели исследования, мы считаем:    1. на основе концептуального анализа теоретической литературы по проблеме  выделить основные черты концепции женственности в русской культуре; 2. проанализировать содержание женских образов в романе М.Шолохова «Тихий  Дон»; 3. выделить особенности отражения национальной концепции женственности в  женских образах М.Шолохова и их связи с национальной русской традицией в  изображении женщины в литературе. 2 Предметом теоретического и эмпирического исследованияявляется содержание  концепции женственности и национальная традиция в создании женских образов в  литературе, а объектом ­ женские образы в романе М.Шолохова «Тихий Дон»  На основе теоретического исследования проблемы женственности в современных  работах, а также в процессе изучения литературной критики, посвященной роману М.  Шолохова «Тихий Дон», нами выдвинута следующая гипотеза: В женских образах,  созданных М.Шолоховым в романе «Тихий Дон» отражается русская концепция  женственности и традиции создания образа женщины в русской культуре.  Методы исследования: теоретический анализ современной научной литературы по  проблеме, концептуальный анализ художественного произведения (в рамках  герменевтического метода), сравнительный анализ образов.  Работа состоит из введения, двух глав и заключения. Во введении обосновывается  актуальность работы, ставится проблема, формулируются цели, задачи и гипотеза  исследования, определяются методы и практическая значимость полученных  результатов.  В первой главе «Образ женщины в русской культуре» рассматриваются основные  положения концепции женственности, отраженные в русской философской и  художественной мысли, определяются составляющие идеального образ женщины, ее  роли в жизни и в обществе. Также приводится краткий анализ галереи женских  образов в русской культуре.  Вторая глава «Женские образы в романе М. Шолохова «Тихий Дон» представляет  собой концептуальный анализ женских образов в романе М. Шолохова с точки  основных теоретических положений, выделенных в результате изучения проблемы и  представленных в первой главе.  В заключении делается вывод о возможностях дальнейшего изучения особенностей  создания женских образов в романе и применения полученных результатов  исследования.  Практическая значимость исследования заключается в том, что в работе обобщен  материал по гендерной проблематике в литературоведении, а также по теме  исследования ­ «Женские образы в романе Шолохова «Тихий Дон», который может  быть использован для углубленного изучения произведения в старших классах  средней школы, а также как основа спецкурса.  Глава 1. Образ женщины в русской культуре  1.1. Концепция женственности в русской культуре  На уровне обыденного сознания женственность связана, прежде всего, с женщиной  как полом биологическим, физически более слабым по сравнению с мужчиной,  вследствие чего во многих культурах женщине отведена роль последовательной  исполнительницы воли мужчины. Однако при обращении к более широкому контексту  этого концепта, как к социальному конструкту, обнаруживается, что понятия  женственность и женщина ­ отнюдь не идентичные. 3 Социальный конструкт женственности толкуется как социально­культурная  категория. Идеология, политика, религия, искусство, в частности литература, ­  инструменты, принимающие активное участие в формировании женственности. По  мнению И. Жеребкиной Жеребкина И.А. Подчиниться или погибнуть: парадоксы  женской субъективации в русской культуре конца XIX века.// Русская женщина и  православие. ­ СПб., 1997. ­ С. 118­119, «женственность не укладывается ни в одну  идентификационную форму, будучи всегда больше ее границ и пределов («Родина»,  «Мать». «Вечная женственность» и т. д. и т. п.)  Поиском смысла женственности заняты разные научные области, в числе которых  философские, психологические, культурологические, социологические,  искусствоведческие, литературоведческие исследования.  Женственность, как правило, отождествляется с «женским» и означает снижение  социального и культурного статусов, традиционно воспринимаясь как культурно  вторичный феномен. «Женское» по сложившейся повсеместно традиции оказывается  за границами нормы. То есть стереотипное понимание женственности связано,  прежде всего, с гендерным неравенством. Гендерное неравенство в качестве  социокультурного конструкта возникло на основе естественных, биологических  различий между мужчинами и женщинами. Социальные нормы и роли постоянно  меняются во времени, однако гендерная асимметрия остается почти неизменной.  Понимание концепта «женщина» и суть женственности в разные периоды развития  человеческого рассматривалось далеко не однозначно. Светлый и темный лики  женственности проходят через всю историю как зарубежной, так и отечественной  культуры. Но несмотря на разность толкования этих концептов, многочисленные  научные исследования показывают, что женское и женщина, как правило,  ассоциируются с природным, с тем, что человек (мужчина) стремится покорить,  подчинить, направить на службу себе и контролировать. Именно репродуктивные  функции женщины сближают ее с природой, и на этой доминанте строится  большинство умозаключений, то есть оппозиция женского и мужского становится  оппозицией природного и культурного. Сообразуясь с традиционными,  патриархальными подходами, женственность связывают с внешней  привлекательностью, кротостью, несамостоятельностью, послушанием.  Репрезентацию женственности в истории культуры можно рассматривать исходя из  разных оснований. Наметим лишь некоторые из них:      ­ в аспекте историко­культурного развития общества: первобытное общество; древние цивилизации, Средневековье, Возрождение, Новое время, Просвещение и т. д; ­ в аспекте ролевых субъектно­объектных отношений в семье: мать, жена, дочь,  сестра, невеста; ­ в аспекте социально­ролевой презентации в обществе: домохозяйка, работница,  руководитель, бизнесмен и пр.; ­ в социально­классовом аспекте: дворянка, крестьянка, мещанка, работница,  предприниматель; ­ в психолого­деятельностном аспекте: традиционная, героиня, демоническая  женщина; 4   ­ в аспекте художественно­эстетической презентации женщины в качестве объекта  творческого воплощения в литературе, живописи, скульптуре (муза,  вдохновительница, чаровница); ­ в нравственно­этическом аспекте на уровне символико­семиотическом: «вавилонская блудница», Ева, великая грешница, Святая Магдалина, Святая Мария, Великая  Праведница; ­ в философско­символическом аспекте: Вечная Женственность, София ­  Премудрость Божья, Прекрасная Дама, Мать­Сыра Земля, Родина­Мать и т.д.  Все обозначенные аспекты взаимосвязаны и взаимообусловлены, в процессе  социализации вступают в различные системные отношения иерархии и  взаимодополнительности. Например, обращение к истории средневековой Руси  доказывает, что не всегда наблюдалось приниженное положение женщины. В верхах  России роль женщины в определенные периоды истории была весьма велика. В  докиевскую эпоху, как свидетельствуют многие исторические тексты (Е. Вардиман, И. Забелин, С. Кайдаш, В. Михневич, Н. Пушкарева, Б. Рыбаков, Г. Тишкин и др.),  женщина обладала достаточно высоким статусом и престижем, властью и правами,  включая возможность участвовать в военных действиях. Христианство, являясь  культурной доминантой Древнерусского государства, тоже воспринимает женщину  достаточно противоречиво. Если обратиться к литературе, в которой освещаются  вопросы положения женщины в христианстве (С. Вербицкий, П. Евдокимов, Б.  Романов, М. Степанянц, Д. Эдит и др.), то в целом можно обнаружить, что  патриархальный характер общественных отношений долгое время не подвергался  сомнению: религиозное право и институты, как правило, выступали стражами  патриархального мироустройства. Наряду с отождествлением женственного с  греховным, качества, которые свойственны женскому началу, в религии на  протяжении всего Средневековья одобрялись и превозносились (смирение,  самопожертвование, доброта, милосердие, вера, надежда, «ненасытное»  сострадание и т.д.). Мужские же начала подвергались осуждению, хуле (гордыня,  эгоизм, излишняя рассудочность, агрессивность). В церковно­монастырской  литературе отечественного Средневековья чаще всего наблюдается представление о женщинах как дьявольском искушении, погибели для мужской души и тела.  Одновременно презентируется снисходительно­доброжелательное отношение,  например в «Домострое», в котором определились нормы существования и поведения для «доброй жены».  В Средневековье женщина не только Ева, сорвавшая запретный плод, «вавилонская  блудница», но и Дева Мария, Великая Праведница. «Следует принять во внимание,  что физический пол («sex») и гендер (как система социо­полоролевых отношений) в  славянском обществе никогда не совпадали, и несовпадение было временами  особенно заметным. Так складывалась этнографическая реальность в России;  женщинам на протяжении веков приходилось нести на своих плечах как мужские  работы, так и мужские роли, мужскую ответственность. Между тем многие свидетели  отмечали женообразие русских мужских лиц, специфический тип эмоциональности и  капризности русских бояр, пассивность и мягкость русской души.  В целом, в воззрениях на женщину и женственность в древнерусских литературных  источниках явно прослеживается тенденция, идущая от отцов церкви и заложенная в  Священном Писании, связанная с зависимостью женщины от мужа своего. Если  мужские качества долгое время принимались за эталон, то женские же  5расценивались как недостаток или отсутствие мужских. Большинство авторов  средневековой Руси, следуя традициям Священного Писания, в оценке женской  природы несут мысль, что женщина слабее мужчины в нравственном,  интеллектуальном и физическом отношении. О «немощной женской природе»  упоминается во многих древних литературных источниках.  При всей разности оценок женщины женственность испокон веков в русской культуре связывается с материнством, чадолюбием, ролью надежной хранительницы  домашнего очага, опорой семьи, поддержкой и помощью мужчине,  сострадательностью, милосердием. Это так называемые предписанные гендерные  роли женщины, ее социокультурные конструкты. Социальная роль матери как  основная надолго закрепится за женщиной. Материнство как основная ипостась  женственности пройдет через всю историю отечественной культуры.  «Чадолюбие» в связи с устойчивым стереотипом матери ­ это также одна из  одобряемых черт идеала «доброй жены», что отразилось как в дидактической  литературе, так и в исторических портретах. Мать­Богородица воспринимается как  чадолюбивая защитница православных не только от врага, но и от сурового Отца­ Бога. Уже в ранних текстах обнаруживается иерархичность статусных предписаний  мужчины и женщины. Но в то же время необходимость не только отцовского, но и  материнского влияния на детей признается в сочинениях многих авторов.  Роль женщины как хорошей хозяйки дома всегда занимала одно из важнейших мест в  структуре идеала женственности. Однако, рассматривая статус женщины дома и  характер социальной организации, исследователи отмечают ее непрямой характер и  указывают на то, что усложнение общественных структур влекло за собой снижение  авторитета женщины в семье, сокращение ее имущественных прав, установление  двойного стандарта норм поведения и морали и вместе с тем усиление  неформального влияния женщин через более широкую сеть социальных связей за  пределами семьи и домохозяйства.  Переломным веком считается XVII, когда нарушаются привычные устои общества, но в то же время достаточно еще крепки старые каноны, происходит активное  освобождение от догматов церкви. Шел активный процесс «обмирщения», разрушение традиционного средневекового мировоззрения, что отразилось и в вопросах пола.  Крепло представление о самоценности земной жизни с ее радостями и невзгодами.  Формировались новые идеалы и представления, моральные и этические нормы и  вкусы, вступавшие в противоречие с аскетическими канонами, утверждавшимися  церковью, что отразилось в таких памятниках литературы, как «Повесть о Савве  Грудцыне», «Повесть о Горе­Злосчастии». Однако позитивные изменения касались в  основном мужчин. Если в среде дворянства грамотность стала заметно  распространяться, то чрезвычайно слабо она проникала в среду женского населения, даже в семьях знати и крупного купечества женщины, как правило, были неграмотны.  