Конспект урока по литературе на тему"O жизни и творчестве И.С. Шмелёва. Автобиографическая повесть «Лето Господне».

Министерство образования и науки Российской Федерации Муниципальное общеобразовательное учреждение  Средняя общеобразовательная школа №18 имени А. М. Горького  города Воткинска Удмуртской Республики КОНСПЕКТ УРОКА по роману И. С. Шмелева «Лето Господне»                                                                      Автор: Т.Р.Наумова,                                                                      учитель русского языка и литературы «Колодец русскости»   2011 год.                                                            (И. Ильин ).                                        Град срединный, град                                        сердечный, Коренной                                         России град...                                                Ф. И. Глинка     ( Звучит музыка Мусоргского о Москве. ) Учитель:"Сказывают, будто, когда на Боровицком холме стояла еще деревянная   Крепоть,   было   князю   Юрию   Долгорукому   видение.   Ехал   он берегом   Москвы   ­   реки.   Вдруг,   откуда   ни   возьмись,   над   холмом   сияние разлилось, а по­над лесом колокольный звон поплыл. Видит князь ­прямо в небе над деревянной крепостью возник город : дома белокаменные, над ними ­ купола золотые... Из того­то града небесного и колокольный перезвон шел: праздничный, светлый, торжественный..." Так   говорится   в   одной   из   многочисленных   легенд   о   возникновении великого города. Мир человеческий и высший божественный не отделимы друг от друга. Связь между ними существует в особом "священном" месте ­"центре мира". Таким центром мира стала для И. С. Шмелева Москва ­ Замоскворечье, домик   на   калужской   улице   и   его   обитатели.   Свои   детские   воспоминания писатель переносит на страницы своих произведений "Родное"', "Богомолье", "Лето   Господне".  II  тогда   уже   круги   исторической   и   родовой   памяти расширяются. В лете Господнем маленький Ваня считает центром мира свой родной   дом   как   средоточие   духовной   жизни   Москвы,   а   Москва   ­   "всем городам мать". Москва ­ Россия. Философ   Ильин   назвал   Москву   "стародавним   колодцем   русскости   и притом   великорусской   русскости"   и   объяснил   национальную   почвенность Шмелева духовной связью его с городом. Связь эта сильная, подкрепляется она памятью. Вот что пишет в своем рассказе Рождество в Москве сам Иван Сергеевич Шмелев: "...К тому говорю, чтобы вы подумали, что по пристрастию так описываю, как мы в прежней нашей России жили, а именно в теплой, укладистой Москве. Москва ­ что такое Москва ? Нашему всему пример и корень. Эх, как разворошишь все...­и самому не верится, что так вот и было все. А совести­то не обойдешь: так вот оно и было» А   было   удивительно   сказочно   до   головокружения:   "...Дорога   течет, едем как по густой ботвинье. Яркое солнце, журчат канавки, кладут переходы — доски. Дворники в пиджаках, тукают о лед ломами. Скидывают с крыш снег. Весь Кремль золотисто ­ розовый, над снежной Москвой ­ рекой. Что во мне так бьется, наплывает в глаза туманом ? Это ­ мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы... Я слышу всякие имена, всякие города России. Кружится подо мной народ, кружится голова от гула…» "Это   ­   мое,   я   знаю",   ­   говорит   Шмелев.   И   это   правда,   "совести   не обойдешь…» Великолепна   Москва   Шмелева,   мы   ее   сейчас   увидим.   По   давайте позволим   себе   через   маленькую   щелочку   памяти   взглянуть   на   Москву Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Куприна, а может быть и Булгакова. Сегодня на уроке попробуем создать некое сказание о Москве. Но рефреном пусть будут слова И. С. Шмелева об этом городе, которые мы найдем на страницах романа "Лето Господне". ( Звучит бой Курантов. Затем сначала тихо и постепенно усиливаясь ­колокол.)   Учитель:   «Не случайно звучит колокол. Он ­ голос Москвы. Он ­ голос романа   Шмелева. По нам было бы трудно понять, о чем он говорит, если бы не милый, умный, священный Горкин ­ проводник по Москве Вани да и наш конечно тоже.    Ему мы благодарны за то, что сейчас увидим, прочтя отрывочки   из   романа.   Я   предлагаю   вам   обратиться   к   информационным карточкам, что лежат у вас на столах ( карточек четыре ). Карточка I ­ церкви, соборы, храмы Москвы Карточка 2 ­ пейзаж Москвы Карточка 3 ­ люди Москвы Карточка 4 ­ рынки Москвы Работаем с карточкой 1 "Храмы Москвы". Задание 1 ­ найти описание  храмов, церквей, соборов Москвы. ( Дети зачитывают отрывки из глав) (На экран проецируются виды старой Москвы) «У Канавы опять станция­Петушки: Антип махорочку покупал, бывало, Потом  у   Николая­Чудотворца,   у   Каменного   Моста:   прабабушка   свечку ставила. На Москва­реке лед берут, видно лошадок, саночки и зеленые куски льда,— будто постный лимонный сахар. Сидят вороны на сахаре, ходят у полыньи,   полошутся.   