"Главное понимать – мы все живем в последний раз"

Калина Виктория Геннадьевна Учитель русского языка и литературы МБОУ СОШ №7 села Чкаловское « Главное понимать – мы все живем в последний раз»          «В один из московских осенних дней тысяча девятьсот десятого года из   Трехпрудного  переулка,  что близ Патриарших вышла невысокая   круглолицая   гимназистка, пересекла   у   Никитских   ворот Тверской бульвар и направилась в Леонтьевский переулок, где помещалась типография А. И. Мамонтова. В руках у нее была внушительная стопка стихов, в душе — дерзость и нерешительность,   «Гордость   и   Робость»,   что   пронизали   всю   ее   последующую   жизнь   и поступки. В этот знаменательный день, — точная дата его, к сожалению, не установлена — Марина Цветаева, которой 26 сентября по старому стилю исполнилось восемнадцать лет, постучалась в двери русской литературы». прудов,          Она родилась в православный праздник памяти апостола Иоанна Богослова в Москве, в семье профессора Московского университета, известного филолога и искусствоведа Ивана Владимировича   Цветаева,   и   его   второй   супруги   Марии   Мейн,   профессиональной пианистки,   ученицы   Николая   Рубинштейна. Будучи   уже   немолодым   человеком,   Иван Владимирович   похоронил   горячо   любимую   жену,   от   которой   остались   дочь   и   сын,   и женился вторично, продолжая любить ушедшую, но и к матери Марины был очень нежно привязан.   "Счастливая,   невозвратимая   пора   детства"   была   связана   с   рождественскими елками, с первыми книгами и рассказами матери, с "живыми картинами"; летние "золотые деньки" протекали в старинном городке Тарусе на Оке...          Когда Марине исполнилось десять лет, благополучие покинуло семью. Мария Мейн заболела чахоткой, здоровье ее требовало теплого, мягкого климата, и с осени 1902 года семья   уехала   за   границу:   Мария   Александровна   лечилась   в   Италии,   Швейцарии   и Германии; Марина и её сестра Ася жили и учились в тамошних частных пансионах.   В жизни юная Цветаева была диковата и дерзка, застенчива и конфликтна. Не уживалась в гимназиях и меняла их: за пять лет — три. Замкнутая в себе, она   жаждала узнать мир, и в первую очередь — мир литературы. Тоска полусиротства чередовалась с впечатлениями от недолговечных дружб, перемен мест и неизведанных красот.     Одиночество на людях — слишком рано познала юная Марина Цветаева этот парадокс жизни, раздвоивший ее душу. Что впереди? Какая неудача? Во всем обман и, ах, на всем запрет! ­ Так с милым детством я прощалась, плача, В пятнадцать лет.      После смерти матери, в тысяча девятьсот шестом году, Марина не захотела оставаться в стенах осиротевшего дома и по собственной воле пошла в интернат, где уже писала стихи, рассказы и вела дневники. В тысяча девятьсот десятом году увидел свет первый сборник Марины   Цветаевой   под   названием   «Вечерний   альбом»   в   котором   она   собрала   стихи­ исповеди за последние два года и послала его Брюсову. Это была сплошная романтика, которая условно делилась на три части: «Детство», «Любовь», «Только тени».  "Отдать всю душу — но кому бы? Мы счастье строим на песке"  или "Но не правда ль, ведь счастия нет вне печали? Кроме мертвых, ведь нету друзей?" На книгу последовали одобрительные и ожидающие дальнейшего отклики от Волошина, Гумилёва,   Брюсова.   Так   Цветаева   вступила   на   путь,   откуда   сделать   шаг   назад   было невозможно.      Не окончив гимназию Цветаева уехала в тысяча девятьсот одиннадцатом году в Крым. Её замужество с Сергеем Эфроном в январе тысяча девятьсот двенадцатого года совпало с изданием   второго   поэтического   сборника.   «Волшебный   фонарь»   в   печати   не   встретил восторгов, стихи перепевали старые мотивы. Детство верни нам, верни Все разноцветные бусы, — Маленькой, мирной Тарусы Летние дни.      Вскоре на свет появилась их старшая дочь Ариадна. Но Марина была женщиной очень увлекающейся   и   в   разное   время   ее   сердцем   завладевали   другие   мужчины.   Например, великий русский поэт Борис Пастернак, с которым у Цветаевой были почти 10­летние романтические отношения, не прекратившиеся и после ее эмиграции.      Несмотря на эту утрату, в августе тысяча девятьсот тринадцатого года скончался отец, в целом жизнь в этот период была самой счастливой по сравнению со всеми предыдущими и   всеми   последующими   годами.   