Их место было в девичьей в стороне от чужих глаз. В то же время женщина  становится объектом изображения в литературе. Литература сыграла огромную роль  в понимании культурного конструкта женственности, она углубила и актуализировала эти понятия, во многом определила становление и самоопределение женщины как  личности. В середине XVII века появилась первая биографическая повесть как новое  жанровое приобретение XVII столетия, которая была посвящена женщине. Это  «Повесть об Улиании Осоргиной», написанная муромским дворянином Дружиной  Осоргиным, сыном Улиании. Автор создает образ энергичной и умной женщины,  6образцовой жены и хозяйки. Это первая в русской литературе биография женщины­ дворянки.  XVIII век дал России представление о женственности в самом широком контексте:  женщина­мать, хозяйка, чадолюбка, милосердница, опора мужу, но в то же время  деловитая, властная, самоуверенная, неуправляемая. Но при всем кажущемся  полифонизме восприятия женственности главным и доминирующим в российской  культуре просвещенного XVIII века оставался культ матери и ее чадолюбие, что  характеризовало и крестьянку, и дворянку.  Начало XIX века ознаменовано активной салонной (приватной) жизнью. Традиционно  отношения между родителями и детьми в дворянском обществе складывались отнюдь не на уровне взаимопонимания и привязанности, в особенности, между матерями и  дочерьми. Мать, по обыкновению не найдя ответного чувства в муже, пыталась найти  его в сыне, но не в дочери. Многие теоретики утверждают, что с распространением  идей просвещения в русском обществе внутрисемейные отношения стали меняться в  лучшую сторону, что особенно коснулось отношений между матерями и дочерьми.  Русские женщины, не имея возможности изменить свою судьбу, пытались это сделать для своих дочерей, воспитывая в них самостоятельность, поддерживая интерес к  образованию, ориентируя их на самостоятельную деятельность. Новый тип женщины  приходит на историческую сцену истории в 30­40­е годы XIX в., ушла в небытие  атмосфера салонов, роль женщины снова сужается рамками семьи, воспитанием  детей.  Социальную мобильность женщин в русском образованном обществе, начиная с конца 50­х годов XIX века, принято обозначать как эмансипацию Эмансипация ­ получение  самостоятельности и равноправия каким­либо лицом или социальной группой..  Процессы женской эмансипации в русском обществе XIX века развивались в русле  общих процессов либерализации русского общества. Происходит социальная  дифференциация групп, становление социальных и культурных институтов. Идеи и  личность Жорж Санд, поставившей вопросы о праве женщины на свободу чувств,  сыграли огромную роль в появлении и распространении в России XIX века идей о  ценности и независимости женской личности.  В середине ­ второй половине XIX века в России началось широкое движение женщин за равноправие, выразившееся в борьбе за доступ к образованию, за право на  профессиональный труд, инициированное социальными потрясениями эпохи.  Большую роль в развитии женского самосознания сыграли и западный феминизм,  распространившийся в России в ходе европеизации российского общества, и  российский нигилизм, ставший выражением умонастроений разночинцев, их реакцией  на сложную социально­экономическую ситуацию в стране. Наиболее активное  выражение в российском обществе получило стремление женщин к общественной  деятельности, профессиональному равноправию, их попытки изменить устоявшиеся  нормы поведения. Женщина наравне с мужчиной стала заниматься  предпринимательской деятельностью. При этом участие женщин в  предпринимательской деятельности, имевшее место и в дореформенное время,  воспринимались как нечто естественное в сложной личной ситуации, как жизненная  необходимость, стремление обеспечить достойную жизнь себе и своим детям.  Наиболее интенсивно процесс включения женщин в рыночные отношения и изменение их социальной психологии проходили в столичных городах, где роль женщин в  общественной и культурной жизни была традиционно велика. В Москве и Санкт­ Петербурге проживали представительницы наиболее влиятельной аристократии,  7финансово­промышленных семей и интеллигенции. Жительницы столичных городов  существенно отличались от провинциалок, живших в условиях сохранения  патриархальных традиций, жестко регламентированных норм поведения.  Гендерный стереотип дореволюционного периода предполагал в качестве  положительных образцов сильного доминирующего мужчину и слабую, зависимую,  пассивную женщину. Непротивление злу насилием ­ главная добродетель женского  образа. При этом порицался авторитаризм хозяйки дома и слабость мужчины.  Мужчина, не способный подчинить женщину, воспринимался как несостоятельный в  социальном. Женственность идентифицировалась в первую со статусом домашней  работницы.  «В советском обществе парадоксально­зловещим образом осуществилась ленинская  мечта: кухарка стала править государством. Многие проблемы духовного и  социально­экономического кризиса России можно объяснить именно этим фактором,  этой «формой правления». Уравнение женщины в правах было одним из самых  наглядных лозунгов революции и в то же время утопией. Постепенно исчезали в  жизни, литературе, с экрана жертвы мужских страстей, принуждения, как и  соблазнительницы эпохи нэпа. Женщина обгоняла мужчину в труде и социальном  статусе, становясь «самой передовой». На смену семье приходил диктат государства  и партии, на смену семейному патриархату ­ патриархат «вождей». Психический  склад русской женщины, ее самоотверженная работа на разных поприщах служили  залогом ее богатейших возможностей, а творчество художников способствовало  раскрытию ее потенциальных возможностей.  Литература, являясь средством всеобщей связи между людьми, в силу своей  «провидческой» способности, предугадывает будущее, сосредоточивает своё  внимание на актуальных явлениях, ещё ждущих своего научного исследования.  Особенно это касается тех жанров, которым свойственна подчёркнутая  социологизация, изображение человека в конкретном контексте экономических,  социальных, политических связей, благодаря чему литературный персонаж  приобретает чёткие социально­психологические очертания (очерковая,  публицистическая литература). Во многом именно литературные героини немало  способствовали переменам в поведении реальных женщин.  Так произошло в начале ХIХ века в связи с массовым увлечением идеями Ж. Санд и в  60­е годы после появления произведений, показывающих эмансипированных женщин  и способствующих появлению нового конструкта женственности. Вопросы, которые  литература ставила в своих произведениях, обсуждались в гостиных и салонах:  проблема свободного выбора в любви для женщины, самостоятельное определение  женского пути. Образ яркой, активной, сильной женщины, описываемый не раз в  романах Ж. Санд, сформировал сознание многих российских женщин. В истории  русской классической литературы дискурс женственности, идущий от Ж. Санд,  прослеживается в таких разных произведениях, как «Бедная Лиза», «Вечера на  хуторе близ Диканьки», «Кроткая», «Идиот», «Крейцерова соната», «Отец Сергий»,  «Леди Макбет Мценского уезда» и многих других. Именно под влиянием французской  романистки многие русские писатели обратились «к женскому вопросу». А.  Дружинин, А. Писемский, А. Островский, Н. Некрасов, В. Белинский, А. Герцен  образуют в русском обществе 1840­1850­х годов направление, которое можно было бы назвать «неофеминизмом». В основе литературной репрезентативности  женственности лежит, с одной стороны, определенный тип, что несет определенную  8научно­логическую организацию, с другой ­ образ, включающий некое личностное,  эмоциональное наполнение, идущее от создателя.  Формирование конструкта женственности шло одновременно с развитием культуры,  где женщина заявила о себе не только как объект воплощения в образах и типах, а  как полноправный субъект, способный сказать новое слово и предстать как один из  новых субъектов творческой деятельности в разных ее вариантах. Если в ранних  литературных памятниках смысл женского бытия, ее мир, как правило,  регламентировался нормами, законами, традициями, сложившимися веками, то с  появлением женского голоса на литературном горизонте женщина сама выбирала для себя философию жизни, излагая свое собственное понимание сути бытия, стараясь  сделать все, чтобы ее голос был услышан и понят. Философия новой женственности  обозначилась как в художественных текстах, где она представлена в качестве  объекта авторского во­ображения, созданных чаще всего авторами­мужчинами, так и  в текстах, где субъектом­творцом является сама женщина.  Однако каким бы общественно­идеологическим содержанием не было наполнено  произведение, где женщине отведено ведомое место в ходе идейного движения,  ценность российской женственности связывалась с другими ее качествами:  домовитостью, хозяйственностью, чадолюбием. Роль хранительницы домашнего очага ­ одна из традиционно доминирующих форм идентификации женщины на страницах  отечественной классики. Женщина как хранительница домашнего очага ­  цементирующий центр и опора семьи, от которой зависит настоящее и будущее  домочадцев и ее собственное. Не случайно вдумчивыми хранителями и бережными  носителями русского фольклора, как правило, являются женщины. Конструкт  «домоводки», опоры семьи выстраивается во многих отечественных литературных  текстах от XVIII века до наших дней. Если эта опора рушится, рушатся все ее  составляющие, нарушается равновесие в доме. Дом является символом защищенности от всех бурь. Тема дома и бездомья ­ одна из сквозных в русской литературе, где  заглавная роль принадлежит женщине и женственности. Нравственная философия  Пушкина, Гончарова, Толстого не утратила своего значения и в ХХ веке, пример тому  ­ «Прощание с Матерой» В. Распутина, где в образе бабки Дарьи актуализируется  «уважение к минувшему», отличающее «образованность от дикости».  Постсоветское время рождает новую женственность, связанную с активной  жизненной позицией. Тому свидетельством служит возрастающее число женских  организаций, женских политических инициатив, однако не обеспечивающих  политического влияния на политику и изменение постсоветского патриархального  порядка культуры в целом. В то же время и в женской литературе презентация  чрезмерной активности женщины дается с определенным осуждением, в русле  традиционных представлений о женственности. Женская проза создала свой особый  жанр ­ исповедального преодоления. Таким образом, если в социуме всегда существует образ женщины, предлагаемый как  идеальный, то поэты и художники, политики и модельеры, кино и театр приносят в мир тот  образ женщины, который в данном социуме, в данное время является наиболее  предпочтительным. 1.2. Женские образы в русской культуре 9В русской культурной традиции есть своя специфика в понимании соотношения  мужественного и женственного. Во­первых, в русской теологии пола дифференциация  мужского и женского начал рассматривается как духовный принцип. Во­вторых, иная, по  сравнению с западным подходом, роль женского начала ­ божественное, духовное начало  ассоциируется с феминным. В современной научной литературе отсчет русской культуры ведется от Крещения Руси,  однако это не совсем верно. Древнейшая история славян не совсем ясна, в ней много  спорного, но к 1­му тыс. н. э. появляется название «Русь», под которым понимаются  славянские племена Восточной Европы. Богатые традиции дохристианской культуры на  Руси нашли отражение в фольклоре, в сохранившихся суевериях и наиболее древних  ритуалах. Язычество древних славян тесно связано с широким почитанием материнских культов. Б.  