Налево,   с   моста,   обставленный   лесами,   еще бескрестныи,— великий Храм: купол Христа Спасителя сумрачно золотится в щели; скоро его раскроют» «—   Это   прабабушка   твоя  Устинья  все   тут   приказывала   пристать, напремль  глядела, Сколько годов, а «Кривая» все помнит! Поглядим и  мы. Высота­то кика, всю  oттоль Москву видать, Я те на Пасхе свожу, дам все понятие,,, все соборы покажу, и Честное­Древо, и Христов Гвоздь, все будешь разуметь, И на колокольню свожу, и Царя­Колокола покажу, и Крест Ха псу не кой, исхрустальной, сам  Царь­Град прислал,  Самое  наше  святое  место, святыня самая. Весь Кремль—золотисто­розовый, над снежной Москва­рекой, Кажется мне, что там—Святое,  и  нет никого людей. Стены с башнями — чтобы не смели войти враги. Святые сидят в Соборах, И спят Цари, И потому так тихо. Окна розового дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют   —   священным   светом.   Все   —   в   золотистом   воздухе,   в   дымном­ голубоватом свете: будто кадят там ладаном»  «—   Гляди,   матушка­Москва­то   наша!..—   толкает   меня   Горкни   и крестится. Дорога выбралась на бугорок, деревья провалились,— я вижу небо, будто оно внизу. Да где ж земля­то? II где — Москва?«, —  Вниз­то, в провал гляди,,, зн она где, Москва­то!.. Я вижу,,. Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его краем, рассыпано пестро,  смутно,  Москва,,,  Какая  же она большая!,, Смутная вдалеке,  в  ту манне. По вот, яснее... я вижу колоколенки, золотой куполок" Храма Христа Спасителя,   игрушечного   совсем,   белые   ящички­домики,   бурые  и  зеленые дощечки­крыши, зеленые пятнышки­сады, темные трубы­палочки, пылающие искры­стекла, зеленые огороды­коврики, белую церковку под ними. Я вижу всю игрушечную Москву, а над ней золотые крестдки. —Вон Казанская наша, башенка­то   зеленая!—указывает   Роркин.—А   вон,   возля­то   ее,   белая­то... Спас­Наливки.   Розовенькая,   Успенья   Казачья...   Григорий   Кееарейский, Троица­Шаболовка... Риз Положение... а за ней, в пять кумполочков, розовый­ то...   Донской   монастырь   наш,   а   то   —   Данилов,   в   роще­то.   А   позад­то, колокольня­то высоченная, как свеча... то Симонов монастырь, старинный!.. А Иван­то Великой, а Кремь­то наш, а? А вон те Сухарева Башня... А орлы то, орлы   на   башенках.   А   Москва­река­то   наша,   а?..   А   под   нами­то,   за лужком.."белый­красный... кака колокольня­то с узорами, с кудерьками, а?! Девичий монастырь это. Кака Москва­то наша!.." „Едем мимо Казанской, крестимся. Едем по пустынной Якиманке, мимо розовой церкви Ивана Воина, мимо виднеющейся в переулке белой — Спаса в Наливках, мимо желтеющего в низочке Марона, мимо краснеющего далеко, за Полянским Рынком, Григория Неокессарийского. „ И везде крестимся." „Звонкают   и   цепляются   хоругви;   от   Спаса   в   Наливках,   от   Марона­ Чудотворца, от  Григория  Неокессарийского,  Успения  в  Казачьей,  Петра  и Павла,   Флора­Лавра,   Иоакима   и   Анны...—   все   изукрашены   цветами, подсолнухами, рябинкой. Все нас благословляют, плывут над нами." „Мы смотрим на Москву и в распахнутые окна галдарей­ки; и через разноцветные стекла — голубые, пунцовые, золотые...— золотая Москва всех лучше. Москва в туманце, и в нем золотые искры крестов и куполов. Отец смотрит   на   родную   свою   Москву,   долго   смотрит...   В   широкие   окна   веет душистой свежестью, Москва­рекой, раздольем далей." «И что же еще случилось!.. Отец смотрит на Москву, долго­долго. И будто говорит сам с собой: — А там... Донской монастырь, розовый... А вон, Казанская наша... а то — Данилов... Симонов... Сухарева башня... Подходит Горкин, и начинают оба показывать друг дружке. А Крынкин гудит над ними. Я сую между ними голову, смотрю на Москву и слушаю: — А Кремль­то наш... ах, хорош! — говорит отец — Успенский, Архангельский... А где же Чудов?., что­то не различу?.. Панкратыч, Чудов  разберешь?.. — А как же, очень слободно отличаю, розовеет­то... к  Иван­Великому­ то, главки сини...» Задание 2 ­ найти ключевые фразы этих отрывков и выписать в тетради,  Вот, что может получиться : «Кремль — то наш, нигде такого нет…» «…там Святое…» «Кака Москва­то наша…» «И везде крестимся…» «Все нас благословляют…» (   Демонстрируются   виды   московских   храмов,   по   —   возможности, древних   и   современных.   Зачитываются   отрывки   из   произведений   других авторов,   раскрывающие   объект   обсуждения.  Тексты   приготовлены   заранее, можно   распечатать   для   каждой   группы   учащихся.   Количество   групп определяет учитель. ) Учитель:    В   свете   золотых   куполов,   в   звоне   колоколов   Москва выглядит величавой, властной царицей. По эта мысль обманчива. Москва на страницах романа Шмелева — еще и русская красавица, одетая в «березовые ситцы» Работаем   по   карточке   2   «Пейзаж   Москвы».   (учащиеся   зачитывают отрывки из глав «Троицын день», «Яблочный Спас», «Святки») «Едем   на   Воробьевку,   за   березками.   Я   с   Горкиным   на   ­«Кривой»   в тележке, Андрюшка­плотник — на ломовой. Едем мимо садов, по заборам цветет сирень. Воздух благо­буханный, майский. С Нескучного ландышками тянет. Едут воза с травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки . В глазах у меня туманится. Стелется подо мной, в небо восходит далью. Едем березовою   рощей,   старой.   Кирпичные   заводы,   серые   низкие   навесы,   ямы. Дальше   —   березовая   поросль,   чаша.   С   глинистого   бугра   мне   видно:   все заросло березкой, ходит по ветерку волною, блестит и маслится. Дух­то, дух­то леккои какой.., березовый, а? — вздыхает Горкин..." «Солнце слепит глаза, кто­то отдернул занавеску, Я жмурюсь радостно: Троицын День сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У   кивота,   где   Троица,   тоже   засунута   березка,   светится   в   ней   лампадочка. Комната         кажется мне другой, что­то живое в ней. На мокром столе в передней   навалены   всякие   цветы   и   темные   листья   ландышей.   Все   спешат набирать букетцы, говорят мне — тебе останется. Я подбираю с пола, но там только рвань и веточки. Все нарядны, в легких и светлых платьях. На мне тоже белое все, пикейное, и все мне кричат: не ©озеленись! Я гуляю по комнатам. Везде у икон березки. И по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет зеленой рощей» „Улица очень длинная, скучная, без лавок, жаркая. Дремлют дворники у ворот, раскинув ноги. II все дремлет: белые дома на солнце, пыльно­зеленые , "деревья,   за   заборчиками   с   гвоздями,   сизые   ряды   тумбочек,   похожих   на голубые гречневички, буры, фонари, плетущиеся извозчики. Небо  какое­то пыльное, «от парева»,— позевывая говорит Горкин» „Синеватый   рассвет   белеет.   Снежное   кружево   деревьев   легко,   как воздух. Плавает гул церковный, и в этом морозном гуле шаром всплывает солнце. Пламенное оно, густое, больше обыкновенного: солнце на Рождество. Выплывает огнем за садом. Сад — в глубоком снегу, светлеет, голубеет, Вот, побежало   по   верхушкам;   иней   зарозовел;   розово   зачернелись   галочки, проснулись;   брызнуло   розоватой   пылью,   березы   позлатились,   и   огненно­ золотые пятна пали на белый снег. Вот оно, утро Праздника,— Рождество. В Детстве таким явилось и осталось…» На доске появляется запись: «…Москва­то наша…» «…Какая же она большая…»  «...Дух ­ то, дух ­ то леккой  какой...березовый...»  «…Москва всех лучше...» «…Самая настоящая Москва…» (Звучит песня о России, Учащиеся зачитывают отрывки из текстов  других писателей, отражающие обсуждаемую тему.) Учитель:      И   конечно   самое   главное   богатство   города   ­   это   люди. Москва   в   то   время   была   городом   купеческим,   торговым,   ремесленным.  С огромной любовью рисует Шмелев мастеровых людей, людей своего детства. Возьму на себя смелость в ряд литературных «энциклопедий русской жизни» ­ поэма  Некрасова  «Кому  на  Руси  жить  хорошо», роман  в стихах  Пушкина «Евгений Онегин», роман — эпопея Толстого «Война и мир» ­ поставить еще одну ­ роман Шмелева «Дето Господне». Велико разнообразие русских типов, представленных в произведении: филенщик Горкин, плотник Мартын, приказчик Василь Василии, богомольная Домна Парферовна, трактирщик Крынкин, кучер Антипушка, облезлый барин Энтальцев, а еще странники, трактирщики, булочники, сундучники, продавцы шаров,   ледорубы,   пильщики,   да   мало   ли   еще   ремесленного   люда   живет   в Москве... Эти образы обобщенные, типичные, но каждый из них наделен своими индивидуальными незабываемыми чертами. Но самое главное то, что перед нами   истинно   русский   человек.   Давайте   посмотрим   на   него,   пообщаемся, может быть чему­нибудь научимся... Работаем с карточкой  3 «Люди Москвы». «С   Фоминой   недели   народу   у   пас   все   больше:   подходят   из   деревни ездившие   погулять   на   Пасху,   приходят   рядиться   новые.   На   кирпичах,   на бревнах, на настилке каретника, даже на крыше погреба и конуре Бушуя — народ и народ, с мешками и полушубками вверх овчиной, с топориками, пилами, которые цепляют и тонко звенят, как струнки. Всюду лежат вповалку, сидят, прихватив колени в синеватых портках из пестряди: пьют прямо под колодцем, наставив   рот;   расчесываются   над   лужей,   жуют   краюхи,   кокают   и   облупают легонько лазоревые и желтые яички, крашенные васильком и луком. У сараев, на всем виду, стоят дюжие  землекопы – меленковцы. ­ Меленковцы­то наши…каждый уж при своей лопате, как полагается, — показывает мне Горкин. ­Пятерик хлебца смякает и еще попросит. Народ душевный. Меленковцы одеты чисто — в белых крутых рубахах, в бурых сермягах, накинутых на плечо; на ногах чистые онучи, лапти – по две ступени. И воздух от них приятный, хлебный. Похаживают мягко, важно, говорят ласково — милачок, милаш, Себя знают: пождут­постоят — уйдут. Возвращаться назад не любят»    «Отец   отдает   распоряжения,  что   к   обеду  и  кого   допускать,   Василь­ Василич загибает пальцы. Пискун,  Полугари­ха,  солдат Махоров, Выхухоль, певчий­обжора Ломшаков, который протодьякону не сдаст и едва пролезает в дверь; знаменитый Солодовкин, который ставит нам скворцов и соловьев,— таких   насви­стывает!   