Она   писала   стихи,   вдохновленные   людьми,   которые вызывали   в   ней   "тайный   жар":   Сергеем   Эфроном,   Байроном   и   Пушкиным,   Петром Эфроном. Она была переполнена радостью бытия и в то же время терзалась при мысли о неизбежном конце — участи общей, но для нее лично немыслимой. "Я вечности не приемлю! Зачем меня погребли? Я так не хотела в землю С любимой моей земли!" Цветаева уже начинала сознавать себе цену, в её стихах появлялись энергия и ритм.      По стихам шестнадцатого года видно, что Цветаева ощутила себя российским, притом — московским поэтом. «Твой — Петербург, моя — Москва», — напишет она позднее Ахматовой.   «У   меня   в   Москве   —   купола   горят»   (Блоку);   «И   я   дарю   тебе   свой колокольный   град,   —   и   сердце   свое   в   придачу»; «Из рук моих — нерукотворный град  //Прими,   мой   странный,   мой   прекрасный   брат» (Мандельштаму).   —   Ахматова!          С весны 1917 года для Цветаевой наступил трудный период. Беззаботные времена отступали все дальше в прошлое. "Из Истории не выскочишь" — эти слова сбывались на каждом   шагу.   Цветаева   хотела   жить   исключительно   личной,   частной   жизнью,   а   время неустанно вторгалось в эту жизнь. Она стремилась погрузиться в писание стихов и не подозревала,   что   история   диктовала   "сюжеты"   ее   чувствам   и   творчеству,   ведь   всякий поступок   побуждается   временем,   обстоятельствами,   —   сколько   ни   стремиться противостоять ему, уйти, спрятаться... Тогда­то и обозначились в поэтическом сознании Цветаевой две враждующие силы: быт и бытие. Только в очи мы взглянули ­ без остатка, Только голос наш до вопля вознесен ­ Как на горло нам ­ железная перчатка Опускается ­ по имени ­ закон. Слезы в очи загоняет, воды ­ В берега, проклятие ­ в уста. И стремит железная свобода Вольнодумца с нового моста. И на грудь, где наши рокоты и стоны, Опускается железное крыло. Только в обруче огромного закона Мне просторно ­ мне спокойно ­ мне светло.      В апреле 1917 года у Марины Цветаевой родилась вторая дочь Ирина. После рождения второй дочери Марина Цветаева сталкивается с черной полосой в жизни. Революция, побег мужа   заграницу,   крайняя   нужда,   голод.   Сильно   заболела   старшая   дочка   Ариадна,   и Цветаева отдает детей в приют в подмосковном поселке Кунцово. Ариадна выздоровела, но заболела и в трехлетнем возрасте умерла Ирина. С 1917 по 1920 год она успела создать больше трехсот стихотворений, поэму­сказку "Царь­Девица", шесть романтических пьес, сделать множество записей­эссе. Её поэтическая энергия становилась тем сильнее, чем непосильнее делалось для нее внешнее, бытовое существование. Не так уж подло и не так уж просто, Как хочется тебе, чтоб крепче спать. Теперь иди. С высокого помоста Кивну тебе опять.      Вторым руслом, по которому пошло развитие поэзии Цветаевой, — было народное, или, как она сама говорила, "русское". "России меня научила Революция" — так, по словам дочери, ответила Цветаева на вопрос, откуда взялись в ее творчестве эти неподдельные народные интонации.          Поэма "На красном коне" и 1921 год обозначали рубеж в поэзии Цветаевой; она приобретала черты высокой трагедийности. И настежь, и настежь Руки — две. И навзничь! — Топчи, конный! Чтоб дух мой, из ребер взыграв — к Тебе, Не смертной женой — Рожденной!     Событие, перевернувшее всю последующую жизнь Цветаевой, произошло 14 июля 1921 года. В этот день она получила "благую весть" — первое за четыре с половиной года письмо от мужа из­за границы, где он находился после разгрома белой армии.       Расставанье с родиной иносказательно запечатлено в поэме­сказке "Переулочки" — о чародейке, которая завораживает доброго молодца и уносит его в заоблачную высь, и в стихотворном   цикле   "Сугробы",   посвященном   Эренбургу,   но   всеми   помыслами обращенном к далекому любимому: "Велика раскольница Даль, хужей — прилучница!.. Сверх волны обманчивой В грудь — дугою лютою! Через хляби — няньчанный, Берега — баюканный..."    После воссоединения с мужем в Праге, поэтесса родила третьего ребенка – сына Георгия, которого в семье называли «Мур».   В эмиграции Марина и ее семья жили чуть ли не в нищете.   Муж   Цветаевой   не   мог   работать   из­за   болезни,   Георгий   был   совсем   крошкой, Ариадна   пыталась   помочь   финансово,   вышивая   шляпки,   но   фактически   их   доход составляли   скудные   гонорары   за   статьи   и  эссе,   которые   писала   Марина Цветаева.   Она назвала такое материальное положение замедленным умиранием от голода.             1   ноября   1925   года   Марина   Ивановна   с   детьми   приехала   в   Париж,   где   прожила тринадцать с половиной лет. Во Франции она заявила о себе быстро и энергично. 