Рыбаков Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. ­ М., 1998. выделил 3 основных этапа в  развитии язычества. Первый этап ­ упыри и берегини. Берегини ­ женские персонажи в  славянской мифологии, они связаны с двумя понятиями ­ оберегать посевы и берег водного  пространства. Иногда слово «берегиня» означает землю, это древняя богиня земли. Упыри ­  мужской образ, это исчадие ада, вампиры, сосущие кровь. Упыри и берегини, видимо,  архаические названия двух противоположных начал « злого и доброго, мужского и  женского. На втором этапе поклонялись Роду и рожаницам. Род ­ божество, которое связано с водой,  небом и молнией. Он отвечает за все три мира: верхний, небесный, средний ­ мир человека и природы и нижний. Рожаницы ­ древние мифические силы плодородия и самой жизни,  которые покровительствовали женским работам и отвечали за плодовитость скота и  богатый урожай, а также распоряжались судьбой человека. Следует отметить, что на данном этапе противопоставление мужского ­ отрицательного и  женского ­ положительного отсутствует. Род и роженицы играют большую роль в жизни  славянина, они оба важны. На третьем этапе славяне молились Перуну, он ­ бог войны, грозы, грома. Можно отметить  еще, что русы­язычники клялись Ярилом, Велесом, Родом, Хорсом. Эта группа божеств  связана с плодородием. Из женских имен данного периода до нас дошла Мокошь ­ богиня счастья, Лада ­ богиня  брака и Леля, которая олицетворяла весеннюю зелень, расцвет и обновление природы. Все  социально­значимые роли отданы мужским божествам, женские отвечают за домашний  очаг, их воздействие на социальное пространство сужено до предела. 10Кроме того, в пантеоне славянских божеств были и Девы­Перуницы, воительницы, которые  сопровождали верховного бога в сражениях и битвах. Народные сказки сохранили  множество разных женских образов, в которых воплощалось многообразие женственности в представлениях древних славян. В русском фольклоре женщина предстает в самых  различных ипостасях: тотема, древнеязыческого божества, нередко в роли воительницы,  мстительницы, носительницы зла и доброй чаровницы, Богородицы, Царь­девицы, сестры,  подруги, соперницы, невесты и т.д. Ее образ бывает прекрасным и безобразным, чарующим  и отталкивающим. Фольклорные мотивы, как известно, оказали влияние на все стороны  развития литературы, искусства и культуры в целом. В христианской культуре России женское начало онтологически вторично и подчинено  мужскому началу. Это просматривается и в православных наставлениях, и в «Поучениях  Владимира Мономаха», жившего в XII в., и в «Домострое» (с XVI до XX в.). Тем не менее,  следует отметить, что наиболее почитаемой и любимой иконой на Руси была икона Божией  Матери. Языческое почитание женского начала нашло свое выражение именно в этой  форме. В целом для русской культуры характерна идея, выраженная Ф.М.Достоевским, о сочетании в женщине «идеала мадоннского» и «идеала содомского». Ю.М.Лотман выделяет три стереотипа женских образов в русской культуре, которые «вошли в девичьи идеалы и реальные женские биографии». Первый ­ это образ «нежно любящей  женщины, жизнь чувства которой разбиты», второй ­ «демонический характер, смело  разрушающий все условности созданного мужчинами мира», «третий типический  литературно­бытовой образ ­ женщина­героиня. Характерная черта ­ включенность в  ситуацию противопоставления героизма женщины и духовной слабости муж­ чины» Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: быт и традиции русского дворянства (XVIII ­  начало XIX века). ­ СПб., 1994. . Хотя исследователь рассматривает русскую культуру XIII ­  начала XIX века, эти три основных стереотипа вполне отражают особенности женских типов и в культуре предыдущих, следующих национальной традиции, и последующих исторических  отрезков времени. Можно привести несколько подходов в определении стереотипов женского поведения,  женских образов, женских ликов. Одна из отечественных исследовательниц проблем,  связанных с особенностями самоопределения женщины, Е.Весельницкая В кн.: Кайдаш С.  Сила слабых: Женщины в истории России (XI ­XIX вв.) ­ М., 1989. , предлагает свои варианты социализации женщин, несколько путей социальной  объективности женской сущности: хозяйка, воин, приз, муза. По её мнению, женщина­ хозяйка воспринимает всю территорию, которая находится в ее сфере влияния, как целое,  за которую несет ответственность. У женщины­хозяйки «всегда готов и стол и дом». Дом ­  11обильный, стол ­ сытый. Женщина­воин ­ это неуемная активистка, она обычно не склонна  заниматься хозяйством, «дом ее похож на блиндаж, на некое убежище, где можно  передохнуть». Основная сфера ее деятельности, как правило, работа. Общественная  деятельность это не только ее хобби, но и форма бытия.Женщина­приз знает себе цену,  всегда умеет подать себя, к общественной активности никакой тяги не питает, обыкновенно  ждет, когда ее завоюют.Женщина­муза ­ это источник вдохновений, как правило, для  представителей противоположного пола. Интерес также представляют женщины, отличающиеся «демоническим характером», так  называемые «роковые женщины». Это «литературно­бытовой образ». В этом типе женщин, в свою очередь, можно обнаружить и другие подтипы, рассматривая стереотипы женских  образов более позднего периода, по сравнению с теми, которые исследует Лотман. Это, по  терминологии русских классиков, «бесстыжие» и «попрыгуньи» (о «бесстыжих» читаем у А.  Ремизова; «попрыгуньи» хорошо известны по знаменитой басне И.А.Крылова и  одноимённому рассказу А.П.Чехова). В. Н. Кардапольцева в своей книге «Женские лики России» Кардапольцева В.Н. Женские  лики России. ­ Екатеринбург, 2000. на основе анализа женских образов в религии,  философии и в русском искусстве приводит схему стереотипов женских образов, которые  распространены в русской культурной традиции (таблица 1). Рассмотрим более подробно наиболее распространенные типы образов, закрепленные в  русской национальной традиции. Таблица 1 Стереотипы женских образов в русской культуре Традиционные  женщины Женщины­героини Демонические  женщины Женщина­хозяйка Женщина­воин Роковые женщины «Крестовые сестры» Феминистки Женщины­музы «Смиренницы» «Пифагоры в  юбках» «Горячие сердца» Женщины­приз «бесстыжие» «попрыгуньи » 12О типе традиционной женщины было достаточно сказано в первом параграфе. Этот тип  сформировался на основе национальной народной и христианской традиции. В привычном  понимании традиционные женщины, русские в частности, это прежде всего ­ хозяйки,  «домоводки», которые в первую очередь должны нести основную тяжесть домашних забот,  связанных с воспитанием детей, ведением домашнего хозяйства, сохранением домашнего  очага. Это тот тип, который веками складывался на основе «Домостроя», призывающего  женщину строить дом изнутри: терпением, добротой, радушием, хлебосольством,  «болезной» заботой о ближних своих. К слову, тип женщины­домоустроительницы  сформировался не только под влиянием христианства ­ он был изначально заложен в  русской народной культуре. Например, в русских народных сказках героиня проходит  испытание именно умением обустроить дом: соткать ковер или испечь хлеб, проявить  смирение и послушание, скромность. Тот же идеал отражается и в народной поэзии. Ю.Лотман относит этот тип к «нежно любящим женщинам, жизнь и чувства которых  разбиты». Действительно, мало кому из российских женщин­хозяек посчастливилось быть  ответно любимой и по достоинству оцененной любимым и любимыми. Можно привести  множество примеров из реальной жизни, русской литературы, искусства, где представлены  подобные типы женщин. Тип «крестовой сестры», «смиренницы», безропотно несущей крест своей далеко не  всегда благополучной судьбы, наиболее традиционен как для русской жизни, так и для  литературы. Жертвенность во имя другого ­ идеал такой женщины. Подобный тип можно  встретить на страницах любых отечественных классических произведений прозы и поэзии.  Для русского народа (а для женщины особенно) любить ­ это значит жалеть, страдать.  Глаголы жалеть, страдать, жертвовать, мучиться, любить в русском мировосприятии,  мироощущении, как правило, синонимы. Не случайно знаменитые любовные русские песни  называются «Саратовскиестрадания». В отношениях женщины и мужчины преобладает со стороны женщины в основном или  жалость, или самопожертвование. Женщина своей материнской любовью, заботой  окружает и пригревает горемыку непутёвого и мужа, и возлюбленного, и ребёнка почти в  равной степени. Сквозь всю русскую литературу проходит мотив неосуществлённой любви.  Русский тип любви чаще всего безответен, неразделён, самоценен, самоотвержен, он  возвышает того, кто любит, и своим светом озаряет любимого. По мнению многих литературоведов, тип женщины­страдалицы, молчаливо несущей свой  крест, свою неразделённую любовь, хотя и нередко ответную, готовую на  самопожертвование, берёт своё начало с карамзинской «Бедной Лизы». Однако уже в  народной культуре тип женщины, сочетающей в себе грех и святость, искупление своего  13греха, жертвенность, в определённой степени мазохизм, можно обнаружить у героинь  сказок и песен, преданий и легенд. Тень бедной Лизы (и ее фольклорных предшественниц) можно обнаружить и во многих  произведениях Ф.М. Достоевского. Достаточно часто в его произведениях встречается имя  Лиза. Лизавета Ивановна, жертва Раскольникова, в какой­то мере «крестовая сестра»  Сонечки Мармеладовой, «вечной Сонечки». Писатель­философ, глубочайший мыслитель  Ф.М. Достоевский в романе «Преступление и наказание» еще более усилит идею  жертвенности, тяжелого, почти непосильного креста, но все­таки любым путем  одолеваемого русскими женщинами. «Сонечка, вечная Сонечка, пока мир стоит!» ­  восклицает писатель, говоря о вечности и верности (в его понимании), жертвенного  женского образа. Возможно, совсем не случайно автор называет свою любимую героиню  именем Вечной Мудрости и Вечной Женственности. Жаловаться, роптать на свою  несостоявшуюся в чем­то судьбу ­великий грех. Как правило, в критической литературе  подобные женские образы, представленные писателями русской классики, относят к идеалу женского характера, наполненного высокой одухотворенной красотой. Мотивы обманутой  любви, крушения иллюзий, греха и святости, жертвенности, искупления, можно встретить  также в романах Л.Н.Толстого. Н.С.Лесковым дана целая галерея типичных женских  характеров из народного, купеческого и дворянского быта. Жертвенность характерна в  определённой степени и для тургеневских героинь, подобные же типы мы обнаруживаем и в романах И.А.Гончарова, И. С. Тургенева. Литература не только XIX в., но и XX в. повествует о женщинах, несущих свой непосильный  крест судьбы по жизни, свои «земные печали». Тень «нежно любящей женщины, жизнь и  чувства которой разбиты», можно обнаружить и во многих рассказах И. Бунина («Дурочка»,  «Таня», «Визитные карточки», «Галя Ганская», «Антигона»). Подобный мотив очевиден и в стихотворении А.Блока «На железной дороге», которое в  определённой степени перекликается с некрасовской «Тройкой». Строки блоковского  стихотворения можно рассматривать как своеобразное обобщение женской российской  судьбы «крестовой сестры»: Не подходите к ней с вопросами, Вам всё равно, а ей ­ довольно: Любовью, грязью иль колёсами Она раздавлена ­­ всё больно. «Крестовых сестер» мы встречаем также в произведениях Б.Зайцева, А.Солженицына,  В.Распутина и у многих других писателей, повествования которых представляют собой  «книгу бытия» русской женщины. 14Следовательно, как показывает сама жизнь, как иллюстрирует её суть русская литература  (классическая в особенности), «крестовые сестры», «смиренницы» составляют сущностные  особенности традиционной российской женщины. «Женский голос» и «женское слово» (т.е. социально полезные роли женщины) в культуре  вообще и русской в частности, ­ аспекты, представляющие интерес для многих  исследователей. Эти словосочетения близки по сути, однако не идентичны. Под «женским голосом» понимается определенная роль женщины в общественной жизни, но эта деятельность, как правило, не приводит к кардинальным преобразованиям в жизни  общества. «Женское слово» ­ это роль женщины в жизни общества, которая  непосредственно связана с кардинальными преобразованиями, изменениями в его  структуре, в культурной, экономической жизни, в сфере просвещения или каких­либо иных  областях общественной жизни. Уже с первых летописных преданий известно о первых славянских женщинах: Ольге,  Рогнеде, Евфросиньи Суздальской, княгине Евдокии, о которых упоминается с большим  уважением и благоговением как об активных участницах упрочения Земли Русской, голос и  слово которых прошли через толщу веков. Их имена можно причислить к тем, которые  обозначены в классификации с точки зрения стереотипов женского поведения, женского  отношения к жизни к женщинам­героиням. Герой, по определениям толкового словаря, это человек, совершивший подвиг мужества, доблести, самоотверженности или тот, кто чем­то  привлек к себе восхищенное внимание, стал образцом для подражания. Тип «женщины­героини», «женщины­воительницы» (совершающей подвиг мужества)  история знает еще с древности. Сохранились предания об амазонках, одерживающих  сокрушительные победы над мужчинами. Русская история, русская культура тоже знают  немало имён женщин­героинь в самом разном понимании этого слова. Древнерусские  былины знают лучших стрелков из числа женщин (жена Дуная). История русских земель с  середины XII века (по упоминаниям Киевской, Ипатьевской, Новгородской и других  летописных сводов) знала много имен княгинь и боярынь, участвовавших в политической  жизни отдельных княжеств и даже осуществлявших единоличное правление. В русском  фольклоре XIII­XV вв. в одной из исторических песен упоминается об Авдотье Рязаночке,  простой горожанке, которая совершает подвиг, проявляя при этом мудрость, терпение,  душевную стойкость. Она уводит из полона жителей Рязани и заново возрождает город.  