звонарь   от   Казанской,   Па­шенька­блаженненькая, знаменитый   гармонист   Петька,   моя  корм  и   л  ка  Настя,   у   которой   сын мошенник, хромой старичок­цирюльник Костя, вылечивший когда­то дедушку от   водянки,—   тараканьими   порошками   поднял,   а   доктора   не   могли!   — Трифоныч­Юрцов,   сорок   лет   у   нас   лавку   держит,—   разные,   «потерявшие себя» люди, а были когда­то настоящие." «Кой­кто   из   «разных»   приходит   на   первый   день   Рождества   и заночевывает: солдат Махоров, из дальней богадельни, на деревянной ноге, Пашенька­преблаженная   и  Полугариха.  Махорова  угощают   водкой   у   себя плотники, и он рассказывает им про войну. Полугариху вызывают к гостям наверх,   и   она   допоздна   расписывает   про   старый   Ерусалим,  и   каких   она страхов навидалась» Просторная мастерская, откуда вынесены станки и ведерки с краской,  блестит столами: столы поструганы, для блинов. Плотники, пильщики,  водоливы, кровельщики, маляры, десятники, ездоки — в рубахах  распояской, с намасленными головами, едят блины." «По краю полыньи потукивают ломами парни, и бородатые. Все одеты во что попало: в ватные кофты в клочьях, в мешки, в истрепанные пальтишки, в   истертые   полушубки  —   заплата   на   заплате,   в   живую   рвань;   ноги   у   них кувалдами,   замотаны   в   рогожку,   в   тряпки,   в   паголенки   от   валенок,   в мешочину,— с Хитрого Рынка все, «случайный народ», пропащие, поденные. Я спрашиваю Горкина— «нищие это, да?». ­ Всякие есть.., и нищие, и — «плохо не клади», и... близко не подходи. Хитрованцы,  только поглядывай. Тут, милок, и «господа» есть!.. Да так… опустился человек, от слабости. А вострый народ, смышленый!» „Ковыляют  старушки, вперевалочку, в плисовых салопах, в тальмах с висюльками из стекляруса, в шелковых белых шалях, будто на Троицу. Несут георгины,  астрочки,   спаржеву  зеленцу,— положить под  Пречистую, когда поползут под ее икону в монастыре. С этими цветочками, я знаю, принесут они нужды свои и скорби, всякое горе, которое узнали в жизни, и вес хорошее, что   видали,—­   «всю   спою   душу   открывают…кому   ж   сказать­то   им!»   — рассказывал   мне   Горкин.   Рано   поднялись,   чтобы   доковылять,   пока   еще холодок, не тесно, а то задавят. Идут разносчики; мороженщики, грушники, пышечники,   квасники,   сбитенщики,   блинщики,   пирожники,   с   печеными яичками,   с   духовитой   колбаской   жареной;   везут   тележки   с   игрушками,   с яблоками,   с   арбузами,   с   орехами   и   подсолнушками;   проходят   парни   с воздушными   шарами.   У   монастыря   раскинутся   чайные   палатки,   из монастырского сада яблоки будут продавать,— «донские» яблоки славятся, особенно духовитые— коричневое и ананасное»    «А   вот   и   другая   радость;   капусту   рубим!   После   Воздвиженья принимаются   парить   кади   под   капусту,   Горкин   говорит   ­   «огурчики   дело важное,   для   скусу,   а   без   капустки   не   проживешь,   самая   заправка   наша, робочая».  Опять   на   дворе   дымятся   кадки,   столбами   пар. Новенькие   шиты,   для   гнета,   блестят   на   солнце   смолистой   елкой.   Сечки отчищены до блеска. Пароду — хоть отгоняй. Пришли все плотники; какая теперь работа. Покров на носу — домой! Пришли землекопы и конопатчики, штукатуры и маляры, каменщики и кровельщики, даже Денис с Москва­ реки. Горкин   не   любит   непорядков,   серчает   на   Дениса   —   «а   ты   зачем?     На портомойке кто за тебя остался...» «Стали приходить батюшки: о. Виктор, еще от Иван­Воина, старичок, от Петра и Павла, с Якиманки, от Троицы­Шаболовки. Успения в Казачьей…еще откуда­то, маленький, в синих очках. И псаломщики с облачениями, сели в зале, дожидают от благочинного, от Спаса­в­Наливках» Учитель:   А теперь давайте познакомимся с некоторыми из них: Крынкин. «На дороге наши воза с березками. Отец ссаживает меня и скачет. Мы сворачиваем в село к Крынкину. Он толстый и высокий, как Василь­Василич, в белой рубахе и жилетке» Пискун. «А вот и Пискун, на лавке, у лохани. Па нем плисовая кофта, ситцевые   розовые   брюки,   бархатные,   дамские   сапожки.   Уши   обвязаны платочком,   и   так   туго,   что   рыжая   бородка   торчит   прямо,   словно   она сломалась. Уши у него отмерзли,— «собаки их объели»,—когда спал на снегу зачем­то. Он, должно быть, и голос отморозил: пищит, как пищат мышата. Всем его очень жалко. Даже кучер его жалеет»       «Рядом   с   ним   сидит   плотник   Семен,   безрукий.   Когда­то   качели ставил. Он хорошо .одет: в черном хорошем полушубке, с вышивкой на груди, как   елочка,   в   розовых   с  белым   валенках.   