Урок литературы в 10 классе

Сравнение плачей Ирины Федосовой с главой «Крестьянка» поэмы Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (прежде всего плач матери по Демушке и плач Федосовой «О старосте»). Фольклор. При упоминании этого слова невольно окунаешься в детство: к  сказкам, загадкам, колыбельным песням, а позже ­ былинам. Это слово  вызывает самые теплые воспоминания детства. Нам кажется, что о фольклоре мы знаем и понимаем все. Но подрастая, читая памятник древнерусской  литературы «Слово о полку Игореве», понимаем, что практически ничего не  знаем об устном народном творчестве, традициях фольклора. Именно на  страницах этого памятника практически впервые сталкиваемся с понятием  «плач», восхищаясь плачем Ярославны. Так что же такое плач?   Квятковский в «Поэтическом словаре»1964г  пишет:  «ПЛАЧ, п р и ч и т а н и я  (причеть, голошение, вопль, крик), — жанр  русской обрядовой и бытовой народной поэзии; лирико­драматическая  импровизация в стихах, в которой оплакивается смерть или несчастье  близкого человека. Как своеобразный литературный жанр, П. встречаются в  древнерусской литературе, например плач Ярославны в «Слове о полку  Игореве». Известен плач московской княгини Евдокии над телом Дмитрия  Донского. Житие зырянского просветителя Стефана Пермского, написанное  Епифанием Премудрым (автором жития Сергия Радонежского),  заканчивается риторическим эпилогом в форме П.: «Плач пермских людей»,  «Плач пермской церкви» и «Плач и похвала инока списующа», т. е. автора  жития. Известен анонимный «Плач о пленении и конечном разорении  Московского государства» (1611—1612). В 17 в. поэт Сильвестр Медведев  написал «Плач и утешение» по поводу смерти царя Федора Алексеевича. Разновидностью П. являются женские народные причитания. В них  оплакиваются не только смерть близких людей, но и разнообразные невеселые случаи и события крестьянской жизни старой России — проводы в солдаты,  неурожай, болезни, замужество против воли, тяжелая жизнь осиротевшей  семьи и т. д.» [1] Плач как вид фольклора существовал у многих народов, но не у всех.  Что касается русского народа, то плач в русской деревне существовал и  сопровождал свадьбу, проводы в царскую армию, исполнялись плачи и в связи с предстоящей долгой разлукой, по случаю болезни и т.п.; почти всегда они  были неотъемлемой частью похоронного и (не везде) поминального обрядов. В различных областях плачи называются по­разному:  плачи (Поволжье и др.),  причеты (Вологодская и др. сев. области),  вопли (Новгородчина),  крики (Рязанщина),  голошения (Псковщина).  Известны следующие жанры русских плачей: обрядовые ­ свадебные и  похоронные (погребальные), и необрядовые­ (рекрутские,"завоенные" и  связанные со всевозможными несчастьями старинной крестьянской жизни).  Безусловно, одной из важных традиций фольклора­это сказительство.  Сказители     ­ особый пласт людей, выделившийся из крестьянской среды и наделен  особым даром.  Умение складывать и передавать причитания передавалось из  поколения в поколение. Но, в основном, это было женским занятием, поэтому до  начала XX века умением складывать и исполнять причитания обладала каждая  крестьянка, особенно на Русском Севере. Заонежье подарило целую плеяду ярких и  выразительных сказителей. Особое место среди них занимает вопленица Ирина  Андреевна Федосова (17 апреля 1831 года — 10 июля 1899 года). Она оставила  огромное поэтическое наследие, среди которого особое место занимают причитания.  С творчеством этой удивительной сказительницы были знакомы многие выдающиеся деятели, такие как: Ф.И. Шаляпин, Н. А. Римский ­Корсаков, в 1886г. произошла её  встреча с А. М. Горьким, который назвал её «народной поэтессой» и посвятил ей два  очерка: «С всероссийской выставки» и «На выставке», а также показал её  выступление на страницах романа «Жизнь Клима Самгина». Н. А. Некрасов, восхитившись талантом этой удивительной сказительницы,  использовал найденные у неё образы в плаче «О старосте» в своей поэме «Кому на  Руси жить хорошо» в главе «Крестьянка».  «Толчком для реализации раннего  сюжетного замысла о судьбе крестьянки, удостоившейся губернаторской милости,  явилось для Некрасова знакомство с вышедшим в 1872 г. первым томом "Причитаний  Северного края", собранных Е. В. Барсовым. Большую часть тома составляли  похоронные плачи замечательной народной поэтессы, олонецкой вопленицы И. А.  