Она, миновав леса, озёра, реки, ходила в «землю басурманскую», вызволяла пленных из  неволи. В древнерусской литературе предшественницей этой женщины­героини можно  считать Ярославну из «Слова о полку Игореве». По мнению Евг. Осетрова, исследователя  древнерусской культуры, образ Ярославны мы находим в разных столетиях, что вполне  справедливо. Во времена татарского ига её звали Авдотьей Рязаночкой, в период Смутного  15времени ­ это Антонида, благословившая своего отца Ивана Сусанина на ратный подвиг, «в  памятном 1812 году» ­ это старостиха Василиса. Многим известно имя Надежды Дуровой,  кавалерист­девицы, участницы и героини войны 1812 года. В послужном списке этого  заслуженного кавалерийского офицера, этой живой легенды ­ данные о многочисленных  походах, боях и наградах. Она много сделала и на другом поприще ­ художественной  литературы. Ее талант писательницы благожелательно оценил А.С.Пушкин. «Записки  кавалерист­девицы» имели шумный успех сразу же после их опубликования и представляют  немалый интерес для нашего времени. Не менее героична ещё одна женщина, Мария  Бочкарёва, под «предводительством» которой женщины в ночь октябрьского переворота  защищали Зимний дворец. Если снова обратиться к истории, то поистине героическими женщинами в полном  понимании и толковании этого слова можно назвать жен декабристов, отправившихся за  своими мужьями в суровые условия ссылки, разделив их далеко не уютную и спокойную  судьбу, лишившись всех привилегий. Княгиня Е.И.Трубецкая, А.Г.Муравьёва (в Сибири  прожила недолго, умерла от сильной простуды), графиня Е.П.Нарышкина, А.В. Ентальцева,  Н.Д.Фонвизина, П.Е.Анненкова (урожденная Полина Гебль, дочь наполеоновского  офицера), М.К. Юшневская, А.В. Розен, К.П.Ивашева (урожденная Ле Дантю, француженка) героически делили с мужьями все тяготы жизни. Однако чаще всего исторические документы и законодательные акты освещают судьбу  женщин привилегированного сословия, хотя существуют отдельные сведения о  представительницах незнатного происхождения, в частности о русской крестьянке­ врачевательнице Февронии Муромской. Гораздо больше сведений имеется о роли женщины в развитии русской культуры более  позднего периода, особенно с XVIII века, периода правления Петра Великого, кардинально  изменившего культурную жизнь России и, естественно, жизнь и судьбу русской женщины,  что дало ей возможность определить себя, более сообразуясь со своими наклонностями и  устремлениями. В этот просвещенный XVIII век идеал женщины образованной, просвещенной стал цениться особенно высоко. Особенно велика роль в развитии культурного  преобразования России, всех ее областей, Екатерины II. Ю.Лотман считает, что «вхождение женщин в мир мужчин началось с литературы». Именно  Петровская эпоха, по его мнению, «вовлекла женщин в мир словесности». И, действительно, первой русской женщиной­поэтессой, выразившей свои чувства в стихах, стала  представительница XVIII века, императрица Елизавета, хотя многие историки считают ее  (наверное, вполне заслуженно) легкомысленной царицей балов, менявшей свои наряды и  мало занимающейся государственными делами. Между тем именно в период ее правления  был открыт Московский университет, с ее именем связан первый взлет отечественной науки  16и рождение русской литературы Нового времени. При Елизавете Россия добилась крупных  успехов, как экономических, так и военных. Елизавета была единственным русским  монархом, в чье царствование никто не был приговорен к смерти: к сожалению, этот урок  гуманизма, данный женщиной, был забыт следующими правителями. XVIII век славился деятельными женскими натурами. История упоминает барыню  Е.М.Румянцеву, которая не только активно занималась хозяйством, но и учредила шерстяно­ шелковую ткацкую фабрику для выработки чулок и ковров, улучшила работу конского  завода. Княгиня Дашкова помогала плотникам возводить стены собственными руками,  участвовала в прокладке новых дорог, кормила коров, сочиняла пьесы и занималась  множеством других дел, как интеллектуально­возвышенных, так и прозаических. Именно в  это время появилось множество женщин, которых условно можно назвать «Пифагорами в  юбках», «академиками в чепцах». Подобные женщины относятся с полным правом к типу  женщин­героинь. Тип женщины­героини, способной ни в чем не уступать мужчине, и, если понадобится, даже  во многом противопоставить себя духовной слабости мужчины, мы можем найти во  множестве художественных явлений русской культуры: от той, что «коня на скаку  остановит», созданной фантазией словесного творчества, до той, что стоит вместе с  рабочим на высоком постаменте, олицетворяя образ неутомимой и не сломленной никакими  невзгодами труженицы­колхозницы, рожденной полетом мысли скульптора ­  монументалиста Веры Мухиной. В русской литературе истоки этого типа идут (справедливости ради следует отметить: идут  бурным потоком) от Веры Павловны Кирсановой, с ее мастерскими и многочисленными снами о светлом будущем, которое обязательно наступит, если женщина поменяет роль  хранительницы домашнего очага на роль женщины­воина, героини произведения «Что  делать?», созданного одним из первых русских социалистов­утопистов Н.Г.Чернышевским. Тема женской эмансипации стала одной из ведущих в русской литературе, что давало  возможность писателям более гневно критиковать устои современных порядков, выражая  чаяния всего народа, подчеркивая тем самым социальное значение деятельности мастера  художественного слова. Творчество И.Гончарова, И.Тургенева, Ф.Достоевского, Л.Толстого, А.Островского тоже не обошло эту тему. Вечный вопрос «Что делать?» повторится во  многих классических и менее образцовых произведениях русской литературы. Этот вопрос  включает и про блему женской жизни и судьбы. Но в целом большинство авторов  поддерживали идею, что мужчина и женщина могут быть счастливы вместе только в случае  взаимопонимания, но для этого женщина должна была себя реализовать как  самостоятельная, равная мужчине личность. Лишь в 60­е годы критический ум, интерес к  наукам, критическое отношение к жизни в целом и к мужчине в частности, станут  17характерными чертами «новых» героинь Н. Некрасова, И. Тургенева, И. Гончарова, А.  Помяловского, Н. Чернышевского, Ф. Слепцова и других авторов. Напряжённая борьба  нового со старым «в растущем самосознании молодой женщины» объединяет героинь этих  произведений. Только в 60­е годы у русской женщины появилась возможность реализовать  свои идеалы, что нашло отражение в литературе. Как правило, драматический конфликт  многих произведений основан на том, что сильная и решительная героиня находит  необходимые силы, чтобы кардинально изменить свою жизнь, тогда как слабый герой готов  вести борьбу лишь на словах. Финал жизни разочаровавшейся во всем женщины, в любимом  в том числе, как правило, несёт драматическое и, нередко, трагическое звучание.  Произведения писателей второй половины XIX века наводили читателей (читательниц) на  размышление: что ценнее, достойнее для женщины ­ следовать традиционному женскому  предназначению или идти по пути независимости, борьбы, равенства. В русской классической литературе мы найдем и несколько иные идеалы героинь, так  называемые «горячие сердца», рушащие привычные нормы женского поведения. Подобные  образы наиболее наглядно представлены в произведениях русского драматурга второй  половины XIX века А.Н.Островского. В его пьесах выведены такие яркие и несколько  непривычные для стереотипов женского поведения личности, как Лариса Огудалова,  Снегурочка, Катерина. Эти героини отличаются неукротимым стремлением к воле, свободе,  самоутверждению. Близка к героиням Островского и Грушенька из повести Н.С. Лескова  «Очарованный странник», Саша из драмы А.П.Чехова «Иванов». «Крестовых сестер»,  «горячие сердца» и в то же время героинь мы видим на страницах произведений  Н.А.Некрасова. Тип женщин демонической направленности, мало исследованный и в искусствоведении, и в  философии искусства, наиболее разнообразньй и разноликий тип женского поведения и  отношения к окружающему. Именно в этом типе с большей наглядностью проявляются  качества диаметрально противоположные: «мадоннские», «богородичные» и «содомские»,  «дионисийские». Однако в большей степени подобные особы во все времена у всех народов являли собой  неисчерпаемый источник вдохновения мужчины, вдохновляя на создание величайших  творений в области литературы, изобразительного искусства, музыки, в сфере научной  мысли. Любопытны суждения Н.А.Бердяева о роли женщины­музы в жизни творческой  личности, которые он излагает в своей работе «Метафизика пола и любви» Цит. по кн.:  Кардапольцева В.Н. Женские лики России. ­ Екатеринбург, 2000. 18. По мнению философа, женщина вдохновляет мужчину к творчеству и через творчество тот стремится к целостности, хотя не достигает ее в земной жизни; «мужчина всегда творит во  имя Прекрасной Дамы». То, что влюбленность в Прекрасную Даму рождает вдохновение,  это истина, которая является для большинства неоспоримой. «Половое влечение есть  творческая энергия в человеке», ­ отмечает Бердяев в работе «Смысл творчества». Ему же  принадлежат следующие высказывания: «Женщина должна быть произведением искусства,  примером творчества Божьего, силой, вдохновляющей творчество мужественное. Быть  Данте ­ это высокое призвание, но не менее высокое призвание быть Беатриче; Беатриче  равна Данте по величине своего призвания в мире, она нужна не менее Данте для  верховной цели жизни». А. Белый тоже считает, что два вдохновения посещают художника в момент его творчества:  вдохновение созерцания и вдохновение воплощения созерцаемого. Вдохновение первого  рода женственно, вдохновение второго рода мужественно, инициативно, активно, в нем  проявляются «индивидуализм и самоутверждение». В творческом процессе оба вдохновения необходимы и равноценны. Однако наряду с возвышенным образом женщины­музы та же самая женщина может играть  и демоническую, роковую роль в судьбе ее почитателя и обожателя. В таких женщинах  нельзя наверняка быть уверенным: ни в словах, ни в чувствах, ни в действиях. Она всегда  поступает как бы наперекор нормальной логике, точнее, наперекор тому, чего от нее ждут.  Они нередко являются разрушительницами домашних очагов, судеб. Именно поэтому они  относятся к роковым, демоническим женщинам, обладающим каким­то мистическим ореолом, но в то же время являющихся и вдохновительницами. Однако и сами они нередко  оказываются в роли жертв. Демонических женщин в то же время можно назвать женщинами­приз, снисходительно  позволяющих завоевывать себя и награждать собой победителей. Они, как правило,  относятся к себе как к некой высшей и незыблемой ценности культуры, не зависящей ни от  экономических, ни от политических бурь времени. К этой категории женщин можно также  отнести Любовь Менделееву, жену Ал.Блока; Ларису Рейснер, Зинаиду Райх, одну из жен  С.Есенина, впоследствии ставшей спутницей Вс.