В   целой   руке   у   него   кулечек   с еловыми   свежими   кирпичиками:   мне   подарок.   Правый   рукав   у   полушубка набит мочалкой, ­ он охотно дает пощупать,­ стянут натуго ремешком так для тепла пристроил»­ похож на большую колбасу. Руку у него «Антон съел». Бледная женщина. "Дальше — бледная женщина с узелком, в тальме с висюльками, худящая, страшная, как смерть. На коленях у ней мальчишка, в пальтишке с якорьками, в серенькой шапочке ушастой, в вязаных красных рукавицах.Нa его синих щечках розовые полоски с грязью, в руке дымящийся пирожок,   на   который   он   только   смотрит,   в   другой   –   розовый   слюнявый пряник. Должно быть, от пряника полоски. Кухарка Марьюшка трогает его мокрый Носик, жалостливо так смотрит и дает куриную лапку; но взять не во что,   и   бледная   женщина,   которая   почему­то   плачет,   сует   лапку   ему   в кармашек» Похожий на монаха. "Входит похожий на монаха, в суконном колпаке, с   посохом,   сивая   борода   в   сосульках.   Колпака   не   снимает,   начинает закрещивать все углы и для чего­то дует — «выдувает нечистого»? Глаза у него рыжие, огнистые. Он страшно кричит на всех» Подбитый барин. «Подбитый барин». Он высокого роста, одет в летнее пальтецо, такое узкое, что между пуговиц распирает, и видно ситцевую под ним рубашку. Пальтецо до того засалено, что блестит. Па голове у барина фуражка с красным околышем, с порванным козырьком, который дрожит над носом, на ногах дамские ботинки, так называемые — прюнелевые, для танцев, и до того тонки, что видно горбушки пальцев, как они ерзают там с мороза. Барин глядит свысока на кухню, потягивает, морщась носом, ежится вдруг и начинает быстро крутить ладонями» Махоров.  «Под образом с голубенькой лампадкой сидит знаменитый человек Махоров, выставив ногу­деревяшку, похожую на толстую бутылку или кеглю, На нем  зеленоватый мундир с золотыми галунами, и по все груди золотые и серебряные крестики и медали. Высоким седым хохлом он мне напоминает   нашего   Царя­Освободителя,   Он   недавно   был   на   войне добровольцем и принес нам саблю, фески и туфельки, которые пахнут туркой. Сидит он строгий и все покручивает усы. На щеке у него беловатый шрам — «поцеловала пулька под Севастополем». Все его очень уважают, и я тоже, словно икона он? Отец говорит, что у него на груди «иконостас, только  бы свечки ставить». С ним Полугариха, банщина, знаменитая: ходила пешком в старый   Ерусалим. Она очень уж некрасивая, в бородавках, и пахнет от нее пробками; и еще кривая: «выхлестнули за веру турки»» Пашенька ­ преблаженная и цыган.   «Рядом с ним простоволосая Пашенька­преблаженная, вся в черном, худенькая и юркая. Была богатая, да сгорели у ней малютки­детки, и стала она блаженненькой. Сидит и шепчет. А то   и   вскрикнет:   «соли   посолоней,   в   гробу   будешь   веселей!»   Так   все   и испугаются. У нас боятся, как бы она чего не насказала. Сказала на именинах у Кашиных, на Александра Невского, 23 ноября: — «долги ночи — коротки дни», а Вася ихний и пoмep через неделю в Крыму, чахоткой! Очень высокого роста был — «долгий». Вот и вышли «короткие дни». Еще   —   курчавый   и   желтозубый,   Цыган,   в   поддевке   и   с   длинной серебряной цепочкой с полтинничками и с бубенцами. Катерина Ивановна. «Кипит огромный самовар­котел, поит пришлых чайком   Катерина   Ивановна,  которая   лесом   торговала,  а  прогоревши,—  по милосердию, Коту предалась, для нищих. Смиловался Господь, такого сынка послал — на небо,  прямо, просится,  одни  только ноги    на  земле:  всех­то  каждый   день   в  церковь  ходит,   где   только   престольный архиреев     знает, праздник, и были ему видения; одни дураком зовут, что рот у него разинут, мухи   влетают   даже,   а   другие   говорят,—   это   он   всякою   мыслею   на   небе Катерина   Ивановна   обещалась,   что  Клавнюшка  на   заборе   с   нами   посидит завтра, будет про хоругви нам говорить,— вее­то­все­то хоругви знает, со всей Москвы! А сейчас он у всенощной в Донском, и Горкин тоже» Пелагея Ивановна.  "­Палагея Ивановна... су­рьезная!.. Всё   озираются   тревожно,   матушка   спешит   встретить,   отец,   с салфеткой,   быстро   идет   в  переднюю.  Это   родная   его   тетка,   «немножко тово», и ее все боятся: всякого­то насквозь видит и говорит всегда что­то непонятное и страшное, Горкин ее очень почитает; она— «вроде юродная», и ей будто открыта вся тайная премудрость. И я ее очень уважаю и боюсь попасться ей на глаза. Про нее у нас говорят, что «не все у ней дома», и что она «чуть с приглинкой». Столько она всяких словечек  знает, приговорок всяких и загадок! И все говорят — «хоть и с приглинкой, будто, а у­умная... ну, все­то она к месту, только уж много после все открывается, и все по ее слову». И, правда, ведь: блаженные­то — все ведь святые были! Приходит она к нам раза два в год, «как на нее нактит», и всегда заявляется, когда вовсе ее не ждут. Так вот, ни с того ни с сего и явится. А если явится — неспроста. Она грузная, ходит тяжелой перевалочкой, в широченном платье, в турецкой шали с желудями и павлиньими «глазками», а на голове черная шелковая…» После этой работы на доске появляется запись:  «А вострый народ, смышленый…»   (Далее   учащиеся   зачитывают   отрывки   из   произведений   других писателей, в которых говорится о людях Москвы) Учитель:     Люди жили, а это значит общались. Первым местом, где встречались   люди,  конечно,  была   церковь.  