Федосовой; здесь же была опубликована автобиография ее, записанная Барсовым.  Поэтическое богатство, глубокий психологизм и драматизм федосовских причитаний,  своеобразие биографии сказительницы захватили Некрасова. Он читает сборник  Барсова, а также третью и четвертую части "Песен, собранных П. Н. Рыбниковым", где содержались, в числе других фольклорных материалов, свадебные песни и  причитания, делает из этих книг многочисленные выписки (л. 94, 95, 116, 118­­119  автографа ИРЛИ А), рассматривая причитания как ценнейший поэтический документ  о жизни русской деревни и русской женщины­крестьянки. Уезжая летом 1873 г. за  границу, Некрасов берет эти сборники с собой. На основе творческой переработки  народно ­ поэтических текстов сборников Барсова и Рыбникова, автобиографии И. А.  Федосовой, громадного массива народных поговорок, загадок, песен и присловий,  которыми было насыщено поэтическое сознание Некрасова, и строит он, в  значительной мере, рассказ Матрены Корчагиной.» [2] Попробуем соотнести два этих произведения: «Плач о старосте» И. А.  Федосовой и главу «Крестьянка» из поэмы Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить  хорошо». Этот плач, не нарушая традиций, начинается с прославления качеств  умершего(старосты), так как и принято было   говорить о сильных сторонах умершего, прославлять его качества: Хоронить пришли надежную головушку ­  Уж вы старосту­судью да поставленную!  Он не плут был до вас, не лиходейничек,  Соболезновал об обчестве собраном… Причеть ведется в настоящем времени: реальном и художественном,  и во многом импровизационно, так как является мостом между искусством и  действительностью, но цель самого причитания ­это эмоциональный отклик на  происходящее.  «Нельзя не обратить внимания на то, что Федосова, перед  импровизацией расспрашивала обо всех или по крайней мере многих обстоятельствах происшествия, даже о тех, которые ей явно не могли понадобиться для текста. Узнав (с ее точки зрения) все, она отобрала необходимое для художественной лепки  образа.» [3] Композиционно плач представляет собой монолог жены старосты  (так как по традиции плакальщица говорит не от своего имени, а от имени  действующего лица), так же как и центральная часть главы «Крестьянка»  представлена монологом Матрены Тимофеевны. Экспозиция же главы «Демушка»  открывается гибелью птенчиков от пожара на дереве, которое загорелось от грозы:             Зажгло грозою дерево… Дотла сгорело дерево, Дотла сгорели птенчики, Тут прилетела мать… Одна рыдала пташечка,  До мертвых не докликалась До белого утра. Экспозиция же предваряет события, о которых пойдет речь далее.   Данный аллегорический образ птенцов и их матери повествует о нарушении  границ между мирами и не предвещает ничего доброго в судьбе Демушки и  его матери, Матрены Тимофеевны. Гроза, туча, образ птиц в похоронных  причитаниях является символом смерти.  Сюжет же плача основан на реальном факте, произошедшем в 1867г.  в  деревне Кузаранда: где произошло столкновение крестьян с мировым посредником коллежским секретарем П. П. Дротаевским из­за увеличения  размеров подати. Староста, заступившийся за "общество", был арестован,  потом выпущен из тюрьмы, но умер по дороге домой. Сюжет же главы «Демушка» ­ собирательный образ пореформенного  крестьянского быта :  свекор со свекровью отправили невестку, Матрену, в  поле, заставив её  оставить  столетнего деда присматривать за её малолетним  сыном. Тот по старости не доглядел, а ребенка затоптали свиньи.    Казалось, что общего между двумя героинями­ боль утраты и  несправедливость власть имущих, но как по­разному передают это  произведения и главные героини. Мировой судья в плаче представлен несправедливым: Да он так же над крестьянством надрыгается,    Быдто вроде человек как некрещеной Он затопает ногами во дубовой пол,  Он захлопает руками о кленовой стул,  Он в пох дню по покоям запохаживает,  Точно вехорь во чистом поле полётывает,     Быдто зверь да во темном лесу покрикивает.  оо   Как и десятник в поэме: По горнице похаживал, Как зверь в лесу порыкивал…  Только сказительница следует фольклорным традициям, используя  постоянные эпитеты, повторы, смягчая образ мирового судьи.                         Н.А. Некрасов, следуя реалистическим традициям, более категоричен в своих оценках. Только прием умолчания позволяет нам домысливать за поэтом  продолжение. (Принято считать, что поэма Н. А. Некрасовым была не  завершена). Заметьте, в плаче И. А. Федосовой нет приема умолчания, так как она следует канону плача.  