Мейерхольда; Марию Андрееву, близкую  подругу Саввы Мамонтова, Максима Горького; Марию Игнатьевну Закревскую (Мура,  «Железная женщина»), сыгравшую не последнюю роль в жизни Герберта Уэллса, Максима  Горького и других знаменитостей. Однако все эти дамы сердца, приносящие немало страданий и мук их поклонникам, являлись вдохновительницами, властительницами великих умов, побуждая их в минуты любви и  разочарований к ярчайшим проявлениям творчества. Почти каждое творческое лицо  нуждается в таких женщинах, которых они возвышают, увековечивают и в чьи сети  19попадают. Большинство этих женщин далеки от политики, от сложных переплетений  времени, чаще всего они живут сегодняшним днем, стараясь сделать его по возможности  счастливым для себя и для любимых ими мужчин. Мотив получения женщины­приза не нов в мировой художественной литературе, он берет  своё начало из народного фольклора, сказки, мифологии. Известно множество сюжетов,  когда приходилось завоёвывать избранницу самыми разнообразными ухищрениями, да ещё и получив в придачу не менее полцарства. Но отнюдь не всегда демонический тип женщин соседствовал с образом музы. История  мировой и отечественной культуры знает примеры и женщин­«отравительниц», как в  прямом, так и в переносном смысле этого слова. Говоря о демонических женщинах, следует  сказать о тех, кто поистине был носителем злых сил, являлся причиной несчастья,  страдания, играл роковую роль. В этом ряду хотелось бы сказать о тех женщинах, которые,  в сущности, утрачивают исконно женские качества, взяв в качестве доминирующих и  определяющих изначально мужские: сила, власть, расчёт. Речь идет о женщинах,  нарушающих правовые нормы, рамки закона. Пожалуй, самой легендарной женщиной  подобного типа в нашем отечестве можно считать так называемую Соньку Золотую Ручку  (одна из многочисленных её кличек). К демонически­роковому типу женщин мы относим также тех, которые, возможно, и не  сыграли роковой роли в жизни представителей противоположного пола, но своим  поведением, отношением к окружающим являли пример порочного непостоянства,  деформируя, а порой даже ломая судьбу тех, кто был с ними рядом. У А.М.Ремизова в  «Крестовых сестрах» подобный тип назван «бесстыжими», у А.П.Чехова ­ «попрыгуньи». В  сатирическом рассказе Мих.Зощенко «Бедная Лиза» представительницы этого рода  изображены в несколько гротесковой форме. Итак, в русской литературе представлены разнообразные женские образы, которые  воплощают в себе тот или иной конструкт понятия «женственность». Большая часть этих  образов ведет свои начала из народной культуры или опирается на христианские  представления о качествах женщины. В любом случае, стереотип женственности, переходя  из произведения в произведение не только литературы, но и живописи, драматургии,  обогащается, сохраняя свои традиционные черты и обретая новые, созвучные культурной  эпохе и социально­духовным особенностям своего времени. Глава 2. Женские образы в романе М. Шолохова «Тихий Дон» 2.1. Роль женских образов в романе М.Шолохова Роман М. Шолохова «Тихий Дон» посвящен изображению жизни казачества в трагические  годы российской истории. Человек и история ­ одна из центральных проблем романа­эпопеи, 20и избранный автором жанр обязывал писателя к глубокому и всестороннему отражению  эпохи. Антитезой мирной жизни в «Тихом Доне» является война, сначала первая мировая,  потом гражданская. Эти войны пройдутся по хуторам и станицам, у каждой семьи будут  жертвы. Семья у Шолохова ­ это зеркало, своеобразно отражающее и события мировой  истории. В романе можно выделить два начала: внешнее движение и внутреннее, связанное с  процессами разламывающегося социального уклада жизни. Среда казачья (хутор)  предстает, на первый взгляд, как единое целое, неделимое. Но, как показано Шолоховым,  внутри этой обособленной среды, «в каждом дворе, под крышей каждого куреня коловертью кружилась своя, обособленная от остальных, полнокровная, горько­сладкая жизнь» Здесь и далее цит. по: Шолохов М. А. Тихий Дон. В 2х тт. ­ М., 1995.. И события исторические,  социальные оказываются тесно связанными не только с жизнью казачьих семей, но и с  внутренними движения и развитием центральных персонажей. С первых страниц появляются гордые, с независимым характером, способные на большое  чувство люди. «Я хотел рассказать об обаянии человека в Григории Мелехове», ­  признавался Шолохов. А общий строй повествования убеждает, что писатель находился и  под влиянием обаяния Натальи, Ильиничны, Аксиньи, Дуняшки. Главные ценности у  Мелеховых ­ нравственные, человеческие: доброжелательность, отзывчивость, великодушие и трудолюбие. Интересен нравственно­христианский подход в трактовке романа, в результате которого  глубже раскрывается смысл отдельных эпизодов и параллелей. Любовная «смута» в семьях  Мелеховых и Астаховых начинается в светлый праздник св. Троицы, который традиционно  воспринимался казаками как радостное единение людей друг с другом, с Богом и созданной  Им природой. Это время покоса, на который хутор Татарский выходил всем миром, в  согласии и с желанием взаимопомощи. Не случайно Григорий Мелехов так внимательно  относится к зарезанному им утенку: бесы разрушения как бы искушают человеческую душу  малой кровью, чтобы засеять ее семенами гибельных страстей. Сближение Аксиньи и  Григория на покосе подается автором как начало длительного разделения и нестроений,  поразивших когда­то дружные семьи соседей: «Рывком кинул ее Григорий на руки ­ так  кидает волк к себе на хребтину зарезанную овцу, ­ путаясь в полах распахнутого зипуна,  задыхаясь, пошел». Плоды разрушенного единения и согласия в хуторе проявились очень  скоро: Степан и Петро возвращаются с майских сборов врагами, Григорий из­за Аксиньи  чуть не запорол вилами родного брата, в светлый праздник Пасхи он своим равнодушием и  жестокостью толкает Наталью на самоубийство. Но именно на Троицу Господь исцеляет  Наталью, потому что ей, верующей, богобоязненной казачке, предстоит вернуть Григория в  семью, родной дом и хутор. 21Привязка событий и семейно­бытового, и социально­политического плана к праздникам  Троицы и Пасхи носит символический характер. В «эпоху смуты и разврата» М. Шолохов  восстанавливает традиционные ценности русской жизни от обратного. В мирное время при  царской власти казачество позволило себе отступление от правды Христовой, и только  через страдания, величайшие муки совести и нравственные терзания оно вновь начинает  обретать утраченную Истину. Тема шолоховского романа ­ семья, простой человек в водовороте исторических событий.  Впервые в русской литературе в «большом жанре» ­ романе ­ люди из народа оказались не  среди второстепенных персонажей, а в самом центре. Каждый из характеров,  изображенных М. Шолоховым, несет в себе ту неповторимость, которая составляет  разнообразие и богатство человеческого мира. Женские образы романа ­ это воплощение единства народной жизни, отражение  философского осмысления гармонии мира и человека. По мнению исследователей  (например, Муравьевой Н.М., Сатаровой Л.), в романе «Тихий Дон» слились воедино  многочисленные реки и ручейки русского национального мироощущения, которое  зародилось в древности, расцвело в классический период отечественной культуры и во  многом исчерпало себя в ХХ веке. И изображение казачьих семей в романе позволяет  автору отразить процесс разрушения гармонии целостного казачьего мира, существовавшей  на протяжении веков, а семейная драма Мелиховых (как и Астаховых, и Кошевых)  становится микромоделью трагедии, произошедшей с казачеством после революции и  гражданской войны. Семья Мелеховых открывает эпопею и заканчивает ее. Это типичная семья казаков­ тружеников. Самостоятельность, смелость, решительность, безграничное трудолюбие и  практичность, глубину и нежность большого чувства, даже пренебрежение традициями,  переполнявшими жизнь, раскрывает Шолохов в истории рода Мелеховых. Важнейшим показателем качества духовной культуры (не только сообщества в целом, но и  отдельного человека) является, по общему признанию, эмоционально­чувственная сторона  отношений между мужчиной и женщиной. Причём «напряжённая диалектическая  взаимосвязь» чувственного и духовного в культуре наилучшим образом выражается через  женские характеры, их любовные переживания и поступки, что часто используется  авторами художественных творений для развязки или обострения различных коллизий в  межчеловеческих отношениях. Поэтому особое место занимает в романе его любовная  линия. Одной из сюжетообразующих линий (если не главной) является развитие взаимоотношений  Григория Мелихова с двумя женщинами ­ Аксиньей и Натальей. Любовная линия романа  22определяет не только сюжет, но и направление развития характеров героев, их внутреннюю жизнь. Любовь Григория и Аксиньи, жены соседа­казака Степана Коршунова, по всем  общепринятым нормам грех, блуд. В самом начале их отношений Григорий и сам так же  воспринимает свои с ней отношения, однако со временем это восприятие меняется, и он  уходит к Аксинье из собственной семьи. Отношения их трудно назвать иначе, чем страсть к  счастью и жизни каждого во имя другого: Аксинья теряет дочь, Григорий ­ жену, однако  никто из них не пытается обвинить другого в происходящем, но очищается в этом горе и  возрождается к новой любви. Поначалу Григорий еще будет пытаться разорвать все связи, соединяющие его с этой  женщиной. Но ни совесть, ни молодая жена не смогут его оторвать от Аксиньи. Не будет он  таить своих чувств ни от Степана, ни от Натальи и на письмо отца ответит прямо: «Вы  спрашивали, чтоб я прописал, буду я аль нет жить с Натальей, но я вам, батя, скажу, что  отрезанную краюху не приклеишь». В этой ситуации основное в поведении Григория ­ глубина, страстность чувства. Но такая  любовь несет людям больше душевных страданий, чем любовных радостей. Драматизм еще  и в том, что любовь Мелехова к Аксинье ­ это причина страданий Натальи. Григорий отдает  себе отчет в этом, но уйти от Астаховой, избавить от мучений жену ­ на это он не способен. Последняя попытка к счастью Аксиньи и Григория (бегство на Кубань) заканчивается  смертью героини. «Как выжженная папами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился  всего, что было дорого его сердцу. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно  цеплялся за землю, как будто на самом деле изломанная жизнь его представляла какую­то  ценность для него и других». Судьбы Аксиньи и Натальи зависимы одна от другой. Получается так, что если счастлива  одна, то несчастна другая. М. Шолохов изобразил любовный треугольник, который  существовал во все времена. Наталья любила своего мужа всей душой: «...жила, взращивая бессознательную надежду на возвращение мужа, опираясь на нее надломленным духом. Она ничего не писала Григорию,  но не было в семье человека, кто бы с такой тоской и болью ожидал от него письма». Эта нежная и хрупкая женщина приняла на себя всю меру страдания, отпущенного жизнью.  Она желала сделать все для сохранения семьи. Ильиничну и Наталью объединяет мудрое  спокойствие хранительниц семейного очага, продолжательниц рода, глубоко запрятанная  способность к напряжённой духовной жизни. Впервые описывая «дюже красивую» Наташу,  Шолохов отметит её смелые серые глаза, смущённую и смелую улыбку, бесхитростный  правдивый взгляд и ­ что не раз будет подчёркнуто в дальнейшем ­ «большие, раздавленные 23работой руки». С годами Наталья слегка раздаётся, как и положено матери двух детей, но  автор, рассматривая её глазами Григория, вновь подчёркивает ладность, степенность её  фигуры и «широкую рабочую спину». В дом Мелеховых Наталья вошла, покорив Ильиничну  своим трудолюбием (чего не было у другой невестки ­ Дарьи). Впрочем, и сама Ильинична  обладает теми же, что и Наталья, качествами. Долготерпение и однолюбие отличают Наталью. Русская стеснительность и целомудрие не  позволили ей даже поцеловаться с любимым до свадьбы. Её отношения с мужем в первый  год после свадьбы писатель сравнивает со снегом ­ так холодна и медлительна её любовь,  так глубоко скрыты её чувства. И лишь с рождением детей она стала увереннее, «расцвела  и похорошела диковинно», лицо «радостно зарумянилось», и любовь её стала согревающей.  