А  как   вы   думаете,  где   еще  мы можем встретить большое количество русского народа ? ( На рынке .) Конечно,   Москва   славилась   рынками.   Их   было   много.   Но   давайте посмотрим, что о них говорит сам Шмелев. Работаем с карточкой  4 «Рынки Москвы».  «Пароду гуще. Несут вязки сухих грибов, баранки, мешки с горохом. Везут на салазках редьку и кислую капусту. Кремль уже позади, уже чернеет торгом, доносится гул/Черно, ­ до Устьинского Моста, дальше. Горкин ставит «Кривую»,   заматывает   на   тумбу   вожжи.   Стоят   рядами   лошадки,   мотают торбами. Пахнет сенцом на солнышке, стоянкой. От голубков вся улица — живая, голубая, С казенных домов слетаются, сидят на санках, Под санками в канавке плывут овсинки, наерзывают льдышки. Па припеке яснеют камушки. Нас   уже   поджидает   Антон   Кудрявый,   совсем   великан,   в   белом,   широком полушубке. ­   На   руки   тебя   приму,   а   то   задавят,—   говорит   Антон,   садясь   на корточки,—   папашенька   распорядился.   Легкой   же   ты,   как   муравейник! Возьмись за шею... Лучше всех увидишь. Я теперь выше торга, кружится подо мной народ. Пахнет от Антона полушубком, баней и... пробками. Он напирает, и все дают дорогу; за нами Горкин,   Кричат;   «ты,   махонький,   потише!   колокольне   деверь!»   А   Антон шагает— эй, подайся! Какой же великий торг. Широкие   плетушки   на   санях,—   все   клюква,   клюква,   все   красное. Ссыпают в щепные короба и в ведра, тащат на головах. — Самопервеющая клюква! Архангельская клю­кыва!.. — Клю­ква...— говорит Антон,— а по­нашему и вовсе журавиха. И синяя морошка, и черника — на постные пироги и кисели. А вон брусника, в ней яблочки. Сколько же брусники! — Вот он, горох, гляди,., хоро­ший горох, мытый. Розовый, желтый, в санях, мешками, Горошники— народ веселый, свои, ростовцы,   У   Горкина   тут   знакомцы,   «А,   наши   вашим...   за   пуколкой?»   — «Пост, надоть повеселить робят­то... Серячок почем положишь?» — «Почем по­чемкую—потом и потомкаешь!»—«Что больно несговорчив, боготеешь?» Горкин прикидывает в горсти, кидает в рот.— «Ссыпай три меры». Белые мешки, с зеленым,— для ветчины, на Пасху,— «В Англии торгуем…с тебя дешевле» А   вот   капуста.   Широкие   кади   на   санях,   кислый   и   вонь­кий   дух. Золотится   от   солнышка,   сочнеет.   Валят   ее   в   ведерки   и   в   ушаты,   гребут горстями, похрустывают — не горчит ли? Мы пробуем капустку, хоть нам и не надо. Огородник с Крынка сует мне беленькую кочерыжку, зимницу,— «как сахар!». Откусишь—щелкнет. А   вот   и   огурцами   потянуло,   крепким   и   свежим   духом,   укропным, хренным, играют золотые огурцы в рассоле, пляшут, Вылавливают ковшами  с палками укропа, с листом смородинным, с дубовым, с хренком. Антон дает ему тонкий, крепкий, спупырками; хрустит мне в ухо, дышит огурцом. ­ Весело у нас, постом­то? а? Как ярмонка, значит, чтобы не грустили. ­ Так что ли? – жмет он меня подножкой. А вот вороха морковки — на пироги с лучком, и лук, и репа, и свекла, кроваво­сахарная,   как   арбуз.   Кадки   соленого   арбуза,   под   капусткой поблескивает зеленой плешкой. ­   Ре­дька­то,   гляди,   Панкратыч...   чисто   боровки!   Хлебца   с   такой умнешь! ­ И две умнешь,— смеется Горкин, забирая редьки. А вон — соленье: антоновка,   морошка,   крыжовник,   румяная   брусничка   с   белью,   слива   в кадках,.. Квас всякий — хлебный, кислощейный, солодовый, бражный, давний — с имбирем... — Сбитню кому, горячего сби­тню, угощу?.. — А сбитню хочешь? А, пропьем с тобой семитку. Ну­ка, нацеди. Пьем сбитень, обжигает. — По­стные   блинки,   с   лучком!   Геш­шневые­ллуковые   блинки! Дымятся луком на дощечках, в стопках. — Великопостные самые…сах­харные пышки, пы­шки!..  ­   Гре­шники­черешшники  горря­чи.   Горря­чи  греш­ннчки..!  Противни киселей   —   ломоть   копейка.   Трещат   баранки.   Сайки,   баранки»  сушки... калужские,  боровские,   жиздрин­ские,—   сахарные,   розовые,   горчичные,   с анисом   –   с   тмином,   с   сольцой   и   маком…преславские   бублики,   витушки, подковки,  жавороночки...  хлеб   лимонный,   маковый,   с   шафраном,   ситный, пеклеванный... Везде — баранка. Высоко, в бунтах. Манит с шестов на солнце, висит   подборами,   гроздями.   Роются   голуби   в   баранках,   выклевывают серединки, склевывают мачок. Мы видим нашего Мурашу, борода в лопату, в мучной поддевке. Па шее ожерелка из баранок. Высоко, в баранках, сидит его сынишка, ногой болтает. ­   Вот   пост­то!   ­весело   кричит   Мураша,—   пошла   бара­ночка,   семой возок гоню. ­  Сби­тню,  с  бараночками...  сбитню, угощу  кого...  Ходят  в  хомутах­ баранках, пошелкивают сушкой, потрескивают вязки. Пахнет тепло мочалкой. ­ Ешь, Москва, не жалко!.. А   вот  и  медовый   ряд.   Пахнет  церковно,  воском.   Малиновый, золотистый,—   показывает   Горкин,—   этот   называется   печатный,   этот   — светлый, спускной…а который темный  ­ с гречишки, а то господский, светлый, линнячок­подсед.  Линовки, корыта,  кадки. Мы пробуем от всех сортов. На бороде Антона липко, с усов стекает, губы у меня залипли, Булочник гребет баранкой, диакон — сайкой. Пробуй, не жалко! Пахнет от Антона медом, огурцом. Черпают черпаками, с восковиной, проливают на грязь, на шубы. А вот ­ варенье.   А   там   —   стопками   ледяных   тарелок   —   великопостный   сахар, похожий на лед зеленый, и розовый, и красный, и лимонный. А вон, чернослив моченый, россыпи шепталы, изюмов и мушмала, и винная ягода на вязках, и бурачки абрикоса с листиком, сахарная кунжутка, обсахаренная малинка и рябинка, синий изюм кувшинный, самонастояще постный, бруски помадки  с елочками   в   желе,   масляная   халва,   калужское   тесто   кулебякой,   белевская пастила  и пряники, пряники — нет конца. — На­тебе постную овечку,— сует мне беленький пряник Горкин. А   вот  и  масло.   На   солнце   бутыли   —   золотые:   маковое,  горчишное, орешное, подсолнечное... Всхлипывают насосы, сопят­бултыхают в бочках. Я слышу   всякие   имена,   всякие   города   России.   Кружится   подо   мной   народ, кружится   голова   от   гула.   А   внизу   тихая   белая   река,   крохотные   лошадки, санки, ледок зеленый, черные мужики, как куколки. А за рекой, над темными садами, ­ солнечный туманец, тонкий, в нем колокольни­тени, с крестами в искрах,— милое мое Замоскворечье. ­ А вот, лесная наша говядинка, грыб пошел! Пахнет соленым, крепким. Как   знамя   великого   торга   постного   на   высоких   шестах   подвешены   вязки сушеного белого гриба. Проходим в гомоне. ­   Лопаснинекие,   белей   снегу,   чище   хрусталю!   Грыбной   елараш, винигретнью...  Похлебный   грыб   сборный,   ест   протопоп   соборный!   Рыжики  закусочные...  Боровички   можайские! соленые­смоленые,   монастырские, Архиерейские   грузди,   нет  сопливей!»  Лопаснинские  отборные,   в   медовом уксусу,   дамская   прихоть,   с  мушиную  головку,   на   зуб   неловко,  мельчей мелких!.. Горы гриба сушеного, всех сортов. Стоят водопойные корыта, плавает белый гриб, темный и красношляпный, в пятак и в блюдечко. Висят на жердях стенами.   Шатаются   парни,   завешанные   вязанками,   пошумливают   грибами, хлопают   по   доскам   до   звона;   какая   сушка!   Завалены   грибами   сани,   кули, корзины... ­ Теперь до Устьинского пойдет,­— грыб  и  грыб!  Гры­бами  весь свет завалим. Домой пора» "Я не был еще на ледокольне, а там такая­то ярмонка,— жара, прямо! до сорока лошадок с еаночками­простянкями ледок вываживают с реки, и всякого­то сбродного народу, с Хитрого рынка порядили, выламывают ледок, баграми   из  ледовины  тянут,   как   сахар   колют,—   Горкин   рассказывал.   Я прошусь  с  ним,  а он  отмахивается:  «некому  за  тобой  смотреть,  и лошади зашибут, и под лед осклизнуться  можешь, и мужики ругаются…нечего тебе там делать». Он сердится  и  грозится даже, когда я кричу ему, что сам на Москва­реку убегу, дорогу знаю: ­ Только прибеги у меня…я те, самовольник, обязательно в пролуби  искупаю, узнаешь у меня!» «Садимся в лубяные саночки на сено, вытрухиваем на улицу,­ туп­туп, на зарубах, о передок, .На Калужском рынке ползут и ползут простянки, везут ледок, на Шаболовку, к Горшанову» «На Конной,—  ей  и  конца не видно,— где обычно торгуют лошадьми цыганы и гоняют их на прогдядку для покупателей, показывают товар лицом, стоном стоит в морозе гомон, нынче здесь вся  Москва.  Снегу не видно,— завалено   пародом,   черным­черно.   На   высоких   шестах   висят   на   мочалках поросята, пучки рябчиков, пупырчатые гуси, куры, чернокрылые глухари. А свинорубы и  внимание не дают, как подбирают бедняки отлетевшие мерзлые   куски,  с  фунт,   пожалуй.   Свиней   навезли   горы.   По   краю   великой конной   тянутся,   как   поленницы,   как   груды   бревен­обрубков:   мороженая свинина   сложена   пядями,  запорошило  снежком   розовые   разводы   срезов: окорока уже пущены в засол, до Пасхи. Кричат: «тройку пропушай, задавим!» Народ смеется .пакетчики это с Житной,  везут   на  себе  сани,  полным­пол­ны,  а  на   груде   мороженого  мяса сидит­покачивается веселый парень, баюкает парочку поросят, будто это его ребятки, к груди прижаты. Волокут поросятину по снегу на веревках, несут подвязанных   на   спине   гроздями,­   одна   гроздь   напереду,   другая   сзади, растаскивают великий торг. И  даже бутошник наш поросенка тащит и пару кур,   и   знакомый   пожарный   с   Якиманской   части,   и   звонарь   от   Казанской тащит, и фонарщик гусят несет, и наши банщицы, и даже кривая нищенка, все­ то, все, Душа­душой, а и мамона требует своего, для Праздника» «Перед   Рождеством,  на   Конной   площади,  в   Москве,—там   лошадями торговали,—стон   стоит,   А   площадь   эта»,—как   бы   тебе   сказать?     «­да попросторней будет, чем… знаешь, Эйфелева­то башня где? И вся — в санях. Тысячи   саней,   рядами.   Мороженые   свиньи     ­   как   дрова   лежат   на   версту. Завалит снегом, а из­под снега рыла да зады, А то чаны, огромные, да…с комнату,   пожалуй!   А   это   солонина.   И   такой   мороз,   что   и   рассол­то замерзает…—розовый  ледок  на  солонине,  Мясник,  бывало,  рубит  топором свинину, кусок отскочит, хоть с полфунта,—наплевать! Нищий подберет. Эту свиную «крошку» охапками бросали нищим: на, разговейся! Перед свининой —  поросячий   ряд,  на  версту,  А   там   —  гусиный,  куриный,  утка,  глухари­ тетерьки, рябчик,,. Прямо из саней торговля, И без весов, поштучно больше. Широка   Россия,—   без   весов,   на   глаз,   Бывало,   фабричные   впрягутся   в розвальни,—   большие   сани,—   везут   —   смеются.   Горой   навалят;   поросят, свинины, солонины, баранины,,. Богато жили...» На доске появляется запись:  «…Богато жили…» Учитель: Ребята, мне тоже хочется зачитать вам один отрывок, и тоже о   конной   площади,   только   из   другого   произведения   Шмелева,   из   рассказа «Рождество в Москве» : «Неоглядная Конная черна народом, гудит и хрустит в морозе, Дышишь этим морозным треском, звенящим гудом, пьешь эту сыть веселую, разлитую по всем лицам, личикам и морозным рожам, по голосам, «соритам, окоренкам, чанам, по глыбам мороженого мяса, по желтобрюхим курам,   индюшкам,   пупырчато   —   розовым   гусям,   запорошенным,   но подтянутым   пустобрюхим   поросятам,   звеняшим   на   морозе,   их   стукнешь… слушаешь хряпы топоров по тушкам, смотришь радостными на все глазами: летят   из   под   топора   мерзлые   куски   ­   плевать,   нищие   подберут,   поминай щедрого хозяина ! ­ швыряются поросятами, рябчиками, тетерками, ­ берут полтуши,   нечего   копошиться   с   весами.   Вся   тут   предпраздничная   Москва, крепко ­ядреная с мороза, какая ­ то ошалелая..."   Учитель:  Но это только в праздник, ведь праздник ­ радость, А еще Москва была такой: «Все в порядке : купальни, стройка в Сокольниках, лодки под Воробьевку поданы для гулянья, и душегубки для англичан, и фиверки в зоологическом саду наводят, и травы пять возов к вечеру подвезут, душистой — ароматной,   для   Святой   Троицы,   и   сваи,   и   портомойни,   и   камня выгружено, и которые с барок на стройку посланы, и… Все в порядке !» «­ Гляди, матушка — Москва — то наша!,. ­ толкает меня Горкин и  крестится. ­ Внизу ­ то , в провал гляди...эн она где, Москва — то !.. Я вижу... Небо внизу качается, и там глубоко под ним, под самым его краем, рассыпано оно пестро, смутно. Москва... Какая она большая !..» «Мы  смотрим  на  Москву  и  в распахнутые   окна  гандарейки, и  через разноцветные стекла — голубые, пунцовые, золотые... ­ золотая Москва всех лучше…» «Долго   стояли   мы   у   окон     гандарейки   и   любовались   Москвой. Светилась   она   в   ту   манне,   широкая,   спокойная,   ­   чуть   вдруг   всплеснет сверканьем. Так бы и смотрел, и смотрел... не насмотрелся бы» На доске появляются записи:  «...Крепко ­ ядреная с мороза, какая – то ошалелая…» «Все в порядке...» «Какая она большая...» «Золотая Москва всех лучше..» «Так бы и смотрел, и смотрел...не нагляделся бы...» Учитель:  Ребята!   На   доске   появился   целый   ряд   высказываний   о великом городе. Пусть они станут темами для ваших сочинений в жанре эссе, которые я предлагаю написать вам дома. Величественным   гимном   звучат   стихи   о   Москве,   которые   читает умирающий   отец   Вани   Шмелева.   Давайте   и   мы   почитаем   эти   стихи. (Учащиеся читают стихи, которые они выучили заранее.) Помни... помни... ­ звучит  на  протяжении  всего  романа  колокольный звон. Память — основное богатство героев романа Лето Господне. Память – это   наше   основное   богатство.   Человек   беспамятный   –   не   только неблагодатный,   но     и   обездоленный,   опустошенный,   несчастный.   Помнить прошлое   и   строить   настоящее   по   законам   прошлого   –   в   этом   основа незыбленности мира. (Звучит величальная песня России в исполнении хора «Славься») Использованная литература 1. И.С.Шмелев .Лето Господне: автобиографическая повесть,»,  Москва, 1996  год. 2. Е.С.Ефимова. Священное, древнее, вечное…(Мифологический мир  «Лета Господня») – «Литература в школе», Москва, 1992 год. 3. И.А.Ильин. О тьме и просветлении: книга художественной критики,  Москва, 1991 год. 4. О.Н. Сорокина. Жизнь и творчество И. С. Шмелева, Москва, 1999  год. 5. А. Турков. Кустодиев, Москва, 1998 год.