О трагедии в обеих семьях сообщает староста. В плаче: ео Назад староста бежит да не оглядывает,  Под окошечко скор нько постучается  Он у этих суседей спорядовых,  Чтобы справились на ям да суровешенько:  "Как наехала судья неправосудная,  Мировой да на ям  стоит посредничек,  Горячится он теперь да такову беду! уо В поэме: Бежит деревней староста, Стучит в окошко палочкой, Бежит в поля, в луга. Собрал народ: идут­ кряхтят! Беда! Господь прогневался, Наслал гостей непрошеных, Неправедных судей!  Как видим, в обоих произведениях «гости непрошенные» приносят  беду. Если в плаче «судья неправосудный», это говорит о том, что суд  может быть только божьим. То в поэме судьи «неправедные», не ведают то, что творят. Одно их объединяет: народ не верит в силу власти. Если  Федосова, перечисляя качества мирового судьи, не вносит оценочного  характера, персонажи высказывают свое мнение, чувство, не спорят друг с  другом, над всем доминирует судьба, то Некрасов дает оценку. Это видно и из ритмико­интонационного строя: былинный стих в плаче и  четырехстопный ямб в поэме; лексических средств: уменьшительно­ ласкательные суффиксы   смягчают мрачные события «суровешенько»,  «посредничек», когда поэт не использует те же суффиксы в данном  эпизоде, а показывает тяжелую жизнь крепостной крестьянки, живущей до  сих пор по законам «Домостроя». В поэме оценку их действиям автор  вкладывает в уста несчастной матери, Матрены Тимофеевны: «Злодеи!  палачи!» Важно, что это проклятия изливает сама крестьянка, чего быть не  могло в конце семидесятых годов XIX века, поэтому её и пытаются  признать «помешанной». В плаче сказительница обращается с просьбой о наказании к высшим силам, но не от своего собственного лица, а от лица  народа: Да ты дай же, боже­господи, Чтобы тлен пришел на цветно его платьице, Как безумьице во буйну бы головушку! Еще дай, да боже­господи, Ему в дом жену неумную Плодить детей неразумныих! Слыши, господи, молитвы мои грешные! Прими, господи, ты слёзы детей малыих! Горе же крестьянки – это горе женщины­матери, поэтому она восклицает:  «Злодеи! Палачи!»,  «Злодею моему»,  «Злодея моего», «Злодея накажи» Лексический повтор усиливает горе матери­крестьянки и позволяет сделать  вывод, что горе её личное, так как поэт использует притяжательное  местоимение «мой, моего», что и показывает личную драму как общественную от того, что не верят в её невиновность, не отдают сына, чтобы похоронить  как того требуют православные традиции, а отдают врачу на надругательство  над сыном. Следует отметить, что Некрасов нарушает ритуал: плач матери по  ребенку­запрет. Почему поэт идет на это? Возможно потому, что образ  Матрены Тимофеевны – собирательный образ русской крестьянки, а не  безвольной женщины, сильной, способной многое снести и перетерпеть. В плаче драма женщины передается с большой поэтической силой,  свойственной обрядовой поэзии и фольклору в целом. Поэтому некоторые  описания развернуты, что говорит нам о том, что плачи складывались под  воздействием эпических былинных традиций, поэтому похоронные плачи  были большие по протяженности. Неслучайно обращение и к природным  стихиям. Для «Плача о старосте» характерны повторы:   Да вы прямо ко ретливому сердечушку!     Да ты дай же, боже­господи. Синтаксический параллелизм:    Как на дет мировой когда посредничек,      Как заглянет во избу да он во земскую. ио Вопросы: Что на ям да вы теперь не собираетесь?  Неподсудны мировому, знать, посреднику?    Непокорны вы властям да поставленным. Восклицания:   Горячится он теперь да такову беду! Нет креста­то ведь у их да на белой груди!  Теперь все прошло у вас, миновалося!    Нет заступушки у вас, нет заборонушки! Все эти приемы служат средством усиления эмоциональной  выразительности и драматического напряжения. Несмотря на то, что это  вопит старостиха устами И. А. Федосовой, остается ощущение сказочности,  былинности и того, что добро и справедливость должны восторжествовать.  «Замечательно, что, если плакальщице (как, например, Федосовой)  приходится плакать за других, она замыкает в свою временную  последовательность судьбу каждого из тех, за кого ей приходится плакать.  