Великое чувство любви к мужу, «взволнованную радость» от общения с ним пронесла  Наталья через всю жизнь, вызывая этим зависть легкомысленной Дарьи и уважение  Ильиничны и Дуняши. Болезнь и последующее выздоровление довершили процесс её  становления. Теперь мир раскрылся ей во всей красоте и во всём чуде, и сама она  раскрылась ему так, что её «огромные глаза лучились сияющей, трепетной теплотой…»  Любовь к мужу в художественном мире М. Шолохова неразрывна с материнством. Великое чувство материнства заложено и в Ильиничне, до последнего своего дня ждавшей  младшего сына, ежедневно готовила для него еду (вдруг приедет), ежедневно выходила  встречать его за околицу. Чувство материнской любви заставляет обеих женщин осудить  насилие и жестокость, мать делает напутствие сыну не забывать Бога, помнить, что и у  противников где ­ то остались дети. Сурово осуждает Ильинична Дарью за убийство. По это же причине отказывает от дома супостату ­ убийце Митьке Коршунову. И Наталья после  убийства Митькой семьи Кошевых говорит: «Я за брата не стою». Сердце русской женщины ­ матери столь отходчиво, что Ильинична, ненавидя убийцу своего старшего сына Мишку  Кошевого, порой испытывает и к нему материнскую жалость, то посылая ему дерюжку,  чтобы не мёрз, то штопая одежду. Ненависть настолько чужда Ильиничне, что она  единственный раз разгневалась на невестку за то, что она призвала небесные кары на  голову мужа ­ изменника. И не просто разгневалась, но и заставила Наталью покаяться.  Урок не прошёл даром. Наталья по воле писателя и в полном соответствии с особенностями  своей натуры «простила Григорию всё… и вспоминала о нём до последней минуты». В этой  удивительной мягкой и доброй натуре, подчёркивает Шолохов, вместе с тем существовала  внутренняя гордость и способность к самым глубоким чувствам. Подобно тому, как «твёрдая  старуха» Ильинична «слезинки не выронила», узнав о смерти мужа, Наталья «ни слова  упрёка» не бросила Григорию, прослышав о его поведении в походе, а лишь сурово молчала. О силе переживания Натальи, о её гордости говорят не слова, а поступки: первый раз  попытка самоубийства, во второй ­ нежелание не любимой Григорием иметь от него  ребёнка. 24Аксинья ­ почти полная противоположность Наталье. Если корни Натальи уходят к  фольклорной Василисе Премудрой, к Домострою и пушкинской Татьяне Лариной, то  характер Аксиньи близок героиням Достоевского. Она ­ воплощение порыва,  непосредственной жизни, протеста. Как отмечал один из шолоховцев Васильев, Наталья  оттеняет созидательные, патриархальные устои Григория, Аксинья ­ его стремление к  изменению жизни, его неуспокоенность и максимализм (чрезмерность, крайность в каких ­  либо требованиях, взглядах). Шолохов ценит в Аксинье цельность чувств, активное  стремление к счастью. В романе не раз подчёркивается, что любовь Аксиньи не разврат,  она «больше, чем позорная связь», она глубокое чувство, бросающее вызов родовым  понятиям, утверждающее личную свободу человека. Любовь к Грише, как говорит сама  Аксинья, это и её месть за жизнь в заточении у Степана, за высушенное сердце. Это и не  менее страстное, чем у Катерины из «Грозы» Островского, желание «за всю жизнь горькую  отлюбить», и выход из одиночества. Неистовость любви Аксиньи подчёркивается в романе  тем, что почти все сцены свиданий происходят на фоне буйно цветущей природы (у Дона, в  хлебном поле, в степи). Вместе с тем до определённого момента писатель показывает, что в  Аксиньином поиске индивидуального счастья есть и нечто недостойное. В описании губ  Аксиньи, её красоты, её глаз то и дело появляется эпитет «порочный». Эпитет этот  исчезает, когда она становится матерью (теперь у неё «похорошевшие глаза», «уверенно ­  счастливая осанка», вновь появляется, когда она, сама потеряв ребёнка, уводит Григория от жены и детей, и полностью исчезает к концу романа. Именно теперь Аксинья думает не о  себе, а о Григории, проникаясь к нему «почти материнской нежностью». Она пригревает  Мишатку, на почве любви к Григорию сближается с Ильиничной, а после смерти Натальи не  только о её детях, но начинает называть её мамой. Любовь обретает здесь традиционно  народное содержание. В душе героини поселяется весна. Мир наполняется для неё новым  звучанием, и вся она становится похожей на ребёнка, ведёт себя «по ­ детски» (что в  художественном мире Шолохова ­ свидетельство высшей нравственной оценки). Дети и  любовь ­ последнее, о чём услышит и герой, и читатель из уст Аксиньи. Аксинья и Наталья ушли из жизни, наказав тем самым вершину своего любовного  треугольника, оставив Григория на перепутье дорог. Григорий переживает смерть обеих  женщин ­ но переживает по­разному. Узнав, что на роковой шаг Наталью толкнул разговор с Аксиньей, рассказавшей его жене всю правду, Григорий «из горницы вышел постаревший и  бледный; беззвучно шевеля синеватыми, дрожащими губами, сел к столу, долго ласкал  детей, усадив их к себе на колени...» Он понимает, что виноват в смерти жены: «Григорий  представил, как Наталья прощалась с ребятишками, как она их целовала, и, быть может,  крестила, и снова, как тогда, когда читал телеграмму о ее смерти, ощутил острую, колющую  боль в сердце, глухой звон в ушах». Как замечает автор: «Григорий страдал не только  потому, что по­своему он любил Наталью и свыкся с ней за шесть лет, прожитых вместе, но и потому, что чувствовал себя виновным в ее смерти. Если бы при жизни Наталья осуществила 25свою угрозу ­ взяла детей и ушла жить к матери, если бы она умерла там, ожесточенная в  ненависти к неверному мужу и не примирившаяся, Григорий, пожалуй, не с такой силой  испытывал бы тяжесть утраты, и уж, наверное ­ раскаяние не терзало бы его столь яростно. Но со слов Ильиничны он знал, что Наталья простила ему все, что она любила его и  вспоминала о нем до последней минуты. Это увеличивало его страдания, отягчало совесть  не умолкнувшим укором, заставляло по­новому осмысливать прошлое и свое поведение в  нем...». Григорий, который ранее относился к жене безразлично и даже неприязненно, потеплел к  ней из­за детей: в нем проснулись отцовские чувства. Он готов был одно время жить с  обеими женщинами, каждую из них любя по­своему, но после смерти жены на время  почувствовал неприязнь к Аксинье «за то, что она выдала их отношения и тем самым  толкнула Наталью на смерть». Однако гибель Аксиньи вызывает у Григория еще более глубокие страдания. Он видел, как  «кровь текла... из полуоткрытого рта Аксиньи, клокотала и булькала в горле. И Григорий,  мертвея от ужаса, понял, что все кончено, что самое страшное, что только могло случиться в его жизни, ­ уже случилось...». С гибелью Аксиньи жизнь для Григория почти потеряла  смысл. Хороня любимую, он думает; что «расстаются они ненадолго...». Образы простых женщин­казачек в романе «Тихий Дон» нарисованы М. Шолоховым с  потрясающим мастерством. Их судьбы не могут не волновать читателя: заражаешься их  юмором, смеешься над их колоритными шутками, радуешься их счастью, грустишь вместе с  ними, плачешь, когда так нелепо и бессмысленно обрывается их жизнь, в которой, к  сожалению, было больше трудностей, горестей, потерь, чем радости и счастья. Все женщины, которые прошли через жизнь Григория Мелехова: мать Ильинична, Дуняша,  Дарья, Наталья и Аксинья ­ все они оставили след в его судьбе. Григорий каждую любил по­ своему. Ильинична научила его жить, она его мать. Дуняша, его сестра, она только начинает свой жизненный путь и Григорий ей помогает. Но именно на Дуняшиных руках оставшийся  дом и дети Григория. И на ее долю выпадают трудные годы разорения казачьей жизни.  Дарья просто тот человек, который живет в одном доме с Григорием и он учит ее уму­ разуму. Наталья любит Григория всем сердцем, родила ему детей, а самое главное сына,  казака. Аксинья наполняет жизнь Григория своей страстной любовью. Заключительная книга «Тихого Дона» пронизана мотивами вины, покаяния и смирения.  После смерти Натальи и Ильиничны хозяйкой мелеховского куреня становится Дуняшка, ей  предстоит примирить в одном доме героев­антагонистов: Мелихова и Кошевого. Дуняшка ­  особенно привлекательный женский образ в романе. В смутное время даже Наталья не  удержалась от страшного поступка, погубив дитя во чреве, Дуняшка же лишена пагубных  разрушительных страстей. Не случайно ее сравнение в романе с лазоревым цветком ­  26поэтическим символом красоты донской степи. В ее образе оживают черты Ярославны,  плачущей о непутевом муже и несчастном брате, одинаково дорогим ее сердцу. Григорий Мелихов в финале романа возвращается в новую семью, где его сына воспитывает сестра­христианка. 2.2. Образ Аксиньи Особым обаянием наделил автор романа Аксинью. Ей присущи и внешняя, и внутренняя  красота. Она упорно борется за свое счастье, рано испытав всю горечь женской доли, смело и открыто восстает против рабского, приниженного положения женщины, против  патриархальной морали. В страстной любви Аксиньи к Григорию выражен решительный  протест против загубленной молодости, против истязаний и деспотизма отца и нелюбимого  мужа. Борьба ее за Григория, за счастье с ним ­ это борьба за утверждение своих  человеческих прав. Мятежная и непокорная, с гордо поднятой головой, шла она против  предрассудков, лицемерия и фальши, отвоевывая свое счастье с любимым человеком,  вызывая злые толки и пересуды. Аксинья необыкновенно красива. Вот как описывает ее Шолохов: «…Ветер трепал на  Аксинье юбку, перебирал на смуглой шее мелкие пушистые завитки. На тяжелом узле волос  пламенела расшитая цветным шелком шлычка, розовая рубаха, заправленная в юбку, не  морщинясь, охватывала круглую спину и налитые плечи…» У героини красивая и гордая  походка: даже ведра с водой она носит по­особому ­ очень величаво и грациозно. Автор ничего не утаивает из жизни Аксиньи: ни то, что ее, шестнадцатилетнюю,  изнасиловал пьяный отец, ни того, что потом бил муж. Молодость ее была поругана  надругательством отца и истязаниями мужа. Любовь для героини ­ это своеобразный выход  из беспросветного прошлого, вот почему она вся отдается своему чувству: «С лугового  покоса переродилась Аксинья. Будто кто отметину сделал на ее лице, тавро выжег. Бабы  при встрече с ней ехидно ощерялись, качали головами вслед, девки завидовали, а она гордо  высоко несла свою счастливую, но срамную голову». Аксинья чувственно и страстно любит Григория. Отношения между ними описываются очень сурово: «Он упорно, бугаиной настойчивостью ее обхаживал. И это­то упорство и было  страшно Аксинье». Она своенравна и безоглядна в своей страсти и так любит Григория, что  готова на все, даже на убийство мужа. Григорий начинает: «Надумал я, давай с тобой  прикончим…» Аксинья додумывает про себя страшные слова: «…прикончим Степана, ­ но  «он досадливо облизнул губы…» ­ и добавляет «прикончим эту историю. А?» И Григорий любит Аксинью. «На губах Григория остается волнующий запах ее губ, пахнущих то ли зимним ветром, то ли далеким, неуловимым запахом степного, вспрыснутого майским  дождем сена…». Это описание передает свежесть, здоровье, чистоту героини. Но писатель  27также подчеркивает ее «порочную и манящую красоту», ее губы «бесстыдно жадные,  пухловатые», глаза вспыхивающие «балованным отчаянным огоньком» и улыбку. Когда Аксинья узнает о решении Мелехова уйти из хутора и жить вместе с ней, «на губах ее, скрытая от глаз Григория, дрожала радостная, налитая сбывшимся счастьем улыбка». Она  была безумно счастлива. В ее улыбке отражаются самые противоречивые чувства. Так,  например, давняя боль и тоска, удивление и нежность отразились в улыбке Аксиньи, когда  она после долгой разлуки встретила Григория на берегу Дона, у пристани: «Она улыбнулась такой жалкой, растерянной улыбкой, так не приставшей ее гордому лицу, что у Григория  жалостью и любовью дрогнуло сердце…» Одним из постоянных определений человеческой сущности Аксиньи, ее борьбы за счастье  становится в романе эпитет «гордая». У Аксиньи «гордое» лицо, презирая хуторские  сплетни, она «гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову». После ссоры с  Мелеховыми она не здоровается с ними, «с сатанинской гордостью, раздувая ноздри,  проходила мимо». Неоднократно повторенное определение «гордая» служит для выделения одной из самых существенных черт характера Аксиньи. Аксинья гордится не только своей  яркой, волнующей красотой. Гордость ее выражает постоянную готовность отстаивать свое  человеческое достоинство, показывает жизненную стойкость, силу и благородство  характера. Тяжкие жизненные испытания не сломали Аксинью, а наоборот, раскрыли в ней все самое  лучшее. Если в начале романа она могла под влиянием минутного настроения изменить  Григорию с Листницким, оскорбить Наталью, накричать на Пантелея Прокофьевича, то в  последнем томе она изменяется, проявляет любовь и понимание по отношению к другим  людям. Новое чувство возникает у Аксиньи по отношению к нелюбимому мужу Степану ­ она  начинает понимать его и жалеть по­своему. Меняется и отношение к Наталье: в последнем  разговоре, когда Наталья приходит узнать, действительно ли Аксинья снова «завладала»  Григорием, Аксинья уже не глумится над Натальей, как раньше, а здраво, почти как  Ильинична, рассуждает: «Знаешь что? Давай об нем больше не гутарить. Жив будет...  