6 февраля 1926 года в одном из парижских клубов состоялся ее литературный вечер, принесший ей триумф и одновременно зависть и нелюбовь очень многих из эмигрантских литературных кругов,   почувствовавших   в   ней   силу,   а   главное   —   независимость.   Большинство произведений, которые писала Цветаева на чужбине, как правило, выходило в свет.           Скромные   гонорары   не   могли,   естественно,   удовлетворить   нужды   семьи.   Муж Цветаевой уже в конце двадцатых годов постепенно все больше и больше принимая все, что происходило на Родине, стал мечтать о возвращении домой и хлопотать (в 1931 году) о советском гражданстве. В тридцатые годы главное место в творчестве Цветаевой стала занимать проза. Причиной перехода на прозу была совокупность многих обстоятельств, "бытовых" и "бытийных", внешних и внутренних.         Любя   родину,   стремилась   ли   Цветаева   вернуться   домой?   Ответ   на   этот   вопрос неоднозначен;   по   стихам,   письмам   видно,   как   мучила   ее   эта   проблема.   "Можно   ли вернуться в дом, который — срыт?" "Той России — нету, как и той меня"; "Нас родина не позовет!"          Время между тем шло, и в марте 1937 года дочь Цветаевой Ариадна, исполненная радостных надежд, уехала в Москву. А осенью и муж спешно и тайно уехал из Парижа в Москву. Марина Ивановна осталась с Муром. Их отъезд был, таким образом, предрешен. Состояние Марины Ивановны было труднейшим; больше полугода она ничего не писала. Сентябрьские   события   1938   года   вывели   Цветаеву   из   творческой   немоты.   Нападение гитлеровцев   на   Чехословакию   вызвало   в   ее   сердце   негодование,   —   и   хлынула   лавина антифашистских "Стихов к Чехии". На орлиных скалах Как орёл, рассевшись ­ Что с тобою сталось, Край мой, рай мой чешский?       12 июня 1939 года Марина Ивановна Цветаева уехала в СССР. В Москву Цветаева с сыном   приехали   18   июня.   Ее   семья   наконец   воссоединилась;   все   вместе   жили   в подмосковном поселке Болшево. Но это последнее счастье длилось недолго: в августе арестовали дочь, в октябре — мужа Цветаевой. Она с сыном скиталась по чужим углам.       В апреле 1941 года Марину Ивановну Цветаеву приняли в профком литераторов при Гослитиздате. Война застала Цветаеву за переводом Федерико Гарсия Лорки. Работа была прервана; события привели Марину Ивановну в состояние паники, безумной тревоги за сына, полной безысходности. Тогда­то, вероятно, и начала слабеть ее воля к жизни...         Восьмого   августа   Цветаева   с   Муром   уехала   пароходом   из   Москвы   в   эвакуацию; восемнадцатого прибыла вместе с несколькими писателями в городок Елабугу. Навис ужас остаться   без   работы.   Надеясь   получить   что­нибудь   в   Чистополе,   где   в   основном находились   эвакуированные   московские   литераторы,   Марина   Ивановна   съездила   туда, получила согласие на прописку и оставила заявление: "В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26­го августа 1941 г." Немного как будто бы обнадеженная, 28­го она вернулась в Елабугу с намерением перебраться в Чистополь. А 31­го, в воскресенье, когда все ушли из дому, покончила с собой. Вернувшиеся сын и хозяева нашли ее висящей в сенях на крюке. Весьма интересно, что, когда Марина Цветаева только собиралась в эвакуацию, в упаковке вещей ей помогал давний друг Борис Пастернак, который специально купил веревку для связывания вещей. Мужчина похвалился, что достал такую прочную веревку ­ «хоть вешайся» … Именно она и стала орудием самоубийства Марины Ивановны. Осталось лишь три записки: Асеевым в Чистополь — чтобы взяли к себе Мура ("Я для него больше ничего не могу и только его гублю... У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи... А меня — простите — не вынесла"), людям, которых просила помочь ему уехать ("Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет") — и сыну: "Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик".          Здесь, у последней черты, все чувства Марины Ивановны достигли своего абсолюта. Тоска   полнейшего   одиночества   и   заброшенности;   предстоящие   впереди   мрак   и   зима   в глуши;   трагическое   ощущение   собственной   ненужности,   ненадобы,   беспомощности; роковое убеждение, что она ничего не умеет; паралич воли; страх за сына, которого она невольно втягивала в лабиринт отчаяния и безнадежности... Пора снимать янтарь, Пора менять словарь, Пора гасить фонарь Наддверный...