Это не один плач, а как бы несколько плачей, несколько механически  присоединяемых друг к другу монологических импровизаций, которые никак  не прекращаются. Монологи никогда не переходят в диалог. Судьба человека  замкнута в самой себе, строго индивидуальна, о ней рассказывается  «самозабвенно» [3] У Н. А. Некрасова же в главе «Демушка» этого уже не наблюдается.  Остается ощущение трагизма положения женщины­крестьянки и её уже плач  слышится не как некая традиция, а боль всех русских женщин:  ­Я не ропщу,­ сказала я,­ Что бог прибрал младенчика, А больно то, зачем они  Ругалися над ним? Зачем, как черны вороны, На части тело белое Терзали?...Неужели Ни бог, ни царь не вступится?.. Звучит ответ:  Высоко бог, далеко царь…                          Терпи, многокручинная!                          Терпи, многострадальная!                          Нам правды не найти.                         …Ты крепостная женщина! Этими словами поэт призывает крестьянку к смирению, терпению,  что  соответствует православным традициям.  Успокаивает её слово – молитва. А  Демушка приобретает дом.  В отличие от старостихи, крестьянка получает  ответ на свой вопрос. Лексический повтор и синтаксический параллелизм  только усиливают трагизм не только Матрены­матери, но и Матрены­  крестьянки. В этой работе, рассмотрев плач И. А. Федосовой и плач матери по  Демушке, рассмотрели далеко не все мифопоэтические характеристики,  понимаем, что  поэтическая линия образа крестьянки на этом не  заканчивается. История с Демушкой – это только одна из самых драматичных  страниц жизни Матрены Тимофеевны Корчагиной.  Список, использованной литературы. 1. К в я т к о в с к и й   А .   П .   Поэтический словарь / Науч. ред. И .   Р о д н я н с к а я . — М.: Сов. Энцикл., 1966.   Кона, А. Ф. Некрасов. Достоевский. По личным воспоминаниям.  2. Коопер. изд. литераторов и ученых, Пг., 1921, 81 с 3. Чистов В. К. Народная поэтесса И. А. Федосова. Очерки жизни и  творчества. Петрозаводск ,1955. С.264. 4. Некрасов Н. А. Избранные произведения. Москва­Ленинград. 1953.с С. 434. Образный параллелизм плача Точно вехорь во чистом поле полётывает,  Быдто зверь да во темном лесу покрикивает В темном лесе быдто бор да разгоряется, Во все стороны быв пламень как кидается, Быдто Свирь­река посредничек свирепой, Быдто Ладожско великое, сердитое! Уже так на мужика станет срыгатися, Быдто зверь да во темном лесе кидается; Да он резвыми ногами призатопает, Как на стойлы конь копытом призастукает, Станет староста судью тут уговаривать: В темном лесе быдто звери­то съедучие,  В чистом поле быдто змеи­то клевучие;  Как наедут ведь холодные­голодные,  Они рады мужичонка во котле варить,  Они рады ведь живого во землю вкопать Буря­падара теперь да уходилася,  Сине морюшко теперь да приутихло ­  Нонь уехала судья неправосудная,  Укатилася съедуба мироедная!  Уж как это сине морюшко сбушуется,  На синем море волна да порасходится,  Будут земские все избы испражнятися,  Скрозекозные судьи да присылатися; Он напал да на любимую сдержавушку,  Быдто зверь точно на  падь во темном лесу уо Образный параллелизм поэмы  Зажгло грозою дерево,  А было соловьиное  На дереве гнездо.  Горит и стонет дерево,  Горят и стонут птенчики:  «Ой, матушка! где ты?  Дотла сгорело дерево,  Дотла сгорели птенчики,  Тут прилетела мать.  Ни дерева.» ни гнездышка...  Ни птенчиков!.. Поет­зовет...  Поет, рыдает, кружится,  Так быстро, быстро кружится,  Что крылышки свистят!..  Настала ночь, весь мир затих,  Одна рыдала пташечка,  Да мертвых не докликалась  До белого утра!..     Носила я Демидушк  Ой, ласточка! ой, глупая!  Не вей гнезда под берегом,  Под берегом крутым!  Стерпи грозу великую,  Прими побои лишние,  (Откуда только бралися  У коршуна налетного  Корыстные дела?)  Без церкви намолилися,  Без образа накланялись!  Как вихорь налетал —  Рвал бороды начальничек,  Как лютый зверь наскакивал —  Ломал перстни злаченые...  Потом он кушать стал.  Леса у нас угрюмые,  Озера нелюдимые,  Народ у нас дикарь.  Суровы наши промыслы:  Дави тетерю петлею,  Медведя режь рогатиной,  Сплошаешь — сам пропал!  А господин Шалашников ао Вы падите­тко, горючи мои слезушки,  Вы не н  воду падите­тко, не н  землю.  Не на божью вы церковь, на строеньице, ­  Вы падите­тко, горючи мои слезушки,  Вы на этого злодия супостатого, ао С своей воинской силою?  А немец­душегуб?  Потом острог да каторга...  Окаменел я, внученька,  Лютее зверя был.  Зачем, как черны вороны,  На части тело белое  Терзали?.. Неужли  Ни бог, ни царь не вступится?..» Гром грянул, окна дрогнули,  И я вздрогнула...