вернется ­ сам выберет». Аксинья любит детей Григория со всей полнотой материнских  чувств («Они сами, Гриша, стали звать меня матерью, не подумай, что я их учила»). Не  случайно Ильинична, так непримиримо раньше относившаяся к отношениям Григория с  Аксиньей, как говорит Дуняшка, «прилюбила Аксинью в последнее время». Как только в Аксинье пробуждается материнские чувства, все порочное и вызывающее в ней исчезает, и это сказывается на отношении ее к миру и другим людям. Так, Аксинья  заботится о деде Сашке так же трогательно, как в свое время это делала Наталья по  отношению к деду Гришаке. Однако Аксинье придется еще долго изживать своеволие, пока  28она, наконец, не откажется от желания завладеть Григорием любой ценой и не искупит,  хотя бы частично, свой грех перед Натальей, заменив мать детям Григория. Аксинья не может солгать, извернуться, обмануть. Лицемерие ей противно. Когда Наталья  пришла к ней поговорить о Григории, который по слухам встречался с соседкой, Аксинья  пытается отклониться от ответа. Но достаточно было Наталье упрекнуть ее, как Астахова,  вспыхнув, гордо и резко подтверждает предположения обманутой жены. Правдивость и прямота ­ в ее характере. Вот, например, сидят за одним столом Григорий и  Степан. Когда Аксинья увидела их вместе, в глазах ее «плеснулся ужас». Муж с ненавистью и тоской предлагает ей выпить за долгую разлуку. Он хорошо знал, ради кого пришел к ним  этот человек. Аксинья отказывается: «­ Ты же знаешь… ­ Я зараз все знаю… Ну, не за разлуку! За здоровье дорого гостя, Григория Пантелеевича. ­ За его здоровье выпью! ­ звонко сказал Аксинья и выпила стакан залпом». И в этом порыве вся главная героиня, свободно и бесстрашно выражающая свои чувства.  Если Наталья опускала голову под ударом судьбы, укоряла себя за то, что не могла  изменить ход событий, то Аксинья встречала опасность с высоко поднятой головой,  вступала в борьбу за счастье. Аксинья доказала всей своей жизнью любовь и верность Григорию: «И о чем бы ни думала,  что бы ни делала, всегда неизменно, неотрывно в думках своих была около Григория. Так  ходит по кругу в Чигире слепая лошадь, вращая вокруг оси поливальное колесо...» Ничего в мире не хотела видеть Аксинья кроме своего любимого, из­за него жила всегда в  страшном напряжении и волнении, никогда не задумываясь над тем, на чьей стороне он  воевал. По­первому его зову могла расстаться с чем и кем угодно, лишь бы быть рядом с ним. И в последний раз, когда он ночью пришел за ней, она без колебаний и даже с радостью  собралась и пошла, сама не зная куда. На вопрос Григория: «Ну? Едешь? ­ она отвечает: «А  как бы ты думал?... Сладко мне одной? Поеду, Гришенька, родненький мой! Пеши пойду,  поползу следом за тобой, а одна больше не останусь! Нет мне без тебя жизни... Лучше убей,  но не бросай опять!» Видя ее опухшие от слез, но сияющие счастьем глаза, Григорий,  усмехаясь, подумал: «Собралась и пошла, как­будто в гости... Ничего ее не страшит, вот  молодец баба...» Но и эта, последняя, попытка Аксиньи наконец­то обрести счастье обернулась для нее  гибелью. Вдали от хутора нашла она свое пристанище. Образ Аксиньи построен на развитии мотива огня и жара, на мотиве особой жизнестойкости героини и её даре «вчувствования» в природу. 29Мотив огня и жара впервые возникает в портрете героини на покосе, затем обретает роль  символа необоримости любви­страсти. Запретная любовь оставляет отпечаток на гордом  лице Аксиньи (на нём словно тавро выжжено), а «бесстыдное полымя» любовной страсти  проявляет себя мощно и агрессивно в столкновении с Пантелеем Прокофьевичем, и в  разлуке с Григорием «в глазах, присыпанных пеплом страха, чуть приметно тлелуголёк,  оставшийся от зажжённого Гришкой пожара». «Огненные» образы становятся знаком истинности и исключительности чувства Аксиньи,  они непременно присутствуют в сценах и авторских описаниях, связанных с Аксиньей и  Григорием. И даже в момент признания Григория в нелюбви к жене присутствие Аксиньи  обозначено «мерцающей кумачной крапинкой костра» в степи, «крапинкой», из которой  вновь разгорается пламя: во время свидания в зимнем лесу горят стыдом и радостью  Аксиньины щёки, а глаза вспыхивают «балованным отчаяннымогоньком», а потом «вся в  огне и дрожи» она ждёт известия от Григория, и даже боль, вызванная беременностью,  боль до огненных брызг, не оставляет сомнений в том, что носит Аксинья ребёнка Григория,  в её материнской любви ­ отсвет пламенной любви к Григорию: Аксинья и к дочери  прикипала жгучим чувством. Встреча Григория и Аксиньи в Ягодном пронизана антитезными мотивами холода и огня:  Григория бьёт озноб, а руки пламенно горячи; на красныхгубах Аксиньи ­ замёрзшая улыбка.  И завершается сцена пейзажной зарисовкой, которая параллельна состоянию Аксиньи,  понимающей неизбежность разлуки как расплаты за измену тому чувству, что связало её с  Григорием. А мотив огня получает, казалось бы, завершение в мыслях Григория об Аксинье:  «Губительная, огневая красота её не принадлежала ему». Эта красота подчёркнута вновь  автором и в сцене расставания Листницкого с Аксиньей: уходя, он видит в жёлтом проёме  покинутую любовницу ­ она смотрит на огонь и улыбается. И Степан, вернувшийся на хутор,  тоскуя, долго смотрит на текучее стремя Дона, на огнистый след месяца на донской воде, и  приходит решение вернуть огневую Аксинью, начать жизнь заново. Мотив жара и огня получает продолжение в сцене случайной встречи Аксиньи и Григория  на берегу Дона, «по­новому завернувшей» их жизнь и достигает кульминации в описании  трёх «полыхающих жаром» дней в Вёшенской. Параллельно с развитием этого мотива есть и другие природные зарисовки, созвучные  ощущениям и переживаниям шолоховской героини (символический образ «жёлтой стыни»,  «солнечный» знак на щеке Аксиньи в сцене в подсолнухах, развёрнутые сравнения с  вытоптанными колосьями и снежной лавиной, пейзажи периода жизни Аксиньи в Ягодном и  другие), а открывшееся Аксинье «сокровенное звучание» леса в эпизоде с ландышем не  случайно. Удивительно тонко выписанная картина природы поражает многозвучием,  многопредметностью и детальностью, стереоскопичностью авторского взгляда,  30подчёркивает природность шолоховской героини, а мотивы печали, томительного ожидания, быстротечности жизни и неудовлетворённости желаний распахивают горизонты смысла  конкретного эпизода. Смерть Натальи, отступление вместе с Григорием, тяжёлая болезнь и возвращение в  родной хутор, привязанность к детям Григория ­ всё это изменило Аксинью, в её глазах  увидел вернувшийся домой Григорий не огонёк горячечной страсти, а преданность и сияние. Способность Аксиньи ценить свою семейную жизнь восхищает автора. «В сущности,  человеку надо очень немного, чтобы он был счастлив. Аксинья, во всяком случае, была  счастлива в этот вечер», ­ формулирует он главную мысль своего масштабного  повествования. И последний день Аксиньи отмечен сиянием её глаз. Аксинья наслаждается прелестью  летнего утра, её настроение удивительно созвучно окружающему миру, и она вновь готова  идти за своим счастьем, идти бездорожно, твёрдо веря: «Найдём и мы свою долю!». И вся  сцена приобретает двуплановость: в одной плоскости ­ вера Аксиньи в возможность  обретения «полновесного счастья», в другой ­ трезвый авторский взгляд, обозначенный  словами: «Снова призрачным счастьем манила её неизвестность», «мир казался ей  ликующим и светлым», ретроспективой и символическим образом венка с цветами  шиповника. Ночной пейзаж, наполненный тревогой и знаками надвигающейся беды, пронзает огненная  вспышка, несущая смерть «огневой» Аксинье. Мотив огня и жара получает своё завершение: дневной свет теряет силу, потому что исчезновение символа «Аксинья ­ огонь, жар», влияет  на солнце: оно становится чёрным, а исчезновение параллели последних эпизодов «Аксинья ­ свет», делает чёрным не только солнце, но и небо. Жизнь Григория без Аксиньи  уподобляется чёрной, выжженной палами степи. Образ этой героини изумителен в своем драматизме, прямоте и страстности чувства. Именно страстность, мощная, почти звериная эротическая, жизненная энергетика объединяет  Григория с Аксиньей ­ прежде всего на глубинно­натуральном уровне темперамента. Это  два великолепных природных экземпляра казака и казачки, причем с ярко выраженным  обратным и оттого особенно притягательным половым знаком: он ­ воплощение  мужественности (диковатая красота черных горящих глаз, густых разлетных бровей,  коршунячьего носа, упругого сильного тела с густо поросшей шерстью грудью...), она ­  женственности, магнетической притягательной прелести. Не тепл, а горяч Григорий во  всем: в типе эмоциональности, в порывистых реакциях, в неистовых вспышках гнева, в  боевой лихости, в любви («Черт бешеный! ... истованный черкесюка» ­ брат Петро о нем).  Аксинью тоже сопровождает образ жара, огня («жгла его полымем черных глаз»),  эротической неистовости («А и люта же, братцы, баба! На Степке­то рубаху хоть выжми...  31Прикипела к лопаткам! ­ Выездила она его, в мылу весь...»). При всей огневой доминанте ее  эротической натуры не чужда ей и такая податливая, ласковая, преимущественно женская  стихия, как вода, влага («влажные черные глаза», «В глазах Аксиньи, увлажненных и  сияющих...» ­ тут, к концу романа, появляется еще и свет). Аксинья естественна, не зажата и моментами даже бесстыдна в своих желаниях, в  проявлениях своей чувственной природности ­ это неотразимо и зажигает мужчин. Казалось бы, в определенной женской типологии Аксинья походит на Дарью: сильной  чувственностью, некоторой причастностью к эротическим безднам, даже конкретными  чертами облика, подчеркиваемыми Шолоховым, ­ жаром глаз и рта, «порочно­жадными»  губами, покачивающейся в бедрах походкой. Обеих писатель лишает материнства (в самом  начале «Тихого Дона» мелькает Дарья, поющая колыбельную младенцу, который потом  бесследно исчезает, надо думать, помирает, как умирает, «не дожив до года», ребенок  Аксиньи от Степана, а скарлатина в том же младенчестве уносит дочь ее и Григория), по­ разному делая ударение на их выдающихся качествах женщин­любовниц по преимуществу. И тем не менее главное и определяющее разводит их: Дарья живет в безличной стихии эроса,  являя собой своеобразную казачью гетеру, с равной жаркой благосклонностью реагируя на  попадающихся ей на пути мужчин; Аксинья ­ при том, что она зажигающе­страстна и со  Степаном, и с Листницким, ­ прежде всего отмечена индивидуальным избранием  единственной, абсолютной любви. Эта любовь Аксиньи и Григория рисуется в романе в скупой чреде нескольких ее взлетов:  первое схождение, когда Степан уехал в лагеря, потом уход Григория от Натальи и  совместная жизнь с Аксиньей в Ягодном, разрыв и только через четыре года новая встреча  у Дона, примирение, одна ночь любви, затем трое суток в Вешенской, совместное  отступление, когда сбылась мечта Аксиньи уехать с любимым, быть вместе, но уже ни  одной, даже самой целомудренной, сцены эротической любви, а вступают в свои права  дорожные лишения, грязь, вши, тиф, и, наконец, короткий тревожный период их любви  после возвращения Григория из армии Буденного и в финале новый побег и смерть героини. Интересно, что Аксинья в любви (не считая, может быть, первого ее периода, когда ее с  «бугаиной настойчивостью» добивался и добился молодой Гришка Мелехов) как бы  первична ­ увлекает, зажигает, раздувает огонь страсти. Особенно это становится  очевидным ко второй половине романа, когда ее возлюбленный прошел через такие ужасы,  душевное опустошение, взвалил на себя такие тяжкие грехи, каких не знает Аксинья. Через  несколько лет после катастрофы их отношений они снова встречаются у Дона, их  «многолетнее» чувство вспыхивает с новой силой, но кличет Григория сама Аксинья, и  уходят они вдвоем на ночь «в степь, манившую безмолвием, темнотой, пьяными запахами  молодой травы», ­ тут их любовной стихии словно тесна горница, нужна сама природа... Но  что думает Григорий на следующий день, уезжая в дивизию? «Ну вот, опять по­новому  32завернулась жизня, а на сердце все так же холодновато и пусто... Видно, и Аксютка зараз  уже не сумеет заслонить эту пустоту». А при новой встрече в Вешенской это она «обвилась диким хмелем», «осыпая короткими  поцелуями нос, лоб, глаза, губы» Григория, неотрывно гладила его, говорила «несказанно­ ласковое, милое, бабье, глупое», «у нее на щеках все сильнее проступал полышущий жаром  румянец, и словно синим дымком заволакивались зрачки», ­ Шолохов выразительно рисует  именно ее проявления чувств, ее, истинной носительницы зажигающего эроса, увлекающей  любимого в мощный выплеск страсти, оргию чувства и чувственности. На руинах жиз­ни, в  постоянной угрозе навеки потерять любимого, горит огонь ее безоглядного и абсолютного  эроса. Мощный контраст создает писатель в этой сцене: красные наступают на пятки, вокруг паника, суматоха, бегство, безумие, светопреставление,а они ­ на якоре своей любви, на  жгучем острове страсти, где нет никого и ничего, кроме них двоих. И когда на третьи сутки  Григорий выныривает из этого сладкого, одуряющего омута, решая съездить в Татарское,  «разузнать, где семья», Аксинья в полной мере обнаруживает свои претензии на абсолют:  или только она у него и с ним или... «Езжай! Но ко мне больше не являйся! Не приму. Не хочу я так!.. Не хочу!» В финале «Тихого Дона» это требование и жажда абсолюта, которые обнаруживают  глубины любви, еще раз прямо высказываются Аксиньей: «Везде пойду за тобой, хоть на  смерть!». Кстати, только такая абсолютно любящая женщина смогла наиболее точно  определить положение Григория в тисках судьбы и лихого времени: «Никакой он не бандит,  твой отец, ­ объясняет она Мишатке. ­ Он так... несчастный человек». И эту почти формулу  Мелехова писатель недаром припас читателю к самому концу, к итогу романа. Но тот же  финал «Тихого Дона» гениально обнажает всю иллюзию обретения такого абсолюта в  условиях земной любви и смертных земных обстоятельств. «Снова призрачным счастьем  манила ее неизвестность» ­ Аксинья переживает взлет радости, но сколь кратким оказался  этот миг! На полянке, пока спит Григорий, Аксинья то обрывает «губами фиолетовые  лепестки пахучей медвянки», то нарывает «большую охапку» «душистых пестрых цветов» и  плетет из них «нарядный и красивый» венок, воткнув в него еще «несколько розовых  цветков шиповника». На последнее прощанье с героиней Шолохов щедро и тонко,  предвосхищающе ведет мотив цветов, так таинственно близко стоящих и к высшей красоте  видимого физического мира, и к его пахучести, но и к быстротечности явлений этого мира,  да и к человеческому гробу и могиле, всегда усыпаемым теми же цветами. Представляя Аксинью своего рода эталоном «любовной красоты» казачки, читатели (а  вслед за ними и некоторые исследователи) чаще всего сравнивают её с языческими  богинями (Афродитой, Венерой, Астартой и так далее). Действительно, в любви Аксинья в  чём­то сродни языческим богиням. Яростная коловерть её страстей буквально  33завораживает, ослепляет, уводя на второй план, в так называемый внутренний сюжет, иные  романные образы казачек. В самом деле, Шолохов мастерски использует почти весь арсенал средств, которым  пользовались языческие богини и их жрицы в любовной практике. Сцены встреч Аксиньи с  Григорием почти всегда сопровождаются «природными стихиями». Шолохов постоянно  обновляет накал страстей между ними, то разлучая, то вновь сводя их. Трудно вспомнить  цветы, которых бы автор не бросал на алтарь любовных чувств Аксиньи. И постоянно  смущает подтекст: если это ландыши, то уже отцветающие, если листья, то «прошлогодние», тронутые тлением, гниющие, если красота, то «губительная», если любовь, то «маняще­ порочная». И уже не случайным представляется в самом начале романа предупреждение:  «Не лазоревым алым цветом, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветёт  поздняя бабья любовь». Перекличка с иной (не христианско­православной) культурой здесь  явная: афродизиаки широко использовались служительницами языческих храмов в  практике приобщения мужчин к божественным ценностям. Не хуже «цветов Афродиты»  возбуждали Григория «порочно­зазывающий взгляд» Аксиньи, её «порочно­жадные красные губы», «припухшие, слегка вывернутые, жадные», «зовущие, слегка вывороченные, порочно­ красные». Постоянно подчёркивает Шолохов «исступлённость», «неистовство», «бесстыдство» чувств  этой героини. Вот Аксинья, провожая мужа на службу, «держась за стремя, снизу вверх,  любовно и жадно, по­собачьи заглядывала ему в глаза». Проводив Степана, уже с  Григорием «неистовствовала в поздней горькой своей любви». При этом «так необычайна и  явна была сумасшедшая их связь, так исступлённо горели они одним бесстыдным полымем»,  что смотреть на них «было срамно». Мир в сознании Аксиньи излишне четко делится на «мое» и «чужое». И она постоянно это  деление подчеркивает. В той или иной мере каждый человек и социальная группа делит мир на «своих» и «чужих». Объем каждой из этих групп определяет взгляд на мир: чем больше  «своих», тем дружелюбнее мир. И наоборот. У Аксиньи «свой» ­ один, весь остальной мир  враждебен: «Кроме Гришки нету у меня мужа. Никого нету во всем свете»; «У тебя хоть  дети, а он у меня один на всем белом свете». Потому так яростно и защищает Аксинья  «свое»: мой, им владею, не отдам, не лезь. Цель Аксиньи: искусить ­ завладеть ­ беречь, не отдавать: «Одно она решила накрепко:  Гришку отнять у всех, залить любовью, владеть и как раньше». Но любовь перерождает и  ее. В ее речи появляются слова жалости и ласки: она сулит Григорию любить его и жалеть  («Гриша, дружечка моя… родимый… давай уйдем. Кохать тебя буду, жалеть»), жалеет  осиротевших Натальиных детей (« Только детишек жалко, а об себе я и «ох» не скажу», 34«… Скучали, спрашивали ­ где батя? Я с ними по ­ всячески, все больше лаской»); «… А  Михаил ничего с ними обходился, ласково. И Григорий, вспоминая Аксинью, представляет ее такой: «Вот она поворачивает голову, озорно и любовно, из­под низу разит взглядом  огнисто­черных глаз, что­то несказанно­ласковое, го рячее шепчут порочно­жадные красные губы…» Через всю жизнь пронесла Аксинья любовь к Григорию, сила и глубина ее чувства  выразилась в самоотверженности, в готовности следовать за любимым на самые тяжкие  испытания. Во имя этого чувства она бросает мужа, хозяйство и уходит с Григорием  батрачить к Листницким. Во время Гражданской войны она идет за Григорием на фронт,  разделяя с ним все невзгоды походной жизни. И в последний раз по его зову она покидает  хутор с надеждой найти вместе с ним свою «долю» на Кубани. Вся сипа характера Аксиньи  выразилась в одном всеохватывающем чувстве ­ любви к Григорию. 2.3. Образ Натальи Наталья в противовес Аксинье ­ верная женой и мать. И в этом контрастном  противопоставлении образов многое идет от Гоголя. Он разделял чисто женское  очарование и семейный материнский долг. Подобно матери сыновей Бульбы М. Шолохов  подчеркивает в своих героинях: Наталье, Ильиничне, верующей матери Бунчука и других ­  не только самоотверженность, но и желание остановить заблудшую душу на путях греха. Автор «Тихого Дона» непропорционально мало по сравнению с Аксиньей говорит о внешней  привлекательности Натальи, но это вовсе не значит, что она ей в чём­то здесь уступает.  Причем оценку женской привлекательности будущей жены Григория Шолохов «доверяет»  сначала именно Аксинье. Узнав, кого сватают для него родители, она против воли, в явной  растерянности выговаривает: «Наталья... Наталья ­ девка красивая... Дюже красивая...».  Сколько стоят подобные слова из уст соперницы ­ известно всем. Да и сам Григорий на  смотринах убеждается в этом вполне: «Под чёрной стоячей пылью коклюшкового шарфа  смелые серые глаза. На упругой щеке дрожала от смущения и сдержанной улыбки  неглубокая розовеющая ямка. Под зелёной кофточкой, охватившей плотный сбитень тела,  наивно и жалко высовывались, поднимаясь вверх и врозь, небольшие девичье­каменные  груди, пуговками торчали остренькие соски... Подумал: «Хороша!» ­­ и встретился с её  глазами, направленными на него в упор. Бесхитростный, смущённый, правдивый взгляд  словно говорил: «Вот я вся, какая есть. Как хочешь, так и суди меня». «Славная», ­­ ответил  Григорий глазами и улыбкой». Воспитанная на православной эстетике чувств, Наталья не  умела развить внешний успех женским началам в себе. Вот, по­девичьи смущаясь, дарит она суженому, приехавшему на коне (как это полагалось) проведать перед свадьбой невесту,  расшитый кисет. Григорий в ответ пытается притянуть к себе Наталью и поцеловать, но она  стыдливо отклоняется: «Увидют! ­ А нехай! ­ Совестно...». 35Чисто донской характер Натальи привлекал всех нравственной чистотой, даром внимания и  доброты к людям. Уважал её Пантелей Прокофьевич: казак вспыльчивый, скорый на  словесную брань, он ни разу не повысил на неё голос. Любила и берегла её Ильинична,  доверчиво делилась сердечными тайнами Дуняша, в «трудные» времена обращалась к ней  за советом даже распутная Дарья. Наталью в качестве будущей «берегини» и продолжательницы духовных и родовых устоев  казачьего дома выбирает Ильинична, которую все исследователи творчества Шолохова  назвали «казачьей мадонной». Понятия о смысле жизни «донских мадонн» по­христиански  человечны, благородны и некрикливо­созидательны. Главная черта таких женщин ­  бескорыстное, по велению сердца подчинение личных интересов общесемейным или  общественным. В силу возвышенности своей натуры они способны взять на себя даже  тяжкий крест вины за несовершенство других, готовы на любовь и сострадание к самым  разным людям, даже к тем, кто причинил им боль. Ильинична не ошибается, когда связывает преемственность рода Мелеховых с Натальей.  Преодолев душевный срыв после неожиданного и жёсткого удара судьбы, молодая казачка  принимает решение возвратить в семью, родной дом «непутёвого своего Григория». И пока  традиционно­православ­ный уклад жизни донского казачества ещё не был разрушен  внешним управлением, ей это удаётся. С незапамятных времён известен арсенал методов и средств, с помощью которых  разрушаются чужие семьи женщинами­ «разлучницами». В мастерской художника их  обыденные образы преобразуются в романные, а цели переориентируются, наполняясь  необходимым уже автору содержанием. И если не забывать о времени, в которое  создавался роман­эпопея, следует признать: на роль разрушительницы традиционных  семейных отношений наилучшим образом подходила с детства обездоленная, но ни перед  чем не останавливающаяся в достижении своей цели Аксинья. Защитницы же христианско­ православного образа жизни вынуждены занять оборонительные позиции ­ художественное пространство внутреннего сюжета. В решении задач так называемого второго плана  (внутреннего сюжета) Григорий и Наталья оказываются на одном фронте сопротивления  разрушительным тенденциям надвигающегося на донской этнос русской нации лихолетья.  Не только цели, но и результаты их сопротивления во многом сходны. Как Григорий искал  справедливости и правды, «под крылом которой мог бы посогреться каждый», но поиск  завершился катастрофическим выводом: «Одной правды нету в жизни. Видно, кто кого  одолеет, тот того и сожрёт... А я дурную правду искал. Душой болел, туда­сюда качался»,  так и у Натальи не хватает сил и умения отстоять традиционно казачьи ценности семейной  жизни на основе полученного ею воспитания. Она ждала от жизни никем и ничем не  оскверняемого счастья любви по святому и законному человеческому праву, а не по  36первобытному ­ жестокой борьбы за мужчину в опустошающем душу и сердце  соперничестве. В первый раз Наталья пошла в Ягодное на женский разговор со своей соперницей как  равная с равной, казачка с казачкой. Но, как оказалось, встретились две культуры: культура чувств женщины, воспитанной на православно­христианских традициях, и культура чувств  любви языческой, для которой нормы православия были лишь помехой. Аксинья, чувствуя  полную телесную власть над Григорием, «лютует и глумится», стараясь побольше  оскорбить, унизить его жену. В тот раз, замечает Шолохов, «игру вела она». Во второй раз  Наталья пошла на встречу уже полностью уверенной, что такие, как Аксинья, привлекают  мужчин распутной в своей основе любовью: «Не любишь ты его, а тянешься за ним по  привычке <…> Ты и с Листницким путалась, с кем ты, гулящая, не путалась? Когда любят,  так не делают». 37